Ленин г... детские воспоминания

               



Самый большой страх я испытал в пятилетнем возрасте. Этот случай, о котором я хочу рассказать, запомнился мне навсегда. Ни наказания родителей, ни угрозы школьных преподавателей не внушали мне душевных переживаний, которые я испытал тогда,  в детском саду.
Что такое детский сад, не стоит рассказывать. Ведь они действуют и поныне. В детском саду мы не только ели и спали, но учились рисовать, лепить, рассказывать сказки, которые сами придумывали. Названия сказок у детей были похожими: Золотое яблоко, Золотая тарелка, Золотой конь и так далее. Среди детей были рассказчики и скромней, которые золоту предпочитали менее ценный металл – серебро. «Серебряный шар» или «Серебряная стрела».
Однажды воспитательница критически высказалась по поводу стремления детей воплощать простые вещи в драгоценные металлы. После такого замечания влез на подиум в виде табурета один мальчишка и громко провозгласил название своей сказки.
- Простой конь!
И все последующие названия сказок были обязательно со словом «простой». Благородные металлы были преданы детьми забвению. Рассказывались сказки и про Ленина. О том, как он любил детей, ходил по детским садам и учил детей есть всё, что дают, не оставляя на тарелке остатков пищи. А в детских садах он даже создавал общества «чистых тарелок». Не верить своим воспитателям мы не могли. 
Во время приёма пищи некоторые дети вылизывали свои тарелки, следуя мудрым заветам Ильича.
В тот день обед подходил к концу. Наверняка, следующим днём должен был быть выходным. Это было видно по детям. Некоторые из них, подражая взрослым вальяжно расположившись на стуле, пытались философствовать о пользе предстоящих выходных. Один из моих сотрапезников, автор сказки о простом коне, стал декламировать стишки на тему выходного дня. У Серёжки, видимо, не прошёл ещё литературный пафос, и он продолжал удивлять своим детским кругозором.               
Читая стих,  он оттопырил большой палец и переворачивал его в такт рифмы и смыслу.
                «Сегодня воскресенье
                Ленину – печенье…»
Его сразу перебила Валя – девочка, которая сидела напротив меня. Как сейчас помню её разрушенные кариесом маленькие зубки. Корочки хлеба она не могла прожевывать и всегда оставляла на скатерти несколько Л-образных корочек, освобожденных от мякиша.
- А по воскресеньям мы не ходим в детский садик. Значит, сегодня не воскресенье – показала свою осведомленность Валя.               
  - Завтра воскресенье - поправил текст стишка Серёжка,
 -  Ленину печенье,
   А Сталину – вино,
   А Гитлеру – говно.
Валя захихикала, прижав ладонью рот, таким образом, показывая, что она не возмущена бесцеремонным поведением Серёжки.
Но среди нас присутствовал ещё один сотрапезник, который в течение обеда не проронил ни слова. Он критическим взглядом посмотрел на Серёжку и перевёл свой холодный взор на меня, словно спрашивая моё мнение на это, незамысловатое на первый взгляд, произведение. Мне не хотелось смотреть ему в глаза. Мне сейчас представляется, сквозь пенсне на меня смотрел Лаврентий Берия, готовый арестовать своих маленьких сотрапезников, если они не осудят литературный выпад Серёжки.
 Я попытался повторить стих, подражая Серёжке.  Видимо с поэзией раннего советского рэпа, у меня было слабовато. Кулак с вытянутым пальцем произвёл несколько переворотов на столе без какого-либо стихотворного аккомпанемента.
- Завтра воскресенье, - подбодрил меня Серёжка.
- Ленин говно, - сказал я. Что было со мной, я до сих пор не могу понять.
То ли мне захотелось стишок  свести к минимальному варианту, то ли мне тогда ещё в хрущёвскую оттепель, заговорил дар пророчества и я мог предвидеть развенчание ореола божественности самого человечного человека.
- Ленин говно, - повторил я к общему страху детей.
Валя смотрела на меня широко раскрытыми глазами, как будто б перед ней предстал во всём  ужасе Змей Горыныч.
Серёжка смотрел на меня недоуменно, хлопая своими большими ресницами.
Только третий сотрапезник вновь обдал меня холодным бериевским взглядом и поспешил жаловаться воспитательнице на мою политическую непригодность. 
- Что ты наделал? – едва выговорила Валя.
- За такие слова тебя могут расстрелять, - сказал сочувствующе Серёжка, и чтобы придать своим словам больше убедительности добавил:
-Мне папа говорил.
Я низко склонил голову в ожидании смертельного приговора. Всё  моё детское тело стало махровым от мурашек. Моя спина с тех пор не может разогнуться в полный позвоночник.
