Сейчас она ругала себя, что не удосужилась утром пересчитать собак. Действительно, Джойс абсолютно прав, возведя в литературный прием принцип исключительной достоверности деталей. Только так можно сотворить основной фокус, заставив вначале проделать привычный путь с узнаваемыми поворотами и пересечениями, и при все возрастающем послушании ведомых, картину переправить на свой лад так, чтобы не только не возникло подозрений, а наоборот росла уверенность, что с самого начала одна лишь голая правда. Никаких фокусов – чудо, сотворенное на глазах. Полная достоверность деталей – условие простое, но непременное, и гениальное в своей простоте.
Да, по крайней мере, тех собак, которых лицезрела в течение минут четырех, находясь в трех метрах от них на троллейбусной остановке, нужно описать с точностью научного протокола.
Так: 2 черных, несомненно, кобеля, 1 – несомненно, сучка, немолодая невысокая гладкошерстная белесая, с уверенными черными глазами на острой морде, и ее подросший выводок - четыре схожих с матерью псинки, но заметно мельче ее.
И теперь вспомнить стаю, расположившуюся на пригорке с обратной стороны бетонного сооружения с бетонной же звездой, установленного в честь славного пути 41-45 годов третьей ударной армии.
Да, основная собачья стая группировалась там. Сколько же их там было?
При ней они раза три пускались хором в лай, и, оглядываясь в их сторону, белесых собак она там не заметила, сплошь черные и темно-серые с подпалинами псы.
В числе гораздо больше обычного, потому что было еще не позднее утро, и они голодные вышли на круг, ожидая своих постоянных благодетелей с пакетами, набитыми собачьей снедью.
Да, в этой группе собак не менее двенадцати было точно.
И он, перемещающийся по 15-20 квадратным метрам в угловой части газона, отороченного старым кустарником с одной стороны, а с другой примыкающей к новому черному забору с нарядными металлическими клепками в два ряда по каждой трехметровой тесине. Он в своем васильковом комбинезоне с коротковатыми штанинами и грязным пузом, но прямой и властный, с бархатной бронзово-коричневой мордой. Шарпей – изгой.
Он стал притягивающим центром, резким цветовым пятном живописной композиции, он заставлял наблюдателя схватить глазом и ее периферию:
- четкие линии нехилых особняков с другой стороны круга,
- и сложную ломкую линию разноуровневых крыш и застекленных выступающих кубов зимних садов поверх черного забора с клепками.
Уже вне данной композиции, но достоверности ради, следовало бы описать еще и весь открывающийся с троллейбусного круга обзор. Заодно заполнилась бы пауза изумления после упоминания о заблудшем шарпее в комбинезоне.
Но каждый бывающий в Серебряном Бору, это сделает самостоятельно безо всякого труда, потому что зоркости глаз благоприятствует непременный возглас: «помнишь, тут были (три, пять ...двадцать пять) простых деревянных домиков за простыми штакетниковыми заборами в метр двадцать, а сейчас, смотри, пускают половую доску, никак не менее трех метров.
Впрочем, это отдельное сказание о Серебряном Боре. Или как тут наштамповано на серебристых транспарантах «заповедный лес», следовательно, и сказание о заповедном лесе. К сведению: в таких транспарантах еще следует список запрещений для гуляющих. Это, очевидно, особо раздражающее обстоятельство для обосновавшихся здесь радетелей экологии, наползающих на указанный лес с неотвратимостью танкового наступления.
Но, вернемся к главному герою – разодетому в васильковый комбинезон красавцу шарпею.
Второе утро уикенда предполагало, что история с ним началась прошлым днем, и его чистопородная биография, несомненно, включила в себя целую беспризорную ночь на чужой территории. Он не был покусан – грациозно (насколько ему позволяла утепленная нейлоновая роба) коротко перебегал с места на место по открытому пространству, и останавливался, поднимал морду. Не лаял.
Лаяли те черные, если он чуть сокращал дистанцию между собой и ими, и тогда он чуть отбегал, останавливался, и опять высоко поднимал голову. Ошейника на нем не было, очевидно, он как-то мешал собачьему наряду, но можно было себе представить, что в руках у хозяина он так и остался вместе с катушкой повадка. Но представить себе ситуацию разлуки с хозяином было абсолютно невозможно - ну, рванул, может быть, но не заметить его хотя бы уже и точкой, но такой яркой, в полный контраст окружающих красок.
