(Фото автора)
«Много сотен тысячелетий назад, в еще неподдающийся точному определению промежуток времени... жила где-то в жарком поясе — по всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном на дно Индийского океана, — необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян. Дарвин дал нам приблизительное описание этих наших предков. Они были сплошь покрыты волосами, имели бороды и остроконечные уши и жили на деревьях».
Так Энгельс начинает свой великий научный сказ под заглавием «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека».
В еще неподдающийся определению... Где-то в жарко поясе... По всей вероятности...
Как видим, «железные» доказательства «происхождения» человека!
«Под влиянием в первую очередь, надо думать, своего образа жизни, требующего, чтобы при лазании руки выполняли иные функции, чем ноги, эти обезьяны начали отвыкать от помощи рук при ходьбе по земле и стали усваивать всё более и более прямую походку. Этим был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку».
Снова — те же, с «железной» силой удары «доказательств»: надо думать... начали отвыкать... стали усваивать...
А вот белки, летяги и прочая лазающая по деревьям живность (да и те же обезьяны в тропиках, всю свою жизнь проводящие на деревьях) почему-то не «начинают отвыкать» от дарованной им на веки вечные функции лазания и не желают «усваивать всё более и более прямую походку»! Почему? Что мешает им последовать примеру обезьяны со дна океана? Ведь эволюция — для всех эволюция!
«С помощью руки некоторые обезьяны строят себе гнезда на деревьях или даже, как шимпанзе, навесы между ветвями для защиты от непогоды», — развивает Энгельс свои «доказательства» дальше.
А чем отличаются от этих «высших» тварей твари «низшие», чем они хуже их, когда ласточки, например, мастерят такие изумительные, как будто сцементированные, сооружения — гнезда? То же делают и осы — их жилища-гнезда, правда, не такие прочные, как у ласточек, но зато покрыты естественной, похожей на полиэтилен, пленкой, спасающей их от любых атмосферных «вывертов». А пауки, по какой-то непостижимой, не доступной нашему пониманию схеме каждый раз плетущие свои ажурные ловчие сети! Разорвите, порвите их — через час на этом месте будут новые! А муравьи — со своими муравейниками! А пчелы — со своими сотами!.. Но, строя, трудясь каждый на своей «ниве», ни один вид, ни одно животное не в состоянии изобрести что-то такое, что хоть на йоту отличалось бы от предназначенного им — от раз навсегда данных жестких предписаний инстинкта. Например, в гнезде серебристой чайки, высиживающей птенцов, яйца заменили круглыми гальками. И что же? Она, как ни в чем ни бывало, продолжала «высиживать»... камешки.
Ну ладно, это «всего лишь» птица — и что можно требовать от птахи? А вот пример «высшего» порядка. Разожгли костерок, за ним положили приманку-лакомство, которое шимпанзе может взять только в том случае, если он, отдрессированный человеком, сядет на плотик, переплывет небольшой бассейн, откроет краник бачка, наполнит водой кружку, вернется на том же плотике обратно, зальет костерок и — вот он, желанный персик! И шимпанзе плывет...
Спрашивается, зачем нужно тащиться через водоем, открывать краник бачка и т. д., когда можно зачерпнуть воды тут же, из бассейна? Увы, вода в бассейне и вода в бачке — для не рассуждающего инстинкта не одно и то же…
«Собака и лошадь развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к членораздельной речи, — делится своими наблюдениями Энгельс, продолжая свою эволюционную линию, — что, в пределах свойственного им круга представлений, они легко научаются понимать всякий язык... Каждый, кому много приходилось иметь дело с такими животными, едва ли может отказаться от убеждения, что имеется немало случаев, когда они свою неспособность говорить ощущают теперь как недостаток. К сожалению, их голосовые органы настолько специализированы в определенном направлении, что этому их горю уже никак нельзя помочь».
Рыдает философ от великой печали — невозможности помочь лошади говорить! И даже специально подчеркнул слово «теперь». Теперь — то есть промазала бедная лошадушка то далекое время, когда имелась возможность (в процессе эволюции!) стать человеком. Обезьяна — та воспользовалась моментом и сделала карьеру. А ты, милая скотинушка, теперь молчи и безропотно исполняй все ее приказы и капризы...
И пока материалист оплакивает горькую лошадиную участь, мы воспользуемся временем, чтобы — наоборот! — исходя из своих убеждений, воспеть ее.
СТИХИ О ЛОШАДИ
1
Старость исказила выправку красивую,
И стыдятся парни рядом быть с тобой.
Ну кому ты нужен — с выщипанной гривою,
С желтыми глазами и такой худой?
