Летний пейзаж на фоне издыхающей коровы зарисовки

ББК 84(2 РУС) 6
К 438
Кирюшин О.Н.
Летний пейзаж на фоне издыхающей коровы (зарисовки почти с натуры). Повесть. Издательство ООО "Полиграфический комплекс ЭСМА-ПРИНТ", р.п. Каменоломни - 2014 - 268 с.
ISBN 978-5-905914-14-0
Повесть "Летний пейзаж на фоне издыхающей коровы (зарисовки почти с натуры)" открывает задуманный автором цикл о людях и судьбах Крайнего Севера.
Книга издана за счет средств автора
Mutato nomine de
te fabula narratur...*
* * *
–Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Певек. Температура воздуха за бортом –  минус 26 градусов. После прохождения пограничного контроля вам будет предложено пройти к выходу. Первыми выходят пассажиры второго салона. Спасибо за внимание!
А на календаре было 17 марта. Весна. Но здесь весны не было. Весна осталась где-то там, позади, за тысячи верст от аэропорта Апапельгино. А здесь был пограничный контроль. Двое, в военной форме, двигались, удаляясь друг от друга, один – в сторону кабины пилотов, другой – в хвост самолета. Прапорщик и старлей. Они равнодушно забирали у мужиков паспорта, глядели в них, и раскладывали документы по карманам форменных плащей: одни – в правый, другие – в левый. В действиях пограничников просматривался некий алгоритм: они не просто так раскладывали красные книжицы по карманам. Они вначале смотрели в документ и только потом, найдя в нем некую бумажку, закрывали паспорт и отправляли его на самое дно соответствующего кармана: правого или левого.   
Наблюдая за паспортным пасьянсом, Васька тупо гадал: А куда они станут совать документы, когда карманы заполнятся? Ответ пришел очень быстро. Старлей, на манер фокусника, откуда-то из рукавов извлек два черных полиэтиленовых пакета и переложил паспорта в них: из правого – в один пакет, из левого, соответственно – в другой. Двигаясь по салону, он продолжил, как ни в чем не бывало свой незамысловатый пасьянс, временами перекладывая документы из карманов в пакеты.
Кое-кому старлей паспорта возвращал. Это были либо местные жители, либо те, кто сумел получить временную прописку, что позволяло свободно передвигаться в районе пограничной зоны, коей по существу являлся не только аэропорт, но и сам город Певек – административный центр Чаунского района Чукотского автономного округа.
Когда очередь дошла до Васьки, он сунул паспорт в холодную узкую руку худого как жердь старлея, попутно отметив,
Слова и выражения, выделенные *, поясняются в Примечаниях.
что плащ на погранце висит как на вешалке. Старлей раскрыл паспорт и начал неспеша его листать. Дойдя до последней страницы, старлей вопросительно посмотрел на Ваську:
–Вызов где?
Васька протянул ему скомканный листок бумаги: телеграмму, которую он получил 24 февраля, из которой следовало, что Дирекция Н-ской артели приглашает его, Макашова В.М. на работу, в качестве электрика. 
Подписана телеграмма была коротко: Юкнис.
Старлей покачал головой, расправил бумажку, сложил вчетверо, и положил в паспорт,  после чего отправил Васькин основной документ в правый карман.
–Ну вот, Василий Митрофаныч, остался ты без документа, удостоверяющего личность, – констатировал Васька. Ну, а дальше то что?
–Уважаемые пассажиры! Наш полет завершен. Командир корабля и экипаж прощаются с вами и желают всего хорошего! 
Уважаемые пассажиры, не приходя в сознание от большой дозы спиртного, принятой в процессе девятичасового перелета, сомнамбулической поступью* двинулись к выходу. Васька мало чем отличался от своих будущих коллег. Растрепанные волосы и перевернутые глаза, наполненные паническим страхом, страхом неизвестности, глядели на окружающую действительность с чувством неизбежной безысходности. Все. Приехали. Конечная. Дальше – только море и Северный полюс.
Большинство из уважаемых пассажиров, также как и Васька, впервые прилетели в этот суровый край. Чукотка. Что знал о ней Васька? Что знали о ней остальные? Да, собственно, ничего. Когда-то на уроке географии, молодая и толстая учителка, постукивая дубовой указкой по такой же дубовой Васькиной голове, визжала тонким фальцетом: Запомни, Макашов, деревья в тундре – не растут! Она, вообще, много чего рассказывала про тундру, но география Ваську, что называется "не вставляла", впрочем, как и другие предметы, предусмотренные курсом средней школы. И вот теперь образ молодой и толстой учителки во всем своем великолепии торжества явился пред очумелыми глазами Васьки. И тонкий фальцет бил по ушам: Ну что, болван, убедился!? И Ваське было страшно.
А в округе завывал ветер. И от него было еще страшнее. Казалось, что ветер несет с собой именно то Космическое дыхание вселенского холода, о котором так любят потрепаться в своих виршах всевозможные поэты. Но поэты, они, как правило, рассуждают о "вселенском дубняке" возле жарко натопленной печки. Им хорошо. Они мыслят исключительно глобальными категориями. Какое им дело до Васьки? Какое им дело вообще до кого-нибудь? Да, будь Васька поэтом, он может быть, оглядев далекий горизонт, начал бы декламировать:
Передо мною – снежная пустыня,
Раскрыла мне объятия свои...
Но Васька не был поэтом. Он мог срифмовать, к примеру, слова "колхоз" и "совхоз", но на большее его не хватало. Да к тому – жутко болела голова, и хотелось опохмелиться.
У входа в аэропорт старлей передал один пакет с паспортами какому-то смазливому, полуседому мужику в полярке: специально пошитой куртке с капюшоном. Другой пакет достался какой-то бабе в красивой норковой шубе. Это были официальные представители двух артелей: Н-ской и Аргона. 
Прапорщик сделал то же самое. 
* * *
Серая коробка аэропорта осталась позади. Самым ярким впечатлением об Апапельгино для Васьки послужило то, что он увидел, как на погрузку в самолет отправили деревянный ящик прямоугольной формы, размеры которого были в пределах 2х80х80. В свое время  Васька не один год проработал на кладбище, землекопом. Он знал, что именно находится в этом ящике. Гроб. Ну что ж, начало – вполне оптимистичное! 
Трехосный Урал неспеша тащился по зимней дороге. Вахтовка. Так называется машина, предназначенная для перевозки пассажиров. Ехать предстояло долго. Васька это сразу как-то понял. Ему казалось, что вахтовка двигается не по дороге, а по стиральной доске. И тут Васька сделал для себя открытие: в тундре нет дорог, в тундре есть направления. Ему предстояло сделать еще много открытий. Но пока Васька об этом не знал. Он тупо оглядывал пассажиров. Кое-кто спал, не смотря на остервенелую тряску салона; в задних рядах потихоньку опохмелялись; остальные – сосредоточенно курили. Вот уж точно, дым – коромыслом. Хоть топор вешай.
Васька думал. Надо заметить, что занятие это не очень ему нравилось, но больше делать было нечего. Что же привело сюда его,  Василия Митрофановича Макашова? Что заставило остальных мужиков покинуть родные места и прилететь за тысячи километров в этот забытый богом регион? Ответ, вроде был на поверхности. Деньги. Большие деньги. Старатели неплохо зарабатывают. Да они, вообще, гребут эти деньги лопатой. Но Васька знал, что подобные заявления, мягко выражаясь, не соответствуют действительности.
Большинство из присутствующих попало на Чукотку через так называемые кадровые агентства. В родном Васькином городе подобных агентств – пруд пруди. Они постоянно заключают какие-то не вполне легальные договоры с мужиками. Потом этих мужиков везут, зачастую, неизвестно куда и зачем. Васька уже не раз "наступал на эти грабли". В результате – он перестал верить всевозможным агентствам.
Адрес артели ему дал Серега, дальний родственник. Серега предупредил, чтобы Васька не рассчитывал на большие бабки. Для этого надо быть специалистом в области золотодобычи, а к этому – идут годами. Серега продиктовал только номер телефона и сказал: "Дальше – действуй сам, чтобы потом не на кого было обижаться". И Васька действовал. Четыре месяца он ждал вызова. Звонил, отправлял по факсу копии документов, опять звонил, кого-то убеждал, что-то доказывал.
И вот он здесь, и все былое осталось где-то, за бортом. Ну, хорошо. Допустим, Васька прилетел сюда сознательно. Ну, задолбала его Валька своими пошловатыми вопросами, к примеру: "А чего, дорогой муженек, мы сегодня жрать будем?". Теперь вот пусть посидит и подумает – ЧЕГО! Хотя, это – никакая не причина, а так – треп собственной души. Выходит, что от бабы убежал? При одной только мысли об этом Ваську начинала пробивать отчаянная злость. Ну, а для чего остальные здесь? Хотя…до чего же вредно думать на опохмел души.
А вахтовка все тащилась себе потихоньку. Ландшафт за окном навевал тоску. Снег, снег, снег. Поваленные столбы, вместе с проводами лежали на этом снегу, и никакая птица на них не сидела! Иногда навстречу попадались подобия поселений: десяток домишек, стоящих вместе. Окна в них были выбиты, двери – сорваны с петель. Казалось, что люди давным-давно покинули эти дома. В общем, так оно и было. Вначале девяностых годов прошлого века Гайдар, который шагал впереди, поставил на этих местах крест. Большой и толстый. Вкратце его доктрина сводилась к тому, что капиталовложения, вкладываемые в Крайний Север, себя, как бы не оправдывают, а овес, как известно, нынче дорог, и вообще, места здесь тихие и ловить здесь нечего. Таким образом, начался повальный отток людей на Большую землю, или на материк, как здесь принято говорить. Буквально на глазах некогда обеспеченный край превратился в то, чем собственно, был первоначально: в безжизненную снежную пустыню.
По обочинам дороги, то тут то там, валялись пустые бочки из-под солярки, брошенная техника, груды металлолома, скрученные в бухты алюминиевые и медные провода. Пассажиры с великим изумлением провожали глазами это изобилие. Все это было брошено под открытым небом и никому до этого не было никакого дела. Жорик справедливо заметил:
–Вот бы все это сдать! До конца жизни можно потом не работать.
Васька вместе со всеми глядел на горы ржавеющего и окисляющегося металла, и невеселые мысли приходили к нему в голову. Сколько тут всего валяется: миллионы рублей под ногами. А на материке Ваське пришлось продать кой-какую мебель. Мебель эта была никому не нужна. Пришлось уговаривать соседей. Выручили. Взяли все оптом, за бесценок. На вырученные средства Васька прошел медкомиссию и доехал до Москвы. Билет на самолет ему предоставила артель. Вроде бы бесплатно. Самое главное, чтобы это "бесплатно" потом боком не вышло.
* * *
Вылетали из аэропорта Внуково. Пассажиры "пьяного рейса" – так именовали себя сами старатели, при каждом отлете старались изо всех сил, чтобы в аэропорте их помнили как можно дольше. Временами это им удавалось настолько, что руководство аэропорта, а также соответствующие службы, призванные обеспечивать пассажирам комфортный и безопасный перелет, всерьез задумывались: а не пристроить ли к основному зданию аэропорта некое подобие сарая, снабдив его соответствующей надписью: Закуток для старателей. Посторонним вход – нежелателен!
Также предлагалось снабдить это подобие сарая стальной бронированной дверью – для пущей безопасности окружающих. Окна предполагалось не делать, чисто из этических соображений: ни к чему малолетним пассажирам наблюдать "сон разума" взрослых дядей. Туалет, за ненадобностью, тоже предлагалось не делать, потому как пьяный старатель испражняется не там, где положено, а там, где приспичило, зачастую, даже забыв снять штаны.
Прочие пассажиры, вылетающие по маршруту "Москва-Певек", не то чтобы держались от старателей подальше, нет, прочие пассажиры старались как бы не замечать старателей; философски взирая на затяжные предполетные оргии заложников золотого тельца, они прекрасно знали, что вся эта антуражная вакханалия суть цветочки. Ягодки, обычно, начинались после прохождения "точки невозврата", когда старатели, после прохождения зоны спецконтроля и досмотра попадали в предполетный накопитель, в котором, собственно, и ожидали посадки на самолет.
Нельзя сказать, что сотрудники линейного Отдела Внутренних Дел аэропорта Внуково когда-либо ели свой хлеб даром. Вкупе с другими сотрудниками аэропорта они, в конце концов, добились весьма ощутимых результатов в деле организации безопасности граждан на предмет использования воздушных судов. Не в пример железнодорожным вокзалам России, в коих можно тихо и незаметно дожить до глубокой старости, в аэровокзале аэропорта Внуково Васька не увидел ни одного бомжа. Также не было здесь вездесущих старушек, вместе с ихними пирожками а-ля с пылу, с жару. Вообще, здесь никто  ни к кому не домогался в неудержимом желании втюхать бесплатный чайник...тысячи этак, за полторы. Будучи на Павелецком вокзале, Ваське, вместе с двумя будущими коллегами, пришлось буквально прорываться сквозь строй оголтелых дарителей всевозможной хрени, которые требовали за свой подарок всего-то ничего: тройную цену. Дарители хватали Ваську за руки, пытались вырвать сумки.
В душе Васька посмеивался над отутюженными, лощеными данайцами*. Еще бы. В прошлом году он сам вынужден был почти также промышлять в городе Сочи. Успев поднабраться правил игры у тамошних прохиндеев от маркетинга, Васька самостоятельно ходил по квартирам ничего не подозревающих Сочинцев и гнусаво блеял:
–А сегодня мы впариваем вам эту хрень!!!
И Сочинцы велись. Ну, не то чтобы очень. Потому как за предложенный бесплатный чайник могли и с лестницы спустить: Хватит, набрались уж!
Бывало даже так, что рекламный агент едва произнесет знаменитое:
–И только сегодня мы вам дарим все это бесплатно!!!
Хозяин квартиры тут же выхватывает у него из рук "подарки" и скорее за двери – шасть. И – тишина. Рекламный агент, наконец-то заслуженно одураченный, начинает ломиться в двери, орать, что он сейчас разнесет здесь все к чертовой матери. А из-за двери толстая тетка, визгливым фальцетом, в унисон ему верещит:   
–Пошел вон! Хулиганье! Сейчас милицию вызову!!!
А у рекламного агента в паспорте стоит прописка: поселок Осталопово Суходрищенского уезду. Ему сейчас, для полного счастья, милиции как раз и не хватает. Мало того, что за бесплатные "подарки" теперь расплачиваться придется, так еще и за отсутствие временной регистрации – ментам ручку золотить.
От не очень-то сладких воспоминаний Ваську отвлекла следующая картинка: Жорик, сорокатрехлетний бутуз, будущий коллега, наконец-то угодил в нечистые руки акул сетевого маркетинга. Девица неопределенного возраста, с непонятного цвета волосами и порочно очерченным ртом, своим нехилым бюстом буквально затолкала Жорика в тихий уголок, для того чтобы разделать его, что называется под орех. И хотя взять с Жорика, в тот момент было нечего, будущего коллегу надо было спасать. Московские данайцы, они, как известно, не брезгуют ничем. Пока глаза Жорика сосредоточенно изучали содержимое запредельного декольте девицы, стайка дарителей начала оттеснять Жорика от его же баула, набитого нестиранными, давно вышедшими из моды, семейными трусами и всевозможными гаечными ключами: накидными, торцевыми и разводными.
Другой будущий коллега, Шурик, исходил на фистулу, совсем как Павловская собака; у него открылось обильное слюноотделение. Глазами он так и пожирал девицу неопределенного возраста, особенно в тех местах, где заканчивалась ее укороченная мини юбка.
Подскочив к Шурику, Васька бесцеремонно хлопнул его по плечу:
–Ну ты, старый кобель, держи сумку, я – скоро!
 Пробив брешь в монолитной стене дарителей, Васька схватил за руку плотно вошедшего в сексуальный ступор Жорика и потащил его в суровую действительность:
–На воздух, похотливое животное! На воздух!
Жорик пытался слабо упираться:
–Ну, постой. Да, постой же ты. Она ж чего-то хочет...
–Я тебе после объясню: чего она хочет!
Громкий беззлобный смех дарителей заглушил конец фразы, которую произнес Васька. Видимо, дарителям был не чужд Отечественный кинематограф прошлых лет.

* * *
Удобно присев под плакатом:  ВНИМАНИЕ! В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ ВЕДЕТСЯ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЕ, человек десять старателей неприкрыто пьянствовали. Остальные пьянствовали тоже, но выглядело это действо весьма пристойно, особенно если глядеть со стороны: этакое законспирированное под чаепитие, с обязательным исполнением "Боже, царя храни", заседание ячейки РКП(б), чья популярность вначале  века ХХ сыграла с населением России столь злую шутку, что последствия ее не разгребли до сих пор.
Васька впервые присутствовал на подобном фуршете. Выпить Васька любил и, как ему казалось, умел. Пил он во многих местах и по-разному, но под недремлющим оком видеокамер – как-то не довелось. Выплеснутые на экраны телевизоров всевозможные реалити-шоу, далеко уже не первый год перекраивали мозги россиян на новый лад, переворачивая с ног на голову общепринятые нормы морали и права. Что естественно, то – небезобразно. Новый смысл этой поговорки трактовался с экранов телевизоров во всей своей красе и необузданности, сообразно всевозможным верованиям и понятиям. 
Людей, к примеру, помещали в громадную стеклянную банку, в которой они ели, пили, отправляли естественные надобности. В общем-то, много чем они там  занимались, эти люди в стеклянной банке, под круглосуточным наблюдением видеокамер. Но люди эти шли в банку добровольно, в поисках славы ли, денег, не суть важно. В банке все просто: надо было, всего лишь, перегрызть горло всем прочим, любым доступным способом, и вот он, главный приз, твой. Со старателями все было гораздо сложнее.
Старатели не хотели – в банку. Им было незачем  перегрызать друг другу горло ради какого-то мифического главного приза. Просто обстановка складывалась таким образом, что временами старатели вылетали в Певек суток по трое, а то и подолее. Виной тому были пресловутые метеоусловия, на которые, зачастую, сваливались все прочие моменты, связанные с подготовкой борта к вылету. Отсутствие топлива, некстати вышедшая из строя система шасси, подобного рода неприятности могут произойти в любой авиакомпании планеты. Просто любая авиакомпания планеты отлично знает, что за этим последует. А последует за этим выплата неустойки пассажирам, купившим билет на борт данной авиакомпании, потому как не сумели пассажиры вовремя вылететь по вине авиакомпании. Тут все зависит от цены билета. Но есть форс-мажор, это когда никому ничего платить не надо, это когда возникают обстоятельства непреодолимой силы, это когда, к примеру, аэропорт прибытия внезапно поломался и там, непонятно для чего, "растащили плиты, прям со взлетной полосы". Но так как подобное случается редко, всем авиакомпаниям планеты остается, в основном, уповать на погоду. Всем. Но только не Российским! Потому как Российские авиакомпании сами делают погоду в отведенном для них государственном воздушном пространстве. И здесь дождь продлится ровно столько, сколько надо, в связи со сложившейся ситуацией. Потому как, если платить неустойку пассажирам, вылетающим по маршруту "Москва – Певек", то начнут они зарабатывать неплохие деньги, протираючи штаны в ожидании борта. А так: пардон, в деревне Гадюкино – дожди! Вот и все взятки.
Проблема эта, в сущности, стара как мир. Канули в лету те времена, когда все летали самолетами Аэрофлота. Времена канули. А проблемы – остались. И сейчас куда ни лети, в какую российскую авиакомпанию не суйся, все равно, изо всех щелей и дырок прет наружу старый добрый Аэрофлот!
Но не только в этой связи старатели так подолгу добираются к месту своей постоянной работы. Проезд до Москвы старателю Н-ской артели никто оплачивать не собирается. Добирайся, как хочешь, на чем хочешь, а главное – ни в чем себе не отказывай. Вот и добираются с необъятных просторов постсоветского пространства русские, украинцы, белорусы, казахи, киргизы, узбеки... Кто – как, и кто – на чем. И, ясное дело, ни в чем себе не отказывают. Просто, обстоятельства иной раз складываются таким образом, что старатель, из-за  боязни опоздать на борт, покидает родимый дом недели за две до намеченного вылета. Расхождения в расписаниях ставят старателя перед жесткой дилеммой: либо приехать в Москву за пять дней до вылета, либо через полчаса – после. А так как борты в Певек вылетают из Внуково нечасто: два раза в месяц – зимой, четыре раза – летом, то приходится старателю суток по пять до вылета сидеть безвылазно в аэропорту, глотать пыль и подыхать с тоски, так как привык старатель либо пить, либо работать, и третьего, как говорится, не дано.
Пока старатель будет в зале ожидания один, сидеть он будет, в общем-то, смирно: буравить стенку взглядом, вздыхая о былом. Но стоит появиться тому, кто совпадает с ним по общности взглядов...
В тот вылет, совпадающих по общности взглядов, собралось человек сто шестьдесят.
* * *
Будучи в зале ожидания аэропорта Внуково, вы можете даже не увидеть работников милиции. У вас не будут постоянно спрашивать наличие документов и билетов. В вашем распоряжении – бесплатные туалеты, к вашим услугам – великолепный курительный зал: если вы по каким-то причинам не хотите выходить на улицу, то преспокойно можете курить в здании аэропорта. Если вам станет плохо, бегом – в медпункт, там вас напичкают бесплатными таблетками!
Старатели не торопились бежать в медпункт за бесплатными таблетками. Вылет откладывался на шесть часов, и у старателей еще оставалось кое-что в сумках для того, чтобы достойно встретить это событие.
Васька, Шурик, Жорик и еще пяток  потенциальных золотодобытчиков с пьяным упоением внимали давно небритому мужичку с лихо закрученным чубом. Правой рукой мужичек постоянно хватался за левый бок, пытаясь отыскать там несуществующую шашку:
–Дайте мне две сотни сабель, и я возьму этот город! Я поставлю его на колени! Мы пройдем парадным маршем по Красной площади! 
Бывший урядник растерял в своей жизни все, кроме вредных привычек. Последним местом его работы был конезавод имени рыцаря Айвенго, затерянный в каком-то волчьем углу Ростовской области, где бывший урядник из милости был принят рабочим по уборке конюшни. Основных достоинств у Володьки Гойты  было два: первое – патологическая тяга к спиртному и второе – наличие хронического энуреза*, который обострялся после каждой попойки.   
Директор конезавода:  Баглай Илпедифорович  Притуга, человек в высшей степени положительный, при всем прочем, имел громадный рост, не менее громадные – кулачищи и, небольшого размера, голову. Точно поставленным ударом в лоб он спокойно мог свалить с ног быка-трехлетка, но без надобностев этим своим качеством не кичился.
Любимым напитком Баглая Илпедифоровича был местный шмурдяк, который местная шантрапа, по недомыслию, называла косорыловкой. Оно, конечно, и в магазине можно взять, но рази ж там – напиток? Так, недоразумение одно.
Бывалоча, по лету, обхватит Притуга четверть* своей безразмерной лапищей, опорожнит, чуть ли не до половины и затянет хриповато:
Ой, да не степной орел
Подымается,
Ой, да то донской казак
Разгуляется...
А Гойта хилится рядом, голосит лающим дискантом:
Ой, да не летай, орел,
Низко ко земле,
Ой, да не гуляй, казак,
Близко к берегу.
А не то вдруг встрепенется седеющий Баглай, ударит об земь купленной в "Детском мире" (наконец-то по размеру) фуражкой и пустится в плясовую:

Раз, вечор, моя милая,
Был в гостях я у тебя.
Ты неласково приняла,
Огорчила ты меня.
И, уже теряющийся в объятьях сивухи, из последней мочи дерет глотку Володька:
–Жги, Педифорыч! Одинственный раз живем! Так-растак иху мать!!!    
К началу второй четверти Гойта обычно не доживал, валился покатом в будяки* и там засыпал.
Очухавшись посеред ночи, Володька тупо глядел на раскидистую жерделу: под ней, за широким столом, обтянутым дешевой клеенкой, среди опавших бурелых жердел*, сидел пьяный вдрызг Педифорыч и, не обращаясь ни к кому конкретно, бурундил* в темноту:
–Дайте мне две сотни сабель, и я возьму ентат город...
* * *
–Атас! Менты!
Для российского уха это не просто слова, означающие крайнюю степень опасности для застигнутых врасплох, в неподходящее время, в неподходящем месте, людей. Это – своего рода доминанта, нависшая дамокловым мечом над целыми поколениями россиян, взлелеянных неугомонной песнью милицейского свистка вкупе с такой же, сиреной.
Словно из параллельного мира долетели до Васькиного слуха слова команды, призывающие организм к мгновенной реакции на внешний раздражитель. Призывал Ваську к действию здоровенный детина из соседнего междусобойчика, уютно расположившегося в уголке, за огромным пилоном*. В отличие от Васькиной компании, эти ребята выпивали, оглядываясь по сторонам, в коей связи сумели, без посторонней помощи, заметить работников милиции на дальних подступах к зоне, временно оккупированной старателями. Другие междусобойчики тоже заметили, и – моментально попрятали все остатки спиртного; прихлебывая нейтральную Пепси-колу,  они казалось, только и ждали момента, дабы затянуть:
Царствуй во славу, во славу нам...*
И только Васькин междусобойчик портил картину всеобщего благочестия. Более того, в данном кругу сепаратно вынашивалась идея свержения правящего класса! 
Дело в том, что кроме Капитоныча, мирно дремавшего в обнимку со своим чувалом, прочие сепаратисты убывали на Чукотку – первый раз, в коей связи не знали как себя вести в зале ожидания. Подробного инструктажа на сей предмет, ясное дело, им никто не прочитал. Поначалу Васька энд компани чувствовали себя абсолютно не в своей тарелке, но после второй рюмки они напрочь забыли, где, собственно, находятся.
Работников милиции было трое. Неспешно и вальяжно направлялись они к месту производства работ. Нельзя было ни в коей мере сказать, что чувствовали они себя как медведи на нерестилище. Нет. Внуковские менты скорее напоминали доярок, деловито поспешающих на вечернюю дойку к неугомонно мычащему стаду.    
Медведями на нерестилище чувствуют себя солдаты правопорядка на железнодорожных вокзалах, где повсеместный ментовский беспредел приобретает порой, запредельные формы, в отличие от добропорядочного аэропорта Внуково.
Инстинкт самосохранения моментально оторвал Васькину задницу от железного, в сеточку, кресла зала ожидания. Менты были сзади, в двадцати метрах. В распоряжении Васьки оставались считанные секунды. И тогда он, ни о чем более не думая, даже ни с кем не попрощавшись, элегантной, слегка запинающейся походкой английского лорда, скорым аллюром  потрусил в курилку: подальше от места развивающейся трагедии. Более всего в этот момент он походил на пассажира электрички, успевшего заскочить в вагон именно в тот момент, когда двери со свистом и шипением начинают сходиться.
Работники милиции даже бровью не повели, наблюдая за несанкционированным отходом некоторых несознательных граждан с места совершения правонарушения. Милиционеры прекрасно знали, что сейчас старатели убывают НА РАБОТУ, а потому взять с них – практически нечего. Но, оставаясь верными Уставу Патрульно-Постовой Службы, они решили взять с тех, кто остался. Не зря же, в конце концов, они били башмаки форменного образца?   
Сидя в курилке, Васька откровенно скучал. Немногочисленные спринтеры, чудом избежавшие незапланированных отчислений в фонд МВД РФ, курили одну сигарету за другой, вразнобой делились впечатлениями о дерзновенном марш-броске; короче, поднялся гвалт как на птичьем базаре в районе Командорских островов.
–Пора когти рвать: вечер школьных друзей несколько затянулся, – решил про себя Васька,  –А то, не ровён час, мусора и сюда нагрянут.
Пока Васька благополучно отсиживался в курилке, на месте его бывших посиделок разворачивался завершающий акт трагедии бывшего урядника, который своими непродуманными действиями "спалил всю малину". В процессе своих неистовых призывов ко взятию Москвы сходу, Гойта как-то не заметил, что начал блевать прямо на пол. Подверженная боевому духу аудитория, не придала как-то этому факту особого внимания. Но камеры видеонаблюдения беспристрастно транслировали картинку "тайной вечери" на центральный пульт.
Когда Гойту уводили, а вернее, тащили волоком, заломив руки за спину, он уже вообще начал нести какую-то околесицу:
–Желтоухие собаки, пожравшие труп своего отца!
Широкоскулый мент, чей восточный разрез глаз выдавал в нем далекого потомка Чингисхана, замахнулся томфой и опустил ее на затылок Володьки. Но вместо того, чтобы поникнуть буйной головой на широку грудь, Володька начал орать:
Не для меня придет весна.
Не для меня Дон разольется.
И сердце радостно забьется,
С восторгом чувств, не для меня...   
И эта его лебединая песня лающим дискантом резала уши пассажирам, возносилась куда-то высоко под потолок и там затихала.
Вместе с уходом Володьки улетучился боевой настрой кампании, но зато сохранился терпкий запах мочи от непросохших Володькиных штанов. Прочим бойцам, примкнувшим под знамена Гойты, вкупе с ничего не подозревающим Капитонычем, было предложено выложить за личную свободу полторы тысячи рублей. Шестеро человек едва насобирали тысячу:
–Ну, нету больше, командир... Нету!
Широкоскулый потомок Чингисхана небрежно сунул деньги в карман:
–Сидите тихо, гныды! А то вы у меня все полетите... 
Подсчитывая убытки, Жорик сокрушался о Володькиной участи:
–Каких людей теряем. Каких людей!
И по щеке его, чуть взятой щетиной, потекла скупая мужская слеза.
* * *
Сразу после взлета из аэропорта города Игарка, обслуживающий персонал ТУ-154 куда-то запропал, в твердой своей решимости не показываться в проходе между креслами до самой посадки в Певеке. Куда-то исчез даже юный стюард. Его споили уже на первом часу полета. Он так и уснул в самолетном кресле. Беззаботно гукая и пуская во сне пузыри, стюард не соизволил пошевелиться даже после посадки в Игарке.
Объяснялось все просто: в Игарке произошла смена экипажа. Предыдущая смена довольно толково объяснила смене последующей, кого им предстоит везти в Певек. В этой связи, стюардесса даже не стала объяснять перепитой братии, как пользоваться всевозможными спасательными средствами, расположенными справа и слева по ходу судна; находящимися под и над креслами для сидения пассажиров.
В общем-то, не было особой нужды это делать: большинство пассажиров были мертвецки пьяны. Кое-кто еще наливал, но поголовное большинство завалилось спать, едва дойдя до кресел.
Лайнер летел на северо-восток. Лететь ему предстояло еще четыре с половиной часа. 
* * *
В 1929 году, задуманный как порт по вывозке леса, небольшой поселок Игарка, в 1931 году получил статус города. До 1950-х годов сюда ссылали политических, военных и прочих заключенных, руками которых и строился город, на чьих костях, собственно, он до сих пор и стоит: за полярным кругом, в зоне распространения вечной мерзлоты. Данным аспектом: тем, что в России многие города построены и спокойно стоят на костях человеческих, мало кого удивишь, особенно в наш, весьма просвещенный век. И в этой связи об Игарке – маленьком городишке, расположенном на берегу Игарской протоки Енисея, в полутора тысячах верст от Красноярска, можно было бы вообще не упоминать. Примечательна Игарка, пожалуй, двумя другими своими аспектами. 
На первое место здесь можно поставить аспект социально-экономический, так сказать. Дело в том, что реальную зарплату в Игарке имеет только тот социум, который работает в аэропорте. Остальной социум, чуть более шести тысяч человек, зарплаты не имеет вообще, хотя надо полагать, работает, но это, видимо, для собственного удовольствия, или от скуки.
Другим, не менее интересным, но уже научным, аспектом можно считать находящийся в Игарке, единственный в мире, Музей вечной мерзлоты. Всего лишь за сорок пять рублей вы сможете вдоволь пошляться по многочисленным коридорам и залам, расположенным на глубине четырнадцати метров от земной поверхности. Вы сможете самостоятельно убедиться, что –50С есть идеальная температура для поддержания устойчиво-естественного состояния подземелья.
Сопоставив между собой эти два аспекта, даже как-то не поворачивается язык для того, чтобы задать Игарчанам дурацкий вопрос: А на хрена вам, собственно, этот Музей?
* * *
  Как только старатели взошли по шатким ступеням деревянного крыльца в двухэтажную облупленную халупу аэропорта Игарка, пустынный полутемный зал ожидания огласился ревом доброй сотни глоток, желающих смочить пересохшее горло. В течение четырех с половиной часов, пока старатели находились на высоте более десяти тысяч метров, они успели выпить все, что смогли пронести на борт. На борту водку продавали тоже, но отдавать пятьсот рублей за каких-то пол-литра, которые в любой забегаловке стоят пятьдесят, согласитесь, есть верх неприличия: моветон!
Летели весело и непринужденно. Хватали проводниц за округлости, курили, чуть ли не в креслах. Васька, Шурик и Жорик летели вместе, в первом салоне, кресла им достались возле кабины пилотов. Жорик первый раз в своей жизни летел в самолете. В этой связи Ваське пришлось на полном серьезе успокаивать Жорика, начавшего серьезно опасаться за свою жизнь. Жорика пытались усадить возле иллюминатора, дабы он воочию мог наблюдать процесс отрыва  тяжеленного лайнера от грешной земли. Жорик отказался наотрез. Васька, заплетающимся языком, начал клятвенно заверять полупьяного Жорика, что самолет не машет крыльями на взлете, что это Васька пошутил. Васька никак не мог предположить, что Жорик поведется на столь откровенное фуфло. В отличие от Жорика, Васька летал на таких бортах, о которых ни Жорик, ни большая часть пассажиров не имели никакого понятия или представления. 
Васька был влюблен в небо! Легче было назвать марки самолетов, на которых Васька не летал. Более того,  в армии Васька служил в авиации. И не просто служил, он был Воздушным Стрелком Радистом Дальней Авиации. Именно в армии его научили "летать со свистом задом наперед". Ан-12, Ту-95, Ту-116 – в некоторых из этих самолетов и сейчас можно найти, хорошо запрятанную, нацарапанную гвоздем, банальную надпись: Здесь был Вася. 
Минула армия. Ушли в былое взлеты и посадки, боевые дежурства в непосредственной близости от границ вероятного противника, именуемые "доразведкой погоды". Многое ушло в былое. Как-то даже позабылся тот факт, что командир Васькиной дивизии генерал-майор Колпаков С.В. был снят со своей высокой должности только за то, что проверяющая комиссия отыскала в каком-то его подразделении непобеленные по уставу бордюры.  И хотя, все знали, что генерала Колпакова сняли за то, что летчики его дивизии слишком уж часто стали залетать на учениях в глубь территории Китая на 15-20 километров, все обвинили в этом – ни в чем неповинные бордюры.
Многое минуло. Но с той поры Васька весьма скептически относился к объявлениям, что какой-то там рейс задерживается по метеоусловиям. Васька служил в Дальней бомбардировочной авиации, а данная авиация – всепогодная!
Через полчаса, после того как старатели, удобно рассевшись в зале ожидания, начали уничтожать спиртные запасы местных ларьков, администрация аэропорта волевым решением закрыла все торговые точки, функционирующие на территории зала ожидания аэропорта Игарка. Еще через полчаса, руководство  обратилось с просьбой сделать то же самое – хозяевам близлежащих, к аэропорту, ларьков. Хозяева близлежащих ларьков послали руководство аэропорта подальше и, на всякий случай, организовали подвоз дешевой водки на подведомственные им торговые точки. 
Через полтора часа пьяные старатели решили расправиться с единственным представителем власти, дежурившем в столь поздний час в зале ожидания. Молоденькому милицейскому сержанту, совсем еще пацану, были представлены столь тяжкие обвинения, что возможно, именно в тот момент, он подумал о том, что несколько поторопился с выбором профессии. В частности его обвинили в том, что Внуковские менты замели такого классного парня как Володька Гойта. Надвигающаяся на милиционера беда, в виде кучи перепитых мужиков, парализовала его волю и способность к действию. Красный, как околыш милицейской фуражки, он стоял в центре разгоряченной толпы, обеими руками прикрывая кобуру с табельным ПМ. Кольцо толпы все сильнее и сильнее сжималось вокруг сержанта.
Жорик растолкал мирно похрапывающего в полукресле Ваську. Протягивая ему стопку, он как-то отрешенно заметил:
–Убьют мента. Порешат к чертовой бабушке.
Васька не любил милицию вообще, и милиционеров – в частности. Но, по-быстрому въехав в ситуацию, Макашов понял, что если в ближайшие секунды ничего не предпринять, то добрая половина старателей еще долгое время будет валить лес на нужды местного ЛПК (лесопильного комбината), валить совершенно бесплатно, будучи на всем казенном. Рывком опрокинув в себя содержимое стопки, Васька, не вставая с полукресла, заорал во всю мощь своих легких, на которые никогда не жаловался:
–Идиоты! Суки! ...вашу мать!!!         
Его резкий гортанный голос возымел свое действие: толпа остановилась! Не давая никому опомниться, Васька продолжал орать. Он как будто знал, что пока он кричит, вся эта перепитая братия находится в его власти:
–Это же – мент! Вы что ж, суки, творите?  За него ж – посадят! Отпустите немедленно!
Разбуженные Васькиным криком, проснулись остальные старатели, потянулись узнать, а в чем, собственно, дело? В результате – работник милиции был освобожден от объятий толпы. Он отделался легким испугом.
Не покинув свой пост, милиционер продолжил патрулирование  зала ожидания, предлагая пьяным старателям курить в специально отведенных для этого местах. Проходя мимо Васьки, сержант задержал на Макашове свой взгляд чуть дольше, чем принято в подобной ситуации. Васька поднял свой, не совсем трезвый, – на сержанта. Где-то в самых уголках, на самом дне сержантских глаз, Васька сумел разглядеть некое подобие благодарности.
Через три часа, несмотря на усиливающуюся пургу, Ту-154, проковыляв по взлетке разожравшимся гусем, еле оторвался в самом конце ее и, выбрав оптимальную траекторию набора высоты с учетом требований к точности навигации, ушел в небо.
* * *
Васька очнулся оттого, что кто-то яростно тряс его за плечо. Соседка из соседнего ряда вот уже минут пять безуспешно пыталась разбудить хотя бы кого-нибудь. Бесполезно. Практически весь первый салон дрых в похмельном угаре. Наконец-то она сумела растрясти Ваську:
–Помогите, ребята! Да успокойте же вы его, в конце концов! Он же всех нас угробит!
Васька, с трудом приходя в себя, долго смотрел на собственные руки. В правой руке он крепко сжимал копченую рыбью голову. Как она там оказалась, Васька, хоть убей, никак не мог припомнить. А соседка сзади продолжала голосить:
–Караул! На помощь!
–Тетка, а че случилось? Чего ты так разоралась?
Тетка, вообще-то была лет на пять моложе Васьки, просто она была слегка полновата для своих тридцати пяти:
–Да ты посмотри, что он творит! Он же всех нас угробит!
Леха, здоровенный детина, похожий на огромный шкаф,  бывший спецназовец,  изо всех сил рвался в кабину пилотов:
–Дай порулить, сука! Дай порулить!
По всей видимости, слова эти предназначались для ушей командира корабля, но так как его и Леху разделяла надежно запертая дверь, командир корабля то ли не слышал Лехиной просьбы, то ли ждал подходящего момента для передачи штурвала в пьяные руки бывшего спецназовца.
–И биться сердце перестало, – констатировал Васька, наблюдая, как Леха собственным плечом пытается протаранить дверь в кабину пилотов. 
–Ну и как, давно он так мучится? – поинтересовался Васька у полноватой тетки.
–Да уж с полчаса, наверное... Да делай ты что-нибудь!!!
–Да не боись, ты, тетка. Не выломает он дверь-то. Крепкая она... 
Для себя же Васька отметил, что никакого работника охраны на борту нет. В противном случае, он был бы уже здесь. А это значит, что Леха может резвиться до самой посадки. И чего он сможет натворить в таком своем состоянии, неведомо даже ему самому.
Лехины друзья то ли спали, то ли придуривались, но утихомиривать своего собутыльника не собирались. Один из них, ненадолго очухавшись, резонно заметил:
 –А чего мы с ним сделаем? – и тут же закрыл глаза. Так, на всякий случай.
Оглядев ладный, как бы высеченный из куска Родосского мрамора, статный Лехин торс, Васька опустил глаза на копченую рыбью голову, которая по-прежнему была зажата в его правой руке. И тогда он спросил у нее совета:
–А стоит ли мне во все это соваться, золотая рыбка?
–Ребята! Да сделайте же что-нибудь! Ой! Он сейчас точно дверь выломает!!!
* * *
Васька легонько коснулся Лехиного плеча:
–Может, помочь тебе, Леша?
–Отвали на...! Я сам на...! У, суки, заперлися!
Не обращая внимания на Лехину грубость, Васька продолжал гнуть свою линию:
–А знаешь, Леша, чем ты от  нас всех отличаешься?
То ли сам вопрос, то ли тембр голоса, которым был он задан: тихий, спокойный, но твердый, заставили Леху на секунду оторваться от выбивания двери и посмотреть на говорящего: перед ним был тот самый паренек, который лихо дернул от ментов во Внуково.
–Че ты хочешь на...?
–Хочу тебе спасибо сказать. За Внуково. А заодно – погадать. За бесплатно. Присядем?
Васька показал рукой в сторону свободного ряда кресел. Пропустив Леху вперед, Васька, тем самым, принудил его сесть у самого иллюминатора, отсекая собственным телом единственный путь к вожделенной двери.
Дальнейшая беседа свелась, в общем-то, к Васькиному монологу, о том, что если Леха сей же час не успокоится, то по прилету в Певек, ни в какой "Аргон" он не поедет. В лучшем случае его направят тяпать тундру, хорошо, если не на всю оставшуюся жизнь, а лет этак на пятнадцать-двадцать. Потому как статью за терроризм еще никто не отменял, а Лехины действия, кроме как попыткой завладения воздушным судном, трактовать иначе нельзя. А вокруг – столько свидетелей.
Через десять минут, Леха спал сном невинного младенца. Васька встал и галантным полупоклоном поблагодарил за внимание полноватую тетку и двух ее, не менее очаровательных, подруг. Успокоенные женщины, кричали "Браво!", смеялись и аплодировали. Васька опустил глаза. В правой руке он по-прежнему крепко сжимал копченую рыбью голову.             
* * *
Васька порядком устал. Вахтовка была в пути уже без малого три часа, а конца этому пути не было видно. Уже и смотреть было не на что. Снег, он и в тундре – снег.
Чуть больше двенадцати часов назад Васька был в Москве, нырял и выныривал в толчее вокзалов, с головой погружался в сутолоку всевозможных видов транспорта: автобусов, поездов, самолетов. Людское море, рокочущее и грозное, поглощало и носило его по бескрайним своим просторам. И вот теперь это море выбросило его на берег, в тмутаракань какую-то, где весь мир для Васьки сузился до размеров будки на колесах, которая везет его неизвестно куда и зачем. Вокруг него сидели какие-то люди: опухшие, грязные и вонючие. Старатели. Коллеги.
–М-да, Василий Митрофаныч, поздравляю тебя с очередным вступлением в очередное гомно, – констатировал Васька, разглядывая себя в осколок зеркала, приклеенный к стенке вахтовки, – Да возродятся вши на голове!
За свою неполную сорокалетнюю жизнь Василий Митрофанович Макашов перебрал и освоил, со своей точки зрения, немало профессий, специальностей и должностей. Его трудовая книжка, по толщине, напоминала, скорее карманную библию, нежели документ, подтверждающий стаж, отработанный ее владельцем на каком-либо предприятии.
Затяжчик верха обуви. Электрослесарь подземный. Водитель мотороллера. Машинист твердотопливных котлов (попросту – кочегар). Рабочий ритуальных услуг (копка могил, веночки, гробики). Ведущий инженер КЦ (коммерческого центра, просьба: не путать – с прочими аббревиатурами). А сколько еще записей не попало в карманную библию. Об этом точно не мог сказать даже сам Васька. Иногда его самого забавлял тот факт, что его вообще берут на работу.
Сразу после армии Ваську потянуло (по совету соседки) на стезю высшего образования. То ли в конце восьмидесятых годов прошлого века это стало модной тенденцией, то ли работягам, на тот момент, облегчили доступ к высшей математике, но через два года после демобилизации Васька кое-как поступил на ПО (подготовительное отделение) местного политеха.
Выбор альма-матер не долго мучил Васькин разум: в городе было всего два института: политехнический и другой, с более сложным названием: Технологический Институт Бытового Обслуживания Населения (ТИБОН). Ваське никоим образом не хотелось, чтобы о нем говорили ТИБОНутый, как называли всех студентов вышеозначенного ВУЗа.
Все Васькино естество волновал другой, более высокий и значимый, вопрос: А стоит ли ему вообще, с суконным рылом да в калачный ряд? Но соседка, тетя Надя, мигом разрешила все его страдания и разочарования:
–Ну что ты, Васенька... Я и сама, если признаться, слово "интеллигенция" до сих пор пишу с одним "л" и с буквой "е" в третьем слоге... Знаешь, как-то так само собой проскакивает.
–В каком, простите, Надежда Аполлинарьевна, слоге?
–В третьем, голуба душа.
–И что, оно с двумя "л" пишется?
–Да. В общем-то, так, Васенька. Но ты, голуба душа, выкинь все это из головы своей светлой, фундаментальными знаниями не забитой. Оно ж ведь как, неважно уметь плавать, важно – других научить.
И Надежда Аполлинарьевна выложила пред Васькины очи Красный диплом. Раскрыв картонную книжицу, Васька прочитал:
–Педагог начального и среднего образования... И что, Надежда Аполлинарьевна, вы детишек учите? Так сказать, доброму, разумному, вечному?
–Ну что ты, голуба душа... Школа это – так шумно... Да и, как ты говоришь, детишки...  выродки! По-за углами гадят и на стенах всякий срам пишут. Где уж тут: доброе, разумное, вечное... Я уж просто так, трудоустроена.
Просто так, трудоустроена, Надежда Аполлинарьевна была не только в Средней школе №3, самой престижной школе в городе, где директором была то ли ее троюродная сестра, то ли – двоюродная тетка. Просто так, трудоустроена, она была также и на Пивзаводе, в технологическом отделе, опять таки, в связи с тем, что у нее имелся диплом о том, что Надежда Аполлинарьевна – технолог пивоваренного производства. Сама же тетя Надя предпочитала марочный коньяк. В пиве не разбиралась, и считала его пойлом для повышения содержания мочи в организме. Она еще кое-где была просто, трудоустроена, но об этом Васька предпочитал вообще не догадываться.
Как-то раз попросила она Ваську повесить на потолок новую хрустальную люстру. После того, как вешанье было закончено, Надежда Аполлинарьевна достала из бара початую бутылку "Двина"* и, после стопки-другой, изложила всю диспозицию Васькиного высшего образования:
–Так что, голуба душа, ты иди не смущайся. Оно понятно, не можешь ты купить этих дипломов, как Петро Митрич, царство ему небесное, для меня сделал... Дальновидный был покойничек-то. До сих пор горя не знаю... Упокой Господь его душу!
Помянули Митрича.
–Ты ж у нас, вроде на шахте... Электрослесарем?
–Да, тетя Надя, на "Аютинской".
–Вот и хорошо.
Далее тетя Надя самым подробным образом научила Ваську, в какой кабинет на этой самой шахте идти и какую бумажку требовать.
–Ты у нас человек рабочий, тебе все пути открыты... А там, доучись хотя бы до Начал-Выгнали... А там – помогу. Пристрою. Вроде, руки у тебя, вижу, не из задницы растут, – глядя на надежно закрепленную люстру, сощурилась тетя Надя.
–Начал... чего, Надежда Аполлинарьевна?
–Да что ж ты глупый такой, голуба душа! Начал-Выгнали. Значит: Неоконченное Высшее... Это – после третьего курса... Ты, главное, ходи, посещай институт-то... Протирай штаны, чего их жалеть...? Новые купишь.  Да, на заочное – не суйся, там – только деньги тратить... Иди на вечернее...
Когда Васька, видя что тетя Надя, шестидесятилетняя бабка, со следами былой красоты на грубоватом лице, начала похрапывать в своем кресле-качалке, он тихонько решил убраться восвояси.
–Постой, Васенька, – у самого порога остановил его  властный голосок Надежды Аполлинарьевны, – Ты дверью-то посильней хлопни, она и – закроется... Я тут сегодня... Ты уж, пожалуйста, никому... Ни-ни... Ни к чему это... Разболталась я что-то нынче.
–Хорошо, тетя Надя. Ты не расстраивайся. Ты ж знаешь, я – могила.
–Кстати, о могилах... Оправил бы ты могилку Петра Митрича, Васенька... Да и памятник там – покосился чего-то...
–Хорошо, тетя Надя. Сделаю!
* * *
И тут Васька увидел памятник. Небольшая глыба песчаника с прикрепленной фотографией. Потом – еще один. Memento more. Помни о смерти. Ваське показалось, что тундра предупреждает его, да и всех остальных: и Шурика, дремлющего у Жорика на плече, и еще две вахтовки, едущие следом: она не собирается шутить, и перед ней они все, вместе взятые, – равны.
Четыре года проработал Васька на городском кладбище землекопом. Насмотрелся он на эти памятники до глубины души. Изредка заходил оправлять могилку Петра Митрича, ну и – Надежды Аполлинарьевны заодно. Положили ее рядышком с супругом. Не выполнила старуха своего обещания на счет помощи после третьего курса.
В тот год Васька второй курс заканчивал. На шахте года два уж как не работал. По России поползли политые кровью, девяностые. И сидели шахтеры перед зданием Ростовугля* – касками об асфальт стукали. А Васька работал в объединенном авиаотряде – стрелком-пожарным. Зарплата у него была маленькая, но в отличие от шахтерской, ее выдавали каждый месяц. 
Преставилась в тот год Надежда Аполлинарьевна, в одночасье, от моментального инсульта. Хорошо, не мучилась. По-соседски, выкопал Васька с товарищами, для нее могилу, за бесплатно. Мир праху твоему, тетя Надя! Спасибо, что на путь истинный наставить хотела. На поминки не пошел. Слишком уж богатая родня у тети Нади.
На другом конце кладбища была похоронена мать самого Васьки. Умерла она, когда Ваське едва исполнилось шестнадцать...
* * *
Через три с половиной часа вахтовка, проехав 133 километра, благополучно прибыла в поселок Коммунистический – главный стан Н-ской артели старателей.
* * *
21 мая Васька окончательно разругался  с Рембо. Нет, не с тем Рембо, роль которого сыграл Сильвестр С Талоном. Васька окончательно разругался с Владимиром Яковлевичем – начальником электроцеха, которого за глаза все называли Рембо, хотя в Яковлевиче не было ничего от прославленного супермена. Наоборот, у Яковлевича пошаливало сердечко, но, не смотря на это, Яковлевич любил иногда пропустить рюмку-другую.
Едва познакомившись с Чукотским Рембо, Васька понял, что в скором  времени кого-то из них двоих вынесут из электроцеха вперед ногами. Рембо явно презирал Ваську. Особо не вдаваясь в причины столь индифферентного* отношения к собственной персоне, Васька резонно полагал, что Рембо, кроме себя, любил исключительно вышестоящих начальников. Люди подобного рода встречаются всегда и везде. В этой связи можно было бы даже не задерживать взгляд на достойной преклонения, одиозной фигуре начальника цеха. Но…Рембо, в силу наследственно-причинных связей, не мог, как Инженерно Технический Работник, похвастаться хотя бы законченным техникумом, пусть даже – кулинарным. Поэтому в  сфере своих непосредственных служебных обязанностей Рембо все больше напирал на весьма банальный постулат: Я – начальник, Ты – дурак! С коим трудно было не согласиться, особенно, когда ты – начальник.
