Часть 3.
Предвоенные годы.
В 1911 году Г.И.Шавельского высочайшим указом назначают протопресвитером Русской Армии и Флота. Это была ОЧЕНЬ почётная и высокооплачиваемая должность.
«Заняв пост военно-морского протопресвитера, я достиг высшего звания, доступного для белого священника. По рангу чинов протопресвитер приравнивался к архиепископу в духовном мире, к генералу-лейтенанту — в военном. Он мог иметь личные доклады у Государя. Положение его было более независимым, чем всякого епархиального архиерея, а его влияние могло простираться на всю Россию», - вспоминал Г.И. Шавельский. Право личного доклада царю в те времена имели далеко не все министры.
Молодой и энергичный протопресвитер горячо взялся за реформирование военного духовенства, разработку их задач и обязанностей на войне.
На основании своего опыта участия в войне и с учётом мнения других священников, непосредственно участвовавших в боевых действиях, им была утверждена специальная инструкция для военного духовенства.
«Значение инструкции было колоссально. Во-первых, она вводила в точный курс работы и круг обязанностей каждого, прибывавшего на театр военных действий, священника. Это в особенности важно было для вновь мобилизованных, совершенно незнакомых с условиями и требованиями военной службы. А их было огромное большинство: в мирное время в ведомстве протопресвитера состояло 730 священников, за время же войны их перебывало в армии свыше 5.000 человек. Инструкция точно разъясняла каждому — полковому, госпитальному, судовому и др. священнику, где он должен находиться, что он должен делать во время боя и в спокойное время, где и как он должен совершать богослужение, о чем и как проповедывать и т. д.
Между прочим, полковому и бригадно-артиллерийскому священникам было указано, что их место во время боя — передовой перевязочный пункт, где обычно скопляются раненые, а ни в коем случае не тыл. Но и к этому пункту священник не должен быть привязан: он должен был пойти и вперед — в окопы и даже за окопы, если того потребует дело».
Затем было переработано и высочайше утверждено специальное Положение о деятельности военного духовенства на войне. Оно открывало возможность лучшей организации управления военным духовенством в военное время. Положение учреждало:
1) главных священников фронта, каждый из которых, находясь в полном подчинении протопресвитеру, должен был объединять деятельность духовенства данного фронта; 2) священников при штабах армий, которым, по недоразумению, не отводилось никакой другой работы, кроме совершения богослужений при штабе армии.
Кроме того, были учреждены должности:
1) гарнизонных благочинных в пунктах, где имелось несколько священников;
2) благочинных запасных госпиталей, каковые должности были возложены на священников при штабах армий.
(В 1916 г., с высочайшего утверждения, были учреждены особые должности армейских проповедников, по одному на каждую армию, на которых была возложена обязанность беспрерывно объезжать, проповедуя, воинские части своей армии).
Надо отдать должное Г.И. Шавельскому. Несмотря на своё высокое положение, он предельно откровенно и нелицеприятно характеризует РЕАЛЬНУЮ картину жизни русского духовенства того времени. Не стесняясь честно признавать её недостатки и застарелые проблемы.
«Митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) как-то обмолвился:
— Я в своей епархии, Петербурге, — не могу самостоятельно назначить не только священника, но и просфорни. Лишь только открывается место, как меня засыпают просьбами, требованиями разные сиятельные лица, не исключая и высочайших особ. И устоять против таких требований часто не хватает сил.
Это отчасти испытал и я в первый же год управления ведомством военного духовенства.
В 1911 году заканчивался постройкой в Петербурге на Николаевской набережной храм в память моряков, погибших в Русско-японскую войну. Мне предстояло назначить священника к этому храму. Не успел я выбрать кандидата, как прибывший ко мне сенатор П. Н. Огарев сообщил от имени королевы эллинов Ольги Константиновны, что королева, председательница комитета по постройке храма, и ее брат, великий князь Константин Константинович желают, чтобы священником к этому храму был назначен иеромонах Алексей, ранее служивший на крейсере «Рюрик», бывший затем в плену у японцев и вывезший из плена знамя, за что он был награжден Государем наперсным крестом на Георгиевской ленте.
Ни видом, ни удельным весом иеромонах Алексей не годился для этой церкви. С лицом калмыка, безусый, косоглазый — его нельзя было отличить от японца. До принятия монашества он был сельским учителем. Затрудняюсь сказать, закончил ли он курс учительской семинарии, но среднего образования он не имел.
