Максим стоял перед дверьми, не решаясь зайти внутрь.
На дверях висела скромная табличка:
«Потусторонняя Компания: это здесь»
«И чего я, спрашивается, боюсь? Почему? Это ведь просто. Зашёл, изложил суть дела, потом… Потом они что-то сделают, наверное? Черт».
Он затушил сигарету и поставил машину на охрану.
«Давай, Макс. Всего-то дел. Зайти и рассказать».
Он потянул ручку двери на себя. Дверь скрипнула и открылась.
«Ну что же… Посмотрим».
…
Всё началось с того, что тридцатипятилетний бизнесмен Максим Корнеев, стоя в пробке, услышал по радио странную рекламу.
Рекламировалась некая Потусторонняя Компания, которая, как заявлялось, предоставляла услуги по осуществлению не то желаний, не то мечтаний, словом, какая-то невнятица. Макс обычно радио слушал вполуха, рекламу — тем более, однако на сей раз что-то заставило его прислушаться.
«Любая мечта, — сказал голос из динамика, — имеет право на осуществление. Поэтому, если у вас есть мечта, которую вы считаете несбыточной, про которую вы редко вспоминаете, а если и вспоминаете, то с лёгкой досадой, вам ничего не остаётся, кроме как обратиться к нам. А мы уже ждём вас и, как обычно, мы совсем рядом с вами…»
Внезапно у Макса перехватило дыхание: он вспомнил.
И тогда, наверное, наша история начинается гораздо раньше. Начинается она в 1990 году, когда Максим Корнеев, обычный московский школьник, перешёл в седьмой класс.
Обычное начало учебного года, ничего нового… Разве что в классе появился новичок. Звали его Саша, а фамилия его была Кудряшов.
Странно, но они быстро нашли общий язык и подружились.
Забавно они смотрелись вместе. Макс — вечно хмурый крепыш, черноволосый, коротко стриженый, суровый не по годам. В классе, да что там в классе, — во всей школе мало кто отваживался с ним спорить. Даже старшеклассники предпочитали к Максу не лезть. Как-то раз один второгодник, переведённый из другого района, решил что Макс — лёгкая добыча. Он подкараулил его в туалете и потребовал отдать все деньги.
Макс его не сильно побил, но ощутимо. Причина была проста: он занимался каратэ с семи лет. Второгодник этого не знал, за что и поплатился. Но Макс никогда не злоупотреблял своей силой и умениями.
И вот рядом с ним — Сашка.
Фамилия у Сашки была говорящей, а сам он сделался неизбежной мишенью для хотя и несмелых (всё-таки Макс был рядом), но постоянных насмешек.
Он был худеньким и слабым, а ещё у него были огромные голубые глаза и девчачьи ресницы. И белокурая кудрявая голова. Словом, внешность его скорее подошла бы девочке — именно из-за этого над ним и подтрунивали. Как случилось, что Макс взял его под свою опеку — неизвестно, да и сам Макс едва ли смог бы ответить на этот вопрос внятно. Но в нём всегда было сильно чувство справедливости. Он знал, что новичка, да ещё и с такой внешностью, в покое не оставят, поэтому предложил Кудряшову свою дружбу и защиту. А Сашка с благодарностью принял это предложение, тем более что в этой школе у него не было знакомых.
Они были вместе всегда. Сидели за одной партой. Вместе обедали в столовой. Вместе ходили на переменах. Вместе записались на факультатив по английскому. Вместе ходили домой: оказалось, что Сашкина семья переехала в квартиру в доме напротив Максова.
Сашка был очень талантливым мальчиком. Он занимался музыкой столько же, сколько Макс — каратэ, и здорово играл на пианино. А ещё он писал стихи. Он их никому не читал, кроме Макса, потому что знал: Макс никогда не станет над ним из-за стихов смеяться. А Макс в стихах не сильно понимал, но каждый раз, когда Сашка читал ему свои стихи, что-то внутри него сжималось, и Сашка казался ему в эти минуты ещё более уязвимым чем обычно, и он ещё сильнее чувствовал, насколько Кудряш (так Макс Сашку прозвал) нуждается в защите.
Макс не раз вспоминал тот случай.
Был июнь. Закончился седьмой класс. Отзвенел последний звонок, потом выпускной. Они ушли оттуда вместе, и теперь шли в сторону дома.
Вечерело. Усталое красное Солнце отражалось в окнах квартир. Июньская теплынь нежила и расслабляла. Они задержались на детской площадке, где, как ни странно, никого не было.
Сашка качался на качелях, взлетая до неба. Макс его раскачивал и смотрел, улыбаясь, как тот летит — высоко, почти долетая до кромки неба, и это небо отражается в его светящихся восторгом глазах.
И ему, Максу, было как никогда хорошо и спокойно.Мир, казалось, перестал существовать; эта площадка и эти качели были единственным, что осталось во Вселенной. Они словно очутились на своей собственной планете, похожей на планету Маленького Принца. Только вместо розы у них были качели.
А когда Макс перестал их раскачивать, и Сашка спустился с небес на землю, в его глазах изумлённый Макс увидел слёзы. Кудряш улыбался, а глазах стояли слёзы.
— Ты чего? — спросил Макс.
— Что — чего?
— Плачешь чего?
— Я не плачу, — Сашка помотал головой и вытер слёзы кулаком.
— Ну-ну, рассказывай… — пробормотал Макс.
— Нет, правда. Макс, мы ведь всегда будем друзьями, да?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Ну… Не знаю. Мне кажется, что всё меняется. Мы становимся старше. Как ты думаешь, что будет с нами потом?
