(Фото автора)
— Вот вы говорите, что бог вездесущ, всепроникающ, короче — повсеместен. Повсеместен, а люди — миллиарды людей! — не видят его, за исключением тех немногих, которых вы, христиане, называете избранными. Ну хорошо, эти миллиарды — тупые, в большинстве своем неразвитые, не доросшие до познавательных вершин. А наука? Это же тончайший интеллект, способный проникать в самые замысловатые лабиринты мироздания, исследовать явления и структуры на макро- и микроуровнях. Но, тем не менее, и она, наука, не видит Бога. Почему? — Федор Иванович достал из кармана измятую пачку папирос и зашуршал спичечным коробком.
— Из-за дыма, — ответил я.
— Какого дыма? — удивленно взглянул на меня собеседник.
— Да того самого, который сейчас повалит из папиросы, захлебнет вас и отравит всё вокруг... Бог и чад — несовместимы!
Лицо Федора Ивановича вытянулось. Перестав шуршать спичками, он глядел на меня так, как будто увидел впервые.
— Дым? — переспросил он. — Но «бог есть дух». А дым — это...
— Я пошутил. Вернее, применил аллегорию, — улыбнулся я.
— То есть? — Папироса, вложенная в щелку рта, спичка в одной руке и коробок в другой застыли в исходном положении. Как окаменевший, Федор Иванович не решался привести всё это в движение и ждал от меня ответа на полном серьёзе.
— Зажигайте, курите, — сказал я. — Ведь я же пояснил вам, что это аллегория, образ...
Федор Иванович имеет научную степень. Я — нет. По существу, мы были незнакомы, виделись всего раз и разговорились чисто случайно. Нас объединяло общее дело — он продавал дом, доставшийся ему по наследству, а я покупал. Сейчас мы ждали заказанное им грузовое такси. Естественно, разговорились. Конечно же, диалог начался не с гносеологических оценок, а с обычных, бытовых тем и незаметно перерос в область духа. Дали о себе знать степень кандидата наук и мой интерес вообще ко всему, что имеет хоть какое-то отношение к познанию.
— Но ведь всякая аллегория, всякий образ соответствуют породившей их сущности?! — полувопросительно-полуутвердительно проговорил собеседник, не меняя ни позы, ни выражения своих сосредоточенно уставленных на меня глаз. Говорил он медленно, произнося каждое слово с выверенно-отточенным значением, как и подобает научному деятелю, со всей убежденностью защищающему то, что является целью его жизни. Поэтому простецки-неожиданная, причем очень смело брошенная мною метафора в костер нашего спора о «высоких материях», больно ударила по его научному сознанию. И вынув изо рта так и не зажженную папиросу, он сказал, усиливая свой предыдущий вопрос:
— Итак, «дым». Что это значит — по отношению к науке?
Он, как и я, прекрасно понимал разницу между дискутирующими. Неравенство было налицо. Ученый и неуч (так сказать, хомо сапиенс и муравей) — о чем-то говорит такое соотношение спорящих сторон! Но, тем не менее, «муравей» раззадорил «хомо сапиенса» своей независимостью суждений, своим вызовом ему и всем его ученым доводам. И, как бы там ни было, оборвать спор с этим копошащимся существом он уже не мог, как не мог оставить без внимания ту колючку, которую тот вонзил в него.
— Федор Иванович, — сказал я, — прежде всего, сбросим напряжение. Зажигайте папиросу и курите. Потому что этот (папиросный) дым — пустяк по сравнению с тем дымом, образ которого он являет собой и который мешает умам видеть действительность так, как она есть. Я сказал: «умам» — то есть я не делаю различия между ними. Ученые они или нет, в смысле подвизающиеся на почве науки или не имеющие к ней никакого отношения, — это не имеет значения в том главном вопросе, о котором сейчас говорим мы.
