Свой санаторий
К началу февраля Татьяна успокоилась. Неприятности, вызвавшие перед новым годом сильнейший стресс, уже не казались смертельным горем, пришла и окрепла надежда, что все образуется. Как-никак стаж уже приличный, и ее возьмут, привести только себя в порядок нужно, волосы полечить и все такое (собралась даже в Таиланд, но потом раздумала, «лучше на дачу, вытащу лыжи, и еще отосплюсь – полезнее). Правда, оставалось одно дело в Москве – надумала поставить две керамические коронки на передние зубы. Пломбы, даже из хороших материалов постоянно выскакивали, надоело. «Ну и что, можно с дачи приезжать, электрички вполне приличные стали, теплые».
В хорошем настроении сняла трубку:
-- Мам, я все решила. В Таиланд не поеду, а на даче, как думаешь, не замерзну, хочу достать лыжи, и сплю я там всегда хорошо – отосплюсь, наконец. И вообще, как тетя Ляля говорит, «сделаю себе шуры- муры». Обе поняли друг друга, и весело хмыкнули.
-- Давай, доченька, все будет хорошо, я знаю, побудь на даче, кожа без косметики отдохнет, погуляешь. Кстати, зашла бы там, в администрацию, узнала бы насчет приватизации, нужно все-таки этим заняться, зимой народу, наверное, поменьше. А по поводу дороги – все, я лично больше ходить не буду, это точно пустое дело, но насчет приватизации нужно узнать, геодезистов каких вызывать, сейчас все они «ООО», узнай адреса, еще какие там справки нужно. Если бы Лизу-депутатку не послушалась, мол, потом переделывать заставят, давно можно было оформить. Даром, что каждый год в земельный отдел ходила. Но, в общем, это так, необязательно. Главное – Лялю помни .
Обе опять хмыкнули, вспомнив Лялю, мастерицу устных рассказов в семейном кругу. « Мам, я еще коронки хочу поставить, пока время есть. Твой Вадим работает? Позвони, я могу завтра, а потом буду с дачи приезжать, он же может быстро сделать».
Все решилось как нельзя лучше. Уже вечером мама перезвонила, сказав, что с Вадимом договорилась завтра на три. И по голосу дочери поняв, что Татьянино воодушевление не исчезло, еще раз подбадривая ее, повторила «давай, займись собой, словом, шуры-муры тебе, точно, необходимы».
Семейные «Шуры–Муры»
Когда-то поговорочка оказалось в обиходе после одного семейного застолья. Все старались ободрить Татьянину двоюродную сестру, от которой полгода назад ушел муж. И простую мысль, что раскисать никак нельзя, нужно беречь свои нервы, пытаться развеяться, во что бы то ни стало, Ляля, мамина сестра, облекла в форму рассказика о своей сослуживице. Ляля уморительно передавала интонации этой зрелой дамы.
Давно, после института, Ляля попала в производственный коллектив, где были одни женщины, с удивительной интеллигентнейшей 82-летней начальницей, почтение к которой трансформировалось, можно сказать, в одухотворенные взаимоотношения между самими сотрудницами. Никаких грубых слов, никаких криков, но неприятные моменты все-таки случались, и тогда в ход шли сленговые словечки, имеющие к тому, же подтекст, идущий от местных реальностей. Шура Муры (а именно так), потому что реальная Мура (Мириам Давыдовна) работала в этой конторе последние 40 лет, означало, что нужно немедленно избавиться от стресса и восстановить душевное равновесие. У реальной Муры это здорово получалось путем посещения реальной маникюрши Шуры из парикмахерской напротив, той же улицы Замоскворечья. Говорили, что Шура работала там не менее тех же 40 лет. Стрессов в жизни шумливой Муры, было выше крыши, поэтому не раз за неделю она заходила в Лялин кабинет, чтобы произнести « мне Шуру. Шура, я иду», не замечая привычной пересмешки сотрудников. Потом на ее лице появлялась напряженная таки улыбка - «вас приходится беспокоить». В маленькой комнате, где она сидела, телефона не было, просто позвонить заходила несколько раз на дню, но звонок Шуре обставлялся всегда одним и тем же образом, что действительно свидетельствовало о Мурином взводе. С подачи Муры, весь коллектив конторы, в конце концов, превратился в Шурину нормальную клиентуру с разумной периодичностью посещений.
Но каждая, в том числе и Ляля, уходя от нее, говорила примерно одно и то же - «можно понять Муру, почему бегает сюда чуть ли не два раза на дню, правда, нервы успокаивает».
И тогда, в красках передав симпатичную историю, тетя Ляля бесстрашно закончила:
-- Впрочем, вы девочки большие, и уже лучше нас понимаете пользу не только приятного маникюра для восстановления жизненного равновесия.
Я, Надюша, серьезно советую тебе встряхнуться, оглядеться по сторонам, на твоем бывшем благоверном свет клином не сошелся.
Татьяна тогда больше из озорства, и поняв, что у Надежды кризис, как говорится, миновал, и можно уже чуть тряхнуть сестрицу, театрально произнесла:
-- Что я слышу, наша тетушка толкает, тебя Надежда, в лоно беспутства. Тетя Лялечка, как же можно, мы от тебя всегда слышали другое – с головой уйти в диссертацию, отправиться в экспедицию, хранить женское достоинство.
-- Татьяна, перестань ерничать - вступилась мать. – « Это ты у нас непонятно кто, а Надюша нормальная молодая женщина, и Ляля правильно говорит в том смысле, что нечего от естества бегать, и легкое кокетство, интерес к себе, замеченный в глазах мужчины очень даже поднимает настроение».
Вообще, это был первый случай, когда взрослое поколение, допустило с «девочками» (как числились в этой семье 5 двоюродных между собой сестер от 26 до 34 лет) подобные разговоры. Но отчего- то развивать единение не хотелось, и Татьяна одна за всех подытожила « В общем, да здравствуют шуры-муры как средство оздоровления организма, и пойдемте пить чай. Но мне твоя Мириам Давидовна без сексуального налета понравилась больше, я за чистый маникюр, ну, и может быть, за парную с бассейном».
Своенравная
С Татьяной взрослые связываться любили не очень. Как когда-то в детстве ее окрестили своенравной, так подобная характеристика и не забывалась, особенно в собственной истории замужества. На пятом курсе вдруг неожиданно объявила матери, что подали с Юркой заявление, но никаких свадеб и никаких родственных посиделок по этому случаю не будет. Не было. Через полгода кольцо с руки исчезло, и будничным голосом матери было сообщено, что от Юрки ушла, и что живет сейчас в квартире Асадченковых. Сами они уехали к детям в Германию, но квартиру удалось сохранить. Асадченков надеется приехать через год, но до этого времени через Юркиного отца удалось договориться о Татьянином проживании в этой квартире. Ей лишь нужно во время оплачивать приходящие квитанции. Что-либо вытянуть из Татьяны еще, матери не удалось, и успокаивала она себя тем, что никаких внешних перемен с Татьяной не происходило.
Так же неожиданно через два месяца Татьяна объявила, что записалась в альпинистки, и едет на 2 недели в тренировочный лагерь. Словом, прошедшие три года с момента Татьяниного замужества наполнялись какими-то делами, помимо достаточно удачной работы, но Татьяна приучила родню не расспрашивать о себе, хотя и секретов каких-то из своей жизни не делала.
В прошлое лето на даче вместе с Татьяной появился Гришка (опять-таки Татьянина манера, называть своих знакомых Юрками, Гришками, но почти ласково, и, во всяком случае, необидно, отчего и родители, за ней следом высокого, слегка полноватого и лысеющего молодого человека стали называть также). Гришка привозил Татьяну на старой ауди, был воспитан, хотя характер, видно было, непростой. Но Татьяна нашла какой-то ключик к нему, и когда он смурнел, говорила, что Гришку понесло, но если к нему не приставать, то отходит сам и быстро.
В последнюю зиму о Гришке было слышно меньше, но вроде бы, с Татьяниного горизонта не исчезал, по своему старался ей помочь, когда случились ее неприятности на работе. Но в самые последние дни Татьяна о Гришке опять ничего не говорила, поэтому в телефонном разговоре фигурировала просто дача и просто лыжи, и шуры – муры могли означать лишь, как говориться, чистый маникюр.
На даче, куда Татьяна приехала через день с обточенными передними зубами, ее ждали расчищенные дорожки, свежий еще хлеб из местной пекарни и полная чистота в доме. «Папка, герой, вчера после работы сюда махнул, дорожки расчистил, умница, лыжи мои с чердака достал, наверное, воду поверял в системе. Газовый котел работает, вода есть, все хорошо, здорово».
Татьяна разобралась с сумками, поставила чайник и подошла к зеркалу, постаравшись улыбнуться. Обточенные до пенечков два верхних зубика изменили, как показалось, ее лицо до неузнаваемости. Но, прикрыв губы, все оказалось не так уж страшно, и Татьяна, теперь уже в естественной улыбке сказала отражению в зеркале: « Да, милая, про улыбочки забудь, Гришка, точно отпадает, звонить не буду, сплю, читаю, катаюсь на лыжах – все, до следующего четверга полная затворница». На следующий четверг Вадим назначил примерку коронок, правда, достаточно поздно, на шесть вечера. Но Татьяна сейчас точно решила, что поедет и вернется в тот же день, потому как на полный курс оздоровления отвела себе 10 дней. И там все, трава не расти – полный кураж, и бизнесМосква берется приступом.
И началось прелестное дачное житье, с мягкой солнечной погодой, пушистым снегом, крепшей день ото дня проторенной от дома лыжней, хождением в деревянный магазинчик за хлебом и йогуртом, компрессами на волосы разных питательных смесей, и главное, чтением. Из дома были привезены две книги, к которым делались не единожды заходы, но, занятая своими напастями, она не могла подступиться к ним по-настоящему. У книг был один автор, одну представлял достаточно объемный роман, а вторую – сборник ее же рассказов.
На чтение отводились длинные вечерние часы, включавшие, правда, просмотр новостных передач и телефонные звонки родителям, из которых узнавались нехитрые семейные новости. Главное, все были здоровы, отец работал, на давление не жаловался, и Татьянины рассказы о прелестях дачного житья вдохновляли на рассуждения о будущем летнем сезоне, и само собой вернулся разговор о необходимости приватизации участка. «Сходила бы все-таки в город, узнала, что там нужно, помнится, у них приемный день четверг». «Мам, мне в четверг нужно ехать к Вадиму, правда, к шести часам, может, и схожу, потом сразу на электричку, успею. Улыбаться там не нужно, так что, схожу».