…Сбились мы с дороги, бросил я поводья,
Всё запеленила зверская пурга.
Замерзал я, Серик...
Но тебе угодно
Было всё осилить — бурю и снега.
В диком исступленье налетали шквалы
И секли, секли нас ледяной крупой.
Вновь стоишь ты, потный и вконец усталый
И во тьме кромешной — то же, что слепой.
Весь забитый снегом и судьбе послушный,
Я затих, уткнувшись в мерзлый воротник...
Радостное ржание!
Силуэт конюшни!
И ее горящий у ворот ночник!
А когда внезапным ливнем-водопадом
Хлынули потоки благодарных слез,
Ты ласкал мальчишку добрым, умным взглядом:
— Ну чего ревешь ты, я ж тебя довез!
2
Большие, черные, глубинные...
И приглушенный тихий свет...
А ведь всего-то
лошадиные
Глаза, в которых мысли нет.
Узлы природной инженерии,
Чтоб отражать предметы дня.
А между тем глядят с доверием,
Непостижимым для меня.
«Ах, человек, оставь чудачества:
Да ничего-то нету в них!
Свои ты вкладываешь качества,
Так нужные для вас, двоих», —
Вновь шепчет голос просвещения.
Но — всем рассудкам вопреки —
Гляжу я,
полный восхищения,
В доверчивые
Огоньки.
Впрочем, довольна или недовольна своей участью лошадь, об этом надо спросить у нее. Да вот мешает препятствие: она, наша помощница, не только никогда не сможет нам поведать об этом напрямую, лошажьим языком, но и не способна прояснить сей вопрос никаким косвенным образом, так как не умеет ни смеяться, ни унывать. Нет у нее ни разума, ни чувств души, а есть только животный инстинкт, повелевающий ею, причем он, этот инстинкт, так же непостижимо тонок, как и разум. А то, что лошадь, собака, попугай (о котором — чуть ниже) «понимают» нас так, как мы понимаем их, то это, мягко говоря, натяжечка. Да, они реагируют на наши слова, жесты, обращенные к ним, выполняют наши требования и т. д., но чем они лучше тех дрессированных животных, с которыми работают специалисты? В этом отношении правильна фраза Энгельса о том, что они «развили в себе, благодаря общению с людьми» (подчеркнуто нами. — Н. С.) эти качества. С людьми — а не иначе! Другими словами, только разум, наш разум сделал их «понимающими», а не сами по себе они стали таковыми. «Конечно, он (попугай), — утверждает Энгельс, — будет целыми часами без умолку повторять весь свой запас слов из одной лишь любви к процессу говорения и к общению с людьми». А есть ли она, эта «любовь», у неразумной птахи, способной «целыми часами без умолку» машинально лопотать бессвязный набор чьих-то фраз?
Дрессировка... Но что такое — дрессировка? Каким образом закрепляется она в существе подопытной жертвы? На это ответить не сможет никто. И единственное, что мы можем сказать: приручение — это дарованная нам, нашему разуму, возможность и сила производить нужную нам лепку из пластического, живого материала. Не будь этого премудро устроенного в мире податливого живого материала, отданного нам в наше царственное владение, мы никогда не смогли бы создать ни одного домашнего животного.
«Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далеко превосходит его по величине и совершенству», — продолжает Энгельс свои «доказательства» «превращения» обезьяны в человека.
Итак, наши мозги и мозги обезьян похожи друг на друга («при всем своем сходстве») и различаются только по «величине и совершенству». Значит, величина (масса) и совершенство (извилины и проч.) мозга — главный, решающий фактор мыслительной деятельности, то есть деятельности ума? Конечно, что там творится в обезьяньих мозгах, о чем они «думают» — это тайна, которую (как и на примере с лошадью) нам не дано постичь... Зато на интересующий нас вопрос мы смело можем посмотреть с другой, человеческой стороны.
Известно, например, что мозг Ивана Тургенева был огромен, его масса весила больше двух килограммов. А мозг Анатоля Франса был, наоборот, очень маленький — что-то около восьмисот граммов, к тому же у него работало только одно полушарие. И, тем не менее, оба писателя — и с большим, и с маленьким мозжишком — общепризнанные мировые величины! Это — по части размеров мозга. А вот пример, «проливающий свет» на вторую часть вопроса — о «совершенстве» мозга. В науке описан мозг умершего психопата с таким рисунком, с таким количеством «извилин», на которые имел бы великое счастье претендовать самый гениальнейший из гениев. Увы, как говорится, весь в извилинах, а дурак! А какое скопище красивых, лобастых «мозговиков» бродит по нашей цивилизованной планете и несет невесть что!
