Как только у меня появилась мечта о выставке с моими флористическими коллажами, параллельно с этим появилось желание непременно предлагать посетителям на выставке набор открыток с изображением коллажей. Открытки обязательно должны быть прекрасного качества профессионально сделанные. Людям на память о том, что они увидели на выставке, да и мне тоже на память о том, что я создала, но потом оно ушло от меня к новому владельцу в случае продажи. Я знаю точно, откуда эта идея возникла в моей голове.
В конце восьмидесятых начале девяностых годов прошлого века я была дружна с одним ленинградским художником Кравцовым Геннадием Трофимовичем. Знакомство началась очень просто – он предложил мне написать мой портрет. Мы много общались на самые разные темы в процессе его работы над моим портретом и знакомство постепенно переросло в дружбу. Когда он писал портрет, я восседала на старинном красивом кресле – в прошлом оно имело отношение к семье Александра Сергеевича Пушкина. Все комнаты в квартире художника были увешаны картинами, которые он создал за свою жизнь (было ему где-то за пятьдесят пять лет) и на полу в одной из комнат картины стояли плотненько прижатые друг к другу. В советские времена он был членом Союза художников СССР, заказы на его работы были у него всегда, он был успешным художником. Я лично видела несколько его картин, приобретённых у него Морским музеем, Союзом художников, церковью Святого Пантелеймона в Ленинграде. От него я узнала, что он работал при создании музея М. И. Кутузова в Польше. Он со смехом поведал мне, что тайно провёл одну ночь в кровати самого Кутузова, так ему захотелось. Он рассказал мне, что художник Илья Глазунов учился в ленинградской Академии художеств одновременно с ним и что он всегда держался особняком, никогда не принимал участия в студенческих пирушках.
Помню рассказанную им забавную историю о том, как после творческой командировки в Арктику, (он, вероятно, рисовал с натуры героев труда Арктики) была привезена в Ленинград белая медведица Машка. Одну ночь до устройства в зоопарк её нужно было продержать у кого-то дома. Геннадий Трофимович изъявил желание позаботиться о медведице, и действительно одну ночь она провела у него в квартире. А утром на цепочке и в наморднике он её выгуливал, как собачку по совершенно безлюдной набережной Фонтанки. И мне абсолютно понятно, почему набережная была без единого прохожего.
Геннадий Трофимович был великий книгочей, любил стихи. Мог читать сутками напролёт. Я не встречала ни до него, ни после него человека такого чувствительного к хорошим стихам. Если стихи трогали его душу, у него могло перехватить дыхание, могли выступить слёзы.
Однажды посреди ночи меня разбудил его телефонный звонок, он был в сильном возбуждении, ему обязательно нужно было с кем-то поделиться тем, о чём он только что прочёл. Это было стихотворение Рильке, в котором поэт опавшие осенние листья, плывущие по воде, называет «трупами листьев». Рильке написал это сравнение, Геннадий Трофимович прочёл, пришёл в восторг, и цепочка замкнулась на мне несчастной потому, что разбужена посреди ночи была именно я. Тогда я вовсе не оценила той замечательной метафоры Рильке, но запомнила это крошечное происшествие надолго. А Геннадий Трофимович вообще, может, подумал тогда, что звонит днём, а не ночью: наши белые ночи в Ленинграде – это удивительное явление, порой непонятно ночь сейчас или день. Другой раз тоже белой ночью Геннадий Трофимович позвонил мне и сказал, чтобы я собрала детей для похода в кафе «Мороженое», и очень удивился, что ни одна мороженица сейчас не работает потому, что на дворе глубокая ночь. А однажды он передал мне, переписанное им стихотворение Надежды Тэффи просто так, на память от него. Стихи были действительно чудные, мне они тоже очень понравились. Переписаны они были его чрезвычайно красивым каллиграфическим почерком. Сейчас такого красивого почерка не встретишь. Виноваты компьютеры – мы перестали писать руками, мы только печатаем на компьютере. Позже, Надежда Тэффи стала одной из самых моих любимых писательниц, несколько её книг я взяла с собой из России в Америку, как нечто самое ценное, без чего невозможно обойтись. А стихотворение с листочка бумаги мне довелось впоследствии прочитать вслух перед собравшимися людьми над могилой Геннадия Трофимовича. Стихи были очень грустные, о смерти.