« У них перерыв с часу, ты подходи как раз, в два войдешь, какой кабинет – узнаешь. Все запиши, какие документы подавать». « Ладно, мам, договорились».
Дачное чтение
Шесть дней пролетели в неторопливой благодати, взятые из дома книжки прочитались залпом, потом еще две, найденные уже здесь, и, перебирая, что еще можно почитать, Татьяна наткнулась на Арцыбашева, переизданного не так давно в серии классики русской литературы. « Ага, Санин, вот ты мне и попался».
Как этот зеленый том очутился на даче, было неведомо, но Татьяна искренне обрадовалась. Конечно, его кто-нибудь из домашних, увидя на прилавке, купил, обязательно должен был купить: или мама, или Ляля, или тетя Галя, - кто там еще, кто хотя бы раз в жизни слышал Лялино повествование о милейшей тете Вере. «Тоже тетя» - усмехнулась Татьяна.
Кому в голову придет назвать прабабушкой ту, умершую до рождения ее, Татьяны, но жившую доселе во всех семейных анналах под именем тетя Вера. Красавица, гимназистка, любимица суровейшего отца, вившая из него веревки на зависть всем, включая, может быть, собственную матерь, потому как было известно, что с женой глава этого большого семейства, не особо считался. Тетя Вера убежала с возлюбленным из дома после выпускного бала, и стала женой красавца офицера старше себя на 14 лет. Сама, видимо, небывалая мастерица устных рассказов, маленькой Ляле, гостившей у нее по многу месяцев, рассказывала историю своей любви – жизни множество раз по заявке девочки, предпочитавшей эти истории любым сказкам, и даже Евгению Онегину, которого тетя Вера тоже могла прочесть наизусть.
Потом уже взрослая Ляля, оставаясь с племянницами, прекрасно справлялась с ними с помощью своих уже рассказов о тете Вере. Среди них был и рассказик о любимых книгах тети Веры – «Ключи счастья» Вербицкой и «Санин» Арцыбашева. Ляля всегда забавно передавала свой диалог с тетушкой: « Это, правда, самые твои любимые, да?
А почему мама моя их не читала, а о чем в них написано?» « Нет, детка, у меня было много любимых книг. Большинство из них и сейчас есть в библиотеках, их можно купить, а те две исчезли вместе с мирным временем, и никогда, никогда я их больше не видела». ( Все племянницы вслед за Лялей уже знали, что мирное время кончилось в одна тысяча девятьсот тринадцатом году, и что мирное время это синоним понятия Рай на земле, и уже больше оно никогда не повторится.)
Татьяна в прошедший Рай на земле поверила с возрастом, когда в нее вошло творчество Серебряного века, особенно поэтов и художников, (хотя многое датировалось другим – военным, и даже начально - революционным временем.) «Твоя мама молодая, она уже не могла эти книжки видеть.» - продолжала пояснения тетушка, - «А что написано в них, сказать я тебе не могу».
« Потому что про любовь?»
«Да детка, про любовь, но не только, про всякие взрослые вещи».
Ляля, конечно, изображала потупившийся взгляд тетушки при этих словах, что рождало в головах девочек образ чего-то запретного. И даже, когда в школе началась пора знакомства с затертыми томиками Мопассана, подспудно возникало « А что же тогда в этом Санине, интересно».
Сейчас Татьяна, держа томик в руках, заглядывая в оглавление, довольно улыбалась и уже громко, вслух сказала: «вот и посмотрим».
За этим стояла определенная мысль, вернее неопределенная, не до конца родившаяся в словесном обличии, но в намеке появившаяся после залпового прочтения двух книг писательницы, взятых с собой из Москвы.
Любовное поведение героев заселивших книжные пространства, совершенно не совпадающее с собственным, вызывало явный дискомфорт, что заставляло вспомнить понятия вариационной статистики – моды и сигмальных отклонений. « Если несовпадение существенно, то одно (они) по отношению к другому (я), находится в положении типичной и выскакивающей варианты – whu is whu – очень даже интересно.
С другой стороны, явно присутствует фактор авторской смелости, ничего не поделаешь - дань времени. Если уже прозвучало, пусть и от психоаналитика – «не стесняйтесь, говорите все, вспомните ваши сексуальные фантазии», то беллетристика только и могла вытянуться во фрунт «слушаем-с, рады стараться», и жанр образовался – беллетризованный психоанализ, но он весь, как есть с психиатрического плеча.
Еще интересные вещи с гендерностью в литературном сообществе происходят, особенно с приходом австрийской нобелевской лауреатки. В сексуальных откровениях авторы, которые «ж», определенно перещеголяли авторов, которые «м».
А тут забавные тетушкины недомолвки по поводу двух канувших в лету книг.
Но сравнительная бихевиористика задевает явно. Однако, не имея никакой новой канвы, она могла лишь придти к первоначальному, по сути, заключению
«Это все другое».
Но поневоле цеплялось:
« Другое, потому что не мое, или потому что не оказывалась внутри этого другого».
Когда же всплывали параллельно сюжетные повороты, навеявшие подобные мысли, возникал оттенок раздражения, отнесенный, впрочем, больше к технологии принятой книжным рынком. Она понимала, что не совсем справедлива к только что прочитанному, «другое» присутствовало в нем наравне с настоящей прозой. Но тем более жалко. Представить умного, с хорошим образованием литератора, вытаскивающего на свет «эдакое суперсексуальное – иначе несовременно», занятие какое-то не такое.
Лучше уж думать, что «это все, товарищи, человеческое естество». Ты не знала, а тебе глазки открывают. Вот и Михаил Петрович, имея скандально-шумный успех у публики, как тут пишут, тоже что-то такое своим современникам открыл. Посмотрим.
Так, эпиграф: «Только это нашел я, что Бог создал человека правым, а люди пустились во многие помыслы» 7.29. Экклезиаст.
Ладно, оставим на завтра, сейчас можно и телевизор включить, узнать погоду.
Поход в администрацию
Утром, встав чуть пораньше, Татьяна успела сделать кружочек на лыжах, и минут пять второго, уже подходила к зданию городской администрации. Маршрут был хорошо известен потому, что на протяжении многих лет длилась история с дорогой, участниками которой были и дед с бабушкой, Татьянина мама уже после них, да и Татьяна раза три появлялась здесь тоже.
Два раза она просто сопровождала маму - рядом располагался старинный городской рынок.Зная, как мама могла нагрузиться, предлагала ей помощь. А один раз, в прошлом году по этой же причине вместе с ней оказался и Гришка. Они с ним вначале должны были купить мешок цемента в строймагазине в другой части города, а затем заехать за мамой и отправиться на рынок.
Маму тогда они разыскали в коридоре на втором этаже, где была уйма народа.
После в Гришкиной машине непривычно ершистая мама разразилась целой тирадой, в которой история семейно - земельных злоключений перемешалась с колючими мамиными наблюдениями по поводу административных нравов. Мамино выступление было вызвано разыгравшейся сценкой, невольными свидетелями которой стали и они.
Ну и, конечно, годами копившееся у мамы, можно сказать, негодование по поводу бесплодного хождения по кабинетам. На рынок они тогда не попали, в виду крайнего маминого возбуждения, как выразился Гришка.
Сейчас, подходя к знакомому зданию, Татьяна отчетливо вспомнила прошлогоднее происшествие. ... По коридору, с множеством стоящих вдоль стен людей, шествовала девица с веером бумаг в руке, и рядом заигрывающий с ней мужчина, явно выше служебным рангом. Девица, расплывалась в кокетливых улыбках кавалеру, и остановилась перед дверью кабинета, куда, очевидно, должна была занести бумаги, но сделать этого не торопилась, продолжая любезничать. Она оперлась о косяк, и ее визави, положив руку ей на бедро, казалось, через секунду начнет выделывать па латиноамериканского танго. Татьяна видела, что маленькая мама, стоя у этого же кабинета не хотела отдать и пяди завоеванного пространства, и оказалась почти под мышкой девицы, нелепо пытаясь вывернуть шею. Подойдя ближе, Татьяна начала понимать мамин маневр, и в это же время откуда-то сбоку услышала донельзя раздраженное: « вас люди ждут, нечего шуры-муры разводить в рабочее время».- Это была пожилая женщина с темным загорелым лицом, отчего седые с желтизной стриженые волосы казались просто вытравленными по моде. И через секунду уже мамин сдавленный голос: «Проходите, туда или сюда, сказали же вам, вы на работе».
Не понять маму было невозможно: девица в обтягивающем синем синтетическом платье источала удушливую волну запахов, бившую в нос. Увидя Татьяну с Гришкой, она, наконец, увернувшись, произнесла: « Как тут Лялю не вспомнить, мне бы как ее Муре - сесть, опустить руки в Шурину мисочку с мылом». «Мамочка, что такое, ты же здесь в сотый раз, неужели еще тренировки не хватает!» - Татьяна хотела чмокнуть ее в щеку, но та уже юркнула вместе с девицей в открывшуюся дверь.
Вышла из него еще более взъерошенная: «Пойдем, не могу больше. Видите ли, сейчас земля под испрашиваемую дорогу приватизирована, поэтому нужно идти на прием к Вавилову, или подавать в суд. Я и говорю, да кто же оформлял приватизацию? Как же можно оставлять дом без противопожарного подъезда, ведь горел уже раз. Говорит, идите к Вавилову, а у него предварительная запись раз в месяц, только канитель разводить мастера, и русский язык гробить - испрашиваемая дорога. Все, Гриша отвези домой, голова зачумела, на рынок потом без меня сходите».
В машине расстроенная мама не своим, отрывистым голосом говорила, не переставая, непривычно зло, высказываясь по адресу городских властей. Да, допекли, называется.
Когда первый раз она оказалась в этом здании, еще красовалась вывеска «Исполнительный комитет городского совета депутатов трудящихся города Лубоцка». И, по крайней мере, 5 лет она исправно писала заявления на имя председателя исполкома. Потом город переименовали, и по моде нового времени исчезло название исполком, появилась городская администрация.