Нет, не от физических «параметров» мозга зависит ум, а от знания — подчеркнем мы. От того навеки данного нам — и только нам, человекам, — (подчеркиваем тоже) знания, о котором, сам того не замечая, говорит философ-материалист несколькими строками ниже: «Орел видит значительно дальше, чем человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз орла. Собака обладает значительно более тонким обонянием, чем человек, но она не различает и сотой доли тех запахов, которые для человека являются определенными признаками различия вещей».
Совершенно верно! У нас, людей, обладающих величайшим даром — разумом, есть внимание — знание — мышление, а у них (орлов, собак, обезьян...) ничего этого нет. И быть не может!
«Наверное (опять «наверное»! — Н. С.), протекли сотни тысяч лет... прежде чем из стада лазящих по деревьям обезьян возникло человеческое общество. Но все же оно, наконец, появилось», — восклицает Энгельс. А раз «появилось» общество, ясное дело, одними орешками и ягодками уже не обойтись. Появляются орудия охоты и рыболовства. Начинается потребление мяса, а это «знаменует собой новый важный шаг на пути превращения в человека».
«Но наиболее существенное влияние, — продолжает Энгельс, — мясная пища оказала на мозг, получивший благодаря ей, в гораздо большем количестве, чем раньше, те вещества, которые необходимы для его питания и развития...»
Волки и другие хищники всю свою жизнь сидят на одном мясе, но почему-то «наиболее существенное влияние» на «развитие» их мозга в сторону приобретения разума — оно, мясо, не оказало!
С другой стороны, во все века было монашество, а оно, как известно, обходилось без мясных продуктов. И что же оно — глупее «мясников»?
Но что до этих «мелких фактиков» глашатаю эволюции, стремящемуся любыми путями защитить ее! И льется дальше его неудержимый сказ: «Пользование огнем и приручение животных еще более сократило процесс пищеварения, так как оно доставляло рту...»
Но мы остановимся на этом «доставляло рту» и воспоем песнь —
СВЯТИТЕЛЮ ФЕОФАНУ,
молитвеннику всея Руси
В годы мрака, когда появились в умах «манифесты»,
Те, что вылились нынче в народное горе,
Ты, отшельник-епископ и пастырь известный,
Вдохновеннейший подвиг свой делал в затворе.
И, духовной твоей причастившийся глуби, я,
Хоть и грешник, ничуть не достойный небесных щедрот,
Воспеваю твое пятикнижие — «Добротолюбие»,
Греко-русский, священный, прекраснейший твой перевод.
А какая чудесная книга твоя — «Начертание…»!
В неуютном вагоне читал я страницы, спеша —
Торопился, боялся, что кто-то отнимет сияние,
И тот час же умрет, задохнется во мраке душа…
Путь лежал впереди, приоткрывший себя только-только,
А кругом бушевал мир, в безбожии зол и угрюм.
Сколько было преград и напастей вокруг —
сколько, сколько?
И, однако, их все опрокинул Божественный ум.
Воспеваю тропарь всем святителям «Правило веры»,
Устремляя в него и твоих разумений лучи.
И пускай наша песнь улетает в небесные сферы,
Где сияет отрада моей этой малой свечи…
СЕКИРА
«Я мыслю, значит, существую» —
Реальность это или бред?
Мы к тайне Я идем вслепую
По лабиринтам тьмы и бед.
Открыты «умные» нейроны,
Как на ладонке их семья...
Но давит камень сверхогромный —
Мое непознанное Я.
Мне не поется, мне не спится!
Перешагнув через вранье,
Ответа жажду: что за птица —
Мой дух, мышление мое?
Как — в тот же миг! — перелетает
Все расстоянья от и до?
И где незримо обитает
Ее тончайшее гнездо?
Вот в этом крохотном амбаре —
Коробке тесной черепной?
Иль в мысленном пространстве-шаре
С безбрежный мир величиной?
«Идеализма нотки вражьи!
Дурман, — кричит идео-рать, —
Расправил крылышки лебяжьи...
Карать врага! Карать!! Карать!!!»
А на экране — литургия:
«Молиться за врагов, любить...»
Ах вы, узлы, узлы тугие,
Как нелегко вас разрубить.
И все ж, как ни была б затяжка
Их демонически сильна,
И как ни горько, как ни тяжко
Уму с ней справиться сполна,
Но есть,
но есть,
но есть секира —
Распахнутое бытиё
И в нем, как осиянье мира,
Мышленье вечное мое!
Итак, обезьяна «превратилась» в человека. У нее появился ум. А в уме появились знания. Началось мышление.
«Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности?» — вопрошает Энгельс.
