(художник Евгений Светличный ©)
И выяснится, что ты не ожидал меня здесь увидеть, и на твоем правильном породистом лице отразится легкая досада, прочесть которую будет проще, чем три крупные непечатные буквы на стене плача. В серых глазах, усталых бровях, приоткрытых ленивых губах произнесется: «А, это снова ты, ****ь. Ты угомонишься когда-нибудь?»
Похоже, ты еще не до конца поверишь в серьезность происходящего. Или не подашь виду. По крайней мере, твоя отвага и надменность не изменят тебе ни сейчас, ни потом.
И тогда я заору, как всегда забыв о приличиях, секундой раньше, чем можно было собраться в кулак и удачно отбить подачу:
- Это он, это он виноват! Это из-за него умерли трое моих детей!
И голос сорвется, взвизгнет и прозвучит жалко. И ни к месту.
Когда что-то делаешь из последних сил, то ничего хорошего из этого не выходит и выйти не может, глупо и надеяться.
- Трое? – негромко переспросишь ты. - Да ну. Насколько я помню, ты говорила об одном.
- Какая разница! – выдохну я. – Даже если бы один. Это было бы так же больно и тошно. Но тебе это совершенно похуй, вот что невыносимо.
- Невыносимо, это когда Шекспира превращают в мыловарню, а Пикассо в карикатуру, - скучно скривишься ты.
- Да, трое, - подтвердит белый крылатый огромного роста кто-то за твоим плечом, - два мальчика и одна девочка.
- Наоборот. По-моему, мальчик был один, а девочек двое, - возразит такой же точно крылатый и гигантский, но только черный, за вторым твоим плечом.
- Какая разница! – поморщится белый. – Они же не успели стать ни мальчиками ни девочками. Если отбросить условности.
- Да при чем тут я вообще? – наконец возмутишься ты. - Она сама все решила, сама пошла к врачам, сама и убила этих детей. Я ни о чем не знал, даже во сне не видел.
- … а я лежала, привязанная к железным распоркам и умоляла: позвони, позови, спаси. До последнего, до последнего, до самого конца просила - помоги.
- А с чего ты взяла, что я телепат? Ловить твои мысли и желания на расстоянии. А просто взять и набрать мой телефон и обсудить ситуацию ты не сообразила, – произнесешь ты.
И будешь тысячу миллионов раз прав, и я задохнусь в немом ужасе.
- Уточни, в чем ты его обвиняешь, все-таки, - произнесет в меня с головокружительной высотищщи белый, крылатый. В его руке сверкнет длинный меч с отточенным зеркальным лезвием. Он приподнимет острый луч, будто играя, если можно себе представить игру с концом света.
- Я… Он… Он виноват, что любил меня без любви.
- Как это?
- Он… Когда был со мной, то любил по-настоящему. Неистово. Мы соединялись, будто вместе прыгали в пропасть и небо радовалось. А потом оказалось, что прыгнула я одна, а он остался наверху.
И тут все засмеются. И эти двое – белый с черным по обе стороны от тебя, и будут еще невидимые голоса вокруг нас, они захихикают и завсхлипывают. Окажется, нас слушает бесчисленное множество существ, настроенных вполне весело.
- Скажи спасибо, что я тебя е бал, - твой тон не изменится ни на долю. - По-моему это было вполне приятно нам обоим, но ебля надоедает рано или поздно, и я всегда говорил об этом честно. Разве нет? Разве я тебя хоть раз обманул? – спокойно закончишь ты.
Стук копыт раздастся очень близко от тебя, и всхрапнет вороной мускулистый конь, и низкий женский голос укоризненно скажет:
- Твой дедушка никогда себе такого не позволял. Ни делать, ни говорить. Помню, как ты подцепил мандавошки, это было за гранью добра и зла.
Ослепительной красоты амазонка выедет из-за твоей спины, развернется между нами, пустит коня медленным шагом, дернет за поводья и блестящий пышногривый скакун встанет как вкопанный, выдыхая жар тонко разверстыми ноздрями.
- Бабушка? – удивишься ты, изумленно-радостно. Вокруг твоей бабушки все будет светиться бледно-фиолетовым, как бывает перед летним ливнем.
Рядом с красоткой окажется высокий мужчина с осанкой римского кесаря, он подаст твоей бабушке руку и ловко ссадит ее, юную и упоительную, на землю. «Дедушка», - узнаешь ты. И за твоей спиной встанут видимые и невидимые тени твоих предков и родственников. Их лица будут негромко сиять в мутных клубах окружающей неприкаянности. Из них я, кажется, узнаю твоего отца. Ты не бросишься в его объятия, что-то, что разделяло вас при жизни, останется стеной и сейчас. И там будет еще один человек, ты сам себе скажешь – это же мой брат, я помню, мама однажды призналась, что у меня должен был родиться младший брат, но она так сильно меня любила, что не захотела других детей.
А я буду старательно всматриваться в незнакомые потусторонние лица, искать среди них тех самых, моих, наших.
- Я бы хотела посмотреть на своих правнуков, - обратится великолепная амазонка к белому крылатому за твоим правым плечом, будто заметив мой ищущий взгляд. И он просто улыбнется и укажет в толпу из света и теней. И оттуда выйдут трое. И первым будет мальчик, на вид лет восьми, и смотреть на него окажется сложно, так ярко будет светиться его лицо. Из-за этого я не смогу точно рассмотреть двоих других за ним, держащихся за руки. А этот старший запоет без слов о том, что настало время собирать малину в саду с густой травой, которая сладко пахнет под горячим солнцем. Июль, пойму я. Малина созреет в июле. Я приду сюда в июле.