Здесь мама сочла необходимым выказать свое отношение к карусели с переименованиями последних десятилетий.
Она сказала, что винегрет государственных обозначений просто смешон. Любителей русской кухни – Дума, управа – дополнили любители французского изыска – Мэр, мэрия! Но основной вкус все-таки исходит от колониального продукта, с названием на нетленной латыни – администрация. (После мама явно вспомнила Салтыкова – Щедрина, и от еще не утихшего возбуждения, говорила она тогда не своим голосом, Татьяна была даже встревожена появившейся у мамы вязкостью речи, чего никогда раньше не было, и, к счастью, больше пока не повторялось).
Запомнился мамин оборот « принудительно длительные контакты». Самый массовый, и казалась бы, приятный повод взаимодействия населения со своей администрацией – приватизация. Но все не так просто. Количество бумажек и посещений дочерних от администрации платных контор, что-то обмеряющих, подсчитывающих количества того-то и того-то в домовладениях созданных на свои кровные, накапливаются в дикой прогрессии, но население не ропщет. Послушно оно ждет приемного дня, когда накануне заводятся будильники со словами «завтра нужно пораньше занять очередь». И хотя у мамы иной повод для ежегодного обращения в администрацию, она вынуждена была занимать очереди в те же самые кабинеты, и проводить в душных коридорах с коричневыми стенами по многу часов.
Став наследницей родительского домика, она старалась добиться восстановления подъезда. Гришка, когда первый раз привез Татьяну на дачу, был изумлен, что машину нужно оставлять наверху, и спускаться по узкой тропке в низину, где стоял дом, а в 20 метрах от него начиналось настоящее болото. Вообще то, участок был выделен деду еще в 40-ых годах и там, где образовалось болото, была нормальная дорога.
Потом произошли гидрологические передряги – прокладывая газ на соседние улицы, вскрыли водяную линзу, как говорили, дорога заболотилась, и проехать к дому стало невозможно.
В чем убедились, к несчастью, пожарники, еще в бытность деда, когда случился пожар.
В довершение, один из соседей, своеобразный романтик по натуре, нацелился на грандиозную работу с перемещением пластов земли прилегающего к болоту сухого пустыря, а на месте бывшей дороги романтик вырыл пруд, и дом оказался отрезанным окончательно.
Но мечта о необходимости подъезда жила. Каждый год в свой отпуск мама ходила со своими заявлениями в одно и тоже здание в центре города.
Нельзя сказать, чтобы ее заявления оставались без ответа, ей отвечали, даже сулили проработку вопроса при составлении очередных планов работы. Но со сменой должностных лиц, а тем более переменами государственного строя, каждый год приходилось начинать все с чисто написанного от руки заявления. Конечно, к ним прикладывались уже полученные ответы. Но, но новое лицо, их рассматривающее, удовлетворенно сообщало Татьяне, что подписавшего предыдущий ответ уже здесь нет, что по умолчанию следовало понимать как «чур, не считается». Сначала она кипятилась сильно, с годами – меньше.
Как мама говорила, входя в вестибюль здания, уже могла с улыбкой отмечать про себя, что удушливый столовский запах, исходящий от двери с табличкой «кафе», неподвластен государственным и иным переменам. Но, то над чем особенно потешалась мама, находясь в ранге долгого наблюдателя не по своей воле, относилось к неформальной сфере. Громкое цоканье каблуков, замирающее перед нужной дверью на доли секунд, когда поправляется прическа, победная улыбка, остающаяся на губах после, которая мгновенно захлопывается и сменяется «льдистым небрежением» (мамин перл) к посетителям; проходочки по коридорам уверенных мужчин, стреляющих глазами по сторонам; воркование в конце коридоров. Мама сказала, что сделала подобное наблюдение просто от скуки ожидания в очередях. Даже милым казалось, что, женщины остаются женщинами во все времена, заметив кокетство дамы в строгом деловом костюме, или угадывая в седовласом бюрократе ценителя женских прелестей.
Но потом по ее словам, все стремительно начало меняться, и не в районном только масштабе. Но администрация бывшего Лубоцка оказалась хорошей моделью нового видения половой проблемы.
Появилась главная шкала оценки человеческой особи – ее сексуальность.
И критерию сексуальности отныне должно отвечать все, не говоря уже об одежде, косметике, и плодов манипуляций с растительностью на голове.
Как всегда, обогнали Париж по смелости воплощений.
Исчезло деление на «для дома»-« семьи»,-« мест развлечения»,- «официальных учреждений».
Вы видели, как эта девица вырядилась, это же неприлично. «И не гигиенично. Мам, тебе чувство юмора изменяет».
-- Ну, Ольга Михайловна, что вы хотите - вступился Гришка –
Если есть коллектив, то всегда в нем возникает нечто, не имеющее отношение к служебным обязанностям. В таком деле ни начальников, ни секретарш, только половозрелые, как вы уже заметили, особи».
«Фу, Гришка» - Татьяна даже стукнула его по плечу.
« Да на здоровье, но ...».
« Мамочка хочет сказать, что если в один прекрасный день все это заведение со своими шурами - мурами провалится в тартарары, то никто сожалеть не будет, правда, мамочка? Вот мы и приехали».
Сейчас, войдя в вестибюль, и сразу же унюхав столовский запах и закрываясь от него перчаткой, Татьяна быстро поднялась по лестнице, и оказалась в том же самом коридоре. Народа не было, и Татьяна, вдруг, воодушевившись, подумала « наверняка есть какой - нибудь стенд, где по приватизации все расписано». Снова спустилась на первый, увидела вывеску «Справочное бюро» - « По стендам справок нет, в два узнаете у секретаря в 216-ом», посмотрела на часы – ждать 45 минут.
Потом нашла нужный кабинет, прислонилась к стене. И начала читать «Санина»:
- Все вполне узнаваемо. Молодые люди, бравые офицеры, красивые умные девушки, катание на лодках, томление плоти. И свобода! Свобода.
«Большие города, с их торопливой цепкой жизнью, опротивели ему. Вокруг были солнце и свобода, а будущее не заботило его потому, что он готов был принять от жизни все, что она могла дать ему».
Вот хорошо: «... Мама находит, что мне больше шел бы греческий нос, а я нахожу, что какой есть, и, слава Богу». Надо Гришке показать, вточь его матушка.
Вот смерть – «Уже все для него не нужно. И что вся суета, которая шла в мире, не могла и часа прибавить к жизни Семенова, которому нужно умереть».
Всюду жизнь
В коридоре стали появляться посетители. Одна из них подошла к Татьяне, сказав, что вообще-то уже была здесь до перерыва, и еще человека три здесь было, но не переписались. « Ладно, буду за вами, вторая». Стали появляться сотрудники, большая часть, очевидно, поднялись из столовой, неся жирный запах вперемежку с табачным дымом, но некоторые возвращались с улицы, торопливо, расстегивая на ходу пуговицы и молнии. Посетителей прибывало. На Татьяниных часах - без двух два.
У лестницы послышался смех и речь с веселой интонацией, угадывавшейся в неразборчивой фразе. Татьяна оторвалась от чтения, повернула голову к началу коридора. К кабинету приближалась молодая, стройная девушка с яркими глазами, в красивой шубке с откинутым капюшоном, и высокий худощавый парень в короткой дубленке и ондатровой шапке. Они поравнялись с Татьяной, на секунду остановились, делая друг другу милые гримасы, означающие « не хочется к бумажкам, но приходится, еще увидимся, после работы буду ждать», и девушка вошла в кабинет напротив, а молодой человек пошел дальше по коридору.
« Красивая парочка, влюбленные и счастливые, подстать наступающему дню Святого Валентина – сегодня уже двенадцатое».
В прошлом году Гришка ей открывал глаза на глубинные причины, почему к традиционным « 23 февраля» и « восьмому марту», легко присоединился и этот западный праздник - «Потому что он более точно определяет начальный подъем весенней гормональной активности, она длится, длится... Ну, в общем, длится у всех по-разному, но гормональная весна начинается в середине февраля. Кстати, это чревато у психиатров появлением февраликов». Нет, Гришка, ты неисправимый прагматик, сказала она тогда.
«Главное – изрёк Григорий - появился покровитель очень важной категории населения – Влюбленных. Вполне нормально, что к ним подстроились все другие - с гормональной активностью».
Нужный кабинет еще не открывался, но по направлению к нему двигалась группа со словами «мы здесь были до обеда», и женщина, занявшая очередь за Татьяной возбужденно подхватила « думала, что не придете, пришлось занимать новую очередь, но теперь пойду за вами, вы помните меня?» - обратилась она к мужчине с коленкоровой папкой. « Вы были последней, сейчас пойду я».
Татьяна забеспокоилась: « сколько их? – Четверо. Так на электричку можно опоздать» - и твердо произнесла « Да кабинет еще закрыт. Я пришла, тут никого не было, мне только к секретарю». « Ничего не знаю, очередь моя, все мы тут сюда.»
От благостного расположения не осталось и следа: « Да мне нужно только узнать список документов на приватизацию земли, если есть стенд, просто узнаю, где он висит, в этом коридоре такого нет, может, еще где.»
И Татьяна почти инстинктивно подошла к двери напротив (там красивая - добрая ), и осторожно ее приоткрыла: « Извините, пожалуйста, Вы не знаете, есть ли стенд ...» - она не договорила. Мамино определение « льдистое небрежение» имело место на лице, еще хранившим уличный румянец, а только что подкрашенные губы уже сложились во фразу « читать умеете – прочтите, что за отдел, нечего врываться».
Ошарашенная Татьяна попятилась назад, вызвав даже сочувствие у только что галдевших людей. « Да узнайте у кого другого», вот идет работник:
– Вы здесь работаете? Подскажите девушке...
-- Я не из отдела, а что кому нужно? ...Ты не Татьяна? - вдруг перескочил парень в адидасовской куртке.
Татьяна изумленно посмотрела на говорившего:
-- Я, Татьяна, но, извините, Вас не знаю.
-- Да Смирнов я, Леха Смирнов, я недалеко от вашего дома жил. Ладно, разберемся, а здесь нужно чего?
-- Переписать список документов на приватизацию участка.
-- Стой здесь, сейчас подойду.
Очередь с интересом смотрела на Татьяну, сама же она была в полном недоумении, пытаясь вспомнить этого Леху Смирнова. Пятнадцать минут третьего, кабинет еще был закрыт.
