Хариусы

Николай Стрельников
(Фото автора)

Вечерело. Я взял удочку и пошел в направлении леса. Там, за лесом, текла река, бурная северная река, впадающая в холодное Охотское море.
Была весна. В лесу лежали остатки рыхлого, рассыпчатого снега, деревья стояли суровые, всё еще не решаясь выпустить свои зеленые листочки на обманчиво-капризный весенний двор. Река уже вскрылась, но еще не поднялась, не затопила окрестные низины. Еще один-два хороших, солнечных денька — и зашумит, забурлит она от напора сверху, раздаваясь вширь и заливая леса и поля. А пока чуть помутневшая, тихо плещется вода у моих ног, в небольшом, окаймленном кустами, заливчике.
Но что это? Что это возится на шероховатом перекатике? Присмотрелся: рыба! Много рыбин. Плещутся, носятся друг за дружкой. Неужели нерест? Так рано?
Торопливо развернул удочку, насадил червя, забросил. Угодил точно в центр этого буйного веселья. Замер в ожидании. Сейчас схватят...
Нет, шибанули мой поплавок, закрутился он в пенистой воронке. Шибанули еще раз — отлетел поплавок в сторону. Еще раз — и вот уж, отброшенный волной, лежит он на боку, прибитый к берегу.
Еще попытка, еще... То же самое. Болтается поплавок, лупят его резвящиеся рыбины хвостами, а брать насадку не хотят. Такое впечатление — даже не замечают ее. А один раз так шибанули эту прозрачную пластмассовую хитрость, что она отлетела в кусты, крючок зацепился за ветку, долго я мучился, чтобы отцепить его, но так и не сумел, пришлось оторвать.
Привязал новый. Целый час хлестал по воде поплавком. Всё напрасно. Не берет рыба. Может, ей мушку дать? Мушек у меня не было. Пожалел я об этом и решил: надо идти домой, смастерить мушки, а утречком прийти сюда и попробовать.
Сказано — сделано. Утром чуть свет я был уже здесь. На том месте, где возилась рыба, была спокойная, ровная гладь. Ни единого всплеска, ни единого рыбьего признака. Неужели ушли?
Привязал две самые лучшие, своего ночного изготовления, «обманки» к лесе, начал пробовать. Первый заброс — пусто. Второй, третий, четвертый — пусто. Да, ушла, нет рыбы... А что, если попробовать вон в той заводинке, не скатилась ли она туда на ночевку?
Без особого энтузиазма взмахнул удилищем. Вяло, неуверенно полетели мои мушки к воде. И вдруг...
Нет, выше моих рыбацких сил рассказать о том, что произошло вдруг, в кратчайший миг! Мушки еще не долетели до воды, как навстречу им молнией взметнулись две красивые, словно крылатые, рыбины и тотчас же скрылись в пучине. В следующее мгновение я почувствовал сильный двойной рывок, а дальше не помню, что было... Только когда на берегу засверкали две извивающиеся живые пружины, я понял, что сражение закончилось, и я оказался победителем.
Дрожа от волнения, подошел к рыбинам. Это были хариусы — самая красивая и самая быстрая северная речная рыба. Правда, тело его не очень красиво по расцветке, варьируя от светло-оранжевого до тёмного тонов. Красоту этой рыбе придает ее непостижимо расцвеченный спинной плавник. Ни у одной из наших пресноводных рыб нет такого большого и изумительно раскрашенного «руля». В раскрытом, рабочем состоянии он напоминает изящный дамский веер.
Торопясь и волнуясь, я вновь взмахнул удилищем. И снова рывок, двойной рывок. И снова две точно таких же пружины, сгибаясь и разгибаясь, прыгают у моих ног. И снова заброс...
Я вошел в азарт. Я не видел ничего вокруг, кроме летящих к воде мушек и выпрыгивающих за ними черноспинных красавцев, с крылато-развернутыми плавниками. И только когда поредели поклевки, пришел в себя и понял, что я увлекся, очень увлекся. Вокруг меня, на прошлогодней мокрой траве, лежало около двух десятков разбросанных, уже уснувших рыбин...
Пришел домой. Показал улов ребятам, своим сотрудникам. Глаза их загорелись. Лёвка и Вовка, «рыбаки-теоретики», отвели меня в сторону, зашептали:
— Слушай, ты где подсидел их?
Я рассказал обо всем, ничего не тая, и объяснил, как найти это место.
— Завтра же пойдем туда! — возбужденно воскликнул Лёвка. — Может быть, ты тоже пойдешь с нами и покажешь это место точнее?
— Пожалуйста...
Утром втроем мы подошли к реке. За ночь вода поднялась, и то место, где я ловил, было затоплено. Лишь торчали верхушки кустов над мутной, сорной гладью. От уловистой за-водинки не осталось и признака — всё было покрыто той же сорной мутью. А дальше ревела река: пошла грунтовая вода.
— Напрасно пришли, ребята, — сказал я. — Ловить нельзя.
— Почему?
— Да видите, как несет.
— Ну и что ж, что несет! А где место-то, место-то?
— Вот оно. Вот они, кусты. Видите? — показал я на облепленные грязной пеной и сором выглядывающие из воды кончики ветвей.
Недоверчиво, холодно взглянули на меня:
— Не может быть!
И через минуту — откровеннее:
— А здесь ли ты ловил?
Я обомлел: ах, вон оно что! Не верят — думают, что я обманываю их, не хочу выдавать уловистого места.
