Жизнь в режиме постоянного ожидания отъезда спровоцировала навязчивый сон: Нина Петровна приходит на урок, а дети шумят, её не замечают. «Содом и Гоморра!» - как говорила в подобных случаях учительница математики Александра Александровна. Попытки успокоить класс кончаются неудачей. «Врёшь - не возьмёшь!» - а это из любимого в детстве фильма «Чапаев». Нина вскакивает на стул, заталкивает в рот два пальца и оглушительно (Соловей-разбойник, Одихмантьев сын, позавидовал бы) свистит. В классе воцаряется полная тишина. Сон прерывается, Нина просыпается в холодном поту и долго не может прийти в себя. Неужели и наяву такое может случиться? Вряд ли. Маловероятно. Впрочем, такое может произойти, но только не с ней, Ниной Петровной Сидоровой, умницей, красавицей и почти отличницей.
Оптимизма не убавилось и после того, как Эмма, её сестра, женщина практичная и деловая, пыталась Нине вдолбить, опираясь на исторические факты, что Сибирь давно покорил Ермак, делать там таким, как она, совершенно нечего, а отдавать долг Родине необязательно. Она, как мать, любой долг простит. Но если «охватила охота к перемене мест», (Эмма в своё время тоже окончила филфак) то лучше «в деревню, в глушь, в Саратов», но никак не в Сибирь. Нина твёрдо стояла на занятых позициях, и сестра, окончательно исчерпав аргументы, махнула на неё рукой, как на совершенно безнадёжного человека.
Зато Нину поддержала мама, приехавшая на Смоленщину из Сибири в 30-ые годы, когда её первого мужа Василия, секретаря райкома партии, репрессировали. Он каким-то образом успел отправить беременную жену к родителям в Богом забытую смоленскую деревню. Она приехала в апреле, когда таял снег и бежали ручьи, в валенках и шубе, поэтому чувствовала себя весьма неуютно, шлёпая по весенним лужам. Но это неглавное, главное, что старики приняли хорошо. И ждала она мужа много лет, но не дождалась.
Мама считала, что возвращение в Сибирь дочери – процесс закономерный: она уехала оттуда, зато дочь вернётся. Весомый, с её точки зрения, аргумент. Был и ещё один не менее важный. Считая, что ей не повезло со вторым мужем, как она иногда говорила в запальчивости, «со смоленским вахлаком», мама была категорически против того, чтобы дочери вышли замуж за смоленских парней. Мало того, она и дружить с ними запрещала. В конце концов, папа, ранее во всём соглашавшийся с Эммой, изменил мнение: «Ладно, пусть съездит в эту Тьмутаракань, вернётся же через три года, куда она денется».
«Решила ехать - поеду!» - добиться поставленной цели всегда было для Нины делом принципа. Удалось это сделать и сейчас. Тем более, что выбор сделан, и отступать поздно.
И вот она вместе с бывшими однокурсниками в поезде дальнего следования «Москва-Красноярск». На остановках покупают у местных жителей горячую картошку, хрустящие малосольные огурцы, завёрнутые в старые промасленные газеты. Правда, узнав о цене деликатесов, Нина округлила глаза, но чесночно-укропный аромат, исходящий от огурцов, был настолько силён, что отказаться от покупки не было сил. Вот всегда она так: надо бы возразить, возмутиться, душа протестует, но неизвестно откуда появившаяся внутренняя робость сковывает мысли, речь, действия. Глаза возвращаются на свою орбиту, и Нина, страшно не довольная собой, изобразив приятную улыбку, покорно протягивает деньги торговке.
И опять замелькали полосатые столбы, отмеряя километры. За окном, как отметила бы сестра Эмма, и по совместительству землячка поэта Александра Твардовского, одна даль сменяет другую. Пожалуйте, Нина Петровна, изучать географию! Что? Мы пересекли границу Европы с Азией? А где пограничники?
Взгляд привлекают незнакомые ландшафты: то отроги каких-то гор (знать бы, каких?), то могучие реки, то непроходимая тайга. И всё-таки это действительно тайга или просто лес? А в чём разница?
Сибирь удивляла и размахом больших городов. Правда, над ними почему-то стояла плотная, напоминающая утренний туман, дымка. Она не рассеивалась ни к обеду, ни к вечеру, вызывая грустные размышления о том, что люди здесь с природой не в ладу.
Народ в вагоне, всё больше неместный, озабоченный своими проблемами, на контакты шёл неохотно. Приходилось довольствоваться общением друг с другом, хотя за много лет учёбы прилично друг другу надоели. Хотелось новизны во всём. Хотелось, но пришлось обойтись привычным.
- Помнишь, Том, как ты перед экзаменом с преподавателем Надеждой Ивановной поздоровалась?
- Да помню, помню, - с некоторым раздражением ответила Тамара. - Такое не забудешь.
- Тамарочка, расскажи, пожалуйста!
Вспоминать не хотелось, тем более, что воспоминание было не из серии приятных:
- Так рассказывала сорок раз, наверно, надоело слушать.
- Не надоело, расскажи, - продолжали настаивать подруги.
И, правда, эту историю хорошо знали на факультете. Но услышать её хотелось, может быть, потому, что она ниточкой связывала настоящее с прошлым, которое не вернёшь, и давала возможность побыть в нём ещё самую малость, пока все не разъехались по школам.