Валя и Серёжа перешептывались, глядя, как стукачок докладывает воспитательнице о моём преступлении.
За столом, где сидела воспитательница, находились ещё несколько работников детского сада. Они, услышав донос моего сотрапезника, в ужасе смотрели на вопросительный знак, в который превратилась моя спина.
Через несколько минут о моём преступлении узнала вся группа. Дети, кто с любопытством, кто со страхом смотрели на меня. Для них я был в тот момент самым зловещим чудовищем. Ведь ни в одной сказке, ни одна сказочная мразь не пыталась посягнуть на святое имя Ильича. А может быть кто-то и восхищался моей смелости подвергнуть сомнению святость великого Ленина.   
Дети советского периода со всей серьёзностью верили в божество вождя мирового пролетариата, так же как и в отсутствие у него половых органов. То, что Ленин, как и все люди, могут справлять естественную нужду или, как говорили дети, делать по-маленькому и  по-большому, никак не укладывалось в детском уме.
Ко мне подошла воспитательница – тётя Эля и, потрепав мне голову, схватила меня за ухо. Даже если бы ухо было оторвано от моей безрассудной головы, я не почувствовал бы той боли, которая девятым валом накатывалась в моей маленькой груди. По распорядку дня в детском саду, после обеда детей укладывали спать на два с половиной часа. Это время называлось мёртвым часом. Мы укладывались спать на свои раскладные брезентовые кровати. Дети вскоре заснули, посапывая носами, а мне никак не удавалось предаться сну – единственной отдушине от мучившего страха.
Перед лицом то и дело возникал образ Ленина с его клиновидной бородкой и прищуренной улыбкой. Улыбка вождя в моём воображении сменялась строгим презрительным взглядом. Моё сердце готово было разорваться от стыда. Я молился этому образу, прося прощения. Но ни Ленин, ни Бог не могли облегчить неминуемого наказания. 
     Когда стали приходить родители за своими детьми, сердце моё ещё больше сжалось от страха. Как среагирует моя мама на жалобу воспитательницы, гадать мне, советскому мальчику и не стоило. Отцовский поясной ремень, должно быть, соскучился по моей заднице.
Родители радостно встречали своих детей, которые охотно делились новостями, главной из которых был мой проступок. Я видел, как всякий раз радость на лицах родителей сменялось гримасой ужаса и недоумения. Они тайком поглядывали на меня, а я опускал свой тупой взгляд, ожидая каждый раз грома небесного, карающего антиленинцев и прочих врагов народа.
Когда вошла моя мама, она в одно мгновение поняла, что со мной произошло что-то неладное. Я опустил голову и беззвучно заплакал. Мама была уверена, что я вновь поломал какую-нибудь казённую игрушку.
- Опять что-то сломал, - спросила мать с иронией в голосе.
Я отрицательно покачал головой. Объяснять мне не пришлось. Подошедшая воспитательница взяла мать под руку, и отвела её в другую комнату для тайного разговора.
Через стеклянную дверь я видел, как бледнеет лицо матери, а воспитательница продолжала говорить. При этом лицо тёти Эли не было строгим, а, наоборот, на её лице была улыбка и в то же время сожаление.
Что сказала мне мама после разговора с воспитательницей, я не помню. Дорогой домой я лил слёзы и с ужасом представлял предстоящее наказание. Перед глазами, словно маятник, покачивался ремень на крючке вешалки и был готов к порке. 
Придя, домой я  громко расплакался, не зная как ответить на вопрос:
- Почему, я так обозвал Ленина?
Я клялся, что больше никогда не назову Ленина говном. Но мои заклинания не убедили маму, и она подвела меня к холодильнику.
На холодильнике стояла белая фарфоровая статуэтка слона с добродушными глазами. Он сочувствующе смотрел на меня, как будто б и ему в детстве приходилось переносить наказания родителей. 
Выше над холодильником на стене висел календарь с изображением головы Ленина в профиль на красном фоне флага нашей страны.
По требованию матери я встал на колени стал просить прощения у Ленина. На мой лепет, мать приказала, чтобы я говорил внятно.
- Дедушка Ленин, - громче сказал я, - прости меня, ты не говно.
Я осторожно перевёл взгляд с календаря на маму. Мне показалось, что ей стало смешно.
С тех пор прошло немало лет. Не стало той страны, которая когда-то стремительно двигалась к коммунизму, не представляя, что это такое. Да и теперь в ленинские идеи вряд ли кто верит. Историки стали вскрывать ужасные факты из истории страны. Миллионы людей были истреблены как следствие октябрьского бунта, названной вождём пролетариата великой октябрьской социалистической революцией. Стало известно и о трагической гибели царской семьи Романовых.
Дедушка Ленин, а ведь я был прав, назвав тебя плохим словом.