Но вот по коридору раздался дробный стук каблуков, Татьяна с надеждой повернула голову. Нет – девица с бумагами шла по коридору дальше, через какое-то время уже без бумаг, но также громко стуча каблуками. Машинально Татьяна смотрела ей в спину, также машинально отметив не по сезону прозрачную блузку с какими-то переливающимися аппликациями и юбку годэ с сиреневыми вставками.
« А до обеда, ничего не говорили, прием то еще будет?». « Да что, они докладывают кому, стойте, я тут уже знаю, для них 20 минут – обычное дело, сейчас явятся».
Никто не являлся, зато в коридоре опять появилась та же девица, и опять с бумагами. Теперь она была в сопровождении другой девицы, пухленькой, в короткой узкой юбке с разрезом. Остановились посередине, одна другой что-то зашептала на ухо, та недоверчиво подняла на нее подведенные глаза, потом обе звонко расхохотались, и юркнули в разные двери. «Вот свистушки» - вдруг услышала Татьяна - « и до обеда все тут бегали, да шушукались. Гулянка на уме, а не работа».
Грозный, как назвала мысленно говорившего мужчину Татьяна, явно бы поддержал мамины рассуждения о падении нравов в стенах официального заведения. Но интересная вещь, что и подтрунивая, Татьяна, тоже была сейчас готова бросить камешек в означенный огород, вспомнив нелепую мамину позу по вине прошлогодней девицы, и конечно сегодняшнюю метаморфозу красавицы, но призвав чувство юмора, мысленно произнесла: « картина Ярошенко «Всюду жизнь». Только зрителей собрали по принуждению, им не до умиленья, а персонажам и вовсе на зрителей начхать, и заведение со своими бумажными потрохами иного и не предполагает.
Оказаться винтиком, сохраняя свою тонкую душевную организацию, если таковая имелась, дело проблематичное, но – обустроиться на административном месте с компенсацией за личностные издержки – сам Бог велел. И не только пресловутая коррупция, но и самочинная демаркация между «мы и ненавистные они», и все это такое ... вонючее, вот какое, миазмы сплошные, как интеллигентно выражались раньше. Потому что болото на месте дороги, только дорога не простая, как к нашему дому, а дорога очень важная, для всех, такая – она не нашлась с нужным русским словом – цивилизационная. Наверное, так не говорят, и слово звучит как пила со своими «ци-ци», но такая дорога по смыслу. И именно дорога, не какой-нибудь тупик, она в любом нормальном государстве есть.
« Все - я спокойна, я держу себя в руках, я улыбаюсь. Хоть бы этот Леха появился, через 15 минут уйду, скажу маме не получилось, еще перекусить как-то нужно». Она даже снова попыталась читать.
« Все, на тебе, пойдем» - Леха появился и совал в руку какой-то листок. Татьяна увидела распечатку нужного списка. « Боже, какой ты молодец!» «Молодой человек, ну будет, кто прием вести?» взмолилась очередь
« А? Не будет. Кутепову срочно на объект послали, а Людмила секретарь в приемной телефонограммы рассылает. Сказала, ей еще на час хватит. Но Кутепова точно до конца дня».
« Безобразие! Хоть бы объявление вывесили, с 12-ти тут толкемся», но Леха уже тянул Татьяну к выходу.
Леха
-- Четверг – сумасшедший день, что летом, что зимой – круглый год.
-- Сделали бы больше приемных дней.
-- А два и было. Это с лета только, как было написано – ввиду работы с документами.
-- Цирк! А ты здесь давно работаешь?
-- Уже четыре года, сразу после армии. Крестный сюда водителем к заму устроил.
« Я и в армии был водителем» - продолжали они разговаривать, миновав коридор и остановившись у большого окна вестибюля.
« Постой, ты шофер?» « Ну да. А ты мало изменилась, вот только серьезная очень». «Да нет, просто рот стараюсь не открывать – есть некоторые проблемы». « Болит что?» «Да, в общем, не обращай внимания. Слушай, а распечатка?» «Да я тут давно все знаю, и что у кого получить можно. Знаешь, сколько знакомых просит! Вы, кстати, приватизировать хотите для себя, или чтобы продать?
Мне потом скажи, я одну вещь скажу, но идти нужно «в Землеустроитель – М», здесь на проспекте, к Самусеву, чтобы межевое дело завести. Вы, чего, прирезали после?» « Не поняла.» « Ну, участок увеличивали?» « Не знаю, у мамы нужно спросить, но продавать мы точно не собираемся». « Ты меня тогда найди, когда к Самусеву пойдете, я ему позвоню.
-- Да ты, Леха шишка тут.
-- Шишка не шишка, а город маленький, всех знаю, что начальников, что других.
-- Кого, других? – бандитов что ли.
-- Ну вроде того. В общем, ребят. Ладно, мой сотовый введи, если что, то здесь в администрации у дежурного всегда про меня узнаешь, я могу с начальником быть в разных местах. Сейчас он улетел на два дня в Германию, и я свободный сегодня. Но знаешь, еще в Москву поеду через полчаса. Тебе в Москву нужно? Отвезу, давай. Татьяна поперхнулась даже
-- Леха, ты свалившийся с неба ангел. Мне обязательно к шести нужно быть в Москве. И если не шутишь, я была бы тебе очень благодарна. Сейчас уже 10 минут четвертого, и я расписания не знаю, на машине то быстрее получится.
Но как ты меня узнал, прошло не меньше 11 лет. Я честно, признаюсь, не очень вспомнила, но думаю, что после 9 класса, могла тебя видеть. Вообще всю школу я только с Иринкой Бакшеевой здесь дружила, но в то лето она меня познакомила с ребятами с улицы. Ты говоришь, сосед?
-- Ну да, дом № 18, а у тебя 25 с какой -то буквой. Твой дом совсем в овраге – очень хорошо помню. Ты пока повспоминай, мне к Палычу нужно, чего, думаешь, оказался в этом крыле. Я быстро, здесь будь.
Он снова направился вглубь коридора.
Оставшись стоять у окна, Татьяна новых мыслей на счет Лехи, не обрела: « При случае, надо у Иры спросить».
Леха спускался к ней уже с третьего этажа, видя немой вопрос в ее глазах, сказал: « Там в конце коридора тоже лестница есть – я от Палыча еще поднялся к ребятам из дорожного, обещал им передать кое-что.» И, продолжая начатое раньше :
-- Вообще я там у вас давно не живу, сейчас из Учино езжу – как развелся, так квартиру там поделили. Однокомнатная, мне нравится, и к Москве ближе, у меня своя восьмерка, гараж есть, я в Москву часто мотаю. Ну а так тут у тетки тоже часто ночую. Со своими связь держу. Бакшеева, ты знаешь, с Сережкой Морозовым тоже развелась, у нее девочка. А я два раза был женат, но детей ни та, ни другая не хотела. А мне что – еще будут.
Но Танька, как я тебя любил, если бы ты знала.
-- Постой, что ты говоришь, ничего подобного даже на ум не идет. Мне казалось, что я нравлюсь немного Саше Бакшееву, хотя он младше на год, а кто другой...
--Я знаю, чего меня не помнишь, я если появлялся, то вечером, в то лето вместе с крестным в гараже работал. Вы все у Буцкина, а я к нему почти не заходил, некогда было. Я уже вечером, когда в роще собирались. Но помнишь, как на водохранилище поход устроили, мы же коляску Буцкина по очереди катили, и вчетвером подсаживали в электричку, и потом на платформу, и после в автобус. И потом это я его прямо в воду вкатил. Ой. Как он визжал от счастья, так и орал – я самый счастливый, я вижу море».
--Да Буцкина, конечно, помню. Помню, с чего водохранилище взялось, месяц до этого обсуждали. Он как-то раз сказал, что мечтает о море, и не помню, Лёнька что ли тогда выдал, что, мол, море не обещаем, а вот до водохранилища доставим.
Вся эпопея с Буцкиным – потрясающая, Он Иринку боготворил – читал ей стихи, пытался рисовать ее портрет. Какими глазами на нее смотрел – и забывалось, что сидит калека в инвалидной коляске, что одна голова...
-- Голова то, голова, а близнят со своей Людмилой родили. Сейчас она их одна везет, с Вовкиными родителями, после того как ей сделали китайское предупреждение – будешь пенять на себя ну и так далее», еще до того как домой регистрировать их приехали, перестала к ним обращаться.
Кто-то из наших видел ее с детьми год назад. Ничего, растут, здоровенькие. Сама тоже уже без корсета все у нее выправилось, только Вовки нет.
А то лето им мечено. Он всех нас заражал, не ныл, его слушать всегда хотелось, про любовь книги здорово пересказывал, и не просил ничего, а сделать ему чего-нибудь такое - очень хотелось, вот и водохранилище получилось.
Да все тогда перевлюблялись. Мы с Серегой Морозовым в четыре утра на великах поехали на озеро рыбу ловить, доезжаем уже до Слободки, вдруг он мне говорит, дальше давай один, я сейчас вернусь, и потом тебя найду. Сбрендил, что ли говорю, а он - мне Ирку нужно только увидеть, где, говорю, в тебя дядя Коля из духовушки пальнет. Еле уговорил. Ну вот, сидим на озере, он мне все про Иринку, потом и говорит, а тебе Танька – москвичка нравится – давай, ей скажу. А чего, говорю, сам могу, только она уедет и все. Так тебе ничего не сказал.
Маленькая Танька Леньке нравилась, они потом серьезно стали встречаться. Но в то лето еще все вместе около Буцкина держались, нас ведь только с Березовой и Лесной было 18 человек. Помнишь, маленькая Танька придумала называть нас « компашей», здорово было.
И вдруг Татьяна, не слыша последнее, радостно закричала почти:
-- Все, Леха, вспомнила тебя, очень хорошо, не тогда с Буцкиным – следующей зимой, уже в институте, на каникулах. Это ты лучше всех с гор махал, с любого трамплина, я была с Соловьевой, своей московской подружкой, мы поехали на лыжах на второй овраг, было очень много народу, мы с ней, так сторонкой, но когда стали прыгать – остановились посмотреть.
Ты прыгал лучше всех, и я у какого-то пацана спрашиваю, а кто это? Он и назвал: «Леха Смирнов», точно, это ты был.