— Когда — потом?
— Ну потом. Когда мы вырастем.
— Что будет, откуда я знаю. Вырастем, поступим в институт. Потом будем работать.
— А наша дружба? Мы будем дружить, Макс?
— Конечно будем.
— А если нет? — прошептал Сашка.
— Почему — нет? — Макс нахмурился.
— Не знаю… Но ведь всё может случиться.
— Да глупости это, Сашка. Ну… Ну что может случиться?
— Не знаю… А давай поклянёмся.
— В чём?
— В вечной дружбе. И преданности друг другу. И пусть мы будем вместе всегда, что бы ни случилось. А кто нарушит клятву — тому смерть. Как предателю.
— Я согласен. Клянусь, — Макс был невыразимо серьёзен.
— Клянусь… — эхом отозвался Сашка. — Я только думаю… Если один из нас станет предателем…
— Да почему? — Макс удивился. — Почему кто-то должен стать предателем?
— Я не говорю — должен, я говорю — если. Что тогда? То есть, как?
— Ну… — Макс задумался. — А ты читал про харакири? Это у японцев было. У самураев. Там если самурай предавал своего господина или был как-нибудь опозорен, он совершал харакири. Вспарывал себе живот. А другой, обычно его друг или доверенный человек, в это же время отрубал ему голову. Чтобы наверняка. Это называлось последняя услуга.
— Брр, — Сашка поёжился. — Кровожадные они, твои самураи.
— Зато справедливые.
— А ты смог бы сделать харакири, а, Макс?
— Думаю, смог бы, — уверенно произнёс Макс, хотя в душе он в этом немного сомневался.
— А я бы не смог, наверное… — Сашка вздохнул.
— Да ладно, чего ты, в самом деле. Так говоришь, будто сейчас собрался харакири делать, — Макс шутливо толкнул друга кулаком в плечо. Сашка ойкнул и потёр ушибленное место.
— И ничего я не собрался. А чего ты дерёшься? — он хитро улыбнулся.
— Это я дерусь? — притворно возмутился Макс. — Вот я тебе сейчас покажу, что такое драться!
— Догони сначала! — задорно крикнул Сашка и помчался, виляя, как заяц, в сторону своего подъезда.
— Ну держись! — Макс рванул следом.
…
Время не шло — летело. Школа заканчивалась. Сашка мечтал стать известным пианистом, хотел поступить в Консерваторию. Макс хотел посвятить жизнь спорту, а ещё мечтал стать каскадёром, как его кумир Александр Иншаков.
Стоит отметить, что за все эти годы они ни разу не поссорились. Они всегда умели находить решение, которое удовлетворяло обоих.
Однако в десятом классе меж друзьями пробежала-таки черная кошка.
Кошку звали Анна Смирницкая. Она, как и Сашка когда-то, перевелась к ним из другой школы и сразу же дала понять, что с ней шутки плохи. Была Анька рыжей, как огонь, и по-мальчишески боевой. Носила косуху — предмет зависти почти всех ребят. Слушала «Раммштайн» и «Металлику». А ещё здорово дралась, никому спуску не давала.
Девчонки смотрели на неё с некоторым пренебрежением. Для них она была пацанкой, в то время как они все как одна уже интересовались модой, вовсю пользовались косметикой, а некоторые даже красили волосы. Анька была им полной противоположностью. Она никогда не красилась, не жеманничала, никогда не плакала, в обиду себя никому не давала. Любила футбол и волейбол, гоняла на горном велосипеде. Рыжую свою гриву она чаще всего скручивала в тугой пучок, чтоб не мешалась, и на её веснушчатом лице ещё ярче, чем обычно, сияли озорно зелёные, как у кошки, глаза.
Максу она понравилась сразу. Он был просто восхищён Анькой. Он вообще к девчонкам относился спокойно, ни в кого не влюблялся, был с ними строг и на периодические заигрывания не реагировал. Был подчёркнуто вежлив, портфелем никого не бил. А женским вниманием он, со своей спортивной фигурой, со своей репутацией самого смелого и сильного парня в школе, обделён не был никогда.
Но Анька… Она была совсем другой! Она была похожа на него самого! Ему очень нравилось играть против неё в волейбол на физкультуре. Она была по-настоящему достойным соперником. И никогда не «стреляла» глазками, не строила из себя фифу. Была простой и честной. И Макса это покорило. Впервые за десять лет школьной жизни он, кажется, влюбился.
Удивительным было то, что Сашке она нравилась тоже! Хотя казалось бы, что общего может быть у робкого, застенчивого мальчика, поэта и музыканта, и такой девчонки? Этого понять не мог никто, даже Макс. Но самое удивительное было в том, что Анька, кажется, была к Сашке вполне благосклонна!
Любовь — штука опасная. И Макс чувствовал, что именно она может стать причиной конца их с Сашкой дружбы. Этого нельзя было допустить.
В тот день они, как обычно, шли вместе из школы. Стояли весенние деньки, март, кошачье время. Они остановились на своей площадке, как тогда, в тот июньский день три года назад.
Сашка был задумчив и молчалив. Он присел на качели и тихонько покачивался, погружённый в свои думы. Макс стоял рядом и смотрел на небо.
— Слушай, Саш… Что за ерунда творится у нас с тобой, а?
— Ты о чём? — в голосе Сашки Максу почудились будто бы нотки удивления.
— Ты знаешь, — строго сказал Макс.
