(Фото автора)
Откуда он выскочил, я не видел. То ли из первого, то ли из третьего дома по Лесной улице. Только вижу вдруг черненький комочек на дороге. Кругленький, как шар. Виляет хвостиком, прыгает на коротеньких ножках. Протянул руку к нему — подбежал, ласкается, и, чувствую, нестерпимо хочется ему лизнуть ладонь. Подпрыгивает, вытягивается в струнку, а достать не может — мал росточком. Опустил руку пониже — и тотчас же кончики пальцев очутились в его влажной, горячей пасти. Впрочем, какая там пасть! Красивый, миниатюрный ротик с чем-то розовым внутри, окаймленным маленькими беленькими зубками.
Поворочал, полизал пальцы, даже легонько попробовал на зуб (устав есть устав — он для всех один, щенок ты иль барбос!), потом скосил глазёнки на меня, пытая: ну как, достаточно для первого знакомства проявления моих, собачьих чувств, или еще подержать пальчики во рту?..
Было утро, я спешил на рыбалку и, конечно, не очень-то хотелось терять драгоценное, самое клёвное время на какие бы то ни было другие дела. Поэтому вытащил пальцы из щенячьего рта, потряс малыша за нос и торопливо зашагал дальше.
К речке вела узкоколейная железная дорога, проложенная местным леспромхозом для своих нужд. Кругом лежали сугробы снега, и поэтому самый лучший путь был по этой, менее заснеженной, дороге. Пройдя полпути (а до места моей рыбалки было километра два), я оглянулся, сверяя расстояние, и вдруг вижу: шарик! Сидит у моих ног и — опять же, как положено по уставу — не моргая, смотрит мне в глаза. Преданно, влюбленно, просительно.
— Ты зачем бежишь за мной?
Завилял в ответ коротеньким хвостиком, подскочил еще ближе к ногам.
Кушать, что ли, хочет? Пошарил по карманам в поисках съестного — ничего нет, даже любимый «Золотой ключик» и тот забыл взять.
— Ну что ж, Шарик, придется обойтись без завтрака... А впрочем, беги-ка ты домой. Домой, домой! — наседая, пошел я на него.
Не идет. Отбежит на метр, сядет и сидит. А пойдешь вперед — он опять катится у самых пяток.
Однако время идет. Уходят самые клёвные часы. Рассуждать о запросах щенка некогда. Ладно, пошли, Шарик!
Пока сверлил лунку, налаживал удочку, щенок знакомился с местностью. Обшарил все до единой старые рыбацкие лунки, коснулся носом каждого валяющегося на льду предмета: пустых папиросных коробок, бумажек из-под конфет, вездесущих обрывков целлофана и прочая, и прочая. Не стал обнюхивать только окурки, в изобилии выросшие за ползимы на грязном, пожелтевшем льду.
Я не увидел еще ни одной поклевки, как Шарик, исследовав всё, что можно, подкатился ко мне, лизнул сторожок и, видя, что ничего интересного нет даже в этом святом орудии рыбацких душ, забился под ноги и затих.
Затих ровно на минуту. А потом заскулил. Заныл, заплакал, как ребенок.
Посмотрел я на него — батюшки мои, да он же дрожит, как осиновый лист. Пока занимался исследованиями, разогрелся. А теперь остыл — брюшко-то совсем голенькое. Замерз!
Как же теперь быть? Куда девать тебя? Не сажать же за пазуху! Прикрыл его плащом, устроив на коленях. Взялся опять за удочку. Трясу...
Нет, не лежится щенку. Карабкается, лезет опять на снег.
— Да куда же ты, мерзляк?
Выпустил его. Побегал он чуть-чуть — и опять к ногам. Забился в них и снова заныл. Смотрю: дрожит пуще прежнего.
Бросил удочку, гляжу на этот трясущийся, испускающий жалобные вопли, комочек и не знаю, что делать.
А время идет. Кончается утро, а у меня еще нет ни одной рыбешки... Хватаю щенка за шкирку и сую за пазуху. Нет, не сидится ему и здесь. У самого сердца. Горячего, работающего двигателя. От которого сейчас зависит его судьба. Ворочается, раздирает всё, лезет наружу.
— Ах, даже плюешь на мое сердце? Иди же, иди, замерзай!
И снова у моих ног — дрожащий, плачущий ребенок.
А рядом удочка в лунке, уже подернутой тонким слоем льда.
Пропало утро. Пропала рыбалка... Однако что же делать со щенком-то? Простудится ведь...