Федор Иванович, приготовившийся было чиркнуть спичкой по коробку, услышав последние мои слова — о стирании граней между учеными и простолюдинами в смысле самопознания, — остановился на полпути к закуриванию и удивленно поднял вверх кустящиеся брови. Еще бы! Услышать такое, что бьет под самое научное сердце! И от кого же? От того же «муравьишки»! Ишь ты, прировнял кандидата наук, устремленного в ученую высь, к мужичишке, ковыряющемуся в навозе!
Глаза Федора Ивановича горели, как спичка в момент ее воспламенения. Я подумал, что сейчас он разразится какой-либо резкостью, потому что видел, как на висках его вздулись жилки. Но он, взяв себя в руки, сказал только:
— Дальше. Объясняйте дальше.
В этот момент подул ветерок. Над нами, сидящими на ступеньках крыльца, закачалась крона яблони. И с нее полетели вниз давно уже ждущие сбора плоды, один из которых, совершив мягкую посадку на густой бархат мурожика, подкатился к моим ногам.
— Берите. Это теперь уж ваше достояние, ваши плоды. Мне всего этого не увезти, — деловито проговорил хозяин.
Я, нагнувшись, потянулся к яблоку. Прикоснувшись к нему, оторопел от неожиданности. В месте прикосновения пальца образовалась небольшая вмятинка, и из нее брызнул сок. Брызнул не от нажатия, а сам собой! Готовый излиться весь в мою ладонь!
И вместе с этой тонюсенькой струйкой в мое обоняние и сознание ударил непередаваемо-ароматный медовый запах. А само яблоко было прозрачным настолько, что насквозь светилось золотистым светом, и были отчетливо видны его семечки и перегородки, разделяющие их. Я завороженно глядел на это чудо, не в силах оторваться от него. И мне казалось: весь мир, вся вселенная наполнились благоуханием и светом этого яблока и моего изумления перед ним.
Насытившись лицезрением чудо-янтаря и всё еще не смея прикоснуться губами к нему, я сказал:
— Вот оно, доказательство, вернее, одно из доказательств бытия Бога! Вот она, распростертая перед нами, непостижимая мудрость Его!..
Я вошел во вдохновенное состояние исступления и не говорил, а всем своим существом пел, прославлял это великое откровение Бога, являющегося нам в своих видовых деяниях.
Федор Иванович не перебивал меня. Только на лице и в глазах его появилось новое качество — теперь уж удивление моим восторженным состоянием. И дождавшись, когда я остановился от излияний души, он сказал:
— Никакого чуда. Обыкновенный, естественный, миллионы раз повторяющийся природный акт.
— «Обыкновенный, естественный»! — почти закричал я. — Значит, ничего особенного, по-вашему? Тогда объясните мне, КАК природа творит этот «акт»? Каким образом земля — одна и та же черная земля! — производит такое разнообразие всего и всяческого? И это всё и всяческое, исходящее из нее, — целенаправленно-мудрое и восхитительно-прекрасное, как и вот эта яблонька, созданная для того, чтобы дарить нам свои золотые плоды?..
— «Золотыми» они стали только после того, как человек их сделал такими, — проговорил Федор Иванович. — А до этого они были природными, ни к чему не пригодными дичками... При чем же тут «мудрость божия?» — сыронизировал оппонент и, насмелившись, наконец, чиркнул спичкой по коробку.
— Согласен, что яблони были дикими в природе, — ответил я. — И будут опять дикими, если человек перестанет ухаживать за ними. Кстати, в эту дикость уже превратились бывшие пашни нашей «великой родины» из-за того, что человек, загнанный в колхозы принципом «не я, а мы», плюнул на их возделывание...
— Постойте, постойте! — загорячился Федор Иванович. — Вы подменяете один тезис другим!