Сашка поморщился.
— Опять ты об этом. Макс… — он слез с качелей и отошёл в сторону, отвернувшись.
— Я не хочу ничего слышать! — в ярости Макс что есть силы саданул кулаком по качелям… и они сломались. От страшного удара две хлипкие доски переломились, как картонные. Макс с ужасом смотрел на них, не замечая крови, сочившейся с его руки.
— Ты… Что ж ты сделал? Тоже мне, силач… — Сашка испуганно смотрел на него. — Смотри, у тебя кровь идёт, дурак! Чего ты хотел добиться?
— Плевать на кровь, — буркнул Макс. Он был здорово смущён из-за своего поступка. Кроме того, качели… Они ведь были своего рода сакральным предметом, как дельфийский треножник. А он сломал их. — Плевать, — повторил он упрямо, — Мне, Сашка, сейчас на всё плевать, кроме нашей дружбы. Ты что, забыл? Всё забыл? Всего три года прошло.
— И что дальше? — Сашка был спокоен, — Считаешь, я предал нашу дружбу?
Макс смешался.
— Нет… пока что. Но всё может случиться. И из-за чего? Из-за девчонки!
— Во-первых, не просто девчонки. Анка не такая, как все, — парировал Сашка. — А во-вторых, можно подумать, ты сам в неё не втрескался.
Макс чувствовал, как горят адским пламенем его уши.
— Ничего я не втрескался, — пробурчал он. — Да даже если и так! Мои чувства — это всего лишь чувства, и они никогда не встанут между нами. А вот ты, кажется, готов уступить моё место ей, — он смотрел на Кудряша с вызовом.
Сашка промолчал. Потом тяжело вздохнул.
— Что-то у нас какая-то фигня получается, Макс. Мы же друзья… Что же мы творим-то… Мы же за все эти годы ни разу не ругались.
— Женщины, — сказал Макс со странной интонацией. — Не помнишь, где это было: «О Женщины! Вам имя — вероломство!»
— Шекспир, «Гамлет», — Сашка улыбнулся. — Только зря ты, Макс. Знаешь, я что подумал? А может нам её взять к себе? Ну, знаешь, третьим мушкетёром? Ну не смотри ты на меня букой. Анка — нормальная девчонка, без заморочек. И поговорить с ней можно о чём угодно. Она, ты знаешь, в поэзии Серебряного века здорово разбирается. А с другой стороны — спортивная, прям по тебе.
— Ну, в чём-то ты, конечно, прав… — нерешительно протянул Макс.
— Да ладно, Макс. Соглашайся. — Сашка вдруг посмотрел на него своим «фирменным» невинным взглядом, как умеют смотреть только маленькие дети. Макс вздрогнул, дрогнул и согласился.
…
На другой день они предложили Анке проводить её до дома. Она сперва восприняла это с настороженностью, но Макс был надёжен, Сашка — обаятелен, и она согласилась.
Жила она по ту сторону от железной дороги, в той части Лося, где они никогда и не бывали.
— Слушай, Анка, — начал Сашка без особых предисловий (Макс даже удивился его решительности): — Слушай. Мы хотели тебе предложить нашу дружбу. Понимаешь, ты нам нравишься. Обоим. Но мы не хотим, чтобы из-за этих чувств пострадала дружба. Поэтому мы решили, что будет разумнее дружить втроём. Как три мушкетёра.
Анка улыбнулась.
— А ты наверно Арамис, да, Саш?
Сашка смущённо улыбнулся.
— А я тогда кто? — спросил Макс, — Портос, что ли?
— Ну, если по габаритам, то да, — прыснула в кулак Анка. Макс надулся. — Да ты не обижайся.
— А если по характеру, — добавил Сашка, — то скорее уж Атос.
Это сравнение Максу понравилось больше. Тем более что Атос всегда был ему близок из-за своего чувства справедливости.
— Да ну, — Анка тряхнула головой. — Мушкетёры. Меня, кстати, всегда удивляло: почему три мушкетёра, когда с Д'Артаньяном их четверо было?
— Ну, без него было три, — неуверенно высказался Макс.
— Логично, тысяча чертей, — прыснула Анка. — А вообще мне больше нравится другой вариант: Макс — Чапаев, Сашка — Петька, а я, ну понятно, Анка-пулемётчица, — она гордо улыбалась: мол, нашла выход из положения.
— А почему это я Петька? — обиженно выпятил губу Сашка.
— А ты можешь представить в этой роли Макса? — иронично поинтересовалась Анка.
— Да уж, проблематично, — хихикнул Кудряш, — Ладно, черт с вами, буду Петькой. Ну что, Максимиллиан, Вы довольны? — с шутливой учтивостью обратился он к покрасневшему Максу. Тот только кивнул. — Ха, нет, Анка, ты видела? Снизошёл! Он снизошёл! — он было попытался встать перед Максом на колени, но тот шутя оторвал его от земли и поставил на ноги.
— Перестань уже дурака валять, Кудряш, — с улыбкой сказал он.
— Да уж, ребята, с вами не соскучишься! — воскликнула Анка. — И что, вы всегда такие?
— Всегда, — серьёзно подтвердил Макс, чем вызвал у друзей новый взрыв хохота.
Словом, всё получилось. По-крайней мере, Макс так думал.
…
Потом был конец десятого класса, одиннадцатый, а потом и он закончился. Отзвенел, совсем как тогда, последний звонок. Прошли экзамены, которые друзья сдали на «хорошо» и «отлично». Потом был выпускной. Там танцевали, прощались со школой, пили разрешённое вино. Грустный был вечер. Но они утешали себя тем, что живут рядом и всегда смогут встретиться. Без проблем.