Ёкнуло, захолонуло на сердце. Хотелось заплакать, зареветь, как в детстве, от несправедливой ребячьей обиды.
Повернулся к ним, не могу выговорить ни одного слова. Гляжу на них, в их глаза, трясусь весь. А они колют меня всё теми же холодными, подозрительными взглядами. Ждут. Ждут, что я скажу.
Господи, что сказать им, чем убедить их, что я не вру, что вот оно, место, вот! Но нельзя ловить, нельзя! Изменилась вода! Не бросать же мушку вот в эту грязную пену, вот в этот сор...
Но делать нечего, развернул удочку, начал бросать. Трясу удилищем, а сам думаю, что если б сейчас меня увидел кто-то, хотя бы мало-мальски разбирающийся в нахлысте, он, наверное, умер бы от смеха.
Однако что же с ребятами? Оглянулся: стоят так же, как и стояли. И тот же, всё тот же взгляд!
— Разворачивайтесь, — только и нашелся сказать я им.
— А чего разворачиваться тут. Надо идти, на место.
— На какое место?
— А на то, где ты ловил вчера...
— Да вот оно! Вот оно, это место! Поверьте мне! — не выдержав, закричал я. Отчаянно закричал. — Вода! Вы понимаете — вода! Изменилась вода, изменилось всё...
Потом поднял удилище и, не глядя на них, пошел вдоль берега. Переделал удочку, насадил червя. Бурлит, ревет река. Забивает мутью все заводиночки.
А за спиной стоят «теоретики».
— Разворачивайтесь, — говорю я им. — Раз пришли, чего же стоять?
Развернулись, тоже начали бросать, собирать поплавками пену и сор.
Наконец мне удалось поймать небольшую плотвицу. Как обрадовался я этой рыбешке!
О, хоть бы и у них клюнуло! Оживились ребята, замахали удилищами. Впились глазами в поплавки. Всё напрасно. Ни единой поклевки. А вода всё прибывает. Было заметно, как она быстро подбирается к носкам сапог.
— Пойдемте домой, — сказал я и начал сматывать удочку.
— Так и пойдем — без рыбы? — оглянулись на меня «теоретики».
— А что же делать? Видите, что творится? — кивнул я в сторону реки.
— Да не в этом дело!! — закричал Лёвка.
— А в чем же?
— А в том же! Веди нас на то место! Понял?..
Разум отказывался верить услышанному. И я сказал тихим голосом (кричать был уже не в силах):
— Ребята! Честное слово...
— Ха! Нашел чем удивить! — как по команде, грохнули оба.
— Бог... Бог мне свидетель — не лгу! — И, забыв обо всех осторожностях, я поднял глаза к небу и сделал широкий крест.
— Нашел свидетеля! — еще сильнее грохнули они. — А мы не верим в него!.. У меня помутнело в глазах.
За весь обратный путь никто не проронил ни звука. Всё так же плыли навстречу сосны, одаривая нас теплом своих желтовато-оранжевых сучьев и приветствуя взмахами слегка колыхающихся от ветра метелок хвои; всё также шуршал под ногами последний рассыпчатый снежок, съедаемый теплым весенним воздухом; на полянке неистово ликовало солнце. Весна, весна! Как отрадно твое приближение, твое наступление, твое царство! Сколько раз в жизни ты дарила мне вот эти свои откровения, вот эту отраду, вот эти лучи! Как счастлив, как светел я был всегда, идя вот по этой тропинке, наслаждаясь твоим сиянием! И вот, в первый раз, я иду сквозь тебя — и не вижу тебя. В первый раз я не весел с тобой...
Никогда в жизни я не испытывал таких удручающих чувств, как в эти полчаса, пока мы молчаливо добирались до дому. Молчаливо вышли из леса, молчаливо пришли в поселок, молчаливо расстались. А завтра снова мы должны встретиться. Встретиться, чтобы продолжить общую, совместную работу. Встретиться, как сотрудники.
Возможно, за ночь улягутся неприятные впечатления от неприятно проведенного дня. Возможно, мы снова разговоримся друг с другом. И наверняка разговоримся, ибо работа есть работа, план есть план и, чтобы выполнить его, некогда заниматься личными дрязгами.
Проработав вместе рабочий день, снова разойдемся. А на следующее утро снова встретимся. И хотя мы будем вместе работать, разговаривать, шутить, но друзьями мы быть не сможем. Для дружбы этого недостаточно. Ибо дружба начинается не с работы, не с разговоров, не с шуток, а с понимания. С понимания душ, слившихся воедино с полной верой и с полной отдачей друг другу.
...Много времени прошло с тех пор. Жизнь разбросала нас в разные стороны. Сменились места жительства и работы, сменилась сама работа. Повзрослели, постарели мы. Забылось всё, происшедшее в тот далекий весенний день.
Но несправедливость, однажды допущенная, не забывается. Не стирают ее ни время, ни расстояния. Ее может стереть только справедливость. Справедливость признания вины допустившими ее.
И вот, вспомнилось мне всё: темно-оранжевые хариусы, ревущая река, косые взгляды друзей...
Друзей? Но вы только что сказали...
Да, я сказал, что дружба не может быть без понимания, без слияния понимающих душ. Это верно. Но — дружба начинается с понимания. А понимание ведь тоже может начаться!
Запоздало? Да. Но что делать. Лучше поздно, чем никогда. Старая пословица, но мудрая.

1977 г.