Вот, тот зимний день очень хорошо помнится, а тогда с Буцкиным нет. Если честно все с собой боролась, целое лето, весной в школе была история...
-- А, Татьяна понятно, почему никого не замечала – страдала, стало быть. А чего зимой тогда тебя не видел?
И довольно добавил: « Но, вообще это действительно я был – прыгал на обычных, беговых. Сейчас у меня и горные лыжи и доска есть, но чего-то реже стал выбираться. Ты ведь знаешь, у нас тут пять подъемников в Торгошеве построили, недалеко, народу много приезжает в выходные. Хочешь, давай заеду в субботу.» « Нет, Лешенька, в следующий раз. А когда поедем? Времени уже много».
-- Да я звонка жду, Верещагин позвонить должен. Я ведь, чего еду – нужно к инвесторам его, и еще одного отвести – чего-то собираются здесь открывать. Ну а там выпивать могут, вот и попросили меня. Да ты не волнуйся, быстро доедем, дорога сухая. Ты можешь пока в кафе, или куда – в магазин, сбегать, чего купить, перекусить. И давай, подходи к главному входу, у меня там черная волга, она ближе всех стоит, одна, номер все равно не запомнишь, да мы там уже будем, увидим тебя.
Татьяна стала надевать шапку: « Я тогда быстро, действительно, чего-то нужно поесть, мне к стоматологу, потом, наверное, нельзя будет.»
Она спустилась, и на улице, увидя черную волгу, вдруг передумала идти в магазин, и направилась к торцу здания, где еще было солнце.
Голубая ель
Остановилась у голубой ели, обернулась, машина была видна, потом повернулась к солнцу, прикрыла глаза, и блаженно улыбнулась: «Вот такой Леха, свой парень, и меня сразу узнал, наверное, правда, ему нравилась». Было приятно, легко, вспоминались Иринка Бакшеева, удивительно красивая девочка с глазами морского соцветья, Таня маленькая, шумливая, заводная, Володя Буцкин, в кресле на колесах, среди большой комнаты, почти без мебели, с деревянным некрашеным полом, открытыми в любую погоду окнами.
Сидели на подоконниках, на какой-то скамейке вдоль стены, разговаривали, пили чай с булками, приносимыми почти каждым из «горячего хлеба», магазинчика, на рабочем поселке через железную дорогу. Заводили магнитофон, слушали всех, но Буцкин приучил к Битлам, восхищаясь музыкой, и переводя для ребят текст каждой композиции. Потом, проходя мимо дома Гусевых, с нормальной, закрытой калиткой и окнами, Татьяна с трудом сопоставляла его с тем, шумным, открытым. Она не знала, да и не хотелось расспрашивать, как были связаны Буцкин и седая правдолюбка Гусева – хозяйка этого дома. При Буцкине никого из старших как бы и не было, Гусеву Татьяна точно не видела. А Иринка потом дорассказала историю Володи.
Два года спустя он попал в костный санаторий, где познакомился со своей Людмилой, девушкой на два года его старше, страдавшей очень серьезным искривлением позвоночника. Она не москвичка, но из санатория приехала уже вместе с Володей в квартиру на Юго - Западе. Родителям Буцкина отцепить Людмилу от Володи оказалось невозможно, они разменяли квартиру, Володя брал переводы, Людмила на вязальной машине делала работы от какой-то фабрики, через год она забеременела, родились здоровые близнецы, Володя готовил книгу стихов, был абсолютно счастлив. Умер ночью во сне от тромбоэмболии легочной артерии. « Да, Леха» - опять подумала она – « А интересно, как в Лехиной голове Буцкин и администрация эта уживаются?»
Она не спеша пошла по дорожке к машине.
-- Давай садись, все в порядке? Чего, в магазин не сходила, на солнышке грелась.
Леха вышел ей на встречу, открыл заднюю дверь. Татьяна села и увидела с переднего сиденья обращенное к ней улыбающееся лицо:
-- А вот и девушка, освещенная солнцем.
Верещагин
Чернобровый, светлоглазый, широченные плечи, голова, чуть ли не под крышей.
-- Тань, извини, сзади придется сесть. Видишь, какой большой.
Эта секунда разрешенного разглядывания неожиданного попутчика потом в воспоминаниях, то сжималась до единственного кадра, то растягивалась до самостоятельной сцены, но неизменно наличествовала и имела свое название. Из двух слов. Первое никогда не менялось – «начало». Второе подставлялось по перечню (нужное подчеркнуть), в зависимости от меняющихся событий. Сам перечень небольшой, но каждое входившее в него существительное могло поразительно изменить смысл определения.
Действительно, одно дело сказать «начало знакомства», другое – «начало истории», третье – «начало сумасшествия» - целая крона из одного ростка.
Но появится этот росток, или нет - по неуловимым движениям души ясно мгновенно и сразу – Татьяна теперь была в этом убеждена.
И ей не казалось странным, что абсолютная истина о проказах кудрявой бестии, документированных всей историей искусства, открылась ей только сейчас. Все, что было с ней, ее личный опыт – и замужем побывала – шло в параллель, принадлежа измерению другому, лишь присвоившему себе обозначения явлений и состояний души этого нового.
... Конечно, она не оставила без ответа « Девушку...», сказав, что картина, как помнится, изображает темноволосую девушку в летнем наряде», но перед этим Леха кивнул в сторону Верещагина: « это Костя, Константин Валентинович Верещагин, почти предприниматель, там у вас в Москве работал, сейчас пока у нас. Большой вот только - чем волга и хороша, движок тут от мерса, а так служебная, никто – ничего. Пускай Костя пока ноги вытянет, а то после Учина, может, к тебе пересядет. Там еще должен Карасев сесть.
На эту мешанину Татьяна не нашлась, но когда Костя с деланным удивлением поднял брови и, не слушая Лехину речь, обращаясь к ней, спросил: « А что, есть картина, с названием «Девушка, освещенная солнцем?» - она окончательно смутилась. « Веселые, вы, однако ребята» - буркнула, поняв, что ее готовы разыграть. А Леха продолжал:
« Кость, слышь, Карасеву шестьдесят уже есть? (он, невпопад, как показалось Татьяне, хмыкнул), Тань, тебе говорю, Карасев, еще потом сядет, он человек известный у нас, так что, ничего, если Костя потом к тебе пересядет?»
Татьяне пришлось улыбнуться, закрываясь ладонью: «Лех, ну что ты ерунду спрашиваешь». Он, не стараясь ее услышать, уже обращался к Верещагину: « Кость, мы с Таней жили на одной улице, ну, у них там дом от деда, как дача, а мы с матерью жили в жактовском. Слышь, Кость, Карасев в Учино, чего, сегодня? » « Да, точно, не знаю, я не во все дела хочу влезать, сказал только, что Учино и Москву на один день наметил.»
Машина миновала центр, и они уже были на выезде из города. Татьяна успокоилась «опоздать не должна», и с явным интересом стала прислушиваться к разговорам попутчиков. Лехина речь с перескоками от одного на другое заставляла помнить о собственном табу на улыбку, но губы слушаться не хотели, поэтому и сидела с ладошкой у рта. Верещагин, сначала случайно поймав лицо Татьяны в зеркале заднего вида, потом уже намеренно стал следить за ней. « Интересная девчонка, и как хорошо смотрелась там, у елки, правда, вся светилась. Вот, густые волосы, без челки стянутые хвостом как у десятиклассницы, свои рисунчатые брови, лоб высокий, смеющиеся глаза, носик хороший, а рот ...да рот специально почему-то прикрывает, чего там у нее?, вот на секунду ладонь отняла – небольшой рот, не пухлые губы, ну, несовременно, но вполне.» Продолжая ее изучать в зеркале, игриво сказал: «Лех, а что твоя Таня ничего о себе не говорит, чем она занимается, есть ли муж, кольца, правда не видно.» «Тань, как у тебя с этим делом?» « Полный порядок» - ответила, смеясь в ладошку. « Порядок – есть, или порядок – нет?» « Понимай, как хочешь, ключевое слово – порядок, значит, на этот счет проблем не вижу» - продолжала смеяться она.
-- Однако, непростая, Леша, у тебя знакомая» - уже откровенно вступая в игру, протянул Верещагин.
-- А что, только простые интересуют? - Татьяна закусывала удила.
-- Интересуют всякие и разные.
-- Ого, Леха, каких друзей имеешь, Простите, вы не потомок Казановы?
-- Нет, Тань, Костя у нас смирный, болтун только. Вот его будущий компаньон...
Карасев
Слышь, Кость, везу я их с Михалычем, в среду, что ли на той неделе, да в среду, в общем, довольный такой Карасев, ну из «Теремка» уже, часов полпервого ночи. Карасев, как всегда, за всех заплатил, вышли и сел рядом со мной. Михалыч на заднем, гляжу кемарит, а этого, хоть в ворота ставь – не остыл, ну и в разговоры вдарился: времена, говорит, настали интересные, шелуха всякая осыпалась, и, что на задворках держали, развернули по полной. Стало быть, революция произошла. И флаг что надо – основной инстинкт – основа жизни. Говорит, а скажешь, нет? И дальше речь толкает: « Пока себя мужиком чувствуешь, о смерти забываешь, вот тебе цель и задача, ради них, во что только не пустишься. Умные люди это понимают, политику строят, и деньги, какие делают.» Говорит, немного в школе историю преподавал - опиум для народа Владимир Ильич решил не отменить, а заменить. Он на одно, а сейчас на третье. Отменить ни у кого не получается. Тебе тут кино с телевизором, газетки с книжками, мода, косметика, да черти что.» И добавляет: « а ты, говоришь, девочки. Девочкам ничего другого не остается, как расслабиться и тоже получить удовольствие.»