Я заявил сенатору Огареву, что считаю иеромонаха Алексея совершенно неподходящим кандидатом для столичной церкви, ибо он не получил высшего образования и совсем не обладает качествами, нужными для столичного священника. Кроме того, я считаю неудобным в церковь, посвященную памяти убитых моряков, назначать священника, которого не отличить от японца. Я просил мои соображения доложить королеве (эллинов, Ольги Константиновны) и великому князю и затем известить меня об их решении.
На следующий день сенатор Огарев сообщил мне, что и королева и великий князь настаивают на назначении иеромонаха Алексея.
— Что же делать, — ответил я, — приходится назначить... Но вспомните мои слова: через два-три месяца будете просить меня о замене иеромонаха Алексея другим.
Разговор этот происходил, насколько помню, 30 июня. В тот же день я назначил иеромонаха Алексея к церкви в память моряков. 1 июля я вышел на транспорте «Океан», любезно предоставленном мне морским министром, адмиралом И. К. Григоровичем, в плавание для ознакомления со службой морского священника.
Вернулся я в Петербург 11 июля. Оказалось, что сенатор Огарев уже несколько раз осведомлялся о времени моего возвращения. Извещенный о моем приезде, он немедленно явился ко мне.
— А вы, отец протопресвитер, ошиблись, — сказал он, здороваясь со мной. — Вы сказали, что через 2-3 месяца будем мы просить о замене отца Алексея другим, а вот пришлось просить об этом через 10 дней. И тут он рассказал мне недобрую историю. Иеромонах Алексей, только что вступив в должность и осматривая заканчивавшуюся постройку, встретился в конторе строительного комитета с работавшей там барышней, которая приглянулась ему. Не задумываясь над последствиями, он начал приставать к ней... Та подняла скандал, а инженер-строитель С. Н. Смирнов составил протокол, который затем был представлен королеве.
Конечно, после визита сенатора Огарева, я возвратил отца Алексея на прежнее место, а к храму-памятнику назначил достойнейшего пастыря, кандидата богословия Владимира Рыбакова».
Видите какими проблемами были «озабочены» члены императорской фамилии тогда: ЛИЧНО решали какого попа в какую церковь назначать. Не зная при этом ни самого человека, ни его нравственных качеств. Хорошо, что инженер-строитель честный и не трусливый оказался, а так – как знать, кем бы стал любвеобильный иеромонах при таких талантах!
Немногим лучше было и придворное духовенство. Г.И. Шавельский дает откровенную оценку самым близким к Николаю Второму священникам:
«Несмотря на прекрасное материальное обеспечение, все исключительные преимущества и выгоды своего положения, придворное духовенство блистало отсутствием талантов, дарований, выдающихся в его составе лиц. В общем, может быть, никогда раньше состав его не был так слаб, как в это время.
Заведывающим придворным духовенством был протоиерей, вскоре назначенный протопресвитером, Петр Афанасьевич Благовещенский. Духовником их величеств состоял протоиерей Николай Григорьевич Кедринский.
Скажу о каждом особо.
Протопресвитер Благовещенский занял место Янышева уже будучи 80-летним старцем. Добрый и степенный — он никогда, однако, не выделялся из ряда посредственных, теперь же он представлял развалину: еле передвигался с места на место и всё забывал: у Киевского митрополита Флавиана, например, всякий раз спрашивал, из какой он епархии. Однажды, вместо Петропавловского собора, где должен был служить в высочайшем присутствии панихиду, заехал в Зимний Дворец и там более часу бродил по комнатам, ища неизвестно кого, а в Петропавловском соборе в это время терялись в догадках: куда же делся протопресвитер. В 1913 г., в первый день Пасхи, пока доехал до Царского Села для принесения в 12 ч. дня поздравления Государю, забыл, что утром в соборе Зимнего Дворца совершал литургию и т. д. Конечно, ни о каком управлении им ведомством не могло быть и речи. Протопресвитером управляли все, а сам протопресвитер не мог управлять и самим собою….
Прот. Н. Г. Кедринский еще при Янышеве попал в духовники по какому-то непонятному недоразумению. Хоть за ним и числились академический диплом, и стаж долгой придворной службы, на которую он попал чрез «взятие», женившись на дочери пресвитера собора Зимнего Дворца, прот. Щепина, но и академическое образование и придворная служба очень слабо, почти незаметно отразились на первобытной, не поддававшейся обтеске натуре отца Кедринского. Он представлял тип простеца, не злого по душе, но который себе на уме, довольно хитрого и недалекого.