Они проводили Анку до дома, горячо распрощались и побрели в свой микрорайон.
По дороге они остановились на той самой детской площадке. Там на скамейках сидела компания таких же выпускников. Завидев Макса, они притихли, а потом и вовсе куда-то ушли.
Друзья остались одни.
Макс с радостью смотрел на качели: их починили ещё в прошлом году, и он был счастлив. Он всегда со стыдом вспоминал тот день, когда сломал их. И даже теперь, когда они были как новые, где-то в душе малюсенький червячок странного сомнения подтачивал его уверенность в завтрашнем дне.
И снова Солнце слепило окна домам, и снова в воздухе июньского вечера вовсю пахло летом. Но он чувствовал: что-то изменилось. Сашка был прав тогда, четыре года назад. Прав. И дело было не в Анке. Просто время шло. Мир вокруг менялся. Он вдруг словно стал им мал, как становится мала детская одежда.
Дети выросли.
Сашка молча покачивался на качелях. О чём он думал тогда? Макс не знал. Может, о том же? А может, о чём-то совсем другом…
Но, так или иначе, жизнь продолжалась.
…
А осенью Макса забрали в армию. Сашка не прошёл по здоровью, у него обнаружили порок сердца (а может, его просто откупили родители — Макс не знал, а Сашка не говорил).
Сам Макс попал в воздушно-десантные войска. Страшилки про «дедов» его не пугали: годы, проведённые в спортзале, не прошли даром. Да и ребята его уважали. Не повезло в другом: Макс попал в Чечню. Штурмовал Грозный. Выбивал сепаратистов из Черноречья. Был неоднократно ранен, но каждый раз, отлежавшись в лазарете, возвращался обратно, считая, что ему везёт. А в 1996, вскоре после ликвидации Дудаева, дембельнулся.
И наконец-то вернулся домой.
За всё это время Сашка написал ему всего пять писем. Макс писал ему ещё, почти до самого конца, но Сашка не отвечал, и письма Макс получал только от родителей. Он думал, Анка тоже будет писать, но она написала пару писем после мобилизации и больше уже не писала.
В общем, когда он вернулся, всё стало известно.
В Консерваторию Сашка поступать не стал, зато поступил во ВГИК, на актёрский. Туда же поступила Анка. Но проучились они там недолго: семья Анки переехала в Санкт-Петербург, Сашка уехал с ними. Из ВГИКа они перевелись в ГАТИ.
Друзья недолго хранили непорочность дружеских отношений. За год до возвращения Макса они поженились и жили теперь вместе, вместе учились, вместе играли в созданной ими рок-группе «Пулемётчик Ганс».
Узнав об этом, Макс даже не разозлился. Мать удивилась, она знала о его чувствах к Анке и о их дружбе. Но он не сказал ни слова, просто взял куртку и ушёл.
Он сидел на той самой площадке. Их площадке. С собой у него была бутылка водки. Он пил, сидя на скамейке рядом с их качелями, и вспоминал. Злиться… Какой в этом смысл? Жизнь несправедлива, он давно это понял. Одним — мерзнуть в окопах, отстреливаясь от дудаевцев, другим… И когда к горлу опять подступали слёзы, он глотал ещё водки. И будто бы становилось легче.
…
Прошло пятнадцать лет.
Каскадёром Макс не стал. Он закончил экономический и открыл свой бизнес по продаже автомобилей. Его не раз пытались прессовать, но когда он в одиночку зверски избил подосланных к нему вооружённых бандюков из очередной группировки — те даже выстрелить ни разу не успели, — его оставили в покое. А после, в 2004, он получил статус официального дилера.
Дела шли в гору. Под его началом открылось ещё два автосалона в Москве. В принципе, он мог с уверенностью сказать, что состоялся в этой жизни.
Так, возможно, продолжалось бы и дальше, но как-то раз, стоя в пробке по дороге на работу, молодой бизнесмен Максим Корнеев услышал по радио странную рекламу некоей Потусторонней Компании, обещавшей исполнить не то желание, не то мечту каждого своего клиента. Располагалсь эта самая Потусторонняя Компания как будто бы где-то рядом.
И вот теперь, именно теперь можно сказать, что наша история получает наконец своё развитие.
…
— Вот, значит, она какая — ваша история… — человек, назвавшийся Кастальским, подкрутил кончик залихватских усиков. — Поучительно, надо сказать. И что же вы, Максим, теперь от нас хотите?
— Ну… Вы же исполняете, это, желания? Или что?
— Мечты.
— Вот. Мечты.
— Исполняем. И что дальше? Вы свою озвучьте тогда, раз уж пришли.
— Я хочу… То есть… Не то чтобы это мечта…
— Так, минуточку, — Кастальский поморщился. — Я всё понимаю, вам неловко, я вижу, да и история ваша деликатна… Вы что хотите-то? Вернуть время вспять? Переиграть жизнь? Или чтобы Анка эта никогда в вашей жизни не появлялась? Это можно, но вы учтите: у любого действия будут свои последствия. Потому что Равновесие должно сохраняться. Так что вы подумайте, я не тороплю. Времени у нас сколько угодно…
Макс взглянул директору прямо в глаза.
— Я хочу, чтобы Александр Кудряшов умер.
Незадачливым висельником повисла тишина.
— Повторите, — голос Кастальского вдруг стал каким-то глухим, бесцветным.