Я ему: « на деле то, и не поймешь, кто кого.» А он: «поймешь, всегда поймешь, хотя Шолохов другую, говорит, дал ремарку. Но кого танцуют это понятно, тут одним словом, партнеры, а вот кто музыку заказал, тут интереснее, и деньги получаются большие, и завоевание основное обнаруживается – свобода. Ничего нет, а свобода – пожалуйста. Слышь, говорит, лозунг нового времени - Тань, уши закрой: «Свобода, равенство и б-ятство» На этой территории, точно, равенство полное. Но домой – говорит, придешь:
« у жены одно – операция нужна, у внучки – гемоглобина нет, заливается каждый месяц, у племянницы – аборт неудачный, не рожает. Не, девчонок жалко, но туда же – джинсы в обтяжечку с голым пупом. Дед, говорит, нету другой моды, все так ходят. Учится хорошо. Дом это дом, тут одни заботы, вот внучку замуж нужно будет выдавать, чтоб все чин-чинарем, и любовь и детишки.» А для себя, говорит люблю, чтобы все было путем, чтоб праздник был. «С детства» - говорит - « праздники люблю, особенно, были такие - спортивные с маршами, грамотами. Чем только не занимался, грамоты любил получать – Карасеву Александру, занявшего первое место, идешь получать, на тебя девчонки смотрят – победитель. И сейчас спорт, только грамоту себе сам выписываешь, ну ничего, главное быть в форме, про тренировки не забывать. Тебе, Леха, еще фора, она до сорока, примерно, а дальше лениться нельзя.»
-- Нормальный мужик, да Кость?
-- А что ты ко мне обращаешься, тогда и спросил бы у девочек. У меня с ним отношения деловые, пришел к нему, знаю, что со связями, и инвесторов может найти, а весь бизнес-план я составлял.
Верещагин явно был смущен.
Татьяна тоже сжалась: « Вот, дура, и пошлость сморозила – потомок Казановы.»
Леха ничего не заметил, и продолжал что-то рассказывать Косте про совершенно незнакомых Татьяне людей.
Костя вставлял отдельные слова, смотрел в окно, Татьяна тоже.
« Простота хуже воровства» - точно говорят, и вдруг, поняла, что Верещагин с ней на одной волне, и неловко ему также, но и понравиться ему хочется также.
«Только не отведи глаз»
Теперь она все чаще задерживала взгляд в зеркале, висевшим над рулем, хотелось увидеть лицо, встретиться нечаянно глазами. Костя не поворачивался. «Как его задело, не хочет, чтобы думала, что и он из такого же теста.» Леха прервал ее мысли: « Тань, ты чего загрустила, про Карасева резануло, да я из чистого интереса, сам вот все тот разговор вспоминаю, его увидишь, ни в жизнь не подумаешь, что философию может разводить. Так он мужик надежный, у него как это говорят – котлеты отдельно, а мухи отдельно».
«Вот, вот, мухой быть не хочется». « А не хочется, и не будь, всегда ж видно, кто перед тобой, и в какие игры играть можно.» « Да игры – это игры, но и кроме игр ...»
«Тань, не бери в голову, еще оправдываться начнешь – не такая я.»
--Не дождешься.
Она сказала, улыбаясь в ладошку, и радуясь, что Леха помог вернуться к точке равновесия. Из зеркала на нее взглянули сначала выжидательно, а потом и откровенно радостно светлые глаза в мохнатой черной оторочке ресниц. Татьяна машинально поставила локоть на туго набитую сумку, и, упершись ладонью в подбородок, постукивала пальцами по верхней губе. Неотрывно и дружелюбно хмыкая, она теперь рассматривала лицо Кости, с ежесекундным возвращением в основной фокус - его смеющиеся глаза. Ей даже показалось, что Костины губы произносят слова старого вальса « только не подведи, только не подведи, только не отведи глаз». Сама же она, вполне раздухорившись, вспомнив школьные переглядки шептала (зная, что движенья губ не увидать) – « хороший, хороший, не Карасев, ты сам по себе, хороший».
--Кость, а Кость, слышь, сейчас сворачивать буду, точно, он сказал, что у РУВД, там было перекопано, перезвони, может на Центральную выйдет.
-- А, сейчас. Алло, это Костя, подъезжаем к Учину, да, лучше на пересечении с Центральной.
Он разговаривал, не прекращая начатого поединка, и Татьяна, перестав что-либо произносить и думать, уже не отрываясь от верещагинских глаз, стала искать верхнюю пуговицу куртки. Расстегнувшись, встряхнула плечами, непроизвольно при этом шумно втянула воздух, словно чувствуя озноб. « Тань, замерзла что ли?» - Леха оглянулся, и увидя, что она напротив, расстегнула куртку, выразил на лице явное удивление. Татьяна мгновенно встряхнулась.
-- Что ты, наоборот, тепло, просто засиделась, плечи размять не мешает.
« Да, сейчас подъедем, разомнись, можешь вылезти потом», но, посмотрев на часы, добавил – «совсем ненадолго». Они уже катили по шумной улице, дома по фасаду – сплошь московские, но за ними были видны старенькие малоэтажки, выдававшие недавнее прошлое этого подмосковного города. « А вот и Александр Иванович, уже стоит, молодец, порядок знает». Леха притормаживал на пересечении двух улиц .
-- Александр Иванович, приветствуем., Костя сейчас пересядет на заднее – так договаривались сразу, а это моя знакомая Таня, тоже в Москву, я ее сто лет знаю, в администрации случайно встретились. У них дом на нашей улице, вообще в Москве живет, а дом как дача, я ее точно, лет 15 знаю, и вот случайно встретились.
Костя уже вышел из машины, кивнул, и поздоровался с Карасевым за руку. Потом, открыв заднюю дверь, стал устраивать себя на сиденье, и в силу своих габаритов глядя на Татьяну сверху вниз, неожиданно доверительно произнес ей вполголоса:
« Привет, стесню, наверное, потерпеть придется.» « Ничего, нормально» - уже изготовилась она ответить, но поняла, что Костя никаких слов от нее не ждет.
Двумя руками он обхватил спинку переднего сиденья, и, подавшись вперед, стал что-то не громко обсуждать с Карасевым. Сам Карасев Татьяне был почти не виден, а его мимолетный оценивающий взгляд, когда он уже уселся, и слегка повернул голову в ее сторону, она и вовсе не заметила, потому как всецело была поглощена Костиным усаживанием.
Из-под Костиной руки ей были видны смятые седые волосы, и высокий меховой воротник кожаного пальто. Ондатровую шапку Карасев положил на выступ у ветрового стекла, и машинально крутил ее тесемки, завязанные бантиком. Костя продолжал что-то говорить, и Карасев изредка на сказанное кивал головой. Леха вел машину, и неожиданно громко спросил Татьяну:
-- Слушай, Тань, в Москве то куда тебе?
-- Вообще на Пресню, но ты не беспокойся, высадишь меня у первого метро, я успеваю.
-- Так и нам на Пресню - вдруг быстро откликнулся Карасев, так что вместе и доедем.
Его голос был абсолютно дружелюбен, хотя головы он так и не повернул, и Татьяна не посмела что-либо вставить. Те двое были заняты своим разговором, а Лехе теперь приходилось внимательно следить за движением на трассе.
Она оказалась в собственном течении времени и попыталась даже найти его русло, стертое неожиданными событиями двух последних часов. Вытащила телефон, посмотрела на выскочившие цифры - времени достаточно, не опаздывает, в сумке лежит заветная распечатка – отлично, и еще она может читать Санина.
Она расстегнула сумку, вот корешок книжки, гибкая расчесочка, ставшая закладкой, еще вполне светло, прекрасно, можно читать. Еще бы немножко, и она произнесла бы это так: « Ура, можно читать», потому что с момента, когда Костя (пусть даже, и перевесившись к Карасеву) оказался совсем рядом, она стала испытывать беспокойство, сродни внутренней паники. Неведомыми силами она оказалась втянутой в воронку смерча. И не то, чтобы ей было совсем уж страшно там, но больше всего на свете она боялась быть беспомощной. Именно образ воронки вытянул за собой несчастное определение « быть беспомощной» - руки ноги не слушаются, голова ходит ходуном, и тело сжимается в штопоре – что-то немедленно нужно предпринять – и ура, выход найден – можно читать, так, вот страница...
«Санин»
«Она думала о том, что не понимает жизни. Что-то непостижимо громадное, спутанное, как спрут, липкое и могучее вставало перед нею. Ряд прочитанных книг, ряд великих и свободных идей прошли сквозь ее мозг, и она видела, что поступок ее был не только естествен, но даже хорош. Он не причинял никому зла, а ей и другому человеку дал наслаждение. И без этого наслаждения у нее не было бы молодости, и жизнь была бы уныла, как дерево осенью, когда облетят листья. Мысль о том, что религия не освятила ее союза с мужчиной, была ей смешна, и все устои этой мысли были давно источены и разрушены человеческой свободной мыслью. Выходило так, что она должна была бы радоваться, как радуется цветок, опылившийся новой жизнью, а она страдала и чувствовала себя на дне пропасти, ниже всех людей, последнюю из последних.
И как ни звала она великие идеи и непоколебимые истины, перед завтрашним днем позора они таяли, как тает воск от огня. И вместо того чтобы встать ногою на шею людям, которых она презирала за тупость и ограниченность их ...»
Нет, невозможно, да еще « встать ногою на шею», романист, однако юношей пылким предстает, оно и понятно, в 23 года. Она скривила гримаску.
-- Тань, чего такого интересного читаешь?
Поймав ее профиль в тоже зеркало, весело спросил Леха.
« А Леха, наверное, видел, как я и Верещагин…» - она не докончила, и отчего то испугалась, и потому серьезно стала объяснять, что это за книга.
-- А про что? - скорее по инерции опять спросил Леха.
-- Про молодых людей, оказавшихся в одном небольшом городе, умных и не очень, честных и бесчестных. Каждый озабочен поиском смысла своей жизни, и жизни вообще, играют в революции, философствуют, стреляются.
-- А любовь? В романах обязательно про любовь должно.
-- Можно сказать и любовь есть, вернее автор уделяет внимание половому вопросу. Он восстает против бесправного положения женщины в обществе, и считает необходимым дать женщине ту же свободу, какой обладает мужчина. Вот.
-- Ну, ты как на экзамене в средней школе, зачем же читать про такую дребедень?
-- Лешенька, это интересно в историческом аспекте, а то книг много, нужно знать, кто первым сказал мяу.
« Так уж и первым» - вдруг буркнул Карасев. Татьяна осеклась. Конечно она, можно сказать, выпендривалась не для Лехи, но уж не для Карасева точно. Она наклонилась к сумке, стараясь выудить из нее носовой платок. По счастью, поиски быстрыми быть не могли, и у Татьяны образовалась желанная пауза. С найденным, наконец, платком в руке, она осмелилась оглядеться, и с радостью отметила, что ее замешательство не обнаружилось. Костя и Карасев были все в тех же позах, и продолжали свой разговор.