Васька прибыл в артель без инструмента. Непростительная глупость! По всем неписаным законам электрик должен иметь свой собственный инструмент. Ибо он (электрик) приехал в артель зарабатывать деньги. Большие деньги. Так что инструмент – его (электрика) забота. Такова была диспозиция Рембо. Но Васька, на свою беду, имел собственное мнение, поэтому он мягко и ненавязчиво поинтересовался:
–А как быть с пунктом, оговоренным Трудовым договором, который гласит, что Артель обеспечивает Работника всем необходимым инструментом?
В ходе разгоревшийся дискуссии Васька услышал в свой адрес много непечатных определений. В конце концов, Рембо заявил:
–Ты тут – никто, и звать тебя – никак!
Васька не любил лезть за словом в карман. Глядя в упор на Рембо, он угрожающе поинтересовался:
–А ты, мать твою, кто тут, собственно, такой?
Здесь наступил подходящий психологический момент для того, чтобы зарядить Рембо в бубен, но... вокруг было полно свидетелей и увлекательного поединка не состоялось.

* * *
...Вахтовка тряслась по тундре пятый час. В кунге прыгало все, что могло прыгать. Два баллона с кислородом яростно стукали друг дружку. Рядом приплясывала канистра с маслом. Но вероятность взрыва Ваську уже не пугала. За три месяца, проведенных в артели, он как-то свыкся с тем, что здесь на каждом шагу грубо нарушаются правила любой безопасности, поэтому поездка вместе с двумя кислородным баллонами и канистрой масла казалась детской шалостью, по сравнению с тем, что Ваське пережить уже удалось.
Это был уже далеко не тот Вася, который ступил на Чукотку в марте. Обросший густой бородой, в черной вязаной шапочке, Васька стал больше походить на чеченца, нежели – на русского. За глаза, да и в глаза тоже, его давно называли "Моджахедом". Но это нисколько не смущало Ваську. Ну, моджахед, так – моджахед. 
А вахтовка все прыгала и прыгала, и Ваське порою казалось, что он не едет, а скачет на необъезженном мустанге по Кордильерам. Дорога впереди была длинная. Электрики ехали на Чаун – национальное село. Находился этот Чаун на юго-восточном берегу Чаунской губы – большого залива Восточносибирского моря. Электрики ехали производить Планово Предупредительный Ремонт в этом самом Чауне. Васька в эту кампанию попал совершенно случайно. В самый последний момент Рембо решил, что Ваське стоит поехать на Чаун. От греха подальше. А Рембо тем временем решил неспеша обдумать дальнейшее житье-бытье Василия Митрофаныча. Ибо картинка вырисовывалась довольно таки неутешительная, для Макашова: он стал лишним человеком в электроцехе.
Но Васька как-то не думал об этом. Он просто ехал туда, куда его послали.
* * *
...Предыдущие два месяца он провел в поселке Молодежном. Туда его послал предшественник Рембо – Николаич. Николаич теперь в отпуске, где-нибудь в районе Черноморского побережья, отогревает свои старческие яйца. А – Васька? Ваську послали. 
А как хорошо было на Молодежном! Поселок был давным-давно заброшен. Сорок домов, затерянных в тундре, сиротливо жались друг к другу. А рядом с поселком стояла сопка. И по самым скромным подсчетам, в руде, из которой состояла эта сопка, содержалось триста тонн золота. Что такое триста тонн золота? В 2004 году золотой запас России составлял именно триста тонн золотом. (В США, к примеру, в том же году, золотой запас составлял что-то в районе 8 тысяч тонн, точнее: 8135).
Сейчас уже мало кто помнит, но еще поговаривают, что как-то в начале века, в Министерство Финансов Российской Федерации завезли большую партию калькуляторов. И, поговаривают, что именно там кто-то сложил триста плюс триста... И решено было, что поселок Молодежный надо по-быстрому восстанавливать. Резонно было задать вопрос: А зачем же этот поселок успешно развалили в 1993 году? Но все уже как-то привыкли, что в России – все через задницу, а потому, не задавая лишних вопросов, поселок стали восстанавливать. Подрядчиком в сем деянии выступила Н-ская артель старателей. Руководство артели с пониманием отнеслось к почетному делу пополнения золотого запаса Российской Федерации. Оно выставило Заказчику приличный счет, обязавшись восстановить все, что только можно, в поселке и его окрестностях. Руководство взяло на себя обязательство направить в поселок бригаду строителей, а также обеспечить их всеми необходимыми материалами. И закипела работа.
* * *
Васька прибыл в поселок 20 марта. Его и  еще двоих рабочих доставили на Молодежный, на вездеходе. Многие видели это чудо техники, но не многим посчастливилось на нем прокатиться. Ваське посчастливилось.
Это был неплохо зарекомендовавший себя вездеход из достопочтенного семейства МТЛБ (малый тягач легкий бронированный) с двигателем от Ярославского машиностроительного завода. Давным-давно, с легкой руки какого-то остряка, аббревиатура МТЛ  (без Б) послужила тому, что буквально все вездеходы в Н-ской артели иначе как "метла" не называли.
Со времени первого да, в общем-то, и последнего поступления вездеходов на баланс артели, минуло не одно десятилетие. Местные Кулибины и Черепановы, со свойственной им прозорливостью мысли, после пары-тройки стопок, с легкостью вносили конструктивные изменения в материально техническую часть вездеходов. Изменения были обусловлены жесткими требованиями поставленных перед ними задач. Таким образом, вездеход, на котором Ваське предстояло ехать на Молодежный, давным-давно был изгнан из достопочтенного семейства МТЛБ и, по праву, именовался МЕТЛОЙ!
Водителем вездехода был чукча Славка из Шелаги (поселок в сорока километрах северо-восточнее Певека). Двадцатилетний олигофрен* начал поездку с того что, сдавая назад, со всего маху врезался в стену гаража, забыв закрыть одну из задних дверей вездехода. Сняв покореженную дверь с петель, Славка долго и яростно прыгал на ней,  охаживал ее кувалдой, отчего дверь выгнулась в обратную сторону, но закрываться, все равно, не хотела. В конце концов, двери связали между собой обычной проволокой: ничего, доедем и так!
Славка надел каплевидные, в пол-лица, солнцезащитные очки, натянул перчатки с отрубленными пальцами, вставил в уши комки черной, не раз использованной, ваты, отлепил от приборной доски затвердевшую, серую жевательную резинку, мимоходом забросил ее себе в рот, и решительно повернул ключ в замке зажигания.            
Двигатель гремел так, что Ваське временами казалось, что он оглох навсегда. Разговаривать по ходу поездки было бесполезно и опасно. Васька, подпрыгивая на кочках, напоминал мяч в руках профессионального баскетболиста. Так и язык недолго откусить. Ехали молча. В салоне мела легкая метель: разряженный воздух затягивал снежок через незакрытую заднюю дверь. Выглядывать в узенькие окошки вездехода тоже было делом неблагодарным. Отражательная способность снежного покрова тундры была столь велика, что через пятнадцать минут окружающий мир для Васьки окрасился в розовый цвет. Дабы не подхватить снежную офтальмию*, он закрыл глаза, вцепился в какой-то поручень, да так и прыгал без малого три часа.
Когда Василий Митрофаныч вышел из вездехода, ноги его самопроизвольно начали исполнять гопак – национальный украинский танец, основными движениями которого, как известно, являются пляски вприсядку. Выделывая на ходу замысловатые коленца, Васька долго подпрыгивал и качался из стороны в сторону. Острота зрения вернулась к нему несколько часов спустя. Несколько сложнее обстояло дело с ревом двигателя в ушах, но и это, в конце концов, прошло.
Поездка на вездеходе напомнила Ваське довольно таки банальную и порядком позабытую шутку со щенком и корытом. Процедура эта – сколь проста столь и невинна. Прежде всего, следует накрыть щенка большим корытом. Потом надо долго и энергично стучать деревянной дубиной по корыту. Делается это все исключительно в интересах щенка, чтобы он моментально превратился в злого цепного пса. Просто, щенок об этом не догадывается. Не следует долго увлекаться процессом отстукивания дубиной по корыту. В противном случае, щенок может стать злым безвозвратно.   
В далеком позабытом детстве Васька был свидетелем, а может быть и участником (кто ж разберет за давностью лет), подобной процедуры. Во дворе у его дружка Петьки появился приблудный Бобик. С точки зрения Петьки, Бобик был слишком уж мягкотелым представителем псовой породы: он ко всем ластился, лизал руки и, вообще, вел себя неподобающим образом. И тогда отец Петьки, вечно пьяный кочегар Антипыч, подсказал выход из создавшейся ситуации.
Бобика заманили на задний двор, накрыли корытом… После того, когда порядком отрихтованное корыто подняли, обосравшийся Бобик опрометью кинулся со двора и больше никто и никогда его не видел.
Ваське, в отличие от Бобика, бежать было некуда.   
Коллектив бригады удобно расквартировался в одноэтажной избе, больше похожей на сарай. Со стороны казалось, что изба только и ждет подходящего момента, чтобы рухнуть. Но, может быть, это только казалось. Спали строители на грубо сколоченных, в два этажа, нарах. Тут же находилась и столовая. Изба обогревалась железной печуркой, на ней же готовили еду. Ко всем прочим удобствам можно было отнести полное отсутствие воды, которую успешно заменял талый снег, а также – туалета, который успешно заменяла тундра. В таких условиях Ваське не посчастливилось жить никогда прежде! Он смутно помнил свое угрюмое детство, у него остались не самые радужные воспоминания о тяжкой юности, но такое он видел впервые! Оказывается, из ведра снега, если снег растопить, получается треть ведра воды. И эту воду, оказывается, можно было пить, предварительно выловив из нее крупные щепки, потому как для процеживания этой воды невозможно было найти более-менее чистую тряпку.
Строителей было десять человек. В таких условиях они жили уже месяц. Узнав это, Васька от радости опять начал подпрыгивать. Ура! Ноги мыть не надо!
Из множества зверей, населяющих тундру, на Молодежном водились только тараканы. Жили они в избе, вместе со строителями. Это были самые обычные тараканы, ничем не отличающиеся от материковых, такие же наглые и проворные. Васька допускал, что кроме тараканов, должны водиться еще какие-нибудь звери, ну, хотя бы – клопы... Но Чукотская фауна не спешила являть пред светлые Васькины очи своих достойных автохтонов* и аллохтонов*, усмотрев в том высшее провидение, для Васькиного же, блага.
Хотя, одно приятное исключение было. Иногда из Коммунистического, находящегося в 50-ти километрах от Молодежного, прибегал Белый. Этот пес был обычной дворнягой, но – в северном исполнении, с весьма экзотичным экстерьером: в холке он достигал около метра; густая белая шерсть, мощные лапы, широкая грудь. А вот нос у него был розовый. У Белого были очень добрые глаза. Такие глаза у людей не часто встретишь, чего уж там за собак говорить. Никто никогда не слышал, чтобы Белый гавкал. Белый очень любил, когда его гладили по голове и даже требовал этого, тыча своим огромным носом в ладонь человека. Просто-напросто этот пес любил людей, и люди отвечали ему тем же. Все подряд его гладили, кормили. Белый был дружелюбен со всеми, оставаясь при этом гордой и независимой собакой.
Его истинной страстью был бег на большие расстояния. Увязавшись за каким-нибудь вездеходом или "Уралом", он бежал за машиной на протяжении всего пути. Водителям было жаль Белого. Они пытались посадить пса в кабину. Но Белый начинал скулить и рваться наружу. Его отпускали. И опять он бежал вслед за машиной, вывалив язык, исходя боками от усталости.
Во всем остальном это был жутко ленивый пес. Он мог пролежать на пороге весь день. Если на него наступали, он очень неохотно отодвигался на несколько сантиметров в сторону, и продолжал отлеживать брюхо. Он даже ел лежа на боку, хотя создавалось впечатление, что ему таким образом принимать пищу – очень неудобно. Но, по всей видимости, у Белого были свои взгляды и критерии на прием пищи.
Как-то раз Алексеич, электрик, нес в руках большую электрическую железяку: какую-то распредкоробку. Нес он ее со второго этажа на третий. Поднимаясь по ступенькам, Алексеич со всего маху наступил на, невесть откуда взявшегося, лежащего на ступеньке, Белого. Кобель кинулся в сторону, Алексеич полетел кубарем вниз, электрическая железяка, отсчитывая ступеньки, стала догонять престарелого электрика. Где-то в районе пятой ступеньки произошла незапланированная стыковка!
С той поры Белый десятой дорогой обходил Алексеича. Алексеич стал называть Белого, мягко выражаясь, "долбаной скотиной".  Но, не смотря на подобные казусы, Белого все равно любили. Особенно после одного происшествия, случившегося в последних числах марта.         
Строители восстанавливали бывшую школу. В будущем здесь должен был быть АБК (административно бытовой комбинат), включающий в себя столовую и общежитие. Васька вместе с Алексеичем, а также с плотником Серегой, работали в этой школе во вторую смену, Серега по плотницкой части, а Васька с Алексеичем – по электрической. В тот вечер они, как обычно, расписались в книге нарядов, и пошли в школу, которая находилась метрах в трехстах от избы. В одиннадцать вечера в школу прибежал Ромка – бригадир. Он истошно заорал: "Пожар!", и – побежал обратно. Все трое кинулись за ним.
Пожар занялся нешуточный. Рядом с избой горело двухэтажное здание, когда-то это был трехподъездный жилой дом. Снопы искр вились над домом и, подхватываемые ветром, падали на избу. Весело и дружно постреливал шифер, с треском лопались сохранившиеся стекла, и вообще, стало очень тепло. Тушить пожар было нечем. Ждать пожарников – бесполезно. И все, отбежав на безопасное расстояние, просто смотрели, как догорает двухэтажный особняк.               
А вначале была паника. Уставшие за день строители спали как убитые. Кто-то, встав по малой нужде, заметил красное полыхающее зарево. А потом все, дружною гурьбой, кто в окно, кто в двери, стали спешно эвакуироваться. Убегали, прикрываясь матрацами. Матрацы были казенными, чего их жалеть! Спаслись все. Также спасли все личные вещи. (Изба, кстати, так и не загорелась). А вот дом выгорел, что называется, дотла. После него осталась большая куча пепла.
Уже потом, при "разборе полетов", детально анализируя обстановку, пытались докопаться: А почему, собственно, возник пожар? Дело в том, что возгорание в двухэтажном доме началось на втором этаже. Может быть, кто-то специально подпалил? Нет. Все оказалось гораздо проще. В избе топилась печь, поэтому искры из трубы залетели в дом, а дом – весь из дерева. Но самое интересное заключалось в том, что Белый почувствовал наступающую беду раньше всех. Вечером, задолго до того как полыхнуло, он буквально за штанину тянул начальника участка Лютого (такая вот фамилия была у начальника) в сторону этого самого дома. Лютый прогнал Белого. И тогда пес задрал свою башку в небо и начал скулить.
Когда пожар набрал обороты, и строители начали выскакивать из избы, Белый бросился на помощь мужикам. Он хватал зубами выброшенные из избы сумки, причем – хватал за ручки, и тащил эти сумки на безопасное расстояние. Когда все вещи перенесли, строители начали по очереди фотографироваться с Белым на фоне пожара. Белый стал героем дня, вернее, ночи.
* * *
Петька Лютый слыл среди строителей своим в доску парнем. Во всяком случае, он так думал. Среди строителей же мнения ходили разные, но все они сводились, в общем-то, к одному: лютый – не значит свирепый; лютый, в Украинской трактовке – второй месяц в году: февраль. А как известно, люди, рожденные с февралем в голове, способны на многое, особенно если они – начальники.
Петр Григорьевич мыслил очень широко в узко отведенном масштабе. Будучи начальником строительного участка Н-ской артели, он по совместительству являлся еще и зятем генерального директора артели: Деда. Дочерей у Деда было две. Старшая, нелюбимая, прозябала где-то в Москве: Дед купил ей двухэтажную стоматологическую клинику, в которой она в поте лица своего зарабатывала хоть какую-то копейку, будучи генеральным директором этой самой клиники. Младшенькая, Ирочка, работала скромным бухгалтером в расчетном отделе Н-ской артели. Главный бухгалтер всегда советовалась с Ирочкой, даже по самым незначительным вопросам бухгалтерского учета. И вообще, Ирочку все любили и уважали, впрочем, как и ее муженька.
На Молодежном Григорьич ретиво взял с места в карьер. Делать надо было все по-быстрому, то есть как обычно, а потому думать было уже некогда. И хотя, сказывалось отсутствие строительного образования, Григорьич давным-давно махнул на это рукой. Строил он далеко уже не первый год, а потому алебастр от цемента мог отличить и без посторонней помощи. Вообще-то, Григорьич был когда-то футболистом в городе Одесса. Именно там приобрел он красивые мускулистые ноги и спортивную осанку. Но поговаривали, что именно там ему и отбили последние мозги, частенько попадая мячом вместо штанги в голову голкипера Лютого.
На Молодежном Григорьич ничем не выделялся среди строителей. Жил он вместе с ними, в той же погорелой избе и даже готовил для строителей завтраки, обеды и ужины, зачастую сводя все в одну кастрюлю с какою-либо мало привлекательной на вид, но вполне пригодной для употребления бурдой, потому как повара на Молодежном не было, и неизвестно, чем бы и как питались строители, если бы не Лютый. Напоминая строгую и заботливую мамашу, Григорьич провожал и встречал смену, выдавал личный наряд каждому и ревностно следил, чтобы наряд выполнялся именно так, как сказал он, а не как того требуют всевозможные дурацкие книжки: к примеру, такие как СНиП.
Ваське также бросилось в глаза то, что никаких альбомов с чертежами и планами будущего АБК у Григорьича не было. А зачем, собственно? Школа, она ведь – вот она. Стоит родимая. А чего в ней исправлять надо и так видно, безо всяких чертежей: вот здесь дверей не хватает, здесь – окон, здесь – пола. Так что: твори, выдумывай, пробуй!
Приличный счет, выставленный Заказчику: ЗАО "Златые горы", включал в себя сумму, равную пяти миллионам рублей, и ради этих денег, перечисленных артели в качестве предоплаты за невыполненный, пока,  объем работ, Григорьич заставлял строителей и творить, и выдумывать, и пробовать. Васька просто диву давался, как легко Григорьич решил проблему со строительными материалами:
–Как же так, вокруг столько брошенных домов, а вы – о каких-то проблемах! Пойдите и возьмите! Доски выбирайте получше, совсем уж гнилые брать не надо!
Подобной пламенной речью  Григорьич напутствовал плотников и прочих, отправляя их в "поход за зипунами": порыться в соседних домах и вытащить из них все, представляющее хотя бы маломальский интерес на предмет строительства админстративно-бытового комбината золоторудной компании, которой предстояло разрабатывать месторождение, входящее в десятку крупнейших месторождений планеты.
Мысленно Васька представлял себя участником какого-то грандиозного блефа, винтиком, принудительно вкрученным в некую хитроумную и наглую машинку для стрижки купонов. Надо всей этой возней по перетаскиванию всевозможного строительного хлама из одного полуразваленного дома в другой можно было бы здорово и по детски рассмеяться... но Ваське почему-то не хотелось даже улыбаться. Обрывая со стен "лапшу" (двойной алюминиевый провод марки АППВ 2х2,5), он с тоской смотрел в разбитое окно заброшенного дома. За разбитым окном быстро темнело. В заброшенных домах и днем-то находиться было жутковато, чего уж про ночь говорить. Эффект присутствия кого-то, а вернее – Чего-то, не оставлял Ваську ни на секунду. Казалось, это Чего-то неслышно ходит за Васькой, внимательно наблюдает и только поджидает подходящий момент, дабы схватить свою жертву и утащить куда-то, в то одно, известное только этому Чего-то место, для расправы.
В заброшенных домах когда-то жили люди. Все они, хорошие ли, плохие, вынуждены были покинуть эти дома. Даже по прошествии более чем десяти лет, было видно, что покидали люди эти дома налегке, не обременяя себя никаким скарбом, а попросту, бросив все на произвол судьбы: бытовую технику и одежду, мебель и кухонную посуду.
Люди уехали. Но энергетика, коей они насквозь пропитали все свои бывшие вещи, осталась. И энергетика эта была не самой хорошей. Она никуда не делась. Вкупе с вещами, она впиталась и в стены этих домов, и дома эти существовали по своим, ведомым только им, законам.
Порасспросите любого, более менее грамотного, специалиста в области паранормальных явлений, стоит ли вам надевать чужие сапоги, пусть даже любезно предложенные вам самим хозяином этих сапог? Вполне возможно, грамотный специалист в области паранормальных явлений и не скажет вам, что это, прежде всего, не гигиенично, но то, что вместе с сапогами вы нахватаетесь всякой паранормальной дряни, скажет обязательно!
Ваське было наплевать как на грамотных специалистов, так и на область паранормальных явлений. Он старался засветло набрать "лапши" из соседних со школой домов, дабы ни в коем случае не ходить за проводами ночью. При одной мысли об этом его охватывал, чуть ли не панический, ужас. С недавних пор Васька работал по ночам один: Алексеича забрали в день, а Серега просто поставил Лютого перед фактом:
–Григорьич, переводи меня в день, а не то я с ума сойду!
Серегу перевели.
Васька понял Серегу, понял и не стал осуждать, потому как чувствовал, что это самое Чего-то существует и в школе, которой предстояло в недалеком будущем переквалифицироваться в административно бытовой комбинат.
Поначалу Васька сводил все к самой обычной никтофобии. Ну, кому незнакомо это великолепное, впрыскивающее массу адреналина в кровь, чувство? Чувство, обычно исчезающее вместе с уходящим детством, ибо только в детстве никтофобия – навязчивый страх темноты, имеется в наличии практически у любого ребенка, и лишь люди творческие, ну к примеру, поэты, в силу своей неуемной фантазии, могут протащить сие детское приобретение через всю свою жизнь, зачастую и так, без никтофобий, полную тяжелейших испытаний.
Васька не был человеком творческим, буйным воображением особо не страдал, даже с голодухи, так что бояться темноты ему, по всем психометрическим раскладам, было не положено. Серега тоже, ни манерами, ни, тем более, речью, не походил ни на поэта, ни на художника.
Серега был погож на геолога. Черная окладистая борода, большие выразительные глаза, все это выдавало в нем суть глубоко скрытого романтика. Ко всему прочему, Серега по жизни был дремучим домоседом. Будучи таксистом, в Белой Калитве (административный центр Белокалитвенского района Ростовской области), он без памяти любил свою жену и ее двух дочек от первого брака. "Бомбил" бы он себе потихоньку и по сию пору, но по прошлому лету не справился Серега с управлением и, как пишут в протоколах ДТП,  полетел кубарем, вместе со своей "пятеркой", которая и так на ладан дышала, с высокого бугра прямо в речку, которая Калитвой называется.
–Ну вот, теперь и шланг тормозной менять не надо, – подумал Серега, вылезая из мутной речушки, воспетой местными пиитами: взахлеб,  на все лады. В стихах этих было все:
От напыщенно-восторженного:
Калитва, ты моя, Калитва!
Утонуло в тебе много неба.
Я сюда дотащился едва...
Потому что совсем не обедал!
До более простого:
Кубыть*, я чаю, на века,
Назло паршивцу року,
Течет великая река!
И... ни хрена в ней проку!
После того, как "пятерку" вытащили из реки, инспекторы ДПС долго и удивленно смотрели на хозяина Жигулей и не верили своим глазам: "пятерке", в отличие от ее хозяина, ничего уже было не надо на этом свете. И только немой вопрос застыл в глазах инспекторов: А не врет ли этот бородатый мужик насчет того, что он был в этой машине, когда она летела в Калитву? На Сереге не было ни царапины. Машина была разбита в хлам. 
Лет шесть уж минуло с той поры, как Серега, за ненадобностью, забросил подальше на полку свою Трудовую книжку. С той самой поры "пятерка" трансформировалась из средства передвижения в единственную кормилицу семьи. И днем и ночью колесил Серега по Белой Калитве и ее окрестностям. Готовый везти заказчика хоть к черту на рога, Серега, ясное дело, недостаточно внимания уделял своей кормилице, покрашенной в эффектный цвет мокрого асфальта. Разрываясь между женой и машиной, он гораздо чаще оказывался под каблуком у любимой, нежели под капотом у кормилицы. Да и лапочки-дочки весьма ревностно следили за тем, чтобы у папы, не дай бог, не завелась лишняя копейка; чтобы он сдуру не вбухал ее – копейку, в это ржавое корыто.
И вот, наконец-то исполнилась давнишняя мечта лапочек-дочек: кормилица превратилась в то самое, настоящее корыто: ржавое и бесполезное, в которое ни копейки вкладывать ни надо!
–Новую покупать надоть, – подвел итог папа. Именно это волевое, принятое им самостоятельно, как ему самому казалось,  решение и привело Серегу, в конце концов, в поселок Молодежный. 
...Поначалу: первые две смены, Серега тюкал молотком напару с Вовкой. Вовка был земляком Сереги; жили они по соседству; вместе пошли в кадровое агентство, которое, за определенный гонорар, навешало им лапши на уши в виде сказки о длинном рубле и направило – поморозить задницы во благо Министерства финансов РФ. Ибо кто ж не знает, что все золотодобывающие артели Российской Федерации находятся в ведении Министерства финансов и, о проделанной работе, отчитываются только Ему.
На беду Сереги, Вовка оказался неплохим дизелистом. Просто на стане чего-то там напутали и по-быстрому решили восстановить статус-кво: неплохие дизелисты всегда были  нужны артели.
Когда Серега остался один, поведение его резко изменилось: из общительного мужика он превратился в какого-то замкнутого нелюдима. Жизнерадостная, располагающая к себе улыбка, казалось, навсегда затерялась в черной окладистой Серегиной бороде. К тому же, из далекой Белой Калитвы пришло письмо, насквозь промокшее от слез любимой женушки и лапочек-дочек. В административном центре, на улице Садовой, в скромной хате под раскидистой акацией, и день и ночь стоял поминальный вой по Сереге: Кто постирает нижнее белье? Кто приготовит мясо по-французски? Кто заколотит очередную дыру в заборе?
"...Дерьмо из нужника поперло в огорот. Девки совсем от рук отбились. Старшенькая решила во што бы то ни стало по лету замуж выйтить. Ну ты ж знаишь у ние всю жисть во всех местах чешица. Видать совсем уж ни в терпёшь. Это в иё то годы. А  младшенькая-то о прошлую неделю одела свому Коленьки ночной гаршок на голову. Так еле сняли. Вроде всё  у них кажись нормально было. На улице ли в детсаду всё вместе всё за ручку, али у песочике куличи лепють.
Что ж за напасть-то такая, спаси Христос! А Лагутей помер. Надысь как пошел цибарку жужалки выбросить да так и не возвернулся*. Серце. Заховали мы ево честь по чести. Могилка. Крестик. Эпитафия все как он просил. Люсинька кравиночка, уж пастаралась, кисточкой на дощечке написала ЖИЗЫНЬ УДАЛАСЬ. Все как он просил. По граматному. У Люсиньки скора контрольная по англискому. Зря ты ее в энту углубленку здал. А ты Сиреженька бросай там все. Лети домой жалюшка* моя я тибе работу нашла. Ну ие энту машину. Обойдемся как нибуть. Подсвинок твой Борька среди ночи закуток* свой разломал и всю ночь мы за им по базу* бегали. Так ели споймали. Полкашка третий день из бутки не вылазить. Боюсь подохнить. Ни жреть ничё. Цветочки без тебя павяли. Я уж и паливала да чё толку то. Все одно вянуть. Намаялась я нету никаких моих сил больше. Бросай все лети домой. Любый мой. Девочки тибя ждуть. Твоя жена Оличка."
Читал это письмо Серега, и слезы, против его воли, текли по лицу, терялись в бороде, капали на письмо. И  вот она, вся жизнь сорокапятилетнего мужика, свелась к этому измятому, перечитанному десятки раз,  клочку бумаги. Ибо ради этих женщин он живет, и все его чаяния – о них. И, сами собой, в душу лезли воспоминания:
Люсинька... Какая умница! Бывалоча, подкрадется сзаду, да как закричит: H;NDE HOCH*!
–Ну, чистая англичанка! – восхищался ею дед Лагутей, малоумный соседский колдырь. 
Был у Люси один талант, который шел в абсолютный разрез с другим: громадная лень к учебе сочеталась в ней с великим желанием стать либо поэтом, либо писателем.
До пятого класса Серега кое-как тянул Люсю: чего-то он все-таки соображал в школьной программе. Мама самоликвидировалась на предмет помощи Люсиньке в учебе давным-давно: как-то она помогла Люсе написать предложение: Мальчик паймал щюку. Зареванная Люсинька прибежала из школы, швырнула перед мамой помятую тетрадь по русскому языку, в которой после выполнения домашнего задания была поставлена размашистая единица.
–Говорила ж я тебе: слово "поймал" через "о" пишется, – давилась слезами Люся.
Ко всему прочему, Люся давно и страстно грешила стихами. Кому как, но маме ужасно нравились эти вирши:
Шел по городу дядя,
И кричал он: Ура!
Загляделся на тетю
И сломал два ребра.

Эта тетя на дядю
Наступила ногой
И, с размаху, пробила
Транспарант головой...
Стишок имел весьма затянутое продолжение и заканчивался тем, что тетю с дядей задавил какой-то несознательный самосвал.
А как старательно Люсинька выводила:
Воет волком ковыль при дороге.
Вдалеке зацветает миндаль.
Почему я всю жизнь – недотрога?
Ничего мне в прошедшем не жаль...
Все вкупе и послужило отправной точкой для дерзновенной мысли о том, что в Люсиньке скрыт некий великий дар, укрепив и разработав который, она сможет смело заткнуть за пояс ту же Беллу Ахмадулину.
Папа не совсем разделял мнение мамы по поводу Беллы. Он пытался оттолкнуться от текста катрена*: ему, к примеру, очень хотелось бы послушать, как, собственно, воет ковыль у дороги. И почему он воет волком, а не блеет бараном? Папе также казалось, что последнюю строчку он уже где-то слышал, мягко говоря.
Но, кто же будет слушать этого неуча! Ежели б знал чего, помог бы дочке-то. А так, неча языком трепать!
–Тебе бы вон, тока с Лагутеем водку жрать, да всяких проституток по ночам неизвестно куда возить! – укоряла Оличка мужа-невежду.   
По настоятельной рекомендации мамы, папа, исходя из имеющихся у него средств, пристроил дочку в бесплатный класс с углубленным изучением английского языка. Нет, ну надо было конечно, в немецкий. Люсинька, по крайней мере, хотя бы одно выражение из этого языка знала.  Да, вот незадача: не было немецких-то классов. 
А – Дашутка... Младшенькая. Краса и гордость! Какая милая, а главное, добрая девочка. Помнится, совсем она маленькой была: годика четыре от силы. Так она Барсика о ту пору так любила, что словами об этом сказать – невозможно. Бывалоча, как поймает его, как прижмет к себе, так у Барсика ажник глаза лезут из орбит, от удовольствия!   
Такая лапочка! Уж так она его кохала, что бывалоча, забьется Барсик под диван, и сутками оттуда не вылазит. Какой неблагодарный кот!
Как-то Дашутка выклянчила у папы самый обычный, небольшой, замок: блестящий, никелированный. Нажмешь на дужку – замок защелкнется. Ключиком откроешь – и можно опять защелкивать. Тут, главное, ключик не потерять. Следила Дашутка за ключиком. В кармашке, на платьице, прятала. Кармашек на пуговичку застегивала. Одно плохо: не могла Дашутка сама замок открыть. А замок так интересно щелкал. А Люська – плохая! Не хотела замочек открывать, вредина! Вот и приходилось просить папу или маму, чтоб замок открыли.
–Басик, Басик! Гъянь, сё у меня есть! – тыча котенка усатой мордочкой в замок, лепетала Дашутка. – Ну, сё ты не гъядис? Пьёхая кися! На/ тебе!
Раздался характерный звонкий щелчок: КЛАЦ! Блестящий никелированный замок надежно застегнулся на Барсиковой шее.
Холодная сталь инородного тела, безжалостной петлей стянула нежную шейку Барсика. Ему еще повезло: дужка замка оказалась в пределах размеров  шеи котенка. Задушить его она не могла. Но и снять замок, просто так, было нельзя. Сейчас Барсик напоминал породистого кобеля, получившего главный приз на собачьей выставке: никелированный замок ярким пятном светился на его черно-белой  груди.
Почувствовав стылое дыхание кошачьего ангела смерти, Барсик рванулся изо всех сил, укусил Дашутку за большой пальчик левой руки и опрометью кинулся в сторону форточки. Прыгнув на диван, он заскочил на его спинку, оттолкнулся от нее всеми четырьмя лапками, и полетел в открытую форточку: подальше от этой милой, а главное, доброй девочки!
За свою недолгую кошачью жизнь Барсик пережил многое и многих: двух морских свинок и одного сухопутного хомяка.
Свинки, как и было положено, по их названию, были отправлены поплавать, в небольшой водоем, сразу за огородом. Дашутка зорко следила за тем, чтобы свинки наплавались вволю. Кто же знал, что только некоторые виды этого животного умеют плавать, а в общей массе оно вообще не любит водные процедуры?
Хомяк героически, но недолго, противостоял Дашуткиным объятьям. Молодой и цветущий он скоропостижно усоп, на третий день после покупки, от компрессионной асфиксии*.
В штатном расписании Дашуткиных игрушек Барсику отводилась почетная, но тяжелая должность "юбимой досиньки". Барсику приходилось в одиночку отдуваться за всех этих Барби и Кенов, ставших давным-давно глубокими инвалидами, благодаря насильственным действиям со стороны Дашутки: у многих не хватало рук или ног, у некоторых – головы. Частенько посреди этого, игрушечного анатомического театра, разворачивалось масштабное действо: кормление "юбимой досиньки". Надежно спеленатый, из соображений техники безопасности, Барсик уныло возлежал в специально предназначенной, для подобной надобности, игрушечной коляске. Придерживая коляску одной рукой, чтобы через чур буйная "досинька" ее не перевернула, Дашутка, другой рукой, потчевала Барсика перловой кашей из чайной ложки:
–Ку/сай, досинька! Ку/сай, юбимая! Это так вкусно!
"Досинька" истошно вопила и  пыталась укусить   неоскудевающую руку дающей.
Как правило, после столь сытного обеда, Барсик забивался под диван суток надвое, выходя из-под него лишь глубокой ночью, когда Дашутка крепко спала. 
Физика, наряду с математикой, химией и прочими подобными науками, является наукой сугубо точной. И незнание ее законов не освобождает от ответственности. Барсик, готовясь к форточному прыжку, не учел ряд существенных изменений, с ним происшедших: замок не только увеличил массу тела котенка, но также сместил его центр тяжести ближе к голове. Таким образом, Барсику, надо было сделать перерасчет усилия, необходимого для успешного прыжка: надо было внести две поправки: на массу и на сместившийся центр тяжести, несколько меняющий траекторию полета тела.
Поправки внесены не были. Наступление последствий произошло незамедлительно: немножечко не долетев до спасительной открытой форточки, Барсик, в соответствие с физикой падающего тела, круто  изменил направление движения и перешел в фазу свободного падения, в коей  предусмотрено соответствующее ускорение, равное девяти и восьми десятым метра за секунду в квадрате.
Под окном, вровень с подоконником, на прямоугольном столике, стояли любимые мамины кактусы. Различные стеблевые суккуленты* нашли здесь для себя неплохое пристанище. Здесь их была целая коллекция: шаровидная маммилярия соседствовала с почти таким же округленным акантокалициумом; широко популярный южноамериканский гимнокалициум теснил на самый край чилийскую майхуэнию, насчитывающую всего два вида. Образуя живой колючий ковер, тихо и мирно стояли они себе, ежедневно и  еженощно радуя мамин взгляд. В середине колючей композиции стоял самый любимый: ощетинившийся длинными острыми иглами, прямой как палец, раухоцереус. У себя на родине, в Северном Перу, подобный палец достигает  четырех метров высоты. 
Со всего маху Барсик плюхнулся на, абсолютно неприспособленную для посадки, поверхность раухоцереуса. Отпрянув от достойного представителя Перуанской флоры, Барсик, дико воя, подлетел метра на полтора от уровненной поверхности столика, и, двигаясь несколько хаотично, приземлился в большую хрустальную вазу. Ваза недолго качалась, балансируя на краю подоконника, а потом, как бы нехотя, рухнула вниз.
Ваза разлетелась на четыре куска: один – крупный, и три – поменьше. Вконец обезумевший Барсик опрометью кинулся на стол, оттуда – на шифоньер. На сей раз поправки были внесены, прыжок удался на славу. Забившись среди пустых коробок, Барсик на некоторое время притих.
Все это время Дашутка сидела на полу, на том самом месте, где ее покусала "юбимая досинька". Дашутка не просто сидела. Она ревела белугой!
Прибежавший на шум папа, как-то уж очень быстро оценил обстановку, но как всегда бывает в подобных ситуациях, не знал, за что хвататься в первую очередь.
–Дашенька! Доченька! Что случилось?
–А-а-а!!! Басик укъял замосик! А-а-а!!!
Черно-белый похититель замков начал угрожающе то ли рычать, то ли хрипеть, осознавая всю глубину своего проступка.
–Даша! Дай ключик! Быстро!
–Нема-а-а!!!
Далее, по всем законам жанра, должна была наступить затяжная пауза, немая сцена. Ничего подобного! Дважды обворованная Дашутка упала навзничь и начала колотить сандалиями о пол:
–Замосик!!! Къюсик!!! А-а-а!!!
Барсик, не желая быть удушенным среди пустых коробок, начал выть на более повышенных, нежели прежде, тонах. Папа побежал в гараж за ножницами по металлу.
–Барсик! Кис-кис, – держа наготове ножницы, папа подзывал котенка, стоя на шатком табурете. Над шифоньером возвышалась только перемазанная мазутом физиономия Сереги со взъерошенной шевелюрой: папа прибежал на выручку прямо из под машины. Мама в огороде окучивала картошку и  конечно, ничего не слышала.
–Барсик, Барсик! Кис-кис, – вооружась шваброй, папа пытался принудить котенка к действию, слегка постукивая ею –  по коробкам. Барсик понял, что  помереть спокойно, в этой тихой хате под раскидистой акацией, ему не дадут. И тогда, расталкивая коробки, Барсик прыгнул! Прямо на голову взъерошенного папы.
Раздался глухой стук, возникающий, обычно, при ударе железа о кость. Никелированный, блестящий замок угодил папе прямо в переносицу. От неожиданности папа потерял равновесие и, доломав шаткий табурет, полетел кубарем на пол. Выпускать из левой руки швабру  папа не пожелал. Результатом его непродуманного действия явилась разбитая вдребезги люстра.
Вылетевшие из правой руки увесистые ножницы по металлу, прямиком проследовали на прямоугольный столик, где и внесли конструктивные изменения в колючую икебану*: большая половина кактусов была просто-напросто сметена на пол. Раухоцереус тоже приказал долго жить.
Барсик решил на сей раз не связываться с сугубо точными науками. Задрав хвост трубой, он спешно покинул сей шумный вертеп через приоткрытую дверь.
* * *
–Так он больше и не вернулся, – грустно вздыхая, Серега протянул зажигалку Ваське, – К Лагутею, упокой Господь его душу, убежал. Тот ему замок-то и снял.
Васька посмотрел на небольшой белесый шрам, пересекающий переносицу Сереги и, не совсем кстати, сказал:
–Ты, Серег, того... Ты береги дитёв-то... Ибо они – твоя надёжа и опора.
–Дурак ты, Моджахед. И ни хрена не понимаешь. Вот была у меня жена, были дети... Где теперь все это?
–И не говори, кума: таперича, не то что – давеча... Ну, давай, помянем твоего Лагутея еще разок, да и разбегаться пора. Мне, вон, еще три комнатухи засветить надоть.
–Уеду я, Моджахед. На билет заработал – и хватит. Надоело все, к чертовой матери!
–Веселый ты парень, Серега! И за каким только хреном ты сюда приперся?
–Тебе хорошо. Вона, ни детей, ни плетей...
–И, что самое главное, жрать совсем ни хочется, Сирожа/.
–Ну, че... давай по последней... что ли?
–Давай. Ну, не пойди во вред младенцу.
Выпили. Помолчали. Закурили.
–Васька, а кто там у тебя говорил, ел и улыбался одновременно?
–Не у меня, у – римлян. Гай Юлий Цезарь*. Эх, Сирожа, Сирожа/, скурил ты учебник Истории Древнего Мира. От корки до корки скурил!
* * *
Сидя в полуосвещенной комнате, Васька, с удовольствием закурив, уставился в темное окно с видом на тундру. Вот уж вторую неделю, как он в одиночку работал по ночам в будущем АБК. Серега работал в день, но по доносившимся слухам, все также стонал и просился на самолет. В общем-то, ситуация, происходящая с ним, на самом деле была простой и решаемой. Для того, чтобы поскорее вернуться к жене и детям, Сереге достаточно было написать на обычном листе бумаги: Прошу меня уволить по собственному желанию. Трудовой договор, который администрация артели заключила с каждым работником, предоставлял ему это право. Видимо, не каждый работник умел читать.
Вместе с Васькой и прочими, 17 марта на Чукотскую землю ступил некий юрист-недоучка из Краснодарского края. Оставшийся не у дел по причине полной невостребованности, он не знал – не подозревал, а чем бы ему заняться на досуге, пока суть до дела? В конце концов он решил развеяться. Чукотка? А почему бы – нет!
Всю дорогу, пока остальные весело и беззаботно резвились на борту авиалайнера, юрист-недоучка очень внимательно читал Трудовой договор. И – сумел таки кое-чего вычитать!
Прибыв на Коммунистический, недоученный юрист прикинулся серой мышью. Целый месяц он шлялся по стану туда-сюда, пиная различные банки-склянки под видом уборки территории. Ровно через месяц он положил на стол белокурой секретарши Настеньки заявление об увольнении.
В ответ, руководство артели положило юристу в карман среднемесячную зарплату и – обратный билет до Москвы. Поблагодарив руководство артели за великолепную обзорную экскурсию по Чаунскому району, недоученный юрист в скором времени оказался дома, где очень серьезно задумался: а не слишком ли рано он расстался с юриспруденцией?
Думая обо всем этом, Васька не заметил, как начал разговаривать сам с собой:
–Вот тебе и вся никтофобия, до копейки!
Вредное это занятие: разговор с самим собой. До сумасшествия довести может. Психиатры в подобной ситуации советуют песни петь, ну, или на худой конец, стихи декламировать. 
Ваське не хотелось ни песни петь, ни тем более, стихи декламировать. Полупустая школа обладала до того великолепным эхом, что при каждом запеве отзывалась прямо-таки неким "хором из преисподней": усиливая мелодию, эхо разносило ее по самым дальним школьным закоулкам, и еще долго потом дрожали в рамах плохо закрепленные стекла.
А стихи Васька не то, чтобы не любил, он их ненавидел. Благодаря исключительной своей луженой глотке, Васька умел читать стихи выразительно и правильно, интуитивно расставляя цезуры*, малые и большие, что и порождало, в конечном итоге, эвфонию*.
Способность к декламации проявилась у Васьки, в раннем детстве, чуть ли не с пеленок. С той поры, при каждом удобном, и не очень, случае, Васеньку, на манер приговоренного к смерти через повешение, устанавливали на табурет, и уже оттуда четырехлетний Васятка доносил до полутрезвой аудитории бессмертные строки Владимира Владимировича Маяковского:
И я,
как весну человечества,
рожденную
в трудах и в бою,
пою
мое отечество,
республику мою!
Полутрезвая аудитория раскрывала в недоумении рты, никак не ожидая услышать от столь "юного щегла" столь бархатистый баритон, от которого даже бальзаковские дамы временами, как известно, сходят с ума.
И пока Васяткины погодки весело щебетали:
Я сижу на вишенке,
Не могу накушаться...
Васька на полном серьезе вещал с табурета:
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.*
Стихи Васятка запоминал, как правило, с одного прочтения. Читала их ему, конечно же, мама. Много видов и типологий памяти существует на свете. У Васятки преобладала моторная. То есть, запоминал он информацию лучше всего в тот момент, когда что-нибудь делал: курочил игрушку, или бездумно чертил карандашом на бумаге замысловатые каракули.
Все мы родом из детства. Незамысловатая, ставшая штампом фраза, определяет нашу дальнейшую жизнь, расставляя всевозможные приоритеты в самом ее начале, а не ближе к ее концу, как считают некоторые. Просто заложенные в нас таланты, иногда ждут подолгу своего часа, дабы проявиться во всей своей красе; ждут порою так долго, что уже и жизнь прошла, а таланты – никак не проявились.
Известный во всем мире, величайший скрипач Никколо Паганини, в детстве ненавидел свою скрипку. Стоя на земляном полу, в холодном темном сарае, Николо, в возрасте пяти лет, должен был ночи напролет тренироваться, улучшать качество игры на смычковом инструменте. Пьяный Николкин папа орал на весь переулок:
–Я из тебя композитора сделаю!
И переулок-то этот назывался как-то нехорошо: Черная кошка, да и сам папа поигрывал на мандолине так, что выли все собаки, а соседи вообще обещали разбить сей щипковый музыкальный инструмент о папину голову. Но тем не менее, факт остался фактом: папины побои сделали из Николки скрипача-виртуоза. В девять лет этот пацан написал несколько произведений для скрипки, да таких, что кроме самого Паганини никто не смог эти произведения исполнить!
Неважно, что папа многочасовыми занятиями довел ребенка до каталепсии – состоянием между жизнью и смертью. Папа не только довел, папа даже успел положить Николку в гроб, и пятеро  братишек и сестренок, во главе с мамой, уже облобызали Николкин холодеющий лобик. Да вот незадача: мальчик в гробу пошевелился! Говорят, что в этот момент, Антонио Паганини – Николкин папа, радовался так, что чуть было сам не впал в каталепсию.
Васькин папа, Митрофан Антонович, скончался от опухоли головного мозга, когда Ваське едва исполнилось три года. Вполне возможно, что Макашов старший планировал сделать из Васятки кого-нибудь, но – не успел.
Васька смутно помнил папу. Помнил, как они вместе с папой как-то раз пошли в кино. Помнил, что сидели очень близко к экрану. Помнил, как во время сеанса папа сказал Васятке, что сейчас придет, что ему надо – по нужде.
В тот раз состоялось первое публичное сольное выступление Василия Митрофановича! Огромный зал широкоформатного кинотеатра, по случаю воскресенья был набит битком: в прокате только что появился кинофильм "Никто не хотел умирать". И пока на экране разворачивался полный драматизма сюжет, ярко характеризующий бескомпромиссный реализм литовской деревни, Васятка, оставшийся без попечительства папы, вышел на сцену перед экраном и всем своим даже не видом, нет, а исключительно криком, в течение неполной минуты доказал присутствующим, что он тоже ни коим образом не хочет умирать среди всех этих лесных братьев!
Негодующие зрители даже не смогли толком насладиться боем на мельнице, разгоревшимся между сторонниками и противниками Советской власти в послевоенной Литве. Дикий крик сопливого пацана: "П-А-П-А!!!", заглушал никуда не годные динамики широкоформатного кинотеатра! Военные действия в районе мельницы пришлось приостановить. В зале включили свет. 
А Васька просто звал папу. И папа услышал сына, хотя находился в фойе, за плотно закрытой дверью кинозала, где решил пропустить полстаканчика, в буфете, по дороге обратно, в зал.
В тот раз папу оштрафовали за прерванный сеанс. Больше своего сына по кинотеатрам он не водил.
* * *
Сразу после майских праздников ЗАО "Златые горы" внезапно решило проверить, а правильно ли оно поступило, отвалив в качестве предоплаты пять миллионов рублей Н-ской артели. На Молодежный прибыла комиссия на предмет осмотра АБК и приемки уже выполненных работ.
На тот момент все строители давно жили в школе. Со стана даже повара привезли: молодого крымского татарина Сашку. Лютый убыл в отпуск. На Молодежном теперь заправлял пропойца Изосимыч. То обстоятельство, что во время Великой Отечественной войны Изосимыч исправно служил полицаем в какой-то украинской деревушке, в общем-то, не было тайной за семью печатями. Изосимыч за это отсидел сполна. Правда, в соответствующих ведомствах, не без оснований посчитали, что Изосимычу весьма полезен Чукотский климат, и на долгие годы сделали бывшего полицая невыездным, занеся его фамилию в черный список персон нон грата средней полосы.
Но строителей Изосимыч не очень-то интересовал своим нехорошим прошлым. Всех интересовало настоящее: а сможет ли Изосимыч приготовить пожрать, как Лютый? В ходе проверки выяснилось, что  все  поварские способности Изоськи сводились к банальному кипячению воды. В этой связи, самый обычный компот из сухофруктов, представлялся Изосимычу вершиной кулинарного искусства. Поначалу оголодавшие строители решили отметелить незадачливого прораба. Но Изосимыч, вовремя раскусив коварный замысел подчиненных, превентивно заперся в своей комнатушке. Из-за двери он чего-то там орал, что, мол, де покажет строителям. Хотя, в тот момент он мог показать разве что свою небритую, вечно красную, морду в немытом окне.
Весь первый этаж давно был освещен; во дворе школы весело ревел новый дизель. Дни стали длиннее, а ночи – значительно короче. Васька возился на втором этаже, где также, в ночную смену производил монтаж электропроводки во всевозможных комнатах, которым предстояло в недалеком будущем стать всевозможными кабинетами.
Плотники изо всех сил торопились закончить столовую, находящуюся в одноэтажном крыле, примыкающем к зданию школы. В ходе реставрационных работ по внутреннему убранству будущего пищеблока, никто как-то не догадался взглянуть на его крышу. А крыши над будущим пищеблоком, в общем-то, не было. Хотя, когда-то она, действительно, была: хорошая двускатная крыша, со стропилами и шифером; но стихия и время внесли свои коррективы: кое-где на этой крыше не хватало кровли, а кое-где – и стропил. Зато в достатке там было снега, который накапливался зимой и стаивал летом.
Когда Изосимыч начал водить по школе двух представителей "Златых гор", ему стало очень стыдно. Но так как никто и никогда не видел Изосимыча бледным, благородная краска стыда, заливающая образину прораба, осталась никем незамеченной. Да и прибывший с комиссией Юкнис – заместитель генерального директора Н-ской артели, оказался весьма кстати: Изосимычу не надо было отвечать на многочисленные вопросы членов комиссии, ответы на которые он не знал.
А членов комиссии интересовало многое. Их, к примеру интересовало следующее: а почему выключатели выглядят так, как будто их только что принесли с помойки? А почему разводка, выполненная двойным алюминиевым проводом марки АППВ 2х2,5, состоит сплошь из полуметровых кусочков, скрученных между собой и обмотанных некоей черной тряпочкой? (Вообще-то, это была хлопчатобумажная изолента. Никакими правилами не возбраняемая. Вот уж комиссия, прям сама не знает, до чего докопаться!). 
С каждым шагом этих ПОЧЕМУ становилось все больше и больше: где те, обещанные, радующие глаз своей изящностью и легкостью установки, сайдинги и сэндвичевы панели? Куда подевался гипсокартон, которым так удобно обшивать стены? И вообще, почему в туалетных комнатах нет ни одного унитаза?
–А нужник у нас – на улице. Милости просим! – Юкнис угодливо распахнул дверь черного хода. Взору обалдевшей в конец комиссии была представлена прямоугольная холобуда, обтянутая полинялым от времени рубероидом, прошитым вертикальными рейками. На одной стороне холобуды красной краской была нарисована большущая буква "Ж", на другой – "М". Края у обеих букв были неровными и рваными. Не желая себе зла, комиссия даже не посчитала нужным зайти внутрь, дабы проверить: а есть ли в холобуде перегородка, делящая нужник пополам, как это предусмотрено проектами для помещений подобного типа?   