— Нет, не подменяю я никаких тезисов, — сказал я. — Всё на месте. А именно: яблоню, которая была природным дичком, сделал «золотой» не человек, как утверждаете вы, а Тот же Творец-Бог. Все исходные данные всегда были в ней, хоть и в диком состоянии, начиная от растительных клеток, из которых состоят ее корни, ветви, листья и т. д., и кончая возможностью их воспроизводства, вплоть до способности поддаваться нашим экспериментам над ними... Так вот, ВСЁ (все эти данные) уже было в ней, и человек не внес в нее ни крупиночки своего. Он лишь воспользовался готовым и, эксплуатируя, как я уже сказал, податливость живого материала, направил его в нужную для себя сторону. То есть произвел селекцию. Это и всё. А главная, основная, вечная работа, если можно так выразиться, всегда делалась, делается и будет делаться впредь только Самим Богом — Его непостижимой, самобытной, самосуществующей Мудростью...
Федор Иванович, как бы назло мне, глубоко затянулся папиросой и медленно, порциями стал выпускать изо рта густой, синий дым.
— А увидеть ее, эту Мудрость, мешает дым. Вот этот дым. — Я замахал руками, отгоняя его от себя, как назойливых комаров.
Федор Иванович, видя мои такие антитабачные действия, нахмурился еще сильнее, но выделять из себя «порции» не перестал.
— Но если бы только этот, папиросный дым, — продолжал я, — хотя и с ним, как я знаю и вижу вот сейчас ваши затяжки, не так-то просто справиться! Есть более удушливый, более смердящий дым. Дым предвзятости. Вот он-то и стоит непродыхаемым клубом на пути познания Бога. Есть такое выражение: «Кто что не изучает, тот того и не знает». В связи с этим я хотел бы задать вам — как представителю науки — вопрос: что изучает наука?
— Вы разве не знаете, что изучает наука? — с неудовольствием, как бы в ожидании какого-то подвоха, вопросом на вопрос ответил собеседник.
— Нет, почему же. Знаю. Но для продолжения развития мысли я хотел бы на этот вопрос услышать ваш ответ, — не сдавался я.
— Гм... — слегка поперхнувшись очередной порцией дыма и в то же время раздумывая, отвечать на мою просьбу или нет, закашлялся оппонент. — Наука изучает всё.
— Всё материальное?
— Да.
— А дух?
— Дух — та же материя. Вернее, производное от нее...
— Хорошо. А Бог? Тоже — материя?
— Бога нет. А есть только человеческая, веками выработанная мистификация...
— Ну вот я и получил ваш ответ. «Железно» всё «увязано»! Бога нет. Дух — то есть наше сознание и чувство — материя, поскольку рождаются ею. И то, что от них, от нашего сознания и чувства, зависит наше отношение к миру и наше определение его (то есть, что из себя представляет мир), — это полностью отдается во власть всё той же материи. И получается: нет нашего духовного Я, нет личности. Есть только одна, самодовлеющая надо всем и всяческим, «высокоорганизованная» материя, мозг... Он — царь, он судия и вершитель всего и всяческого. Умер, разрушился мозг — и конец всему и всяческому. А было ли оно, это всё и всяческое, если исчезло, уничтожилось всякое знание о нем? Представьте себе на миг, что нет знания ни о чем. Значит, нет ничего. Значит, нет и не было мира. Значит — небытие. Вечное, всегдашнее небытие... Но мир-то — перед нами, мир-то есть! И есть он только благодаря нашему знанию о нем!
— Не понимаю. Непонятна мне ваша философия, — поморщился оппонент и пальцем сбил пепел с окурка.
— Это и требовалось доказать! — воскликнул я. — Но то, что не понимаете вы, еще не говорит о том, что этого не понимает никто и что оно не существует в мире. Это как раз и подтверждает то, что выражено в словах, о которых я уже говорил вам: «Кто что не изучает, тот того и не знает».
Федор Иванович загасил остаток папиросы о торец доски, поискал глазами и, куда бы выкинуть его, и, не найдя ничего подходящего, поднялся и сделал несколько шагов в направлении сточной канавы. Освободившись от «груза», вернулся и снова сел на свое место, рядом со мной.
— Извините за эмоции, — несколько остыв от возбуждения и понимая, что спор спором, а перегибать палку нельзя, как можно спокойнее сказал я. — Но согласитесь с тем, что выражение, которое я дважды процитировал вам, абсолютно точное.
