Между складок камней выглянула крохотная лапка лишайника.
Раз уж я не сумела сбежать домой, лес сам вошёл ко мне. В каменном мешке нет места для танца под луной, да и самой луны не видно. Но для ростка я сумею станцевать мысленно – в полусне.
В моём лесу, в камерах, растут несколько травинок. Они вышли из зёрен и корешков, случайно попавших на Лысый остров вместе с соломой. Иногда ветер или другие слуги судьбы заносят к нам насекомых. А ещё здесь живут мыши. Они не роют нор и не топорщат усы, прислушиваясь к запахам кореньев. У них нет мышиного царя и мышиной горы. Судьбы их искажены, потому что они ели мертвечину. И человеческую мертвечину тоже. Танцую, не сдерживаю слёз. Называю плач по мышам своим именем – Морось.
Открываю глаза – передо мной мышонок. Насторожен, взъерошен. Мышка-Норушка, возьми крошку лепёшки! Я спою о норках, вырытых в песчаной почве, о запахах сладких кореньев. Мышка опасливо шевелит усами – она впервые слышит о них. Ты родилась на острове в груде тряпья? Я начинаю слагать песню о её рождении и о мышином царе. Мышь удирает в тёмный угол. Теперь и я слышу скрежет отодвигающихся засовов.
Прохладное дуновение из коридора. Ко мне входит Терция – высокая, статная, за ухом перо, руки перепачканы чернилами – средняя хранительница алтаря Победы на Лысом острове. Хорошо, что хотя бы часть времени она тратит не на служение, а на пререкание со мной.
Терция думает, я могу уговорить наше ополчение сдаться. Терция верит, что ещё через пару месяцев тренировок она сможет принудить меня делать и говорить всё, что захочет. Да, сила её растёт – с каждым отнятым у нас волшебным предметом, с каждым новым выученным заклинанием. Терция думает, будто бы, это она оставила мне силы благословлять – якобы для того, чтобы я убедительнее поддержала их требование о капитуляции.
Девушка гордо улыбается, видя мои покрасневшие глаза. Золотой орёл на алой тунике вздымается в такт высокой груди. Я сгребаю цепь, грузно приподнимаюсь и, скрестив отёкшие за месяцы безделья ноги, рассаживаюсь на полу. Терция счастлива, на три-четыре часа её можно отвлечь от поддержания огня на алтаре.
Девушка повелевает:
- Посмотри мне в глаза, я выпью твою силу!
Ту, что оставили камни Лысого острова?
Нарочито лениво приподнимаю голову:
- Я смотрю в твои глаза, моя возлюбленная госпожа. Я тону в твоём взоре. Я таю в твоём дыхании,- мой ли голос звучит так восторженно и звонко?– Я растворяюсь в соках твоего тела. Я дарю их питающей жизнь капели своё имя – Морось. И я благословляю житься-любиться-плодиться всех глистов, которым дала приют твоя плоть.
Терция кричит, жмётся к стене. Я у себя в лесу. Здесь я не спорю с липким предчувствием. Только наблюдаю и бережно – уже и не вверяю ему Терцию. Она выбегает вон. Я насвистываю мелодию о том, как вновь раскрывает лепестки мокрый луг - после того, как отгремели, излились над ним чёрные тучи.
Средняя хранительница алтаря Победы не нарушает мой покой с четверть лунного месяца.
Крошка-лишайник окреп в расщелине. Мышка-Норушка грезит о зелёных холмах и лакомых корешках. Вот она снова спряталась в тёмный угол - ещё до того, как я услышала неурочный скрежет засовов.
Золотой орёл распластан по алой тунике. Не отощала. Пока. Терция нетерпеливо оглядывает стены:
- А вот здесь,- указывает она,- мы вобьём крюк. Ты, если допрыгнешь, сможешь повеситься на своих волосах.
- Для чего же мне вешаться, госпожа? Только затем, чтоб позабавить вас неуклюжими прыжками?
- Не называй меня госпожой!
- Хорошо, моя возлюбленная хранительница.
- Ты, хлипкая морось, не пожелала по-доброму поучаствовать в заключение мира. Теперь твоя помощь будет взята силой. А друзья твои опознают её и оценят. Те самые друзья, которых мы расстреливаем с башен из луков, когда они пытаются пробраться в крепость, чтобы спасти тебя и твоих учениц.
Существуют ли глисты, живущие в головах у девушек?
- Твои волосы пойдут на изготовление канатов для новой катапульты, стреляющей огнём. Если снять их с живой головы, то они ещё год хранят силу и, я думаю, благословят летящие на ваши стены снаряды с зажигательной смесью.
- Ты уверена?
- Да! Про годовой цикл я прочитала в трофейных свитках. А сохранение и направление силы мы проверили на опытах с волосами твоих учениц.
Как хорошо, что не я одна отвлекаю хранительниц от поддержания огня на алтаре.
- Да с ваших кос даже вши не разбегаются! С тёплого, полного кровушки солдата норовят перебраться на отстриженные космы!
Вот чего не предусмотрели.
- Я поняла, Терция. Не кричи. Я ценю твоё благородство. Спасибо за шанс. Дай, встану, разомну ноги, пока вы несёте и вбиваете крюк.
Может быть, пока я прыгаю на стену, все три хранительницы сбегутся посмотреть? Увлекутся. Забудут подбросить новое полено на алтарь, а там, глядишь, рассеется огонь победы на пепел да золу.
- Нет, Морось! С моей стороны было бы нечестно сделать твой шанс повеситься совсем уж ничтожным. Три дня на тренировку у тебя будет. Ты, главное, помни, что ценны для нас не волосы, а слова, которыми ты убедишь ополчение сдаться.
Чуть смущённая, Терция торопливо покидает камеру. Не зря она скормит себя червям.
Я раскрываю ладонь, приглашая мышонка:
- Моя возлюбленная мышь! В «Песне о мышином короле и о рождении Норушки в грязном тряпье» на пушистую шубку забрались вши, осиротевшие без человека. Я благословляю их - житься-любиться-плодиться – тайно в путаных волосах – явно – в хрупких и непослушных канатах у вражеских катапульт.