Леха – добрая душа – допытываться далее не стал, и уже был в образе справедливого водилы – « Ну, куда, куда лезешь, а этот, с какого ряда поворачиваешь» - машина катила у Рижского вокзала, и выезжала на третье кольцо. Татьяна совсем развернулась к окну и, не отрываясь, смотрела на нескончаемый поток машин. По крайней мере, так казалось.
На самом деле, невесть, откуда всплывшая в голове песенка « но все кончается, кончается, кончается» - прокручивалась непонятно какой раз.
--Тань, мы сейчас на 905 будем, а дальше нам вниз, где притормозить тебе лучше?
-- На 905 и тормози, очень хорошо, дальше я всегда пешком, тут минут десять.
-- Ну, все давай, Кость, выпусти Татьяну с этой стороны, ну, теперь знаешь, где меня найти, все, еще увидимся, давай.»
Костя уже стоял на улице. Она с благодарностью кивала Лехе, сдержанно сказала Карасеву « до свиданья» и, распрямляясь на улице, хотела оставить дверь открытой, но Костя ее прихлопнул, и они оказались напротив друг друга .« Я тебя через Леху найду» - сказал он тихо, серьезно и внимательно глядя Татьяне в глаза. Она тоже не улыбалась, и тоже тихо ответила « Я через три дня уже уеду». « Тогда давай телефон» - он быстро достал свой, приготовившись услышать номер. « А давай, лучше ты мне свой дашь, я сама позвоню». « Как хочешь, пусть так, я буду ждать. Обязательно. Только ничего не выдумывай и меня не классифицируй - « Умные и не очень, честные и бесчестные» - вдруг передразнил ее, улыбаясь .
-- Когда, примерно ждать твоего звонка?
Звонок
-- Не знаю, все сейчас выясню, может, уже и сегодня – шучу.
-- А ты не шути, не разводи шуры-муры, позвони, часов в 11 –договорились?
У Татьяны вытянулось лицо:
-- Откуда ты знаешь про шуры-муры, так сейчас никто и не говорит» - посерьезнела - Нет, сегодня звонить не буду – потом.
-- Но обязательно, не тяни.
Она кивнула уже на ходу. Через несколько мгновений ее обогнала черная волга, она остановилась, и подошла к киоску. Купила плитку шоколада, бутылочку воды, есть не хотелось, но еще там собиралась это сделать.
«Там и тогда, еще сказать до этого» - поймала себя на мысли, что неосознанно уже отнесла встречу с Костей к чему-то очень важному, разделившему между собой отрезки короткого времени – всего ведь каких-то два часа. Она не просто улыбалась, забыв про обточенные зубы, она сияла, хотелось быстрых движений, и она чуть не бежала, обгоняя прохожих, и поддавшись любимой с детства игре « акынить» на тарабарскую мелодию:
« Вот такой Костя, который не терпит шуры-муры, и это очень хорошо, потому что я его обязательно хочу увидеть. Хочу, чтобы он сказал, что я ему понравилась, и тогда я ему скажу, что он мне понравился первый, и я не знаю чем.
Нет, знаю, он может рвать время на куски. Он тигр, он большой и сильный, у него два тигриных светлых глаза, и еще он знает про девушку, освещенную солнцем, и, наверное, он знает, что я очень люблю Серова. И еще я уже у поликлиники, и я точно не опаздываю».
Коронки оказались на славу, увидя себя в зеркальце, поднесенному ей Вадимом, она зарделась - иначе не скажешь, от удовольствия « Вот бы сейчас он меня увидел». И выполнила все мамины наставления, насчет содержимого конвертика, переданному Вадиму в коридоре без свидетелей.
Оказавшись уже на улице под фонарем, достала телефон, чтобы позвонить маме, но сообразила, что успевает еще на хорошую электричку (о том, чтобы остаться в Москве, почему-то и не вспомнилось), ладно, позвоню уже из дома. С улыбкой подумала, что очень хорошо сказать про дачу «дом». Автобуса ждать не стала, и опять почти в припрыжку помчалась к метро.
Очередь за билетом в кассу была выбрана ею удачно – она двигалась быстрее, чем соседние, и это тоже было весело, и весело забегать в последний тамбур перед захлопыванием дверей, и она улыбалась, как хотела. Когда, проходя по вагонам вперед, без особой надежды, (увидя, что есть место, на котором что-то лежало), спросила: « Свободное?», и вдруг почувствовала, что ждет удача, она окончательно поняла, что Вадим потрясающий специалист – он сделал ее неотразимой.
И чтобы удостовериться в этом – полезла в сумку, достала воду и шоколадку, и вроде бы мимоходом, открыла пудреницу с зеркальцем. Потом отломила шоколадку, засунула в рот, и вытащила, наконец, книгу, уже просто, для того чтобы не валялась недочитанной.
Но главка, с которой продолжила чтение, была выписана сочно, запечатленная картинка молодецкой удали и подглядывания за девичьем купаньем (да тут Борисов – Мусатов с Сомовым, и в краешек - Гумилев), заставила определенно втянуться в чтение. Отчего-то арена действия и философствования мужской компании перенеслись к монастырским стенам, «темное лицо церкви». Татьяна начинала скисать, веселили лишь гроздьями развешенные по тексту литературные красивости.
К тому же любовный сюжет набирал обороты - розовый конверт от Зиночки: «Если можете и хотите, приходите сегодня в монастырь». И герой воспринимает это так, «как будто уже пришла, бессильная, боязливая, любящая, и уже не может бороться, и вся отдается в его руки. Неожиданная близость конца захватывающим трепетом истомно наполнила все тело Юрия». Вот уже обнажаемая мысленно « милая и чистая в своей серой кофточке и круглой шляпке, молящаяся без слов» героиня.
Развязка романа с самоубийством Скварожича - антипода Санина, и их противопоставление в ипостаси любовной. Для чистоты сравнения субъект - одна и та же героиня, Зиночка. Но один говорит, что было бы подло, если бы воспользовался ее порывом, а другой объясняет, что не мог пропустить миг наслаждения. – «И дрожащими словами Санин говорил ей о том огромном счастье, которое она дала ему, о том, что эта ночь останется навсегда в его жизни... Вы страдаете, а вчера было так хорошо... страдания оттого только, что наша жизнь устроена безобразно, ... если бы мы жили иначе, эта ночь осталась бы в памяти нас обоих как одно из самых ценных, интересных и прекрасных переживаний, которыми только и дорога жизнь!» « Идите, оставьте меня!»
« Он почувствовал, что никакими словами нельзя утешать ее в том, что угрожало ей страданием, позором и нищетой. Она была права в своем гневе и скорби, и не в его силах мгновенно переделать весь мир, чтобы снять с ее женских плеч ту страшную липкую тяжесть, которая упала на нее безвинно, за радость и счастье, данные ему ее молодой красотой.»
Да, почти буревестник – «Буря, скоро грянет буря...»
А Ницше как «Отче наш» – за каждой строчкой, а то все Толстой властитель дум.
Порадовать бы их всех – позор и нищета за радость и счастье - разомкнулись, не прошло и девяти десятков лет. Нищета прилепилась к старости, а позор занял место в лингвистическом музее рядом с подзором. Молодая красота, конечно, на месте. Но непростая молодая, а дающая, даваемая, как вытекает из слов автора. А вот радость и счастье – птицы перелетные.
Да, Михаил Петрович, сейчас бы Вы их могли и не обнаружить, не смотря на молодую красоту. – Татьяна беззлобно потешалась, опять вспомнив героев писательницы в сравнении с арцибашевскими. Ее даже чуточку несло. - Да, кстати, Михаил Петрович, еще липкая тяжесть днем обнаружилась - Упала с плеч Зиночки прямо на посетителей давешней администрации. За всех не отвечаю, но на меня точно. Я Вам благодарна, днем слова подходящего найти не могла – да, именно липкая тяжесть... Не докончив, взглянула в темное окно - что, уже приехали? Если бы не местная электричка, так и проехать недолго.
Она вышла на ночной перрон – « Вот и мой хороший город, только администрация тебя портит, но я уже отодрала, как выразился Михаил Петрович по другому поводу, правда – липкую тяжесть. Ноги моей в этом заведении больше не будет, и мамулю пускать бы не хотелось, она у меня такая хорошая».
Мысленно все это произнося с не сходящей с лица улыбкой, она просто оттягивала секундочку, когда можно будет перебрать в уме каждую минутку удивительной поездки на Лехиной машине. И это настолько сокровенное дело, что в электричке, на людях, такое казалось невозможным.
« Да, Танечка, да, что-то случилось. Надо же, оказывается и на подвиги готова, а то не понимала, как можно каждый день по пять часов терять на дорогу. А интересно, Леха говорил, что «Он» в Москве работал – тоже каждый день катался, или...
Она даже остановилась: да он мог быть тысячу раз женат, у него может быть куча детей в Москве – я ничего о нем не знаю. Вот она липкая тяжесть, кошмар. Она машинально шагала вдоль железной дороги, хотя лучше бы дождаться автобуса, и миновать эту самую темную, и очень неприятную часть, но спохватилась слишком поздно – была уже за первым переездом « А, ладно, если до второго переезда добегу без происшествий то... то все будет хорошо».
Так, спокойно, включить пятую, но не бежать, чтобы не выдохнуться, есть спортивная ходьба, вроде это делается так, главное быстрее передвигать ноги, еще быстрее, шире шаг, все будет хорошо. Она неслась как метеор, и, тем не менее, уже на подходе ко второму переезду, поняла, что ее догоняют. – «Все. Ничего хорошего не будет».
Действительно, ее обгонял какой-то парень, но он даже вступил в сугроб, когда с ней поравнялся и моментально скрылся впереди. «Люди-лоси живут здесь, а я обычная трусиха, зачем только загадала».
Она была уже около железнодорожной будки под ярким фонарем. Идти дальше вдоль путей, испытывая судьбу, больше не могла. Теперь шла прямо по освещенному шоссе, и редкие машины совсем не пугали, но настроение упало « хорошего ничего не будет». И зачем я только сказала, что позвоню сама (история с коронками даже не вспомнились, хотя тогда вовсе не была уверена, что работа будет готова).