— Я хочу, чтобы Александр Кудряшов умер, — повторил Макс, сам до конца не веря в то, что говорит это.
— То есть вы хотите, чтобы согласно клятве, данной вами и вышеуказанным Кудряшовым Александром Сергеевичем 26 июня 1990 года, вышеуказанный Кудряшов Александр Сергеевич, нарушивший данную клятву и являющийся предателем, понёс наказание, определённое клятвой, то есть был предан смерти? — казённым голосом произнёс Кастальский.
— Да, — тихо, но твёрдо сказал Макс.
— Ваше желание является окончательным и не подлежащим обжалованию?
— Да… — голос Макса опустился до шёпота.
Вдруг Кастальский с неожиданной для столь немолодого, в сущности, человека схватил здоровяка-Макса за грудки и сильно тряхнул.
— Ну а мы-то тут причём?! Мы — причём?! Мы, Потусторонняя Компания, помогаем людям осуществлять их мечты! А ты нас что, за киллеров держишь?! Или за организацию «Правосудие по-вселенски»?! Ты что?!
Он с пугающей лёгкостью отшвырнул онемевшего от неожиданности Макса обратно в кресло.
— Вот из-за таких, как ты, я в своё время ушёл из Мира Людей и думал, что никогда больше сюда не вернусь. Тоже мне… поборник справедливости… Ты хоть о последствиях подумал, нет? Ну умрёт он, и что? Тебе легче станет? Или, может быть, эта Анка сразу к тебе ринется, в дружеские объятья? Или родители его будут счастливы, что их сын, мать твою, стёрт с лица земли только из-за того, что какой-то недоносок, обременённый клятвой и чёртовым чувством справедливости, выразил желание, чтобы его экс-лучший друг сдох?? Проклятье…
Он обессиленно опустился в кресло. Макс молчал. Кастальский покачал головой.
— Ведь пятнадцать лет прошло. Ты — успешный человек, бизнесмен. У тебя есть всё, что надо. Новая «Ауди» халявная, подарок боссов из Ингольштадта. Квартира трёхкомнатная в центре, и никакой ипотеки, кабалы, под которой живут многие твои сверстники. Женщина есть — референт твой, Наташка. Поженитесь, деток заведёте. Семья будет. Будете в Черногории отдыхать, а то и в Куршевеле каком-нибудь на лыжах кататься. Родители твои здоровы, ни в чём не нуждаются. Сам здоров как бык, войну прошёл, домой вернулся целым да невредимым, а не в цинковом гробу, и не калекой даже. Так чего тебе ещё? Но нет, как же! Нужно обязательно ухлопать бывшего школьного дружка, который сто лет назад, ах, какой подлец, дружбу священную предал!
Макс молчал. Да, всё так. Но…
— И ведь он, этот твой Кудряшов, он ведь живёт в своём Питере кое-как! Ютятся с Анкой в однокомнатной квартирке съёмной на Мойке, пытаются сводить концы с концами. Как актёры оба — ничто, нули без палочек, дальше массовки не проходят. Группа их давно развалилась, они в основном по кабакам поют вдвоём, на то и живут. Мечтают о нормальной жизни. О семье нормальной. О детях. А знаешь ли ты, что Сашка сына хочет? А знаешь, как он его хочет назвать? Точно. Максимом. Потому что помнит и даже раскаивается, но стыдно ему с повинной прийти. И Анке стыдно. Даже спустя пятнадцать лет, представляешь? А ты… — Кастальский вздохнул. — Эх, ты… Поборник справедливости…
Он встал и принялся нервно ходить из угла в угол.
— Люди мечтают. Вот до тебя была девчонка. Мечтала — вообрази только! — встретить Прекрасного Принца! А до неё был старик, мечтал прожить долгую жизнь здоровым человеком. Дьявольщина, да попроси ты горы золотые, мне было бы всё равно. Не ты один. Отправил бы тебя в «Недра», там бы тебе объяснили, что к чему. Но тебе не нужны золотые горы. Ты их себе и сам обеспечить в состоянии, была бы надобность. А то в этой стране золотые горы иметь невыгодно. Сразу норовят прийти и устроить распил. Пилите, Шура, пилите… Тьфу-ты, пропасть. И ведь что самое жуткое? А самое жуткое то, что вот я сейчас перед тобой тут распинаюсь, убеждаю, прессую, но ты, ты ведь остаёшься при своём! Ты точно так же, как и до начала этого разговора, считаешь, что этот мальчишка заслуживает смерти! А что ещё жутче — то, что мне тебя не переубедить, как бы ни старался. И весь мой колоссальный опыт тут Коту под хвост. И дар убеждения туда же. Ведь ты подумай, мечта, это же что-то светлое! Что-то волшебное! Ну хочешь я для тебя принцессу раздобуду, а? — Кастальский с какой-то умирающей надеждой поглядел на Макса. — А? Будешь монархом. Королём, натурально. И жена у тебя будет королева, и дети королята, то есть, тьфу-ты, принцы-принцессы. Король Максимиллиан, а? Звучит же, ну?
Макс молча покачал головой.
