12 Возвращение
Павлу Болотову пришла повестка в апреле. Вера провожала брата до Новосибирска. Сфотографировались на память. Страшно было за младшего, иногда вредного, но такого родного брата. Но на фронт его не взяли, как он ни стремился, предложили военное училище связи. "Офицером буду, как тятенька",- думал он, а домой написал, что актёр - это мечта детская, а военная специальность - это настоящее, мужское занятие. Пусть война закончилась, но всё равно надо Родину защищать кому-то. Асафовна не могла нарадоваться, всем показывала письмо, просила почитать и дочерей, и соседей. Соседки и радовались за неё, и завидовали, снова и снова перечитывали Пашино письмо.
Неожиданно приехал Николай Брыкин к брату Шурику. Родителей-то его снова сослали, теперь в соседний город на шахты. Рассказывал, что поехал туда и прямо к коменданту: дескать, родителей фронтовика обязаны освободить. Они там распродают пока нехитрые пожитки и землянку, ждут документы.
Вечером Шурик с Шурой принимали гостей в честь вернувшегося брата-фронтовика. Пришли Хламовы, Уманские, Болотовы тётя Груша да Вера. У Хламовых муж и старший сын погибли. Василия Уманского на фронт не взяли, как и Александра Брыкина У работников металлургического комбината
была бронь: металл нужен на фронте.
На столе немудрая закуска: картошка золотистая, политая растопленным салом, помидорки солёные, с прошлого лета, коронное блюдо Шуры-мастерицы, селёдочка, купленная в особом магазине, куда имел доступ сталевар Александр Брыкин. Поздравляли с возвращением, с медалью «За отвагу», подбадривали: «Сибиряки – крепкий народ, ещё бегать будешь! Подумаешь, студебеккер проехал, главное – кости целые!»
Дядя Николай Уманский спрашивал, понизив свой густой бас до хрипа:
-Ты скажи, как там, в Европе, живут? Говоришь, в Вене был. Что за город, красивый?
Николай рассказывал про Вену, про польские деревни с богатыми закромами:
- Чистота кругом, дядь Николай, работают с утра до ночи крестьяне-то»
-А что? Мы не работаем? Мы горб не гнём, что ли? –гремел Уманский.
Шура, чтобы отвлечь крикунов, затянула высоким голосом:
Хаз Булат удалой! Бедна сакля твоя-я.
Золото-ою казно-ой я осыплю тебя.
Когда в русской Сибири появилась эта песня? Почему полюбилась? Экзотикой ли жизни? Или накалом страсти потомкам удалых казаков нравилась эта баллада? Все забыли про Европу, окунувшись в романтику сложных отношений извечного любовного треугольника: молодая красавица, муж-старик и богатый джигит. Голоса мощно и вольно звенели, лились в широком напеве: низкие старорусские ноты тёток Груши Болотовой и Нади Уманской, высокий тенор Шурика и бархатистый баритон Николая, тоненький голосок Шуры и звенящий грудной голос Аксиньи Хламовой.
Вера собрала кое-какую посуду и ушла на кухню. Николай проводил её взглядом и, тихонько поднявшись, стал пробираться следом.
-Как жизнь, Веруська? – назвал её детским именем Николай.
-Как у всех,- ответила она.
-Что же ты не ответила на моё письмо?
-Не знала, Коля, что ответить. Долго думала, а потом уже и время прошло.
-У тебя кто-то есть?
-Нет никого, - взглянула она ему прямо в глаза и вдруг потупилась, залившись розовым румянцем.
-Говорят, Ванька Агеев вернулся, твоя давняя любовь.
-Когда это было! – засмеялась она.
-Да, женихи… Один без руки, другой без ног…
- Да что ты, Коля, говоришь! Поправишься. Всё будет хорошо!
-А, так значит, я гожусь тебе в женихи? – поймал её на слове Николай.
- Не знаю,- серьёзно ответила она.
-Вера, по старой дружбе возьмите меня на постой. У Шурика тесно, ребёнок маленький.
