Часть 4.
Начало Первой Мировой.
Труды, подвиги, герои
Незадолго до войны, в 1913 году, войны большая делегация Российской империи была приглашена в Германию, на празднование 100-летия знаменитой «битвы народов» под Лейпцигом. В составе делегации был и протопресвитор Русской армии Г.И. Шавельский:
«Возвращаясь из Лейпцига, мы делились впечатлениями. Большинство сходилось в том, что Германия представляет могучую своей стройностью, порядком и единодушием силу, страшную для нас. Ген. Некрасов был другого мнения.
— Вы, господа, не понимаете немца, — говорил он, — у него всё держится на правиле, порядке, системе, шаблоне. Но тут-то и есть слабая его сторона. Начни противник действовать, вопреки правилу, системе, — немец растерялся — и пропало дело. Так мы и будем воевать и разобьем, господа, немца.
«Система» ген. Некрасова, к несчастью, очень часто применялась нашими генералами (думаю, что независимо от его совета), но, к сожалению, чаще давала очень плохие результаты. Удачно ли применял сам ген. Некрасов свою систему, — не знаю. Но об успехах его в этой войне не было слышно, а в начале революции он был убит солдатами».
Порой - просто поражаешься количеству откровенных ДУРАКОВ на генеральских должностях при последнем русском императоре…
1 августа 1914 года началась Первая мировая война.
Поначалу это вызвало взрыв народного ликования и патриотизма. Все, почему-то, были уверены, что к осени война закончится, офицеры гвардейских полков размышляли, брать ли парадный мундир для марша по Берлину с собой, или заказать его доставку к параду в столице неприятеля.
Вот что вспоминал об этих днях Г.И. Шавельский:
«Патриотическое настроение в народе росло, как и ненависть к немцам. В Петербурге, на Морской, толпа разгромила здание немецкого посольства. Германский посол уехал из России. Жена его, бывшая в хороших отношениях со многими русскими, оставила свои драгоценности в Эрмитаже. Ее знакомые рассказывали мне, что перед отъездом у нее в разговоре с одной из фрейлин Двора вырвались слова: «Бедный Государь! Он не подозревает, какой конец ожидает его». Она была уверена, что Германия разгромит Россию, что затем начнется в России революция, во время которой погибнет Государь. Но она надеялась, что во время революции Зимний Дворец, как необитаемый, и Эрмитаж, как сокровищница, не пострадают.
Воинственный пыл и какой-то радостный подъем, охватившие в ту пору весь наш народ, могли бы послужить типичным примером массового легкомыслия в отношении самых серьезных вопросов.
В то время не хотели думать о могуществе врага, о собственной неподготовленности, о разнообразных и бесчисленных жертвах, которых потребует от народа война, о потоках крови и миллионах смертей, наконец, — о разного рода случайностях, которые всегда возможны и которые иногда играют решающую роль в войне.
Тогда все — и молодые и старые, и легкомысленные и мудрые — неистово рвались в это страшное, неизвестное будущее, как будто только в потоке страданий и крови могли обрести счастье свое. Такое настроение не ослабевало в течение нескольких месяцев войны, пока не обнаружились на фронте потребовавшие множества жертв недочеты наши. Месяца через два-три после начала войны, когда фронт, особенно Северо-западный, уже перенес много испытаний, когда обнаружилась и мощь противника, и наша неподготовленность, когда будущее войны перестало представляться безоблачным, — вдруг в это время по фронту пронесся слух, будто Императрица склоняется к миру с немцами. И этот слух смутил всех гораздо более, чем предшествовавшие ему страшные неудачи на фронте. Под влиянием общего настроения я должен был написать Вырубовой письмо, где просил ее всеми силами влиять на Императрицу, чтобы отклонить ее от мысли о преждевременном мире.»
Обратите внимание на следующее:
- с началом войны толпа в Петербурге громит германское посольство. При полном попустительстве русской полиции и в нарушении всех международных норм. Ничего, кроме вреда, это России не принесло, а Германии дало лишний повод заявить о «русском варварстве»;
- удивительное пророчество жены германского посла Пурталеса о судьбе русского императора и революции в России. Её же наивные надежды на сохранность своих драгоценностей в Эрмитаже;
- интересно, что ВПЕРВЫЕ слух о том, что Императрица склоняется к миру с немцами появился и широко распространился по фронту (!!!) ещё осенью 1914 года.
Шавельский, тем временем, прикладывает много сил для того, чтобы наладить работу военного духовенства на фронте, с учётом опыта и ошибок русско-японской войны.