«Он ночью приплывет на чёрных парусах
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною,
И скажут — «Вот луна играет на волнах»...
Как чёрный серафим три парные крыла,
Он вскинет паруса над звездной тишиною!
Но люди не поймут, что он уплыл со мною,
И скажут — «Вот она сегодня умерла».
Дело в том, что, когда распался Союз, исчез с ним вместе Союз художников СССР, а это значило, что рухнул и размеренный упорядоченный образ жизни советского художника Геннадия Кравцова с постоянными заказами на его творчество, пришла беда в его жизнь. Его востребованность улетучилась, нужно было как-то приспосабливаться, выживать. Портреты знатных сталеваров, нефтяников и прочих героев былых времён стали никому не нужны. Организация выставок раньше лежала на Союзе художников, теперь нужно было заниматься всем самому. А он мог только писать картины. Больше ничего. Однажды он с грустью и тихой завистью сказал мне, что одному из художников его круга крупно повезло: его жена - истинная бизнес леди, она взяла на себя организацию его выставок и делает это довольно успешно. Сказал мне, что недавно в Пушкине была очередная выставка этого художника и, грустно вздохнув, он добавил, что тоже хотел бы сохранить все свои собственные картины в виде набора открыток, что сделала та бизнес леди с картинами её мужа.
Его маленькая несбывшаяся мечта получила неожиданное продолжение теперь уже в моих мечтах. Кто бы мог об этом подумать! Когда я слушала Геннадия Трофимовича, я и представить не могла, что когда-нибудь я тоже буду мечтать о наборе открыток с моими коллажами – я была тогда рядовым бухгалтером на заводе. Он нередко изумлённо восклицал по поводу моего образа жизни или какого-либо другого человека, поле деятельности которого было далеко от творчества. Говорил он примерно так: « Как это возможно? В семь двадцать утра ты на заводе, затем работаешь, целый день с цифрами на бумажках, в четыре часа заканчиваешь работу, идёшь домой. Скукота. И так изо дня в день, изо дня в день. Ни полёта фантазии, ни творчества, ни вдохновения. Всё по времени, всё одно и то же повторяется каждый день. Ужас! Мой родной брат, я признаю, он классный инженер, технарь до мозга костей, но он прочитал за всю жизнь единственную книгу «Чингиз хан», как такое может быть. Кошмар!» На что я иногда робко пыталась возражать, что чтобы быть творческим человеком необходимо обладать как минимум способностями, а как максимум талантом. Однажды, с иронией сказала ему, что если бы я даже в точности повторила бы всё, как делал Сергей Есенин, то есть сначала ушла бы в запой, потом бы вышла из запоя, затем навела бы порядок на рабочем столе, украсила бы его цветами, села бы за этот стол, то я всё равно не смогла бы написать ни одной строчки таких гениальных стихов, какие написал он. К тому же, замечу мимоходом, я бы никогда не написала «Но, если черти в душе гнездились, значит, ангелы жили в нём.» Это всё-таки мужская логика. Вот она, какая оказывается! А сколько иронии по поводу женской логики.
У моего портрета, который писал Геннадий Трофимович неординарная судьба. Художник начал писать его, когда старая эпоха, эпоха социализма уже умирала, затем начались «лихие девяностые» так стремительно изменившие судьбы многих людей. Выживали все, как могли, можно, наверное, тома написать о том, чем занимались артисты, учёные, писатели, художники и вообще все, чтобы выжить в новых условиях жизни. Многие не смогли приспособиться.