— Допустим, — всё так же мрачновато полусогласился оппонент. — И что вы хотите сказать этим?
— А то, что вы сами только что сказали: «Непонятно, не понимаю». Мне, в свою очередь, непонятно: как вы, провозглашая о всеобъемлющем характере научного познания, упускаете из виду такую грандиознейшую (если не сказать, сверхграндиознейшую!) область, какой является дух, со всеми составляющими его. Что вы, то есть наука, знаете о нем? Нет, нет, я не буду касаться тех способов исследования, которыми располагает сегодняшний арсенал науки, назначение которого — проникнуть в тайну работы мозга. Пусть это будет на совести науки — попытки, так сказать, внешним путем разгадать природу нашего мышления. Я же хочу войти вглубь него и поэтому спрашиваю вас: ЧТО вы знаете о духе вообще? ЧТО вы знаете о рождении мысленного слова, переходящего в слово звуковое или написанное? КАК, каким образом в недрах человека образуется и происходит это таинство? ЧТО вы знаете о сущности таких понятий, как воля и убеждения, способных противостоять всему, что мешает им, и защищать себя даже ценою жизни? ЧТО вы знаете о таких флуктуациях чувств, как радость и горе, надежда и отчаяние, сияние благодати и адский мрак? Почему люди — с одинаковыми мозгами, а один подобен солнышку, другой же лезет в петлю? В мозгах тут дело или в чем-то другом? Дальше: ЧТО за вещички такие — добро и зло? Откуда они? Какова их природа? Почему одно (добро) дарит умиротворенность, милость, ласку, бросается на взаимовыручку, жертвуя собою, а другое (зло) терзает, завидует, ненавидит, совершает насилие и даже убийства? Что это за противоположности такие и что их порождает в нас? Причем, порождает не без разбору, не как попало, а только по личному, свободному соизволению — либо то, либо другое? Вопросы, вопросы, вопросы...
Я остановился, предоставив возможность излагать свою позицию оппоненту. Но он предпочел отмалчиваться. Хоть бы словечко вымолвил! Нет, гробовое молчание.
— Да что дух, тайны его, — решил до конца выговориться я, — когда мы не знаем ответов даже на такие, казалось бы, очевидные вещи... Вот вы — кандидат наук, а сможете ли, например, ответить, каким образом пища, которая поступает в наш организм, превращается в силу мышц? Понятное дело — химия, скажете вы. Но ведь не просто химия, а — живая химия! Химия, которую невозможно пощупать! Ну скажите: кусочек хлеба или огурца — как они преобразуются в живую ткань нашего тела? Каким образом крошка, грубая крошка того или иного продукта, отдавая нам свое содержание, оживотворяет нас? Что за программа такая, согласно которой работает жизнь? И где она находится? В ДНК? А сама ДНК — откуда она, как возникла? И — что самое главное — каким образом она, эта кислота... простите, дезоксирибонуклеиновая кислота... произвела в себе запись того, как должен развиваться каждый из нас, начиная с одной-единственной яйцеклетки и кончая сложнейшей из сложнейших живых организаций, имя которой — человек?..
Набежавший ветерок опять качнул яблоньку, и она снова сбросила к нашим ногам несколько прозрачно-золотистых шедевров.
— Или — вот! Кто объяснит это чудо? Чудо создания такого непостижимо-тончайшего изящества!.. Извините, я повторяюсь, — спохватился я. — Но ведь нельзя же... поймите меня хотя бы как эстета... нельзя же равнодушно взирать на это и тем более привыкнуть к явлению такой щедроты, такого благолепия!..
Послышался гул мотора, и через несколько секунд прямо к калитке подъехала грузовая машина.
После того, как общими усилиями она была загружена вещами и мы попрощались с хозяином, первое, что я сделал, это — подставил под яблоньку табуретку, взобрался на нее и, осторожно подтягивая к себе упругие ветви, стал снимать и укладывать в корзину налитые солнышком плоды.
Здравствуй, яблонька!
Я — твой новый владелец.
Твой царь.
И друг.
1991 г.