Надежда Ивановна Метлицкая, дама в возрасте, всегда подтянутая и аккуратная, требовательная и принципиальная, твёрдо стояла на вершине знаний методики литературы, а достигнуть этой вершины студентам, увы, было весьма проблематично: карабкались, срывались и вновь, нащупав опору, стремились вверх. В основном же приходилось им аукаться издали, приближаясь к преподавателю только на экзамене, где появлялась возможность услышать друг друга. Когда что-то невнятно лепечущая студентка, постоянно повторяющая слово «научить», пыталась покорить неприступную вершину, Баба Надя, так Метлицкую звали за глаза, снисходительно глядя на мучающийся объект, изрекала: « Научить, научить… зайца тоже можно научить спички зажигать. А вот как?». «Как?» - мало кто знал.
Томочка Царицына, тогда студентка второго курса, взволнованная и испуганная, неуверенно, медленно двигалась к методическому кабинету, где должен был проходить экзамен, стараясь оттянуть момент встречи с Надеждой Ивановной и надеясь только на Бога. Совершенно неожиданно она столкнулась с преподавательницей в коридоре. Находясь почти в шоковом состоянии, она торжественно изрекла: «Здравствуйте, Баба Надя!». – «Здравствуй, Царицына!» - ответила та, задержав шаг и окинув студентку недоумённым взглядом.
Ни живая, ни мёртвая, экзамен, как ни странно, Тамара сдала. А студенты утвердились во мнении, что всё-таки Баба Надя – человек.
Теперь, когда всё было далеко позади, к Царицыной вернулась былая царственность, и рассказывала о происшедшем она в другом ключе. Не терпящая хвастовства, Нина не выдержала: «Не королевься, матушка, не королевься!» - и, отвернувшись к окну, подумала, что в Томке прекрасно уживаются два человека, и один другому не мешает. В зависимости от ситуации она могла быть то падчерицей, то мачехиной дочкой. Томка-то должна удачно в жизни пристроиться.
В Красноярск поезд прибыл рано утром. На перроне, правда, без оркестра, но встречали. Значит, ждали. Приятно. Середина августа, а прохладно. Зябко поёживаясь, Нина с интересом смотрела по сторонам, стараясь дать оценку окружающей действительности с позиции европейских стандартов. Вокзал, как вокзал, ничем не хуже, чем в Смоленске. Люди, как люди, как и везде: торопятся, суетятся, толкаются, а извиниться забывают.
Тополя тоже, как и везде, обезображенные неумелыми руками парикмахеров-коммунальщиков, стыдясь своих авангардных причёсок и голых ног, кажется, готовы провалиться сквозь землю. Не стыдитесь. Вас давно никто не замечает – вон стволы-то побелить забыли и, видимо, не только в этом году. Может быть, кто-нибудь и посочувствовал вам в период обрезки сучьев, это у нас умеют, и возмутился: «Что делают, а? Руки бы повыдёргивать! Умельцы … » Однако дальше слов дело , как всегда, не пошло. И сказаны эти слова просто так, для успокоения остатков собственной совести.
Обращают на вас внимание и ещё один раз, когда безудержный ветер несёт тополиный пух. Объединившись, пушинки превращаются в затейливые облака, которые, отяжелев, приземляются, образуя мягкие, почти воздушные, невесомые перины. Красиво, а человеку плохо: на тополиный пух - аллергия… Пытаясь с пухом расправиться, бросят горящую спичку – пожар, удушающий запах. Ещё хуже, чем было.
А всё-таки несмотря ни на что растут тополя на улицах и привокзальных площадях по всей России, выживают из последних сил поддерживаемые добрыми людьми и никак понять не могут: зачем растут, зачем муки мученические принимают? А ведь им, как и любому человеку, есть в этой жизни предназначение. «А какое предназначение у меня?» - неожиданно для себя в неподходящий момент Нина чуть было не принялась философствовать, но стая голубей, выпорхнувшая из-под ног, вернула в реальность.
На привокзальной площади дремал, лениво выталкивая сонные водяные струи, небольшой фонтан. Огромные цветочные клумбы наводили на мысль о талантливом дизайнере. Нравилось всё. Даже чёрные вороны, поднявшие скандал из-за брошенного кем-то куска хлеба, казались очень симпатичными.
Ну, что ж, покорись, Сибирь, принимай, Красноярск, приехали мы, приехали.
. В краевом отделе народного образования молодым учителям предстояло сделать ещё один, окончательный, выбор. А что выбирать-то? Для них в тот момент любой ветер был попутным. Выбирали они, или выбирали их? Сказать трудно. Им советовали, конечно, руководствуясь местными интересами, но мнение не навязывали. К обеду определились.
Больше всего повезло Светке Соколовой – она директор восьмилетней школы в северном районе края. Видимо, в тундре. Царицына - учитель одной из школ, расположенной где-то в Саянах. Это в горах. Сашка Мельников, тут никаких сомнений и быть не могло, (мужчина всё-таки, а они в образовании на вес золота) назначен директором средней школы в глубинке. Это в тайге. Нина Петровна поедет то ли в город Снежица, то ли на станцию Таёжная. Это недалеко от Красноярска. Что Снежица и Таёжная – одно и то же, она узнала несколько позже у пассажиров автобуса, который вёз её на вокзал: оказывается, сначала появилась станция Таёжная, потом построили город Снежицу. Вот отсюда и двойное название. Оно впечатляло: романтичное, красивое, образное. Интересно, это конечный пункт назначения, или придётся ехать дальше? Хорошо бы остаться в Снежице.
Получили направления, присели на дорожку, всплакнули, обнялись, обещали писать письма и разъехались в разные стороны.