И вдруг приходит простая, ослепительно-яркая мысль: отнести его на дорогу, по которой шли сюда (то есть на узкоколейку), показать ему поселок, и он убежит сам. Ба! Как же я не додумался до этого раньше?
Оставляю на льду всё, как есть, беру щенка на руки и устремляюсь к узкоколейке.
Когда до поселка осталось не более полкилометра, опустил его на шпалы, легонько подтолкнул вперед и сказал:
— Беги!
Щенок недоуменно посмотрел на меня и, вместо того, чтобы устремиться к дому, подскочил ко мне и завилял хвостиком. Напрасно я пытался отогнать его от себя и направить на «путь истины». Щенок бросался к моим ногам, хватал за руки и ни за что не хотел идти домой, даже ни разу не взглянул в ту сторону. Он смотрел только на меня. И видел только меня. Помимо моих глаз, помимо моей фигуры, ставшей ему после нашего знакомства единственным маяком его жизни, для него больше не существовало никого и ничего на свете.
А мне хотелось больше всего на свете избавиться от этой неожиданно свалившейся на меня тягостной ноши. Ведь там... там лунка! И сторожок — чувствительнейший сторожок! — малейшее изменение которого означает то, ради чего бьются сейчас сотни счастливых сердец, оставивших спальные покои и устремившихся на лед. И вдруг этот щенок — этот прилипший комок...
— Да иди же ты, наконец! Беги же, беги! — в который раз я отбрасывал его от себя в направлении к поселку.
А он сидит на задних лапках, этот невинный злодей, этот прелестный мучитель, и своими чуть раскосыми преданными глазками смотрит на меня. Ничего не понимает! Неведомы ему страдания мои...
Рассерженный, решаюсь на крайнюю меру: наказать щенка.
Несколько мгновений Шарик недоуменно глядел на меня, решая вопрос: играю я или нет? Но после очередного шлепка жалобно взвизгнул и покатился к поселку.
«Ну ладно, как бы там ни было, а щенок теперь доберется до дому, ведь здесь совсем близко», — облегченно вздохнул я, повернулся и зашагал к реке.
Перед тем, как спуститься вниз, я подумал, что щенок теперь уж, наверное, дома. Оглянулся и обалдел:
— Шарик? Ты опять здесь! Разозлился и снова растурил его. Отбежал он на сотню шагов от меня и сел на задние лапки.
«Устал... Ну ничего, отдохнет и побежит дальше к дому», — подумал я и пошел к реке.
Лунка уже заросла изрядным слоем льда. Почистил ее, взял удочку, начал трясти. Трясу, а в мыслях одно: убежал Шарик или нет? Не выдержал, поднялся снова наверх. Вижу: по снежному полю, ныряя в сугробах, мечется крохотный силуэтик, то приближаясь, то удаляясь от меня.
«Шарик! Это он!.. Но почему он сошел с узкоколейки? Почему мечется по полю? Ищет меня?»
И вдруг — дошло: ведь это же ребенок. Ничего не смыслящий ребенок. Заблудился...
— Заблудился он!! — закричал я самому себе.
Внезапно подул ветер, с неба посыпалась снежная крупа. И тотчас же зашуршали, зазмеились по сугробу тоненькие струйки начинающейся метели.
Подавленный, спустился на лед, собрал вещички и торопливо зашагал домой. Ветер разыгрывался не на шутку и всюду, куда я устремлял взгляд, уже вовсю гуляла низовая позёмка. Понимая, как дорога каждая секунда, я бросился в рысь.
Дело осложнялось тем, что наст был старый, уклёклый от морозов и ветров, и не только тяжесть щенка, но и моя собственная почти не оставляла на снегу никаких вмятин. Где, в каком месте Шарик свернул с дороги, определить было трудно.
— Шарик, Шарик! — во всю силу своего голоса вопил я, бросаясь в стороны от узкоколейки...
Нет, не появился он — ни в сугробах, ни там, где с последней искоркой надежды я особенно ожидал его, — на том месте, где состоялась наша первая встреча. Первая и последняя.
Ибо вот, сколько уже я хожу мимо этого места, а нет, не выбегает круглый пушистый шарик, с коротеньким хвостиком и такими же коротенькими ножками.
И каждый раз, когда я иду на рыбалку, мне чудится, что по полю, ныряя в сугробах, навеянных восточными ветрами, мечется милая черная точечка, а на шпалах — отпечатки маленьких озябших лапок маленького преданного друга, которого я не мог понять...
1976 г.