Значит, заиметь человеческий мозг, руки, ноги, «процесс пищеварения» и т. д. — этого еще мало. Для того чтобы быть человеком, надо еще знать, и не только то, что из себя представляет окружающий мир, но и что такое самоё знание.
Его ученик Ленин, ссылаясь на своего учителя, и развивая эти вопросы дальше, говорит (цитируем по: «Материализм и эмпириокритицизм», М., 1986, стр. 48): «Материалист Фридрих Энгельс — небезызвестный сотрудник Маркса и основоположник марксизма — постоянно и без исключения говорит в своих сочинениях о вещах и об их мысленных изображениях или отображениях, причем само собою ясно, что эти мысленные изображения возникают не иначе, как из ощущений».
Ниже: «Для всякого естествоиспытателя, не сбитого с толку профессорской философией, как и для всякого материалиста, ощущение есть действительно непосредственная связь сознания с внешним миром, есть превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания. Это превращение каждый человек миллионы раз наблюдал и наблюдает действительно на каждом шагу» (стр. 59).
Еще ниже: «...логично предположить, что вся материя обладает свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отражения» (стр. 101).
А раньше (на стр. 53) Ленин, забегая вперед (возражая идеалистам — Беркли, Маху, Авенариусу и др.), пишет: «На деле остается еще исследовать и исследовать, каким образом связывается материя, якобы не ощущающая вовсе, с материей, из тех же атомов (или электронов) составленной и в то же время обладающей ясно выраженной способностью ощущения. Материализм ясно ставит нерешенный еще вопрос и тем толкает его к разрешению...»
И цитата-назидание: «В теории познания, как и во всех других областях науки, следует рассуждать диалектически, то есть не предполагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким образом из НЕЗНАНИЯ является ЗНАНИЕ (подчеркнуто Лениным), каким образом неполное, неточное знание становится более полным и более точным» (стр. 114).
Итак, «не предполагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким образом из незнания является знание...» Ну что ж, давайте разбирать.
Начнем с «простейшего». Человек родился. Первое мгновение жизни вне лона матери. Новая среда, новая обстановка: холод, неуютность. Первый крик от ощущения этой неуютности... Что же произошло?
Произошло первое восприятие ЗНАНИЯ. Маленький, крохотный человечек, еще не имеющий никаких понятий ни о чем, не имея еще ни мысли, ни сознания, тем не менее, соприкоснулся с фактом ЗНАНИЯ. Каким образом? Да, конечно, и Энгельс, и Ленин, и любой их единомышленник правы: через посредство ощущения. Кажется, просто: ощущение или, другими словами, «энергия внешнего раздражения» (говоря научно-философским языком) превратилась в «факт сознания». Но за этой кажущейся простотой, за этим «превращением», которое, по Ленину, «каждый человек миллионы раз наблюдал и наблюдает на каждом шагу», скрывается непостижимая, величайшая сущность-загадка. Как (или, опять же, говоря словами Ленина), «каким образом связывается материя, якобы не ощущающая вовсе, с материей, из тех же атомов (или электронов), составленной и в то же время обладающей ясно выраженной способностью ощущения»? То есть, каким образом внешний мир, внешняя среда, или еще проще, неощущающий, окружающий человека мир становится в человеке не только ощущающим, но и познающим его умом? Умом — а не мозгом!
В чем отличие ума от мозга? Мозг, как мы уже сказали на своем месте, — это серая студенистая масса. Конечно, очень сложно устроенная масса-материя, но все-таки материя. И функции ее, поскольку она есть материя, тоже материальные, и только материальные, хотя (повторим еще раз) чрезвычайно сложные: «следить» за всеми нервными «поступками» своего подопечного — нашего организма и, если нужно, регулировать, направлять их в необходимый, «дисциплинированный» порядок вещей. Мы говорим: «чрезвычайно сложные», а что несложное не только в нашем организме, но и в мире вообще? Даже простейшая клетка амебы... Да что там клетка, живая клетка, когда даже любая частица неорганического вещества по своей сложности, по своему бытию неисчерпаема! (Между прочим, это признает и Ленин в разбираемом нами труде — стр. 283).