Но самые интересные впечатления ожидали комиссию в пищеблоке. Ибо здесь на помощь строителям пришла сама природа, которая весьма щедро добавила свой естественный колорит во внутреннее убранство столовой, сделав окружающую картинку более полной, насыщенной и логически завершенной.
Весь тот снег, который лежал на полатях, под скудным чукотским солнышком начал таять. Вначале таял он как-то медленно и нерешительно, но к приезду комиссии дело пошло на лад, и талая водичка, сквозь деревянный потолок, что называется, хлынула в хату.
Когда комиссия заглянула в помещение пищеблока, одному из ее членов: тому, что был постарше, стало дурно! С потолка, из разных его мест, тонюсенькими струйками стекала вода, оставляя громадные разводы на, когда-то кипельно белой, его поверхности. Кое-где с потолка отвалилась штукатурка, являя белому свету давно прогнившую дранку.
Пищеблок состоял из трех залов. Стены первого зала были побелены успокаивающим взгляд, бледно салатным, колером. С большей площади стен вода начисто удалила, успокаивающий взгляд, колер. Смытый со стен, он добавлял неповторимый оттенок в жидкое месиво, напоминающее детскую неожиданность, распланированное по всей поверхности пола. Вздувшийся ковролин, постеленный вместо линолеума, свидетельствовал о том, что вода на некоторых участках пола проникла гораздо глубже, чем можно было предположить на первый взгляд.
Другие два зала отличались лишь тем, что в одном из них колер был ярко розовым, а в другом – нежно голубым.
Четыре не совсем трезвых мужика, выкрашенные в не совсем понятный цвет (понемножку от всех трех залов), насквозь мокрые, они пытались как-то спасти положение: вооружась тряпками, собирали детскую неожиданность в сорокалитровую алюминиевую кастрюлю. Но поспеть во все три зала сразу у них никак не получалось. Ко всему прочему, ковролин, смоченный жидкостью, стал очень скользким, и любое перемещение по нему требовало определенных навыков. В частности, по мокрому ковролину рекомендуется скользить, не отрывая подошв от покрытия. В противном случае – падение  гарантированно, со всеми  вытекающими отсюда последствиями в виде травм, различной степени тяжести.
Мужики пытались не только ходить по мокрому ковролину, но даже – бегать. Классический сюжет с буренками на льду не шел ни в какое сравнение с тем феерическим действом, которое развернулось перед порядком уставшими, от массы впечатлений, членами комиссии. Мужики резвились, как могли!  Расставленные в обеденном  зале квадратные столы, вместе со стульями, несколько  затрудняли опосредованный сбор детской неожиданности, но зато добавляли ситуации изрядную долю комичности, присущую разве что бессмертным фильмам с участием Чарли Чаплина. В процессе наполнения кастрюли, мужики часто падали, натыкались на столы и стулья различными частями тела. В этой связи нескончаемый, трехэтажный мат витиеватым замысловатым узором смачно вплетался в атмосферу обеденного зала,  априори* становясь неотъемлемой частью его.
Заметив Юкниса, мужики несколько активизировали свои действия по сбору месива, и удары о столы и стулья стали слышаться гораздо чаще, нежели прежде. Окружающий воздух заметно стал тяжелее. Приближалась буря!
Юкнис напоминал героиню небезызвестной песни "Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня". Он едва успел закрыть дверь, перед носом одного из собирателей, который, особо усердствуя, налетел на кастрюлю, да так и поехал, вместе с ней в сторону окончательно перепуганной комиссии. Наскочив со всего маху на перевернутый стол, кастрюля послушно легла на бок, разлив почти все содержимое на пол. Детская неожиданность начала торопливо заполнять всю предоставленную ей поверхность.
–Уволю!!! Суки!!! Всех уволю к ... матери!!! – орал из-за плотно закрытой двери заместитель генерального директора. Он даже начал немного синеть и притопывать обеими ногами сразу. Пускать, как обычно, пену изо рта Антон Иваныч не стал: неудобно как-то, при посторонних-то.
* * *
Каких-либо последствий от столь вопиющего строительства, как и следовало ожидать, для Н-ской артели не последовало. Поведение артели можно было бы сравнить с поведением незабвенного Максима Максимовича Исаева, фотографирующего, в открытую, секретные документы в ставке Гитлера (а чего его арестовывать: все равно – выкрутится!). Но Макс Отто фон Штирлиц, окопавшись в логове фашистского зверя, действовал в интересах Родины.
Н-ская артель, являясь крупнейшей рыбиной Чаунского района, плескалась в пределах отведенной лужи, что называется от души, ни в чем себе ни отказывая и совсем не думая об интересах Родины. Способствовало тому множество факторов. К примеру, из всего золота, добываемого Чукоткой за отчетный период, в среднем: тонны четыре в год, Н-ская артель добывала двадцать пять процентов, то есть, примерно тонну. Согласитесь, неплохое подспорье для того, чтобы иметь собственное мнение по каким-либо ключевым вопросам геополитики* в отдельно взятом регионе.
ЗАО "Златые горы" на тот момент не добыло ни одного грамма драгметалла. Кроме шикарно отделанной конторы в Певеке, "Златым горам" нечем было похвастать перед Министерством Финансов. Нахватав кредитов, как собака блох, закрытое акционерное общество на последнем издыхании пыталось составить хотя бы Технико-Экономическое Обоснование, но никакого ТЭО не получалось.
На отданные ни за что пять миллионов рублей, "Златые горы" наплевали и забыли. Потому как из Чукотского автономного округа и по сию пору вывозят, и поболя, просто так, за здорово живешь, рассовав ровные пачки по карманам. А эти пять миллионов на бумаге так расписаны были – закачаешься! Беспокоило другое: без ТЭО не представлялось возможным выклянчить денег еще на какое-нибудь, соответствующее смете, мероприятие.
Так что же представляет собой Технико-Экономическое Обоснование? Вкратце, представляет оно собой документально оформленные результаты всевозможных исследований, обосновывающих целесообразность и возможность реализации инвестиционного проекта, а также – выбор наиболее эффективных решений для ввода в действие производственных мощностей. В случае с золоторудным месторождением это, кроме всего прочего, – обоснование способа извлечения полезного ископаемого из вмещающей руды. 
Предложенная к рассмотрению технология кучного выщелачивания, сводящаяся к обливанию рудного штабеля цианистыми растворами, вызвала приступ гомерического хохота у тех же профессоров небезызвестного Свердловского института. Уж кому-кому, а им доподлинно известно, что руды на Молодежном практически не цианируются, в коей связи относятся к категории упорных (сложно, энергоемко, дорого); и здесь, для дальнейшего обогащения, можно рекомендовать бактериальное выщелачивание и биоокисление. На практике это может выглядеть примерно так: одни бактерии разрушают минералы, освобождая золотишко, а другие бактерии это золотишко жрут, пардон, накапливают. Остается только отобрать это золотишко у порядком наевшихся микроорганизмов.
Преимущества этой технологии настолько очевидны, что наши узкоглазые друзья с противоположного берега Амура готовы платить любые деньги за подобный подход к золотодобыче в собственной стране: не наносящий никакого вреда окружающей среде, в отличие от того же химического способа, грозящего уничтожить всю живность в районе рудника всевозможными реактивами.
Самым главным минусом для бактериальной технологии можно считать даже не тот факт, что подобный способ разработала баба – старший научный сотрудник какого-то научного центра – это как-то пережить еще можно. Главный минус заключается в том, что бактерии на Молодежном дохнут от мороза, не успевая ни разрушить руду, ни накопить полезных ископаемых.
В отличие от "Златых гор", с ихней бактериологической возней, Н-ская артель, воспитанная в Ленинском духе: ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ*, абсолютно не прогадала, сделав ставку на сей завет, и получила лицензию на право пользования кой-какими недрами чуть севернее Анадыря. Именно там была построена золотоизвлекающая фабрика: вблизи месторождения, запасы коего составляли чуть более 12 тонн. Не мудрствуя лукаво, Н-ская артель учла особенности месторождения и выбрала оптимальные варианты разработки рудных тел и технологию обогащения руд.
Профессоры небезызвестного Свердловского института утверждают, что в недрах России, кое-где еще хранятся порядка 16 тысяч тонн золота. Ежегодная его добыча относительно невелика: менее 200 тонн. Из этих 16 тысяч тонн только 17% содержится в россыпных месторождениях. Остальные 83% содержатся в рудных месторождениях. При таком раскладе, согласитесь, грешно уповать на россыпи, особенно если учесть, что доля Чукотки в распределении резервных запасов золота по субъектам Российской Федерации составляет всего-то  7%.
В Н-ской артели никоим образом не уповали на капризы матушки Природы. Все, что нужно было артели, артель спокойно брала, тащила обеими руками, временами, никого не ставя в известность о том, что она берет, мягко выражаясь, то что ей не принадлежит.
В районе Коммунистического, промывка полигонов, по-тихому, без лицензии, а также установка промприборов на чужих участках, практиковалась, из сезона в сезон, как само собой разумеющееся. Бывало, в действия артели вмешивалась компетентная контора, задавая руководству конкретный вопрос:
–Что делают ваши рабочие на этом участке?
–Промывают...
–На каком основании?
–Да кто ж их знает, на каком. Мы их туда не посылали. Прямо беда с этими рабочими! Чуть отвернись, так они уже всё – управились, чужой участок моют!
Все это сходило артели с рук, как и многое другое. Руководству артели, к примеру, были прекрасно известны межсезонные пути миграции диких оленей. И в тот момент, когда олени, ближе к зиме или весне, начинали искать по тундре чего бы пожрать, им навстречу выезжали машины с вооруженными людьми на борту, которые тоже искали чего бы пожрать.
Стреляли всех подряд. Больных и здоровых, беременных и малолетних, старых и молодых. Критерий был один: за максимально короткое время надо было настрелять как можно больше оленины. Эту оленину надо было тут же погрузить и доставить на стан, где ее ожидали рефрижераторы. Вся оленина поступала на баланс предприятия.
Поговаривали, что пара-тройка автомобилей была не в силах вместить всех застреленных оленей: суммарная масса убитых животных значительно превышала возможности грузовиков. В коей связи, туши, безо всякого сожаления, бросали в тундре: мол, здесь водится немало зверей, которым очень даже по вкусу оленина, и за судьбу брошенного мяса можно было не волноваться. Нет. За судьбу мяса очень даже волновались, в коей связи, ничего такого в тундре не оставляли.
Жестокий отстрел оленей руководство артели оправдывало соображениями суровой производственной необходимости: рабочим нечего есть! Было, правда, не совсем понятно, а для чего же тогда на территории артели существовало неплохое, даже по материковым меркам, подсобное хозяйство, которое включало в себя коровник с парой сотен буренок, свиноферму с несколькими свинарниками, а также – одну или две теплицы? 
Централизованное снабжение артели продуктами питания было до того дорогим удовольствием, что волей-неволей приходилось искать альтернативные источники.
Исходя из этого, становилось понятным, почему прочие продукты питания, упакованные и расфасованные по кулькам и коробкам, поступали в артель с безнадежно просроченным сроком годности. Директоры окрестных гастрономов, вместо того, чтобы уничтожать просроченный товар, за милую душу сбывали его в артель. Внакладе не оставался никто.  Особенно – руководство.
Заботясь о собственном имидже, руководство артели поручало сведущим людям писать книги и снимать фильмы о нелегком и почетном труде старателей. И книги были написаны, а фильмы – сняты. И приветливые дяди и тети взывали со страниц и кадров: ПРИЕЗЖАЙТЕ НА ЧУКОТКУ! Тут вас заждались!!!
Но апофеозом  сей демонстративной добродетели можно было смело считать медаль с чеканным профилем Деда. Этакий своеобразный нагрудный знак Героя старательского труда. В артели этой побрякушкой награждали, по идее, за - труд. Как и положено, было у этой медали три степени: третья – за десять, вторая – за двадцать и первая – за тридцать лет безупречного труда.               
* * *
В пантеоне греческих богов, среди прочих языческих небожителей и поныне отлично здравствуют  Янус и Гермес.
Один из них ведает входами и выходами, а также различными проходами, ведущими к началу и концу. Задуманный как простой привратник: вся его служба сводилась к тому, чтобы утром открыть ворота, дабы солнце выкатилось на небосвод, а вечером – запереть светило на ночь, дабы – не сбежало, Янус со временем перерос в олицетворение ханжества и лицемерия отдельных представителей рода человеческого. В Чаунском районе двуликий Янус рискнул олицетворить собой целое руководство отдельно взятой артели!
Другой из небожителей, Гермес, является богом торговли. Но немногие знают, что по совместительству Гермес также является богом воров. В пору своей активной деятельности (до нашей эры), вестник богов вовсю орудовал в окрестностях Олимпа, и никто не мог превзойти его в ловкости, хитрости и воровстве.
На современном этапе, Гермес не безвозмездно (а как же еще?) все свои знания и умения передал руководству Н-ской артели, открыв на Коммунистическом круглосуточный мастер-класс по собственному обогащению, за счет бесплатного привлечения рабочих ресурсов из Центральных Районов Страны.   
Но, как известно, боги не любят работать. Подверженные безусловной эргофобии*, боги предпочитают пировать на Олимпе, а не ковыряться в навозе на скотном дворе. Но как доглядеть за всеми теми, кто всю жизнь обязан превозносить хвалу богам в виде жертв и подношений? Здесь нужен явно кто-то третий, кто в любой момент дня или ночи сможет отчитаться за каждую подотчетную душу. Как правило, на сём занятии набивают мозоли полубоги: великолепные ребята, которые, не хуже русской бабы, и коня на скаку могут остановить, и в горящую избу войти.
В Н-ской артели такой полубог был. Но, не – Геракл, а скорее – Игнатий Лойола* Чаунского разлива: Юкнис Антон Иваныч. Вполне возможно, что он сроду не знал излюбленный постулат великого святого: ЦЕЛЬ ОПРАВДЫВАЕТ СРЕДСТВА, но в своей непосредственной деятельности Антон Иваныч руководствовался именно этим девизом.
Радея в собственной епархии, Антон Иваныч временами закусывал удила и даже начинал активно соваться в чужие монастыри, со своим, порядком затасканным, требником. И тогда, выгнать из монастыря этого волка, в овечью шкуру рядящегося, становилось делом архитрудным и почти безнадежным. 
Вообще-то, его звали Антонасом Юозасовичем, но старатели, как ни старались, выговорить подобную абракадабру не могли!            
* * *
...Да когда же кончится эта чертова поездка? Ваську тряхнуло так, что он чуть не пробил головой потолок. Ехали уже восьмой час. Где же наш Чаун? Несмотря на то, что было уже за полночь, вокруг было светлым-светло. Полярный день. Он наступил как-то совсем незаметно. Вначале была ночь как ночь. Потом она стала быстро уменьшаться. А потом вместо ночи были сумерки, а потом, где-то в мае, солнце стало просто ходить по кругу. Ваське все это было в диковинку. На первых порах. Но очень быстро привык к столь экзотичному антуражу*, и его уже ничего не трогало. Находясь на работе по двенадцать часов в сутки, он привык спать и полярным днем – явлением уникальным и малопонятным для жителей юга России.
 На Чаун приехали во втором часу ночи. За десять часов вахтовка успешно преодолела 96 километров.
* * *
Добрый день, разлюбезная моя Валентина Прокофиевна.
Дописав предложение, Васька зачеркнул написанное. Не пойдет. Но по другому писать не хотелось. Да и вообще, ничего не хотелось. После одиннадцати часов, проведенных внутри восемьсоткубовой емкости, обстановка не располагала к чистописанию. Хотелось спать. Все тело ныло и чесалось. К тому же Ваську не покидало ощущение, что у него в руках – лопата. Лежа на кровати, он не раз и не два подносил руки к глазам: ничего! Пусто. Но только он опускал руки, лопата возвращалась на прежнее место. Так и проспал Васька всю ночь с ощущением лопаты в руках.
Работа на Чауне досталась Ваське сугубо электрическая: по наряду, выданному Чукотским Рембо, Ваське выпадало чистить от ржавчины громадную посудину изнутри. Для этой цели ему выдали индивидуальную лопату, а также – лестницу. Все это он затащил в емкость через сливную горловину, расположенную у самого дна высоченного цилиндра.
Сидя внутри посудины, Васька долго смотрел вверх и ломал голову: и как же здесь чувствовал себя Федор Иваныч со своим гаремом? ...Разлюбезная Екатерина Матвеевна! Брехня это все.
Штыковой лопатой Васька соскабливал куски ржавчины со стенок емкости. Вокруг было пыльно, душно и жарко. Вместо респиратора он повязал на лицо какую-то тряпку. Совершая лопатой возвратно-поступательные движения, Васька сочинял текст письма для Вальки:
А погоды здесь стоят замечательные, разлюбезная моя Валентина Прокофиевна, и жрать – совсем не хочется...
Поселились старатели  в профилактории. Кто и за что назвал это здание профилакторием, Ваське было непонятно. Длинная одноэтажная бревенчатая изба разделялась парадным входом на две половины: направо – отделение соцзащиты, налево – подобие общежития, в котором и жили старатели. Уникальность  профилактория подчеркивалась коновязью, установленной кем-то и когда-то непосредственно напротив парадного входа, представляющего собой допотопное деревянное крыльцо с шаткими перилами. Вот уже много лет коновязью никто не пользовался.
Архитектурно-пространственное решение застройки Чауна включало в себя, помимо Дворца Культуры, свинарник. Остальные здания, как-то: средняя школа, детский садик, Школа искусств и собственно, дома поселян также решали проблемы использования земельных участков национального чукотского села, но все эти объекты тундровой инфраструктуры вступали в некий диссонанс с окружающей суровой действительностью. Другими словами, Чаун, со стороны, напоминал кучу произвольных гвоздей, до половины вбитых, как попало, в гладко оструганную доску.
Любой зоолог сможет вам объяснить: для чего слону хобот. Правильно, для того чтобы слон не заканчивался так внезапно. В случае с Чауном эта догма не срабатывала. Практически любое поселение Центральных Районов Страны начинается как бы исподволь, незаметно. Потом это поселение ширится, растет и, в процессе продвижения вперед, достигает своего апогея, чтобы потом уменьшиться и, в конце концов, превратиться в маленькую точку.
Чаун возникал в тундре внезапно: неким серым пятном. По мере приближения пятно не росло, а становилось отчетливее: в нем прорисовывались детали. Оптическая особенность тундры заключается в том, что она скрадывает расстояние, приближает объект к глазам. Таким образом, в ясную погоду тундра очень хорошо просматривается, кажется – насквозь; вот они сопки – рукой потрогай.  Вот именно, потрогай! Не стоит к ним идти пешком. Ибо путешествие может затянуться на неопределенное время, потому как сопка, она как стояла, так и стоять будет, на одном месте. А вот путешественнику придется туго: потому как сопку он видеть будет, а вот дойти...
Быть может, пока путешественник будет идти, прочувствует он на себе истинный смысл пословицы:  видит око, да зуб неймет! 
* * *
Третьи сутки Васька питался исключительно чаем, ну иногда, хлебом. Перед убытием на Чаун бригада получила продукты. И продуктов этих  должно было хватить на десять дней. Но по прибытии на Чаун, бригада как-то незаметно сожрала все продукты за семь дней и теперь сидела на вынужденной диете.
В. М. Кот, будучи начальником, нанятым со стороны: он работал главным инженером в Северных Энергосетях, решил во время отпуска, что называется срубить бабок по легкому. Целыми днями он валялся на кровати в своей комнате и точь в точь, как его зоологический собрат, облизывал, от скуки, собственные яйца. Иногда он оставлял, ненадолго, свое излюбленное занятие, для того, чтобы сходить по нужде, или по-отечески напутствовать старателей на производство работ:
–Валите отсюда к чертовой матери! И чтоб в рабочее время я не одну суку здесь не видел!
Когда закончилась жратва, В.М. Кот, прихватив карабин, вышел на тропу охоты, но видимо, облизывание собственных яиц удавалось ему гораздо лучше, нежели отхожий промысел. Застрелить никого не удавалось.
В.М. Кот не был идиотом. Наоборот, у него был установленный диплом установленного образца. Докладывая по рации состояние дел высшему начальству, он даже намекал, что хорошо было бы пожрать. Высшее начальство, ковыряя зубочисткой между резцами, соглашалось что мол, да: хорошо бы... но с подвозом продуктов не торопилось.
И пока В.М. Кот помахивал малоэффективным карабином, а высшее начальство занималось примитивной санацией ротовой полости, бригада электриков и Васька вкупе, познавали на себе всю прелесть методики простой водной диеты, опровергая всем своим видом довольно таки смелое, но не подкрепленное практикой утверждение:
Войти в голод сознательно может только смелый человек.
Во всяком случае, глядя на Ваську, можно было смело предположить, что войти в голод может и глупый человек. Васька материл себя последними словами. И даже не за то, что он в свое время согласился на столь увлекательное путешествие "во глубину Чукотских руд", а скорее за то, что он слишком быстро очистил емкость. Ну, сидел бы себе сейчас, сочинял письма… душновато, правда, но зато работать, собственно, не надо. Очистку емкости можно было растянуть на всю оставшуюся жизнь. Васька управился за трое суток! Он совсем упустил из виду один из главных принципов работы в артели: главное – участие. О том, что ему не дадут сидеть просто так, Васька как-то не подумал.
На четвертые сутки его направили в распоряжение Саляха. Салях был буровым мастером. Более тридцати лет этот татарин исправно бурил тундру, оставляя на ее девственном теле всевозможные скважины различного предназначения. Бурил он ударно-канатным способом, и для этих целей в его распоряжении была буровая установка БУ;20М, больше напоминающая средневековое орудие пыток, нежели современный агрегат, придуманный людьми для собственной же пользы. В свое время, заморская экспедиция, путешествуя по Чукотке, наткнулась на буровую установку подобного типа. Интуристы долго и нудно лазали по непонятному изделию на гусеницах, интересовались, а для чего, собственно, оно предназначено, и где тут, в конце концов, находится кабина? Дабы интуристы окончательно не спятили от увиденного чуда русской инженерной мысли, им намекнули, что если впредь они будут задавать глупые вопросы, то вряд ли дотянут до конца своей экскурсии в здравом уме.
Окромя бурового мастера, для работы на буровой установке БУ;20М предусматривался помощник бурового мастера. Помбуром  у Саляха был его сынок, Фарид – хитрющий лентяй лет двадцати с небольшим. Удобно устроившись на папиной шее, он мечтал весело и беззаботно въехать в собственную пенсию, не покидая папиного хребта. Надо отдать должное Саляху, который потакал всяческим детским шалостям Фаридки, постоянно выгораживал его перед начальством. Сам Салях мог работать сутками, на манер доброго коня. Это качество начальство ценило в Саляхе превыше всего. Ну, а что касательно Фаридки, то Салях частенько тянул лямку за двоих, не впадая в ненужные амбиции, и не причитая понапрасну. В качестве благодарности за безвозмездный Саляхов труд, начальство смотрело сквозь пальцы на суть многодневные Фаридкины запои и загулы.      
В этот раз состояние острого горя удерживало Фаридку далеко не первые сутки. Виной тому послужила чукчанка Юлька – молоденькая особа, необремененная оковами нравственности, чьи раскосые карие глазки не на шутку всполошили кобелиную сущность непутевого помбура. Правда, существовала одна, чисто технического плана, проблема: Фаридка никак не мог залезть на Юльку без помощи трех стаканов водки, после коих ему уже было все равно на кого залазить: на Юльку ли, или на кого другого.
Поначалу Салях скрывал Фаридкино отсутствие. Но нужно было бурить скважины под столбы, а в одиночку делать это скучно, а главное – несподручно. В.М. Кот не долго думая, послал на внезапно открывшуюся вакансию Ваську. Электрик, коим Васька был принят в артель, просто обязан был уметь работать на буровой установке!
Где-то в глубине души Васька, не без основания, предполагал, что на помощника мастера буровой установки где-то учат, не суть важно где, но – учат! Напрягая всю свою скудную память, блуждая по ее закоулкам, Васька пытался припомнить: а не встречал ли он чего подобного на своем веку? По всем прикидкам выходило, что нет. БУ–20М он видел первый раз в жизни. Но, само по себе, это ничего не значило. Интереснее было другое: как можно работать на данном агрегате, если Васька даже не предполагал: как до него подойти. Выручил Салях:
–Ходы суды! 
Основным достоинством ударно-канатного способа можно считать возможность бурения пород любой крепости. На этом, собственно, достоинства и заканчиваются.
Глядя, как энергично и жизнеутверждающе долото вгрызается в грунт, Васька посетовал:
–А что, обсадная труба не предусмотрена?
Салях, отрешенно глядя на летящую в разные стороны жижу: побочный продукт жизнедеятельности исполнительного органа буровой установки, утирал лицо промасленным рукавом  спецовки. Чуть заметная Гагаринская теплая улыбка застряла в самых уголках губ его:
–Зачем ругаешься? Пошли чай пить.
Часа полтора, радостно ухая, долото сновало туда-сюда. Брызги перестали лететь во все стороны; теперь лишь небольшой фонтан поднимался над скважиной в тот момент, когда тяжеленное долото свободно падало на дно скважины, делая ее с каждым ударом глубже и глубже. И не видел глаз, но слышало ухо, как чавкало что-то на самом дне ямы, не божьим соизволением, но человечьим гением сотворенной!
Давно уже было пора выбирать из скважины пульпу. Васька заметно нервничал. Пульпу предстояло выбирать ему.
Хоть бы какую-то молитву прочитать, а то неудобно как-то, без покаяния, на тот свет отправляться! Но в голову упорно лезло что-то из где-то услышанного: И аз воздам! Ох, грехи наши тяжки! Васька с надеждой взглянул на Саляха, но тот, напару со своей Гагаринскою теплою улыбкой, напоминал раба – персонаж картины Александра Иванова ''Явление Христа народу''. Умиротворенный взор его, пронзающий годы и расстояния, был устремлен вдаль: сквозь замызганное окошко балка/. На всякий случай, Васька тоже глянул в окошко, но кроме стаи бакланов, разрывающих цвелую буханку хлеба на мусорнике, не увидел ничего примечательного. И что же такого увидел там престарелый татарин? Ну, не Христа же, в самом деле? 
Пульпу из скважины надо было выбирать желонкой. Желонка представляла собой кусок трубы, сантиметров пятьдесят длиной, у которой вместо дна установлен впускной клапан. Цепляется желонка к тросу и, вместо долота, падает в яму. Впускной клапан открывается,  и – полная желонка летит вверх, к конечной точке своего путешествия: наклонному отводному желобу, в который будет слито ее содержимое.
Работа с желонкой чуть было не кончилась для Васьки усекновением головы. Реверсивная лебедка, которая тягала желонку, конструктивно была установлена у Васьки за спиной. Как известно, лебедки подобного типа обладают очень большой инерцией. Таким образом, в тот момент, когда желонка выскакивала из ямы, ее торможение осуществлялось коромыслом, которое железной хваткой своей обхватывало трос и наглухо стопорило дальнейшее продвижение желонки. Лебедка же переключалась на обратный ход и отключалась. Делалось это для того, чтобы вымотать слабину троса, достаточную для свободного падения желонки на самое дно скважины. В противном случае, впускной клапан мог не сработать (отсутствие ударной нагрузки), и тогда выбор пульпы начинал напоминать таскание воды в решете.
Могла, также, случиться и другая приятная неожиданность: при недостаточной длине слабины троса, желонка могла не долететь до дна скважины и, набрав соответствующее ускорение, оборвать трос, и упасть в скважину.
Процедура доставания желонки из скважины со стороны весьма напоминает детский аттракцион по извлечению, не очень-то приспособленным для подобной процедуры манипулятором, плюшевого носорога из стеклянного цилиндра. Но, в случае неудачи, на плюшевого носорога можно плюнуть и забыть. А вот желонка должна быть извлечена. Архиважно и всенепременно!
Именно в этой связи и приходится помбуру выматывать слабину, раза в два превышающую глубину скважины. Ну, так, на всякий случай.
Могла случиться и третья неприятность: когда желонка начинала свое падение в скважину, слабина троса, вымотанная как попало, устремлялась вверх тоже, как попало: всевозможными петлями и загогулинами, которые спрямляла и гасила специальная направляющая труба с раструбами на концах. Неприятность заключалась в том, что петля могла сзади захлестнуть шею и собственно, оторвать голову помощнику бурового мастера. Дабы избежать подобного казуса, помбур должен был стоять за рукоятками согнутым в три погибели, постоянно помня о том, что за его спиной притаилась смерть в виде ржавого, покрытого заусенцами троса, диаметром 10-15 миллиметров. 
В тот момент, когда желонка начала свое очередное падение, Васька полез за сигаретами. Сигареты лежали глубоко во внутреннем кармане фуфайки и никак не хотели покидать свое надежное убежище. Васька настолько увлекся доставанием сигарет, что напрочь выкинул из головы все остальное: и лебедку, и желонку, и трос...
Яростно матерясь, полусогнувшись, он тщетно пытался проникнуть во внутренний карман. Бесполезно. Надо было разогнуться. Васька на мгновение разогнулся, запустил всю пятерню в карман, схватил непослушную пачку. Откуда-то издалека, из сопредельного мира, раздался громовой глас:
–Пригнысь!!!
Васька не только пригнулся. Он кубарем полетел с буровой установки. И только почувствовал, как пролетающая вверх тросовая петля дружески хлопнула его, на прощание, по спине.
Приземлился Васька в неглубокую лужу. Пачка Примы была раздавлена вдрызг. В состоянии легкого душевного подъема Васька выбрался на сушу, поминая последними словами всех изобретателей вкупе с их человечьим гением. Выбросив, наконец-то, задушенную при падении пачку, Васька схватил монтажку и с криком: Убью, сука! – решительно направился в сторону профилактория. Внезапно на пути его возникла Гагаринская теплая улыбка:
–Зачем ругаешься? Обычно голову отрывает. Пошли чай пить.
–А ты где так орать-то научился? 
* * *
Сидя в балке/, Васька хлебал остывший чай. Как это там заметил Салях: обычно голову отрывает. Понятно. Выходит все – ни как у людей. Васька представил себе всю прелесть перспективы, предоставляемой буровой установкой потенциальному помбуру, и на душе у него сделалось как-то гадко. Вот так придешь к Господу, а голова – подмышкой. Нехорошо это! Не по фен-шую… А следом – В.М.Кот со своим излюбленным занятием. Позор!
В тот день Васька уже наотрез отказался подходить к средневековому орудию пыток. Следуя за буровой установкой на почтительном расстоянии, Васька следил за кабелем, от которого была запитана БУ-20М. Установка питалась от дизеля, установленного на отдельном балке/. Средневековое орудие пыток, будучи на гусеничном ходу, тягало балок за собой. В задачу Васьки входило следующее: разматывать кабель, когда установка удалялась от балка и сматывать, когда установка приближалась к балку. Кабель был под напряжением. 380 вольт. Дабы не попасть в лучший мир во второй раз за день, Васька пользовался диэлектрическими перчатками. Перчатки, ясное дело, успешно пережили не один срок службы, отпущенный им ПТЭ и ПТБ, и даже имели, в некоторых местах, дырочки, видимые невооруженным глазом. Но других перчаток не было.
Кабель представлял собой жалкое зрелище: весь потертый и порезанный, он давно просился на покой: в пункт приема цветных металлов. Никаких временных подставок для него не предусматривалось, поэтому прокладывался он абы как и абы по чем. Единственным послаблением, которое для него предусматривалось, могло служить то обстоятельство, что кабель старались не класть в открытые водоемы, то есть многочисленные лужи. В противном случае кабель мог замкнуть накоротко, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Всякий раз, когда Васька брался за кабель, его не отпускало чувство, что в руках у него – гремучая змея, или какой-нибудь коралловый аспид. Но кабель вел себя смирно, разве что иногда пощипывал руки, но совсем безобидно: как большеглазый полоз или обыкновенный уж. В процессе работы Васька обмотал самые опасные, на пробой, участки кабеля хлопчатобумажной изолентой, самой распространенной и наилучшей среди отечественных изолент: неказистой с виду, но более-менее электробезопасной. Утверждение это, само по себе – не бесспорное, да и применяется хлопчатобумажная изолента в сухих помещениях. Но другой изоленты у Васьки не было. 
Под занавес дня Васька, не без волнения, заглянул в распредщиток буровой установки. Предчувствия его не обманули. Внутри распредщитка лежала пачка электродов. Пятерка. Другими, на тот момент, артель не располагала. Электроды удобно разлеглись в непосредственной близости от соединительных шпилек.
–Вы, че тут, в конец обалдели?
–Зачем убираешь, слушай? Пускай сохнут. Совсем промокли.
Объяснять Саляху, что электроды могут вывести из строя электрооборудование буровой установки, или подать напряжение на корпус допотопного агрегата, что, в конечном счете, облегчит муки покидания этого света всякому прикоснувшемуся к установке, все это было делом бесполезным. Васька молча взял электроды и понес их в балок. 
И вдруг как-то легко стало на душе и спокойно. Васька обернулся. Вослед ему сияла Гагаринская теплая улыбка! И тогда Васька засмеялся и закричал, подражая Саляху:
–Зачем ругаешься!? Пошли чай пить!
* * *
По установившейся, с недавнего времени традиции, старатели присели, как обычно, перед сменой, попить чайку. Водная диета продолжалась, и казалось, не будет ей конца-краю. Да и чаек не то чтобы оставлял желать чего-то лучшего, нет. Он вообще, оставлял желать хотя бы чего-нибудь.
Васька грыз давешний сухарь, запивая его чуть подслащенной водяной бурдой: пятый день в чайнике заваривали одну и ту же заварку. В результате чего чаек с каждым разом становился все светлее и светлее, рискуя в скором времени трансформироваться в чудный напиток под весьма экзотичным названием "Полярный день".
Внезапно на кухне, с мешком за спиной, появилась Валька. Глядя на нее, старатели дружно закурили. Равнодушно созерцая, как Валька выкладывает хлеб из мешка, Капитоныч, машинист подъемного крана, начал травить, специально для Вальки, очередную байку:
–Валька, я вот, о прошлый отпуск гусей купил. До чего ж, сука, умные гуси попались! Как захотят пожрать, так подходют и задними лапами у дверь стучать.
Васька как-то нехорошо глянул на Капитоныча:
–Угу. И как-то раз позабыл ты их накормить, тут они тебе двери-то и вынесли, вместе с коробкой.
К разговору подключилась Валька. Кокетливо поправляя ситцевую яркую косынку на голове, звонким как у девчонки голосом, она спросила:
–А вы что, кушать не будете?
–Да скока ж можно один хлеб жрать, милая?
–Ну, почему, милая... Вот...
Валька приподняла крышку над кастрюлей. Кастрюля была битком набита котлетами.
В дверях, почесывая то, что у мужчин находится ниже пояса, возник В.М.Кот:
–Ну, что, пожрали? Не/хера тут сидеть! Расписывайтесь и валите тянуть провода! И чтоб третья линия была натянута! И чтоб до обеда я не одну суку здесь не видел!!!
Не прерывая почесывания, с чувством глубоко исполненного долга, В.М.Кот удалился.
Старатели пошли ставить подписи в книге нарядов, попутно сокрушаясь: Ну, как же так, никто не удосужился даже заглянуть по кастрюлям! Теперь, вот опять, идти на работу голодными. А первая смена придет и все сожрет!
В кастрюлях действительно кое-что было: кроме вышеупомянутых котлет, была там гречка, и был там борщ, великолепный зеленый борщ, сваренный в лучших  традициях Чукотки! В подобных традициях – на материке давным-давно не варят, по крайней мере, со времен Великой Отечественной, когда в ход, как известно, шла лебеда во всех ее видах и проявлениях, а также другие, не менее достойные представители флоры, чье полезное действие на человеческий организм не то чтобы бесполезно, но, практически всегда оспаривалось различными академиями различных здравоохранений!
В Чукотском зеленом борще все было дешево и сердито: банальный щавель здесь успешно заменяла ботва от редиски. Васька никоим образом не мог предположить, что такую невзрачную, да к тому же колючую, травку можно употреблять в пищу. Подобным продуктом брезгуют даже куры, презрительно отбрасывая его своими когтистыми лапами в сторону от прочей, куриной еды.
Оказывается, питаться ботвой – можно. Человек, он, как известно, не курица. Да и, в конце концов, когда все сварено, кто там будет разглядывать: чего в этой  тарелке плавает, остатки каких таких археологических раскопок покоятся на дне этой миски? Тем паче, что альтернативы Чукотскому борщу на Чукотке – нет. И ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!
* * *
Когда Васька полез на только что установленный столб, где-то посередине пути у него с правого сапога соскочил крепежный ремень, с помощью которого коготь крепится к ноге. Ремень соскочил с пятки, именно в тот момент, когда Васька оперся на коготь.
От глубокой инвалидности Василия Митрофановича спасло лишь то обстоятельство, что он не успел выдернуть из тела столба шипы левого когтя, или кошки, как здесь называли это приспособление для лазания по столбам. В раскорячку зависнув на столбе, Васька неосознанно перенес вес на левую ногу. Да так и замер. Он абсолютно не знал, а что, собственно, делать дальше. На столбы он лазил и прежде, но в когтях – никогда.
Васька не имел никакого понятия, а какие, собственно, работы выполняют монтеры. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что монтеры иногда летают с когтями и матюкаются. Теперь ему предстояло самому осуществить подобный полет.
В довершение всех бед на Ваське был надет монтажный  пояс. На этом поясе, с левой стороны, имел место быть кусок цепи, наглухо прихваченный к поясу. Цепь на своем конце имела страховочный карабин. С тоской глядя на, огибающий столб, кусок цепи, надежно пристегнутый карабином к поясу, Васька отлично понимал, что оторваться от столба у него нет никаких шансов. Ни о чем более не думая, Васька судорожно потянулся к карабину.
–Не трогай цепь, дурень, – раздался снизу блеющий  тенорок, – Понабирают по объявлению... А потом – возись тут  с вами, неумехами.
Васька глянул вниз. Хозяином блеющего тенорка оказался "крещеный водой", или говоря проще, баптист* Вовка Чеботарь.
* * *
Чеботарю было 56 лет. Когда-то, давным-давно, на заре своей трудовой юности, Вовка некоторое время провел в глухой якутской тайге, где-то в районе Алдана. Грузовик, в котором Владимир Петрович, с группой товарищей, направлялся к месту работы, по милости перепитого водителя, на огромной скорости, не вписавшись в поворот, вылетел с дороги и недолго кувыркался, пока не рухнул с высоченного обрыва.
Перед самым поворотом, грузовик задним правым колесом наскочил на здоровенный валун. Пьяный Вовка не удержался и полетел из кузова. Это спасло ему жизнь. Со всего маху хряснувшись башкой о многолетний кедр, Вовка потерял сознание и очнулся только тогда, когда остатки грузовика догорели, и слабый ветерок успел развеять черно-сладковатый дым.
Ошарашенный ударом, Чеботарь с самого начала побрел куда-то ни туда: в глубь тайги. Первые трое суток он  просто так, тыкался туда-сюда по большому лесу, то теряя сознание, то вновь его обретая. Набредая на  ручей, или лужу, он жадно припадал к воде губами и долго пил; его мутило, он опять терял сознание и снова впадал в забытьё. Ползая на четвереньках, он пытался собирать ползуниху – якутскую бруснику, и еще какие-то ягоды, сине-черные*, названия которых он не знал. Ягоды он ел не менее жадно, вместе с листьями.
Когда сознание вернулось к нему, ну почти в полной мере, Вовка потерял счет дням, проведенным в чащобе. Более того, он с ужасом заметил, что двигался по какому-то определенно очерченному кругу, возвращаясь практически на то же место, из которого вышел. Поняв, что окончательно заблудился, Вовка впал в отчаяние. С диким криком начал он кидаться на деревья, рвать на себе волосы и остатки одежды. Долго бился он в истерике, пока, обессиленный, не свалился под развесистой сосной.
Очнулся он, когда солнце стояло высоко над деревьями. И тогда, упав на колени, воздев руки к небу, Чеботарь возопил:
–Боже, спаси меня!!! Господи, не дай умереть! Выведи меня отсюда! Боже!!!
Не зная никакой молитвы, он кричал первое, что приходило на ум его, и было это – криком самой души Вовки Чеботаря, которая просила, умоляла Господа оставить ее, не забирать из этого грешного тела: давно немытого и почти съеденного гнусом и комарами.
–Господи, спаси меня!!! Клянусь! Если я выживу – я посвящу свою жизнь служению ТЕБЕ!!!
...Через сутки он вышел к дороге. Голодный и оборванный, Вовка глядел на самую обычную грунтовку* и по его почерневшему от размазанной грязи, распухшему до неузнаваемости лицу текли обильные слезы. Обессиленный, он рухнул без чувств на обочину, откуда его через час подобрал проходящий мимо КрАЗ. 
Чеботарь выполнил свой обет. С той поры, после шестидневной прогулки по тайге, его никто не видел курящим, либо – выпивающим. Своим козлиным тенорком Чеботарь направо и налево проповедовал Царство Небесное, как единственно возможный путь ко Спасению!
* * *
–Я помогу тебе. Если ты будешь меня слушаться, – продолжал блеять Чеботарь.
Расценив молчание Васьки, как знак согласия, Вовка приступил к непосредственному съему новоиспеченного монтера со столба:
–Так. Спокойно. Не дергайся. Правой рукой... Правой, а – не левой! Так. Обними столб. Спокойно. Наклонись к столбу. Чуть-чуть. Хватит. Стоп!
Васька механически следовал указаниям Чеботаря.
–Так. Левой рукой расправь цепку. Так. Тащи ее по столбу вверх. Так. Чуть выше. Еще чуть. Да куды ж ты ее прешь! Стоп!
Васькины нервы начали сдавать:
–Так чё: тащить или стоять!?
–Ты помалкуй. Помалкуй. Молчи и делай, что я тебе говорю. Так. Придержуй цепь. Так. Сбоку. Сбоку, а – не со столба. Так. Вес – на левую ногу. Так. Отпускай правую руку. Отпускай! Чего ты в столб вцепился!? Да не бойся, ты, отпускай. Так. Откинься назад. Так.
До Васьки наконец-то дошел тайный смысл Чеботаревых команд. Оказывается, столб огибается цепью для того, чтобы добавить монтеру дополнительную точку опоры, а не для чего-то другого! Сейчас Васька держался за счет когтя – на левой ноге и обогнутой вокруг столба, натянутой цепи. Правая нога, согнутая в колене, была разгружена полностью.
–Так. Теперь выдергиваем кошку. Аккуратно. Так. Чтобы не сорвалась с ноги. Так. Покачай коленом. Так. Разгинай колено. Аккуратно! Так. Уводи от столба.  Так. Не нагинайся! Держи цепь – внатяжку! Не лезь руками! Так. Поднимай ногу с кошкой – к руке. Так. Перебувайся. 
На этот раз, закрепив ремень, Васька, против всяких правил, потряс ногой в воздухе и, убедившись в том, что коготь не собирается соскакивать, полез вверх. Скинув затянутую на столбе матерчатую стропу, с помощью которой подъемный кран установил этот самый столб, Васька осторожно полез вниз.
* * *
Бросив на землю ненужные больше когти, он уселся на деревянный короб и попытался закурить. Пляшущие пальцы долго не могли взять сигарету из открытой пачки. Прикурить удалось только с пятой спички. Благодарить за спасение было некого: Чеботарь куда-то исчез также внезапно, как и появился.
Все напряжение, накопленное за последние несколько дней, вдруг полезло наружу. Ваську трясло в ознобе. Он кутался в фуфайку, но никак не мог согреться. Чего-то уж слишком часто матушка Смерть начала заглядывать ему в глаза, гладить по голове своей ледяной костлявой рукой: вчера – буровая установка, сегодня – столб. А что будет завтра?      
В артели как-то само собой полагалось, что электрик должен уметь – все, в том числе и – лазить по столбам. Видимо, Руководство не было знакомо со списком работ, выполняемым электриками. Справедливости ради, стоит заметить, что Руководство не было знакомо также со многими другими списками работ, выполняемыми теми либо иными специалистами, в коей связи работники занимались ни тем, что умели делать, а тем – что скажут.
Ваське в этом плане очень даже повезло. Он попал в артельные электрики, изначально уже будучи электриком. Знакомый с основами электробезопасности, он хотя бы знал, что голой рукой нельзя хвататься за оголенные провода – провода могут оказаться под напряжением. Провода надо проверять на наличие напряжения с помощью электрического пробника. На каверзный вопрос: "А как быть, если у вас нет этого пробника под рукой?", Васька, не задумываясь, отвечал:
;Надо попросить...  кого-нибудь... пусть подержится. А там видно будет: можно ли до него дотрагиваться, или – нельзя.
Но что делать с теми электриками, которые абсолютно не догадываются, а для чего они цепляют к столбам целых четыре провода? Ведь, по идее, достаточно всего два?      
Еще, будучи на Коммунистическом, Васька пришел к неутешительному выводу, что коллектив электроцеха практически весь, ну может быть, за редким исключением, набран из пациентов психдиспансеров, коих немало разбросано по городам и весям Российской Федерации. Поначалу Васька испугался от самой мысли, что вокруг него суть дебилы и дегенераты. Нет! Не может быть! Да и не доктор он, чтобы раздавать подобные диагнозы. Но что-то ему подсказывало, что недалек он от истины, ибо какие-то, едва уловимые общие начала связывали этих людей в общую кучу покрепче стального каната.
* * *
Диня Рожков прибыл в артель из шахтерского городка Гуково, расположенного на западе Ростовской области, на границе с Украиной. В артели он прятался от службы в рядах Вооруженных Сил Российской Федерации. Вот уже второй год армия России никак не могла поставить под ружьё своего блудного бойца.
Пристроил Диню в артель его дядя: Дрон. Будучи бригадиром электромонтеров*, Дрон имел непререкаемый авторитет в собственной бригаде. Долго и нудно Дрон уламывал Вилена Михайловича Данкенщена – главного энергетика Н-ской артели, чтобы тот принял восемнадцатилетнего пацана в электроцех. Данкенщен ломал голову и так и этак, но в мыслях своих сходился к одному:
–Дрон, а на хрена мне этот детский сад?
И тогда Дрон употребил решающий довод:
–Михалыч, ну возьми ты его электриком! Не пожалеешь! Жалко парня-то. Пропадет ведь. Да он же – офигенный плотник!
Последний аргумент произвел на главного энергетика столь сильное впечатление, что первые минут пять он вообще не мог сказать ни слова. Выпучив глаза, он уставился на Дрона так, будто вместо него увидел, давно почившую в бозе, тещу свою: Пульхерию Одихманьтевну. (К слову сказать, превреднейшая была старуха, упокой Господь ее душу!).
Голубая, по линии матери, кровь мощной струёй ударила в мозг достойному отпрыску достойной немецкой фамилии. Моментально став ярко-пунцовым, Михалыч, затряс головой и начал изо всех сил колотить по столешнице дном кулака правой руки:
–Пошел вон!!!
Дрона точно ветром сдуло.
Немного придя в себя, Вилен Михалыч трясущимися руками налил себе воды из графина в стакан и только тут заметил, что Дрон, спешно покидая кабинет, в спешке забыл на стуле полиэтиленовый пакет. В пакете было четыре бутылки водки. Вилен Михалыч переложил бутылки в допотопный социалистический сейф и, на всякий случай,  закрыл дверцу сейфа на три оборота ключа.
На следующее утро, после выдачи нарядов, Дрон, как ни в чем небывало зашел к Данкенщену в кабинет, на производственное совещание. Михалыч достал из сейфа полбутылки водки и два стакана:
–Черт с тобой, давай копии документов. Вези своего плотника.
Таким вот образом в Н-ской артели на одного деревянного электрика стало больше.
На Чауне Диня был не в первый раз. В прошлом сезоне, будучи в бригаде Дрона, вместе со всеми он тянул к Чауну линию электропередач. Этим   предполагалось подключить Чаун к системе централизованного электроснабжения и, наконец-то, отключить национальное село от допотопных корабельных дизелей.
Вырваться на Чаун – в артели считалось делом чести для каждого отдельно взятого старателя, ибо Чукотское национальное село рассматривалось как некая база отдыха Н-ской артели. Домыслы эти были не лишены оснований. Практически всем работникам хотелось убежать подальше от этих всех Юкнисов и Данкенщенов, вместе с ихней настодоевшей заботой и доглядом.   
В общем-то, весь коллектив старателей, прибывших для производства ППР, побывал на Чауне неоднократно. Весь, кроме – Васьки. Это обстоятельство, вкупе с остальными, тоже наложило свой отпечаток на дальнейшие отношения Васьки с коллективом электроцеха. Многие считали, что Макашов абсолютно незаслуженно попал на Чаун; только устроился и на/ тебе – уже отдыхать поехал! 
На поверку Диня оказался самым обычным автобусным хамом, коих немало обитает в шахтерском городке Гуково. Будучи по природе человеком шибко деятельным, но слегка туповатым, Диня, как и следовало ожидать, не имел ни малейшего понятия, ни о фазном, ни о линейном напряжениях*.  Знания его сводились в следующую, известную всем аксиому: если в розетку сунуть два пальца, то обязательно – ударит! Впрочем, данное обстоятельство нисколько не мешало Дине чувствовать себя законченным электроволком, для которого Ом Георг Симон, со своими выкладками, как был дураком при жизни, так и остался им через много  лет после смерти*.
В Гуково Диню поджидала жена, которая была лет на десять старше мужа. Она нигде не работала. В недалеком прошлом, она частенько шлялась по дискотекам в поисках услады сердцу. Но услада как-то не попадалась. Лет шесть назад, последний (он же – первый) претендент на эту должность, кое с каким барахлишком, исчез из ее дома. Исчез, но взамен наградил будущую  жену беременностью, от которой та успешно разрешилась, в положенное время, девочкой.
Девочка родилась не то, чтоб очень. Когда детей зачинают в пьяном виде – подобное случается! Худенькая и слабенькая, девочка заметно отставала в развитии от своих сверстниц по целому ряду факторов, где на первое место можно было поставить фактор не совсем здоровой головы. Впрочем, это не мешало юной матери горячо и самозабвенно любить свое дитя хотя бы за то, что дитя очень сильно любило спать, за что и получило свое прозвище: Соня.    
Ради Сони мать была готова на все. Она даже пошла на крайнюю меру: устроилась на работу, в какую-то фирму, уборщицей. В ходе ее трудовой деятельности как-то уж очень быстро выяснилось, что уборщица абсолютно не умеет мыть полы.
Ко всем прочим бедам, не совсем удачная внешность будущей жены, в дополнение к ее чуть-чуть кривым ногам, не давала никаких шансов плоскогрудой их владелице для сколь-нибудь эффективного, в смысле денег, выхода на панель.
Как-то раз будущая жена зашла к своей тетке Мане – в очередной раз подзанять денег. Не рассчитывающая на многое, в тот раз она встретила там свою судьбу.
Успеха у противоположного пола Диня никогда не имел. Что тому способствовало, трудно было сказать, одним словом. Может быть, это был запах от его носков, с коим  бесполезно было бороться; может быть – хронический ринит*, благодаря которому Диня спал с вечно открытым ртом; может быть – проблемные волосы, которые Диня безжалостно сбривал и ходил голомозгим, то есть, лысым.   
В присутствии девушек Диня начинал интенсивно потеть и, что самое скверное, не мог связать двух слов, в коей связи начинал нести всякую ахинею, которая не производила на девушек никакого впечатления. А произвести впечатление так хотелось! И Диня вновь и вновь предпринимал попытки.
После того, как Диня чуть не примерил тюремную робу за попытку успеха у противоположного пола в извращенной форме, у него состоялся недолгий, но весьма содержательный разговор с отцом. Динин отчим, отваливший за свободу пащенка кругленькую сумму, сказал ему просто, коротко и ясно:
–Не я тебя, щенка, породил, но я тебя...