Помню, однажды моя младшая дочка, не вернулась вовремя домой из школы. Я была, конечно, и встревожена и зла на неё. Но когда она, наконец, пришла домой и рассказала мне причину её задержки, успокаивать пришлось мне её. Оказалось, что они с её лучшей подругой зашли домой к этой подруге и стали свидетелями ужасного зрелища: они увидели повесившегося отца подруги. На столе была оставлена записка о том, что он не знает, как жить дальше, что он не способен кормить семью и поэтому он решил добровольно уйти из жизни. Бедные детки! Они первые обнаружили труп. Это были ужасные реалии тех дней.
Геннадий Трофимович тоже не смог приспособиться, он застрелился. Мой портрет остался незаконченным. Предполагалось, что портрет будет представлен на выставке, как обычно организованной Союзом художников. Но исчезло всё – и страна Советский Союз, и весь уклад жизни, связанный с ней. Мой незаконченный портрет я выкупила у семьи Геннадия Кравцова уже после его смерти, он висит у меня в квартире в Петербурге как память о моём друге и как немой свидетель эпохи перемен.
Ах, Геннадий Трофимович, Если бы Вы только могли видеть меня сейчас! Моя жизнь наполнена до краёв радостью творчества, я стала садовым дизайнером, художницей – флористом и писательницей. Я теперь знаю, что такое вдохновение. Как бы мне хотелось о многом поговорить с Вами сейчас.
Я бы рассказала Вам, как я использую законы калористики при благоустройстве сада. Наверное, Вам было бы интересно, узнать, что садовые дизайнеры работают с цветом точно также как художники при написании картин. Также как художники, садовые дизайнеры оперируют такими понятиями, как законы гармонии, композиции, перспективы. Я, например, в этом сезоне очень люблю такое сочетание в растительных композициях, как сочетание пурпурного, оранжевого и серебристого цветов. Я знаю и использую правило о том, что если хочешь зрительно раздвинуть границы сада, то на границе нужно высадить кусты с серой или серебристой листвой; растения жёлтого цвета кажутся всегда ближе, чем они есть на самом деле; если посадить аллею с уменьшающейся высотой растений в ряду, то это создаст впечатление искусственной перспективы, той самой перспективы, без которой не обходится написание любой картины. При создании группы растений я, следуя законам гармонии, использую правило «золотого сечения» и многое, многое другое. Один английский садовый дизайнер Кристофер Ллойд начал проектировать цветники, сочетая цветы розового и оранжевого цветов. Все специалисты в садовом дизайне дружно назвали его «хулиганом ландшафтного дизайна», несмотря на его заявление, что он взял это из природы. Мы бы с Вами непременно обсудили бы и это.
Я обожаю творить в моём саду. Я сама его спроектировала и сделала. Сад получился очень красивым. Теперь я черпаю из него вдохновение, я начала писать картины растениями – засушиваю, всё, что подлежит засушиванию и создаю из них флористические коллажи. Растения в засушенном виде – это моя палитра. Это безумно интересное занятие - использовать такую необычную палитру для воплощения моих идей. Оказывается, я наделена и творческим воображением и фантазией, просто настало время и всё это проявилось у меня. Помимо меня некоторые местные художники, фотографы приходят за вдохновением в мой сад. Я этому очень рада. Журналистка, написавшая статью в местной газете о выставке моих коллажей, пообещала написать ещё одну статью о моём саде. Будущей весной статья должна выйти здесь в Америке в журнале для садоводов. Я счастлива.
А ещё мне нравится излагать свои мысли на бумаге. Очень интересный процесс. Осталось только выяснить нравится ли то, что я пишу людям. Недавно я увидела по телевизору интервью с одной писательницей, которая сказала, что она не может не писать, но так получается, что она «пишет в стол». Как это грустно! Я так не хочу. Я морально готова писать только ради одного человека, которому придётся по душе то, о чём я пишу, но только не «в стол».