Но факт оставался фактом - шарпей в васильковом комбинезоне несколько часов вел свободную жизнь, и сейчас, видя себе подобных, был готов примкнуть к ним.
Стаи, однако, такое чудо держали под перекрестным прицелом, не позволяя шарпею ни на сантиметр сократить дистанцию. И так ему сделали одолжение (оценив, таким образом, по достоинству непрошенного гостя), отдав в распоряжение достаточно большой кусок газона.
Уже через минуту нечаянные зрители с троллейбусной остановки могли явственно уловить в поведении разряженного красавца - шарпея его недоумение по поводу сородичей –
« Я же знаю, что мне нужно в стаю, что же вы, с ума сошли? Я не вижу никакой разницы между нами».
А они – эту разницу не просто чувствовали всеми своими печенками селезенками, она для них сразу же приобрела очертания грозящей опасности.
« В чем вы видите эту опасность?» - мог бы он их спросить (и наверняка спрашивал не раз по своему) – я не могу причинить никакого вреда, меня специально для этого воспитывали.
Но вот, оказалось, что мне забыли дать урок «как преодолеть врожденный инстинкт стаи», вот и все, дайте мне с вами просто побыть, я не голоден, не отниму у вас вашей доли».
Оторваться от происходящего зрелища было невозможно, но подошел троллейбус.
Ольга Николаевна вошла в него, не переставая мысленно соучаствовать в коллизии «быть другим».
Выразилось это в том, что перед ее глазами всплыл давний теплый серенький осенний денек, с серым кустом, сплошь облепленным галдящими воробьишками. Птичий гвалт привлек тогда ее внимание еще издали, и так как шла в данном направлении, через несколько секунд почти совсем поравнялась с расквартированной птичьей стаей. И тут она не поверила своим глазам: среди серо-коричневого шевеления, оказалось радужное пятнышко, не сравнимое по цветности ни с одной деталькой окружающего ее в тот момент мира. Теперь она уже просто шла на этот осколочек радуги.
Но как всегда бывает при приближении человека, стая мгновенно вспорхнула прямо перед ее носом. И вместе со всеми, осколочек радуги воспарил к небесам. Стало все понятно: стая приняла волнистого попугайчика, невесть, как и когда воссоединившегося с дальними сородичами, но полностью усвоившего воробьиное поведение.
Тогда у нее сжалось сердце лишь оттого, что дело шло к зиме, и дальнейшая судьба теплолюбивого экзотического приемыша стаи, так или иначе, была предрешена. Но в качестве моментального снимка это видение было очаровательным. Попугайчик блистательно исполнял роль обыкновенного московского воробья, и вполне подтверждал биологический тезис приспособляемости, а стая, прямо таки демонстрировала универсальный принцип толерантности к инакосуществующим.
И шарпей в васильковом комбинезоне никакой тревоги не вызывал – день только начинается, и наверняка, хозяин уже где-то в пути, и там, на кругу счастливая встреча произойдет при скоплении улыбающихся зрителей. Возвратясь домой, все они будут рассказывать, каким хорошим настроением для них обернулась сценка спасения потерянной собаки.
А еще она думала о том, что такая коллизия может быть только скоротечной, противостояние между «другим» и «остальными» обязательно требует своего разрешения – «другой» должен исчезнуть.
И как хорошо, что есть вариант со спасением – появляется некто могущественный и переносит «другого» на родную почву, раздражение «остальных» испаряется.
Вариант полной адаптации «другого» к остальным почти всегда только теоретический – волнистый попугайчик, тем более не пример. Он из самого грустного – «другой» должен погибнуть.
Имеют ли зоологические наблюдения Ольги Николаевны иносказательный смысл? – Не думаю. Смысл прямой. Но если бы кто захотел расширить сферу аргументов, и перенести их частично на человеческие взаимоотношения, то без методы Джойса обойтись сложно, рассматривая, например, вариант спасения « другого» могущественными силами. И еще, вариант полной адаптации к остальным, наиболее распространенный среди людей, отчего-то несет грустную окраску в некоторых частных случаях. Но с другой стороны, идея толерантности к инакосуществующим оказывается у части людей вполне утилитарной, и это обстоятельство радует больше всего.