Конец фразы Диня не расслышал. Потерял сознание. Апперкот у отчима всегда получался неплохо.
Своевременно прибывшая карета Скорой помощи отвезла Диню в травматологию, где неудавшемуся сексуальному маньяку срастили перелом нижней челюсти и вправили вывих ключицы.
Через три недели, лечащий врач, отдавая выписку из истории болезни, на прощание пожал Дине руку:
–Ну-с, молодой человек, будьте здоровы! И впредь – аккуратнее спускайтесь по лестнице. Не попадайте к нам!
–Не попадет, – уверенно ответил за Диню отчим, – В следующий раз он уже прямиком на кладбище попадет!
С той поры страсть к противоположному полу приобрела у Дини ярко выраженный латентный* характер.
В тот день, полупьяный Диня просто так забрел к Дроновой жене, в надежде выклянчить у нее стаканчик-другой самогона:
–Теть Мань... 
–Отстань, алкаш! Динька! Тебе не стыдно?
Чего собственно, не стыдно, тетя Маня сказать не успела. В прихожей раздался требовательный перезвон дверного звонка.
–Кого там еще принесло? – недовольная тетя Маня шаркающей старческой походкой пошла в коридор.
Сидя на кухне, за плотно прикрытой дверью, Диня томился в предвкушении похмелья. В коридоре тетя Маня с кем-то тихо и долго разговаривала; временами слышался женский смех. Наконец-то, к великой радости Дини, тетя Маня соизволила вернуться на кухню. Следом за ней вошло некое существо, похожее на чехонь, в котором Диня с великим трудом угадал женщину. Обе – как-то загадочно улыбались и смотрели на Диню так, будто он получил громадное наследство, но пока об этом ничего не знает. А вот они знают, какая великая награда, в скором времени, его ожидает!
–Ну, вот, здесь и так тошно, а тут еще – это чучело приперлось, – успел подумать Диня.
–Динька! – тетя Маня сходу начала хватать         быка за рога, – Опохмелиться хочешь?
–Теть Мань, ну, че ты прикалываешься!
–Ладно! Не ной! Проводи девушку.  Это – моя племянница. Аллочка. А то на улицах хулиганья – пруд пруди. Да смотри мне! До самого дома проводи!
Диня в тот момент находился в такой прострации, что за стакан любой бодяги, он готов был не то что девушку проводить, он был готов с медведем расцеловаться.
Когда Диня с Аллочкой покидали гостеприимную уютную  квартиру, тетка Маня, незаметно для Дини, сунула бутылку самогона племяннице в пакет.
На следующий день отчим без стука зашел в непритязательную, более чем скромную, хатку по улице имени Лермонтова М.Ю. Несмотря на довольно таки поздний час: начало двенадцатого, в доме все спали. Не обращая никакого внимания на окружающий бардак, отчим прямиком проследовал в спальню. Здесь, на порядком измятой постели, чехонь Аллочка спала в обнимку с толстолобиком Динечкой. Бесцеремонно растолкав пащенка, отчим жестом указал ему в сторону кухни. 
Когда Диня дотащился до кухни, отчим, сидя за неубранным после вчерашнего застолья столом, прихлебывал из кружки "Жигулевское". Кивком головы он указал Дине на холодильник.
Глядя как пащенок, трясущимися руками, пытается  откупорить бутылку, отчим скупо заметил:
–Бросай пить, сынок.
–Брошу, папа. Обязательно. Вот, счас опохмелюсь...
–Ладно. Об этом – потом. Сейчас – вот о чем: ну, как тебе Аллочка? Понравилась?
Диня поперхнулся и начал яростно кашлять. Выпавшая из его рук бутылка, покатилась по полу, теряя на ходу золотистую драгоценную влагу. Не давая Дине очухаться, отчим продолжил:
–По глазам вижу, что – понравилась!
Сделав глубокий глоток пива, отчим, разглядывая собственный кулак, завершил беседу:
–Ну что ж, сынок, совет вам да любовь! И смотри мне, живи тихо, не рыпайся понапрасну!
Перестав кашлять, Диня почесал собственную челюсть:
–Хорошо, папа...
С этого самого дня, шестилетняя девочка по прозвищу Соня, стала называть Диню папочкой.
* * *
Сидя на коробе, Васька попытался проанализировать, подвести промежуточный итог своего, более чем двухмесячного пребывания в Н-ской артели. Даже на первый взгляд, картинка выходила совсем некрасивая и малоутешительная, в любой перспективе. То обстоятельство, что Василий Митрофанович не признавал никакой власти над собой, и раньше приносило ему сплошные неудобства и разочарования в личной жизни, но то, что случилось с ним в артели, выходило за рамки Васькиных понятий, а также возможностью контроля над ситуацией.
Васька вдруг почувствовал себя в абсолютной изоляции, как со стороны начальства, так и со стороны коллег. Мнения и взгляды, присущие Васькиному менталитету*, шли в полный разрез с незыблемыми устоями Н-ской артели.
Взять хотя бы такую мелочь, как монтаж электроосвещения комнаты. На  всех предыдущих предприятиях, в которых Ваське посчастливилось работать, подобный монтаж всегда осуществлялся согласно прилагаемому плану, с экспликацией, в которой точно было указано какими материалами надо пользоваться при производстве подобных работ, и в каком – количестве; сколько светильников должно быть установлено, каких, и – где. В полной мере это относилось и к любой другой мелочи. Выйти за рамки этого плана означало нажить на свою голову кучу неприятностей в виде лишения премии, а то и вообще, верной возможности потерять работу, если – не посадке на скамью подсудимых.   
В бытность, свою, строительным мастером, Васька на собственной шкуре познал "о, сколько нам открытий чудных" может подкинуть незнание нормативных актов и прочих, сопутствующих производству работ, документов.
Васька быстро понял, что в артели просить что-нибудь у какого-нибудь начальника – дело неблагодарное и, не то, чтобы опасное, а скорее – безнадежное, влекущее за собой соответствующие оргвыводы какого-нибудь начальника, которые обязательно, в дальнейшем, отразятся на зарплате. Помня об этом, Васька, будучи на Молодежном, самостоятельно рассчитывал количество лампочек и розеток, а также – марку и количество провода, необходимого для монтажа электрической разводки комнаты.
Рассчитывал и Алексеич. Так, рассчитав, что для нормальной работы электрооборудования будущего АБК нужен кабель, жилы которого должны иметь в сечении не менее 35 квадратных миллиметров, Алексеич проложил кабель сечением 30 квадратных миллиметров. На немой, застывший в глазах Васьки, вопрос Алексеич ответил просто:
–Ну, чего пристал? Какой – есть.
–Да ладно, Алексеич, не пенься. Я вот все думаю: а на хрена ты расчет делал-то? 
* * *
В Н-ской артели, получив вторую группу допуска по электробезопасности, Васька был готов выполнять низко квалифицированный электрический труд, который собственно, и предусматривает список работ, регламентируемых данной группой. Говоря мягко, Васькины обязанности должны были сводиться к следующему: принеси, подай, отойди и не мешай! 
Но Васька даже и представить себе не мог, что его заставят заниматься электромонтажными работами на высоте. Потому как занимаются работами подобного рода МОНТЕРЫ, суть электрики, но имеющие Свидетельство на право проведения специальных, в данном случае: верхолазных, работ. У Васьки подобного Свидетельства не было. Благословляя Макашова на лазание по столбам, В.М. Кот,  даже не поинтересовался, а знает ли Васька, что такое электромонтажные когти и для чего они, собственно, предназначены? На В.М. Кота Васька махнул рукой, посчитав его клинически безнадежным, не поддающимся лечению, тяжелым случаем.               
Никому ничего не доказывая, Васька вышел в ночную смену и вместе с остальными начал разматывать провода, прокладывая их по земле вдоль линии столбов, до самого последнего в ряду. Кое-где, в конце ряда, столбы не были установлены. Из земли одиноко торчали пасынки*, ожидая, когда к ним прикрепят собственно столбы – распространенные деревянные архитектурные элементы вертикальной формы, имеющие служебный характер. Для того, чтобы протянуть линию, необходимо было сначала установить все столбы. 
Васька с Диней поднесли столб к железобетонному пасынку. Диня, затянув гибкую стропу петлей на столбе, ближе к его вершине, в ожидании крана уселся на лежачий столб и завел неторопливую беседу. В свойственной ему манере постоянно сплевывать сквозь зубы, он как бы нехотя поинтересовался:
–Моджахед, а ты че на столбы не лазишь?
–Тебе сколько лет, сынок?
–Двадцать... А че?
–Че – по-японски будет жопа. Понял?
Диня, неудовлетворенный полученным ответом, заерзал  несколько полноватой задницей своей по необструганному бревну. В общем-то, по натуре своей это был очень задиристый паренек, любящий пускать в ход кулаки по поводу и без, но глядя с неприязнью на Ваську, Диня почему-то всего лишь протяжно вздохнул. Васька хмыкнул. Причины подобного поведения были ему прекрасно известны.
* * *
Каждый раз после смены, Диня долго и нудно накачивал мышечную массу, поднимая и опуская импровизированную штангу. Кроме него, подобной ерундой страдал только нынешний бригадир электриков Женя Лезун, немолодой боксер из Кривого Рога, с напрочь отбитой, лакированной башкой.
Васька не качал мышечную массу. Единственное, что Васька себе позволял на Чауне, так это то что, вставая на работу чуть пораньше остальных, он шел на улицу и там делал некую разминку, не совсем похожую на обычную физзарядку. В разминке этой только специалист по восточным единоборствам смог бы разглядеть основные движения, свойственные вин-чуну – прикладному направлению ушу*.
Как-то раз поутру заспанный Диня, на свою беду, подошел к Ваське и, довольно таки безапелляционно, прервал его занятия:
;А че ты тут делаешь?
;Да так. Иди – не мешай.
;Тоже мне: хреновина какая-то. Вот у меня папа – боксер! Он как даст в челюсть!
Васька закончил круговые движения руками, издали напоминающие работу лопастей вентилятора. Подойдя к Дине вплотную, он как-то равнодушно, не глядя на Диню, сказал:
;Твой папа – боксер. Его учили побеждать.
;А тебя? 
;Меня – выживать.
;А это как?
–А вот так.
Костяшкой согнутого среднего пальца Васька моментально обогнул Динину руку, держащую сигарету, и легонько ткнул боксерского пащенка прямо в солнечное сплетение. Дине стало настолько хорошо, что он даже разжал пальцы, сжимающие сигарету. В глазах у него потемнело и, прислонясь к стене, Диня стал медленно оседать на сыру землю. Пара легких пощечин быстро вернула его к жизни.
* * *
Когда гусеничный подъемный кран, управляемый дребезжащей старческой рукой Капитоныча, поднял столб вверх, Васька с Диней, а также с другими, подошедшими помочь электриками, прикрепили столб к пасынку посредством  двух шпилек. В общем-то, в подобной ситуации столб, в двух местах, прикручивают к пасынку мягкой железной проволокой, диаметром пять миллиметров, обернув несколько раз проволоку вокруг столба и пасынка, а затем затягивают, например, с помощью стального лома.
Но видимо, на Чауне решили в тот раз применить некую новую технологию: дешевую и сердитую. А главное – недолговечную. Гайки, накручиваемые с двух концов на шпильки, норовили войти в деревянный столб, как ножик в масло и, в данной связи, не могли должным образом прижать столб к пасынку. Не спасали положение даже устанавливаемые под гайки квадратные подкладки.
Испытанная и проверенная десятилетиями, технология с проволокой, почему-то никоим образом не устроила Данкенщена. И хотя, невооруженным глазом было видно, что обернутая несколько раз вокруг столба проволока увеличивает площадь давления на столб, в отличие от гаек, все установленные на Чауне деревянные опоры были скреплены с пасынками посредством шпилек.
Когда возникла необходимость лезть на столб для снятия гибкой стропы, Диня, отойдя метра на три от Васьки, в очередной раз затянул свою нудную песню:
–А че это? Одни лазиют на столбы, а другие – нет!
–Это кто ж не лазит? 
–Некоторые, – подал голос Васька.
Ошпаренный Васькиным взглядом, Диня на всякий случай спрятался за спину Федьки Скворца. В отличие от всех остальных, Скворец очень даже любил лазить по столбам.
–Моджахед. А чего это ты, в самом-то деле. У нас все лазят. И ты полезай!
–Скворец, а если вы завтра, всей толпой, вешаться пойдете? Че, прикажешь с вами идти?
;Умный, да? Слушай, ты – электрик?
;Ну да.
;Ну так давай – лезь.
;Слушай, Федя, я когда-то на мотоцикле катался, права остались, может мне за трактор сесть?
–Вася, не компостируй мозги. При чем тут бульдозер, ... твою мать! Лезь на столб! 
; ...свою мать – Федя! Дешевле обойдется! Ну как же так, Скворец? Ты-то ведь должен знать, что электрики по столбам не лазят.
;А кто же тогда лазит? – опять не вовремя возник Диня.
;Монтеры, сынок.
;А какая разница?
–Одна – дает, другая – дразнится!
Скворец с неподдельным интересом уставился на Ваську. Этот бородатый мужичек, похожий на злого абрека, Федору не очень-то нравился, практически – с первой минуты знакомства. Весь какой-то независимый, Моджахед на всякую вещь имел свой взгляд и, что хуже всего, высказывал свое мнение. С ним почти никто не разговаривал, но Васька всем своим видом показывал, что ему собственно, плевать на то, что с ним никто не разговаривает. Да и глядел он на всех, как на ровню: гордо и независимо.
Скворец, как ни пытался, не мог увидеть Васькины глаза, хотя Васька глядел Скворцу прямо в лицо. Откуда же Феде было знать, что Васька не любил смотреть людям в глаза. Как и положено всевозможным теориям восточных единоборств, он смотрел человеку в переносицу.
–Моджахед, а ты зачем сюда приехал?
–А – ты?
–Я приехал сюда работать! Вот и работаю! А на кой хрен тебя сюда принесло? – голос Скворца потихоньку начал срываться на крик.
–А я приехал, сюда, зарабатывать, Федя. Почувствуй разницу! – прищуренный Васькин взгляд метнул молнию в сторону Скворца.
Неизвестно чем бы все закончилось, но на сцене опять возник голомозгий Диня. Из-за широкой спины Скворца, на манер шакала, великолепно расписанного Киплингом*, Диня подленько так заверещал:
–Мужики, да он ссыт! Че, Моджахед, обоссался? Зассал! Зассал!!!   
Васька моментально позабыл кто он и где, собственно, находится. Дело приобрело весьма неожиданный оборот. Какой-то недоносок смел упрекнуть Макашова в трусости. Кровь ударила ему прямо в глаза. Молча, плюнув в сторону Дини, Васька не торопясь, начал надевать монтажные когти.
...Когда Васька, на манер раскоряченной жабы, завис на столбе, вся толпа, весело хохоча, пожелала ему всего хорошего, ушла за угол ближайшего дома и стала наблюдать, как Моджахед будет превращаться в инвалида. Громче всех веселился голомозгий Диня.
* * *
Догорающий окурок больно прижег пальцы. Васька достал следующую сигарету. Он молча глядел на только что установленный столб. И никакой он не высокий. И чего, собственно, растерялся? А хрен его, собственно, знает, чего.
;Стареешь, Василий Митрофаныч. А какой ты был! Ну, а то...
Мужики давно ушли возиться со следующей опорой. В сторону Васьки никто не смотрел, никто не звал его помогать устанавливать столб. Васьки не было. Васька не существовал. Васька умер. Один-одинешенек, на самом краю вселенной,  сидел он на деревянном коробе, курил сигарету за сигаретой и трясся в ознобе, кутаясь в затасканную фуфайку.
–Идиоты! – глядя в сторону мужиков, неприязненно поежился Васька, –Коллеги хреновы! Чтоб вы, суки, передохли все!
И вдруг, вначале как бы нехотя, а потом все сильнее и сильнее, повалил снег. Крупные хлопья аккуратно, миллиметр за миллиметром, укутывали грешную землю, которую и землей-то можно было назвать с большой натяжкой. Так, некий грунт, промороженный насквозь, на котором что-то еще ухитрялось расти.
Третье июня. Где-то в Сочи палящая жара загоняет полуголых людей в прогретое насквозь море. В Подмосковье горят торфяники и злым дымом своим душат Первопрестольную за милую душу. Горит тайга. Дымом охвачена чуть ли не  половина Сибири. Средняя полоса России задыхается от жары, стонет в ожидании глотка живительной влаги: дождя бы! Дождя! Где же ты, дождь? А тут:
Белым снегом, белым снегом
Ночь метельная ту стежку замела...
Летняя зима! А может, зимнее лето? В полчаса картина изменилась до неузнаваемости: все вокруг стало белым-бело от выпавшего снега. Есть от чего голове кругом пойти. Мало того, что ночи абсолютно нет, солнце светит сутки напролет, так тут еще, вот те, нате – хрен в томате!
А снег не знал и падал.
А снег не знал и падал.
Земля была прекрасна.
Прекрасна и – чиста.
Бросив недокуренную Приму "на выпавший, на белый", Васька запахнул фуфайку и пошел на подстанцию, где с января прошлого года безвылазно сидел, пардон, дежурил Карпуха, Васькин земляк из города Шахты Ростовской области. 
* * *
На Чауне, как и во всяком, безусловно уважающем себя Чукотском национальном селе, давно и безысходно установилось троецарствие. Первое царство олицетворял собой мэр села, господин Исаенко. Второе царство принадлежало графу Сизякову, председателю колхоза "Оленьи грезы": здесь активно шурудил главный свин, пардон, ветеринар Тагирка. Третье царство плевало на предыдущие два, и называлось оно Участок Жилищно-Коммунального Хозяйства. Правил там Василь Евгеньич Тихомуров. И если справедливо высказывание о том, что весь Чаун спит под одной большой оленьей шкурой, то шкуру эту давным-давно разорвали на три куска. Причем, каждый из царьков почему-то считал, что самый маленький кусок достался именно ему.
Отличительной особенностью психологического портрета Василь Евгеньича можно было  считать слишком близко посаженные, относительно друг друга, слегка выпученные глаза, а также – его способность уходить в запой месяцев на пять, из двенадцати возможных годовых. В оставшееся время Василь Евгеньич опохмелялся, ну, не то чтобы очень, подбивал бабки и убывал в отпуск в славный город Питер, где у него, по слухам, имелась то ли трех, то ли пятикомнатная квартирка с видом на Невский проспект. Врали, конечно, досужие языки. Иначе, почему тогда его чукотская жена Виолетта, вынуждена была каждый раз оставаться на хозяйстве, в Чауне?
В остальное время Василь Евгеньич много и продуктивно работал на вверенном ему, в пожизненную ренту, участке. Застать Василь Евгеньича в кабинете было практически невозможно. На вопрос:
–А где бы мне... Евгеньича...?
Следовал лаконичный ответ:
–На аварии!
Вот это вот "На аварии!" произносилось как-то всегда с чувством собственного достоинства и гордости за порученное дело! Произносилось, хоть самим Василь Евгеньичем, хоть – его заместителями. Аварии были какими-то заранее предусмотренными. Создавалось впечатление, что в письменном ящике рабочего стола Василь Евгеньича, где-то там, на самом дне, под грифом: "Совершенно секретно. Экземпляр единственный", лежит График плановых аварий УЖКХ Чаун. Таким образом, аварии на Чауне можно было прогнозировать на месяц вперед. Единственной помехой в сем благородном деле могло служить лишь то обстоятельство, что в селе частенько случались внеплановые аварии, обычно среди ночи, когда уставший за день от трудов праведных, свет Евгеньич, дрых без задних ног и не мог принять непосредственного участия в их ликвидации.
Отношения с односельчанами у Василь Евгеньича были ровными и стабильными. Оказывая на сущность социума самое непосредственное влияние, на Чауне торжествовала сплошная толерантность*. Или, если говорить языком более доступным, чукчи ненавидели Тихомурку, ну, а он собственно, ненавидел их. Впрочем, последнее обстоятельство никоим образом не мешало всем вместе весело жить, любить, работать и учиться.
Приходя по утрам на наряд, многие из работников УЖКХ были уже не в силах дойти до своего рабочего места, а потому засыпали тут же: возле стола начальника. Те, кто в силах был писать объяснительные, писали их. Кто не умел писать, либо – не знал, чего писать, писали под диктовку Василь Евгеньевича и, после этого, уже совсем свободные, брели опохмеляться, либо досыпать.
Почти все объяснительные записки Василь Евгеньич коллекционировал: складывал в специально отведенную папку,  потому как по этим самым объяснительным никакие меры никогда не применялись. Писали, в основном, просто: вчера мол,  пили, пойдем и – сегодня. Некоторые просто просили уволить. Самая интересная объяснительная лежала у Василь Евгеньича под стеклом. Из объяснительной следовало:
Я,  Никодим Павлюченко, не вышел на работу 4 июля 200...г. в связи с тем, что вместе с товарищами праздновал День независимости Соединенных Штатов Америки*, а также помолвку моей сестры Катьки с Карпухиным Олегом Николаевичем. А если кому-то не нравится, то я вообще могу уйти.      
Средний работник УЖКХ мог быть принят и уволен с работы раза четыре в течение месяца. В сложившейся связи большинство работников вело образ жизни, свойственный закоренелым аскетам: без каких-либо излишеств в еде-питье, а также – в зарплате. Впрочем, кое-что, в отличие от колхозников, работники УЖКХ все-таки получали. Что, впрочем, не мешало работникам УЖКХ пропивать это кое-что в первый же вечер после получки.
Никаких особо насильственных действий со стороны местного населения в отношении Василь Евгеньича замечено не было. Разговоры, конечно велись. И Ренат Овхатыч, местный участковый, был, что называется "в теме", но дальше разговоров дело как-то не шло, потому как разгоряченные мстители из народа, хотя и прекрасно знали, где живет Тихомурка, но как-то никак не могли дойти до его квартиры, дабы свершить совершенно справедливый акт возмездия.
Причины столь неприязненного отношения к хохлу Тихомурке со стороны коренных жителей Крайнего Севера были, и – весьма веские. Но самой веской – можно было считать следующую: все жители села активно пользовались электроэнергией и прочими поставляемыми коммунальными услугами, но немногие отваживались за них платить. И когда Василь Евгеньевич со товарищи шли отключать неплательщика, из-за двери, на чисто русском языке, несся отборный чукотский акцент следующего содержания:
–Русские националисты! Уходите! Я буду жаловаться губернатору!   
Василь Евгеньич на подобные происки со стороны особо несознательных потребителей электроэнергии ответил просто и коварно. Бухгалтером по коммунальным платежам он сделал Вукайтагина Жорку. На стенку повесили табличку:
Ответственный за пожарную противобезопасность
 Вукайтагин Ж.
Вот под этой табличкой Вукайтагина и посадили. И сидел он, туповато глядя в компьютер. Великолепный получился из него "олень отпущения". Теперь, в случае чего, отключать неплательщиков шел законопослушный чукча, и его соплеменникам как-то не с руки было называть Вукайтагина "русским националистом", а уж тем более – жаловаться на него губернатору.
* * *
Чаунские скрижали истории сохранили и  донесли до грядущих поколений правдивый рассказ о том, как Самый Главный Чукча посетил это село во времена незапамятные, теперь – почти былинные.
Сошел небожитель, как и положено, с небес. Большая железная птица принесла его во чреве своем, аккуратно выпустив  на свет божий, когда совершила посадку на вертолетной площадке вблизи села.
Господствующий в это время года мистраль, весело обдувал вечно небритый подбородок губернатора. Почавкав заморскими сапогами по извечной Чаунской грязи, губернатор прямиком проследовал в ближайший (единственный)   магазин, открытый по такому случаю гораздо раньше, чем обычно. Там он купил лишь ОДНО яблоко, и – все!
Далее мнения очевидцев несколько разделяются. Одни утверждают, что Роман Аркадиевич, будучи все-таки человеком еврейской национальности, забрал таки яблоко, потому как не мог себе позволить бросить на произвол судьбы купленный товар.
Другие – до хрипоты в горле доказывают что, будучи истинным патриотом Чукотки, губернатор все-таки оставил яблоко на прилавке и даже не надкусил его.
В чем сходятся и те и другие, так это в том что, выйдя из магазина, губернатор прямиком проследовал обратно, во чрево железной птицы, которая тут же, запустив неуспевшие остыть двигатели, взмыла высоко в небо и потащила губернатора в прекрасное далёко.
Банкет, который по случаю прилета высокого гостя готовили всем селом двое суток, прошел как-то буднично и просто, без высокого гостя.
  * * *
Жизнь на Чауне не то чтобы идет или ползет. Быть может, когда-то, неслась она по этим просторам и, в неистовом желании отдохнуть, присела на какую-то попутную кочку, да так больше и не встала, чтобы продолжить путь свой.
А жителей села, растащили на всевозможные персонажи для всевозможных пошлых шуток и скабрезных анекдотов. И нет ничего проще, да и наказания за это никакого не будет, если протащить племя сие с экранов телевизоров, полить грязью через динамики радиоприемников, заклеймить со страниц газет каким-нибудь ярлыком, типа: чукчи – это народ, пьющий постоянно и употребляющий в разговорной речи наречие "ОДНАКО"*.   
Нет. Не употребляют чукчи в разговорной речи это вводное слово. Вернее, употребляют, но не более других народов, а может, даже – менее.
В большинстве своем, тихие и незаметные, проживают они жизнь скромную и непритязательную, такую, от которой любой материковый здоровяк волком взвоет и заплатит любые деньги, лишь бы только не оказаться на Чауне, либо в его окрестностях.
Примеров тому – великое множество, но дабы не быть голословным, можно посоветовать вам провести лето в оленеводческой бригаде. Попробовать сшить между собой две оленьи шкуры. Или, к примеру, поучаствовать в корализации* стада. 
Но, в общем-то, не будем о грустном. Потому как, попав в оленеводческую бригаду, вам либо придется принять ее условия выживания, либо – умереть.
Может быть, мы пройдемся по самому Чауну, и посмотрим, ну хотя бы, на чукотских детей?   Добрые и улыбчивые, чукотские дети всегда, при встрече с вами, ну к примеру на коробе, первые уступят дорогу, скажут: Здравствуйте, дядя! (Или – тетя!). Они очень вежливые – чукотские дети. Правда, это касается только малых детей, а не – подростков. Но все же.
Быть может, мы обратим внимание на то, что все собаки по Чауну бегают без привязи и каждая – не против, чтобы вы ее погладили. Ибо сажают здесь на цепь только злых собак, которые действительно могут укусить человека. Потому как собака на Чауне – больше, чем равноправный член семьи. Это и друг, и зачастую, единственный проводник, который выведет вас из тундры, если вы там, упаси Боже, заблудитесь.
Ну, а что касается пьянки... Так в любой деревушке средней полосы пьют и поболее Чаунских, ничего уже не имея за душой, пропив все, до последней нитки, спиваясь семьями, домами и улицами; выходя подыхать под один общий полуразваленный забор. И очень уж эти люди обижаются, когда им попеняют:
–Э, ребята, да вы пьете похлеще чукчей!   
Ибо на взгляд этих людей, пить хлеще чукчей – это совсем уж, ни в какие рамки не лезет!
Ну, а на Чауне, если уж приглядеться совсем внимательно, нет ни одного забора. Зато у многих есть в личной собственности вездеходы, гусеничные тракторы и "бураны". А ледники забиты рыбой и олениной. А по углам расставлены ящики с сушеными грибами. А на полках стоят банки с консервированными ягодами.
Ну, а водка, ясное дело, в магазине. Навалом ее там. Хоть – залейся!
* * *
Предметом истинной гордости являлась для Василь Евгеньича Чаунская электрическая подстанция, построенная в позапрошлом году. Живым воплощением многолетних надежд и чаяний поселян на лучшую жизнь, стояла она в трехстах метрах от села, впритык к кладбищу. Как и было положено, была она обнесена сеткой Рабица, метра на три в высоту, а на входной калитке висел амбарный замок. Будучи, с виду самой обычной тупиковой подстанцией*, напряжением тридцать пять на шесть киловольт, она многое могла бы порассказать о времени, о себе и о тех людях, которые ее строили. Но видимо, в силу природной скромности, свойственной сооружениям подобного типа, стояла она, гудела и помалкивала, храня под спудом своих силовых трансформаторов некую страшную тайну, которая, на самом деле, тайной вовсе и не была.
Строила подстанцию бригада жутко квалифицированных    Н-ских специалистов. Руководство артели и здесь сумело вовремя подсуетиться и соблюсти свои, кровные интересы. В коей связи подстанция, конечно же, удалась на славу, чего уж там душой кривить-то понапрасну!
Являя собой пример серьезного и вдумчивого подхода к решению проблем труда и быта коренных представителей народностей Крайнего Севера, Чаунская подстанция могла бы  послужить великолепным памятником беспринципной наглости и технического вероломства Н-ской артели в деле успешного сопровождения чукчей в светлое будущее. Светлое будущее, как было сказано чуть выше, находилось в непосредственной близости от подстанции.
Согласно всевозможным сметам, чертежам и проектам, утвержденным во всевозможных инстанциях, Чаунская подстанция должна была представлять собой ЗРУ (закрытое распредустройство). Но, после окончания строительства, даже невооруженным взглядом можно было разглядеть, что перед вами – типичное ОРУ (открытое распредустройство). Разница между двумя этими понятиями: ЗРУ и ОРУ, на бумаге, невелика: в одном случае пишется буква "З", в другом – "О". Но, дабы до конца, на собственной шкуре, прочувствовать то, чем собственно, отличается одно устройство от другого, попытайтесь представить себе следующую картинку: вы наняли людей, заплатили им оговоренную сумму денег за постройку сарая. Они построили. Но, в этом сарае не хватает стен и крыши. Таким образом, возвращаясь к Чаунским реалиям, можно провести следующую параллель: когда вы расплачивались за постройку сарая, речь шла о ЗРУ. Когда же вы получили то, что вам предоставили, вместо сарая, можно смело заводить речь об ОРУ.
Дабы окончательно не заблудиться в дебрях словоблудия, имеет смысл подвести промежуточный итог: и закрытые, и открытые типы распредустройств одинаково применяются в практике строительства электроподстанций. Где-то – удобнее поставить ОРУ, а где-то – необходимо ставить ЗРУ. Суть здесь не в этом. Суть здесь в незначительной экономической детали: ЗРУ стоит не в пример дороже ОРУ. Но, если речь ведется о строительстве одного объекта, а сдача в эксплуатацию предусматривает другой, более дешевый, объект, невольно возникает вполне уместный вопрос: А куда делась разница, сэкономленная в ходе строительства?
У многих организаций, уполномоченных на то, чтобы спросить,  подобный вопрос к руководству Н-ской артели почему-то не возник.
С незапамятных времен любому гурману известно, что аппетит приходит во время еды. Следуя излюбленному постулату обжор, коллектив жутко квалифицированных специалистов оборудовал ОРУ в соответствие с произведенным строительством электроустановки, предназначенной для приема, преобразования и распределения электрической энергии.
Сердцем подстанции, как известно, является силовой трансформатор. Но в отличие от человеческого организма, где сердце изначально предусмотрено в единственном экземпляре, на Чаунской подстанции были установлены два силовых трансформатора: Рабочий и Резервный. Рабочий трансформатор в основном, работал, а резервный в основном, стоял на подхвате, ну так, на всякий случай.
Как-то так, само собой получилось, что до установки на Чауне, Рабочий трансформатор, в преддверие вечности, коротал время на Коммунистическом, на  мусорнике. В отличие от человеческой продолжительности жизни, силовые трансформаторы имеют срок службы. Складывается этот срок из трех составляющих: расчетной, экономической и технической. По всем трем составляющим для Рабочего трансформатора перспектива вырисовывалась довольно таки следующая: порядком потрепанный и дырявый, Рабочий трансформатор был давным-давно списан в покойники и годился лишь для того, чтобы многочисленным бакланам, гнездящимся в этом регионе летом,  было на что оправиться. Старенький он был трансформатор: 1965 года рождения.
Расчетный срок службы для трансформаторов подобного типа составляет, в среднем, двадцать пять лет. Плюс-минус пять лет особой погоды в этом плане не делают.
Что касается технического срока, то здесь уместно было бы дать слово бывалым энергетикам. Уж они бы смогли порассказать о нормативных и косвенных методах оценки старения гудящей железяки. Но, несмотря на то, что в настоящее время накоплен достаточный научный и практический опыт оценки и прогнозирования ресурса электрооборудования, до сих пор отсутствует какой-либо нормативный документ, суть бумажка, регламентирующий саму процедуру продления ресурса, суть старения!
Экономический срок службы заканчивается тогда, когда стоимость общих потерь от использования престарелого трансформатора становится слишком высокой, а вкладываемые капиталовложения, никак не оправдываются.
Приплюсуйте сюда еще долю косвенных рисков и убытков, связанных со временем простоя электрооборудования, и тогда вы сможете более-менее достоверно рассчитать не только дату выноса, но также – выброса вконец отработавшей электрической железяки. 
(Но если вы думаете, что это всерьез может оказать какое-то влияние на реальный срок службы силового трансформатора, то вы глубоко и прочно ошибаетесь. Трансформатор служит столько, сколько надо. Лишним тому подтверждением может служить набившая оскомину подстанция "Чагино", где в наличии имелся  силовой трансформатор 1958 года выпуска*).
Жутко квалифицированные специалисты притащили трансформатор со свалки, привели его в чувство, покрасили, подлатали... И – с Богом! 
Лишь только при сдаче трансформатора в эксплуатацию на божий свет выплыли кое-какие досадные недоразумения. Прежде всего, бросалось в глаза то, что Рабочий трансформатор протекал как раздолбанное корыто! Чистейшее трансформаторное масло, поговаривают – на нем даже картошку можно жарить, вытекало откуда-то сверху: из блока газового реле и, пробежав поверх немытых труб охлаждающего радиатора, мутной струйкой, скапливалось где-то там, под трансформатором, образуя некое техногенное болото.   
В довершение ко всем радостям, у престарелого трансформатора, на одном из трех высоковольтных вводов, каким-то, не совсем понятным образом, на две части раскололся керамический изолятор. Кроме дополнительной дырки для вытекания масла наружу, расколотый изолятор предоставлял высоковольтному вводу великолепную, а главное редкую, возможность  накоротко замкнуться с корпусом, посредством электрической дуги. Трудно сказать, что бы там осталось от подстанции, случись подобный фейерверк со взрывом, но, как говорится, бог милостив! 
К тому же, специалисты оставили на территории подстанции целых три бочки трансформаторного масла: на тот случай, чтобы долить, если уровень масла в трансформаторе упадет ниже критического. "Что ; вряд ли случится...", ; как-то не совсем уверенно заверили Тихомурова жутко квалифицированные специалисты.
Полная мощность престарелого трансформатора составляла 1800 кВ-А*. Мощности этой едва, но все ж таки, хватало на нужды села. К тому же, всегда начеку, а зимой так вообще ; в холостом режиме*, находился второй: Резервный силовой трансформатор. Был он лет на двадцать моложе своего престарелого собрата и казалось, только и ждал того момента, чтобы вступить в работу. Но и с Резервным трансформатором все было не так гладко как хотелось бы.
Полная мощность Резервного трансформатора составляла 1600 кВ-А, что в общем, само по себе было уже неплохо: это позволяло включить оба трансформатора в параллель*, если на то возникала надобность. Но, к великому сожалению, условия работы подстанции таковы, что из всех, присутствующих на ней силовых трансформаторов, минимум один должен оставаться резервным. Вся его деятельность, вкратце, сводится к   следующему моменту: в нужное время, когда остальные силовые установки прикажут долго жить, Резервный, как плюшевый заяц с батарейкой за спиной, начнет работать, работать и работать для бесперебойного снабжения потребителя электроэнергией. А пока он работает, работает и работает, поломанный трансформатор выводится в ремонт* и потихоньку чинится. Подобным образом, все блоки подстанции имеют в своем наборе по два комплекта действующих единиц, на тот случай, ежели чего приключится.
Резервный трансформатор на Чаунской подстанции включить в работу было можно. Правда, толку от этого было мало. Полная мощность Резервного трансформатора была не в состоянии в полной мере обеспечить селян электроэнергией. И не хватало там, тьфу ты Господи, каких-то 200 кВ-А.
В случае включения Резервного трансформатора в работу наблюдалась следующая картина маслом: всю напругу* забирала на себя котельная. В близлежащих домах свет еще горел, а вот в дальних (метров 600 от подстанции) домах – лампочки светились уже в полнакала, а холодильники нужно было как можно скорей отключать от сети, в связи с абсолютной степенью вероятности выхода агрегата из строя. Хотя, если здраво рассудить: а для чего  в тундре нужны холодильники? Разве что, по зиме, ноги в них согревать? Наверное – для этого.
Согласно типовому проекту, комплекс Чаунской подстанции должен был включить в себя не менее типовой двухэтажный особняк со всевозможными помещениями и предметами чисто служебного характера: комнатой дежурной смены, слесарными мастерскими, диспетчерским пунктом, пультом контроля и управления, клозетом с подогревом, аквариумов с рыбками, клетками с птичками, горшками с цветочками, фотографиями голых баб  на стенах и так далее и тому подобное.
Также во дворе, согласно тому же типовому проекту, должен был иметь место гараж. И в гараже этом должен был  день и ночь стоять наготове вездеход, предназначенный для своевременной доставки соответствующей бригады к месту аварии или ППР на какой-либо из линий: подходящей, либо – отходящей.
Вполне здраво рассудив: А на хрена, собственно, козе – баян, жутко профессиональные Н-ские специалисты строить гараж вообще не стали, а вместо типового двухэтажного особняка установили не менее типовой бало/к, обтянутый полинялым рубероидом. Для осуществления мониторинга, в балке/ этом прорубили окно с видом на подстанцию. Также установили там сигнал на тот случай, если какая-нибудь из трех отходящих линий обесточится. Все остальные приборы: амперметры, омметры, частотомеры и тому подобная муть, находились на территории ОРУ, в релейной подстанции; там же находились кнопочные посты цепей управления.
Таким образом, будущий Дежурный Электромонтер (ДЭМ), по замыслу жутко квалифицированных специалистов, просто был обречен на веселое времяпрепровождение в деле бесперебойного снабжения потребителей электроэнергией. Ибо вся его будущая деятельность регламентировалась законом бани, у которой раздевалка – через дорогу.      
Доделав еще кой чего, по мелочи, а именно: установив скромный нужник на одну персону, Н-ская артель раструбила во все фанфары об успешном окончании строительства Чаунской подстанции.
Северные Энергосети отказались наотрез брать Чаунскую подстанцию на баланс. Генеральный директор СЭС Аполлоныч, упирался всеми четырьмя конечностями, когда его, как телка на веревке, пытались втащить на территорию ОРУ. Свита стояла поодаль и не встревала в заключительную стадию переговоров договаривающихся сторон.
Аполлоныч был человеком пожилым и много чего повидал на своем веку, в коей связи предпочитал любоваться подстанцией издали, на безопасном расстоянии. Низко нависающие высоковольтные провода навевали на него какую-то неизъяснимую тоску, призывая из глубин подсознания бешенную страсть к жизни, начавшую было угасать по причине преклонного возраста.
–Аполлоныч, ну чего ты ссышь? – прыгая невинным козликом возле престарелого трансформатора, беззаботно улыбался Данкенщен, – Заходи, не бойся!
–Выходи – не плачь, – мрачно резюмировал Аполлоныч.
Угрюмо глядя на творение рук артельных, Аполлоныч возопил:
–Вы чего тут понастроили, сукины дети?
–Анатолий Аполлоныч, я бы вас попросил не выражаться.
–Что? Не выражаться!!! Да пошли бы вы все знаете куда...?
–Ну, зачем же так, Анатолий Аполлоныч. Ну, кое-чего, в общем-то, где-то, как-то... не хватает... Но, скажи, Аполлоныч, зачем им гараж?
–Вилен Михайлович! Причем тут гараж! Где – служебное помещение?
–Да вот же оно, Анатолий Аполлонович! Нешто повылазило?
–Господи, твоя – воля! Что!? Эта вот... избушка... на курьих ножках?
Обтянутый полинялым рубероидом балок частично был установлен на сваи. Дело в том, что со стороны единственного входа, балок примыкал к  естественному болоту, коим тундра по сути и является. Без установки на сваи и без высокого крыльца, попасть в балок можно было только через, прорубленное, для осуществления мониторинга, окно.
По берегам живописнейшего болота резвилась всевозможная водоплавающая живность: какие-то вальдшнепы и прочие кулики. Посередине болота росла сочная высоченная ярко-зеленая трава, очень похожая на материковые камыши. Откуда они здесь взялись, никто толком сказать не мог, а в других озерах-лужах ничего подобного никогда не росло. Объяснить сей феномен можно было единственной, более- менее правдоподобной, версией. Много лет назад, в другом болоте, находящемся по соседству с нынешним, живописнейшим, утопили две или три тонны минеральных удобрений. С тех пор, в том болоте, где на дне покоились мешки со всевозможной селитрой, мочевиной, калием и прочей химической дрянью, ничего интересного не происходило. Как бы сказал поэт:

Туда и птица не летит
И зверь нейдет...
Но зато возродилась жизнь на соседнем болоте. Именно здесь и был установлен балок, обтянутый полинялым рубероидом.
Всю полноту продуманной и размеренной болотной жизни дополняли три коровы. Стоя посередине болота, чуть ли не по шею в мутной жиже, они с какой-то, несвойственной коровам, жадностью пожирали траву, очень похожую на материковые камыши. Быть затянутыми в трясину коровы не боялись. Под ногами у них была вечная мерзлота.
–А вот это – что?
–Как – что? Коровы...
–Вилен Михайлович! Да в конце концов, может быть, вы потрудитесь мне объяснить, что сие означает?
Стоя на берегу живописного болота, Аполлоныч изо всех сил тряс Данкенщена за плечо. Михалыч несколько забылся, залюбовался водоплавающими коровами.
–Вы читали ЭТО? – Аполлоныч сунул под нос Данкенщену свежий номер "Заполярного светила" – средства массовой информации, издаваемого в Певеке.
Вооружась очками, Михалыч углубился в газету:
–Ну, и где тут... чего? Будни старателей... Первая плавка...
–Вы что, эту статью первый раз в руках держите? Вот, читайте:
Сельские новости до редакции доходят с опозданием, но приятно отметить то, что и там жизнь бьет ключом.
В воскресенье, 13 августа, площадь села Чаун украсилась флагами и транспарантами. Из колонок громко раздавалась музыка чукотско-эскимоского ансамбля "Эргырон". Сельчане отмечали День завершения строительства Чаунской электроподстанции 35/6 кВ. Две яранги, поставленные рядом с ДК, на несколько часов окунули чаунцев и их гостей в атмосферу настоящего стойбища оленеводов. Окунули, быть может, в последний раз. Прощайте, корабельные дизели, и, связанная с вами, непроглядная тьма. Да будет свет!
Коллектив ДК, во главе с М.Ю. Валталеевым подготовил большую культурно-развлекательную программу, основанную на фольклоре чукчей. Викторина на знание чукотского языка, скороговорки, горловое пение, стихи, песни и танцы – все это было предложено пришедшим на праздник. Гвоздем программы стало выступление начальника УЖКХ В.Е. Тихомурова, встреченное продолжительными аплодисментами, переходящими в бурные овации. В своей пламенной речи докладчик кратко охарактеризовал состояние электрохозяйства по России в целом и по селу Чаун – в частности. В заключение В.Е. Тихомуров заверил сельчан и их гостей, что перебоев с электричеством больше не будет и подстанция готова к эксплуатации. В ответ он услышал, лично в свой адрес, много благодарных слов и выражений.
Не оставили никого равнодушными и конкурсы на лучшую хозяйку яранги, лучшее национальное блюдо, лучший национальный костюм. Была развернута выставка декоративно-прикладного искусства, выставка книг поэтов и писателей Севера.
Популярностью пользовались конкурсы "Караоке" и "Буриме". Помимо угощений в ярангах, работала выездная торговля...
–Ну, что, Вилен Михалыч, успели? Отрапортовали? Поздравляю! Какой идиот это писал?
При последних словах Вилен Михалыч густо покраснел. В этот момент он почувствовал себя очень плохо. Последний раз он так плохо себя чувствовал, будучи прыщавым пионером, когда его, занимающегося онанизмом, застукали сверстники.
–Откуда ж я знаю, Анатолий Аполлонович! Вы прям готовы на меня всех собак повесить...
–Выставка книг писателей Севера... Выездная торговля... Выездную сессию прокуратуры надо бы тут сделать, давным-давно!
–Типун вам на язык, Анатолий Аполлонович!
–Да черт с вами, Вилен Михайлович, и с вашей подстанцией, и с вашей статьей! Вы лучше подумайте, крепко подумайте, кто здесь дежурить будет! Как генеральный директор, я вам гарантирую: Северные Энергосети эту подстанцию на баланс не возьмут! Хорошенько это запомните, милостивый государь!!!
Оставив газету Михалычу на память, Аполлоныч круто повернулся и зашагал прочь от подстанции. Немногочисленная свита, радостно вздохнув, потрусила следом.
Когда Аполлоныч со товарищи исчез из зоны видимости, Михалыч подозвал к себе Лешу Недоделанного, будущего инженера ПГС*, и начал хлестать газетой по женоподобной Лешиной морде:
–Гнида институтская! Не мог даже статейку состряпать!
–Вилен Михалыч! Вы ж сами правили! Вы ж сами дописали, что подстанция готова к эксплуатации...
–Заткнись, сучонок! А ты куда смотрел? И чему вас только в этих вонючих институтах учат! Пошел вон! 
Чувствуя себя прыщавым пионером, Леша молча удалился.      
* * *
Мир не без добрых людей. Тот, кто придумал эту поговорку, вероятно вкладывал в нее совсем другой смысл, отличный от того, который вкладывало в эту поговорку руководство Н-ской артели, подыскивая достойного кандидата на предмет передачи подстанции в надежные крепкие руки. И такой кандидат нашелся. Ибо сказано: ищите и найдете!
Директор Певекского Чутоккоммунхоза, Иван Николаевич Лазик уже не раз интересовался у главного энергетика, у Фили:
–Ну, что, нашел?
–Нет.
–Ну так ищи. А то сам поедешь!
Кого так искал Филя, понять было несложно: 1 декабря Чутоккоммунхоз принял на баланс Чаунскую подстанцию.
Дело это для коммунальных электриков было новое и не совсем незнакомое. Коммунальные электрики в развитии своем, дальше замены лампочек по подъездам, идти не хотели. В основе трудовой деятельности своей, коммунальные электрики основной упор делали на шабашки. В шабашках предпочитали – легкие и стремительные. Зачем долго мучиться, если достаточно скрутить между собой два проводочка и положить в карман купюру круглого достоинства, а то и – две?
Сам Филя мог бы претендовать на звание идеального электрика, если бы не особые свойства его пакостной натуры. Знание теории электрического тока сводилось для него в механическое запоминание, суть заучивание, всевозможных формул и правил, которые Филя готов был бубнить каждому встречному-поперечному часами. Но людей, как правило, интересовали не формулировки, а – результат. А вот результат Филя временами предоставить не мог. Но иногда результат от Филиной деятельности получался такой, что лучше бы этот результат вообще не получался!
Вроде бы и не дурак по рождению, Филя, отлично знающий теорию, был весьма слаб на практике. На практике его фокусы в электрической теории приобретали окраску трагифарса*, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Одной из таких его задумок была смелая, но непонятая подчиненными, затея с освещением города Певек. Будучи самодуром априори, Филя решил все осветительные городские линии посадить на один рубильник, запитанный из одного, общего распредпункта. Вразумительные доводы о том, что при выходе из строя распредпункта, или постановке на ремонт какой-либо отходящей линии, все оставшиеся линии светить тоже не будут, слабо действовали на главного энергетика Чутоккоммунхоза.
Много чего хорошего успел сделать Филя для Певека в целом и для его жителей – в частности. А так как возраст его был не очень преклонным, то никто и не сомневался, что Филя многое еще чего успеет сделать на выбранном поприще. Сию благородную деятельность пытались как-то прервать, когда Филя был еще геологом, но как-то ничего не вышло, хотя и пытались прервать конкретно: выстрелом в живот из пистолета. С поврежденным позвоночником, Филя все таки выжил, хотя врачи, надо отдать им должное, очень сильно боролись за его жизнь.
Любимым занятием главного энергетика было лазанье по городским стихийным свалкам, а также – по мусорникам. Там он искал всевозможные запчасти для своих настоящих и будущих проектов во благо нелюбящих его Певекчан.  За это его недолюбливали городские собаки, которые рылись там  же, в поисках еды. Они видели в главном энергетике двуного конкурента на их лакомый кусок. Филя собачьего языка не знал, а потому не мог объяснить собакам, что он не собирается отбирать у них лакомые куски.
Частенько после своих небезрезультатных поисков, позабыв переодеться, держа подмышкой свою драгоценную находку, Филя шел на прием к мэру города, где пытался доказать преимущества соединения в "звезду" по отношению к соединению в "треугольник"* на современном этапе. Мэр, делая вид, что усиленно слушает докладчика, как правило, рисовал кораблики и всякие рожицы в специально предназначенной для этой цели тетради. Подводя итог содержательной лекции, из которой он ни хрена не мог понять, как ни напрягал  мозги, мэр каждый раз произносил одну и ту же фразу:
–Денег нет!
На этом прием завершался, до следующего раза, пока Филя опять чего-нибудь не надумывал в электрическом плане спасения Певека от освещения, как такового.
На сей раз, задача, поставленная перед Филей, была не то чтобы сложная, но как-то сильно ограниченная во времени исполнения. После передачи Чаунской подстанции на баланс Чутоккоммунхозу, руководство Н-ской артели повело разговор с коммунальщиками в несколько ультимативной форме. Требования артели сводились к банальному детскому капризу: ВЫНЬ ДА ПОЛОЖЬ, что в данном контексте имело отношение к Дежурному Электромонтеру, наличие которого на подстанции, в обязательном порядке, должен был обеспечить Чутоккоммунхоз. В противном случае артель ни за что не собиралась отвечать, потому как подстанция давным-давно уже не ихняя, да и – вообще...
Никто из коммунальных электриков не собирался ехать на Чаун. Ни под каким видом! Несмотря на залихватские Филины убеждения о великолепном микроклимате, господствующем в дельте реки Чаун, а также – не менее великолепной охоте и рыбалке, предоставляемой возможностями северо-западного региона Чукотского автономного округа, все прекрасно знали, что собственно, Филя подразумевал, говоря о великолепном микроклимате, а также – об охоте с рыбалкой. В сущности все сводилось к беспробудной пьянке, господствовавшей не только в северо-западном регионе Чукотки, но также и во всех остальных ее частях.
Недавно из Чауна, в состоянии редкой формы алкогольной энцефалопатии*, санрейсом был доставлен беззаботно улыбающийся Толик Перебейнос. За три месяца парень буквально сгорел на работе. Еще бы чуть-чуть, и Перебейноса вряд ли удалось бы спасти.   
Надо заметить, что Толик, в общем-то, уже не хотел покидать ставший родным Чаун, но Василь Евгеньич, будучи человеком сведущим в столь деликатных вопросах, вовремя заметил незначительные отклонения от нормы в поведении Толика. Как-то утром, часов в одиннадцать, зайдя в профилакторий, где в одиночестве квартировал Перебейнос, Василь Евгеньич решил поинтересоваться, а почему, собственно, Толик вторую неделю не выходит из профилактория. Застав Перебейноса за бесполезной попыткой надеть через голову штаны, Василь Евгеньич недолго попинал живописно  разбросанных по полу мертвецки пьяных Толиных гостей и подруг чукотской национальности, и вовремя поспел на кухню, где на включенной электроплите вторые сутки разогревалась чашка супа. Избежать пожара в тот раз удалось просто чудом.   