Это — о мозге. А что такое ум? Ум — это дух. Дух — то есть нематериальная, невещественная сущность (субстанция — говоря старым слогом), которая, в отличие от материи, не поддается никаким измерениям. Каждому понятно, что если любую «материю», любое физическое тело и его функции можно зафиксировать, измерить тем или иным (физическим же) способом, какими бы они, эти тела и функции, ни были неуловимо-тонкими (например, микро-биопроцессы на субмолекулярном уровне и т. д.), то дух, духовные «функции» никаким, даже самым тончайшим физическим способом зафиксировать, измерить нельзя. Он, дух, превыше всех и всяческих ухищрений человеческого ума, со всеми изобретенными им способами исследования: электронными микроскопами, голограммами и проч. и проч. Как видим, расстояние от мозга до ума не просто колоссальное, а бесконечно далекое, как бесконечно далека вечная творческая способность Самосуществующего Духа создавать живые существа от способности тварного ума мастерить те или иные научные «игрушечки»* (* Между прочим, не безобидные! У нас в руках газета «Известия» за 7 августа 1990 г. и в ней статья с угрожающим заголовком «Пока не поздно» (интервью заместителя Генерального прокурора СССР о нарастающей экологической преступности и бессилии Закона). Процитируем несколько фрагментов.
«Что мы знали до Чернобыля, кроме того, что у нас много «лесов, полей и рек» и нигде человеку не дышится так вольно? — иронизирует юрист над словами до недавних пор самой сусальной песенки страны. — Десятки лет — над пропастью во лжи: «у них» — индустриальные монстры безнаказанно отравляют воздух и воду, у нас — законы, контроль, забота о грядущих поколениях… Меж тем загрязнение природной среды достигло глобальной фазы. Это уже 290 ареалов, покрывающих территорию семи (!) Франций, и уже 60 миллионов человек под губительным воздействием химической атаки…»
Еще: «Сегодня среди старшеклассников и старшеклассниц только один из десяти остается абсолютно — физически и психически — здоровым».
И еще: «Выбросы вредных веществ в атмосферу просто чудовищные — 60 миллионов тонн! Сейчас уже 68 городов, по сути, в зоне экологического бедствия. А добавить ко всему этому еще и недоброкачественную пищу... На какое рассчитывать оздоровление, если применение пестицидов увеличилось в четыре раза, а содержание свинца, ртути, меди в почве сейчас по отдельным регионам уже превышает в десятки и даже сотни раз ПДК (предельно допустимые концентрации)...»
И всё это натворили эти самые научные «игрушечки».)
Итак, мозг — это материальная, хотя и живая машина с определенными (материальными же) функциями. А ум — это дух, «функция» которого — получение знаний. Получение! Мы заостряем внимание на этом слове. Заостряем для того, чтобы показать, что получение предполагает наличие того, чт; надо получить. Проиллюстрируем это на примере с тем же, только что родившимся младенцем.
Погорланив, покричав от обдавшей его неуютности, пронзившей всё его маленькое существо (и получив таким образом опытное знание об этом, то есть знание того, что из себя представляет эта неуютность), младенец тем самым «положил» в свой, еще не сознающий этого шага, ум первое ЗНАНИЕ. Откуда он взял его — из ничего, из «незнания»? Да нет же! Он взял его из мира, помноженного на свой личный опыт. Значит, оно, знание, уже было в мире и до его личного опыта? Конечно! Почему мы так смело утверждаем это? Да потому, что точно такое же знание (повторяем: знание о неуютности этого мира), задолго до появления этого конкретного дитяти, получил каждый из нас, пришедших в этот мир раньше. Далее. Младенец видит лицо матери, склонившейся над ним, ее глаза, руки, слышит ее голос... И — вновь получает ЗНАНИЕ обо всем этом, так сказать, обо всех данных своей матери. Но — заостряем вопрос еще раз — разве это знание он получил из «незнания»? Ничего подобного! Он получил УЖЕ ИМЕЮЩЕЕСЯ В МИРЕ ЗНАНИЕ — повторяем, точно такое же, какое получили все мы ранее прихода его, то есть о лице, руках, голосе и т. д. своей родительницы. И не только своей, но и, в данном случае, мы знаем всё о его матери — о лице, руках, голосе — знаем то, что только-только начинает познавать — вбирать в себя, в свой ум этот младенец.
Но оставим только что родившегося малютку с его озябшим тельцем, с его пронзительным криком, требующим (хотя и бессознательно) хоть какого-нибудь покрывальица, с его последующими внимательно изучающими всё и всяческое «шагами» познания, и обратимся сразу к взрослому индивиду, способному изречь уже однажды процитированную нами фразу (просим извинения за навязчивость, но необходимо повторить ее еще раз): «...логично предположить, что ВСЯ материя обладает свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отражения». Слово «вся» подчеркнуто нами.
Очень интересное наблюдение материалиста! Желая подкрепить свои материалистические позиции, он, сам того не осознавая, наотмашь рубанул по ним. Ну как же, если вся материя, то есть весь внешний, окружающий нас мир обладает родственным нам свойством ощущения, сиречь «отражения», то, значит, в нем есть такое, что, хотя и непонятное нам, но отчетливо передающееся нашим чувствам, нашему уму. Что же это за таинственное нечто, которое разлито во всем мире, которое пронзает всё и всяческое, которое «отражается» в нас и существование которого «логично» предполагается даже воинствующим атеистом?