— А-а, шайтан! Неужели ты не понимаешь, в какое положение ставишь меня и всю Компанию? Мы ведь заявляем, что осуществляем мечты каждого! Каж-до-го! А почему? А потому, что мечты — это прекрасно! А ты? Ты же всё уродуешь, ты из меня, лично из меня, вполне мирного Духа, не безукоризненного, не спорю, но в целом… Кого ты из меня делаешь? Я ведь не могу тебе отказать, если ты на своём будешь настаивать. Не смогу… Если бы я занимался чем угодно другим, я бы выкинул тебя прочь и даже слушать не стал бы. Но моя миссия — ты понимаешь? — она же для меня священна. Мечты. Люди… Вы же живёте, ты задумайся, как вы живёте! Серые стены серого мира! Улетела сказка вместе с детством! Тёрки, распилы, теракты. Политика. Вы же потеряли вкус к жизни, вы забыли, что такое чудеса, вы в них не верите! Вы верите только в реальные деньги. В то, что бабло побеждает зло! Гламуры-дискурсы, мать вашу. И ты, ты ведь не пропащий. В тебе осталось ещё детское. В тебе жив ещё тот ребёнок, который в каждом живёт или жил. Ребёнок, которого вы все так старательно убиваете всю свою сознательную жизнь, а после, в старости, когда вы больны, слабы и никому не нужны, вы понимаете, что всю жизнь убивали не его, а себя. Потому что он, этот ребёнок — он вечный. Он всегда смеётся. Всегда радуется жизни. Он был и будет, а ваше постоянство только в порочном круге перерождений. И в тебе он пока жив. И у тебя всё ещё может быть хорошо — не так, как сейчас, не в смысле тачка-бабки-квартира-Куршевель. А в другом смысле. Знаешь, счастье. Может быть. Настоящее. Самое что ни на есть. Тихая радость при виде собственных детей, делающих первый шаг, произносящих первое слово, называющих тебя папой. Радость при виде любимой и любящей тебя женщины, ждущей ещё одного твоего ребёнка. Радость от совместной поездки на рыбалку с сыновьями. Радость от первой «пятёрки», принесённой ими из школы. Радость от… Да что я… Был бы смысл распинаться…
Он снова сел в кресло, и посмотрел в глаза Максу. Глаза у директора были холодные, черные. Вороньи.
— Не передумал, нет?
— Понимаете… — Макс опустил глаза. — Вы правильно сказали, про то, какими мы стали. И про ребёнка. Да вы вообще правы. Но подумайте сами. Да, конечно. Я мог бы забыть, постараться забыть о Сашкином предательстве. Жить дальше, как вы говорите, счастливо. Забыть о той детской клятве, что мы дали друг другу… Самураи… — Макс невесело усмехнулся. — Только вот сами посудите, Герман Сергеевич. Если можно нарушить клятву и не понести наказания — тогда как же справедливость? Да дай он мне эту клятву сейчас, то есть, когда мы уже оба взрослые, и… Да я бы не придал значения его предательству. Потому что взрослые люди так часто обманывают друг друга, что уже давно к этому привыкли, и не считают это чем-то из ряда вон. Но он дал мне клятву, когда мы были детьми. Он в неё вложил часть себя, часть своей души — вот что было залогом. А теперь… Да. Пусть так. Пусть, вероятно, именно из-за этого моя жизнь удалась, а его — нет. Пусть он сам виноват в этом, и теперь пожинает плоды своего предательства. Так ведь?
Кастальский кивнул.
— Вот. Верно. Но нарушение этой клятвы, детской, не может быть оправдано обычными жизненными неурядицами.
Кастальский фыркнул.
— Кроме того, — продолжал Макс, — вы ведь сами сказали, что исполняете мечты. Это, конечно, не мечта. Но разве детская клятва не обладает такой же силой, как мечта? Разве она менее значима?
Кастальский молчал. Он был мрачен.
— Если вам нужно посовещаться — я понимаю. Такие вещи наверняка на раз-два не делаются… Хотя, сказать по правде, я вообще слабо себе представляю, как вы всё это делаете… Ну так что?
Директор отмахнулся:
— Какие ещё совещания… Но вот положа руку на сердце, Максим… Действительно ли вы считаете, что детская клятва столь значительна, что способна оправдать умышленное убийство? Великая Радуга, вот уж действительно времена Достоевского давно прошли. Раскольников сколько времени до терзался, и сколько времени после, а вы… У вас, Максим, средневековые понятия. Которые по совместительству… Вот помните эти фильмы про мафию, да? Крёстные отцы эти… Или эти… Джакузи… Якудза. Вот у них такие же понятия. Предал — умри. Уфф! — он перевёл дух и вновь впился глазами в Макса: — Хорошо. Я выполню ваше… Каррамба, можно подумать, у нас тут Лига Справедливости… Мгм… Я исполню ваше желание. Но учтите: чем бы не оправдывалось это убийство, оно всё равно остаётся убийством. Оно всё равно останется на вашей совести и вашей карме. Вы испытаете… Словом, ничего хорошего. Обещаю. И впоследствии… Это значительно отразится на вашей жизни. Очень значительно. Подумайте. Пока я не позвал кое-кого, у вас есть ещё один шанс передумать, последний шанс. Ну?
— Нет. Я решил.
— Хорошо же! — вскричал директор.
Сейчас же откуда-то ощутимо потянуло холодом и сыростью. Свет померк, лишь тусклые лампы бросали на стол мертвенно-бледные отсветы, и длинные тени ползли по стенам.
Дверь распахнулась, и в её проёме Макс увидел девушку в странном, старомодном платье и шляпке с вуалью. Кожа её была бледно-серой, руки скелетно-тонкими, а в прорехах на груди виднелись кости и пустота грудной клетки за ними.
Она подошла к столу, обернулась и посмотрела на Макса. Мужчина почувствовал, как холодный липкий пот сползает по его спине.