Толик прибыл в Певек из Омска, по договору. Договор имел срок: один год. Раньше подобных специалистов называли вербованными. Последнее обстоятельство собственно, и позволяло загнать Перебейноса хоть на Чаун, хоть – куда подальше! Вот и послали Толика в помощь Чаунским электрикам, потому как те – не справлялись. Теперь надо было искать нового вербованного. Причем требования к вербованному, на сей раз, в свете последних тенденций, предъявлялись на порядок выше, нежели в предыдущие разы.
25 декабря день для Фили начался как обычно. Может быть, он также и – закончился, но где-то часа в четыре по полудни в дверь, более чем скромного Филиного кабинета, кто-то негромко, но весьма настойчиво постучал.
–Войдите.
На пороге возник молодой человек лет сорока. Черная, с проседью окладистая борода, короткая стрижка, слегка оттопыренные уши, большие выразительные глаза и крайне тонкие, похожие на шнурки, губы, позволили главному энергетику сделать вывод, что перед ним – типичный стервец. 
–Добрый день. Разрешите представиться: Карпухин Олег Николаевич. Я слышал, вы нуждаетесь в электриках? – типичный стервец слегка напирал на протяжное хохлацкое "г".
При последних словах, в приступе нежданной радости, Филя чуть не упал со стула.
* * *
–Хаджи Мурату – пламенный привет!
–Да пошел ты.
–Василий! Что это у вас такой вид, как будто вы только что со столба чуть не рухнули?
–Карпуха, откуда ты все знаешь? Вроде сидите тут, бухаете круглые сутки, а че не спросишь, на все у тебя ответ уж готов?
–Василий, вы когда-нибудь распрощаетесь со своим "че"? Никеша! Нас смеют оскорблять!
Пьяный вдрызг Никеша приподнял свою растрепанную голову со стола:
–А не выпить ли нам кофейку? – поинтересовался он у самого себя и опять уронил голову на стол.
–Отнюдь, – в тон ему ответил Васька, наливая стопку.
Будучи в артели, Васька познакомился с великолепным чукотским обычаем. Сводился этот обычай к тому, что в процессе застолья – каждый наливал себе сам. Считалось, что подобным образом проверяется совесть собутыльников, пардон, товарищей. И хотя совесть многих товарищей оставляла желать много лучшего, обычай существовал.
–Че празднуем?
–Да так, по мелочи. Зачин поэмы "Серп и Яйца". Рики, подвинься, злая собака!
Из под стола вылезла, похожая на спаниеля, черная кудлатая Рики. Выйдя на середину балка/, она улеглась на бок и принялась изо всех сил колотить обрубком хвоста по листу оцинкованного железа, прибитого к полу. Бум. Бум. Бум.
–Кто там? – чутко отреагировал Никеша.
–Сиди. Я сам открою.
–Олега, так она тебе весь пол переломает...
–Как те гуси, что у Капитоныча?
Жадно затянувшись предложенной "Нашей Маркой", Васька поинтересовался:
–Карпуха, а че они тебя называют "Олега"?
–Видишь ли, Вася, дело в том, что практически все остальные имена собственные, как-то: Серега, Петька, Вовка и так далее и тому подобное... 
–А – короче.
–Вот именно поэтому они меня и называют – Олега.
–А – серьезно?
–Как я уже успел заметить ранее, все эти имена собственные, которые у меня нет никакого желания повторять еще раз...
–Карпуха!
–Так вот. Все эти имена в именительном падеже имеют окончание. А вот имя собственное "Олег" окончания в именительном падеже, в единственном числе, не имеет. Вернее, имеет нулевое окончание. Таким образом, я попрошу меня не перебивать, я и сам – собьюсь, чукчи, обращаясь ко мне, по аналогии с прочими Серегами и Вовками, самостоятельно добавляют окончание "а" к имени собственному "Олег", абсолютно не заботясь о том, что фактически обращаются ко мне в родительном падеже, а не в именительном, как того требуют правила и нормы русского языка!
–Олега, п-помедленней. Я з-записываю...         
–Никодим, пьянь вы эдакая! Ого! Да за вами и не поспеешь. Когда вы только нажретесь?
Карпуха пошел за перегородку, порылся и вернулся с бутылкой водки. Привычным движением откупорив пробку, Карпуха с громким стуком поставил бутылку на стол. Стук бутылки моментально вывел Никодима из состояния пьяной летаргии. Абсолютно точными и размеренными движениями он наполнил стопку до краев, выпил и совершенно четко произнес:
–Тут все дело в алкогольдегидрогеназе.
–Алкоголь... дегидро... чего?
–Видите ли Василий, это старая Чукотская легенда о том как много лун назад в тундру пришли белые люди и привезли немало огненной воды...
–Вы задолбали, белые люди! Видите ли, Василий... Огненная вода.... Да пошли бы вы в жопу, вместе с вашей старой Чукотской легендой!
–Вась, да не психуй ты! Алкогольдегидрогеназа суть фермент, превращающий обыкновенный спирт в токсичный ацетальдегид.
–Не, ребята, слушать вас трезвым – совершенно невозможно, – опрокинув содержимое стопки в рот, констатировал Васька.
–Да хрен с ним! Слушай – пьяным. Вопрос в другом: ты чего-нибудь понял из вышесказанного?
–Ничего!
–То есть, абсолютно... Хм. Никеша! Нам бросают вызов! Сеанс алкоголического ликбеза считаю открытым!
–Счас. Я только отолью.
–Во-во. Заодно и на столб свой посмотри.
Выйдя на крыльцо, Макашов повернулся направо и вдруг отчетливо увидел столб, с которого пару часов назад Чеботарь успешно снял Ваську.
–Вот же сукины дети! Подглядывали, падлы!
* * *
–Василий, ввиду важности темы доклада, вам придется абсолютно сосредоточиться!
–Валяй.
–Итак, мои два референта*: Никеша, чукча со стажем...
–Я – не чукча. Я – чухол...
–???
–Василий, не отвлекайтесь на мелочи. Все остальное ; потом. Я продолжаю. Никеша,  а также – Рики, злая чукотская собака...
Услышав свое имя, злая чукотская собака тут же заколотила своим обрубком: Бум. Бум. Бум.
–Спасибо, коллеги! Спасибо. Умерьте эмоции. Нервные клетки  не восстанавливаются. Рики!
Бум. Бум. Бум.
–Итак, мы расскажем вам старинное предание, которое мы назвали "Алкогольдегидрогеназа и сестрица ее Ацетальдегиддегидрогеназа ". Слушайте и не засните:
Ежели проследить эволюцию прогрессивного человечества, то кроме сплошных пятен, различной величины и  окраски, в этой эволюции мы увидим одну характерную особенность, я бы даже сказал, малозаметную, на первый взгляд, но очень важную, доминирующую деталь: в любые, я подчеркиваю, в любые времена, эры и эпохи прогрессивное человечество ело, суть кушало. Да что там прогрессивное человечество! Всевозможные твари, громадные и – поменьше, ныряли, рыли, а также летали с одной собственно, целью: кого бы повстречать и сожрать!
В этом смысле прогрессивному человечеству иногда приходилось довольно тяжко: выйдя порезвиться и кем-нибудь перекусить, прогрессивное человечество само, зачастую, застревало в чьих-нибудь зубах, острых и многочисленных.
И долго потом томилась скотина: а как бы очистить полость рта от застрявших где-то там, между зубов, остатков от прогрессивного человечества: кроманьонцев суть питекантропов.
Только не надо думать, что когда им всем, вкупе с неандертальцами, на смену пришел Хомо сапиенс, что-либо всерьез изменилось...
–Человечество есть совокупность человеческих индивидов. Не путайте с индивидуумами, – оторвал голову от стола Никеша.
–Я бы попросил не перебивать докладчика! Но за паузу – спасибо, – налив стопку до краев, Карпуха сделал эффектный полупоклон в сторону Никодима.         
–Рики! На чем я там остановился?
Бум. Бум. Бум.
–Спасибо, милая собака! Итак, с вашего молчаливого разрешения, я продолжу:
Вот так они и жили. Одни ели других, другие - одних... в том числе и Хомо сапиенс... Великолепный, знаете ли, образчик его величества Естественного отбора. Но не естественный отбор во всевозможных его ипостасях волнует мое сердце и терзает душу.
Хочется мне просить вас напрячь ваше воображение, дабы представили вы картину далекую и безрадостную. В картине этой увидим мы нашего сапиенса Хомо, дрожащего от страха и голода в какой-нибудь пещере, кутающегося в звериную шкуру и наблюдающего, как некая зверюшка смачно жует давным-давно опавшую, какую-нибудь полутыкву-полугрушу, ну или там – ягодку перезревшую. И поев, начинает некая зверушка резвиться и скакать, и биться головой о всякие древние баобабы. И плевать ей уже и на естественный отбор, и на Чарльза Дарвина, и на всю его теорию эволюции...
–Чарлз Роберт Дарвин. Годы жизни: 1809-1882. Основоположник эволюционной биологии. Является также автором ряда крупных работ по вопросам ботаники, зоологии, геологии и сравнительной психологии, – поспешил отрапортовать полуспящий Никодим.
–Ну, и че вы мне этим хотите сказать? Что вы тут все, вместе с вашей Рики, офигенно грамотные?
Бум. Бум. Бум.
–Нет, вы конечно, можете усомниться в умственных способностях нашей Рики...
Бум. Бум. Бум.
–Но трогать нашу злую собаку мы вам никоим образом не позволим!
–Да хрен на нее, на вашу злую собаку! Че вы тут мне проталкиваете: какая-то зверушка... Чарльз Дарвин... бьется головой о древний баобаб! На хрена он об него бьется?
–Чего-чего, Василий, а слушать собеседника вы умеете. Я это как-то сразу заметил.
–Ну, и хрен с ним! Умею – так умею. Ты мне объясни... про зверушку-то... Чего эт она головой – по баобабу?   
–Наберитесь терпения, мой пьяный друг! Каждому овощу – свой фрукт. Я продолжаю:
Поначалу зверушки ели всевозможные фрукты-овощи просто так, потому что им зверски хотелось пожрать. Травоядные они были, зверушки-то, вот и жрали всякую гадость. Но заметили как-то зверушки, что от некоторых плодов жить они начинают лучше, то есть – веселее. И стали зверушки налегать именно на эти плоды, абсолютно не подозревая, что употребляют этанол, суть этиловый спирт, который в просторечии именуют просто "спиртом" или алкоголем – действующим компонентом соответствующих напитков. 
Долго глядел наш сапиенс Хомо на творящиеся вокруг него безобразия и вакханалии. И так как у него были все-таки мозги: ну там, грамм 300-400, но все- таки были, то решил сапиенс: А почему бы – нет! Жрать-то хочется! И как сказала бы Библия: И разогнал он зверушек от плодов перезрелых, и вкусил он от прелестей ихних, забродивших...
–Теперь понятно? 
–Угу! То есть, ты хочешь сказать, что зверушки были пьяными?
–В общем-то, да... В дикой природе и поныне многие животные едят перезрелые бродящие фрукты, и нет оснований полагать, что наши далекие предки были трезвым исключением.
–Лады. Продолжай.
И может быть тогда, когда первый сапиенс обожрался перезрелых фруктов, у него не случился понос, как это было в случае с недозрелыми яблоками, а случилось нечто другое, от чего он отдал Богу душу; может быть, это и послужило тому, что началось исследование действия алкоголя на человека, которое до сих пор не изучено до конца, несмотря на огромное количество работ в этой области. 
Можно смело предположить, что первый сапиенс просто-напросто перебрал. Но это – вряд ли. Известнейший с древнейших времен способ получения этанола – спиртовое брожение, на выходе имеет раствор, в коем содержится всего-навсего 15% этого самого этанола. Дальнейшее нагнетание концентрации раствора ни к чему хорошему не приводит: дрожжи дохнут.
Но тем не менее, сапиенс протянул ноги. Почему? Может, это был больной Хомо? Может! Может, это был вовсе и не сапиенс, а – его подруга, какая-нибудь грязно-белокурая Жази? Может! Сейчас, на этот счет, мы можем гадать как угодно и что угодно, потому как мы никогда уже не узнаем, а что там в действительности произошло...
–Однако, тенденция, – опрокидывая пустую бутылку на пол, пробормотал Никеша. Секундой позже, первый референт, чуть не придавив при этом второго референта, накренился и тоже рухнул, вслед за пустой бутылкой. Злая чукотская собака начала омерзительно гавкать и даже попыталась укусить первого референта.
–Рики! Заткнись, подлая сука!
Бум. Бум. Бум.
Когда Никешу уложили на топчан, он уже нес сплошную околесицу:
–Сервилий! Я умираю! Будь добр к моим рабам...            
–Не ссы, Антоний! Все – в порядке. И ни к чему тут гнать волну! 
–А вы к психиатру обратиться не пробовали?
–Пробовали, Васька! Пробовали! Да нет у нас психиатра-то! А то б мы – с превеликим плезиром. Наливай!
–Так, а че там дальше-то? Ну, с этим, что ноги протянул? 
С большой долей вероятности можно утверждать следующее: наш незабвенный сапиенс отошел в лучший мир не потому, что перебрал, а потому что он, вообще, первый раз попробовал. Ну, сколько там этого этанола содержалось в той дикой полугруше? Ну, 0,5% от силы. Потому как избыток этанола приводит к разрушению плодов и ягод. И начинается процесс гниения, а не брожения. Вряд ли сапиенс стал бы жрать гнилые фрукты!
О смертельной дозе... тоже говорить – преждевременно. Ибо 400 грамм 96% этанола надо было этому сапиенсу вылакать в течение часа. На тот момент прогрессивное человечество просто-напросто еще не знало, как собственно, такой этанол приготовить.
При поступлении в организм этанол быстро всасывается за счет диффузии, то есть перемешивания. Максимальная концентрация в крови достигается спустя минут 60. Вот поэтому наш сапиенс попрыгал, поорал на радостях, и нетвердой походкой тут же направился на тот свет, на который, вскоре, и попал. 
Просто на тот момент в организме сапиенса отсутствовали хоть какие-нибудь "алкогольные" ферменты или энзимы, суть молекулы или их комплексы, ускоряющие химические реакции в живых системах: метаболизм – обмен веществ. Может быть, слыхали?
Остальные ферменты, скорее всего, уже были. Ну, к примеру, фермент лактазы, который у детенышей млекопитающих, суть людей, служит для усвоения лактозы – молочного сахара. По окончании периода вскармливания, годам к пяти, этот фермент исчезает из кишечного тракта детеныша и у взрослых особей не вырабатывается...
–Да здравствует гиполактазия! Ура! Пейте дети молоко – туалет недалеко! – дико заорал первый референт с топчана.
–Гав! Гав! Гав!, – оживился, прикорнувший было, второй референт.
–Рики! Заткнись, сука!
Бум. Бум. Бум.
–Васька! Ты понимаешь, хоть чего-нибудь?
–Че такое гиполактазия?
–Непереносимость молока! Это просто так, для общего развития!
–Так вот, сука, почему я его в детстве ненавидел!!!
–Не ты один, Василевс! Около 30% русских детей, в том числе и ваш покорный слуга...
–Ненавижу молоко!!!
–Гав! Гав! Гав!
–А ты-то куда лезешь, злая собака? В тридцать процентов русских детей? А, Рики? 
Бум. Бум. Бум.
–Так вот, Василевс! Прикинь, если от безобидного молока возникают такие проблемы с пищеварением, проблемы, которые врачи принимают, не диагностируя гиполактазию, за кишечные инфекции... принимают и, собственно, начинают лечить, суть пичкать малолетнего пацана антибиотиками...
–У пацана развивается дисбактериоз*! Ура!
–Ну, сука! Я тебя счас успокою! Навсегда! Козел драный!        –Не стоит, Василевс! Их и так осталось не более двенадцати тысяч.   
–Я – не чукча. Я – чухол, – уже спокойнее напомнил первый референт.
–Да что это, сука, в конце концов, такое?
–Все просто, Василевс! Чухол суть помесь чукчи с хохлом, украинцем, если угодно.
–А ссуть они – куда угодно.
–Так вот. Прикинь, Вася, если такое полезное молоко приносит столько вреда, неподготовленному ко встречи с ним организму, то остается только гадать, чего там этанол с первым сапиенсом сотворил!
Выпили. Закурили.
–Ну, давай, гони дальше, как они там яблоки гнилые жрали и подыхали, сапиенсы твои!
Глядя на бездыханный труп товарища своего, съели они его, прочие сапиенсы, ну или там, похоронили, кто ж его знает, как у них принято было. Но с той поры начали они жрать эти самые перебродившие плоды. Подыхали, конечно. Кричали: "Помогите!", жрали и – подыхали, но занятия своего не бросали. Вот так и протекала ихняя эволюция. Жрали они друг дружку вперемешку с перебродившими полугрушами-полуяблоками.
В этой связи неудивительно, что в ходе подобной эволюции у сапиенсов выработался целый ряд ферментов, эффективно перерабатывающих алкоголь. Среди них особенно хотелось бы отметить два: алкогольдегидрогеназу и сестрицу ее: ацетальдегиддегидрогеназу. Вот такие у них длинные и совсем незапоминающиеся имена. Но тем не менее, разделили они прогрессивное человечество на две, далеко не равные части: на тех кому можно пить и пить без особых последствий, и на тех кому пить нельзя, то есть, ни при каких условиях...
–Ну, а дальше-то че?
–Дальше – похмелье..., – Карпуха со всего маху уронил буйну голову на стол, да так и замер. Рики жалобно заскулила, подползла к ногам своего хозяина, свернулась клубочком и тоже замерла.
–Так! Ну, и с кем теперь пить? Эй, ты, который чухол! Ивасыку, тэлэсыку! Давай грэбы...  до бэрэжку!
–Я не – Ивасыку! 
–Да насрать, кто ты там! Пить будешь?
–Буду.
–Ну, тогда подгребай! Референт хренов!
* * *
Почему люди пьют? По всей видимости, задавать сей риторический вопрос столь же бесполезно, как например, спрашивать: Почему люди едят? Но тем не менее, вопрос поставлен, работа ведется, ответа – нет!
В общем-то, понятно, люди пьют потому что – хотят. Учитывая данную особенность человеческого организма, некоторые исследователи давным-давно сняли с повестки дня сей риторический вопрос: Почему люди пьют, и – попытались ответить на другой: Почему люди привыкают пить?
Множество исследований велось, ведется и по всей видимости, будет вестись в этом направлении. Множество гипотез и предположений рождалось и умирало в ходе этих исследований. Утверждали – всякое. В том числе и то, что алкоголь действует на все понемногу, и где-то там, в его глубинах, есть некая кнопка, которая собственно и запускает механизм опьянения.
Значительным прорывом в данной области можно считать то, что в ходе исследований было обнаружено действие водки на рецепторы тормозных медиаторов нервной системы. Медиаторы передают сигналы от одной нервной клетки к другой. Действуя на рецепторы, водка успокаивает, вызывает эйфорию, ну а дальше – пошло поехало: провалы в памяти, ну и – все такое. И все – через рецепторы. Отвели им основную роль в механизме опьянения. 
Как известно, после пьянки наступает похмелье. В данной части человек ощущает много чего, откровенно говоря, плохого и болезненного для собственного организма. Все эти вещи связывают с токсичностью продукта обмена веществ алкоголя – ацетальдегида, весьма гадкого химического соединения, которое встречается в природе: в кофе, в спелых фруктах, в хлебе.
И начинает организм выводить все эти вещи наружу, то есть перерабатывать. И вот здесь организму на помощь приходят алкогольдегидрогеназа и ацетальдегиддегидрогеназа.
Алкогльдегидрогеназа, она собственно, и превращает спирт в ацетальдегид. А вот ацетальдегиддегидрогеназа превращает ацетальдегид в безвредную уксусную кислоту, которая легко выходит через почки. Вот так вот и работают эти два фермента, в паре.
В различных вариантах присутствуют эти ферменты в человеке. Самым оптимальным считается вариант, когда у человека "быстрая" алкогольдегидрогеназа и "неактивная" ацетальдегиддегидрогеназа. Что характерно для данного варианта? Характерно для него то, что даже небольшое количество спирта, попадающее внутрь человека, моментально превращается в альдегид. Похмелье наступает стремительно, потому как альдегид начинает мучить организм сразу же, как только образуется, а вот ацетальдегиддегидрогеназа не торопится переработать альдегид в безвредную уксусную кислоту, потому как она – неактивная.
В результате, люди с таким вариантом ферментов, долго помнят последствия выпитой стопки водки, ну или там – бокала пива. Помнят и – не торопятся повторить! Поэтому, среди таких людей практически не бывает алкоголиков! Наши друзья корейцы прямо так и заявили: среди таких – нет, не бывает! Но давайте оставим друзей корейцев в покое, потому как у них своя пьянка, а у нас – своя!
Чаще всего в человеческом организме присутствует "медленная" алкогольдегидрогеназа и "активная" ацетальдегиддегидрогеназа. Что характерно для данного варианта? Характерно для данного варианта то, что с таким вариантом люди становятся алкоголиками в 91 раз чаще, нежели – в случае с оптимальным!
Согласно всевозможным исследованиям, "быстрый" вариант имеется, в среднем у 3-7 процентов жителей Восточной Европы. Такой же уровень можно наблюдать и у большинства народов России. В Западной Европе "быстрой" алкогольдегидрогеназы практически нет. В Северной Америке – тоже. Хуже всего дело там обстоит с индейцами. Может быть, поэтому Канада борется за повальную трезвость на своей территории?
Но, как ни странно, наиболее часто встречается "быстрая " алкогольдегидрогеназа в Северо-Восточной и Юго-Восточной Азии!!! Здесь, в некоторых регионах, этим вариантом обладают более 80 процентов населения.
Провели подобное исследование и в Москве. 41 процент населения обладает "быстрым" вариантом. Намного больше, чем в среднем по стране. А может быть, как обычно, завысили? Слегка.
Но все равно, имеющаяся статистика говорит о том, что россияне, с точки зрения ферментов, подвержены алкоголизму немного меньше, чем те же европейцы или индейцы, но гораздо больше чем – азиаты! Одна незадача: у большинства россиян алкогольдегидрогеназа "медленная". Со всеми, как говорится, отсюда вытекающими.       
Занимаясь энзимологией*, некоторые исследователи пришли к неутешительному выводу: в каких бы вариантах ферменты не присутствовали в теле человека, не спасет это человека от алкоголизма, суть от гибели, если пить будет человек без меры. Практически все негативные последствия от потребления водки наступают от больших доз этой самой водки: нехватка глюкозы, потеря памяти, разрушение эритроцитов, токсичное действие ацетальдегида. Да мало ли чего можно потерять, приняв зараз бутылку-другую!
Среди исследователей, которые пришли к столь неутешительному выводу, был да собственно, и есть, некий профессор из Новосибирского Академгородка. Серьезный такой профессор. Вроде, даже – не курит и не пьет. И вообще, при встрече с ним создается впечатление, что здоровым помереть он хочет! 
И захотел этот некий профессор помочь России от водки избавиться. Долго он думал, как же помочь этой стране, с ее пропитым менталитетом и прокуренным плюрализмом. И начал он учиться. Дома учился, по загранице ездил, знаний набирался, звания получал. Ну, думает, хватит, пора и страну спасать. Но в одиночестве спасать страну – как-то скучно, да и не понять могут. Надо какую-нибудь организацию выбрать. В помощь. Желательно – серьезную. И нашлась таки такая серьезная организация. Эмблема ее – черная свастика на красном фоне! Ну это ж – совсем другое дело! Некий профессор потер ладонь о ладонь и устремился на трибуну.
–Россияне! – начал было некий профессор и поразился звуку своего собственного голоса; голоса человека, преисполненного великой заботой о судьбах Родины и чаяньях Страны.   
–Россияне! Не пейте, а то – помрете!
–Да неужели?! – съехидничали россияне.
–А то! Как пить дать! Вы ж еще, наверное и курите?
–Ну, да!
–Ну все! Теперь уж  – точно помрете!
–А че ж так?! Все вокруг вона, пьют и – не помирают! А мы прям так уж и – помрем?
И тогда некий профессор решил пуститься на хитрость, ибо ложь во спасение, это уже как бы и не – ложь.
–Россияне! У всех прочих есть алкогольдегидрогеназа! Все дело – в ней! А у вас ее – нету!
–И у нас – нету? – на всякий случай переспросили, случившиеся поблизости, чукчи.
–А вы-то откуда здесь? – удивился некий профессор, –Ну ладно, сидите тихо, раз – пришли!
И рассказал некий профессор россиянам скрытую правду о великой несправедливости, в мире царящей! Оказывается, безопасно пить можно только тем, у кого эта самая алкогольдегидрогеназа есть. Потому как только алкогольдегидрогеназа и способна водку перерабатывать. И надо ж такому случиться, что у всех южных народов она есть, а у россиян, потому как они сплошь – северные выходцы, нет!
–Вот горе-то какое! – посетовали россияне, –Дожили! Даже алкогольдегидрогеназы у нас нету! Ну и че теперь делать?
–Не пить, Россияне! То есть абсолютно, и – ни при каких раскладах!
Но тут вперед выскочил рыжий плюгавый дедок:
–Мужики! Да че вы его слухаете! Ничего нет у нас и – не надо! Айда! Хоть напьемся напоследок!
–Айда! Айда! – пронеслось по рядам нестройное эхо.
–Куда вы? Я же пошутил! – закричал профессор, –Есть! Есть она у вас! 
Но было уже поздно. Россияне задвигали стульями и дружной толпой устремились к выходу.
–И у нас – есть? – на всякий случай задержались, собравшиеся было уходить, чукчи.
–Господи! Куда конь с копытом, туда и – эти! Идите, ради бога, отсюда! Не мешайте работать!
* * *
–М-да. Как-то не совсем красиво с алкогольдегидрогеназой получилось. Может быть, стоило им правду сказать? – профессор извлек из кармана пачку Мальборо.   
–Да, не заморачивайся, Петрович! Плесни, лучше, почуть, там вроде как – оставалось! Да двери закрой! Не дай бог, принесет кого!               
* * *
–Ну что там? – спросили соплеменники чукчей.
–Однако, плохой докладчика! Оче-на плохой! Совсем – никакой! Так и не сказал: есть ли, нету ли... 
Да кто ж их поймет, этих русских!
* * *
Никодима на Чауне называли самым умным чукчей. Оснований для утверждений подобного рода, в отдельно взятом чукотском селе, было хоть – отбавляй. Еще будучи сопливым пацаном, Никеша полюбил читать. Само по себе, качество это таит в себе много сюрпризов, уготованных для своего хозяина. Являясь, по сути, палкой о двух концах, чтение, оказывается, не всегда есть лучшее учение. Когда много читаешь, появляется реальная опасность того, что также много начнешь думать. А в отдельно взятом чукотском селе, подобная роскошь – совсем ни к чему.
К великой радости ничего неподозревающего Никодима, минула его чаша сия. То есть, читал он много, и – все подряд, но вот думать, точно также как читать, у него как-то не получалось. Думал Никодим редко, видно в мыслях своих боялся он  додуматься до того, что вот оказывается, в каком дерьме он живет, и что вот оказывается, есть такое слово: РОДИНА! Согласитесь, от умозаключений подобного рода временами охота сойти с ума, а Никодиму этого совсем не хотелось. 
И если справедлива поговорка: Чужая душа – потемки, то для Никодима чужой душой являлась его собственная. Напичканный всевозможной информацией, Никодим был похож на Большую Советскую Энциклопедию о двух ногах, на все ее 30 томов – одновременно. Схожесть эта выделяла его из толпы собратьев по нации, но никак  не делала его выше, то бишь умнее. И были те знания для него чемоданом без ручки, который нести было тяжело, а выбросить – жалко.   
Собратья по нации спрашивали у него что-либо просто так, из интереса, чтобы тут же забыть, зачем, они это спрашивали. Каково  расстояние от Земли до Солнца*? Сколько весит луна*? А вот реституция* и проституция это – одно и тоже? 
Множество вопросов, на которые, не зная ответов, можно преспокойно дожить до глубокой старости, посвятив себя конкретному занятию, не давали покоя собратьям по нации. В моментальном поиске ответов на вопросы собратьев, Никеша никак не мог сосредоточиться на каком-либо одном направлении в собственной жизни, в результате чего, к тридцати годам трансформировался из пьяницы в законченного алкоголика. Имея потомство, Никеша особо не волновался как о днях прожитых, так и о – грядущих.
Зачатый от пьющей матери-чукчанки и вечно пьяного отца-украинца, Никеша уже при рождении имел полный джентльменский набор на всю оставшуюся жизнь. Но видимо случилась некая мутация. Мать его всю жизнь кроме горлового пения, ничем другим заниматься не желала, отец был водителем вездехода. Ну никак не могли они даже предположить, что их сынок полюбит чтение.
Они могли предположить лишь то, что их сынок пойдет широкой проторенной дорогой на Чаунское кладбище, вскоре после рождения. Но видимо с данной перспективой не очень-то согласился сам Никодим, впрочем, как и другие  Чаунские дети, которые давным-давно научились не только рождаться, но и выживать при любом, мало-мальски удобном раскладе, ибо брали эти дети если не качеством, то – количеством.
Даже "Неблизкий Север", издаваемый в далеком Анадыре, в свое время вынужден был заметить: В Чаунском районе отмечен естественный прирост населения! Ура, товарищи! Ненавистный русский крест* наконец-то дал трещину и вот-вот развалится, к чертовой бабушке! В процентном отношении на душу населения, Чаун, едва насчитывающий 500 человек (включая приезжих, а также – собак), привел в этот мир гораздо больше потомства нежели Певек, с его, на четыре тысячи большим, населением!
  У каждого народа есть свои чукчи: у французов это – бельгийцы, у финнов – саамы...
Самый знаменитый в мире бельгиец – Маннекен Пис, Писающий мальчик. Стоит он на центральной площади Гран Пляс, в Брюсселе. Ну, есть еще Эркюль Пуаро, мифический сыщик, придуманный Агатой Кристи в наказание гадким европейцам за их индюшачью напыщенность и важность.
Самая известная в мире саамка – Мари Боин. Йойки поет. Древние саамские песни.
Самый известный в мире чукча – Юрий Рытхэу. Писатель. Есть мнение, что это именно его перу принадлежит некая притча, изложить которую, в вольном переводе с чукотского, можно примерно так:
Давно это было. И забрел как-то в тундру Господь. Долго шел он, и никого не повстречал на подвластной ему территории. И собрался было Господь уходить, вдоволь нагулявшись по морозу пятидесятиградусному, как вдруг увидел чукчу. Одиноко, на невысоком заструге*, сидел коренной представитель народов Крайнего Севера и тихо плакал. И снизошел к нему Господь:
–А чего это ты плачешь, раб мой?
И поглядел на него чукча и, со всевозможным пиететом*, ответствовал:
–Я – чукча...
–Ну, что ж ты, братец, право. Я же все могу. Не волнуйся, сейчас мы все исправим.
–Ты не понял. Я – ЧУКЧА!
Посмотрел на него Господь. Сел рядом. И... тоже заплакал.
* * *
–Олега! Олега! Открой! – тонкая, сжатая в кулачок, женская ручонка постучала в окно, прорубленное для осуществления мониторинга. Остервенело загавкала Рики.
–Заткнись, злая собака! Какого хера – среди ночи?
–Заходи, душа заблудшая! Незаперто поди!   
На пороге возникла Анька Памья. Невысокий рост, мелкие черты лица, расплюснутый нос, чрезмерно острые скулы, узкие, как щелочки глаза, все это, конечно же выдавало в ней истинную чукчанку, но если глядеть со спины, не зрелую даму, которой слегка за тридцать, а – школьницу, которой едва минуло пятнадцать. То обстоятельство, что у Аньки начисто отсутствовала грудь, именно в мужском ее понятии, только усиливало сей визуальный обман.
–А где – Олега? – увидев Ваську, Анька невольно подалась назад, обратно к двери, Ваську она слегка побаивалась. Несмотря на то, что Макашов находился в селе без году неделя, практически все селяне считали, что он кого-то убил на материке, а сюда приехал – прятаться от суда. 
К слову сказать, малые дети дразнили его "дядей Людоедом" и, особо невоспитанные из них, пытались бросать камни в непрошенного каннибала. Но стоило Ваське стрельнуть в сторону особо невоспитанных детей наигранно-диким взглядом, как всех их – будто ветром сдувало.
–Да вот он, твой Олега! Дрыхнет. Не бойся, краса-девица. Не тронет тебя чудище страшное! Ибо сытое оно сейчас!
–А я и не боюсь! – голос у Аньки был тонкий, можно сказать, приятный. Васька поймал себя на мысли, что где-то он уже слышал этот нежный, звенящий как колокольчик, голосок: по телевизору, в далеком-далеком детстве.
–Да возродятся вши на голове! Степашка! Эк тебя угораздило, зайчишка, – Ваську согнуло пополам от приступа безудержного хохота, –Спокойной ночи, малыши! Ха-ха-ха! 
Не обращая никакого внимания на дикий хохот, Анька присела на свободный табурет и достала из кармана пачку "Беломора". Ваське стало дурно!
–Да. Меня приглашали. В телевизор. Давно, – она уже вполне освоилась с Васькиным присутствием. Она поняла, что чудище страшное действительно ее не тронет, потому как сытое оно и даже – хохочет.
–Дай мильхемильх, – протянула она свою ручонку.
–Че те дать? 
Сидящий рядом Никодим, молча протянул Аньке спички.
Прикурив, Анька жадно затянулась и, потеряв всякий интерес ко всем прочим присутствующим, стала теребить Карпуху:
–Олега! Олега! У тебя ням-ням есть?
–Анька! Какого черта? Четыре часа утра! Ночь на дворе! Какого ... тебя носит? – начал чертыхаться разбуженный Карпуха.
–Какая ночь? Светло ведь, Олега!
–Биологическая ночь, Анька! Спать положено, баю-бай, понимаешь? Ночь-день. Организм у человека так устроен. И ваш полярный день тут никакого значения не имеет. Спать все равно положено...
–Хи-хи-хи. У тебя ням-ням есть?
–Анька, господи, тебе сколько лет?
–Тридцать три.
–Анька! Ну ты ведь можешь сказать: пожрать? Как малое дитя: ням-ням.
–Ну ты же понял?
–Вон, возле печки. На полу. Наливай. Да ты его хоть разогрей! Господи, твоя – воля!
Радостно чавкая, Анька начала хлебать холодный суп.
;С хлебом жри! Гордая чукотская женщина!
;Олега! У тебя акимыль есть?
–Это, который между ног? – попытался втиснуться в разговор Васька.
–Василевс! Это – не совсем то, что вы имеете в виду. Акимыль – это водка и все то, что можно пить: пиво, самогон, джин-тоник, спирт.
–...Имеете в виду... Что имею то и... Впрочем, нет!   Я столько – не выпью!
–Рики! Куда я вчера заныкал полбутылки? Вспоминай, злая собака!
Бум. Бум. Бум.
–Понятно. Васька! Этих посылать нельзя! Им что – дай, что – выкинь, один черт!
–А я сейчас вроде как бы на работе!
–Анька! Чем там старатели занимаются?
–Не знаю.
–Ну, когда ты сюда шла, что они там делали?
–Не знаю.
–Да возродятся вши на голове!!! Ты их видела?
–Не-а.
–Ну, Василевс, с богом! Иди к Попову. Да, больше и – не к кому. У Лидки весь спирт давно выжрали. К тому же, и не откроет она в такое-то время, однако.
Карпуха сунул Ваське сторублевку и две десятки. В дверях Васька обернулся. Карпуха осенял его крестным знамением.
–Свихнешься ты тут, зёма!   
* * *
Ушедший было Васька, ровно через минуту, под бодрое гавканье Рики, опять возник в дверях. Глаза его метали гром и молнии:
–Где эта глупая нерпа? 
Глупая нерпа на всякий случай спряталась за перегородку и старалась дышать через раз.
–Василевс? Что-то уж слишком быстро вы обернулись!
–Да пошел ты на...! 
–Василий! Когда-нибудь я буду не в настроении, и вы таки выхватите! Я заметил, что вы не уделяете должного внимания вашему стилю борьбы! Вин-чуну, по-моему?
–Ладно! Погорячился...
–Чего уж там! Бог простит! Вникайте в восточную философию, Василий! Вникайте! Ибо сказано там: Вежливый – всегда в безопасности! Что там, собственно, произошло?
–Да сидят они там, за интернатом, бухают. Видеть их, сука, не хочу! 
–Василевс! А ведь тебе с ними – работать.
–Слепой сказал – побачим! Слышь, референт! Просыпайся!
Отодвинув занавеску, Васька зашел за перегородку. Там было два роскошных, даже по материковым понятиям, топчана. На одном вовсю храпел, недавно предлагавший Аньке спички, Никодим. На другом, сбившись в комок, лежала не на шутку перепуганная Анька.
–Не ссы, глупая нерпа! Референт, ... твою мать! Просыпайся, сука!
Увидев Макашова, Анька серой мышкой шмыгнула прямо к Карпухе на колени:
–Олега! Ты – хороший!
–Не бойся, Анька! Он – неплохой мужик! Просто, опохмелиться хочет.
Между тем, неплохой мужик яростно тряс самого умного чукчу:
–Да проснись же ты, падла! И когда только заснуть успел!
Никодим не торопился возвращаться в суровую действительность, но пара звонких пощечин возымела свое магическое действие.
–Значит так, землячок! Жопу – в жменю, и – к Попову! Скачками! Да смотри, не заблудись обратной дорогой! Будешь лежать вон там, по ту сторону подстанции!
–Лихо, Василевс! Лихо! Это по-нашему: по-чукотски!
Затянувшись предложенной папиросой, Карпуха продолжил:
–Никодим! В создавшейся ситуации я вас очень попрошу: постарайтесь как можно быстрее обернуться. Сами видите: посылать нам некого, а трубы, они горят.
–Хорошо, Олега.
Дверь за Никешей захлопнулась. В прокуренном балке воцарилась какая-то гнетущая, безразмерная пауза. Тупо уставясь в окно, Васька курил сигареты, одну за одной. Курил жадно, как будто съедал: до самого фильтра.
–Дайте хоть воды попить!
–Да вон, бадья – в углу! Пей, пока не обоссышься!
Подойдя к пластмассовой, стопятидесятилитровой фляге, Васька зачерпнул воды. Что-то, стоявшее за флягой, в самом углу, заинтересовало Макашова настолько, что он чуть было не уронил ковшик обратно во флягу. 
–А ну-ка, дай-ка фонарик, – обратился он к Олегу.
–Похоже, алкогольный ликбез продолжается!
Васька извлек на белый свет закупоренную бутылку водки.
* * *
Карпухин Олег Николаевич был человеком из той, редкой породы людей, которых сравнивают с плавучими посудинами. Из множества всевозможных имен, которые присваиваются подобным людям вполне заслуженно, самым подходящим для Карпухи могло бы стать определение НЕПОТОПЛЯЕМЫЙ.
Несостоявшийся баловень судьбы, он бы мог иметь к своим сорока двум прожитым годам практически все, о чем может мечтать олигарх средней руки. Но... не получился из Карпухи олигарх, ни средней, ни тем более, длинной руки. Никакой! В свои сорок два года, бывший выпускник Ростовского Государственного Университета, дипломированный журналист, он второй год сидел на Чаунской подстанции, где благополучно спивался в окружении представителей  коренных народов Крайнего Севера.
Восемнадцать с половиной лет из своей сознательной жизни Карпуха провел за партой. Он учился. Нельзя сказать, что училcя он "чему-нибудь и как-нибудь". У Карпухи был просто-таки талант к учебе, ибо где бы он не учился: будь то средняя школа, ПТУ, и тому подобные заведения, он учился практически на одни пятерки. Казалось бы, учители должны были не нарадоваться, глядя на вундеркинда и на его успехи. Но учители, скорее ненавидели образованного стервеца, и всячески его гнобили, нежели – хвалили. Что могло послужить причиной столь всеобъемлющей конфронтации между Карпухой и прочими адептами Песталоцци*, суть педагогами, Олег Николаевич как-то не задумывался. А вот педагоги – задумывались и в один голос утверждали, что всему виной несносное поведение Карпухина, которое играло, играет и будет играть свою негативную роль в дальнейшей жизнедеятельности обладателя столь скверного характера.
Глядя на мир широко открытыми глазами, Олежка, которого все называли почему-то Алькой, с самых юных лет шел по жизни широко и хватко, не боясь порвать собственные штаны. Сын вполне обеспеченных, интеллигентных родителей, он абсолютно не задумывался, откуда что берется в этой жизни. Паренек широкого жеста и распахнутой настежь души, Алька беззаботно делился своими радостями с окружающими, полагая, что неплохо бы было, если бы все вокруг были счастливыми и веселыми.
Как-то в конце лета, после своего Дня рождения, он затащил своих многочисленных друзей в соседский Гастроном, где купил для них целое море конфет. Платить, естественно, маленькому Карпухе было нечем. Продавцы, знакомые с отцом юного покупателя, внимательно перевесили купленный груз и отпустили теплую компанию с миром. После этого в магазине дождались Николая Гавриловича – доктора технических наук, декана факультета, члена-корреспондента и прочая, прочая, прочая. В тот вечер, нарезной батон к чаю, стоимостью шестнадцать копеек, доктору технических наук пришлось купить за пять рублей сорок семь копеек.
Тем же вечером, в квартире №30, по весьма шумной улице Советской, состоялось единичное аутодафе*. Акт веры предполагал собой полное раскаяние Карпухина-младшего в содеянном, но от своих постулатов семилетний еретик отказываться никоим образом не согласился. И тогда он был наказан. Его немножко поставили в угол и заставили наизусть вызубрить второй постулат Специальной Теории Относительности*. Для чего было зубрить второй, если первый еще не до конца разобрали, малолетнему сателлиту* релятивистской квантовой физики* было не совсем понятно, но кто ж его об этом спрашивал. Да и не любил Карпуха физику-то. С его гуманитарным складом ума, он больше тяготел к "Декамерону"*, нежели к электродинамике движущихся тел.   
На следующий день Светлана Васильевна Карпухина, доцент кафедры, старший научный сотрудник лаборатории и прочая, прочая, ближе к вечеру, зашла в Кулинарию, стоящую наискосок от соседского Гастронома. Светлана Васильевна хотела купить к вечернему чаю ром-бабу, немного сливочной помадки и пару-тройку заварных пирожных: специально для Альки.   
Гертруда Львовна Филимонова, пожилая тетка, которая всю свою сознательную жизнь, где – тайком, а где – явно, обсчитывала и обвешивала покупателей, памятуя о том, что ученье – свет, очень уважала Светлану Васильевну. Старший научный сотрудник Карпухина тянула ее младшенького: неуча Коленьку, буквально за уши, к свету, в виде практически безвозмездных репетиторских часов, благодаря коим Коленька, к десяти годам, кое как переполз из второго класса в третий, с чисто условными тройками. Светлане Васильевне каким-то чудом удалось таки вбить в Колькину голову, что "жи", "ши" пишется с буквой "и". Также помогала она Кольке по некоторым другим предметам, а точнее по всем, предусмотренным курсом обучения второго класса средней школы.
Когда Светлана Васильевна начала перечислять Гертруде Львовне свой список покупок, Гертруда Львовна, как-то с интересом поглядела на Светлану Васильевну и положила перед ней свой, собственноручно составленный, список:
конфеты Каракум:                530 гр.х7,00 = 3,71 руб.
пирожное Заварное:                30 шт.х0,22 = 6,60 руб.
вода газированная Крем-сода: 5 бут.х0,24 = 1,20 руб.
     Итого: 11,51 руб.
–Это, собственно, что? – поинтересовалась несколько обескураженная Светлана Васильевна.
Гертруда Львовна несколько занервничала:
–Как – что! Это ваш сынок, Алька ваш... Вот!
–Что – Алька? Гертруда Львовна!
–Ну, он сказал, что вы его попросили... Что ваша кафедра заняла первое место по итогам соцсоревнования за последний квартал... Что вам присвоено переходящее красное знамя... И вечером у вас – банкет... А вам – некогда... Вы оливье готовите!
–Эх, Гертруда Львовна, Гертруда Львовна! И когда же вы к его шуточкам привыкните! Господи, да что ж такое творится! Он ведь не мог все это один унести.
–А он не один был, Светлана Васильевна! Человек десять! И Леночка, и мой оболтус! Ну, я ему покажу! Ох, Светлана Васильевна, что же делать-то теперь? – чуть не расплакалась Гертруда,  –Накупил-то на сколько, паршивец!
Светлана Васильевна, отсчитав требуемую сумму, швырнула деньги на прилавок. В ее прекрасных, как весеннее небо, глазах мелькнула звериная сущность львицы, которую несколько увеличивали плюсовые стекла модных очков, присланных ей недавно из Германии:
–Слушай, ты! Никогда впредь не смей отзываться о моем сыне подобным образом! Уничтожу! 
Круто повернувшись, Светлана Васильевна неспеша зацокала на своих высоченных шпильках к выходу. Повернув за угол, она кинулась опрометью домой.
Вечером того же дня в дверной звонок квартиры №30 позвонил сосед Карпухиных: Борис Тихонович Андреев. За руку он держал свою шестилетнюю дочь Леночку, первую красавицу двора в своей возрастной категории. В правой руке у Леночки был зажат какой-то черный пакет. 
Леночку как-то привыкли видеть всегда отглаженной, в накрахмаленном красном платьице, которое великолепно дополняли шелковые белые трусики и громадные капроновые банты, того же, белого цвета.
Сейчас, без своих шикарных бантов, Леночка выглядела живой иллюстрацией к медицинскому ужастику "Диатез* и его последствия". Распухшее до беспредела, покрытое красными пятнами, заплаканное личико Лены, рассредоточенные по ее  плечам и предплечьям прыщи неизвестного происхождения, все это как-то подсказало Николаю Гавриловичу, что разговор с Борисом Тихоновичем, районным чемпионом в полусреднем весе по тяжелой атлетике, будет столь же нелегким, как и его вид спорта. Но вместо ожидаемого разговора, Борис Тихонович как-то буднично и прозаично поинтересовался:
–Скорая помощь к вам приезжала?   
–Да, Борис Тихонович. Да, вы не стесняйтесь, проходите. Я сейчас чаю приготовлю. С пирожными...
–Не хочу пирожных! – звонко заверещала живая иллюстрация к медицинскому ужастику.
Сидя на уютной кухне, Борис Тихонович, как-то слишком уж сосредоточенно поглощал горячий чай с бергамотом. Леночке налили стакан легенького нейтрального компотика.
–Как поживает Светлана Васильевна?
–Уже лучше, – в дверном проходе возникла сама Светлана Васильевна, в домашнем халате и перевязанной, мокрым махровым полотенцем, головой.
–Коленька! Да что ж вы так-то сидите? Ты бы хоть пирожных достал...
Большая фарфоровая кружка, с недопитым легеньким компотиком, со всего маху полетела на пол.
–Леночка! Деточка! Да что ж такое творится, Господи! – запричитала Светлана Васильевна, сейчас только разглядев через чур раскрасневшееся Леночкино лицо. 
Коленька трясущимися руками капал в мензурку корвалол:
–Светланочка! Прошу тебя, ты только не волнуйся. Все – хорошо! Вот и Борис Тихонович...
Что-то, похожее на отдаленный взрыв, и наступившая вслед за этим полная темнота, помешали Николаю Гавриловичу закончить фразу.
–Ура! Ура! Папа! Я ее починил! Она теперь заработала! Урра! – Карпухин-младший, с фонариком в руке, прогрохотал по коридору, вскочил на табурет и включил автоматическую электрическую пробку, чутко сработавшую на короткое замыкание, возникшее в сети.
–Привет, Ленка! – забежав мимоходом на кухню, Карпуха беззаботно швырнул на мягкий пуфик, ставший бесполезным, фонарь и вытащил из холодильника два заварных пирожных. 
Борис Тихонович слегка вздрогнул,  меняясь в лице, когда разглядел Карпухина-младшего при полном освещении. При полном освещении Карпуха походил на хорошо проваренного рака. Весь он был обсыпан прыщами неизвестного происхождения. Некоторые из них  были густо смазаны бриллиантовой зеленью. Что-то, похожее на жалость, шевельнулось в душе тяжелоатлета. В этот момент он был готов простить Карпухе – все, даже тот случай, месячной давности, когда Олежка, налив литра два воды в презерватив, сбросил его на голову Бориса Тихоновича с балкона четвертого этажа.   
–Будешь? – Карпуха, как ни в чем небывало, протянул Леночке один эклер*.
–Папа, пойдем домой! Папа, мне плохо! – Леночка истерически затрясла руку медленно соображающего районного чемпиона в полусреднем весе.
–Ну, мы пожалуй, пойдем, – подвел итог беседе Борис Тихонович, – Может, Глафиру прислать, укол поставит?
–Не стоит, Борис Тихонович! Все – хорошо! А с Алькой мы поговорим. Обязательно! Вы не волнуйтесь!
–Да, мне-то что. Пускай дружат. Виктория, вот... Они ж по крапиве бегали...
–Как – по крапиве? Леночка, господи! Деточка, да расскажи ты нам все! Для чего вы по крапиве бегали? Господи, да что ж такое творится!   
–Это все Колька Филимон виноват! – звонко отчеканила Леночка.
–Да причем тут Колька? Он же по крапиве тебя не гонял?
–Ага! Он кулек с моими конфетками в кусты выбросил! Он хотел один их съесть!
–Ну, выбросил и выбросил! Чего ты-то по кустам бегала?
–Альке помогала, – тихо сказала Леночка и почему-то заплакала.
Николай Гаврилович погладил Леночку по голове:
–Не плачь, девочка! Будь умницей! Все уже закончилось!
Борис Тихонович протянул злополучный черный пакет с остатками Каракумов Николаю Гавриловичу.
–Ну что вы, Борис Тихонович! Право слово, не стоит! Алька покупал эти сласти для дамы! К тому же, эта дама столько перенесла ради своих любимых конфет. Было бы кощунством лишать ее вполне заслуженного удовольствия. Не так ли, Борис Тихонович?
* * *
Починенная в тот вечер радиола "Серенада" чуть не стоила Альке собственной жизни. Да и поломка в сущности была пустяковая: не горела сигнальная лампочка, прикрытая красным прозрачным стеклышком. Алька решил устранить досадное недоразумение, вызывающее, на его взгляд, сбои в работе сложной бытовой техники, коей радиола когда-то, по праву, могла себя считать. Теперь же она изо всех сил просилась на покой, и только настоятельные Алькины вопли не позволяли папе выбросить "Серенаду" на помойку.
Опасаясь, что папа в очередной раз предпримет попытку доставить радиолу к месту последнего упокоения, Алька решил все сделать сам, для чего заперся в своей комнате и, пока папа разговаривал со штангистом, начал осуществлять непосредственный ремонт "Серенады".
Вонзив вилку в розетку, он развернул радиолу и принялся неспеша снимать заднюю стенку, выполненную из прессованного картона. Не считая нужным прочитать то, что обычно пишут на задних стенках радиоаппаратуры, он смело запустил руку во внутрь "Серенады".
В тот вечер Алька доподлинно убедился, что сила тока на участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно – сопротивлению. Как ни странно, но после этого физика электричества стала для него ближе, родней, а главное – понятней.   
Папе с мамой Алька показал деревянную указку, попутно объяснив, что это именной ей он пошевелил лампочку в радиоле, а – не рукой, как это может кто-нибудь подумать.
Почему выключился свет? Ему самому – не совсем понятно, но лампочка в "Серенаде" теперь горит, а значит волноваться – не о чем!
Не усмотрев ничего предосудительного, папа, настроенный по началу решительно и бесповоротно, не тронул радиолу и в этот раз.
