«В последнее время я стала явственно ощущать свои крылья. Они слегка оттягивают плечи назад и делают осанку поистине царской. Я иду по пронизанному осенью городу и клею на нос дождинки, а за спиной – они. Крылья цвета радуги. Два тонких полотнища так велики, что ложатся на грязный асфальт мерцающим шлейфом, и некоторые прохожие с пустыми лицами наступают на них. Но что мне до этого? Их следы стекают тонкими струями дождя в зябкие лужи, не причиняя мне боли. Мне кажется, скоро я полечу…
Неужели, это будет?
Шорох крыльев, чистый звон,
Я – беззубая, седая
И последний самый сон
На лоскутьях жёлтых листьев
Под калекой фонарём…»
По улице брела маленькая худенькая старушка. Пропитанное сыростью старое синтепоновое пальтишко на время обрело былую яркость красок. Она медленно переставляла изгрызенные артритом ноги и крепко сжимала тонкими пальцами ручку отвратительной рыжей сумки.
Старушка возвращалась домой из сбербанка, куда она совершала ежемесячную вылазку за пенсией. Осенняя непогодь была ей на руку, ведь она значительно уменьшала унылый хвост очереди в кассу. Уменьшала, но не избавляла окончательно от сварливой толкотни вечно чем-то недовольных людишек. Домой, однако, вымокшая путница не торопилась. Хотя там её ждали с большим нетерпением. Безработный зять, разменявший пятый десяток, трясущийся и злой с похмелья, как цепной пёс. Больной мужик, исхитрившийся пережить тихую светлую Верочку… И некуда было выгнать пьянчужку из убогой двушки. Да и как? Как выгнать матери того, с кем дочка подобрала несколько крупинок счастья?
Торопиться, определённо, не стоило. Впереди, за тусклой пеленой дождя вырос кинотеатр. У его входа стояли цветные деревянные скамейки, означавшие середину пути и передышку.
«Почему-то никто не сидит на скамейках… Напрасно. Сегодня они так похожи на лодки! Пожалуй, мои чудесные крылья сойдут за парус. Надо только крепче держаться за борт. Тогда лодка наберёт нужную скорость, и её не будет так подкидывать на волнах…»
Старушка, продолжая одной рукой крепко прижимать к себе рыжую сумку, другой вцепилась в мокрые доски. Тонкие лучики морщинок, украшающие её лик, разбежались в счастливой улыбке. Мимо, укрытые чёрными поганками зонтов, спешили прохожие. Их взгляды были устремлены вниз, на собственные ноги, которые изображали танец болотной цапли.
« Крылья слишком велики. Я что-то читала о том, что во время шторма паруса убирают… Но я не хочу убирать их! Я хочу взлететь! Это будет так чудесно – взлететь в небо. Туда, где только свет и ничего кроме радости голубой высоты. Сегодня Верочка приходила ко мне и долго смеялась, разглядывая мои крылья. Всё спрашивала, зачем я их себе придумала… Глупая, добрая Верочка. Вся в отца. Разве ж такое придумывают? Крылья растут сами… Придумать можно только их отсутствие. Стёпушку её жалко. Пропадёт без меня. Проститься бы с ним по-человечески…»
Дождь припустил с новой силой, сбивая с деревьев бурые листья и заставляя редких прохожих переходить на лёгкую рысь. Никто из них так ничего не увидел.
Меж тем, плотная водяная завеса над скамейкой как-то незаметно истончилась, нежно обнимая некое пространство, внутри которого оказалась старушка. Несколько мгновений капли дождя дробились, отскакивая от чего-то невидимого глазу, а потом над маленькой фигуркой явился свет. Свет отразился в миллиардах водяных брызг всеми цветами радуги и тут же обрёл свою истинную форму.
Силуэт плывущей по воображаемым волнам старушки мягко изменил очертания. Куда-то исчезло сношенное до дыр пальтишко и серый вязаный берет. Только сумка из дермантина дикого оранжевого цвета по-прежнему оставалась на своём месте. И тонкие пальцы с длинными когтями крепко сжимали растрёпанную ручку.
Празднично сверкнув радужной чешуёй, со скамейки взлетел небольшой дракон. Два лёгких, словно вытканных из органзы крыла, подняли его над осенним городом и унесли в высоту, давно ожидавшую своё дитя.
Степан мотался по квартире, не находя себе места. Давно уж пора было вернуться треклятой бабке. Давно. А она, видать, нарочно издевается над ним, не спешит домой. Ну, ничего, он ей ещё задаст… Навсегда забудет, как над честным мужиком изгаляться…
Тут Степан остановился. Внимание его неожиданно привлекло кухонное окно. Старая рама скрипнула, шпингалет без чьей-либо видимой помощи открылся, и весёлый шум дождя наполнил помещение.
– Что за… – открыл рот мужик, да так и остался стоять, позабыв закрыть его.
Оконные створки торжественно разошлись, и на подоконник осторожно опустился дракон. За его спиной трепетали огромные сверкающие крылья, а в передних лапах была… сумка.
– Ты уж, Стёпушка, не сердись… – прошелестел по комнате знакомый до тошноты голос. – Припозднилась я. Держи, вот – помяни Верочку.
И дракон подал Степану оранжевую сумку. Тот деревянно качнулся вперёд и протянул к знакомому предмету дрожащие руки.
«Ну, вот и всё. Ну, вот и всё, – билась пойманной рыбкой в его голове жуткая мысль. – Допился».
Дракон ласково кивнул обезумевшему мужику, взмахнул своими роскошными крыльями и провалился в дождь.
А тот остался стоять на замызганной кухоньке. Стоять и плакать, и грызть размочаленный оранжевый ремешок, и клясться, что больше никогда-никогда...