Он знал её. Он не раз видел её там, в Чечне. Там, на полях сражений, среди мёртвых тел, и живых, завидовавших мёртвым, бродила она, наклоняясь иногда к павшим, проводя тонкими пальцами по волосам, закрывая им глаза, останавливая их дыхание. Она слушала симфонию автоматных очередей и взрывов гранат, она залпом пила крики раненных, ужас живых, последние вздохи умирающих, гаснущее тепло умерших.
Это была она. Она подходила и к нему, тогда, когда под Грозным его, восемнадцатилетнего мальчишку, ранило в первый раз, и он, отнимая руку от ран, видел кровь, свою собственную кровь, много крови. Когда чувствовал, как холод земли постепенно становится не таким уж сильным, потому что холодеет он сам. Он видел её. Она подошла тогда к нему и опустилась рядом на колени. Провела рукой по его лбу и улыбнулась. При виде её улыбки он потерял сознание, а очнулся только в лазарете.
Это была она, Смерть.
Не говоря ни слова, она повернулась к Кастальскому, который стоял в странной позе, раскинув руки в стороны, словно распятый. Затем она усмехнулась и вдруг прямо на глазах у Макса словно шагнула в директора, растворившись в нём!
Сейчас же сам Кастальский стал изменяться. Он сделался ещё худощавее, чем был, лицо его осунулось и пожелтело. Высохшие губы обтянули челюсть. Руки удлинились и стали похожи на лапы гигантского паука. Ещё две руки выросло под первой парой. На спине вырос странного вида горб. Волосы почти все полностью вылезли, открыв взору Макса обтянутый пергаментной кожей череп. И только глаза, черные, вороньи, остались на своих местах.
В руках его появилась огромная костяная коса. Он напоминал теперь какого-то Бога Смерти, а не того не слишком приятного, но вполне человекоподобного Кастальского.
На стол лёг лист гербовой бумаги, на котором было написано:
«ДОГОВОР
Я, Корнеев Максим Николаевич, заключил с Кастальским Германом Сергеевичем, генеральным директором Потусторонней Компании, этот Договор о предоставлении услуг по восстановлению справедливости, суть которой сводится к тому, что Кудряшов Александр Сергеевич, с которым я был связан детской клятвой вечной дружбы, не выполнил условий клятвы и предал нашу дружбу, в связи с чем приговаривается к оговоренному в вышеуказанной клятве наказанию (смерти). Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Со своей стороны я обязуюсь не предъявлять никаких претензий по отношению к Потусторонней Компании и лично к Кастальскому Герману Сергеевичу, и кармический долг за умышленное убийство согласен полностью взять на себя.
С условиями сделки ознакомлен, возражений не имею.
Дата: 29 (января) 2011г.
Подпись: "
Чудовище уставилось на застывшего Макса и прошамкало, сухо лязгая челюстями:
— Готов?
Он быстро расписался под Договором.
— Хорррошшо! — каркнуло Чудовище и взмахнуло косой. В тот же момент в глазах у него потемнело, голова закружилась, и всё пропало.
…
Когда он открыл глаза, взору его предстала немыслимая, в принципе, картина.
Он стоял в небольшой комнате, глядя перед собой. Чуть справа и вверху, под потолком висел Кастальский, сжимая в лапах косу.
Прямо перед Максом на коленях стоял молодой, чуть полноватый человек, с трёхдневной щетиной на лице и страхом в голубых глазах. Светлые, кудрявые волосы его блестели салом и потом. Давно не стиранный зелёный свитер, вытертые джинсы.
«Сашка?»
Он не владел своим телом. Всё, что он мог делать — это просто наблюдать, он даже слова сказать не мог, губы отказывались ему подчиняться.
В своих руках он увидел небольшой меч, удивительно красивый вакидзаси, видимо, очень старый. Он обернул лезвие несколькими слоями салфеток и подал его Сашке. Тот, словно загипнотизированный, принял меч из его рук.
Затем он извлёк из ножен, притороченных к его поясу, столь же великолепную катану и занёс её над головой своего бывшего друга.
По сашкиному лбу текли крупные капли пота. Он весь дрожал, по щекам его лились слёзы, но он не произносил ни звука. Он положил нож на ковёр перед собой, затем стянул через голову свитер вместе с рубашкой, обнажив белое рыхловатое тело. Перенеся вес тела на пятки, он взял меч обеими руками так, словно его учили этому с детства, и дважды глубоко вздохнул. Затем он вдруг резко навалился на меч всем телом — брызнула кровь. Ковёр под ним стал быстро чернеть. Тяжело дыша, он потянул меч вверх, делая продольный разрез. Кровь лилась рекой. Глаза его вылезли из орбит, а дыхание прервалось. Последним, поистине нечеловеческим усилием он повернул лезвие меча на девяносто градусов и одним рывком сделал поперечный разрез, одновременно выкинув вверх левую руку.
Макс резко выдохнул и одним чистым движением срубил ему голову.
Крови, казалось, не было конца. Ею была залита вся комната. Он неподвижно стоял над обезглавленным телом, всё так же сжимая в руках катану.
Вдруг он услышал полный ужаса женский крик; мгновенно развернувшись, он увидел Анку.
Она стояла на пороге комнаты. В её глазах застыл животный, первобытный ужас. Она сильно исхудала, хотя и не очень изменилась, но когда Макс увидел её, ему стало ещё хуже, чем было.