Любил Алька на "Серенаде" пластинки слушать. Виниловые диски, заигранные до невозможности, снова и снова уводили его в свой собственный мир: мир Песни. 
Песни были разные, но в основном, Русские народные. Исполнители тоже были разные: сестры Федоровы, сестры  Шмелевы, хор имени Пятницкого, Зыкина Людмила Георгиевна. Слушал их Алька раскрыв рот, буквально впитывая в себя всю красоту, широту и размах Русской души, отражаемой в песне.
Одна из таких песен буквально запала ему в душу. И хотя была эта песня из разряда шуточных, Алька не мог слушать ее без слез. Называлась песня "Старый дед надумал...". Не могли мама и папа понять той грусти, которую навевал на их сына квинтет Екатерины, Нины, Нинель, Анастасии и Галины Федоровых, когда они а капелла* начинали тянуть:
Старый дед надумал
Второй раз жениться...
Сидел думал, думал, думал...
Второй раз жениться.
Алька утверждал, что он знает, кому посвящена эта песня. Ивану Федотовичу, который постоянно сидит на бревне, у гаражей, чадит своей вечной самокруткой, а лицо у него какое-то красное и все время задумчивое.
Откровенно говоря, маленький Алька не понимал, почему песня попала в разряд шуточных. И он бежал к папе:
–Папа! Ну, как же так! Неужели Иван Федотович не женится?
Папа гладил Альку по голове и, как мог, успокаивал его:
–Послушал бы ты, сынок, другие песни. Про улыбку, к примеру.
Но про улыбку слушать не хотелось, ибо ясно все было в этой незамысловатой песенке, как белый день:
От улыбки станет всем светлей:
И слону и даже маленькой улитке.
А вот в случае со Старым дедом, пред мысленным взором Альки, во всей красе, разворачивался непроходимый тупик. И Карпуха снова и снова бежал к папе.
В конце концов, устав от всевозможных вопросов, папа уселся вместе с сыном перед радиолой, и слушал Старого деда чуть ли не до отупения. Потом по памяти переписал текст. Долго перечитывал. Железная математическая логика не помогла Николаю Гавриловичу найти неизвестные, выразить их через известные и, приравняв к нулю, решить получившуюся систему уравнений. И тогда папа, вспомнив когда-то, кем-то оброненную фразу: МЫ ПОЙДЕМ ДРУГИМ ПУТЕМ*, пошел на крайние меры.
Куря на лестничной площадке, Николай Гаврилович снова и снова пытался осознать, что ж такого разглядел в этой незамысловатой песне Алька? И вдруг, как это зачастую бывает с людьми творческими, думающими, его осенило. Эврика! Что в данном случае могло означать лишь одно: Ну, Иван Федотович, ну, престарелый ловелас, попался ты, как черт в рукомойник! Выходи на суд истории, похотливый дедушка!
В ближайшее воскресенье, Николай Гаврилович, зайдя в комнату Альки, застал его за обычным занятием: прослушиванием песен.
–Алька, хочешь послушать сказку?
Карпуха моментально приостановил слушание, уселся поудобнее. Он очень любил, когда папа рассказывал ему всякие истории. Правда, рассказывал папа эти сказки на свой лад, как будто диссертацию защищал. Но именно это придавало его невероятным историям долю правдивости, искренности и честности. Были, конечно, в этих сказках слова, малопонятные для Альки, но папа всегда охотно их пояснял, и для Карпухи не составляло труда ухватить суть сказанного и, даже, сделать кое-какие выводы из услышанного.
–Конечно хочу, папа! 
–Ну, тогда – слушай, не перебивай. Возникнут вопросы, помечай. После лек... сказки, мы их разберем.
Откашлявшись, папа очень торжественно начал:   
Мой милый мальчик, я хочу рассказать тебе правдивую историю о старом, престаром дедушке. Дедушка этот надумал второй раз жениться. О том свидетельствует первый катрен первоисточника:
Старый дед надумал
Второй раз жениться.
Сидел-думал, думал, думал...
Второй раз жениться.
Давай внимательно вчитаемся в эти, простые, на первый взгляд, строчки:
Второй раз жениться.
Видимо, первый уже был. Мы еще не готовы сказать, что собственно, послужило разрывом отношений между отдельно взятыми дедом и бабкой, но с большой долей вероятности можно утверждать, что деду – не чуждо здоровое чувство семьи, как ячейки общества, впитанное им, когда-то, с молоком матери, пронесенное этим пожилым человеком через всю свою жизнь. И вот теперь, на пороге вечности, он вынужден сидеть и думать. 
Дедушка думает правильно: сидя. Не – лежа, когда можно заснуть, не – на ходу, когда можно упасть, или хуже того, подо что-нибудь попасть, а именно сидя, когда определенная часть мышц расслаблена, а голова подперта правой, либо левой, рукой. Именно в этой позе мозг человека способен осуществлять продуктивную мыслительную деятельность.
Быть может, с подобного деда, покуда он был молодой и –    в силе, Роден и слепил своего знаменитого Мыслителя*? Кто знает, какие тайны, под спудом лет, хранит его величество Время? 
А может быть, это просто-напросто боязнь остаться одному, на старости лет? Давай, не будем торопиться с выводами. Давай почитаем второй катрен:
Второй раз жениться –
Дело не годится.
Сидел-думал, думал, думал...
Дело не годится.   
Вот, пожалуй, преамбула* и квинтэссенция* развернувшейся перед нами трагедии. Трагедии индивидуума, понявшего прописную истину слишком поздно:
Второй раз жениться –
Дело не годится.   
Для того, чтобы понять эту истину, необходимо с головой окунуться в глубь веков: лучше всего – сразу в конец века десятого, примерно в год 988. Чем примечателен был этот год для Руси? Примечателен он был, прежде всего тем, что в этом году началось введение христианства на, тогда еще – Киевской, Руси как государственной религии*; ознаменовав собой длительный процесс, продолжавшийся в течение нескольких веков.
Но сейчас мне бы не хотелось рассматривать политические и культурные последствия, вызванные неоднозначно оцениваемыми действиями князя Владимира Святославича*.
Сейчас мне бы хотелось остановиться на ключевом моменте, позволяющим, с большой долей вероятности, утверждать истину:
Второй раз жениться –
Дело не годится.
Видишь ли, мой милый мальчик, все дело в том, что вместе с христианством на Русь перекочевала Библия – христианский устав, определяющий поведение христианина, мягко говоря, от роддома до морга. 
Заметим вскользь, что сама Библия – книга, на первый взгляд, скользкая, нудная и противная, но я бы рискнул сказать, весьма необходимая, являющая собой пример ярчайшего, если не единственного, повсеместного применения закона Единства и борьбы противоположностей на большей территории Евразии.
Вижу, мой мальчик, тебе нужны доказательства. Ты заерзал в кресле и начал ковырять пальчиком в носу. Нехорошо! Оставь ты это вредное занятие, а то, не ровен час, пальчик поломаешь. Лучше, посмотри на Библию, полистай ее страницы. Ты сможешь сам убедиться, что Библия состоит из двух, на первый взгляд, самостоятельных разделов: Ветхого и Нового заветов. Я открою тебе совершенно секретную тайну, мой мальчик: рассматривать Библию, не связывая между собой эти два раздела, дело – неблагодарное, суть бесполезное. Ибо занятие сие уподобляется перетаскиванию воды в решете.
Какова главная мысль Ветхого завета? Правильно: ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ!* Господь (может быть, когда-нибудь, ты его познаешь, мой милый мальчик) лично втолковал это пророку Моисею*. Во всяком случае, так утверждает Библия.
Кто такой пророк? Это такой дядя...запомни, мой мальчик, ДЯДЯ (а не – тетя), который как сказал, так и будет.
Какова главная мысль Нового Завета? Ты угадал, мой милый мальчик: КТО УДАРИТ ТЕБЯ ПО ПРАВОЙ ЩЕКЕ, ПОДСТАВЬ ЕМУ ЛЕВУЮ!* Господь, опять таки, лично сказал это некоему молодому человеку, дабы этот молодой человек рассказал об этом всем остальным. Звали этого молодого человека Иисус. И был он МЕССИЯ, или по-гречески – ХРИСТОС, что буквально означает ПОМАЗАННИК, ниспосланный богом спаситель, долженствующий навечно установить свое царство. Вот так-то вот, мой милый мальчик: ни – больше, ни– меньше! Во всяком случае, так утверждает Библия.
Я вижу ты – в полном замешательстве, мой милый мальчик. Не волнуйся! С детьми твоего возраста такое случается. Ты не в состоянии понять, как это так: того, кто тебя ударил надо ударить в ответ, но в тоже время: тебя ударили, ну и пусть лупят дальше?
Вспомни, мой милый мальчик: прошлый год, Домбай, и ты – на лыжах! Как весело ты катился с горки, объезжая флажки, крепко сжав руками крепкие лыжные палки. А теперь представь, что вместо крепких лыжных палок, тебе вручили две, очень крепкие, веревки. И возникает вопрос: А как ты будешь, с этими веревками, флажки объезжать? Да – никак. Закон Единства и борьбы противоположностей перестает работать, ибо опереться можно исключительно только на что-нибудь упругое, которое в ответ отвечает тебе с такой же точно силой. Физика называет эту силу – реакцией опоры. Собственно, благодаря этой реакции, ты и сидишь в кресле, мой милый мальчик. В противном случае, ты бы это кресло – разломал.
Что-то слишком уж очень сильно погрузились мы в глубь веков, не пора ли выплывать? Сейчас, еще чуть-чуть поплаваем и обратно – к деду.
Так вот, когда Господь втолковывал Иисусу прописные истины, среди всего прочего, порекомендовал он Сыну своему, чтобы тот поставил народ перед фактом: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ!* Трактовать сие можно только с позиции апостола Матфея*: да, значит да, а нет, значит, нет, а все остальное – от лукавого*. Ибо сказано: Кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной суть прелюбодействует*. Таким образом, в грехе прозябают ОБА! Не напугал ли я тебя, мой милый мальчик?
В наше, просвещенное Советское время, когда человек человеку – товарищ, мы как-то не задумываемся, а что ж было среди славян до конца Х века? Тайна, покрытая мраком. Дабы не мучались мы вопросами подобными, официальная История заявляет нам, что были мы до той поры язычниками*. Между прочим, ими же и остались. Как молились на деревяшки, так, собственно, и до сих пор на них молимся! Но, не нам с тобой, мой милый мальчик, разгребать эти завалы Истории. Вполне возможно, найдутся люди...когда-нибудь. И перепишут официальную Историю, теперь уже, на свой лад.
А в тот момент, в конце века Х не стали нашего деда беспокоить понапрасну. Единственное, что сделали: Устав подменили! А может быть, преподнесли? Узнаем ли мы это когда-нибудь доподлинно? Кто знает, какие тайны, под спудом лет, хранит его величество Время!
Что можно утверждать предельно точно, исходя изо всего, сказанного выше, так это то, что дед наш жил гораздо позже века Х, когда с введением христианства, страсти более-менее улеглись, и православие стало религией государственной.
Сейчас можно только гадать, как там обстояло дело с браком до введения христианства, но в соответствие с выкладками православной государственной церкви, дедушка наш мог второй раз жениться исключительно в двух случаях:
1. Если застукал свою бабушку с соседским дедушкой. И...
2. Если бабушка отдала Богу душу.
Других каких-либо оснований для повторного вступления в брак данная церковь не предусматривала!
По всей видимости, перед Богом и людьми дедушка чист. В противном случае, песню про такого, пусть даже шуточную, складывать бы не стали. Очевидно, в силу вступил пункт второй, предусматривающий возможность повторного обзаведения супругой. И вот дед думает...
Мой милый мальчик, наконец-то, мы добрались до третьего катрена нашей незамысловатой песенки, которая в сущности своей, может послужить неплохой основой для диссертации на тему "Отражение развития семьи, как ячейки общества, в зеркале русского фольклора ". Но у нас – не диссертация, у нас с тобой – песенка, а посему не будем утруждать себя всякими научными терминами, просто прочитаем третий катрен, прочитаем так, как его видим мы – дети своего времени и своей культуры.
Коль возьмешь старуху –
Работать не будет.
Сидел-думал, думал, думал...
Работать не будет.
Этот катрен предоставляет нам некоторую информацию к размышлению: перед нами штрихи к психологическому портрету старухи: предыдущей пассии деда. Вполне возможно, предыдущая жена была у деда ленивой, вздорной бабенкой, с меркантильным складом ума и склочно-сволочным характером. Но не будем торопиться с выводами, мой мальчик.
Уважая дедушкин менталитет, и относясь к нему со всевозможным пиететом, нельзя не удержаться от вопроса: А не лентяй ли он сам, который потеряв домработницу, элементарно хочет найти ей замену? Обсудив меж собой этот вариант, дедушка приходит к неутешительному выводу: Нет! Старуха работать не будет!
В следующих трех катренах мы лишь наблюдаем абсолютно неудачные попытки деда как-то преломить ситуацию: попробовать вступить в брак с молодой особью. Всем своим поведением в этот момент дед напоминает хомяка, мечущегося по трехлитровой банке, в тщетной попытке своей вырваться наружу. Впрочем, предоставим слово самому деду:
Возьмешь молодую,
Она не полюбит.
Сидел-думал, думал, думал...
Она не полюбит.
..............................
А хошь и полюбит,
То ;  не поцалует.
Сидел-думал, думал, думал...
То – не поцалует.
..............................
А хошь ;  поцалует,
Отвернется, плюнет.
Сидел-думал, думал, думал...
Отвернется, плюнет.
  И вот здесь, придя к неутешительным для себя выводам, дед вынужден самому себе признаться:
Стало быть, жениться –
Дело не годится.
Сидел-думал, думал, думал...
Дело не годится!
Что ожидает деда? Он не успел завести детей в первом браке. Во всяком случае, в песне о них – ни слова. Во втором браке – он их тоже не заведет. Престарелый возраст деда позволяет с великой степенью вероятности полагать, что дед давным-давно утратил репродуктивную способность, способность к продолжению рода. Потенцию, проще говоря.       
В данном случае вариант с больной постелью и постепенным угасанием: без возможности не то чтобы в последний раз поесть, а просто – воды попить; где смерть представляется уже не смертью, а единственным чудодейственным средством от всех мучений сразу, является подарком судьбы.
Не хочется говорить грустные вещи, но получается, что дед прожил свою жизнь как-то не так, как хотелось бы. Не хочется говорить, что прожил он ее зря. И все, что смог для него сделать народ, это – сочинить шуточную песню.
В репертуаре Агафьи Лейкиной, известной тебе под именем Лидии Руслановой*, более восьми тысяч песен. Она все их помнит и даже может исполнить. Ее исполнение русских народных песен, вполне обоснованно, считают эталонным.
Поговаривают, что как-то раз у этой великой певицы спросили: А много ли в вашем репертуаре шуточных песен? И, немного подумав, Лидия Андреевна ответила: Ни одной!
В данной связи, мой милый мальчик, ты абсолютно прав: песня про деда – совсем Не шуточная, а скорее всего – плач по напрасно прожитой жизни!
Вот собственно, и все, что хотелось бы сказать о дедушке и о его попытке второй раз жениться. Тут и сказочке – конец! 
Раздались аплодисменты. В дверях стояла мама:
–А кто слушал – молодец! Коленька, какой у тебя благодарный слушатель! Алька! Ты чего-нибудь понял?
–Понял! Про песню. Что она – шуточная, написали по ошибке! Ура!
Рывком вскочив с кресла, Карпуха схватил черный фломастер и тщательно закрасил на пластинке со Старым дедом слово "шуточная".   
Папа встал, привлек маму к себе, крепко обнял и нежно поцеловал. Алька невольно залюбовался своими родителями. Какая красивая у него мама! Какой умный, заботливый у него  папа! И вообще, какие они оба хорошие и замечательные!
–Алька, ты чего – с открытым ртом? Закрой. А то галка влетит! – захохотал Николай Гаврилович.
–А пойдемте обедать! Я такой зеленый борщ приготовила. Пальчики оближите!
* * *
На следующий день Карпуха, тайком завернув в пакетик свое любимое пирожное, ближе к вечеру, показался во дворе. Дав подзатыльник Филимону (опять у Светки Величко мячик отбирает), Алька направился к бревну, на котором полупьяный Иван Федотович таращил на белый свет зенки свои, выцветшие от многолетнего употребления, исключительно внутрь, всевозможных растирок и примочек. Впрочем, Федотыч не брезговал никаким напитком, но больше всего уважал первач. За силу и чистоту.
Он уже было собрался идти домой, как вдруг увидел Альку.
–Тебе чего, постреленыш?
–Иван Федотович. Это – вам, – Карпуха несмело протянул сверток Федотычу, –  Вы такой несчастный!
Федотыч неспеша развернул пакетик:
–И с чего эт?
–Вам жениться надо!
–Во второй раз, что ли?
–Ну и что с того, что – во второй! Вы, главное, на молодой не женитесь, она любить вас не будет!
;Ну да! Что – да, то – да. Не будет, – согласился Федотыч, всегда трезво оценивающий собственную привлекательность, в любом состоянии души и тела.
–Старуха вам тоже не подойдет! Она работать не будет!
;Ух ты! Глянькося! Не будет! И в кого ты такой грамотный, постреленыш?
–Все говорят – в папу.
–В папу? В папу, эт – хорошо! В соседа, вот эт – плохо.
–Иван Федотович! Вам жениться надо на такой, чтобы и любила, и работала!
–Ишь ты! И любила, и работала! Ну, и де такую узять?
–Не знаю. Искать надо. Дядя, который в небе, так и сказал: Ищите и об..., орбя... найдете! Вот.
–Ишь ты! Дядя! Найдете, значит! Ну, бывай, постреленыш, пойду я, пошукаю. Оставалось у меня, где-то там, у калидоре, за шкапчиком... А за сладость – спасибочки! Только эт, не ем я ее. Да и Кузминишна моя – тожеть. Да ты где, постреленыш...?
Только сейчас Федотыч заметил, что уже минут пять, как  разговаривает он сам с собой. Альки и след простыл.
* * *
Собирая Карпухе чемодан, мама весело напевала немудреную песенку:
Из полей уносится печаль...
Внезапно она остановилась и с затаенной грустью взглянула на сына:
–Я буду скучать по тебе, Алька!
–Я вижу. Ты уже начала! 
–Олег! Не смей разговаривать с мамой в подобном тоне! – донеслось из комнаты напротив.
–Я тоже буду скучать по тебе, папа!
Карпуху отправляли в пионерский лагерь. 
...Прошлым летом Филимон показал Альке "одно место", где было много-много сгущенного молока в больших банках. "Одним местом" оказался подвал в пятиэтажке, на соседней улице. Всего-то, что надо было сделать: сорвать какой-то хлипкий замок с дощатой двери.
В общем-то, Филимон и сам смог бы... Но чего-то у него там, с замком, не заладилось. Не мог Филимон сорвать замок, как ни тужился. И тогда, с чувством великой досады и злобы на всех тех, кто эти замки придумал, он сказал Альке:
–Карпуха! Помоги дверь открыть. Тетка ключ потеряла!
–Какая тетка? Где?
–Да тут, недалеко! В одном месте...
–Счас, подожди. Ленку возьмем...
–Какую Ленку! Давай еще полдвора позовем! Там и так брать нечего...пошли!
...Когда спустились в подвал, Филимон подвел Карпуху к самой обычной, набранной из нескольких досок, двери, на которой висел самый обычный амбарный замок.
–Вот! Здесь.
–Это – что? У тебя тетка здесь живет?
–Ты че, совсем спятил? Подвал у нее здесь! Ключ она потеряла! Тетка пристала: открой, мол, Коленька, открой! А то картопля сгниеть! Ну, че ты стоишь? Помогай! – повиснув на вставленной, между дверью и замком, фомке, призывал на помощь Филимон.
–Колька! Ты применяешь слишком короткий рычаг. Здесь нужно нечто такое...подлинней...надо подумать...
–Че тут думать! Ломать надо!
–Да постой ты, Филимон! Филимон-неугомон. Подожди, я – сейчас.
Оценив на взгляд расстояние до противоположной стены, Карпуха начал кружить по подвалу, заглядывая во всевозможные, встречающиеся на пути, углы и закоулки. Через несколько минут он вернулся, держа в руках, прямую как спица, длинную железную палку шестигранного сечения. Это была, знакомая любому проходчику, бурильная штанга. И чего только не найдешь в Советских подвалах?
–Ну вот, может быть, это подойдет, – разговаривая сам с собой, Карпуха попытался вогнать штангу между замком и дверью.
–Ну, чего ты теперь стоишь? – обратился Карпуха к Филимону.
–А – че?
–Че-че, – передразнил Карпуха Филимона, –Помогай, давай! Там за углом ящик деревянный стоит. Тащи сюда!
Филимон потащился за ящиком. Когда он вернулся, Карпуха уже ухитрился вставить тяжеленную, для тринадцатилетнего подростка, штангу между дверью и замком.
–Тебя – только за смертью посылать! Ставь ящик вверх дном и залазь!
–Куда залазить?
–Ну, не на меня же! На ящик становись! Я придержу лом, чтобы он из зацепления не вышел, а ты хватай второй конец и тяни на себя! Понял?
–Да понял, понял, – буркнул Филимон, мысленно укоряя себя за то, что сам не догадался принести ломик подлинней.   
Содержимое вскрытого подвала не представляло собой ничего особенного. Тем не менее, Филимон, как настоящий хозяин, не стал долго рассусоливать, а по-быстрому стал укладывать все, что попадалось под руку, в большую матерчатую сумку. Налегал, в основном, на соленья. Для поддержания собственной работоспособности на должном уровне, Филимон мурлыкал себе под нос, не очень-то соответствующий ситуации, мотивчик: 
Журавли летят над нашей зоной,
Журавлям нигде преграды ; нет...
Обычно, подобные песни исполняют несколько позже, когда приговор уже оглашен, и заключенного доставляют непосредственно к месту отбытия наказания. Но Коля Филимонов, в свои пятнадцать лет, не слишком-то разбирался в уголовно-процессуальных тонкостях, справедливо полагая лишь то, что закон – тайга, а прокурор – медведь. Подобную премудрость быстро сумел ему втолковать старший брат его, Владимир, не лично конечно, а посредством писем, которые Филимон получал иногда, из местечка под названием Каменный Брод. Все конверты, в которых приходили письма, были помечены треугольным штампом с тремя загадочными буквами: ИТК.
В одном из таких писем, Володька написал  Коляну текст "каторжанского гимна", который в различных интерпретациях, с незапамятных времен гуляет по стране: от Соловков до Магадана. В письме брат Владимир настоятельно рекомендовал братану Коляну разучить текст гимна, потому как подсказывало вещее сердце Володьке, что скоро встретится с ним  Колян и, скорее всего, не в комнате для свиданий, а в бараке жилой зоны исправительно-трудовой колонии.
Филимон разучивал песню месяца три, но дальше первых двух строк дело не сдвинулось. Потом текст гимна куда-то затерялся и, что там делали журавли дальше, Филимон как ни старался, припомнить не мог. Так вот и жил, теряясь в догадках.
Вот и сейчас. Журавли в третий раз пытались пересечь воздушное пространство закрытого учреждения, но зависали где-то над барками.
;Вот, блин! Да как же там..., ; в четвертый раз погнал журавлей Филимон:
Журавли летят над нашей зоной,
Журавлям нигде преграды ; нет...
Карпухе надоело слушать заедающую Филимонову пластинку. Немного подумав, Алька решил помочь красивым птицам:
Помню, как ходила черепаха
Вместе с нами, строем, на обед!
В благодарность, журавли покачали крылами, облегченно продолжив путь свой.
–Филимон! Ты в чей подвал залез? – довольно таки поздно оценил ситуацию Карпуха.
–Да хрен его знает! Ты давай, лучше, помоги! Надо перенести это...
–Куда перенести?
–Да тут, недалеко! Есть одно место. Давай, помогай...
–Не буду я тебе помогать! ; Карпуха решительно направился к выходу.
Филимон заступил ему дорогу:
–А че? В мусарню побежишь? Стукач! На/ тебе!
Ловко увернувшись от удара, Карпуха схватил лежащую на полу фомку:
–Стоять!!! Уничтожу!!!
Филимон совету не внял. Следующий удар Карпуха парировал фомкой. Братан Колян заверещал блаженным матом:
–А-а-а! Сука! Руку поломал! Бо-ольно! Сука! Мама!  Мамочка-а-а!
Швырнув фомку под ноги орущего Филимона, Карпуха направился к выходу; на прощание обернулся:
–Еще раз такое услышу – уничтожу!
Прошло два месяца. В конце августа, одним прекрасным тихим вечером, в дверь квартиры №30 по улице Советской позвонил участковый Фетисенко Леонид Юрьевич. Папы дома не было; Алька догуливал последние дни перед школой, носился где-то в районе Красного уголка.
–Добрый вечер, Леонид Юрьевич! Вы по поводу Лидочки? Так у нее все хорошо, практически по всем предметам!
–Здрастуйте, Светлан Васильна! Спасибо за Лидочку,      но я до вас – по другому вопросу...
–Что случилось, Леонид Юрьевич? Может быть, чаю? – усадив незваного гостя на кухне, начала волноваться мама.
–Да какой уж тута чай, Светлан Васыльна! Я его у Хвилимоновых, сёдня, пыв-пыв – по самое горло напывся! Вот, Светлан Васыльна, почытайте. 
(Когда участковый волновался, он слишком уж сильно начинал налегать на ридну мову).
Леонид Юрьевич извлек из черной папки лист формата А4, на котором было что-то написано. Вооружась очками, Светлана Васильевна прочла следующее:
Объяснение.
Я, Филимонов Н.Н., 20 июня с.г. гулял по двору и никого не трогал. Внезапно на меня с кулаками напал Карпухин О.Н. и заставил взломать подвал по улице Ленина 325, принадлежащий Хрущевой У.Я., проживающей в этом доме, в квартире 43. После того, как я взломал замок, Карпухин О.Н. прогнал меня, больно ударив монтировкой. Что стало с продуктами, принадлежащими Хрущевой У.Я. я не знаю. Но думаю, что Карпухин отнес их Андреевой Е.Б.
С моих слов записано верно и мною прочитано...
–Что это, Леонид Юрьевич? Алька...с кулаками...напал! Бред какой-то. Что вы молчите, Леонид Юрьевич?
–Я ось думаю, Светлан Васильна, дыму ж без огня не бывает? Так, чи – ни?
–Что вы хотите этим сказать? Потрудитесь объяснить!
Из коридора послышался звук открываемой двери.
–Мама! Дай, пожалуйста, водички! Я еще чуть-чуть погуляю и сейчас же – домой! Хорошо?
–А вот хтось нам это сейчас и объяснит!
* * *
Через минуту, несколько бледный, Алька был поставлен пред светлые очи Леонида Юрьевича. С милицией, прямо на дому,  до сей поры Карпуха как-то не общался, тем более с таким, откровенно огромным экземпляром, как Фетис. Говорили во дворе о нем – разное. Но в общем-то, все сходилось к одному: ждать чего-нибудь хорошего от Фетиса, малолетней шпане, не приходилось. Впрочем, как и взрослой.
–Алька, расскажи нам, что у вас случилось с Колей?
–Да в общем-то, ничего особенного, мама.
–Карпухин! Ты давай, мне тут не ври! Ты замок на подвале у пенсионерки подломил?
–Да. Я.
–Продукты куды дел?
–Я ничего не брал! Я вскрыл замок и ушел.  Что было дальше – не знаю!
–Алька! Тебе что, есть нечего? – Светлана Васильевна распахнула холодильник, –Господи, да что ж такое творится! Алька!
–Мама! Я не брал ничего! Честное слово!
–Ну, эт предположим, я каждый раз слышу. Но решать чего-то надо! Кого из вас – паровозом пускать, а кого – так, за компанию!
–Леонид Юрьевич! Да что вы такое говорите?
–Шо говорю? А вот пусть он вам переведет, Светлан Васыльна! Пускай переведет! Грамотный хлопчик у вас! Я бы даже сказал: дюже грамотный! Я их как-то за гаражами подловил, так он там такие трели по фене выводил – уши вяли! Так попытался я было беседу провесть, куды там: Атас! Менты! И – врассыпную... 
–Алька, Леонид Юрьевич правду говорит?
–Ну, было разок. Филимон попросил объяснить ему смысл письма, полученного от брата Владимира...
–Хвилимон! Опять – Хвилимон! Да у ёго одна дорога: к брату Владимиру, на соседние нары! Ты-то куды лезешь, бисова дытына?
–Алька! Ни стыда у тебя, ни – совести. Рассказывай! Рассказывай все! Не смей мне врать!!! Господи! Да что ж такое творится!!! – мама готова была забиться в истерике, но присутствие участкового несколько ее останавливало.
–А ну, выйды звидсы, Карпухын! Выйды, тай щильно двэры зачины! Сидай у калидоре тай чекай!*
Карпуха отправился в указанное место.
На несколько минут в кухне повисло гнетущее молчание. Слышно было только, как всхлипывала мама. Участковый, налил стакан воды, поставил его на стол, перед Светланой Васильевной. Он терпеливо ждал, пока она придет в себя.
–Леонид Юрьевич, вы что-то хотели мне сказать? – спросила, несколько успокоенная, мама.
–Светлан Васильна. Вы уж не переживайте, так чтоб уж очень. Вы думаете што/, я вашего Альку не знаю? Знаю! Добрый хлопчик! Я бы даже сказал: дюже добрый! Хотя, и не брал он ничего из подвала того, будь он неладен!
–А кто же тогда взял?
–Да кто-кто! Хвилимон! Там и брать-то было нечего, а он взял, а все на Альку вашего свалил!   
–Да как же это так получается, Леонид Юрьевич?
–Так вот и получается, Светлан Васильна! Хвилимон по подвалам давно шурудил. Тащил все, что там лежало и стояло. Поймали его, наконец-то, с поличным: ведро картошки домой нес, посерёд ночи. Да в сумке там, банки-склянки. Там же дома у них – шаром покати. Голодные! Хертруда, пока жива была, они хотя бы, жрали чего-то. А теперь – шо? Двое пьють, трое спять. А бабка, та вообще, слепая. А старший – в Каменном Броду, остальных поджидает. 
–Что же теперь будет, Леонид Юрьевич?
–Да, ничёго не будет! Хвилимон, он по всем эпизодам раскололся. Тьфу ты, господи! Во всех кражах сознался. А вот с этой, где ваш Алька... уперся! Ни я, говорит и все тут. Карпухин это... И монтировкой его, значит. У Хфилимона там даже шрам какой-то на запястье имеется.
–Вы к чему мне это все рассказываете?
–Да я и сам не знаю, Светлан Васильна! Десять краж со взломом – за неполных три месяца! Десять! Зарегистрированных – десять! Вот и получается, что одну из них совершил ваш Алька! И в полном соответствии с действующим законодательством, против него надо возбуждать уголовное дело, по статье 144. Обстановка для Карпухина осложняется тем, что данное деяние совершено по предварительному сговору, группой лиц, а также – с применением технических средств. Это – в общих чертах.
–Леонид Юрьевич! Мы возместим!
–Да не в этом дело, Светлан Васильна! Возмещать, оно ж ведь, по любому придется...
–Мы накажем Альку! Обязательно накажем! Мы с Николаем Гавриловичем это дело так не оставим!
–Да знаю я как вы его накажете, Светлан Васильна! В угол поставите, и ботанику – в зубы: учи сынок, сочетай приятное с полезным. Вот он и сочетает, а потом подвалы выставляет, в строгом соответствии с наукой! 
–Может, отлупить его, Леонид Юрьевич?
–Лупить раньше надо было, когда он поперек лавки лежал. Теперь уж он – вдоль лежит. Поздно уж, Светлан Васильна! Теперь уж, как грится, пора сухари сушить.
–Неужели ничего нельзя сделать, Леонид Юрьевич?
–Сделать-то можно, Светлан Васильна. Да и одной кражей на моёй территории ; меньше будет...
–Леонид Юрьевич, вы сегодня ужинали? Может быть, мы все вместе поужинаем...
–Да погодите вы, Светлан Васильна! – плотоядно глядя на холодильник, заерзал на стуле участковый, –Давайте, мы с подвалом разберемся вначале... Ой, прям беда с этой работой: крутисси весь день, как белка в колесе... Пожрать некода! Короче, я вам ничего не говорил... Но хозяйка этого подвала, Хрущева У.Я., единственное чего просит, так эт чтоб ей награбленное вернули, значит... Ну, эт вы сами там, договоритесь... Ну, и еще, чтоб замок поменяли... напару с дверью. Вот тогда она заявление заберет ввиду того, что ничего не было!
–Спасибо, Леонид Юрьевич!   
–Светлан Васильна, ишо кой-чего мы забыли... Давайте-ка сюды этого взломщика, буду среди него воспитательную работу проводить! Вы главное, не встревайте. Надо чтобы он хорошо представил, какая участь его ожидает, ежели он свое это занятие не бросит!
Конвоируемый мамой, Карпуха был доставлен на кухню. Наклонив голову, красный от стыда, он терпеливо ждал своей участи.
–Карпухын! Ты сечас мене усе расскажешь. Усе, как оно було. Я слухаю, могёшь начинать!
–Леонид Юрьевич! Я больше не буду! – проникновенно, как только мог, заблеял Алька. 
–Карпухын! Это не ответ! И вообще, сдается мне, шо дуришь ты мне мозги, мылый хлопчик! Иде продукты из подвалу?
–Леонид Юрьевич! Я не брал! Честное слово: не брал!
–Зачем подвал подломил?
–Колька попросил... Я не подламывал*... Мы шестигранник сверху вставили... Так – удобнее...
–Вот вам, пожалуйста, Светлан Васильна! Ботаника – у действии! Наука на службе людей! 
–Ну, а что же вы хотели, Леонид Юрьевич! "Наука и жизнь" – любимый Алькин журнал...
–Светлан Васильна, я вас попросил... Карпухин, ты б скворечник лучше построил, что ли!
;Да, строил уже! Скучное это дело, Леонид Юрьевич...
–А по подвалам шурудить, значит – веселое?
–Леонид Юрьевич! Если бы я знал, что Колька врет, я бы никогда не стал ему помогать. Тем более, воровать! Простите меня, пожалуйста! Я больше не буду! – предательские слезы потекли по Алькиному лицу.
–Простите... пожалуйста... больше не буду! Короче так! Счас ты мне подпишешь подписку о невыезде, что значит, ты предупрежден, что после школы – сразу домой, и во двор – ни ногой! А в следущий раз – прямиком у тюрягу, пайку отрабатывать, рукавицы людя/м шить! Задаром – шить! Будет тебе там и наука, будет тебе там и жисть! Вон с глаз моих!!!
Когда участковый, после сытного ужина, прощался с  гостеприимной хозяйкой, уже на лестнице, подобревший, он сказал:
–А вообще то, Светлан Васильна, было бы неплохо, если бы на следующее лето, вы бы его куды-нибудь послали... В пионерлагерь, что ли. Все знаете, как-то спокойней мне будет! Да и опять же: солнце, воздух и вода... В общем, подумайте!
* * *
Пионерский лагерь "Дружба" радушно встретил Альку в строгом соответствии с Распорядком дня: подъем, зарядка, завтрак...и так – вплоть до самого отбоя. Шортики, белые рубашечки, красные галстуки.
Раз-два! Три-четыре!
Три-четыре! Раз-два!
Кто шагает дружно в ряд?
Пионерский наш отряд!
С подобной развеселой галиматьей, именуемой речевкой, пионерам было предписано передвигаться строем по заранее намеченным маршрутам: в столовую, на пляж, в туалет, а также по другим, предусмотренным Распорядком дня, точкам посещения.
Дабы как-то разнообразить жизнерадостную лагерную действительность, Карпуха очень скоро предложил двум своим новым дружкам: Сашке Мельниченко и Сереге Куцемилову поиграть в индейцев. А – что! Индейцы – народ интересный, своеобразный, а главное, гордый и независимый! Один Гойко Митич* чего стоит! А как он стреляет! А какой ловкий! Одним словом: Чингачгук! 
Очень скоро честной компании надоело прыгать с ветки на ветку под палящими лучами солнца. Взятые в плен бледнолицые не могли толком рассказать, где у них штаб, какова численность отряда и многое другое, что позволило бы составить более полную картину о подлых завоевателях прерий, для их дальнейшего уничтожения. Нужно было срочно поворачивать деятельность индейцев в некое новое русло, дабы они не начали уничтожать завоевателей прерий безо всякой картины.
Решено было строить ловушку на кабана. В духе Фениморовских* традиций, на звериной тропе, была тайком выкопана яма, соответствующая размерам потенциального хряка. Были предусмотрены также все меры для того, чтобы кабан, до поры до времени, не заметил ловушку, в противном случае он, никоим образом, не захотел бы в нее попадать. 
В поисках звериной тропы – мучались недолго. Тропка к туалету, расположенная сразу за корпусом, представляла собой верный, беспроигрышный вариант. В корпусе спали мальчики первого отряда; их предпочитали держать подальше от остальных, даже уборную им срубили отдельную. В тот вечер троица улеглась спать, хитро переглядываясь и посмеиваясь, неизвестно ; чему . На лагерь опустилась короткая летняя, душная ночь.
Ближе к утру, когда звезды на небе начинают бледнеть, а всевозможная домашняя скотина начинает требовать завтрак, пионерский лагерь "Дружба" огласился душераздирающим звериным воплем: ...ТВОЮ МАТЬ!!!
Директор пионерлагеря, Трандафилов Эдуард Петрович, возвращаясь от Старшей пионервожатой Эммы Константиновны Кац, дабы не дискредитировать собственную даму сердца, решил, как обычно, идти к своему домику не по центральной аллее, а чуть левее: за спальным корпусом первого отряда... Никто и предположить не мог, что ловушка на кабана сработает так быстро.
В то утро весь личный состав пионерского лагеря "Дружба" был выставлен вкруг флагштока, в каре, на плацу. Трандафилов Эдуард Петрович, точь в точь как Гитлер после неудачного покушения, с подвязанной к шее, на черном платке, трясущейся рукой, нервно расхаживал перед выстроенными, в одну шеренгу, мальчиками первого отряда:
–Я в который раз спрашиваю: какая гнида выкопала яму на тропинке!? 
Шеренга, в который раз, ответствовала гробовым молчанием.
И тогда директор пионерлагеря обратился к бледнолицему составу с гневно-пламенной речью. Речь его, вкратце, свелась к тому, что в то время, когда все нормальные Советские дети, готовясь к школе, набираются сил и здоровья, другие, не совсем нормальные дети, роют ямы посеред дороги! В дальнейшем течении речи, оратор несколько раз подчеркнул, что в тот момент, когда все нормальные Советские дети пойдут купаться и загорать, мальчики первого отряда пойдут закапывать яму на тропинке, ведущей к туалету, а также помогут завхозу Потапычу выносить за свиньями навоз! Как и положено истинному индейцу, директор в конце речи произнес: "ХОУ", что означало: "Я все сказал и к сказанному добавить нечего"!
Но кое-что, в тот раз, он все-таки не сказал. Сущую малость. Директору пионерлагеря надо было, всего-навсего, сказать Альке большое человеческое спасибо за то, что это именно Алька уговорил Разящую Стрелу (Серега Куцемилов) не устанавливать в яму острые колья, как того требовали методические указания по установке ловушек на кабанов.
* * *
В конце августа Карпуха нежданно-негаданно загремел в командировку. Будучи специальным корреспондентом "Молота"*, он имел разъездной характер работы, и начальство имело полное моральное право приподнять его среди ночи, выдернуть из Ленкиных объятий и послать – хоть к черту на рога.
Истинным коньком специализации двадцатичетырехлетнего  Карпухи можно было считать криминал и все, что с ним было связано. Лихие журналистские расследования, выходившие из под его пера, не раз заставляли главного редактора задуматься, а тот ли человек нужен его газете, коим являлся Карпуха,  а не лучше ли было бы убрать его подальше с глаз? Но время шло, Карпуха по-прежнему работал, а вопросы – по-прежнему висели в воздухе.
Еще будучи студентом РГУ, Карпуха как-то незаметно перебрался в Ростов, где вначале жил один, а потом перетащил туда свою жену: Ленку, теперь уже – Карпухину Елену, первую красавицу в своей возрастной категории.
Борис Тихонович был рад за дочь, потому как считал Карпуху настоящим мужиком, и на все выпады Виктории, любимой жены своей, с которой они прожили душа в душу что-то около тридцати лет, несмотря на ее ангельский характер, отвечал:
–Ну, подумаешь, гандоны с водой на голову бросал. Несмышленый был. Ты же не знаешь, чего я в детстве людям на головы сбрасывал. А что в армии не был, так это вообще, прекрасно! А на хрена мне зять – калека? Он же куда б сунулся? В Афган. А больше ж – куда? Некуда! Хорошо, что Гаврилыч его в университет заманить сумел. Пусть уж лучше брехуном побудет, нежели – покойником... Есть там еще чего налить, Виктория Павловна?
–Тебе бы только жрать! На! Алкоголик! Мало мне мужа-пропойцы, так теперь еще и зятек-брехунок на мою голову свалился! Паразиты!!!
* * *
В этот раз ехать надо было на так чтоб далеко: в город Новочеркасск, считай, что – под боком. Да и убийство случилось там, на первый взгляд, самое банальное: один трезвый мужик застрелил другого – пьяного. Можно было просто созвониться с кем надо, узнать фамилии фигурантов, и дело – в шляпе, статейка готова. 
Но в этот раз на территории Ростовской области произошло нечто из ряда вон выходящее. В общем-то, случалось подобное и ранее, имело место, так сказать, но как-то не выходило за границы региона свершения, а уж попасть на газетные полосы – да ни в кои веки! Но, сейчас, в пору перестройки и гласности, когда наружу поперло новое мы/шление, нельзя было ни в коей мере умалчивать о подобном деянии. Тем более, что понять его можно было исключительно с точки зрения казака либо казачки, которые за собственный обмылок готовы перегрызть горло любому, исключительно в прямом смысле!
27 августа, в среду, поздним вечерком, подгулявший Борька Яшин брел себе, по ночной окраине, к собственной хибаре. Воспоминания прошедшего дня бередили душу, Борьку распирала какая-то радость! Вот именно, что – какая-то. Припомнить причины этой радости Борька был не в силах, да особо и – не старался.
А чего – грустить? День сложился удачно: пара ведер зерна, экспроприированных с элеватора, вот вам и – литр! Сережка Югай с дежурным рублем в кармане. Вот вам и – четыре кружки пива! Да не какого-нибудь, а знаменитого Жигулевского, Шахтинского пивзавода. В общем-то, ни хрена у них в Шахтах нету, окромя этого пива. Поговаривают, чех у них там, на пивзаводе, главным технологом. Ну, а бабы... Хм! Бабы и у нас имеются, не хуже, чем в Шахтах! Они тут у нас со всей округи, области значит, отираются. Недаром наш Бирючий Кут* городом студентов зовут! Одно слово: ученье – свет.
Рассуждая подобным образом вслух, Борька практически на автопилоте, завернул в свой проулок. Вот она, его мазанка, отсвечивает белесым пятном под яркой луной.
Привет тебе, родная хата –
Приют, навеки, дорогой!
Ого! Ну вот, пожалуй, и дошел! Нет, с пьянкой надо чего-то решать. Определенно, решать!
* * *
На углу проулка, за высоченным каменным забором, высился двухэтажный особняк Евгения Мартыныча Кубатого. Славный был сад у Евгения Мартыныча. Унавоженный. Деревца там, всякие, колирование, привой-подвой (в этом деле главное, ничего не перепутать).
Крепким хозяином был Евгений Мартыныч. За садом пуще глаза следил, а по ночам помогали ему в том два волкодава с купированными ушами и хвостами. Спускал их на ночь с цепи Евгений Мартыныч, и только высоченный забор не позволял двум свирепым кобелям вырваться на оперативный простор и порезвиться от души. 
Внутри двора располагался добротный гараж, в котором стоял новехонький ГАЗ 2410 – последнее детище Горьковского автозавода, с типом кузова седан, выкрашенным в респектабельный черный цвет, и с багажником объемом в 500 литров.
Сразу за гаражом, в кирпичном сарае, за надежно запертой дверью, похрюкивали сытые поросятки, а в огороженных, сеткой Рабица, загонах гоготали гуси и кудахтали куры. Хорошей сеткой были обнесены загоны, оцинкованной. Не поржавеет такая сетка лет 20-25.
А какой чудный огородик имел Евгений Мартыныч! Ведь это ж летом петрушка, лучок всякий, огурчики-помидорчики.  Ведь это ж все – свое! Ведь это ж никуда бежать не надо, ни на какой базар, где за все это дерут втридорога! А драть Евгений Мартыныч и сам умел: и втридорога и поболее. Никто в округе не мог припомнить, чтобы Кубатый позволил кому-нибудь, когда-нибудь, взять у него что-нибудь задаром. 
Таким образом, по всему было видно: уважаемый человек Евгений Мартыныч, справный. Вот только почему-то вся округа называла его ЖАБОЙ. И не совсем понятно это было Евгению Мартынычу. За что ж с ним так-то? Коль все у него обихожено, и копейку он считать умеет, не то что некоторые. И дом у него – полная чаша. Так что теперь, сразу – жабой называть? А жаба – что? Такая ж божья тварь, как и все прочие. Противная немного, это – да! А так – ничего, очень даже полезное животное! Видать, от зависти люди так говорят! Жадные до чужого добра пошли людишки! Тут глаз да глаз нужон! А то не ровён час...
Вот это самое "не ровён час" и будило его частенько посередь ночи, и шел Евгений Мартыныч проверять свое справное хозяйство: послушать как свиньи хрюкают да куры во сне квохчут. А то вдруг, не приведи Господи, заснули его верные собачки или, того хуже, отравили их какою отравой супостаты, и – остался садик без охраны!
На этот случай брал с собой Евгений Мартыныч ружьишко. Благо, стояло оно в изголовье кровати, то есть всегда под рукой было: ТОЗ-34, под охотничьи патроны двадцатого калибра. Имело оно прекрасный баланс, хорошую прикладистость и высокую кучность боя. Комплектовалось – оптическим прицелом, но по здравому рассуждению Евгения Мартыныча, ни к чему ему был этот прицел, так – баловство одно, чтоб значит подороже продать, разорить трудящегося. Евгений Мартыныч и так, безо всякого прицела, разносил в пух и прах юбилейный рубль, с расстояния 50 метров. Не свой рубль – нет! Ваш – пожалуйста!
* * *
Когда Борька проходил мимо дома Кубатого, у Евгения Мартыныча, несмотря на поздний час, в крайнем окне, за плотно занавешенными шторами, теплился свет.
–Не спит, жаба, яблоки пересчитывает! – выругался вслух Борька и, закурив, продолжил внутреннюю дискуссию: сам с собой:
–И вот скажи ж, ты, чего человеку надо? Ведь, сука, снега ж зимой не выпросишь у этой, бля, жабятины! Чтоб ты сдох! Козел!
Пожелав, таким образом, соседу спокойной ночи, Борька нетвердой походкой устремился далее по курсу, к собственной хибаре. Но кое-что заставило его задержаться.
Во дворе у Евгения Мартыныча росла груша. Лесная красавица. Такой вот, западноевропейский осенний сорт. Дерево сильнорослое, с плодами крупными, красивой формы. Росло оно в углу двора, и раскидистая крона его, большей частью, свешивалась за забор, нависая над уличным тротуаром.
Отражая тусклый свет фонаря, тонкая кожица груш распространяла вкруг себя золотисто-желтое сияние, сдобренное духмяным запахом спелой сочной мякоти. Яркий нарядный румянец, которым славится Лесная красавица, придавал грушам некое сходство с румянцем стыдливой девки, покрасневшей от через чур смелого мужского взгляда.
–Ого! А че он их не снял-то? – спросил сам у себя Борька, остановившись под нависающими ветками, –Ну, и хрен на него! Счас я...
С этими словами Борька подпрыгнул и сорвал грушу. Тающая сочная мякоть так и брызнула соком из под пальцев.
–Ого! А спелая-то какая! Мать моя – женщина...
Борька отхватил зубами от груши кусок побольше, но проглотить не успел – сзади, один за другим, раздались два выстрела.
Евгений Мартыныч, помня о том, что стрельба из двуствольного ружья залпом категорически не приветствуется заводом-изготовителем, стрелял дуплетом по давно отработанной схеме: после первого выстрела моментально переносил палец на второй спусковой крючок и снова – жал. Со стороны казалось, что выстрелы сливаются практически в один.
–Сколько раз можно твердить одно и тоже: не воруйте груши, не ваши – они! Так – нет же! Что ж ты дерево-то ломаешь? Прыгаешь на него, равно как обезьяна! А ты его ро/стил? Ты его поливал? – зайдя во двор, начал Евгений Мартыныч излагать свою диспозицию подбежавшим волкодавам, –Тебе бы только брюхо себе набить! Что за народ?
Продолжая жаловаться на превратности судьбы, он преломил ружье, дабы извлечь из стволов, ставшие бесполезными, гильзы. Ахнул:
–Да чтоб тебе повылазило! Опять жаканами* зарядил! Солью надо бы. А то так, если лазить зачнут, никаких денег не настачишься! Ну, ничё, ентого надолго отвадил! Спать надоть по ночам, а не на чужое добро зариться!
Евгений Мартыныч отвадил Борьку навсегда. Рано утром, в четверг, какая-то тетка, направляясь на работу, с диким криком, обнаружила лежащего навзничь Борьку с куском груши во рту. По лицу Борьки, заползая в рот, деловито сновали большие зеленоватые мухи. Отброшенная в сторону, посиневшая рука сжимала надкушенную Лесную красавицу.   
* * *
Как только в редакцию "Молота" поступил надлежащий телефонный звонок, главный редактор печатного органа Ростовского обкома партии незамедлительно вытащил Карпуху из теплой кровати:
–Карпухин! Спишь?
–И вам – здравствуйте, Михал Терентич! Я, между прочим, со вчерашнего дня – как бы в отпуске. Нет меня в Ростове! В Одессе я! Посадку ожидаю. На белый-белый пароход! Ту-ту...
–Вот именно: как бы! Потом догуляешь... Сколько сейчас там на твоих?
–Жутко рано: десять тридцать...
–Короче! Через полчаса жду тебя в своем кабинете.
В трубке раздались гудки отбоя.
Минутой позже в дверь постучали.
–Да заходи, мама! Тут все – свои!
–Алька, Леночка! Доброе утро! Уже – не спите? Что вам приготовить на завтрак?
–Главного редактора! В собственном соку!
–Алька! Зачем ты так про Михаила Терентьевича!
–Мама! Ну что ты! У них – любовь! – засмеялась Ленка.
–Вот именно, любовь! Большое светлое чувство! Я только что, всех вас, вместе с папой, на его променял!
–Что случилось, Олег? –  в дверях возник папа.
–Да мне тут твой бывший одногруппник только что нашептал, что я с вами по морю-окияну не пойду!
–Ты можешь выражаться яснее, Олег!
–Ну, куда уж яснее, папа! Сейчас зашлет он меня в какой-нибудь Заколдобинск, драку двух пьяных дедов расписывать. Для того и вызывает! И будет мне и море, и  белый пароход, и хорошо начатый отпуск!
–Как же так, Алька? Нам сегодня вечером надо выезжать!
–Да знаю, мама, что – сегодня вечером...
–Коленька! Ты сейчас же позвонишь Михаилу Терентьевичу, чтобы он послал кого-нибудь другого!
–Мама! Не надо так уж плотно вникать в мою работу! Я уж как-нибудь сам!
–Я без тебя никуда не поеду! – Ленка бросилась Карпухе на шею.
–Леночка! Ты поедешь с мамой и папой! Ну, ты же сама этого хотела, милая моя девочка! Так зачем отказываться в самый последний момент?
–Я никуда без тебя не поеду!!!