Это таинственное Нечто, постигаемое нами, есть то, что прекрасно выразил один из тайнозрителей Духа епископ Феофан, которому мы посвятили свое стихотворение, венчающее предыдущую главу: «Мысль Божия о мире и частях его, от века содержащаяся в уме Божием, при переходе во время, или при осуществлении волей Божией бесконечною, была облечена силами и стихиями, через которые она и явилась в действительности».
Эту мысль Божию и познает каждый из нас. Но не мозгами (даже звучит смешно!), а умом, то есть духовной силой, духовной способностью, дарованной нам той же Божественной мыслью. Перед нами и в нас — мир, состоящий из знаний, таких знаний, которые были всегда и будут всегда, во веки веков. Поэтому вопрос, каким образом из «незнания» является «знание», есть продукт некомпетентности того, кто поставил его. Но — его же словами — «невежество не есть аргумент» (стр. 91).
В действительности же происходит то, что мы называем взаимодействием нашего ума с распростертой Премудростью, то есть мы берем, воспринимаем из мира уже готовые знания, а не производим их из ничего. Впечатление, что мы вырабатываем их из «незнания», основано на известной трудности их восприятия. И поэтому кажется, что они, знания, добыты, рождены нами, и только нами. Это — иллюзия. И чтобы яснее была видна подобная несостоятельность, приведем, для наглядности, пример из школьного обучения. Ученик «потеет», ломая голову, над освоением того или иного задания-урока. Трудное дело! Подчас даже осиливаемое на пределе возможностей ума... Но разве знание, дающееся таким путем, ученик открывает на пустом месте? Нет! Оно уже заложено в учебнике, и его остается оттуда только взять, усвоить, сделать своим — своей сутью, своею собственностью. Или, другими словами, — наполнить ум.
Ум, а не мозг — заострим еще раз! Потому что мозг никакими знаниями наполнить нельзя — по причине того, что знание это дух, а дух внедрить, «воткнуть» в материю, в слизь, какой бы она ни была «высокоорганизованной», — задача невыполнимая. Невыполнимая именно потому, что мыслит не мозг, а ум.
«Мысль существует без мозга! Неужели есть в самом деле философы, способные защищать эту безмозглую философию?» — в великом гневе восклицает Ленин на странице 56 всё того же труда.
Зря гневаетесь, Владимир Ильич! Поймите, никакие громы и молнии кого бы то ни было на свете не помогут в разрешении этого вопроса до тех пор, пока не будет установлено, КАК мозг «вырабатывает» дух? И — вырабатывает ли? Вот когда наука (кстати, очень уважаемая вами) осилит, раскроет этот секрет, то есть покажет всему миру, как материя (мозг) родила дух (мысль), тогда мы, увидев это, тотчас порвем на мелкие кусочки всё, здесь написанное, и выбросим в корзину. Но до тех пор, пока это не доказано (и не показано — причем, ни в малейшей степени!), всякие объяснения относительно того, что «материя мыслит», являются декларативным приемом, цена которому известна. И никакой мало-мальски уважающий себя ум не даст за него больше того, что он заслуживает.
Когда мы говорим о взаимодействии нашего ума с Премудростью, распростертой во всем и всяческом, то мы говорим со знанием дела и с полной определенностью того, что это дело, этот процесс раскрыт для всех, и каждый может наблюдать, видеть его в любое время и во всех подробностях. Ибо он — повсеместен, как повсеместен его содержатель — Бог. Но для того, чтобы видеть — лицезреть его и осознанно осуществлять свое взаимодействие с ним, нужна обязательно вера и определенная степень внимания к вопросам духа. И, конечно же, посильное избавление ума и души от тех пристрастий (к примеру, той же самоценной горделивости), которые плотной пеленой тумана предвзятости закрывают вход в храм действительных знаний. «Что Бог явился во плоти, это пребудет всегда великой благочестия тайной» — говорит Откровение (1 Тим. 2, 16).