Ни ученых трудов, ни общественных заслуг за ним не значилось. Его малоразвитость, бестактность и угловатость давали пищу бесконечным разговорам и насмешкам. Более неудачного «царского» духовника трудно было подыскать. При дворе это скоро поняли, ибо трудно было не понять его. Придворные относились к нему с насмешкой. Царь и царица терпели его. Но и их многотерпению пришел конец. Высочайшим приказом от 2 февраля 1914 года отец Кедринский был смещен. Самый факт смены царского духовника, хоть и подслащенный назначением смещенного на должность помощника заведующего придворным духовенством, был беспримерен в прошлом и показывал, как мало отвечал своему назначению отец Кедринский. При увольнении он выпросил себе право по-прежнему пользоваться придворной каретой и был очень счастлив, когда это право за ним оставили. При первой встрече со мною, после своего увольнения, он прежде всего похвастался: «карету мне оставили». Рассказывали, что и с каретой у него выходили недоразумения, ибо он слишком злоупотреблял своим «каретным» правом, вызывая парадную карету даже для поездок в баню.
Своим разъездам в карете, да еще в придворной, с лакеями в красных ливреях, отец Кедринский придавал особое значение. Помнится, однажды, он спросил меня:
— Ужели вы ездите на извозчике?
— На извозчике я езжу редко, чаще в трамвае, — ответил я.
Он сразу переменил разговор. С началом революции карету у него, конечно, отняли, и он, оставшись без кареты и забыв, как ездят в трамвае, в первый же месяц, садясь в трамвай, оступился, причем ему отрезало ногу».
Как вам нравятся столь замечательные священники, самые ПРИБЛИЖЁННЫЕ к царю люди?!
Наверное, не случайно вырвалась у царя убийственная характеристика всех знакомых ему священников:
«В августе или сентябре 1916 года ген. Алексеев однажды прямо сказал Государю:
— Удивляюсь, ваше величество, что вы можете находить в этом грязном мужике!
— Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей».
Тут уж, воистину – не добавить не убавить…
Шавельский был, как это ни странно для протопресвитера, человеком очень веротерпимым, понимавшим, что СУТЬ истинного православия заключается не в соблюдении его обрядовой стороны и древних канонов, а в пробуждении истинной ВЕРЫ в сердцах людей и сплочении всех подданных империи, независимо от их религиозных принадлежности.
Он описывает случай, о котором в 1913 году рассказывал ему генерал П. Д. Паренсов, бывший в то время комендантом Петергофа:
«В одном из кавказских казачьих полков в 1900-х годах случилось так, что командиром полка был магометанин, а старшим врачом еврей. Пасха. Пасхальная заутреня. В церковь собралась вся полковая семья. Тут же и командир полка, и старший врач. Кончается заутреня. Полковой священник выходит на амвон со Св. Крестом и приветствует присутствующих троекратным возгласом: «Христос Воскресе!», на который народ отвечает ему: «Воистину Воскресе!» А затем священник сам целует крест и предлагает его для целования молящимся. Первым подходит командир полка, целует крест, обращается к священнику со словами: «Христос Воскресе!» и трижды лобызается с ним. За ним идут к кресту и христосуются со священником: офицеры, врачи и чиновники. От священника они подходят к командиру полка и христосуются с ним. Вот подошел к кресту старший врач-еврей, поцеловал крест, похристосовался со священником, а затем подходит к командиру полка-магометанину. Этот говорит ему: «Христос Воскресе!» Еврей-врач отвечает: «Воистину Воскресе!» И магометанин с евреем, трижды целуясь, христосуются...
С канонической точки зрения этот случай может трактоваться, как возмутительный факт. В бытовом же отношении он не только теряет остроту, но и обнаруживает симпатичные черты: командир полка и старший врач, не христиане, хотят быть вместе с своей полковой семьей в ее великий праздник, причем проявляют свое уважение и к святыне, и к священным обязанностям этой семьи. Это, в свою очередь, приближает их к церкви, делает церковь для них не чужою, роднит их с прочими членами церковной семьи. Только ханжи и изуверы могли видеть в таких явлениях оскорбление святыни. Здравомыслящие же должны признать, что вреда для церкви от таких явлений не могло быть; польза же часто получалась, когда такие магометане и евреи незаметно для них самих просвещались верой Христовой, а иногда и принимали Св. Крещение. Бывали случаи, что военные чины-магометане потом строили на свои средства полковые церкви. Церковь лейб-гвардии Конного полка в Красносельском лагере была выстроена на средства командира этого полка, Хана Нахичеванского».