–Ты главное, не волнуйся, Леночка! Ты о будущем думай! – Карпуха погладил Ленку по, чуть заметному, животу.
–Да не расстраивайтесь вы раньше времени! Может, мне и ехать никуда не придется! Короче, поглядывайте на телефон. Я скоро позвоню! Будем действовать по обстановке. О! Я не успеваю. Сейчас он из меня харакири будет делать.
–Олег! Харакири делают кому-то, а не из кого-то.
–Спасибо, папа! Ты всю жизнь заботился о моем образовании! И чего бы я без тебя делал! Ума не приложу!
* * *
Получив от Главного нагоняй за двухминутное опоздание, Карпуха по-быстрому вник в суть дела. А вникнув – помрачнел:
–Этот козел еще жив?
–Это, смотря кого ты считаешь козлом, Карпухин! По мне – так и второго – расстрелять на центральной площади безо всякого суда и следствия!
–Во-во. И напхать ему, перед тем как, полну задницу груш! А Яшин-то чем вам не угодил, Михал Терентич? Вроде, за правое дело пострадал?
–На, почитай на него...штрихи к портрету героя! Мало какая, уважающая себя тюрьма согласится принять такого сидельца!
–Ого! Проходил по делу банды Филимонова! Тоже мне – банда! Пять отморозков три ларька подломили, как любил говаривать один мой знакомый участковый...  Кражи, грабежи, тяжкие телесные... Это уже – интереснее... Тридцати трех лет... Ого! Ты глянь, как его вовремя Господь к рукам прибрал! Интересно, для чего ему Яшин Борис Михайлович ТАМ понадобился?
–Карпухин, хватит шутки шутить! Что писать будем?  Думаю, надо – что-нибудь современное, в духе времени! Не замалчивать отдельные недостатки, имеющие место быть. Осветить, так сказать, в духе перестройки. Это – надо же! За грушу – застрелить! Дожили!
–Поделом вору и груша... Хотя, наказания без вины... Михал Терентич, может чего-нибудь в эзотерическом стиле? Типа: Ну что, друже, скушал грушу? Или, скажем: Охрана садов. Проблемы. Поиски. Решения...   
–Да перестань, ты, ржать, Карпухин! Дело – серьезное! Планируется выездная сессия суда. Статья должна быть соответствующая! Ты меня понял?
–Так давайте, я вам прямо здесь ее и напишу. Чего переться за семь верст – киселя похлебать? 
–Нет! Поезжай! Там – зайдешь в горком, отметишься! Обойди соседей этого Кубатого, ко вдове, Яшиной, загляни... В милицию, само собой, зайди, побеседуй... Ну, со всеми... Ты ж у нас без мыла в... любое место залезешь.   Потом, когда статья у меня на столе будет, поезжай в отпуск, набирайся сил и здоровья! Успеешь ты на свой пароход! Ну, чуть-чуть без тебя поплавают. Присоединишься к ним в Ялте, ну или, в Новороссийске. Это вообще, под боком совсем.
–Михал Терентич! А вы в курсе, что по морю не плавают, а ходят?
–Ты еще здесь? – оторвавшись от изучения каких-то бумаг, Главный устремил на Карпуху откровенно удивленный взгляд.   
* * *
Карпуха опоздал минут на двадцать. Белый пароход неспешно отшвартовался от тридцать четвертого причала, в десять вечера. Карпухе только что и осталось – наблюдать, сквозь стеклянную стену Новороссийского морвокзала, за уходящими вдаль яркими кормовыми огнями.
Впрочем, кое-кто из опоздавших пассажиров, в отличие от Карпухи, смог преспокойно остановить лайнер цвета белоснежной мечты. На выходе из ворот порта главные двигатели парохода были неожиданно застопорены. Вслед уходящему судну приблизился катер. С правого борта парохода спустили парадный трап. На борт поднялся один человек! Всего – один. Но – какой человек! В руках у него был портфель, а сам он был начальником управления КГБ по Одесской области. Своим поступком генерал-майор Крикунов показал всем окружающим, что для него, даже в мирное время, не существует таких понятий, как ждать и догонять.
Сидя в морвокзальном ресторанчике, Карпуха начал строить планы преследования уходящего парохода. Потягивая кофе с коньяком, он извлек из кармана кожаной куртки неизменную спутницу свою: шариковую авторучку. Открыв блокнот на чистой странице, Карпуха занялся в общем-то, несложным расчетом.   
Итак, 31 августа пароход будет в Сочи, в девять утра. Там он простоит до шести вечера. Получается, что где-то в семнадцать ноль-ноль надо быть на соответствующем причале в Сочинском морвокзале.
Теперь заглянем в расписание круизного рейса. Так, расстояние по морю между Новороссийском и Сочи составляет 115 морских миль; переведем это в привычные километры... получится 185.
Согласно все тому же расписанию, пароход будет в пути 11 часов. Таким образом, эта плавучая посудина будет развивать, в среднем, семнадцать километров в час. Что-то маловато для ее паспортных шестнадцати узлов. Хотя, куда ей, собственно, торопиться? Круиз все таки, а – не регата.
Расстояние от Новороссийска до Сочи по дороге составляет 296 километров. Так, что у нас выйдет, если на автобусе? Ну, пусть шестьдесят км в час... Порядка пяти часов. Ну, остановки там, в пути. Еще часа четыре накинем. Итого девять. А когда он поедет? Да кто ж его знает! Что-то в этом варианте – не совсем устраивает.
А вот Ракета али Комета*...? А чего тут, собственно, считать! Вот оно, расписание! Расчетное время в пути 3 часа 20 минут! Ого! Так, пожалуй, не они меня, а я их в Сочи поджидать буду. Пожалуй, за это стоит выпить!
–Официант!
–Чего изволите-с?
–Сто – коньяку, а также – шоколадку!
Разочарованный официант поплелся выполнять заказ.
–Так! Сейчас, самое главное, не засидеться в сем гостеприимном кабачке-бардачке, – подумал Карпуха, поймав на себе томный взгляд портовой проститутки.
–Что у нас там со временем? Начало двенадцатого...или как любит говаривать папа, двадцать три одиннадцать!
Щелкнув авторучкой, Карпуха хотел положить ее обратно во внутренний карман куртки, но внезапная острая боль в сердце скрутила его вдруг в три погибели. Так и просидел он в кресле минут пять или десять, обездвиженный, стараясь как можно реже дышать.
Подошедший официант поставил заказ на стол и завел свою излюбленную песню:
–Может быть, еще чего-с?
Карпуха начал приходить в себя; вытащил из кармана пятерку, бросил на стол:
–Столько хватит?
–Вполне-с?
–Исчезни!
Опрокинув стопку залпом, Карпуха встал из за стола и какой-то изменившейся походкой, ставшей внезапно старческой, пошел обратно к стеклянной стене морвокзала. Никогда прежде у Карпухи не болело сердце. Он просто-напросто не знал, где оно вообще у него находится.
* * *
19 сентября, после того как второй водолаз не смог выбраться из под завала, решением Правительственной комиссии поисковые работы на затонувшем пароходе были прекращены. Белоснежный лайнер нашел свое последнее пристанище на глубине 47 метров, в Цемесской бухте. В качестве контрибуции за долгую службу людям, он оставил в своем чреве 64 человека. Навсегда. Остальных, числом около четырехсот, удалось достать и предать земле.
Все это время Карпуха находился в некоем сумеречном состоянии, близком к сумасшествию. С ноля часов 1 сентября вся его прежняя жизнь была крест на крест перечеркнута, даже не двумя, а четырьмя кровавыми чертами: мама, папа, Ленка с не родившимся ребенком...
Карпуха смутно помнил, как поначалу, в состоянии тупого оцепенения, вместе со множеством людей, он стоял возле стеклянной стены морвокзала и смотрел в сторону мыса Дооб, вблизи которого пару часов назад прошел красавец-лайнер и где, спустя некоторое время, люди начали бороться за свою жизнь, в воде, среди сотен таких же людей, где многих из них судьба также разлучила с родными и близкими.
Вой и плач витали над стеклянной стеной морвокзала! Начали прибывать первые спасенные, мокрые, перепачканные краской и мазутом. Перепуганные и усталые, они не могли толком ничего рассказать. Доставляли спасенных обратно к тому же, тридцать четвертому, причалу, где их встречали бригады медиков и ментов. Каждый доставленный проходил регистрацию. Однако у многих спасенных в море остались родственники и друзья. И от этого многим спасенным становилось только хуже, несмотря на все старания многочисленного медицинского персонала, собранного по тревоге со всей округи.
Переполненный всевозможными службами, пассажирами и просто праздными зеваками, Новороссийский морвокзал напоминал растревоженный муравейник. Как всегда бывает в подобных случаях многие бегали, суетились, но все как-то, без толку . Никто не обладал полной картиной происшедшего. А может быть, обладал, но не хотел сообщать?
А картина вырисовывалась следующая: в двадцать три двенадцать, на выходе из Цемесской бухты, белоснежный пароход, на борту которого имелось более тысячи двухсот человек, был протаранен под прямым углом, сухогрузом, на борту которого имелось более двадцати восьми тысяч тонн ячменя. В результате столкновения образовалась пробоина размером около девяноста квадратных метров. Через 6-8 минут после столкновения, имея крен на правый борт около шестидесяти градусов, белоснежный пароход полностью ушел под воду!
Капитан "нашкодившего" сухогруза сделал все, что мог: в ноль часов (!) 1 сентября он доложил капитану порта, что мол, белый пароход отправлен туда, куда ему собственно,   и –  дорога: на морское дно. Потому как, ни для кого в Черноморском пароходстве, исключая простых смертных, конечно же не было секретом, что еще в начале лета лайнер белоснежной мечты был вообще признан негодным ни к эксплуатации, ни даже – к ремонту. Но судно приносило денежку, и – неплохую денежку! Поэтому было решено дать этой ненадежной плавучей посудине порезвиться на морских просторах в последний раз: пятого сентября, по прибытии из круиза, корабль должен был отправиться на слом. Капитаном корабля  был человек, которому за тридцать лет службы на флоте было присвоено почетное звание "Лучший капитан Черноморского пароходства".
Капитан сухогруза был мужиком попроще. Звезд с неба не хватал, но правила движения знал хорошо. В общем-то, правила эти, хоть для моря, хоть для суши, очень даже схожи. В строгом соответствии с этими правилами, пароход обязан был уступить ему дорогу. У парохода была банальная "помеха справа". Но, по всей видимости, для Лучших капитанов Черноморского пароходства правила неписаны. Лучший капитан предпочел вступить в переговоры с капитаном сухогруза. При посредничестве берегового поста регулирования движения судов, Лучший капитан договорился о том, что сухогруз уступит ему дорогу. Иначе говоря, один капитан предложил нарушить правила маневрирования, а другой капитан и береговой пост согласились на это. Но Лучший капитан упустил из виду одну деталь: против его шестидесятилетнего ржавого корыта был выставлен балкер – тот же сухогруз, но заметно отличающийся от обычного – более высокой прочностью.
А дальше случилось то, что случилось. Оба капитана вручили бразды правления судами своим помощникам и удалились по своим каютам, отдохнуть от дел праведных. Справедливости ради, стоит отметить, что минут за пять до столкновения, капитан сухогруза все таки соизволил подняться на мостик и дать "малый назад", потом "средний" и тут же "полный назад". Но было поздно!
В результате, капитану сухогруза представилась редкая возможность посмотреть на печальный результат дела рук коллективных: нос балкера, как ножик в масло, со всего маху вошел в правый борт парохода. После удара, пароход еще проковылял по инерции метров 900 на юго-восток и лишь потом, в полном соответствии с физикой дырявого таза, исчез в морской пучине.   
Через несколько минут, на месте крушения, среди множества предметов и обломков, барахталось около восьмисот человек. Получив команду спасать людей, сухогруз малым ходом проследовал в район аварии. Подобрав из воды кое-чего по мелочи: 36 человек и одного покойника, сухогруз, с чувством выполненного долга, проследовал к причалу №34. На месте катастрофы, собранные по тревоге, оставались спасать людей еще 63 плавединицы.
* * *
19 сентября Карпуху покинула последняя надежда.
Вначале он искал своих любимых среди живых. Умело пользуясь служебным удостоверением спецкора, он стал чуть ли не своим в доску парнем не только на тридцать четвертом причале, но и в Новороссийском морвокзале. Все, практически все, живые спасенные, прошли через его руки. Он заглядывал им в глаза, тормошил, кого можно было тормошить, и – спрашивал, спрашивал, спрашивал. Нет! Не знаем! Никакой красивой блондинки в обществе бальзаковской брюнетки и седовласого моложавого мужчины никто не видел!
Карпуха лично просматривал списки зарегистрированных спасенных. Может быть, мама с папой и Ленкой каким-то образом проскочили мимо него? Нет! Никого с фамилией Карпухин не было в списке живых!
Когда живые закончились, Карпуха, пропьянствовав сутки напролет, принялся искать среди мертвых. Он осматривал все трупы и фрагменты, поднятые со дна, но ни в одном из останков не смог опознать маму, папу либо Ленку. Другие, более удачливые, если так можно выразиться, люди забирали останки родных и близких, а Карпуха каждый раз вынужден был снова и снова смотреть на остатки бывших людей. В конце концов, он принял участие в жутком действе в последний раз. Больше доставать никого не стали!
Мир праху Вашему, невинно умерщвленные! Тяжелым и страшным был Ваш последний час! Да простит Вам Господь прегрешения Ваши! Да сохранит он светлые имена Ваши в памяти родных и близких! Вечная память!      
* * *
С самого начала поисков Карпухе удалось уговорить свою тещу не приезжать в Новороссийск. Мол, ситуация сама по себе – хуже некуда, да и возраст ваш, Виктория Павловна... а здесь такое творится! Когда возникнет необходимость, тогда и приедете.
На самом деле Карпуха поступил таким образом с одной-единственной целью: он категорически не хотел видеться с тещей. Отношения между ними не складывались никогда и, в теперешней ситуации, Карпуха оставил тщетную надежду, что они когда-либо сложатся впредь.
Что способствовало подобной конфронтации, Карпуха вряд ли смог бы сказать одним словом. Скорее всего, это была совокупность неких отдельных личностных качеств, отдельно взятых тещи и зятя, которая довела их от плохо скрываемой антипатии до открыто выраженной вражды.
Все критерии мировосприятия тещи смогли бы уместиться, пожалуй,  в одном большом, обязательно – качественном, чемодане, набитым денежными знаками. Желательно, чтобы чемоданов таких было два, а денежные знаки – исключительно в твердой валюте!
Работала теща продовольственным завскладом. Начиная с того момента, когда она впервые, восемнадцатилетней девчонкой, переступила порог центральной продовольственной базы Управления Рабочего Снабжения, в течение тридцати лет она верой и правдой тащила со "своего склада" все то, что представляло маломальский интерес на предмет дальнейшей реализации. А вот интерес, в этом плане, для нее представляло – ВСЕ!
Эффектная грудастая шатенка, с несколько вульгарно накрашенными в ярко-красный цвет губами, она весьма органично вписывалась в антураж холодильных камер "своего склада"; в итальянских черных сапогах на высоченной шпильке, в белоснежном халате и в абсолютно новой, без единого пятнышка, накинутой поверх белоснежного халата, фуфайке. Голову ее венчала высокая а-ля кубанка, шапка из меха классической норки. Все пальцы на ее руках, кроме больших разумеется, были унизаны всевозможными перстнями и кольцами, с бриллиантами и – без. Шея ломилась от, со вкусом подобранных, всевозможных золотых цепочек различных способов плетения. Мочки ушей оттягивали массивные, желтого металла, серьги. Вполне возможно, именно так должна была выглядеть Снежная королева на самом деле. А вот знаменитый сказочник* взял да все испортил!
Ревностно следила Виктория Павловна за своим замороженным королевством. Мало кого допускала она вовнутрь его, ибо попадали туда экспедиторы все больше по звоночкам да записочкам, оставляя в кабинете Виктории Павловны всевозможные пакетики да сверточки. В противном случае получить что-либо из холодильной камеры не было никакой возможности!
Квартира Виктории Павловны давным-давно, как-то незаметно, трансформировалась в некую многофункциональную выставку достижений народного хозяйства. Мебель в ней была всегда новая, и – долго не задерживалась. Кухня Виктории Павловны отвечала всем требованиям и нормам санитарно-эпидемиологического контроля, и была оснащена последними научно-техническими разработками в данной области. Все пять комнат квартиры содержались домработницей Глашкой в идеальной чистоте. В санузел просто страшно было зайти, так все там блестело, сияло и сверкало!
Единственным предметом из мебели, который слишком уж задержался в ее квартире, был ее муж, Борис Тихонович. Ярый подкаблучник, он обожал Викторию всеми фибрами души, и готов был за нее – в огонь и в воду. С одной стороны, такое положение вещей льстило самолюбию Снежной королевы, а с другой... Виктория Павловна была коммунистом. А у коммуниста, как известно, все должно быть в полном ажуре: и лицо, и душа, и одежда, и мысли. Ибо этому ее учил Моральный кодекс строителя коммунизма – настольный псалтирь члена КПСС!
В данной связи Виктории Павловне очень даже приходилось скрывать другую связь: с Рафиком Ваганычем Здробия, человеком уважаемым, но несколько неразборчивым в связях подобного рода. Но того требовали безоговорочные интересы замороженного королевства Виктории Павловны.
И Моральный кодекс был здесь совершенно не при чем. Просто, ревнивый склад характера Бориса Тихоновича, весьма удачно дополняли два здоровенных кулака, которыми он очень неплохо махал, особливо в нетрезвом виде. Более того, Борис Тихонович сроду не смотрел, кто там чего имеет, он просто бил, а потому, случись чего, несдобровал бы Рафик Ваганыч, будь он хоть трижды человеком уважаемым. И полетело бы к чертям собачьим все: и замороженное королевство, и благополучие семьи Андреевых, и еще кое-чего, по мелочи. И никакой Моральный кодекс тут бы уже не помог.
* * *
С рождением дочери жизнь Виктории Павловны приобрела совершенно иное, качественное направление. У тридцатипятилетней матери появился совершенно новый смысл жизни. Проблемная беременность повлекла за собой неизбежные тяжелейшие роды. Но тем не менее, Виктория Павловна  была счастлива! Лежа в палате, она принимала поздравления. Счастливый отец дневал и ночевал под окнами роддомовской палаты! Рафика Ваганыча никто не поздравлял, а сам он скромно помалкивал.
С момента появления на свет Леночка была подвержена ежеминутной, всеобъемлющей ласке, заботе и вниманию. Но не смотря на подобное отношение к себе, она росла девочкой справной и некапризной. Ну так, может быть чуть-чуть, в пределах разумного!
Ратуя за гармоническое развитие личности, Виктория Павловна переворошила кучу трудов по педагогике и навыкам воспитания подрастающего поколения. Она хотела видеть свое любимое чадо счастливым и здоровым!
К шести годам она определила Леночку в музыкальную школу и в секцию художественной гимнастики. Музыка должна была воспитывать душу, гимнастика – тело.
Детство Леночки протекло весело и беззаботно. Лучшие подарки, лучшая одежда, лучший кусочек – все для Леночки!
Нельзя было сказать, что Леночка переросла в девушку черствую и неблагодарную. Скорее всего, в своенравную, гордую и независимую красавицу.
Как-то под вечер, Виктория Павловна попросила Леночку примерить заветный комплект верхней одежды Снежной королевы. Поглядев, как ладно сидит на дочке специально пошитая фуфайка, Виктория Павловна спросила, как бы между прочим:
–Леночка, а в какой институт ты будешь подавать документы этой осенью?
–В Технологический Институт Бытового Обслуживания Населения, мамочка! Я стану модельером-дизайнером верхней женской одежды! Я стану создавать красивые и модные пальто для Советских женщин и девушек!
Викторию Павловну перекосило так, будто ей под видом дорогого коньяка подсунули обычной карболки:
–Леночка!!! О чем ты говоришь!? ТИБОН – вотчина для плебеев, доченька! Боже мой! Нет! Я этого не вынесу! – Виктория Павловна начала картинно заламывать красивые белые руки.
–Мамочка! Перестань! Там преподают отличные специалисты своего дела! Я проверяла!
–Ну, допустим, Леночка, там отличные специалисты! Голодные, правда... ну да ничего, я б их накормила... Ну, скажи мне... Ну, к чему тебе этот задрипанный институтишка? У тебя ведь великолепный природный дар: склонность к математике. Да с твоими способностями...
–Мамочка! В наш институт едут поступать юноши и девушки из многих мест нашей необъятной страны! А мне – никуда не надо ехать! Я буду учиться дома! Это такое счастье, мама, когда за мечту не надо так много платить! У меня будет больше времени для всестороннего изучения будущей профессии...
–Не надо так много платить! Откуда у тебя такая скаредность, Леночка? – вспомнив патологическую жадность Рафика Ваганыча, поинтересовалась Виктория Павловна, –Ну, хорошо! Ладно. Хочешь быть дизайнером, будешь! Я тебе завтра же диплом куплю! Но почему бы тебе не попробовать поступить в МГУ? Или, на худой конец, в МВТУ имени Баумана?
–Мама! Нет! Нет! И – нет! И не надо мне никакого диплома. Я буду учиться на модельера!
–Боже мой! Нет! Я этого не вынесу! Нет! Ну ты посмотри на нее! Даже Алька твой, и тот – в Ростов подался, на брехуна учиться! Хотя, чего его там учить, и так – готовый! Папа-полудурок постарался! И чего Светка в нем отыскала?
–Мама! Прекрати немедленно! Алька учится на журналиста! За свое проживание в Ростове он по ночам вагоны разгружает, а по утрам – подъезды метет! Я ему как-то помогала... Ой! – Ленка поздновато прикрыла свой очаровательный ротик ладошкой.
–Нет! Я этого не вынесу! Чего ты там ему помогала? 
–Подъезды подметать.
–А – вагоны...?
–Тоже хотела, но он запретил.
–Подожди! А когда это ты там была?
–Да разве это так важно, мамочка, – замялась вдруг Ленка.
–Отвечай мне сейчас же!
–Ну, в общем, недавно... У тебя было какое-то выездное пленарное совещание... в Шолоховском районе, по-моему. Тебя не было дома дня три. Я попросила папу, он меня и отвез. Но только, ты не говори ничего папе. Мы с ним договорились, что ничего тебе об этом не скажем.
–Понятно, – теперь настала пора замяться для мамы.
–И вообще, мамочка, если я не пойду учиться на модельера-дизайнера, то я не пойду учиться вообще! Я ступлю на скользкий и опасный путь проституции, и мой обезображенный труп найдут вскоре на обочине Федеральной трассы Ростов-Москва!
(Последнюю реплику Ленка давно заучила по бумажке, написанной Карпухой).
–Нет! Я этого не вынесу! Боже мой!
В ту ночь, с Викторией Павловной чуть не случился припадок. В ту ночь окончательно рухнула ее мечта пристроить дочку на теплое место в замороженном королевстве.
* * *
С тяжелым сердцем набрал Карпуха домашний номер тещи. Трубку на том конце подняли сразу. Там еще верили в какое-то чудо. Но в этот раз Карпуха твердо знал, что никакого чуда уже не будет.
–Виктория Павловна, мы их не увидим больше. Никогда!
В трубке послышались рыдания. Карпуха терпеливо ждал, пока теща вволю наплачется.
–Верни дочь, мерзавец!!! Это ты ее погубил!
–Виктория Павловна. Я не могу этого сделать. Тело Леночки осталось на дне. Вместе с пароходом. Во время спасательных работ погибли два водолаза. Принято решение прекратить спасательные работы...
–Скотина!!! Кто мне вернет дочь? Кто!? Бедная моя девочка! Зачем!? Зачем я согласилась, чтобы она вышла за тебя замуж? Если бы не ты, она была бы сейчас живая и здоровая!!! А ты!? Никому ненужный, несчастный пропойца!!! Ты живой и здоровый!!! Жрешь и пьешь!!!
–Виктория Павловна. Вместе с Леночкой погибли мои родители. Погиб мой нерожденный ребенок...
–Мне плевать на твоих родителей!!! Твой папа-полудурок организовал этот круиз и, с твоей помощью, затащил мою несчастную дочь на этот пароход!!! А ты...
–Виктория Павловна, вы меня хорошо слышите?
–Очень хорошо я тебя слышу, пьянь брехливая!!!
–Да пошли вы в жопу, Виктория Падловна!!!
Карпуха с размаху бросил трубку на телефонный рычаг:
–Подстилка хачиковская!!! Сучка! Уничтожу!!!
На следующий день, получив капсулу с илом и песком, взятом на месте гибели парохода, Карпуха расписался в соответствующей ведомости за полученные триста рублей: пособие на символические похороны. Больше в Новороссийске его уже ничто не задерживало.
Ночной полупустой поезд, яростно грохоча на стыках, увозил Карпуху в сторону Ростова. Стоя в тамбуре, Олег дымил импортной сигаретой. Разбитый и опустошенный, он вглядывался в непроглядную тьму за вагонными стеклами. Он уезжал не из Новороссийска, он уезжал из прежней своей жизни, веселой и счастливой.
Как невозможно дважды войти в одну реку, также невозможно дважды из нее выйти. Что там ожидает его в новой, неведомой жизни? Хватит ли у него сил и терпения начать все заново?
Карпуха щелчком отправил недокуренную сигарету в приоткрытую вагонную дверь:
–Поживем – увидим!
* * *
После опрокинутой рюмки жизнь для Васьки пошла гораздо веселее. Он перестал зыркать на Аньку откровенно неприязненным взглядом и даже нашел, что по-своему она в общем, даже – ничего. Он видел и – похуже.
–Анька! Так чего ты в телевизор не попала?
–А – ну их.
–Рассказала бы. Меня вот, никогда туда не звали.
–Дело в том, Василевс, что она может быть, и рассказала бы...но, она как бы не может. Чукчи по сути своей являются людьми дела. Не потому, что они трудолюбивые. Совсем нет. Лень – их неотъемлемое  природное качество, как трудолюбие – у корейца, на луковом поле. Просто чукчи не умеют говорить...
–Совсем не умеют?
–Нет! Кое-что говорить они, все таки, умеют. Но – односложно: На. Дай. Возьми. Чего они не умеют, на мой взгляд, так это – поддержать беседу...на какую-нибудь отвлеченную тему.
–Карпуха! Да с тобой, чтобы поддержать беседу, профессором надо быть! Как ты вообще здесь, среди них, живешь?
–Хорошо живу, Василевс! Но сейчас – не об этом! В ходе всевозможных наблюдений, а также проводимых опытов, мною была подмечена следующая закономерность: трезвый чукча – молчаливый чукча. Будучи сильно пьян, чукча тараторит без умолку, но здесь прослеживается одна маленькая, но очень характерная деталь: паузы между словами, у пьяного чукчи, могут достигать пределов нескольких минут. Именно эту особенность надо непременно учитывать при разговоре с пьяным чукчей. У пьяного чукчи сильно замедлена условно-безусловная  рефлекторная деятельность.
–Не понял... Чего у него там замедленно?
–Рефлекторная деятельность. Условно-безусловная. Другими словами, у пьяного чукчи в мозгу включается некий ручной тормоз. При определенных условиях это может спасти тебе жизнь!
–Че?      
–Убежать успеешь, Вася! Хорошо! Вижу – ты сомневаешься! Дабы ты не пенился через край, давай попробуем провести эксперимент. Как быстро ты  сможешь произнести фразу: "Олени бредут на север"?
–Ты че, издеваешься?
–Отнюдь, Василевс! Как-то раз я попросил то же самое сделать Никодима. Более того, я написал текст фразы на бумажке, дабы испытуемый не испытывал трудностей в процессе произношения. Так вот, пока он это мямлил, я успел, пардон, сходить поссать и вернуться. На тот момент, когда я вернулся, Никодиму как раз оставалось произнести последнее слово, которое он, после совсем незначительной паузы, и произнес, уже в моем присутствии.
–Ну и че? У русских по пьянке языки тоже заплетаются.
–Позвольте вам не  поверить, батенька-с! Языки заплетаются у всех, это – да, но у чукчей – априори.
–Обоснуйте, профессор! – Васька начал принимать правила игры, навязанные Карпухой.
–Видите ли, коллега, – Карпуха моментально повысил Ваську в должности, –В самом начале нашей беседы, я вам как-то намекнул о лени, об этой великолепной реакции организма на внешние нагрузки. Так вот, в случае с чукчами, лень родилась чуть-чуть вперед, нежели на свет появился первый чукча. И в сложившейся связи, именно она, эта лень, диктовала, да и диктует до сих пор, основные условия жизнедеятельности чукчей. Если внимательно приглядеться к этому достойному народу, можно разглядеть следующее: бо/льшую часть жизни этот народ ни хрена не делает! И совсем не потому, что чукчи – сумасшедшие лентяи и тунеядцы. Нет! Просто делать им, на их взгляд, я не побоюсь этого слова, НЕЧЕГО! Большую часть жизни.
–То есть, как это – нечего!? Мы им тут провода для них тянем. Царевцы – дома по-новой перестраивают...
–Коллега! Этот вопрос – вопрос совершенно другого порядка. Это суть плата коренному населению Чукотки за беззастенчивое разграбление ее: Чукотки, природных богатств и уничтожение территории, пригодной для его: коренного населения, проживания: суть тундры. Мы сейчас – о другом. Мы сейчас о том, почему чукчи так мало говорят...
–Ну и почему же, черт возьми, они так мало говорят!?
–Почему? Ты знаешь, Василевс, по-моему им просто лень говорить!
Гомерический хохот сотряс Васькино тело. Он прямо таки запрыгал вместе с табуретом. Прикорнувшая было Рики, остервенело залаяла. Анька глупо захихикала.
–Карпуха! Сука! (Ха-ха-ха!) Ты че мне тут полчаса мозги полоскал!? (Ха-ха-ха!) Ты че, сразу сказать не мог?
–Василевс, а ты зря ржешь. Я ведь собственно, еще не все сказал. Наливай.
Отдышавшись, Васька разлил по стопкам очередную порцию водки:
–Анька, скажи тост!
–Ну...
–Все, Василевс, можете пить. Тост произнесен!
Васька быстро поставил рюмку на стол и опять затрясся в приступе неудержимого смеха:
–Не, ребята! С вами не соскучишься! Олег, ну может быть, ты все таки расскажешь, как там Аньку на телевидение заманывали?
* * *
Да тут все просто, Василевс. Как-то Аньку вместе с ее мужем Валеркой повезли на материк. В отпуск. Отдыхали они в Казани: мечети, минареты, водка под шашлыки из свинины... Мусульмане – в полном восторге от Аньки с Валеркой, дальше – некуда! Ну, в общем, отдохнули. Пора бы и честь знать! Прибыли в Дармоедово. Тогда борты на Певек оттуда летали. Пошли в буфет. Кофе попить. Валерка и говорит, сейчас, мол, милая Анечка, я в туалет отойду, приспичило мне. Иди, говорит ему милая Анечка, только быстрей возвращайся, а то я очень-на тута одна боюся оставаться. (Ну, ты слышал, как Анька великолепно разговаривает). А за соседним столиком четыре мужика пиво пили. Так один из них, как услышал Аньку, так банку пива чуть и не проглотил. Переглянулись они. Бросили свой стол и – бегом к Аньке:
–Девушка, нам нужно с вами поговорить!
И удостоверения ей под нос тычут. Телевидение.
Анька верещит:
–Уйдите отсюдова! Я вас боюся!
Мужики не унимаются:
–Девушка, да вы не бойтесь, мы – хорошие дяди! Мы с вами контракт заключить хотим! Мы все для вас сделаем!
Тут Валерка из туалета вернулся. Стоит, глазами хлопает, не поймет ничего. Анька визжит:
–Валера, спасай меня! Они меня украдают!
Мужики продолжают уговаривать:
–Девушка, успокойтесь! Не собираемся мы вас красть! Бог с вами, возьмем мы даже вашего, как его, Валеру, раз уж такое дело! Вы, главное, контракт подпишите! У нас озвучка горит!
В общем, плотно сели они на Аньку. Валерку – куда-то в сторону, и – давай втирать Аньке, какое светлое будущее ее ждет. Контракт ей в руки суют. Не волнуйтесь, говорят, девушка, если вы читать не умеете, то мы вам его прочитаем. Вы, главное, подпишите. Не отказывайтесь от своего светлого будущего. В итоге Анька так разверещалась, что все менты окрестные сбежались. Мужики эти и правда, оказались работниками телевидения, и контракт у них был самый настоящий, и сумма – реальная. Вот только Анька наотрез отказалась менять свой Чаун на какую-то Москву. С тем и улетели они с Валеркой в Певек. 
* * *
–Лихо сюжет закрутил, – только и смог сказать Васька.
–Видите ли, Василевс, я долго думал над этой простой историей...и пришел к выводу: Анька приняла, в создавшейся ситуации, единственно правильное решение...не выдержала бы она уплотненный график славы.
–Да и вкалывать надо. А тут, ежели даже говорить лень...
–Вы правы, Василевс. Как обычно, вы правы! Но не все так уж безнадежно! И мы сейчас с Анькой попробуем вам кое-что показать. Даже, медведи в цирке и то, на мотоциклах не сразу ездить начинают. Вначале – на самокатах тренируются. Так что – не обессудьте!  Анька, давай споем!
–Наливай!
Карпуха плеснул ей сразу полстакана. Анька залпом опрокинула содержимое стакана в рот, занюхала сухарем, достала папиросу, жадно затянулась и выпустила густую струю дыма в потолок:
–Давай!
Карпуха порылся в столе, извлекая на белый свет помятый тетрадный лист. Отвоевав локтем на столе свободное пространство, он разгладил листок на столешнице, поглядел в него и, неожиданно-противным голосом, затянул:
Мимо белого яблока луны,
Анька тоже посмотрела в листок и тут же подхватила, запищала:
Мимо красного яблока заката,
Облака из неведомой страны
К нам спешат и опять бегут куда-то.
Слушая дуэт, Васька все больше убеждался, что обоим певцам, в далеком детстве, на ухо наступил здоровенный медведь (Карпухе – бурый, Аньке – белый). И не только – наступил. Он им еще всю голову оттоптал!
Дополняла какофонию злая собака с отрубленным хвостом. Рики задрала морду вверх и изо всех сил подпевала хозяину, временами напрочь заглушая дуэт. Данное звуковое сопровождение, придавало мотиву своеобразный чукотский колорит, являя миру неповторимое исполнение простой детской песенки*.
Челюсть у Васьки отвисла ниже нижнего, глаза потихоньку начали вылезать из орбит.
Мы помчимся в заоблачную даль,
Мимо гаснущих звезд на небосклоне.
С неба тихо опустится звезда
И, ромашкой, останется в ладони!
Последний припев Анька пищала а капелла, в гордом одиночестве:
Облака, белогривые коняшки!
Облака, может, хлопнем по рюмашке?
Не смотрите вы, пожалуйста, свысока.
Лучше пива предложите нам...для рывка!               
* * *
Минут пятнадцать Васька был под впечатлением увиденного и услышанного. Он беспомощно разводил руками, пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось: горло душил смеховой спазм.
Когда конвульсии потихоньку оставили Васькино тело в покое, он первым долгом счел нужным заметить:
–Олега! А по-моему, в оригинале эта песенка звучит несколько иначе! Ты не находишь?
–Видите ли, Василевс, дело в том, что и Степашка у нас несколько иной, я бы даже сказал, более полновесный и достоверный, истинно российский! В общем-то, да, есть еще кое-где шероховатости, не все получается так гладко, как хотелось бы, но мы... работаем...
–А вот, злую собаку...как же ты...петь заставил-то?
–Рики! (Бум. Бум. Бум.) Здесь, в общем, как-то так, само собой  получилось, что она самовольно примкнула к нашему дуэту. Ужасно невоспитанная собака! Ни – стыда, ни – совести!
–Ну прям, "ты пела так, шо выли все собаки". Хотя...подожди, она ж на твой голос реагирует...
–Видите ли, мой драгоценный критик... В будущем Анна планирует исключительно сольные выступления...мне же, пока лишь остается радоваться, что она вообще запела... Репетируем мы уж – порядком, годовщина – ни сегодня-завтра стукнет... Когда же это у нас началось-то? Нет, не припомню что-то...
–Че-то ты темнишь, ваш высокбродь... Так когда ЭТО у вас началось?
–Когда Валерка спать нас положил. Хи-хи! – глуповато усмехнулась Анька.
–Подожди! Я кажется, начинаю чего-то где-то понимать. Это традиция такая, да? Это когда муж кладет гостя спать вместе со своей женой...
–Ну, что можно сказать по этому поводу, Василевс? Достаточно много хороших традиций у славного чукотского народа!
–Так это че, иёишный мужик тебя с ей спать положил?
–Ну, зачем так все усложнять, Василевс? Никто никого ни с кем не укладывал.  Тут каждый с каждым спит по принципу вольного отбора. Главное, чтоб низы хотели, а верхи могли. Низы здесь хотят постоянно. А вот – верхи... Верхи, кроме водки, ничем, особо таким, не интересуются. Так что, если даже кто-либо где-то там с кем-то и переспал, семья от этого не развалится. Не влияет это как-то на межличностный семейный чукотский уклад. Вот, к примеру, Анька любит Валерку. Валерка любит Аньку.
–А ты?
–А я...я поссать вышел, Василевс!
–Нет! Ты все таки скажи: он ложил тебя с ней?
–Во-первых, не "ложил", а "укладывал"... А во-вторых... Как-то раз перебрал я у них в гостях. Ну и шутки ради, чего-то там ляпнул об этой старинной чукотской традиции. Так Валерка сказал просто: Нравится – ложись с ней и спи. И к стенке отвернулся... Ну, вот с той поры... Анька иногда заходит...освежить репертуар.
–Слушай, Олег, она тебе что, действительно нравится?
–Видите ли, Василевс! Не стоит все воспринимать так уж буквально. Я ж пока пять стаканов не выпью, ни о каком сексе, ни с какой Анькой не может быть и речи. Ну, а после пятого стакана не может быть уже никакого секса.
–Ну, раз уж речь об этом зашла... Слушай, а правду говорят, что их мыть нельзя? – схватив со стола пустую стопку, перешел на шепот Васька.
–Чего мыть нельзя? Стопки?
–Да какие стопки! – Васька оставил в покое опустевшую тару, –Чукчанок!
–Чукчанок? Почему?
–Ну, типа, если ее искупаешь, то она помрет. Чего-то там, при мытье, с нее особенное, смывается, и чукчанка помирает. Мне тут рассказывали.
Теперь настала пора, давиться смехом, для Карпухи.
–Василевс! Кто вам сказал подобную чушь?
–Ну как же! – начал горячиться Васька, –Артельные мужики рассказывали...
–...Про некоего олигарха, которому страсть как захотелось чукчатинки попробовать. Да?
–Ну да! В тундру он там поехал...
–А про цветок, что нюхать нельзя, а то понос приключится, они тебе не рассказывали?
–Вот же, суки! Рассказывали! На Молодежном. Я еще прикинул, что-то здесь не так, и цветочек повару отдал. Думаю, пущай нюхает. Он у нас – молодой, добежит ежели что...
–Одно и тоже! Хоть бы новое что-нибудь придумали! Ну, думаю, за цветочек тебе самому все понятно. Не стану я тебе по этому поводу напрасные морали читать. А вот с купанием у чукчанок дело обстоит так. При мытье, с нее смывается самая обычная грязь, Василевс. Помереть от этого она может. Но, при соблюдении некоторых условий. Ее надо либо на морозе купать, либо после купания, на мороз выгнать. Можешь не сомневаться, помрет чукчанка за милую душу. Все эти романтические сопли, под видом правдивых историй, я слышал уже не раз. Существует некое неверное, но весьма устоявшееся мнение, что тело чукчей покрывает некий защитный слой, который ни в коем случае нельзя смывать. Это – полная ерунда, имеющая, правда, вполне логическое обоснование. Когда-то, давным-давно, чукчи получали воду исключительно из природных источников: зимой – изо льда и снега, летом – из пресных озер. Мыться, ясное дело, не мылись. А к чему? Зима, холодно, вьюга... Вот ты попробуй, представь себе чукчу в чуме с зубной щеткой в руках. Равносильно, что папуаса – с иконой, в Африке. На данном этапе чукчей, вроде бы, из яранг в квартиры перетащили. К удобствам всяким. Ну и что? Они до сих пор мучаются неразрешимым вопросом: А на хрена, собственно, ноги на ночь мыть? А для чего одежду снимать? Завтра опять надевать, однако! Ответить на все эти вопросы можно одним словом: МЕНТАЛИТЕТ! А если начать копаться в менталитете, то опять таки, Василевс, мы с вами выйдем на чукотскую лень-матушку. Ну, не хотят они купаться, в большинстве своем, вот собственно, и весь ответ!   
Между тем стало видно, что Аньку уже порядком развезло. Движения ее стали более замедленными и неточными. Пытаясь сбить пепел в пепельницу, она непременно попадала в собственную стопку. В конце концов, она бросила столь невыполнимую задачу, затушив окурок в первой попавшейся под руку тарелке.
–Олега! Пойдем, потрахаемся!
–Анна! Что вы себе позволяете! У нас – гость, между прочим...
–Ты на что намекаешь, Карпуха!?
–Да ладно! Не рвите душу, Василевс! Никто ни с кем вас не укладывает.
–Олега! Ты – хороший! Дай четыре картошки на суп!
–Вон – под столом. На крючке сумка висит. Бери!
Достав из кармана полиэтиленовый кулечек, Анька наклонилась под стол и положила в кулечек ровно четыре картофелины.
–Анька! Чего так мало взяла?
–А мне – хватит.
–Вот, Василевс! Обратите внимание! Вот за это чукчам надо ставить памятники при жизни!
–Эт за че, собственно?
–За что? Обрати внимание, Василевс, она взяла картошки ровно столько, сколько просила! Точно такое же у них отношение к собственной тундре! Они берут оттуда ровно столько сколько надо! И ни грамма – больше! Это тебе ни какая-нибудь Виктория Падловна из города Шахты, которая почуяв халяву, будет грести полными горстями, пока все не выгребет! Это – Анька Памья из Чауна!
–Да чего ж в ней примечательного, Карпуха? Пьянь-пьянью твоя Анька!
–Василевс! Ваш кругозор заканчивается на кончике вашего носа! Но в том – не ваша вина! В том – ваша беда! – пьянеющего Карпуху все больше волокло на патетику:
–Что вы знаете об Аньке, Василевс? Что вы знаете о чукчах вообще? Вы просто не подозреваете, что может эта, пьянь-пьянью, с вами сделать!
–Ну и че она может со мной и сделать?
–Убить. Хорошо избить, в конце концов!
–Ну и каким же образом?
–Каким? На Чауне до сих пор живет и процветает старинная чукотская забава. Всевозможные источники дают минимум информации о том, как зародилась забава сия и какие, собственно, преследует она цели. Участвуют в этой забаве две стороны. Трое-пятеро – с одной, и один – с другой. Для участия – обеим сторонам необходимо предварительно, под завязку, накачаться водкой. Потом собственно, и происходит забава. Трое-пятеро начинают изо всех сил, чем попало, молотить одного. Молотят – до тех пор, пока этот один подает признаки жизни. А на следующий день – откровенно хвастают, как они классно этого одного отметелили...
–Ну и как можно всю эту херню назвать? Суки, мерзавцы и падлы! Впятером – на одного! Не на тех нарывались, козлы узкоглазые! Со мной пусть бы попробовали!
–Попробуют, Василевс! Вы наверное, думаете что они вот так вот, просто подойдут и начнут вам предъявы кидать? Наивный мечтатель! Они подождут, пока вы крепко и беззаботно уснете. И вот тогда... застенчивый и вежливый чукча превратится в расчетливого и хладнокровного убийцу. Сил у него – мало против тебя, поэтому бить он тебя будет по чему-нибудь жизненно важному, для того чтобы ты как можно быстрей отключился. Может, не задумываясь, воткнуть нож в спину...
–Карпуха! А ты не переел, часом? Что-то слишком уж пасмурные вещи ты рассказываешь!
–Увы, мой бородатый друг! Я и сам пару раз в подобной забаве принимал участие. В первый раз их было шестеро: четыре мужика и две бабы. Как сейчас помню, пошли мы поминать некую новопреставленную бабку. Но в тот раз они начали явно рано, видать невтерпеж было... В итоге, одного я вырубил, другому – нунчаками ребра сломал, баб – просто так попинал. На том – вроде и разошлись... Но видимо, Чаун – не без добрых людей. В другой раз мне припомнили и – первый. Было их трое. Эти дождались таки, пока я уснул...
Очнулся я от того, что кто-то меня усиленно молотил по голове куском водопроводной трубы...
–Так эт че? Ты с нунчаками по деревне разгуливаешь?
–Нет конечно. Вон они на гвоздике висят, никого не трогают! Пришел, взял. Пошел да ребра поломал...
–Всего-то делов? Весело живешь! Ну, а после водопроводной трубы?
–Наложили три шва. Сотрясение. Но сейчас как бы все в норме.
–Так за че они все тебя били?
–Видите ли, Василевс, они бы и рады сказать, но они ни хрена не помнят. Видимо, в этом и заключается сакральный смыл этой умной, а главное доброй, старинной чукотской забавы!
–Ни хрена себе, забава! Да за такое убивать надо! А ты им – памятники при жизни! Не понимаю!
–Васька, я тут второй год понять их пытаюсь...
–Ну, и до чего тебя твои попытки довели?
–Ну, как тебе сказать... Как и у любой медали, у Чауна – три стороны... Вот третья, самая тонкая, мне чуть-чуть непонятна. Вот взять хотя бы Аньку. Ты сам видишь, что собственно, представляет собой это существо. И сказать-то о ней особо нечего. Как ты выразился: пьянь-пьянью. А ведь если я тебе скажу, что это – очень сильная женщина, ты мне ведь не поверишь?
–А чего в ней – сильного? Так, суповой набор...
–Как-то приключилась с этим "суповым набором" весьма интересная история. Хочешь послушать?
–Давай. Время терпит.
* * *
Несколько лун тому назад, не скажу точно, сколько именно, но попала Анька на оленеводческий участок. В тундру. Ну, чем она там занималась? Ну, шкуры между собой сшивала, пожрать оленеводам готовила, В общем, была на подхвате. Все ж лучше, чем на Чауне сидеть, тупо водку жрать. И вот как-то решили оленеводы послать Аньку в магазин, купить кое-чего, по мелочи: водки – бутылок двадцать, сахара – килограмм десять, картошки –  килограмм пяток, сигарет – блока три. Самые обычные товары повседневного спроса. Можно было конечно, и на "буране" смотаться, но был уже то ли конец мая, то ли – начало июня, то есть время, когда зима в тундре уже как бы закончилась, а лето – еще не наступило. Короче, распутица в тундре. Не совсем подходящее для "бурана" время. А может, просто бензин кончился. Вот и решили, а – чего, пускай Анька по-молодецки сгоняет. Тут всего-то пятнадцать километров, за день обернется. Написали список, дали денег. Рюкзак громадный на спину повесили. Иди, Анька! Пошла Анька. Купила все. Согласно списку. Помогли ей в магазине рюкзак на спину надеть. Молча помогли. Только Мишка Евгеут, минут через пятнадцать после Анькиного ухода, заметил как бы между прочим:
–А рюкзак, однако, потяжелее Аньки будет...
И – немного подумав, добавил:
–Хотя, нет, Анька все таки – потяжелее будет...
И вот идет Анька по тундре. И попадается ей навстречу медведь. Самый обыкновенный, бурый медведь, который не так давно проснулся и ужасно хочет пожрать. А тут –  Анька. И  медведь обрадовался, аж заулыбался: как же, сейчас пообедаем! Но видимо, не захотела Анька с медведем обедать. Убежать решила. Ужасно это медведю не понравилось. И побежал он за Анькой. Остановись, мол, девица-красавица. Сейчас кушать будем! Не слушает девица-красавица. Только – ходу прибавляет. Медведь – бегом за ней. Ну, и бегут себе по тундре. Анька – с рюкзачком. Медведь – налегке. Медведь уж и уставать начал! В общем, неизвестно, чем бы эти побегушки закончились, но попалась им на пути протока. Не раздумывая прыгнула Анька в эту протоку, чуть ли не по горло ей там было. Выскочила она на другой стороне и, не оглядываясь, дальше побежала. А медведь подошел к протоке, водичку лапой потрогал: Ой! Холодная, однако... И – не побежал дальше. Потому как это был медведь разумный, а может даже – не голодный. И рассудил он примерно так: Что я – дурак что ли, в такую ледяную воду лезть. Сейчас еще кого-нибудь найду. Тундра, она ж – большая!

* * *
–Самое примечательное в этой истории – не сама история,  а ее продолжение, – Карпуха выпустил из себя струю дыма в потолок, –Когда обрадованные соплеменники сорвали с узеньких Анькиных плеч громадный рюкзак, они напрочь забыли про Аньку. Займись, мол, пока чем-нибудь, сама видишь, не до тебя сейчас! И начали соплеменники делить покупки согласно прилагаемому списку. Однако ждало их большое разочарование на сей счет. Заглянули они в рюкзак: батюшки-светы, а сахар – где? А сахара – нету! Заглянули в список. Все в порядке – есть! На сей раз более тщательно проверили рюкзак. Опять – нету! Не сходится желаемое с действительным и – все тут! И сигареты – все мокрые, и чай какой-то не такой, вроде  его как бы уже заваривали. Хорошо, что хоть водка цела, ни одной бутылки не разбилось! Эх, Анька, Анька! И ничего-то тебе доверить нельзя. Даже в магазин как следует не смогла сходить! Чуть ли не все товары по дороге растеряла. Одно слово – неумеха! А бригадир потом долго пенял: Ты, Анька, если уж искупаться решила, то хотя бы рюкзак скинула с себя. Куда ж такое годится: весь сахар утопила! И невдомек бригадиру, что если бы Анька с себя рюкзак сняла, то в одиночку она никак бы его обратно ни надела. Разве что, медведь бы ей помог!
–Че, прям так и сказал?
–Конечно нет, Василевс! Это я так, выдумал, чтоб история повеселее звучала. Потому как, на самом деле, эти соплеменники так на Аньку за тот утопленный сахар окрысились: вот мол, не донесла, дура! Она сидит-плачет: Люди добрые, пожалейте меня, я ж едва от медведя убежала! А люди добрые ей отвечают: Какого хрена ты нам сигареты мокрые принесла? Чего мы теперь курить, по твоей милости, будем?   
–Карпуха! А ты не пробовал книжки писать?
–Пробовал, Василевс! Писал много и – о многом. Но давай сейчас не будем об этом, – Карпуха моментально стал каким-то серым и неинтересным, –Давай лучше – про Аньку!
Между тем, Анька, сильно пошатываясь, засобиралась домой:
–Олега! Я пойду!
–Иди, милая! Картошку не забудь.
–Олега! Я у тебя носки забыла...
–Да вон они, в углу стоят. Ты бы хоть заштопала их, что ли!
* * *
–А че эт она свалила? – спустя минуту после ухода Аньки, поинтересовался Васька.
–А ты на стол посмотри, – зевнул Карпуха.
На столе, окруженная недокуренными сигаретами и папиросами, сиротливо стояла пустая бутылка из под водки. Тяжелейший букет запахов, составленный смесью перегара, табачного дыма и немытых человеческих тел, висел под потолком невысокого балка/, заполняя собой все предоставленное ему пространство, проникая в насквозь почернелые стены, оседая неким ощутимым осадком по всем углам и щелям.
–Так эт че, пока выпить есть, она у тебя тут сидит, а как все заканчивается – до свиданья, милый; прощавай, коханый?
–Нет, Васька, нет! Когда у нее что-то там появляется, она не жадничает. Редко, правда, у нее это бывает... Они вообще, ходят тут целыми днями, друг у друга опохмелиться просят. Так! Давай-ка проветрим этот гадючник! Рики!