Некоторые вопросы удавалось решить положительно. Особенно большую помощь ему оказала бессарабская епархия во главе с архиепископом Платоном, которых он особо отмечает в своих мемуарах:
«Как только был получен манифест о войне, архиепископ Платон немедленно разослал этот манифест по всем церквам своей епархии, с призывом к духовенству напрячь все свои силы к оказанию моральной и материальной помощи воинам и оставшимся их семействам. В Кишиневе же он немедленно сформировал Комитет под своим председательством, в который между прочим вошли энергичные пастыри: протоиерей Николай Лашков и священник Василий Гумма.
Первым делом этого Комитета была отправка 29 добровольцев-священников для безвозмездного служения на театре военных действий. Эти священники были, по предложению архиепископа Платона, избраны самим же духовенством: каждый округ избрал из своей среды одного священника. Прежде, чем выехать на войну, они прошли под руководством врача Ф. Ф. Чорбы десятидневные курсы по оказанию первой помощи раненым. А затем, 25 августа 1914 года, после молебна и напутственных наставлений Владыки, они, во главе с архиепископом Платоном и губернатором Гильхемом, двинулись на вокзал. Весь священнический отряд был разделен на 4 части по числу мест назначения: Вильно, Брест, Пинск и Бердичев.
Для раненых и больных воинов, по стараниям архиепископа Платона, был открыт в г. Кишиневе, в здании духовной семинарии, епархиальный лазарет на 180 кроватей. Сам архиепископ постоянно следил за работой в лазарете».
Надо подчеркнуть один важный момент: эти добровольцы-священники отправились на войну БЕЗВОЗМЕЗДНО, это при том, что по словам Шавельского, священники имели тогда в армии «казенное и очень хорошее содержание».
Эти Бессарабские пастыри-добровольцы «развивают богатую деятельность с большим усердием». «Некоторые из присланных потом геройски окончили свои дни на войне. Так, о. Григорий Ксифти умер от тифа, заразившись при напутствии больных воинов; о. Александр Тарноруцкий 14 октября 1914 г. был смертельно ранен вражеской пулей в момент, когда во главе полка с крестом в руке бросился в контратаку против неожиданно напавшего неприятеля. О. Иоанн Донос был убит в гражданской войне в январе 1920 г., будучи священником Гренадерской дивизии. Он был поднят на большевистские штыки. Я всегда с особой отрадой вспоминаю священников этого Бессарабского духовного отряда — скромных, воспитанных, дисциплинированных, толковых и в то же время самоотверженных, составивших прекрасное ядро в разросшемся до чрезвычайных размеров институте военного духовенства на Великой войне» - вспоминал о них Шавельский.
По инициативе же архиепископа Платона в г. Кишиневе, в архиерейских зданиях, в ноябре 1914 г. было открыто Трудовое братство портных монахов и городских портных для шитья теплой одежды для находящихся на позициях воинов. Больше ста портных, преимущественно евреев, приняли участие в этом Братстве.
«В 1915 г., по мысли архиепископа Платона, был устроен приют (на 50 чел.) для воинов-инвалидов, на содержание которого Духовный Комитет отпускал ежемесячно по 2000 рублей.
В течение всей войны архиепископом Платоном беспрерывно посылались на театр военных действий вагоны со всяким нужным для воинов добром. На мое имя было прислано 15 или 16 вагонов. По имеющимся у меня сведениям, возглавлявшимся архиепископом Платоном Бессарабским духовным комитетом только в сентябре и октябре 1914 г. всего было отправлено 10 тысяч простынь, 500 одеял, 120 тысяч перемен белья. В последующее время беспрерывно шла отправка. И чего только ни отправлялось! Ковры, наволочки, простыни, подушки, одеяла, белье, чулки, тулупы, перчатки, нитки, иголки, ложечки, окорока, чай, сахар, табак, лимоны, вино и пр. До половины ноября 1914 г. отправлено воинам 105 тысяч рублей, а в начале 1915 г. 150 тысяч рублей. Не забывалась и духовная пища: было выслано 10 тысяч Евангелий, 100 тысяч брошюр религиозно-нравственного и патриотического содержания».
Раз уж речь зашла о подвигах военного духовенства на Великой войне, приведём несколько примеров их доблести, отваги и самоотверженного выполнения своего долга.
