Зачем

Гертруда Арутюнова
Зачем?!


  – Эрька! Опять пишешь? Не надоело тебе? Не-ет, ты не Пушкин, ты – другой! Он поди сутками за столом не сидел, и с друзьями успевал покутить и женщин любил.
–  Это у него ещё радио не было.
   – Шиш бы нам тогда, не Пушкин. Всё стихи? Все 96 листов?
–  Какие 96 - чуть больше половины. Не всегда пишется. 
– Ну вот скажи ты мне,ну, закончишь ты свой литературный, и кто будешь? Профессиональный рифмоплёт? А жить чем собираешься?
– Не знаю.  Многие стихами зарабатывали, и Пушкин тоже.
– Ладно, валяй. Я завтра к деду на Мутную с утра. Пойдёшь со мной, наконец? Который год собираешься. Последние ведь зимние каникулы, потом когда? Уедем, будем раз в год встречаться, если будем, а ты на Мутной и не был ни разу, ни летом, ни зимой.
– Далеко, Сашка, и лыжник я плохой. Ты летишь,  как бес из трубы, куда мне за тобой.
– Да не полечу я, потихоньку пойдём. Часа за три доберёмся. Суббота завтра, дед баню затопит, потом картошка печёная, чай с мёдом и на печку до утра. А утром назад.
– Уговорил. Только маму иди сам упрашивай. Туда сколько километров-то?
– Одиннадцать. Подъёмов всего три. Лыжня хорошая, утром смотрел.

Софья Ильинична не возражала. С Захваткиным можно отпустить. Эрик, правда, рыхловат для лыжника, сидит всё, то читает, то пишет, а Сашку на месте не удержишь. Да и не держит никто. Когда только с уроками управляется – оба на золотую медаль идут. Пусть перед самой длинной четвертью проветрятся. К Николаю Петровичу едут, не к кому-нибудь. Один он теперь, третий год, Мария Игнатьевна за неделю до Сталина умерла. Захваткины ходят к нему летом,  там и грибы солят и варенье варят, а по первопутку он всё это в город привозит. И Софье Ильиничне непременно  и грибов, и   варенья и мёду.  Сама вот на Мутную всё не соберётся, хоть и отпуск летом целых два месяца.
Живут Захваткины в том же «учительском»  доме, что и Стрижевские. Валентина географию преподаёт, Софья Ильинична – русский и литературу. Мальчишки с третьего класса за одной партой, но разные какие… Пусть проветрятся. На улице  – 22 всего, для Урала это не мороз. И темнеет уже не так рано, к четырём.
– Езжайте. Назад когда явитесь?
– Как встанем, сразу отправимся, только после бани рано не проснёмся.
– Хорошо. К ужину пирог с капустой будет.

Вышли часов в десять.
– Холодновато.
– Двадцать шесть. Днём поменьше будет, а к ночи, однако, ещё приморозит. Я всё-таки первым пойду, но торопиться не буду. А ты силы рассчитывай, уставать ни к чему.
– Умный ты, Сашка, «ни к чему», я хочу, что ли?! Пошли, замёрз уже.
– Согреешься сейчас. А снег-то блестит! У тебя про снег есть что-нибудь? Или Пушкин всё  написал?
– Иди ты с Пушкиным! Садись сам да пиши.
– Большое спасибо! Ты уж давай. А про любовь?
– Лермонтов «всё  написал».
– И тебе ничего не оставил? А для Динары?
– Вот пристал, как банный лист! Динарка совсем ещё цыплёнок, хоть и красивая.
– Говорят, татарок раньше замуж в тринадцать лет отдавали.
– Так раньше-то женщины до сорока редко доживали.
– Всё, кончаем болтать, подъём начинается. Согрелся?
– Ага. Но не жарко пока.
– Сейчас и жарко будет.
На втором подъёме Эрик еле ноги передвигал – дышать стало трудно, во рту пересохло.
– Нельзя, Эрька, останавливаться, хоть медленно, но идти надо.
–  Иду я…
После третьего подъёма силы Эрика оставили совсем.
–  Ну, Эрька, полтора километра каких-то!
– Не могу. Всё.
– Тогда вот что, я побегу к деду за санями, а ты всё же иди тихонько, не останавливайся – замёрзнешь.
– Постараюсь.

– Дед! Давай сани, там Эрик на последнем подъёме остался, идти не может.
– Надо было из лап лежанку сделать.
– Не утяну я его – тяжёлый.
– Давай на лошади, не распряг ещё, сено привёз. Тулупы в сенях возьми.


Эрик лежал прямо на лыжне в неестественной позе.
– Эрька!
– Умер он, Саша. Но не замёрз. Сердце, видно, не по нему нагрузка. Ему бы конфету, или сахару кусок… Господи, что с Софьей-то Ильиничной будет?!
Уложили Эрика на сани, поехали в город.
Софья Ильинична не закричала, не заплакала даже.
–  Нне-е-т!.. – и потеряла сознание.

Хоронили его из школы. Софья Ильинична так и не уронила ни слезинки. Плакали Ляля Стрижевская и Динара Галимова, не видя никого и ничего вокруг. И другие девчонки. Мальчишки крепились. Захваткин не отходил от Софьи Ильиничны. Слёз у него не было.
– Зачем?! Зачем я его потащил?!
– Не надо, Сашенька! Не вернуть… Не твоя вина.

Перед отъездом в Москву на вступительные экзамены  он зашёл к Стрижевским.
– У Эрика был?
– У него. Софья Ильинична, дайте его тетрадку со стихами, отнесу в Москве в журнал какой-нибудь.
– Иди сам возьми. Не могу к его столу подойти. Ляля пыль вытрет, а трогать тоже ничего не трогает.
Коричневая тетрадь лежала сверху, будто он только что писал. На первой странице его бисерным почерком: «Наброски, заготовки».

Гайдар в 16 был уже героем,
А смог бы я командовать полком
И жизнь стране отдать на поле боя?..

Это братьев не выбирают,
А друзей выбирают, как раз…

Сколько раз Красоту воспевали,
Осталось ли хоть слово для меня?..

Угрюмый, сумрачный уральский лес,
Седое бесконечное пространство,
Заснеженные ели до небес –
Медвежье, беличье и птичье царство…

А ещё б научиться летать…

Перелистнул несколько страниц наугад:


Д.Г.

Рановато ещё про любовь –
Мне – шестнадцать, тебе – пятнадцать ,
И себе-то страшно признаться,
Только в голову бросилась кровь,

Только ночь напролёт без сна,
Только день – ради встречи с тобой,
Только мысли мои вразнобой,
Только вместо зимы весна…




 –  Зачем, зачем, зачем?! - молотом било в висок.