-Спроси у мамы,- пожала плечами она, а сама подумала: «Вот к чему все разговоры!»
Аграфена Асафовна согласилась пустить Николая до приезда родителей. Пашина комнатка пустовала, а они с Верой в горнице спали. Избушка хоть была маленькая, но было две комнатки и кухонька. Вся мебель: три кровати, три стола да этажерка и тумбочка. Николай в тот же вечер к ним переселился.
Но с Верой у матери был короткий разговор:
-Смотри, девка, парень молодой, хоть и хромой, да мужик. Блюди себя!
Отношения были братские. Николай ходил в военкомат, Вера к тому времени уже там не работала, но помогла поскорее выправить документы для возвращения родителей фронтовика с места последней (скорее всего) вербовки. Николай пытался устроиться на работу снова токарем, но врачи запретили: стоять у станка с костылём невозможно. Ему предложили пойти на курсы строителей-нормировщиков. Работа почти сидячая. Но Николай каждый день совершал прогулки по окрестным холмам, всё время добавляя километр, другой. Приходил уставший и падал на кровать, отказываясь даже от ужина. Тётя Груша ругалась, уговаривала, возвращала деньги, которые он дал на питание. Иногда он нехотя вставал. Наконец он отбросил костыль, хоть и хромал, но ходил без него.
Сентябрь был тёплый и сухой. В конце сентября друзья Шурика позвали Николая на охоту. Ружьё он взял у брата, тот не любил охотиться, но ружьё имел. Два неразлучных друга, Гринька большой и Гринька маленький, заядлые охотники, помощники сталевара, любители пошутить, выпить и подраться, вернее, побороться: силу мерили,- давно предлагали Николаю эту забаву.
Гринька маленький, хоть на две головы меньше друга, был жилистым и вёртким. И не раз большого укладывал на лопатки. Но жена его, гром-баба, трепала его, как кутёнка, если приходил домой слишком пьяный, и он боялся её гнева:
-Убьёт ведь и не поморщится, - шутил он.
Отправились на охоту к югу, на границу с Алтаем, их до деревни Костёнково подбросили на грузовике. Леса перемежались полями, перелесками: то золотые берёзовые колки, то зелёные сосновые леса. Воздух прохладный, а солнышко припекает по-летнему. Николай шагал со всеми и ликовал: «Я живой, молодой, здоровый. Кругом такая красота, нарисовать бы! А дома (пусть не родного дома) ждёт Веруська, золотистая мечта детства, мягкая, тёплая, родная. Сегодня же сделаю предложение!»
Возвратился Николай с двумя рябчиками. Было воскресенье, но тётя Груша дежурила в больнице, где работала санитаркой. Вера собиралась с подругой в кино.
- Хозяйка! Кто будет встречать добытчика? Кто ощипает дичь и зажарит?
Подруга Зоя включилась в игру:
- О! Какого кабана вы, сударь, подстрелили! Сейчас же его на вертел!
Зажаренные рябчики были слишком малы, жареная картошка дополняла стол, самогоночка, припасённая тётей Грушей, дополняла веселье. Николай пел, не очень умело подбирая аккорды на гитаре Павла, глаза девчат блестели. Они пробовали танцевать под его песни, потом затеяли частушки, соперничая перед ним.
Когда проводили Зою, закрыли дверь, стоя в узком коридорчике, Николай взял её большие, мягкие руки в свои, потом обнял и прошептал:
- Верка моя, я теперь не калека. Ты же видишь? Я истосковался по тебе. Лежу ночами будто рядом… Уснуть не могу. Верка моя! Верка! – повторял он, целуя её шею, золотистый локон, прижимая всё теснее и теснее её всю к своему истосковавшемуся телу.
Утром тётя Груша, увидев их в одной постели, закричала:
-Бесстыдники! Ишь что выделываете! Так-то ты, Николай, отблагодарил нас!
- Погоди, тётя Груша, не шуми. Мы поженимся, как только я закончу курсы, буду зарабатывать. Денег подкопим. Вот в ноябрьские праздники…
Аграфена Асафовна села на табурет, махнула рукой и заплакала.