«Протоиерей 7-го Финляндского стр. полка Сер. Мих. Соколовский, прозванный французами (вторую половину войны он провел на французском фронте) за свою храбрость «легендарным священником», дважды раненый, во второй раз с потерею кисти правой руки, совершил такой подвиг: 7-му Финляндскому полку на австрийском фронте нужно было разрушить неприятельское проволочное заграждение. Было сделано несколько попыток, с большими потерями, но успеха не было. Охотников не находилось на новые попытки. Тогда вызвался о. Сергий.
— Ваше ли это дело, батюшка? — ответил ему командир полка.
— Оставим, г. полковник, этот вопрос, — возразил о. Сергий. Полк должен уничтожить заграждения... Почему же я не могу сделать это? Это же не убийство.
Командир полка дал разрешение. О. Сергий отправился в одну из рот.
— Кто со мной рвать заграждения? — обратился он к солдатам. Вызвалось несколько десятков человек. Он облек их в белые саваны, — дело было зимой, — и, двинувшись под покровом ночи, разрушил заграждения. Георгиевская Дума присудила ему за это орден Георгия 4-й степени».
С одной стороны, батюшка, конечно, молодец и герой, а с другой – то, что кроме него, лица духовного звания, в полку больше не нашлось добровольцев для разрушения проволочных заграждений – не украшает его бойцов…
Другие примеры доблести священника:
«9-ый драгунский Казанский полк должен был двинуться в атаку на австрийцев. Раздалась команда командира полка, но полк не тронулся с места. Жуткая минута! Вдруг вылетел на своей лошаденке скромный и застенчивый полковой священник о. Василий Шпичек и с криком: «За мной, ребята!» понесся вперед. За ним бросилось несколько офицеров, а за ними весь полк. Атака была чрезвычайно стремительной; противник бежал. Полк одержал победу. И о. Василий был награжден Георгием 4-й степени.
16 октября 1914 года геройски погиб священник линейного заградителя «Прут», иеромонах Бугульминского монастыря, 70-летний старец Антоний (Смирнов). Когда «Прут» во время боя начал погружаться в воду, о. Антоний стоял на палубе и осенял Св. Крестом свою паству, в волнах боровшуюся со смертью. Ему предлагали сесть в шлюпку, но он, чтобы не отнять место у ближнего, отказался. После этого он спустился внутрь корабля и, надев ризу, вышел на палубу со Св. Крестом и Евангелием в руках и еще раз благословил своих духовных чад, осенив их Св. Крестом. А затем вновь опустился внутрь корабля. Скоро судно скрылось под водой…
Из оставшихся в живых героев-пастырей 14 были награждены офицерскими георгиевскими крестами 4-й степени. За всё время существования Георгиевского креста, от Императрицы Екатерины II до Великой войны, этой награды было удостоено всего 4 священника. А во время этой войны — 14. Каждый из этих 14-ти совершил какой-либо исключительный подвиг.
Кроме того, более 100 священников были награждены наперсными крестами на георгиевской ленте. Для получения этой награды также требовался подвиг».
Вечная память этим, забытым ныне, героям.
Однако отдельные подвиги самых героических священников мало влияли на общее настроение русского воинства и особенно запаснЫх, число которых, в Действующей армии, росло не по дням, а по часам. Их боеспособность, зачастую была невысокой.
Первая катастрофа с русской армией произошла в Восточной Пруссии, где погибла 2-я Армия генерала Самсонова. Вот как отразилась она на настроениях в русской Ставке:
«17-го августа утром (в 10 ч.) я, идучи в свою канцелярию, помещавшуюся около вокзала, встретил прогуливавшегося (что было очень редко) по садику, вдоль поезда, великого князя. Он окликнул меня.
— Получены ужасные сведения — почти шепотом сказал он мне, когда я подошел к нему, — армия Самсонова разбита, сам Самсонов, по-видимому, застрелился. От генерала Рененкампфа — никаких известий, и с ним, может быть, то же — он далеко зарвался. Что дальше будет, — один Бог знает. Может быть очень худо: с поражением и Рененкампфа у нас не станет сил, чтобы задержать немцев; тогда для них будет открыт путь не только на Вильну, но и на Петербург... Молитесь! А о сказанном мною не говорите никому…
Кошмарны были следующие дни. В штабе носились неясные слухи, что что-то неладно на фронте, но толком никто, кроме чинов оперативного отделения, конечно, упорно молчавших, ничего не знал. Я не смел ни с кем поделиться страшным горем, буквально раздиравшим мою душу, и даже должен был казаться бодрым и веселым. Великого князя я не смел расспрашивать о положении дела, а он за обедами и завтраками лишь урывками, незаметно для других, взглядами и жестами показывал мне, что дело худо и что остается одна надежда на Бога. Сам он переживал в эти дни большие страдания. Страшная неудача тем более волновала его, что он не знал, как отнесется к ней Государь. Но вот Государь ответил телеграммой. К сожалению, я не смогу передать буквальный текст ее, но прекрасно помню общий ее смысл: «Будь спокоен; претерпевший до конца, тот спасен будет». Как только была получена телеграмма, великий князь тотчас позвал меня к себе.