Пристрастие, гордость, надменность... — казалось бы, какое отношение они имеют к познанию, ведь это не «гносеологические» категории? Но в том-то и дело, что они имеют прямое, непосредственное отношение к познанию. Конечно, не к тому познанию, которым занимается наука, расплодив несметное количество «отраслей», относящихся к изучению вопросов земного быта, а к познанию действительной, вечной сущности. Ведь для того, чтобы понять, уловить, увидеть «механизм» взаимодействия, о котором мы говорим, требуется полная сосредоточенность внимания на нем и отрешенность от всех других, не отвечающих этому главному требованию, придумок человечества — от всех, обуревающих его, эгоцентрических интересов. И только тогда открывается Воплощенное Знание, то есть искомый ответ на великое гадание всех умов всех времен: дух и материя (да, совершенно правильно — диалектически!) «сливаются» в одно целое, неделимое единство — знательное и видовое, видовое и знательное. Ни дух без материи, ни материя без духа. Великое, вечное, постоянно везде и всюду действующее таинство, наполняющее весь мир и всех нас. Видимое, ощущаемое проявление Воплощенного Знания, постичь которое, однако, невозможно. Можно смотреть на него, наполняться им, удивляться, вернее, изумляться ему, его бытию, его совершенству, но, повторяем, постичь его, то есть что оно из себя представляет в своей извечной глубинной сущности, как соединено это, казалось бы, несоединимое сочетание двух начал — духа и материи, — постичь это невозможно. И никогда не будет возможно. Тайна, вечная, недомыслимая тайна бытия Бога и Его Премудрости.
На этом мы хотели закончить главу, но соблазнились еще одной выдержкой из книги Ленина, где он пишет: «Основные формы всякого бытия, — поучает Энгельс Дюринга, — суть пространство и время: бытие вне времени есть такая же величайшая бессмыслица, как и бытие вне пространства» (стр. 190).
Чтобы показать, что это утверждение, мягко говоря, не соответствует действительности, поставим вопрос так: наша мысль — где она обитает, в каком пространстве и времени? В «пространстве и времени» черепной коробки? И даже если она «вылетает» за пределы «серого вещества», то где она вращается, в каких сферах? В пределах завода, семьи, друзей, кабака? Да, конечно, и в этих местах. Но не только в них. Она свободно «гуляет» и по морям-океанам, и по раскаленным звездам, и по холоду безвоздушного пространства и, что самое главное, свободно входит в прошлое так же, как и в будущее, изучая, предрекая его. А Данте, например, так тот сумел опуститься даже в преисподнюю ада, с его ужасами; правда, вышел оттуда чумной, со словами: «Оставь надежды всяк сюда входящий». Значит, мысль его соприкоснулась с этим жутким зрелищем, как говорится, в натуре, а иначе, откуда бы ему знать об этом? А наш Великий Богочеловек Христос пробыл в аду, как об этом говорит Откровение, трое суток и, испытав его томления, созданные грехами помраченного человечества, силой Божества разнес в пух и прах это черное сооружение неразумия.
У атеистов, конечно же, готово возражение, дескать, всё это фантазия, выдумка. Но, во-первых, что Христос разрушил ад греха, об этом свидетельствует не только Откровение, а и все святые, разрушившие тот же ад греха в своих душах (значит, тысячи и тысячи свидетелей говорят об этом!), а во-вторых (это касается Данте и подобных ему сочинителей), мысль, какая бы она ни была и где бы ни «витала» — в лабиринтах тартара или в заоблачном свете — есть мысль, со всей присущей ей силой жизнедеятельности».
«Сила жизнедеятельности... — ухмыльнется кто-то. — Да какая там сила в отвлеченной, невесть где летающей духовной пушинке?».
Ничего себе «пушинка»! — ответим мы.
Эта «пушинка», например мысль Маркса о диктатуре пролетариата и построении коммунистического общества, однажды родившись, натворила в мире, а особенно в нашей стране такое, что мы никак не можем очухаться от нее даже с помощью перестройки.* (*Например, мы раскрыли сегодня (11 августа 1990 г.) газету «Известия» и увидели интервью ее бывшего главного редактора, а ныне Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР, председателя правления Союза журналистов страны И. Д. Лаптева. И вот что он говорит:
«Экономикой и политикой мы не можем как следует воспользоваться из-за качества «человеческого материала»... (Мы несколько сокращаем фрагменты статьи. — Н. С.). Именно проблема качества человеческого материала становится, по-моему, главной. Смотрите, какая парадоксальная вещь. У нас никто ни в чем не виноват. Да, мы сказали в свое время, что бытие определяет сознание, забыв добавить, что общественное бытие определяет общественное сознание. А каждый ленивый умом человек взял сказанное на вооружение: раз бытие определяет сознание, значит, это оно заставляет меня так думать и поступать. Он получил тем самым индульгенцию от всех грехов наперед! И в результате у нас сформировался... безнравственный категорический императив. И действительно, никто ни в чем себя не виноватит. Потому что вообще неизвестно, кто что делает, кто за что отвечает».
