О войне
Что я знаю о войне? Да много чего. Спроси меня, и я могу часами рассказывать о тех далеких событиях. Читал мемуары полководцев, в училище учил военную историю, да и вообще…
Но вспоминается не это. Вспоминается дед, который никогда не смотрел военные фильмы, а уходил на кухню, ставил перед собой бутылку «Портвейна» и, погрузившись в себя, пил его, не чувствуя вкуса. В такие минуты, даже бабушка его не ругала. Сама всю войну прошла. Когда ей было шестнадцать, пешком ушла из Алушты в Симферополь и записалась добровольцем, добавив себе недостающий год.
А дед, морской пехотинец, защищал Одессу, а потом их часть перебросили в Севастополь. Два города. И не просто города, а города-героя. И получили они это звание благодаря вот таким солдатам, каким был мой дед. В те редкие минуты, когда он соглашался хоть чуть-чуть рассказать о войне, он сначала спокойно, а потом уже с надрывом в голосе говорил:
- Вот показывают… «Добровольцы, шаг вперед!». И все шагнули. Ага. Когда стоит строй, а сзаду последние корабли грузятся, и больше не будет, и кто вперед шагнет, тому уж… И давай – «ваш полк остается, да ваш батальон остается…». А когда на позиции пришли, там пехота в окопах. Нас увидели, а мы-то в черных бушлатах… Так они даже не знали, что флот ушел. Вот как. Не сказали им.
А еще он рассказывал о взорванных каменоломнях с шампанским, и о заминированных продуктовых складах в таких же штольнях. И что тушенки было сколько угодно, а вот хлеба не было вовсе. И как их постоянно бомбили, и днем и ночью. И как содрогалась земля. И солнца не было видно из-за туч поднятой земли и пыли. И как они сходили с ума от жуткого воя дырявых пустых бочек, которые немцы сбрасывали вместе с бомбами. И о том, как через холмы и виноградники шла пьяная немецкая пехота, стреляя из автоматов от бедра, а по дорогам, нескончаемой лентой ползли танки и бронемашины. И как держались, сколько могли. И как отходили к Херсонесу. И как на пляже под обрывистым берегом друзья стреляли друг в друга, чтобы в плен не попасть. И как уходили моряки под воду, подняв над головой «ППШ», и только бескозырки некоторое время плавали над красными от крови волнами. И про заваленный телами в черных бушлатах пляж.
Родная сестра бабушки – баба Варя, жившая в Алуште, говорила, что в стороне Севастополя день и ночь зарево полыхало, а от взрывов земля дрожала. И еще она рассказывала, как всю ее семью на расстрел повели. Потому что какой-то… Ах, да, у нас же политкорректность. Обойдемся без национальностей. Скажем нейтрально «одна гнида». Так вот она сказала, что бабушка (мамина мама) в партизанах. А у немцев с этим строго – раз в партизанах – всю семью расстрелять! И их увели куда-то в виноградники, и уже стоя у какого-то оврага, кто-то что-то принес, и офицер, недоверчиво переспросив, сказал, что произошла ошибка. Что есть, мол, документ, что бабушка в регулярной армии, а солдат они уважают, и никого расстреливать не будут. Развернулись и ушли…
А баба Варя долго еще сидела, опустившись на корточки, не в силах ни говорить, ни плакать…
По тем, кто Севастополь оборонял, даже приказ отдельный был. Суть сводилась к тому, что кто выживет – тот предатель Родины. Потому что выжить было невозможно!
Дед лежал среди сотен трупов, с перебитыми ногами, с раненой рукой и тяжелым осколком под правой лопаткой. От потери крови он даже позвать никого не мог. А потом уже и некого было звать.
Немцы уже и не стреляли. Они стояли на краю обрыва, молча наблюдая за исходом душ.
А потом немецкие похоронные команды пошли по берегу в поисках раненых. Мимо деда они проходили несколько раз, не веря, что этом куске рваного мяса может теплиться жизнь.
А после была Балаклава. Какие-то бесконечно длинные настилы из плохо оструганных досок, на которых, выжившим, делали операции, вырезая раздробленные кости, и удаляя пули и осколки. Наркоза не было. Крик стоял такой, что он еще долго мучил деда по ночам. Потом был поезд. Товарный вагон. До Мюнхена их не открывали. Умерших оттаскивали в дальний конец вагона… После был концентрационный лагерь, из которого деда освободили союзники-американцы.
Единственная работа, на которую он смог устроиться после войны – шофер. И то повезло. До 1965 года – ни наград, ни почестей, ни славы.
Дед все вздыхал, наливая в стакан вино:
- А ведь могли и к стенке… Или в лагеря…
А вот в 1965 году он получил сразу несколько наград. И «20 лет Победы», и «За победу над Германией» и «За оборону Севастополя»… И были пионеры с цветами и приглашения на «урок мужества» в школу, и на встречу ветеранов в Севастополь…
Вот только, измученная двадцатью годами унижения, душа уже не откликалась.
Мало пережить войну. Нужно пережить еще и мирное время…