Эх, было бы побольше в Русской православной церкви ТАКИХ священников, крепче бы вера была…
Он много ездил по стране и оставил очень интересные наблюдения о жизни священников в разных районах империи:
«Мне пришлось познакомиться со Ставропольской губернией и Кубанской областью…Великолепнейшие храмы, с богатейшей утварью, драгоценными иконами и иконостасами, — были храмы, где иконостас стоил свыше 200.000 руб., — свидетельствовали о богатстве и щедрости жителей. Духовенство утопало в изобилии благ земных. Священник с годовым бюджетом в 10 тысяч руб. на Кубани представлял явление не исключительное (A ординарный профессор Дух. Академии получал 3000 р. в год, бюджет же Новгородского священника часто не превышал 400-500 руб. в год.). Мне называли одного кубанского священника, который получал до 25.000 руб. в год. Такое обеспечение, однако, не способствовало ни подъему духовного уровня, ни повышению работоспособности Ставропольского и Кубанского духовенства».
Вот такая нелицеприятная оценка духовенства богатейших областей России…
Надо отметить, что военные власти всячески облегчали протопресвитеру исполнение его обязанностей: на разъезды ему отпускался ежегодно кредит в размере 5 тысяч рублей, при поездках по железной дороге ему предоставлялось отдельное купе I кл., или целый вагон, в какую бы часть он ни прибыл, везде он был желанным гостем. Вообще надо подчеркнуть, что Шавельского очень уважали. «От подчиненного ему духовенства он требовал, чтобы каждый работал в полную меру своих сил и способностей, но непременно работал; нерадивых и строптивых он преследовал и изгонял. Своей кипучей энергией и умением подойти ко всякому доброму и полезному делу и довести его до конца, а также своей доступностью, отзывчивостью и готовностью придти на помощь каждому, кто в этом нуждался, он заслужил любовь, уважение и доверие подчиненного ему в количестве около 5.000 человек (во время войны) духовенства, которое в 1917 году на своем Всероссийском съезде избрало его своим пожизненным протопресвитером».
Очень интересен его отзыв о Флоте:
«С морским ведомством у протопресвитера было гораздо меньше сношений потому, что морских священников было гораздо меньше, чем военных. Мои предшественники, — можно было подумать, — совсем не интересовались флотом, ибо никогда не посещали военных кораблей. Я первый начал посещать их и налаживать работу судового священника…
Детальнее говорить о флоте мне трудно: я сравнительно мало наблюдал внутреннюю жизнь флота, меньше был знаком с его личным составом и с его распорядками и укладом всей его жизни. При моих сравнительно не частых соприкосновениях с флотом у меня получалось впечатление, что в отношениях между офицерами и матросами есть какая-то трещина. Мне тогда казалось, что установить добросердечные отношения между офицерским составом и нижними чинами во флоте гораздо труднее, чем в армии. Это зависело и от состава нижних чинов и от условий жизни во флоте. Армейские нижние чины были проще, доверчивее, менее требовательны, чем такие же чины флота. И разлагающей пропаганде они подвергались несравненно меньше, чем матросы, бродившие по разным странам и портам. Совместная жизнь матросов с офицерами бок о бок на кораблях, при совершенно различных условиях в отношении и помещения, и пищи, и разных удовольствий, и даже труда — больше разделяла, чем объединяла тех и других.
До революции флот наш блестяще выполнял свою задачу. Но матросская масса представляла котел с горючим веществом, куда стоило попасть мятежной искре, чтобы последовал страшный взрыв. И этот взрыв в самом начале революции последовал и унес он множество жертв».
За трудами и заботами, предвоенные годы пролетели для Шавельского очень быстро и наступил роковой 1914 год.
«В начале 1914 года у меня явилась мысль собрать в Петербурге представителей военного духовенства от всех военных округов и от флота, чтобы сообща обсудить ряд вопросов, касающихся жизни и деятельности военного священника и, в частности, вопрос о служении священника на войне…
11 июля, после десятидневной беспрерывной работы, Съезд закончил свои занятия. А 15-го июля, за четыре дня до объявления войны, все члены Съезда в Петергофском дворце представлялись Государю. При открытии Съезда и мысли ни у кого не было о возможности близкой войны. 15-го уже все твердили о надвигающейся грозе. «Быть войне: вишь, попов сколько собралось», — расслышал я замечание одного грубого остряка, когда мы садились в вагоны на Петербургском вокзале.
Слова этого «грубого остряка» оказались пророческими…
На снимке: "Вильгельмюгенд" - НВП в Германии ещё в начале века
Продолжение:http://www.proza.ru/2011/02/08/890