Как я ему буду звонить? Это будет значить тоже самое, что и розовый конвертик Зиночки - дать понять, что... Нет, это невозможно – хорошего ничего не будет, уже абсолютно ясно.
При свете фонаря вытащила телефон, было без трех одиннадцать. Все, она решила:
-- Алло, Костя, да, это я. Знаешь, я просто хочу дать тебе свой телефон – захочешь, позвонишь. Вот, диктую…
-- Тань, ну считай, что я уже звоню, какие тут проблемы, умница, что позвонила... В это время рядом затарахтел какой-то шальной трейлер, и Костя, услышав этот шум в трубке, перескочил: «Слушай, а откуда ты звонишь, где ты сейчас?
-- У второго переезда, топаю по шоссе
-- Одна? Сумасшедшая – зайди на пост к железнодорожникам и жди меня.
Святой Валентин
Татьяна даже зажмурилась от накатившего ликованья:
-- Да что ты, уже ерунда, тут светло, я спокойно дойду по Березовой – она тоже освещена.
-- Тогда давай у церкви, все я иду, мне минут семь нужно, я хорошо там все знаю – гулял с собакой, все договорились, по Березовой иди, никуда не сворачивай, по вашим переулкам пойдем уже вместе.
Татьяна даже не успела ничего ответить, в трубке были гудки.
Она развернула сумку к себе, переложила из кармана телефон и больше играясь, чем, стараясь свести молнию, с мазохистским удовольствием громко сказала вслух «Все равно ничего хорошего не будет».
Оглянулась по сторонам, и повторила фразу еще громче, как будто надеясь услышать немедленное опровержение с неба: «Ну что ты, что ты (душа моя, радость моя и т.п.) – все будет хорошо, ты будешь счастливой».
И только теперь, эта большая девочка рассмеялась: «А, собственно, что такое хорошо, и что такое плохо. Слабо произнести, как у Арцыбашева Санин говорит:
« Спасибо, вы доставили огромное наслаждение, в моей памяти это останется как одно из самых ценных, интересных и прекрасных переживаний, которыми только и дорога жизнь».
А что – позвонила бы ему завтра, пригласила бы домой и
«Спасибо, вы доставили огромное наслаждение...».
Она закинула голову к небу, увидела звездную красоту, и пропела высоким сопрано на довольно лепую мелодию – «Спасибо, вы доставили огромное наслаждение, в моей памяти это останется ... » и после паузы закончила тихим речитативом « и дела мне нет до ваших жен и детей». Она хмыкнула и пошла еще тише. Интересно, что должно произойти в мире, чтобы такое имело место в ее жизни?
И, вообще, примерились ли тетеньки к подобным словам, не будучи покупательницами определенных услуг. Эмансипация не то, она равенство. Она про « Потеснитесь, пожалуйста, мы тоже хотим здесь постоять».
Арцыбашевское ницшеанство это свобода через превосходство,
здесь венценосицы нужны, любого масштаба - от Екатерины до директрисы екатерининского размаха какого-нибудь заведения. И они интересны, эти венценосицы, потому что помогают кое-то понять, что обычно очень глубоко спрятано в отношениях женщины и мужчины:
- Сначала испытать Нечто по поводу «это моё», а потом распорядиться своим богатством по своему усмотрению. Выбрать объект, и получить потом «громадное наслаждение».
Но и в самой возвышенной взаимной любви тоже всегда два пика.
Восторг по поводу « он мой» - почти самодостаточен (ау, 11-летние девочки, ведущие списки своих безусловных воздыхателей, вы же уже счастливы).
И дальше мотив поведения формально совпадает – «распорядиться своим богатством по своему усмотрению».
Только усмотрение любящей женщины, без сомнения - собственницы,
самое простое : Себя вверить, вгнездить (ужасно точно), стать частью жизни любимого.
Та писательница старается обойтись без собственниц, - Фрейд не велит, но тогда и получается «другое».
А кому-то такой собственницей просто суждено быть, и жены с детьми пугают через запятую. Вот так: жены и дети возлюбленного пугают, потому что собственницы не могут ни с кем делиться.
Она на секунду остановилась, перебирая заново только что родившееся в голове, и осеклась: « Уже и любовная лексика в ходу - ужель та самая Татьяна, которая наедине... Действительно, к чему бы это?» - вслух, и очень лукаво сказала сама себе.
Да, интересная неделька – «другое не другое», шуры-муры и прочее - голова набекрень, преддверие весны – пора искать работу и неожиданно закончила: «Все будет хорошо, а загадывать больше никогда, ничего не буду, это точно».
Она уже поднималась в горку перед церковью, восстановленную не так давно, но уже была красивая ограда, и необычайно яркий фонарь светил вовсю. Никого не было, и Татьяна уже решила, что, конечно, ждать не будет, свернет в свои переулки. Но до церкви оставалось метров двадцать, и была еще боковая дорожка, которая совсем не просматривалась, поэтому еще можно и похитрить с собой. Этот путь она проделала особым образом - повернувшись спиной к боковой дорожке, и переступая боковым шагом, ступня к ступне.
Поэтому когда она услышала быстрые шаги, могла зажмурить глаза, непроизвольно задерживая дыхание, вслушиваясь в восхитительное мгновение.
--Танечка, все в порядке – давно ждешь?
-- Я не жду, видишь, я еще не дошла даже. Я не выполнила твое пожелание - сейчас буду тебя классифицировать. - Ты джентльмен.
-- Эта правильная классификация – джентльмены хорошие люди, они в ответе за тех, кого приручили.
-- А это уже банальность - Экзюпери достоин молчаливого почтения, а его поминают всуе, и потом – кто кого, когда успел приручить?
-- Я тебя – твоя рука набрала мой телефон, что абсолютно правильно, но я согласен и на техническое приручение.
-- Это как ?
-- Как поступают джентльмены.
Татьяна продолжала двигаться боком, Косте пришлось ее обойти, и подстроиться на такой же шаг. Он был выше на полторы головы, и чтобы видеть лицо Татьяны, отодвинулся от нее достаточно далеко. Когда же Татьяна оказалась под самым фонарем, он и вовсе отошел шагов на десять, и весело приказал:
-- Все не двигайся – Девушка, освещенная фонарем тоже совсем неплохо.
Она рассмеялась. Он продолжал:
-- Вот, уже не закрываем рот ладошкой – очень милая девушка.
-- Костя прекрати, скажи лучше, как ваша московская акция прошла?
-- А там конца края этим переговорам не видно. Знаешь, Карасев в Москве остался, а мы с Лехой вдвоем обратно ехали. Он про Буцкина мне рассказывал, про ребят, а про тебя сказал, что ты была на отшибе, никого не замечала – у тебя кто-то в Москве был.
-- Ну, это он домыслил. Самое смешное, что я его вообще среди компании Буцкина не вспомнила, уже спустя года два.
-- Да, он рассказал, он действительно, очень хорошо на лыжах катается, я с ним несколько раз на гору ездил.
-- А у тебя тоже горные лыжи есть?
-- Нет, сейчас нет, были, напрокат беру, но собираюсь купить, а ты катаешься?
-- Могу, вообще, лыжи есть, года три назад довольно часто выбирались.
-- С кем это?
В голосе Кости промелькнула нотка настороженности.
-- Да с друзьями, девчонками. У меня есть одна девочка – на 10 лет младше – почти родственница, очень умненькая, но не совсем обычная. Иногда мы с мамой ее приглашаем, чтобы от нее дома отдохнули. И вот я ей про лыжи рассказала, она загорелась, мы вместе с ней пытались ее соответствующе обрядить, из того, что есть на даче, и пошли на автобус. Дошли с тяжеленными лыжами и ботинками – вторую пару парень один оставлял, стоим, автобуса все нет, моя девочка стала подмерзать, от ее восторженного настроения ничего не осталось, и она тогда произнесла фантастическую фразу: « А давай, будет считаться, что мы уже покатались, я хочу домой».
-- Интересно. А ты сама?
-- Почему ты спрашиваешь?
-- Ну, как мне кажется...
-- Я об этом не думала, хотя может быть, знаешь, у Цветаевой – предощущение счастья сильнее самого счастья.
-- Счастье, каким-то уж очень дамским словом стало, я не готов его употреблять.
Он засмеялся
– Хотя предощущенье - очень точно. Например, когда ты сказала, что позвонишь сама. Готов был предощущать, а когда позвонила – очень хорошо, кстати, что так быстро вырулило к нормальной ситуации – девушку нужно немедленно спасать. А так туман - звоню, чтобы ты мне позвонил сам. Что-то такое напредощущала неправильное.
-- Может быть, извини, готова даже списать на глупую уловку – другого повода не нашла.
-- Это лестно, но неправда, чего-то опять классифицировала.
--Ага. Теперь знаю, как и что, бывает – я Санина дочитала.
-- Ты ужасно милое созданье и почти инкубаторское.
-- Я точно эту неделю в инкубаторе с книгами провела, хотя ваша администрация...
--Да не бери себе в голову всякую дребедень – если не можешь переделать, то вспоминай о чувстве юмора . А я рад, что ты в администрации оказалась.
Теперь они шли гуськом, Татьяна первая, по узкой тропинке, резко спускающейся к оврагу.
-- Слушай, я никогда не подозревал, что там еще дом есть – сама дорожку чистила?
-- Нет, еще папка, я только метлой слегка.
-- Окна темные, все уже спят?
-- А нет никого, я одна.
-- Одна?
В голосе Кости Татьяна почувствовала явное удивление, сменившееся, скажем, озорством.
– На чай пригласишь?
-- А ты как думаешь?
-- Ну, если вопросы. Ладно, Танечка, отдыхай, уже совсем поздно. Пока, давай ладошку… , чуть не забыл – Леха велел тебе передать привет.
-- А что, ты ему что-то говорил?
-- Ничего, но понять разве трудно?
-- Что понять?
-- То и понять, что там тебе твое предощущение подсказывает?
-- Кое-что подсказывает, а про счастье ты не любишь, и это жалко.
-- Но оно ведь какой-то другой силы – не боишься?
-- Буду думать.
-- А может...
-- Нет, Костя чая сегодня не будет.
-- Ладно, будем ждать.
-- Это я буду ждать – зво-ни.
И резко повернувшись, пошла, напевая двусложное «звони» на мотив чижика-пыжика, добавив к двум повторениям уже трехсложное « позвони», и даже пятисложное «обязательно».