Никуда не спрячешь эти коленки. Выдают они меня с головой. Стоит только грохнуться с велосипеда, или проехаться по каменистой горке, или поиграть хорошенько в догонялки, как враждебные коленки фискалят на меня взрослым.
И поразительно: ведь это они во всем виноваты, своей уязвимостью эти угловатые костяшки просто сводят меня с ума! Даже сплошь покрытые разновозрастной коркой буро-зеленых болячек, они умудряются плакать свежей кровью бессовестно и неприкрыто.
Никакой тайны доверить им нельзя, любое событие моей бурной жизни освещается ими с наглостью заправской ябеды. Даже зимой нет от них никакого спасенья! Вот как-то каталась я с ледяной горки во дворе: каталась на санках, на попе, на животе, на боку, вперед головой, на коленках… И конечно вот тут-то они меня и подвели, всего-то на двадцать восьмой раз любопытная коленка прорвала штанишки и высунулась наружу и ,конечно, тут же разбилась в кровь.
Я сижу на диване и ковыряю болячку, она сходит крошками, обнажая ярко розовую тонкую-тонкую кожицу. В комнату с сумкой в руке заглядывает бабушка:
-Туся! Оставь, ведь снова кровь пойдет! Шрамики после останутся.
-Бася, а бывают люди, чтоб совсем без коленок? Ну, чтобы даже ни одной?
-Что ты, ясонька, это только если человек без ног…
Нет, «без ног» это мне совершенно не подходит.
- Иди-ка ты, человек, погулять, нечего тебе дома киснуть. А потом я с работы приду, мы с тобой салатиком займемся. Маме нынче не мешай – она шьет.
Ну, беги, надевай туфельки.
Бабушка уходит, а я меееедленно натягиваю вишневые туфли и спускаюсь во двор. Вон играют мальчишки. Рыжий Петька, который обычно не хочет брать меня в игру , верховодит сегодня. Я молча с достоинством подхожу к щебечущей группке. Петька смотрит на меня мельком, как на назойливого комара, но ничего не говорит.
Я с трудом понимаю о чем у них речь, потому что пришла поздно. Куда-то они собираются ,и я мысленно решаю от них не отставать. Вот вся шумная компания начинает по дровам взбираться на сарай. Это строго запрещено: дрова могут раскатиться, да и сарай высокий. Но я следую за мальчишками. Петька подбадривает отстающих и ,заметив меня, ляпает: « А ты куда , пигалица? Девчонкам нельзя!» И важно надувается. «Сам девчонка!»,- сквозь зубы цежу я и карабкаюсь по круглым сыроватым чурбакам. Они подрагивают под ногами, чуть покачиваются и пахнут острым запахом весны и упрямства. Петька, помня, что я за словом в карман не лезу, нехотя отступает и бросает вслед: «Что случится, мамочке не жаловаться…»
Но я не удостаиваю его ответом. Петька старше меня лет, пожалуй, на пять и вдвое выше, на его круглой физиономии с вздернутым веснушчатым носом хитроватые, чуть раскосые глаза. Он обгоняет меня, подтягивается на руках за балку сарая, хотя можно взойти по бревнам и говорит мне зачем-то: « Я – сильный». Дергаю в ответ плечом и лезу на сарай.
Вот крытая галерея второго этажа. Мальчишки толпятся вокруг Петьки и что-то возбужденно ему доказывают:
-На верх не договаривались!
-Договаривались!- бурчит Петька.
-Верх гнилой! Мне тятька говорил!
-Ну и сиди со своим «тятькой»!
-Провалишься, как пить дать!
-Сам провалишься!
-Я не пойду, дураки пусть идут!
-А я поверху пройду и с той стороны спущусь! Я – смелый!- Петька выпячивает грудь колесом и опять смотрит на меня. Мальчишки снова закрывают Петьку кольцом. А у меня в голове стучит:«поверху пройду и с той стороны спущусь» «Как это? Разве так можно?» И тут понимаю, что можно, два двора вдруг, как части одной картинки, соединяются в моем сознании воедино и целиком охваченная этой мыслью я начинаю карабкаться по темной слоистой крыше. С нее ,как с елки хвоинки, текут вниз из под ног темные влажные щепки. Доски мягко оседают под ногой, без потрескивания, и это так незнакомо. Вот я на гребне… Ко мне возвращается слух, я понимаю что внизу чрезвычайно тихо. Резкий срывающийся
Голосок визжит снизу:
-Ой, Петька, как она сейчас гроханется! Ейная бабка тебе голову до смерти пробьет!
-Молчи, ботало,- и Петька, кошачьими прыжками, пригибаясь, стелется по крыше, вот совсем уже близко от меня: «Садись, дурочка, ухнешь!»-задыхаясь рычит он. А я стою на кромке и кружат голову дальние свежие макушки деревьев, и такая смешная, непривычная шиферная крыша нашего дома , и с другой стороны – чужой двор. Почему-то хочется кричать и смеяться. Но Петька, добравшийся до меня, широко выкидывает длинную руку и , захватив мою, понуждает сесть на крыше. А я вдруг замечаю, что глаза у него зеленые и совсем не злые. Он рассматривает меня, как слона в зоопарке, и говорит, посмеиваясь: «Съезжай на ту сторону, ее лет пять назад крыли, а эту – когда строили.» Вместе мы съезжаем по ту сторону крыши, а Петька доверительно шепчет: « Я ж хотел подальше по Мумарихиной крыше подняться, она ее перекрывала, это я знаю, а они – нет. Че тебя понесло?» Я не отвечаю, перед моими глазами стоят дальние весенние дали и так сладко колышется еще сердце. Вот только ладони саднят отчаянно. Я сжимаю их в кулачки.
Спустившись в соседний двор, мы бежим вокруг сараев обратно, по дороге встречаясь с запыхавшимися мальчишками.
-Слезли?- глупо спрашивают они.
-А то как,- солидно заявляет Петька и прибавляет мне: Уходишь? Ты чего гуляешь так редко?
Я опять дергаю плечом и улыбаюсь.
Медленно поднимаюсь я по темной лестнице, медлю , открывая дверь. В комнате на диване в облаке весеннего света сидит веселая мама: она уже покончила с шитьем и теперь отдыхает.
-Ну, показывай, что у тебя там?
Я нехотя открываю ладошки, они сплошь утыканы черными гнилыми занозами…
-Реветь будешь?- серьезно спрашивает мама. Я отрицательно мотаю головой. Мама собирает на столе зеленку, длинную иглу, вату, пропитанную водкой, хранящейся специально для таких целей, и салфетку. Сажает меня сзади себя на диван, прижимая спиной к покатой его спине, и принимается за экзекуцию. Я держусь стойко, хотя очень хочется орать во все горло. Вот я отпущена, а на моих ладонях картинка «красный дождь в зеленой листве».
Да, голую правду и в ладонях не утаишь…