Осень 1986. Где-то в Белоруссии.
Мы в карауле, сопровождающем пять платформ с техникой из ремонта. Дорога не близкая. Маршрут Ленинград – Луганск пролег через Могилев, Жлобин, Алексеевку, Харьков и массу промежуточных сортировочных с их «американскими горками».
Нас в карауле два офицера на пять бойцов. Мы располагаемся в теплушке, и бодро организовываем охрану техники на стоянках. При отправке из поселка Янино (окраина Ленинграда), для нашей буржуйки выдали причитающийся поддон угля и хилую охапку каких-то реек, гордо именуемых дровами. Все это богатство ушло в ненасытную пасть печки за один вечер. Температура в вагоне поднялась на 2 градуса, и тут же выдулась сквозняками на волю, несмотря на то, что половину вагона мы занавесили плащ-палатками. Топить больше было нечем. После этого каждая стоянка превращалась в беготню по путям с ведрами, и собиранием кусков угля между шпалами. Редкой удачей были пустые угольные вагоны, в углах которых можно было нагрести руками угля в ведро – чуть не до верха! Особой популярностью пользовались отработанные тормозные колодки, которые горели с протяжным гудением и раскаляли буржуйку добела. Даже нижняя часть трубы становились ярко розовой. Руки, в первые же сутки поездки, приобрели тот особый оттенок, которым так гордятся шахтеры.
Сухой паек – маленькие баночки «гречка с мясом», «рис с мясом» и «что-то с мясом» - то, за чем гонялись дома как за дефицитом – стоял комом в горле и не проталкивался внутрь даже горячим чаем.
Дежурные коменданты станций, где мы останавливались по непредсказуемому графику и на неопределенное время, снабжали нас свежей прессой, свежими ужасами о зеваках, попавших под колеса поездов и информацией о ближайшем продуктовом магазине.
На сортировочных «горках» нас пускали под откос по направлению к «товарняку», идущему в нашу сторону, и мы, держась за брусы вагона, летели вниз и со страшным грохотом утыкались в хвост последнего вагона. Теперь последними становились мы и ждали нового удара, теперь уже в нас. Лишь однажды нас спустили плавно, придерживая огромными шипящими пневмотормозами. А над сортировкой из динамиков гулко плыл женский голос: «Внимание! На пятом - «сапоги»! Сапогами были мы. Через 20 минут после нашей аккуратной стыковки, когда мы уже разлили по кружкам чай, к нам «со всем пролетарской ненавистью» пристыковались три цистерны… Чая в кружках осталось на один большой или два маленьких глотка. Цистерны еще какое-то время качали своим содержимым, от чего все ходило ходуном. Потом и они успокоились.
Однажды, примерно на пятый день пути, нам повезло. На очередной сортировке мы ждали, когда гусеница нашего состава достигнет требуемых 55 платформ. После каждого встряхивания кто-нибудь отправлялся посмотреть - сколько вагонов нам привалило. Стояла ночь. В отсутствии очередного состава «на разборку» сортировка погрузилась в такую тишину, что стало не по себе. Товарная станция – это не вокзал с музыкой… И вот тут мы услышали музыку. Негромко, но вполне различимо. Не знаю – как там на Марсе, а здесь, среди цистерн, платформ с контейнерами и разнокалиберных вагонов, явно была жизнь!
Оказалось, что через несколько путей от нас стояли вагоны-холодильники, на пороге открытых дверей которых, в прямоугольнике света, сидели сопровождающие их лица. Лица были кислыми. Ребята везли помидоры, сливы и виноград. Хлеб у них кончился. Мяса они не видели вообще. Помидоры вызывали стойкое отвращение. Сливо-помидорно-сигаретная диета давала себя знать.
- О, военные! А у вас сухпай есть!?
- И чё?
- Дык…
Было решено меняться. Мы им «баночки заветные», они нам фрукты-овощи. Праздник был и у них и у нас. Мы даже приемники настроили на одну станцию – чтоб громче было. А уже через несколько часов мы ехали каждый в свою сторону.
Начальник караула ворчит на бойцов, что они обросли как черти, что выскакивают на пост с автоматами, накинув шинель, прямо на шерстяную куртку от спортивного костюма…
Жутко хотелось картошки. Жареной, вареной, пареной… В мундире и без… фри и not free… просто картошки.
Очередная станция. Какие-то ребята в форме, похожие на курсантов, перегружают из вагона в кузов грузовика сетки с картошкой. С КАРТОШКОЙ!!! Решаем попросить, но не решаемся… Жоржик Балацкий, худой и всклокоченный, грустно берет врученное ему ведро и понуро бредет в сторону вагона. Все смотрят затаив дыхание. Жоржик подходит к грузовику, и вскидывает на курсантов красные от дыма и недосыпания грустные глаза. ОН МОЛЧИТ! Просто молчит и смотрит. Это продолжается невыносимо долго – секунд 15. После этого один из курсантов также молча сбрасывает из кузова сетку картошки, после чего продолжает заниматься погрузкой-выгрузкой как ни в чем ни бывало. Жоржик, будучи не в состоянии поднять сетку, волоком тащит ее к вагону…
Начальник караула до конца командировки разрешил Жоржику не бриться. Будь моя воля, я бы ему и не умываться разрешил! Заслужил!