— Читайте! — сказал он, протягивая телеграмму.
Я прочитал и прослезился. Телеграмма меня сильно тронула.
— Добрый Государь! — сказал я.
— В нашем положении его добрые слова — огромная поддержка, — ответил великий князь.
Кажется, 30 августа в штабе уже официально знали и открыто говорили о катастрофе. Теперь общее настроение стало ужасным.»
Шавельский откровенно пишет и о том, что далеко не все военные священники достойно вели себя в боевой обстановке. Вот что он увидел, например, в 1915 году:
«Шел отчаянный бой под Варшавой. Объезжая боевую линию, я подъехал к расположенному у большой дороги госпиталю. Работа там кипела. Всё время прибывали повозки с ранеными. На крыльце сидел упитанный, простоватого вида батюшка, весело беседовавший с сестрой. Он меня не узнал, ибо на мое приветствие ответил небрежным: «Здравствуйте», не сдвинувшись с места. Я прошел в госпиталь. Там был настоящий ад: стоны, крики, предсмертные хрипы. У дверей лежал фельдфебель с распухшей, посиневшей ногой, не соглашавшийся на ампутацию. Я его убедил. Потом попросили меня причастить нескольких умирающих.
— А что же ваш священник делает? — спросил я.
Врачи в один голос, с нескрываемым озлоблением ответили:
— Ничего он не хочет делать.
Я вышел из госпиталя. Священник, оказавшийся иеромонахом какого-то монастыря, продолжал весело беседовать с сестрой.
— Я — протопресвитер, — обратился я к нему. Иеромонах вскочил.
— Вы затем сюда приехали, чтобы развлекаться с сестрами? Сегодня же убирайтесь отсюда! Армии такие не нужны.
Никакие просьбы не изменили моего решения.
— Сегодня же, — обратился я к главному врачу, — отправьте его в Варшаву. А к вам сегодня же прибудет другой.»
Трагикомический случай произошёл с главой военного духовенства Черноморского флота:
«Благочинным Черноморского флота в 1915 г. состоял настоятель Севастопольского морского собора, кандидат богословия, протоиерей Роман Медведь. Это был очень своеобразный человек. Очень начитанный и умный, столь же настойчивый, он всё время хотел быть величавым и важным: и в движениях, и в поступках, и в речи.
Говорил медленно, всегда наставительно и серьезно; казалось, что каждый жест его руки, каждое движение его мускула на лице были рассчитаны, чтобы произвести впечатление. Нечего уже говорить о совершении им богослужений, где он совсем становился «святым».
Такое важничанье не совсем гармонировало с наружным видом о. Медведя: маленького роста, очень моложавый (хотя ему шел 40-й год), безбородый, что его еще более молодило, — он не подходил для той роли, которую брал на себя, и одним казался смешным, а другим — несимпатичным. На этой почве у него в Черноморском флоте среди офицеров было много противников. Последние, впрочем, имели и другой повод для негодования против него.
О. Медведь всё же умел подчинять других своей воле. Так, ему удалось совершенно завладеть сердцем очень доброго и симпатичного, но слабовольного командующего Черноморским флотом адмирала Эбергардта. Дело дошло до того, что во флоте начали повторять: флотом командует не адмирал Эбергардт, а протоиерей Медведь.
Однажды протоиерей Медведь попросил у адмирала Эбергардта позволения совершить на одном из военных кораблей поход до Батума и обратно для лучшего ознакомления со службой священника на корабле. Адмирал, конечно, разрешил.
Офицеры корабля, на котором пришлось плыть о. Медведю, оказались не принадлежащими к числу его поклонников. Это обнаружилось сразу: войдя в отведенную для него каюту, о. Медведь увидел повешенного за хвост к потолку игрушечного медведя. Беседы за столом то и дело сводились к охоте на медведей и т. п. Но как на беду, корабль был застигнут в пути бурей, а о. Медведь оказался подверженным морской болезни. Офицеры потом рассказывали: «В естественной истории это был, вероятно, первый случай, что медведь ревел белугой».
И смех и грех, как говорится…
На фото: полковой священник
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/02/10/334