«Никто ни в чем не виноват... — развивает мысль интервьюируемый. — То есть проблема человеческого духа, проблема человеческой души вопиет. Пройдя такой тяжелый путь, разломав решетки, разломав оковы, мы вдруг обнаружили, что сам-то человек вырваться на простор не стремится... Именно тут ныне может быть самый сложный для судеб страны вопрос. Он затрагивает всё: и экономику, и политику, и нравственность... Учтите, что главное разрушение за 70 лет — это разрушение человека. Мы разрушили все устои и не создали новых. Вернее — то, что мы создавали, оказалось ложью…» Вот так «пушиночка»!)
А, казалось бы, действительно, невесомая, неуловимая, похожая на иллюзию, струйка духа, — ну что она может, какая в ней энергия-сила? И если такой потенциальной способностью обладает наша, человеческая мысль, то какой же силой и могуществом должна обладать Самобытная Творческая Мысль Животворящего Духа!
Итак, наша мысль. Заключена ли она в границах обитания нашего тела, то есть во времени и пространстве? Нет. Почему? Да потому, что, как мы уже видели, она свободно может быть там, где ей заблагорассудится, абстрагируясь от всего на свете, в том числе и от пространства и времени, в которых она якобы находится, привязанная к ним. Чтобы не злоупотреблять высокими сферами, для примера возьмем простейший, вот уж действительно «миллион раз наблюдаемый» каждым человеком опыт (если только у этого человека есть хоть какое-то внимание к своему, как обычно говорят, внутреннему «я»). Так вот, каждый, несомненно, замечал в себе такое задумчивое состояние, при котором он, в течение какого-то отрезка времени вращаясь в своих, всецело поглотивших его мыслях и чувствах, полностью находился в них, не замечая никого и ничего вокруг. И это состояние до того овладевает человеком, до того он погружается в него, что порой не слышит даже, как его окликает кто-то. О чем это говорит? Да о том, что не тело главное, а дух. Если от материи (тела) можно отвлекаться до того, что забывать о ней в течение длительного времени, как о чем-то несуществующем, то попробуйте отвлечься — хотя бы на секунду — от мысленного себя. А особенно в минуты жизни, о которых говорят: «хоть в петлю лезь». Черный, зловещий поток безнадежно-отчаянных мыслей-мук раздирает душу, давит, гнетет, жжет... И нет от него забвения и покоя ни на миг...
Чтобы избавиться от этого состояния, его «обладатели» даже здесь, во времени, ищут спасения разными способами, в том числе и такими. Приводим стихотворение, названное нами:
ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ
Чтоб сделать миру одолженье,
Себя прославив заодно,
Товарищ внес «рацпредложенье»
Через газету. Вот оно.
Когда вы немощны и хилы,
И жить уже невмоготу,
Не ждите медленной могилы
Свою последнюю черту.
А вот вам шприц. И капля яда.
И медицинская рука.
И всё получится как надо.
Стерильно. Вмиг. Наверняка.
Как в просторечье: шито-крыто...
Как на воде: концы на дно...
Как у скотов: отдал копыта...
Скоты — мы! То-то и оно.
И даже хуже — автоматы:
Сломался — и пинком его.
Ни сожаленья, ни утраты,
Ни чувств, ни духа — ничего!
А то, что жизнь,
А то, что вечность,
Из всех святых даров своих,
Вложила в нашу скоротечность,
Как высший дар, познанья миг.
И даже каждую частицу
Ее, как лучезарный свет,
Что никогда не повторится... —
До этого нам дела нет.
Не кислород, что жаждет вена,
А смерть-иглу — скорей, скорей!
И бытие свое мгновенно
Срываем с вечных якорей.
...А впрочем, если ты так хочешь,
Попробуй (вот он, рядом, яд!),
Кольнись — и в тот же миг схлопочешь
Вознагражденье — вечный ад.
Исходя из только что рассмотренного, мы с полным на то основанием утверждаем, что бытие вне времени и пространства, о котором так неумно отозвался Энгельс, назвав его бессмыслицей, не только возможно, но и в порядке вещей, так как их, времени и пространства, для мысли, для духа просто нет. Являя собой видовую сторону переполненного знаниями мира, всё материальное (в том числе, разумеется, и время с пространством), поставляя необходимые компоненты для поддержания жизни тела, способствует получению умом этих знаний, доводя его, ум, до крайнего предела совершенства, о котором две тысячи лет назад на огненных скрижалях Евангелия было выбито: «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть». Это — всечеловеческий, вселенский идеал для всех, кто желает получить вечное счастье.
И как бы ни был труден путь к этому Идеалу, как бы ни были густо-непроходимы заросли безнравственности и неверия наших дней,
Но есть,
но есть,
но есть секира —
Распахнутое бытиё
И в нем, как осиянье мира,
Мышленье вечное мое!