Бог отвернулся. Жить стало слаще оттого, что никто не контролировал уровень удовольствия, секрета её «потрясающего» внешнего вида. Несколько часов в году она тщетно тратила на устранение крупных жизненных ошибок. Этого было катастрофически мало. Она жгла спички, шила шляпки, собирала бусинки… даже бренчала на гитаре, что-то там не то сверх талантливое, не то ужасно бездарное. Скучно жила… ни мамы тебе с наставлениями, ни папы со вздохами, всегда пыталась сделать шире душу, все попытки заканчивались ужасным бардаком в себе, потому что инородное тело, именуемое существованием некоего индивида постоянно нарушало её покой. Раньше СПЛИН со своим «орбитом без сахара» был кошмарно абсурден, а теперь, черт возьми, до ужаса биографичен. Она уже не раз придумывала способы повеситься, но как там прекрасно поется: «институт, экзамены, сессия…», в общем, на решение суицидального ухода из жизни просто не хватало времени. Потрясающий был сделан вывод: одиночество – это не так страшно, это своего рода тоже компания. Одиночество потрясающе отражается в зеркале. И говорить с ним можно безцензурно, как раз так, как она любит. «А я не знаю, почему я парюсь… - сказала она как-то одиночеству , - у меня все не реально хорошо! Ни мамы с наставлениями, ни папы со вздохами и даже Бог отвернулся… самостоятельность, черт возьми!»
Только спустя неделю этой самостоятельности снова в наушниках заставлял задумываться СПЛИН. То «гни свою линию», то «сидели и курили», то «люди ночами делают новых людей»… да уж, депрессивно, затем что гнуть ей нечего, она совершенно не курит, до сих пор кстати сама себе поражалась, а уж про новых людей даже думать боялась…. До чего докатилась? «Да все же измениться когда-нибудь!» - утверждала она Одиночеству, а потом, делая грустными глаза, смотрела в свое зеркальное отражение и будто отвечала: «да, когда-нибудь закончиться и институт, и экзамены, и сессия…»