Я пришла в седьмой «Б» новенькой, и Томка первая подошла знакомиться. Она улыбнулась всеми теснящимися на лице веснушками, тряхнула размашистым «каре» рыжих волос и провела к свободной парте.
Не знаю как Тома, а меня к ней потянуло с первых дней. Тихая и стеснительная, я уютно прислонилась к её раскованной общительности.
В класс она влетала. Шумно хлопала портфель на парту и, не раздеваясь, могла всех пригласить к окну, полюбоваться очередным своим открытием. Мы должны были непременно разглядеть невзрачный сук, и согласиться с его похожестью на какое-либо животное, или листья, которые шевелились в луже, принять за ползущих жуков.
- Ну что ты сидишь, как бабуля, пойдём прогуляемся, - вытягивала из-за парты меня Тома на переменах.
В её восторженных глазах играли озорные зелёные искринки, отсвечиваясь лукавинкой в каждой веснушке. Живая и подвижная она, как юла, носилась по классу, разбрызгивая капельки радости.
Томка могла сотворить радость из чего угодно: из осеннего листочка, залетевшего в окно, из причудливых облаков, из новой открытки, и из обыкновенного слова «привет». Она его произносила так, будто вдохнула в тебя свежесть.
Пока шла к доске, Томка очень комично, в точности, копировала чью-либо походку. Мы с удовольствием слушали её пересказ домашнего задания. Вперемежку с темой она вносила в рассказ частички юмора с шаловливой иронией. Даже спокойная, строгая староста класса не могла удержать улыбку. Сама Томка умела быстро собраться, сделать строгое лицо, а мы продолжали смеяться. И доставалось нам чаще, чем ей. Впрочем, учителя и сами старательно прятали улыбки.
Изменилась Тома как-то вдруг, сразу, будто перешагнула какую-то невидимую грань, и уже оттуда, из другой, незнакомой плоскости, непривычно молча, наблюдала за нами. Она замкнулась, стала уединяться. На вопросы отвечала нехотя, или совсем отмалчивалась. Обычно Тома дожидалась всех, кто жил в её районе, и они уходили вместе дружной говорливой гурьбой, и было очень странно теперь видеть, как Тома старается уйти одна, незамеченной. Приходила задолго до уроков и тихо сидела в пустом классе. Мы не узнавали её. Без Томиных улыбок и затей класс казался пустым, будто вынесли из него что-то главное.
Взволнованные, мы, особенно девочки, не могли понять что с ней и, как осиротевшие, бегали рассказывать классной о новых странностях в поведении Томы.
Нам было известно, что обеспокоенные родители провели медицинское обследование дочери. Но диагноз специалистов «здорова» ещё больше тревожил класс.
Через недели две Томка погибла. Её сбила грузовая машина, когда она возвращалась вечером из школы. И я вспомнила, как накануне Тома выбегала из класса, не ожидая попутчиков, не реагируя на окрики, будто опаздывала, будто никого не хотела брать с собой.
Хоронили её всем классом. По очереди несли крышку гроба. Девочки плакали.
В толпе взрослых то и дело слышалось для нас непонятное, таинственное: чувствовала девочка смерть ….
Не стало больше Томки. Притихший класс долго приходил в себя.
С тех пор верю в предчувствия, и тому, что человек не знает ни своего времени, ни своего часа. Если бы Тома в тот день задержалась бы и вышла из школы тогда, когда та машина была бы далеко, осталась бы она жить? Или смерть всё равно её настигла бы в те дни?
Много чего происходило по жизни. Лица из школьных лет поблекли в памяти, стёрлись. Но Томку, весёлую и искрящуюся, вдруг резко изменившуюся, потухшую, грустную, помню.
Она успела одарить не растраченной радостью, появлявшейся ниоткуда, рождавшейся просто так. Внесла в наши детские души по солнышку. Оно греет и сейчас. Только Томки нет, Тамары Зобовой.
Не растит она детей, не нянчит внуков …