Белый завиток около уха, вскинутая темная бровь, какой красивый мальчик.
- Я так сильно по тебе скучала, - скажу я ему, - где ты был столько времени?
- Почему ты не захотела меня родить? - спросит он вместо ответа.
- Я боялась. Я так сильно боялась, что тебе будет грустно жить без папы.
- Зря. Мне он не очень-то нужен. Он сам не скучал по своему отцу, с чего ты решила, что я буду грустить?
- И я боялась, что не смогу тебя сделать счастливым одна, что не справлюсь, жить иногда так скучно и больно.
- Боялась. Как жалко. Ну ничего, теперь у нас все хорошо, все замечательно, мама. Только не плачь, не плачь, пожалуйста. Люди же смотрят.
И я обниму их, изо всей сдавленной по ним любви и тоски. А наш мальчик неожиданно обернется к тебе и скажет:
- А помнишь, папа, когда ты был маленький, к вам в гости пришли друзья родителей и принесли с собой тигренка из цирка? И ты играл с ним весь день, и вы подружились. А потом его забрали. И это было твое первое настоящее горе. Потому что ты успел его полюбить сильнее всего на свете и мечтал, что этот тигренок останется с тобой навсегда, и вы будете жить вместе. Это был я, папа, я был этим тигренком. Я хотел вернуться позже, но не получилось. Но, видишь, ничего не исчезает.
И первый раз за всю эту странную встречу в тебе что-то дрогнет. Может, ты усомнишься, что все всегда делал правильно, или пожалеешь, что заточил себя в камень. Или это тень сострадания или воспоминания о потерянной радости мелькнет по твоим стальным глазам.
Я подумаю, что ради этого мига были все птицы и деревья, и небо со звездами и закатами, и скалы с пропастями и бездонные глубины с ядовитыми тварями. Все для него.
- Пойдем играть, - скажет мне старший. – Если бы ты видела, какая там красота, столько цветов.
- Подожди, парень, сейчас пойдете, - мягко и властно перебьет его белоснежный крылатый, и протянет мне луч меча. - Сначала она должна закончить свое дело.
И все замрет в пронзительной тишине.
Я приму оружие, невесомое и неподъемное.
- Ты пришла с обвинением, тебе и решать. Равновесие тяжело нарушено, его надо восстановить. Если ты считаешь, что он виноват, то меч сотрет его начисто, не оставит ни одного фотона, даже воспоминания. И все исправится.
- А если не считаю?
- Ну знаешь, это что-то ваше женское – люблю-ненавижу, иди нахуй, вернись я все прощу. Здесь так не бывает.
Огромный с черными крыльями и непроницаемым лицом-черной дырой выйдет из-за твоего плеча, в его руке будет небольшой свиток из желтоватой бумаги, прожженной местами. Будто стилизованная под старину поздравительная открытка, успею я подумать.
- Вот тут записано с твоих слов «будь проклят», «сраный убийца», «самовлюбленный пидарас», «ебливый мудак», «похотливое чмо», «чтоб ты сдох». Да, в общем, тут список немаленький, можешь сама ознакомится, если память подводит.
- Огосспади, неужели это я такое… Не может быть... Или я была сильно расстроена, вышла из себя. Вы же знаете, как это бывает - выйти из себя? Не как сейчас, а в смысле переносном? А можно, я просто извинюсь, и все эти слова возьму назад?
Черный и белый усмехнутся и посмотрят на меня, кажется, с сожалением. Но без колебаний.
- Нет, - быстро и четко скажет белый. – Ты можешь только уйти вместо него, а больше ничего нельзя. Поздно теперь.
- Это как в кино про горцев - в живых должен остаться только один? – попробую я пошутить. Но на сей раз никто не засмеется.
- Нет, это как в фильме Тарантино, Смертельное доказательство. Помнишь финальную сцену? - нехотя вставит белый с крыльями.
На твоем лице не дрогнет ни единая черта, будто все происходящее тебе безразлично, как чужой труп.
- И от него ничего не останется? Но я же этого не хотела на самом деле, это же были просто слова! Ведь я же люблю его, и зачем нужен весь этот мир, бесконечный и чудесный, если там не будет его? - меня начнет мелко трусить, и меч-луч в руке запляшет и размазанные солнечные зайчики заскачут по серо-коричневому туману.
- Мы ведь знаем, что слова - это не просто, - будто маленькой терпеливо станет говорить мне белый. - Подумай сама, слово был кто и слово было у кого. И сразу все поймешь. И не станешь тянуть время. Оно хоть и бесконечное, но ограниченное. Видишь, сколько существ ждут твоего деяния? Им здесь не сахар. Твой сын совершенно прав – ты даже не представляешь, какая там красота.
На меня будут смотреть глаза людей и ангелов, зверей и демонов, облаков и камней. И твои глаза тоже будут смотреть прямо. Ты не отведешь их, когда я подниму меч.
И следующим точным движением я направлю луч себе куда-то между грудью и животом.
Боли не будет, но все вокруг станет постепенно меркнуть.
И лошади, и тигры, и наши с тобою дети, и амазонка с кесарем, и голоса, которые смеются и плачут и молитвы и проклятия и свет и морок, твои губы, мои пальцы, все закружится и превратится в легкий ночной снег, и станет беззвучно падать на невидимую землю.
И какое-то время я еще буду видеть этот тихий снег, и неизвестно откуда взявшуюся на нем удивительную бабочку, еще буду различать белые и черные тени, а затем белый пух занесет пестрые крылышки, вспышки сознания и воспоминаний, а потом я перестану видеть и снег, и тени, и тишину.
И ни в одной из точек бесконечного пространства не останется ни следа от нашей с тобой радости.