начало http://www.proza.ru/2011/02/03/1091
Театр. Немое кино.
Первые недели прошли в полной звуковой изоляции, со мной дети и воспитатели объяснялись на руках. Русскую речь я воспринимала, как шум дождя или журчание реки. С таким же успехом я могла бы понимать пение птиц или мычание коровы. Ничего было непонятно! Из общего звукового потока я выхватывала только знакомые слова. Но их было так мало, что смысл сказанного оставался для меня загадкой. Но меня совершенно не тяготила моя временная немота и глухота. Я безмятежно сидела на уроках и так же безмятежно получала свои первые двойки и колы.
С первых же дней мы по уши окунулись в прелести трудового воспитания. Вытирали пыль, тёрли стены, парты и даже мыли полы. Это называлось дежурством. Дежурные по утрам следили, как мы застилаем кровати, под каким углом к горизонту стоят подушки. Ретивые санитары из числа одноклассников проверяли чистоту ушей, рук и ногтей перед обедом. Так нам прививали навыки гигиены, чувство коллективизма, и любовь к порядку.
Уроки начинались и заканчивались звонком, как в театре. Это и был театр. Передо мной сменялись декорации, действующие лица, но со сцены никогда не сходила учительница, неизменно играющая первые роли. Она каждое утро стояла посреди класса и угрожающе взирала на нас, как крейсер «Аврора» перед штурмом Зимнего.
«Аврора» - сытая, холёная брюнетка после бальзаковсковского возраста имела броскую внешность: ярко накрашенные малиновые губы, небольшие черные глаза, двойной подбородок с ямочкой. Мощное крупное телосложение и слегка прищуренный взгляд вызывал у воспитанников столбняк. Мария Васильевна безгранично правила в наших сердцах, она довлела в нашей жизни, царила в наших умах, даже тогда, когда покидала нас. Дети неустанно, как попугаи, повторяли: «Марьвасильевна сказала, Марьвасильевна велела, Марьвасильевне нравится». И так продолжалось бесконечно.
Вторые роли в этом театре по праву принадлежали нашим воспитательницам, периодически выходящим на сцену, и бросающим не менее важные реплики. Первая «нянюшка» очень любила играть на мандолине, которую хранила, как бесценную вещь в гардеробе на верхней полке, на замочке. Она трепетно доставала инструмент, усаживалась посреди класса, и мечтательно закатив свои невидимые глазки, наигрывала тоскливые мотивы, наводящую на всех зелёную тоску. При этом барышня уносилась мыслями куда-то далеко – далеко, где по всей вероятности не существовало этого скучного кабинета, набитого мерзкими сопливыми детьми в количестве сорока одного человека. Её почти никто не слушал, все тихо между собой перешёптывались, а она всё пиликала и пиликала, будто не замечая шёпота, шороха и нарастающего шума. Мы ей видимо не мешали.
Она никогда не кричала на нас, не бранилась, но от бессилия покрывалась пунцовыми пятнами и беспомощно моргая, смотрела на провинившихся воспитанников. Двоечников после уроков было принято запирать в классе на замок, чтобы они, осознав вину, исправили ошибки. Очень часто я оказывалась за «решёткой», в то время как другие дети носились на улице. Тогда Мандолина сторожила нас. Я невозмутимо сидела за партой, ожидая освобождения, смотрела в окно, не делая никаких попыток «учиться».
Вторая «мамушка» Виолетта Сергеевна - тонкая, почти насквозь прозрачная особа с лицом мадонны болела скрытой формой туберкулёза и постоянно кашляла. Если бы не её нездоровая худоба её можно было бы назвать красавицей. Тёмно-русые волосы вились от природы крупными кольцами, но она их тщательно и безжалостно собирала в пучок, затягивая в тугой узел. На висках непослушные локоны мелкими бесами выбивались из «плена», делая аскетический монашеский лик Виолетты Сергеевны чуть человечнее и добрее. В отличие от первой воспитательницы Виолетта с нами была очень жестка, требовательна и сурова. Мы её боялись не меньше чем Марьвасильевну, а может и больше!
Время правления воспитателей ограничивалось сутками. И после «схода» их со сцены мы не вспоминали об их существовании целые сутки. Все остальные воспитанники дружно участвовали в массовке. Некоторые пытались играть более значительную роль, зарабатывая очки, тем, что бегали ябедничать на других. Это оказалось самым верным и коротким путём к сердцу учительницы. Я пока была не задействована в этом спектакле. Я ещё не знала своей роли, да и вообще не понимала текста. Я едва угадывала смысл происходящего, но когда учительница сердилась, мне было ясно без слов.
В классе было сорок один ученик. Я одиноко бродила среди других, на меня никто не обращал никакого внимания. Мне не с кем было разделить своих впечатлений. Моё общение ограничивалось деревенскими подружками Надей и Светой. На уроках мне было скучно, я с нетерпением ждала звонка, извещающего начало антракта, когда меня сможет навестить сестра.
Продолжение http://www.proza.ru/2011/02/03/1134