Она была беременна. Он вспомнил слова Кастальского о их с Сашкой сыне, которого они хотели назвать в его, Макса, честь.
И она закричала, громко, в голос, и этот крик многократно отразился в его воспалённом сознании. А она всё кричала и кричала, кричала и кричала…
А в углу под потолком беззубо щерился Бог Смерти по фамилии Кастальский.
…
Он вдруг словно очнулся и резко ударил по тормозам — корма впереди идущего автомобиля была уже слишком близко. Тормоза жалобно заскрипели, автомобиль «клюнул» носом и остановился.
Он выдохнул. Его трясло. Глаза застилал ледяной пот.
«Что… Что за чертовщина?»
Он взял себя в руки и, проехав немного, припарковал машину у обочины.
Его бил озноб. Руки вспотели. В горле пересохло. Перед глазами была только страшная картинка, словно из дурного сна: он рубит кому-то голову катаной.
«Меньше, меньше надо на ночь смотреть всякие… Ужасы…»
Он тяжело дышал. Достал из-под сиденья бутылку минералки без газа и жадными глотками выпил. Руки тряслись. Он вытащил из «бардачка» пачку сигарет, которую возил с собой на всякий случай, хотя сам вообще-то не курил, и надавил на прикуриватель. Тот щёлкнул, он прикурил, жадно затянулся и тут же закашлялся.
«Тьфу-ты, гадость какая. И как люди вообще курят…»
Он опустил стекло и выбросил сигарету. Она упала на грязный снег и осталась лежать там, и тонкий дымок тянулся от её кончика в серое, грязное небо московской зимы.
Дрожь почти унялась, он понемногу приходил в себя, пытаясь навести хоть какой-то порядок в своей голове. Он помнил, как ехал на работу. Утро, пробка, обычное дело. Потом… А что потом? От всех воспоминаний только и осталось, что это, фантасмагорическое, с отрубанием головы. Он даже не помнил, чья это была голова.
Он пару раз глубоко вздохнул, потом достал расчёску и откинул солнцезащитный козырёк — там было зеркальце. Кинул беглый взгляд на него, и замер, шокированный.
Из зеркала на него смотрел совершенно седой человек с безумным, испуганным взглядом.
И тогда он всё вспомнил. Всё-всё. Даже самое невероятное. Самое страшное.
Не помня себя, он вышел из машины и медленно побрёл куда-то по улице, невидящим взглядом глядя перед собой. Он понимал, что всё это — правда, что он действительно привёл приговор в исполнение, действительно убил своего школьного друга Сашку, отрубив ему голову, заставив сделать сеппуку.
Он брел, сталкивался с кем-то, не обращал никакого внимания на возмущенные крики людей, шёл, не замечая ничего вокруг, шёл, не зная куда и зачем. Жизнь действительно изменилась. Он и представить себе не мог, как она может измениться. О, если бы он знал, тогда, тем тёплым июньским вечером, если бы он знал, к чему всё это приведёт, он бы… Он бы… Пусть бы даже клятва и была дана, но никогда — за такой ценой.
Если бы только можно было всё вернуть. Если бы. Сашка… Боже…
Он снова с кем-то столкнулся, но вместо мата в свой адрес он вдруг услышал свистящий шёпот:
— Это, Максим Николаевич, достойная мечта. Я, пожалуй, исполню её. Но так, чтобы ты никогда ни о чём не забыл. Таково моё условие.
Тут же что-то острое и ледяное обожгло его изнутри. Человек пропал. Краски смазались. Голоса оглохли.
Мир покачнулся, и упал. А затем стало темно.
…
— А наша дружба? Мы будем дружить, Макс?
— Конечно будем.
— А если нет? — прошептал Сашка.
— Почему — нет? — Макс нахмурился.
— Не знаю… Но ведь всё может случиться.
— Да глупости это, Сашка. Ну… Ну что может случиться?
— Не знаю… А давай поклянёмся.
— В чём?
— В вечной дружбе. И преданности друг другу. И пусть мы будем вместе всегда, что бы ни случилось. А кто нарушит клятву — тому смерть. Как предателю.
— Я… — начал было Макс и вдруг осёкся.
Он смотрел на Сашку, не отрываясь, не говоря ни слова. Губы его дрожали.
— Макс… — тихонько позвал его Сашка, — Маакс, ты чего? Макс, мне страшно, не надо так смотреть. Макс, пожалуйста…
— Сашка! — Макс обнял друга, обнял так крепко, что у того перехватило дыхание, и он лишь слабо отбивался.
— Перестань, медведище, раздавишь же! Ты что?!
— Сашка! — по щекам Макса текли слёзы, — Сашка… Живой… Живой…
— Да ну тебя совсем, — возмутился Сашка, вырываясь из максовых объятий, — Ты что, сдурел что ли? Что значит — «живой»?
— Ох, Сашка! Я… Мне тут ужасный сон приснился… Будто я тебя убил… Ужасно…
Кудряш улыбнулся.
— Ну, Макс, ты чего. Я вот он, живой и здоровый, как видишь. А покатай меня ещё, а? — он уселся на качели.
— Конечно, Саш. Я покатаю. Конечно.
И он раскачивал качели, и счастливый Сашка взлетал туда, к синим-синим небесам, к красному Солнцу, к белым, с красно-оранжевыми пятнами облакам, похожим на возвращающихся с выпаса коров.
И Солнце смотрело вниз, и видело эту невесть откуда взявшуюся прядь абсолютно седых волос на голове у Макса.
И жизнь продолжалась.
Дружба, 29.01.2011