Однажды я услышала рассказ Василия Ланового о гастролях его театра с пьесой «Дядя Ваня» в Японию. Для артиста сам факт приглашения театра именно с этой пьесой был довольно поразительным – неужели японцам интересно узнать о проблемах некоего дяди Вани из России прошлых времён. Василий Лановой даже спросил об этом у устроителей этих гастролей. На что один человек с японской стороны ответил: «А вдруг одному единственному человеку уже удалось прочувствовать или ещё предстоит прочувствовать то, что пережил дядя Ваня? Вот ради этого единственного человека они и устроили показ в Японии пьесы «Дядя Ваня».
Впрочем, читатель, который обожает то, что я пишу, у меня уже есть – это мой папочка. Пока я «очень популярная писательница среди моего папы». Однажды он попросил меня никогда не ругать Россию в своём литературном творчестве. Я успокоила его, сказав, что зачем же мне ругать Россию, если я её, как говорили раньше на Руси женщины мужчинам, жалею. Не говорили «люблю», а именно «жалею». Я жалею Россию. Как же её можно ругать?!
Какое удивительное слово, если прислушаться к его звучанию «от-крыт-ка», созвучно словам «открыть», «открытие». На каждой открытке можно запечатлеть, сохранить мои маленькие открытия. Ведь в процессе создания каждой моей картины я всегда переживаю какое-нибудь маленькое открытие для себя.
Вот высушенный лист овальной формы «претворяется» на картине, что он холм, а его прожилки - это линии разметки полей на холме, причём линии сходятся на горизонте, как и полагается. А это всего лишь обыкновенный лист.
Вот пушинки одуванчиков на чёрной бумаге «претворяются», что они семь звёзд из созвездия Большой Медведицы в чёрном ночном небе.
Вот лепесток лилии «претворяется» тончайшим газовым шарфиком, колыхающимся по ветру на шее у красотки.
Вот хрупкие, полупрозрачные лепестки мальвы «претворяются» крыльями бабочки.
Вот лепестки розы, которые «претворяются» шёлком кимоно прекрасной юной японки.
Вот жёлто-оранжевые лепестки лилии «воображают», что они – языки пламени. Только бы не сожгли мою картину!
Вот высушенная звездчатка, травка вовсе не из «благородных», попросту сорняк. А какое у неё причудливое переплетение травинок, какой красивый узор! Я бы, наверное, потратив три дня, не смогла бы придумать такой изысканный узор.
Вот огромный лист кoлоказии, народное названье которого слоновьи уши, за схожесть с огромными ушами слона. У меня на картине части этого листа хватило, чтобы на картине появилась планета для Маленького Принца. Он живёт на этой планете, старательно ухаживает за своей капризной розой потому, что считает что «мы в ответственности за тех, кого мы приручили». Был себе лист как лист, как многие другие. А после смерти стал планетой. Ничего себе реинкарнация!
А вот - жёлтые рудбекии. Они никого не изображают и ничем не «претворяются». Они сами по себе. Но они так рады, что находятся в такой приятной компании с белыми цветами нивяника, синими цветами салвии да ещё на красной бархатной бумаге, что кажется, они просто сияют от счастья и от них не оторвать глаз. На этой картине обёртки от кукурузных початков просто лопаются от гордости – они изображают цветочную вазу из тончайшего фарфора цвета слоновой кости.
В каждой картине моё маленькое открытие. Хорошо бы их все сохранить на открытках.
Когда люди покупают мои коллажи, я испытываю двойственное чувство – с одной стороны, это говорит о том, что моё творчество востребовано и я этому, конечно, рада, но с другой стороны моё творение навсегда уходит от меня, у меня его больше не будет, от этого испытываешь грусть. И всё же, мне не жаль поделиться моими открытиями с кем-то. Пусть все мои картины обретут новых хозяев, которые будут любоваться ими. А иначе, зачем это всё – творчество, вдохновение, поиски, находки, озарения, открытия? Я не буду грустить о моих произведениях при расставании. Ну, разве что так, слегка. И создам новые. А на память об ушедших от меня картинах со мной останутся открытки. По-моему замечательная идея, хотя и не моя.
Луизиана, США.
2010 г.