Бум. Бум. Бум.
–Пойди пробздись, злая собака! Напукала здесь – дышать нечем!
Рики неохотно потопала к выходу, но на полдороге решила отдохнуть: развалилась на пороге настежь открытой двери.
–Иди, иди, злая собака! – повысил голос Карпуха.
Рики, еще более неохотно, потопала на улицу, пробздеться.
–Ну, что? Пойдем и мы... проветримся!
Вышли на улицу. Закурили.
–Ты глянь, она тебя слушается! – восхитился Васька Карпухиной собакой.
–Она меня, рискну сказать... любит! Ревнует к детям. Ей очень даже не нравится, когда я, при ней, глажу малых детушек по голове. Она их начинает отталкивать. Рычит, гавкает. В общем, начинает вести себя самым неподобающим образом!
–Так она у тебя – девочка...
–Девочка! Василевс, собаки не рожают девочек или мальчиков! Собаки рожают исключительно сук или кобелей. Поговаривают, что они вообще, не рожают...
–А че ж они делают?
–Вообще-то, щенятся. Но, суть не в этом, Василевс. Чукча никогда не скажет о своей собаке что она – девочка, или – мальчик. Для этого он слишком конкретен. Более того, он очень странно посмотрит на того, кто при нем начнет, подобным образом, называть собаку или – пса. Чукчи очень любят собак. Можно смело сказать, что многие из них не мыслят свою жизнь без этих существ. Но для собак они никогда не станут папами или мамами, как это принято в порядочных материковых семьях. Чукчи для своих собак всю жизнь будут хозяевами. 
–Значит ты – хозяин Рики?
–Да. Девятый.
–А остальные хозяева – где?
–Кто – где. Но в основном, на кладбище. А Рики мне отдала Дашка. Экину.
–Экину. Как ты запоминаешь эти фамилии?
–Это еще ничего: Экину. Тут живут Рультытегины, Вуквутагины... Гыргольчайвыны.
–Гырголь... Тьфу ты, черт возьми, язык поломать можно!
–Да! Живет тут тетка Зинка. Гыргольчайвына. Родом она из Мейнепыльгино. Не бывал?
–Бог миловал! Карпуха, у меня такое впечатление, что ты и в гробу хохотать будешь!
–Я еще стану им указывать, как меня хоронить следует! Чтоб все – по правилам было, по науке, значит!
–Лады! Про свои похороны как-нибудь потом расскажешь. Где же гонец наш быстроногий? Где же эта погань украинско-чукотского разлива? Третий час уж пошел...
–Не рвите душу, Василевс! Вон она, ваша погань, как ступа с бабою Ягой... Идет, бредет сама собой.
Со стороны деревни, пересчитывая заплетающимися ногами тундровые кочки, к подстанции приближался, посланный пару часов назад за водкой, Никодим.
–Ты где шлялся, козел драный? – радушно приветствовал Васька подошедшего Никешу.
Никеша находился в том самом приподнятом состоянии, в котором любой водоем становится неглубоким. С ответом – долго не мучился:
–Да пошел ты...
Куда собственно, он послал Ваську, Никеша договорить не успел, прямой удар Васькиного кулака пришелся в аккурат по самому лбу, напичканного всевозможными знаниями, самого умного чукчи. Отброшенный назад, Никеша со всего маху стукнулся затылком о полинялый балок, и тихо обмяк, медленно стекая  по деревянной стенке, обитой рубероидом.
–Профессор! Я давно хотел у вас спросить, как будет правильно: "в лоб" или "по лбу"? – смачно сплюнув сквозь зубы, Васька нагнулся, извлекая из кармана Никешиной куртки початую полторашку самогона.
–Видите ли, коллега! Я думаю, что для Никодима, в сложившейся ситуации, это  не имеет никакого значения!       
* * *
–Дело в том, Василевс, что Дашка, она конечно, по-своему любила Рики, – разливая вонючую влагу по стопкам, Карпуха, как ни в чем не бывало, продолжил душевный разговор, прерванный появлением Никодима.
–Карпуха! Ты ж ему на пол-литра денег дал! Откуда ж он остальное добыл?
–Я думаю, что в течение часа-другого наш общий друг обязательно проспится и сможет нам это внятно объяснить! Не заморачивайтесь, Василевс! Будем!
–Обязательно будем!
–Ты закусывай...хоть чем-нибудь. Суп будешь?
–Да, ладно. Чай, не жрать пришел! Так че там с твоей злой собакой?
–Я не знаю, от кого ее Дашка заполучила, но заботилась наша Дарья о своей собаке из рук вон плохо! Правильнее будет даже сказать, что она вообще о ней не заботилась. Дашка частенько била Рики, просто срывала на ней зло. Собака просила ласки, а в ответ – получала побои. Но тем не менее Рики почему-то никуда не уходила от Дашки. Как привязанная, следовала она повсюду за Дашкой, куда бы та ни шла. А жила Дашка, да и – живет, в семейной общаге: недалеко от вашего профилактория. Комнатка там за ней числится. И вот как-то пошла Дашка погулять, а Рики осталась в комнатке, запертой. Вернулась Дашка через трое суток. Все это время Рики скулила, гавкала и выла за закрытой дверью, а соседи ей под дверь, через щель, куски хлеба просовывали. За все время заточения, обосрала собачка бо/льшую часть Дашкиной жилплощади...
–Ты же мне только что говорил, что чукчи не мыслят свою жизнь без собак!
–Так то – чукчи. А Дашка – чукчанка.
–А если – серьезно...
* * *
Серьезно... К восемнадцати годам успела Дашка обзавестись потомством. Очень быстро надоел ей ребенок. Хорошо, что окружающие заметили это гораздо раньше нее самой. Отобрали у Дашки ребенка, вернее, она сама с радостью его отдала. Определили младенца в другую семью, чем собственно, спасли ему жизнь. Сам понимаешь, раз баба так с собственным ребенком поступила, то за собаку вообще, говорить не приходится. Но ребенка, его хоть отобрали, а вот собаку... Не хотела собака от Дашки уходить. И – все тут. И брать к себе эту собаку никто не хотел. Так вот они и мучились сообща, всей общагой.
Кого действительно не понимал я в сложившейся ситуации, так это – Рики. Она ж ко мне жрать приходила. Пытался я ее у себя оставить. Так – нет! Сядет под дверью и скулит: отпусти мол, к хозяйке я пойду.
В конце концов, пошел я в общагу. Выловил Дашку. Присели мы с ней у стенки, на корточках, закурили. Рики рядом, тут же, в ногах лежит, тоскует. И сказал я Дашке: А на хрена тебе собственно, собака, Дашка? Она ж от тебя, кроме мучений, ничего не видит. Отдай ты ее мне!
Уставилась на меня Дашка глазенками своими раскосыми. Взгляд – пьяный, нехороший! Минут пять она сопела, с мыслями собиралась, речь готовила. Ограничилась собственно, одним словом: ЗАБИРАЙ!          
Как услышала Рики это самое "Забирай", так сразу на коленки ко мне и прыгнула...
* * *
–Ты еще скажи: обняла, расцеловала и прослезилась!
–Ну почему же – прослезилась... Обнять – обняла, было дело, а вот целовать не стала. Постеснялась на людях!
Несколько минут Васька с Карпухой весело и беззаботно хохотали.
* * *
Вот с тех лет она и ходит за мной, как привязанная.   Куда я – туда и она. Преинтереснейшая собачка, доложу я вам. Бывало, пойду я в контору, по какой-либо либо неотложной нужде. Ну и ясное дело, Рики следом прется, оно ж ей, сам понимаешь, очень даже надо. А начальство, оно не любит, когда к нему в кабинет – с собаками. Оно – категорически против этого. Вот и приходилось Рики на улице оставлять. Посиди мол, тут, собачка, подожди. Ну, или хотя бы вот любовью с Тошкой займитесь, все – не без дела. Куда там! Эта сука усядется поудобней под окнами кабинета и начинает выть! Тихомурке и без того, с утра – как-то нехорошо, а тут еще – собака под окнами разрывается. И начинают в кабинете какие-то нехорошие вещи твориться. Сплошной скандал и – никакой работы! В данной связи не очень-то я по кабинетам засиживался. 
Нет, ну бывало конечно, увлекут ее местные кобели, не без этого. Выхожу как-то, нет моей Рики. Тошка на пороге лежит, скучает как обычно.
–Тошка! Где эта шалава бродит?
Тошка поднимается, неохотно так, потому как – ужасно ленивый кобель, и – за угол: Гав! Гав! Гав!
Гляжу, выбегает из-за угла моя Рики. Обрубком своим крутит, того и гляди – вообще без хвоста останется. Слов нет. Одни – слюни!
* * *
–Олег! Я вот гляжу на тебя и не понимаю: когда ты серьезно говоришь, когда – шутишь, хрен его знает!
–И не говорите, Василевс! Чукчам в этом плане гораздо труднее приходится, нежели вам, человеку несомненно образованному, хотя и вид у вас – откровенно бандитский!
–Ну и как же вы тут с ними, бедолагами, общаетесь, профессор?
–Все просто, коллега! Когда мне надо, чтобы они посмеялись, я им говорю: Сейчас я буду шутить! После этого я начинаю говорить, все что душе угодно. Можете не сомневаться, чукчи – смеются. Откровенно и честно. 
–А понимают они, над чем – смеются?
–Это уже – другой вопрос, Василевс, который меня, откровенно и честно, не волнует! 
–Но ведь они ж тебя не понимают, Олег...
–Но я-то их понимаю, Василевс! А это – гораздо важнее.
–Ну, и что ты об них понял...насчет себя?
–Насчет себя...вывел некое правило. Поделил я это национальное село на две половины: первая половина – меня боится, вторая – ненавидит. Те немногие, которые не попали ни в первую половину, ни во второю – исключения, которые суть подтверждение моего некоего правила!
–А ты не думал о том, что эти две половины могут объединиться и устроить тебе...некий... гроб с музыкой?
–А вы знаете, Василевс! Очень даже может быть! Кое-кто из них мне даже как-то об этом намекал. Но в деянии сём немаловажную тормозящую роль играют два аспекта...
–Архиважную и первостепенную... Вы упустили, профессор!
–Да-да, коллега! Вы напрасно иронизируете! Во-первых, как я уже говорил, они для этого слишком ленивы! Во-вторых, подстанция – моя территория! Понятие территории здесь, в общем-то, не священно, но ему – подчиняются. Так что здесь, на подстанции, хозяин – я!
–То есть?
–То и есть, Василевс! В селе командуют они.   На подстанции – я. И если уж я кому-то сказал, что ему здесь делать нечего, то этому "ему" ничего не остается, кроме как убираться восвояси. Это – правило. Хотя, ты же знаешь, не бывает правил без исключений.
* * *
Случилось это, Василевс, практически в самом начале моего пребывания на подстанции. Приехал я на Чаун в прошлом году, 31 января. То да се, туда-сюда, вроде освоился. Сижу себе в балке/, в окно смотрю, мониторинг осуществляю. По вечерам – культурная программа: можно сходить, к примеру, на свинарник и обратно. Ну, можно конечно, и – в библиотеку, но это заведение у них по какому-то неведомому графику работает: как ни придешь – всегда закрыта. А свинарник, в отличие от библиотеки, всегда открыт.
Ну и, как сейчас помню, 23 февраля, вечерком, когда все уже порядком напраздновались, я как обычно пошел на свинарник: свиней давно в лицо не видел, дай думаю схожу, посмотрю. Часов десять было, или что-то около этого. 
Прихожу, значит, а никого уже и нет, разбрелись все. И только Матвеич в кандейке своей, за широким столом сидит, буйну голову рукой подпер, и что-то самому себе до того интересное рассказывает, что я прямо аж заслушался, хотя, надо признать, ни слова из сказанного не понял.
А на свинарнике тишина: ни хрюканья, ни мычания. Как в хорошем гробу. Я на всякий случай, пошел посмотрел, все ли там на месте. Гляжу, все в порядке: свиньи спят, коровы дремлют. Куры по своим клеткам, и те – не квохчут.   
Дело в том, Василевс, что курам хуже всех на Чауне живется, ибо напоминает их жизнь пожизненное заключение:
Шестеро их. С петухом во главе, пребывают они,
Всю свою жизнь, за тюремной надежной решеткой.
Вот так по клеткам и сидят. Безвылазно. Лампу дневного света им установили: неситесь, курочки; не скучай, петушок! А у петушка, видимо какой-то заскок в мозгах его куриных, на данной почве случился. Долго он на лампу дневного света смотрел. С недоумением – смотрел, и – с немым вопросом в глазах: а когда ж, собственно, кукарекать? Ни тебе – рассвета, ни тебе – заката.
Диковина, честные ительмены!
А то вдруг, кто по пьяному делу, лампу выключит, а включить забудет, ну или перегорит она. Вот тебе и – полярная ночь в отдельно взятом курятнике!
Махнул петушок, в конце концов, на все это дело крылом, да и перестал кукарекать, потому как понял: без толку все это – на Чаунском свинарнике!
Вот ты меня, Василевс, можешь вполне обоснованно спросить: а для чего собственно, куры в клетках сидят?


* * *
–Да на хрена они мне впали, твои куры! – давясь пьяным смехом, ответил Васька. –Хотя и вправду, а че они там делают? По решению суда, что ли?
* * *
И я тебе отвечу, Василевс. Куры в клетках сидят исключительно в целях собственной безопасности! Собачка, которая на свинарнике живет, постоянно возле клеток крутится. Как ее не отгоняй, она опять к ним возвращается.
Как-то чего-то там выпало из клетки: может –  яйцо, может – цыпленочек. Кто ж теперь вспомнит? Так до земли долететь не успело это чего-то. Ни пуха, ни перьев, ни скорлупы от него не осталось. Собачку, в общем-то наказали, ай-ай-ай, как нехорошо, плохая собака! Ну, и – так далее. И слушала собачка эти обвинительные речи, слушала и – облизывалась, видать – от стыда великого! 
Да чего там, куры. Местные собаки на свиней, случается, нападают. Выйдет хрюшка погулять по лету. А тут, откуда ни возьмись, кобель. Как прыгнет кобель хрюшке на спину, на загривке зубы сомкнет, и – привет, можете свинку разделывать!
Ну, это так, к слову. Для общего развития, Василевс! Потому как не об этом я хотел вам рассказать: ни о коровах со свиньями, но  – о людях!
Ну, и вот хожу я значит, по этому молчаливому свинарнику, и скучно как-то на душе у меня становится. Пора, думаю уходить отсюда. Зашел в кандейку. Покурить. Матвеич по-прежнему сидит, чего-то сам себе рассказывает. Решил я его разбудить, расспросить значит, на каком таком языке он такие интересные вещи излагает. Куда там! Отмахнулся он от меня, ну и – дальше сам себя веселит. Улыбается. На столе какие-то знаки пальцами рисует. И лицо у него какое-то такое, прямо таки скажем, просветленное лицо у него! Ну все думаю, не иначе как с ангелами Матвеич беседует: пожилой человек все таки, пора бы уж и о Боге подумать! Видимо, ведет он с ангелами предварительные переговоры о переходе с этого света на – тот! Не стоит, думаю мешать старику в столь важном деле. Глядишь, поближе к раю местечко для себя выклянчит!
И тут, знаешь, Василевс, меня как будто кто-то по башке чем-то ударил. Да смачно так, аж в ушах зазвенело! Поглядел я вокруг себя: тусклая лампочка под потолком, черные стены, заплеванные полы; стол, заваленный остатками былых увеселений... Ну и конечно же, запах, свинский прямо таки запах, доложу я вам.
И показалось мне тут как-то, что не с ангелами Матвеич разговаривает, ибо не могут ангелы в такое место снизойти. А вот черти... черти – могут! Так вот с кем ведешь ты тайные беседы, могучий старик! И все для меня как-то сразу на свои места встало. И с языком – все понятно стало. Ибо только на таком – и можно с чертями изъясняться, потому как только они тебя смогут понять. Понять и принять!
И тут вдруг как хлопнет входная дверь! Выстрелом, глухим и протяжным, хлопок этот в душе моей отозвался! Екнуло сердце, где-то в районе пяток. Слышу – шаги. И по цементному полу – цок, цок, цок. Ну все, думаю...пришли...за Матвеичем! И теперь, мне уже не уходить, а убегать надо! Потому как, а вдруг они меня с Матвеичем перепутают, и  – вместо него, на тот свет уволокут! Как тебе перспектива, Василевс?   
Ну, в общем, зря я испугался! Это Светка пришла – гражданская жена Матвеича. Чего, говорит, уставился ты на этого старого пня? Я еще, как сейчас помню, поправил ее. Не на этого, говорю, Светка, а – на этот... Так правильнее будет, А смотрю я на этот старый пень в той связи, что Матвеич, на мой взгляд, давным-давно превратился в человека-диссертацию. И просто – край, как надо сдавать его психиатрам. Пускай Матвеич послужит науке! Пока черти его окончательно к рукам не прибрали! Сейчас вот, пытались... Хорошо, ты подошла, распугала!
Я думаю, Василевс, что ты давно понял, что у чукчанок внутренняя красота, как правило, всегда превалирует над внешней. А со Светкой, я так полагаю, ты как-то вообще не встречался. Напрасно, батенька, напрасно! Чистейшей прелести...доложу я вам. Но – продолжу.
Ну, присела Светка рядом с мужем своим гражданским, закурила. Пойдем, –  говорит. Куда это? – говорю, –На тот свет, что ли? Нет, – говорит, –К тебе, на подстанцию. Я ж тебе нравлюсь! 
Ты знаешь, Василевс, онемел я поначалу от столь дерзкого Светкиного предположения! Но, чтоб в грязь лицом не упасть, отвечаю достойно: Послушай меня, девица, краса ненаглядная! Ты мне может быть, и понравишься, но только – после двух-трех дополнительных стаканов! И то, не факт, что склеится чего-нибудь с тобой у нас...в жизни личной! Ну, это беда небольшая! – отвечает краса ненаглядная, шмыгая носом, –Склеится! Лишь бы – стоял! Я вон, и шапку, глянь какую красивую, надела! Специально для тебя!
Ну все, думаю, чему – быть, того – не миновать. Ладно, – говорю, –Пойдем! Это все ж лучше, чем с Матвеичем тут, чертей по свинарнику гонять!   У нас на подстанции, слава богу, своих – навалом!
* * *
–Дай передохнуть! – взмолился Васька, –А то, не ровен час, прям за столом – обоссусь!
–Передохните, Василевс, передохните! Кстати, Васька, вы еще долго тут работать будете?
–Да мы уж должны, дней пять, как уехать отсюда. Не едут че-то за нами. Че там у нас сегодня по календарю?
–Третье июня. Восемь утра.
–Ну тогда – все в порядке! Мне – в ночь. В профилактории – делать нечего. Я это, если что, прилягу тут...перед работой?
–Да ради бога! У меня к тебе просьба будет, Вася! Глянь сюда. Вот здесь, в футлярчике – пленка непроявленная. Вот здесь, на бумажке – мой нынешний подробный адрес. Ты когда в Шахты собираешься?
–Да хрен его знает, Олег! Понятия не имею.
–Так. Когда ты сюда прибыл?
–Да...в марте. Семнадцатого...
–Ну в общем, в сентябре можешь чемоданы собирать. Полгода – минимальный срок, который надо отработать в артели. А я так думаю, что полгода тебе – за глаза хватит! Да и судя по сложившимся, между тобой и трудовым коллективом, отношениям, дай тебе Бог, вообще, до сентября дотянуть...
–Карпуха! И везде-то тебе – надо! И все-то ты знаешь!   
–Тундра слухом полнится, Василевс! Но сейчас – не об этом. А просьба будет такая: будучи в Шахтах, прояви пленочку, ну и фотографии – распечатай. Только будь внимателен, фотографии будут, как бы это помягче выразиться, конфиденциальные.
–Какие-какие?
–А вот такие! – Карпуха порылся на полке и бросил на стол пачку цветных фотографий, в целлофановом пакете.
–Ни себе хрена! – Васька аж привстал, –Да возродятся вши на голове!
На фотографиях, в самых откровенных позах, были запечатлены абсолютно раздетые чукчанки, различных возрастов, комплекций и семейных положений.
–Ну вот, Василевс, полюбуйтесь! Вот это – Анька...
–...твою мать! Кожа да кости! Страх божий! Карпуха! Одетая она – гораздо привлекательнее! Ого! Да у нее оказывается, даже сиськи есть! А я -то уж подумал...
–А вот это – Светка. Одетой, скорее всего, ты ее не видел. Ну, да ладно, хоть на такую посмотри...
–Карпуха! А ты знаешь, я эту мать-моржиху где-то видел... одетой. Тьфу ты, господи, спаси и сохрани! Карпуха!           Ни – стыда у тебя, ни – совести! Точь в точь, как и у твоей собаки!
–Здоровая психика требует нездоровых развлечений, Василевс! Ну так что, берешься фотографии распечатать?
–Лады! Будут тебе фотографии! Лучше расскажи, как ты их ушатал на подобную съемку?
–Ушатал... Во-первых, на фотках они все – пьяные, то есть уговаривать никого собственно, не надо было. А во-вторых, по лету, среди ночи, Чаунские девчонки сами совершают иногда пешие прогулки, по коробам...в чем мать родила. Быть может, вам повезет: увидите! Не впадите, в истерику, Василевс! А то вы у нас такой – впечатлительный! 
–Да ладно, хватит умничать! Так че там дальше у тебя случилось с матерью-моржихой? – Васька покрутил перед лицом Карпухи фотографией и положил ее обратно в пакет, –Я весь – внимание!
–В общем-то, вот перед тобой отчет...о проделанной работе.
–Ты знаешь, Олега, а я вот другое слышал об этой истории...
–Врут, Василевс! Кому вы верите! В общем-то, история имела самое банальное продолжение, я бы даже сказал: тривиальное.
–Банальное... тривиальное... Да тебя ж чуть было не спалили вместе с балком и с этой потаскухой! Ее ж тут гонят даже из профилактория! Эта прошмандовка, она ж под кого угодно лечь готова! А он мне тут по ушам ездит: девица, краса ненаглядная!   
–Ну, это вы зря, Василевс! Они тут – все такие, Ну и – что с того? А  Бог сказал, что любить надо кажну тварь...
–Что он еще тебе сказал?
–А еще он сказал: Я замечу – лучше дам! – скривился Карпуха, опорожняя очередную стопку, –Какой-то самогон у Попова... гадость-гадостью!


* * *
Ну, в общем, после полуночи, к балку приперся старый пень. Грозно кричал он и бился в дверь. Олега, открывай!  Отдавай  жену мою разнесчастную, скотина! В неслучайном и праведном гневе своем, не подбирал Матвеич никаких выражений, ибо каждый может понять горе старика, у которого лукавый и наглый разлучник, обманом и посулами, выкрал жену молодую – последнюю радость в жизни!
Разбудил таки, старый пень меня своими призывами! Растолкал я жену его разнесчастную. Вставай, говорю, девица, краса ненаглядная! Собирайся. Муженек твой, за дверью, тебя выкликает! Верю, что привело его сюда большое и светлое чувство! А против чувства, сама понимаешь, не попрешь! Не пойду, говорит Светка. Не нужен мне этот старый пень! Я с тобою жить буду! Очен-на ты мне понравился! Эка, тебя девица, развезло, говорю. С одной бутылки-то! Не – с одной, поправляет она, а – с двух! Ну да, с двух оно конечно, и не так развезти может.
Короче, вижу – у меня в балке/ назревает революционная ситуация: низы по-старому – не хотят, а верхи по-прежнему – в двери ломятся. И пошел я тогда, открыл дверь и  сказал  Матвеичу, чтоб не стучал он так уж громко в нее, потому что не глухой я, и с остальным у меня – полный порядок. Так что, иди домой, Матвеич. А жена твоя  разнесчастная, как проспится, так сама к тебе и вернется: в целостности и в сохранности. А мне – недосуг с тобой сейчас разговоры разговаривать, потому как  жутко я спать хочу.
Не поверил мне Матвеич. Палкой начал размахивать. Зашибу, кричит! Ну, перехватил я его руку. Не шуми, говорю, Матвеич. А не то, домой пойдешь, а руку в зубах потащишь . И легонько так согнул... конечность его... в обратную сторону. Вроде как хрустнуло там что-то, а может показалось мне, но спокойнее стал Матвеич. Гораздо спокойнее! Палку бросил, на пороге уселся и завыл. От скуки, наверное. А может, вспомнил чего. Жизнь, она ведь у каждого – из всевозможных событий состоит. Есть чего вспомнить-то.
Шел бы ты, Матвеич, домой, говорю я ему. Ну или – на свинарник. Там бы и выл себе... в тепле. Нешто на морозе – приятней? Я тебя убью, отвечает Матвеич. Ну, как знаешь, говорю ему. Сиди, вой, мне порога – не жалко! На вот, валенок под жопу подложи, а то отпадут колокольчики твои, раньше времени. Хотя, Светка говорит, что они уж тебе ни к чему... вместе со всем остальным!
Ну, и пошел я спать. Светка храпит. Иногда кричит чего-то, во сне. Матвеич на пороге воет. Короче, обстановка такая, вроде как – на вокзале, ну или – в дурдоме. Но в общем, ничего, спать можно.
Но проспал я как-то, недолго. Разбудил меня какой-то  звук. Вроде, как стекло где-то разбили. Ну, разбили и – разбили, подумаешь, невидаль какая. Решил я было, не обращать никакого внимания на факт сей незначительный, то есть решил дальше поспать. Но чувствую – не могу! Что-то, понимаешь, мешает! Ну, тут я уж окончательно проснулся. Гляжу, а в балке/, ну прямо, как на улице. Даже снег кружится. И – прохладно. Прямо, очень даже прохладно. А на улице, о ту пору то ли –  минус 35, то ли –  минус 38 было. Точней сказать не могу, потому как градусник мой, который на улице, врет постоянно. И доверия у меня к нему – никакого!
И вот, гляжу я на градусник этот и думаю, напрасно это я, ох напрасно... Матвеичу вторую клешню-то не обломал. Спал бы себе, сейчас спокойно! А теперь вот, сиди-думай, чем разбитое окно затыкать!
А температура в балке падает. Прямо таки, стремительно падает! Нет, ну три тэна конечно, работают.    Но – не поспевают! Не в состоянии они... тундру обогреть!
Растолкал я Светку. Просыпайся, говорю, краса ненаглядная, а то вон уж инеем покрываться начала! Давай-ка подушку сюда! Привыкай к тяготам и лишениям новой семейной жизни! Ну, и подушкой этой, разбитое окно, заткнул. Хорошо, ты знаешь, заткнул. Впритык!
Минут через пятнадцать потеплело в балке/. Покурил я, Опорожнил, чего там в бутылке оставалось. На душе прямо как-то радостнее стало. Ну, и пошел себе, досыпать.  А – что! Ночи, в феврале, здесь длинные: темнеет – рано,   светает – поздно. Спи – не хочу!
* * *
–Вот так вот – тебя послушать, и покажется Чаун раем земным: этаким центром мироздания, – Васька прикурил сигарету, бросил зажигалку на стол, –Ночи – длинные, девки – доступные, мужья – сплошные импотенты. Не жизнь – малина!
–И не говорите, Василевс! Трудно тут нам, нормальным людя/м, посередь этого сброда!
–Нет, Карпуха! Ты определенно, неисправим! Ну, а че ж там дальше-то было, когда вы проспаться соизволили?
–Да, в общем-то, ничего особенного. Так, проза жизни. Ренатка приперся, штраф выписал: пятьсот рублей. Матвеича – на штуку опустили.
–А не круто ли... с Матвеичем-то?
–А ...со мной? Я, между прочим, пострадавший. Ну да, обвиняли меня тут в аморальном поведении, разрушение семьи приписывали... Ерунду всякую! А то, что этот пьяный дурак окно мне высадил, как-то не вспомнили! А Матвеич, между прочим, остаток ночи по деревне блуждал, с пол-литровой банкой, бензин искал. Слезно молил, сторонние силы в свидетели призывал. Клянусь небом! Я спалю этот рассадник разврата! Дайте бензину! В одном месте ему по башке таки дали, прониклись идеей, так сказать. Но бензина – никто не налил!
–А че ж так?
–Видите ли, Василевс, Чаун – село небольшое, я бы даже сказал: маленькое. Тут каждый на виду у каждого. И все прекрасно знают, как на самом деле обстоят дела у Матвеича со Светкой. Известно им, к примеру, что Матвеич Светку бьет. И не просто бьет, а лупит – чем попало. Известно им также, что частенько Светка убегает от Матвеича, куда глаза глядят. Вот и ходит потом Матвеич по селу, Светку разыскивает. Так что, сам понимаешь, ему не только руку, голову открутить не мешало бы. Хорошо, что не пошел я его искать, когда он тут окно разбил! Он бы у меня точно, без головы остался! Козел тундровой!
–Так за что же вас обоих оштрафовали?
–Меня – за пьянку на рабочем месте, Матвеича – за подготовку проведения террористического акта! Он, между прочим, помещение дежурной смены поджечь хотел. Долго ему Ренатка морали читал. С той поры Матвеич, Отелло новоявленный, в сторону подстанции даже смотреть перестал. Видимо, некое волшебное слово шепнул ему Ренатка.
–Отелло Матвеич, значит! Круто! Ну, а тебе чего Ренатка шепнул?
–Состоялся у меня разговор с участковым... На официальном уровне! И сказал мне Ренатка: Вы бы, уважаемый, интересовались, ну хотя бы иногда, с кем вы собственно, пьете. А то таскаете сюда – кого попало! А подстанция, между прочим, объект – стратегический, имеющий для села значение суть жизненно важное. А вы тут такое творите... Не майтесь дурью, Олег Николаевич! А не то, выдворю я вас отсюда...в двадцать четыре часа! Хорошо, Ренат Овхатыч, буду интересоваться. На том, собственно, разговор и закончился.
–Ишь ты. Как он тебя. По-имени...По-отчеству!
–Да! Ты знаешь, Василевс, я это тоже заметил. Вежливый у нас участковый! Прямо, как чукотский ребенок! И поздоровается всегда первый, и как дела – спросит. И, каждый раз, когда в контору вызывает, обходительный такой: вот мол, ознакомьтесь,  почитайте, распишитесь! Оплачивать, надеюсь, помните – где? Да, конечно, Ренат Овхатыч! Ну тогда, до свидания, Олег Николаевич! А глаза – добрые, добрые! 
–Ну, и часто он тебе... глаза свои добрые показывает?
–Да так...иногда! Но к подстанции это никакого отношения не имеет! А бытовуха, она и в тундре – бытовуха!               
* * *
За дверью балка, захлебываясь собственным лаем, яростно и остервенело загавкала Рики.
–Похоже, наш пьяный друг уже проснулся, – Карпуха потянулся, хрустнув всем телом, –Рики! Рики! Да заткнись ты, злая собака!!!
–Олега! Похмелиться есть? – голос Никодима едва пробивался сквозь собачий лай.
–Заходите, Никодим! Не стесняйтесь!
–Убери собаку, Олега!
–Вот же Рики! Вот же сука! Не любит пьяных чукчей! Что ты с ней будешь делать? – Карпуха равнодушно зевнул и направился к двери.
Едва он открыл дверь, Рики – пулей забилась под стол и  продолжила свой лай уже оттуда. Но как только Никодим шагнул за порог, Рики – пулей выскочила из под стола и впилась самому умному чукче в ногу. Никодим от неожиданности завопил блаженным матом. Карпуха снял с вешалки широкий белый ремень. Увидев ремень, Рики моментально оставила Никодимову ногу в покое и юркнула опять под стол.
–А ну, вылезай, сука! Уничтожу!
Пытаясь разжалобить хозяина, Рики изо всех сил принялась колотить своим обрубком по полу. Но хозяин  был неумолим.
–Вылезай, сволочь! Убивать буду!
По всей видимости, Рики решила встретить собственную смерть под столом. Вылезать она явно не собиралась. Даже, на всякий случай, – затянула заунывную прощальную песнь, собственного сочинения.
–Ладно, сука! Живи! Вот только вылези мне оттуда!
Заунывная прощальная песнь моментально стихла. Экзекуция была отложена. Рики выиграла время – решающий фактор в делах подобного рода!
–Вот же хитрая сука! Напакостит и – в кусты! Никодим, а что это вы так много самогона принесли? Я же вам всего лишь на пол-литра дал?
–Пеня.
–Что – Пеня? Добавил, что ли?
–Нет. Попросил.
–Чего – попросил?
–Похмелиться. Олега, я на тебя записал, а то Попов – никак давать не хотел. Больше.
–Вы вообще, о чем тут? – живо поинтересовался Васька.
–В общем, дело было так, Василевс: когда Никодим купил у Сашки Попова самогон в первый раз...
–Он что, два раза покупал?
–Может быть, даже – три! Не знаю. Но два это – точно. Так вот, когда он купил самогон в первый раз, то по дороге сюда ему повстречался Николай Пенельгеут, он же – Пеня, который попросил опохмелиться. Когда содержимое бутылки закончилась, Пеня отправился по своим неотложным делам, а Никодим, помня о том, какой теплый прием ожидает его на подстанции, пошел обратно к Попову, покупать самогон во второй раз. Но так как денег у Никодима не было, то он сумел уломать господина Попова налить полтора литра под запись. В долг. Долг этот записали на меня. По дороге на подстанцию, дабы прогнать внезапно нахлынувшее чувство страха, Никодим позволил себе сделать глоток-другой. Все! Так было, Никодим?
–Да.
–А дальше-то, что было? Помнишь?
–Не помню.
–Совсем-совсем, ничего не помнишь?
–Помню, как от Попова вышел. И – все.
–Ну вот, Василевс, что и требовалось доказать. Согласитесь, весьма удобная штука: помнить только то, что – выгодно.
–А может, напомнить ему?
–Думаю, не стоит, Василевс. Это вот, если бы он тебя побил, можешь не сомневаться, он бы – запомнил. А так – нет! Дело в том, Вася, что мы тут с ними, я имею в виду чукчей, изучаем друг друга, наблюдаем друг за другом – второй год. Они – за мной, а я – за ними. И вот что я заметил. На мой взгляд, обладают эти ребята одним великолепным качеством: они искренне считают так – все плохое – это от русских, а все хорошее – было здесь изначально, и русские здесь – не при чем!    
–Обоснуй.
–Пожалуйста! Ты, Вася, надеюсь обратил внимание, как много здесь растет ромашек?
–Ну, да! Растут...
–А задумывался ли ты, Вася, почему они здесь растут? Вроде бы – вечная мерзлота и – все такое прочее...
–Ну...
–Не мучайтесь, Василевс! Давайте лучше, спросим об этом Никодима. Кеша, хватит самогонку жрать, тебе еще в село идти! Что ты нам можешь сказать по поводу ромашек, которые буйным цветистым ковром украшают вашу убогую тундру?
–Они росли здесь всегда!
–Вот, Василевс! Вот! Ради этого стоило пролететь тысячи верст, дабы узнать, что ромашки оказывается, росли здесь всегда! Нет, ну есть конечно, малопривлекательная версия о том, что семена этих ромашек завезли в Чаунский район геологи в 70-х годах прошлого века! Ну это ж до того, согласитесь, убого, Василевс?
–А водка?
–Водка, она конечно, от русских! Но об этом, сам понимаешь, говорить можно долго и – без толку! Но чукчи считают, что в этом виноваты исключительно русские! Видимо, мало поставляют!
–Ну, давай за это и выпьем! А то смотрю, наш общий друг скоро опять начнет в лоб выклянчивать!
–Никодим! Шли бы вы в деревню. Там работы – непочатый край! Вам тут из дому звонили. Дети забыли облик отца! Нехорошо это, Никодим! О вас вспоминают уже, чуть ли не как о покойнике. Надо, вообще-то, время от времени, на работе показываться. А не только – за зарплатой!
* * *
–А че ты с ним, вообще, возишься? – Васька посмотрел в окно, вслед удаляющемуся Никодиму.
–Видите ли, Василевс, я в общем-то, не – леший, как многие здесь считают. Рога у меня не растут, и кровь новорожденных младенцев я тоже, как-то не употребляю. Но общение, оно ж ведь даже мне нужно, согласитесь!
–Нет, Карпуха, тебе нужны свободные уши.
–Но согласитесь, Василевс, у меня есть что сказать этим людям? Взять, хотя бы, того же Никодима...
–А че его брать? Поглядел я на этого подвида. Законченный алкаш. Ну вот собственно, и – все, профессор!
–Вы опять, как всегда торопитесь, коллега! А ведь Никодим пишет стихи. Об этом, конечно, мало кто знает, даже из его соплеменников, но тем не менее это – так.
–Ну, и что ж он там пишет?
–Минутку, Василевс! Я так думаю, что вы со своим великолепным баритоном сможете нам даже, кое-что озвучить.
Карпуха покопался на полке, извлекая на свет божий помятую общую тетрадь:
–Так. Посмотрим, что у нас здесь... Так: Верни мне эскудо, паскуда! Это – не то. Что тут дальше: Вначале было слово, и слово это – бог. И как-то так случилось, что бог слегка оглох! Ну, это вообще – святотатство!    Ага.       Вот! Чтите, Василевс! – Карпуха протянул Ваське помятую тетрадь.
–Так ты че, пытаешься вовлечь меня в свою художественную самодеятельность, Олега?
Ну что вы, Василевс! Просто у вас это лучше получится! Смелее!
Васька взял тетрадь, отыскал нужные строчки и, безо всякого напряжения, загремел на весь балок, сделав его сразу как-то шире и просторней, заставив своим бархатным баритоном задрожать плохо закрепленные стекла в окне для осуществления мониторинга:
Здравствуй, милая всадница –
Вестник новой зари!
Поцелуй меня в задницу,
Раза два! Или – три!
–Великолепно! Вы знаете, Василевс, я вообще-то предполагал, что вы будете звучать, но чтобы – так... Нет слов!
–Одни – слюни! По детству, меня доставали этими стишками, ох как доставали! Причем, всё больше – пьяные пожилые тетки! Ох! Одна морока с этими пьяными пожилыми тетками!
–Такой талант пропадает! Вам бы на эстраду, Василевс!
–Ага. Вместе с твоей собакой и Анькой! Ты лучше скажи, че ж ты тут увидел поэтического, окромя похабщины: Поцелуй меня в задницу... да еще с уточнением: два или три раза...
–Ну, в общем-то, да, есть недоработки, с точки зрения стихосложения, а также – проблемы с русским языком... Ну, вот хотя бы это, Василевс: всадница, она  не может быть вестником!
–То есть – как?
–То есть – так! Всадница, она может быть только вестницей! Потому как связь между главным и зависимым словом, в русском языке, осуществляется только по смыслу. Таким образом, например, корова не может быть рекордсменом... Бык – может, а корова – нет! Но зато: корова может быть РЕКОРДСМЕНКОЙ!
–А как же вот с этим быть: Партия – наш рулевой?
–Ну, может быть, она и есть ваш рулевой, кто ж его знает? Ну, а по-русски – все проходит. Потому как, если произнести "Партия – наша рулевая", вас мягко говоря, не поймут, а то и вообще, на смех поднимут. Так что вы думайте, когда говорите то, что думаете!
–Да ладно, угомонись ты, знаток великого и могучего! Че там дальше – не по-твоему?
–Ну, в общем-то, так – мелочи: третья строка пляшет, по сравнению с первой: стихоразмер не совпадает. Типичная ошибка, характерная для начинающих авторов.
–А че, есть и нетипичные?
–Есть. Но ошибками подобного рода занимаются, в основном, психиатры. Ошибки подобного рода исправлению, как правило, не подлежат. У типичного поэта и так, знаете ли, мозги – не в порядке, а тут еще – нетипичные! Таких – лучше изолировать!
–Так че, выходит, Никеша – псих?
–Откуда же я знаю! Я – не психиатр. Но то, что он воспринимает мир по-другому, можно утверждать с большой долей вероятности. Отличное от нормального мировосприятие, вот что толкает Никодима на написание подобных четверостиший.
–Ну и че этот...поэт хотел сказать своей...всадницей?
–Очевидно, Никодим выражает некий протест. Будучи по натуре консерватором, Никодим решительно отвергает какие-либо перемены, ожидающие его в самом недалеком будущем. По каким-то, неясным для нас причинам, Никодим не хочет чтобы о переменах этих знали окружающие. Поэтому он облекает свой протест в этакий ернический футляр. Делается это для того, чтобы в дальнейшем – не сожалеть о написанном. Никодим боится разоткровенничаться, боится, что его не поймут и как следствие – неправильно истолкуют: поднимут на смех. В результате он пытается выглядеть хуже чем он есть на самом деле. И по-моему, у него это получается.
–А может, он хочет просто выпендриться?
–А – что! Очень даже может быть, Василевс! Вы как-то интуитивно выходите на правильные мысли!
–Я тут как-то интуитивно выхожу на мысль, что еще чуть посижу и с табурета рухну...
–Так в чем же дело? Топчан в вашем распоряжении. Будильник только заведите, Василевс. А то боюсь,  некому вас будет разбудить вечерком. У нас тут поспать, знаете ли, любят!   
* * * 
На бледном зеленовато-желтом лужке паслись две коровы. Две худющие грязные твари, вяло помахивая хвостами, выискивали чего-то среди хвощей с плаунами. Васька, сидя на коробе, зевая наблюдал за коровами.
–Юрка, а чего они здесь жрут?
Юрка Конь, забравшись на столб, наглухо крепил провода к соответствующим керамическим изоляторам.
–А хрен его знает. Ягель, наверное...
* * *
К слову сказать, в двадцати шести километрах южнее Чауна находятся сенокосные угодья. Считать подобное утверждение, с большой долей вероятности, можно –  шуткой, но тем не менее трава там растет. Откуда она там взялась? В зоне арктических и субарктических пустынь растениеводство во все времена не было перспективным видом деятельности, но тем не менее, советские агрономы, в свое время, не только вспахали чукотскую зябь, но также засеяли и скосили. Из множества культур, предложенных к высеванию, более-менее обнадеживающие всходы дали овес и горох. Только не надо думать, что чукотские ребятишки дружной ватагой устремились на гороховое поле – шелушить стручки и набивать животики сладким содержимым. Горох был годен только на силос, чему несказанно обрадовались местные коровы и быки.
Но лучше всего в районе Чауна прижился овес. И хотя был он какой-то ущербный, против материкового, но тем не менее, прижился. Услышав подобную весть, якутские лошадки вздохнули как-то посвободнее, потому как работая на бескрайних просторах Чаунского района, привыкли они есть всякую гадость: вареное мясо, всевозможные супы и борщи, которые приходилось запивать сладким компотом из сухофруктов. Говорят, что сельские материковые жители, когда наблюдали подобную картину, поначалу – в обморок падали. Лошадки же с недоумением смотрели, на слишком слабонервных седоков, и продолжали кушать. Аппетит у лошадок был отменный. До того отменный, что в некоторых геологических партиях, люди иногда оставались без обеда, если повар ненароком не смог доглядеть, как лошадки подкрадываются к кастрюлям, выставленным на пригорок, для остывания.
На сегодняшний день в Чаунском районе нет лошадей. Исчезли не только лошади, вместе с ними ушла эпоха, эпоха романтиков и мечтателей, о которой до сих пор с грустью вспоминают геологи Чаунского района. И – не только геологи.
А что касается овса, то овес кое-где остался.
* * *
Васька докурил, бросил окурок и направился к ближайшей буренке. Ему давным-давно хотелось выяснить: а где, собственно, находятся у коровы рога, спереди или сзади ушей.
Внезапно корова слабо замычала и повалилась набок. Видать, обожралась ягеля-то, – решил Васька. Вот и хорошо. По крайней мере, не укусит.
Но буренка и не думала кусаться. Дела ее были плохи. Подойдя вплотную к падшей корове, Васька это сразу понял. Буренка пускала пузыри, глаза ее затянуло пленкой, она пыталась мычать, но вместо ожидаемого, баритонального Му-Му, выходил какой-то слабый утробный стон, который с каждой попыткой звучал все глуше и глуше, пока не превратился в едва слышный свистящий шепот.
–Отходит, сердешная. Юрка, корова сдохла!
А вдалеке надрывался репродуктор:
Не спеши ты нас хоронить...
Известный на всю страну Свердловский запевала старательно тянул свою партию.
–Ну, как же, не спеши. По-моему, самое время.
Васька присел на бугорок, рядом с коровой, погладил по голове, почесал за ухом, попутно отметив, что один из рогов у нее – слегка обломан.
Подружка буренки, давно смоталась куда-то по своим говяжьим делам, бросив товарку на произвол судьбы. Юрка Конь поймал за шиворот пробегающего мимо чукчонка:
–Иди за папкой, пацан!
–А зачем? 
–Корова подохла. 
–Это – не наша корова.
–А – чья?
–Колхозная.
Воспользовавшись минутным замешательством Коня, чукчонок вырвался и убежал.
А Васька сидел и гладил буренку по голове. Корова продолжала пускать слюни и тянуть свою, чуть слышную, лебединую песню. И хотя Васька не любил коров, а даже – побаивался, ему было жаль буренку. В сущности, даже, не буренку, а так, теленка-переростка.
Васька глядел на корову, и что-то она ему напоминала. Что-то до боли родное и близкое. И тут он понял, что именно... Перед ним была распластана карта Российской Федерации! Васька аж вспотел от волнения:
...Вот она, по имени Россия,
От морей простерлась до морей.
В конце девяностых годов, теперь уже прошлого, двадцатого века, попал Васька в Москву, в поисках куска хлеба насущного: много тогда народу ринулось в стольный град и окрестности в надежде на приличные заработки. Работу Васька не нашел, но запомнилась ему одна характерная деталь: столица была буквально напичкана плакатами, транспарантами и растяжками следующего содержания:
МОСКВА – СЕРДЦЕ РОСИИ
Надпись эта породила в душе у Васьки вопрос: А где же, собственно, жопа? Любой здравомыслящий житель столицы мог бы ответить ему на этот вопрос, но Васька и без них знал правильный ответ:
ЖОПА – ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ 
И только теперь, глядя на распластанную корову, пардон, карту, ему показалось, что не все то жопа, что – не сердце. А – вымя? Вот оно. Может, не такое большое, как хотелось бы, но все-таки... И коли, уж речь зашла о вымени, то,  более чем уместно, вспомнить о руке, которая это вымя регулярно доит, следуя перманентному постулату: Для того, чтобы корова меньше ела и больше доилась, ее надо меньше кормить, и больше – доить.
Глядя на четыре соска, торчащих из вымени, Васька продолжал развивать говяжью географию: какой же из них - Чукотка? Может, вот этот, крайний правый, самый большой? Нет. Это – Ямало-ненецкий. А вот этот – Корякский. Хотя, нет. Ни хрена у этих коряков нету, окромя национальных традиций. Так что они – во ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ. Пускай уж третий сосок достается Камчатке, а четвертый – Якутии...
Рассуждая подобным образом, Васька слишком упрощенно смотрел на вещи. Умением разглядывать лес за деревьями он никогда не отличался, Иначе он бы понял, что практически любой регион России (кроме Москвы, конечно) может претендовать на вымя, но по странной иронии судьбы – живет во ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ!
Васька глядел на корову, и странные, фантастические параллели пересекались в его мозгу:
Нет на свете Родины красивей,
Боевой страны богатырей...*
Вот она, едва подающая признаки жизни, перемазанная собственным засохшим дерьмом, лежит себе тихонько, не дрыгает копытами, не отмахивается хвостом от мух и комаров. И не сторонятся ее "другие народы и государства" а, наоборот, в горло вцепиться норовят; а тут и жрать-то особо нечего: шкура с ливером да кости.
Прерывая Васькины измышления, со стороны свинарника подошли два мужика. Один взял буренку за рога, другой – за основание хвоста. Раз-два. Буренка стояла на ногах! Васька в недоумении воскликнул:
–Да возродятся вши на голове!
Корова, тряхнув рогатой башкой, поплелась искать свою подругу, дабы попенять ей за то, что та бросила ее в столь тяжкую минуту.
–Мужики, а чего это с коровой было-то? Чего она тут разлеглась-то?
–Да так... отощала маленько.
Воистину, неисповедимы пути Господни!

* * *
Два часа ночи. Чаун спит и видит сны. Начало июня. Полярный день. Нежаркое солнце освещает крыши двухэтажных трехподъездных домов. На некоторых из них штукатурка облупилась до основания, выставляя напоказ всю никчемную сущность дома: деревянные брусы, плотно подогнанные друг к другу, скрепленные скобами. На одном из домов, во весь фронтон приколочен полинялый транспарант:
В нашем колхозе порядок такой:
Пьянству объявлен решительный бой!
Под транспарантом, укрытый какой-то тряпкой, спит пьяный чукча. Очевидно, это один из ярых бойцов с пьянством, не рассчитавший собственных сил, сраженный наповал в процессе очередной атаки. В общем-то, весь численный состав Чукотского национального села Чаун борется с пьянством как только может, не жалея в этой борьбе никакого собственного здоровья, положив на алтарь ея все свои сбережения. Даже малые дети, внезапно повзрослев и прочувствовав всю важность исторического момента, смыкают свои хлипкие ряды и, как один, нестройной толпой устремляются на передний край обороны.
Однако слишком рано устремляются: чуть ли не с пеленок.
Вы бывали на Чаунском кладбище? Ничего предосудительного в этом, в общем-то, риторическом вопросе, нет. Не стоит плестись за семь верст, дабы отведать киселя сомнительной свежести. На материке и свои кладбища – не хуже, и лежать на них – почти всем, без исключения. Но то – на материке, где сама обстановка последнего приюта располагает, так сказать, к теософии и тауматургии*. Нашедший да обрящет, так сказать.
Чаунское кладбище навевает даже не тоску, а скорее, недоумение, что-то типа:
–Панночка помэрла!
–Как, вжэ помэрла?
На Чаунском кладбище лежат, в подавляющем большинстве своем, дети. На холмиках их могил, давно ставших неотъемлемой частью вечной мерзлоты, лежат всевозможные игрушки: куклы, машинки, песочные наборы для куличей. Возможно, темной и долгой полярной ночью детишки выбираются из своих тесных, опостылевших домовин – поиграть с игрушками, обсудить последние новости, размять свою, так и не сформировавшуюся при жизни, опорно-двигательную систему. В подобные сказки – с трудом верится, потому как зимой заметает Чаунское кладбище снегом по самые верхушки немногочисленных крестов и крестиков, установленных на невысоких могильных стелах. И может случиться так, что пройдете вы по кладбищу и не заметите, что прошли по месту последнего упокоения коренных детей тундры, со старой бабушкой во главе, коей на момент погребения стукнуло, страшно представить, пятьдесят три года!
А пока, суть до дела, избежавшие преждевременного отпевания девчонки и мальчишки, мечтают стать взрослыми, мечтают о том золотом времени, когда смогут они пить водку от пуза, и никто не сможет сказать им слова поперек, потому как дети выросли и, стало быть, нечего им тут указывать.
А пока, суть до дела, двухлетняя Дашутка закатывает маме очередной скандал. Вот она, в давно нестиранном платьице цвета осеннего неба, катается в истерике на полуистертом паласе, сучит немытыми ножками, хватает затхлый прокуренный воздух пухлыми ручонками. И в глазах у Дашутки уже не слезы, нет, красная пелена застит косенькие глазки малолетней чукчанки. И бьется тельце мелкое в ознобе. И лишь слабовыраженный синеющий ротик вопит что было силы: ДАЙ!!!
И летит это ДАЙ долгим эхом по бескрайним просторам Чукотки, залетает в чумы, яранги, квартиры, и звучит погребальной песней, равно как и приговором, всему  чукотскому роду: А ведь недалеко уже и до переводу!
Чего же так просит Дашутка? Всего-навсего – пива. Да вот же она, огромная пластиковая бутылка, с яркой красивой этикеткой, стоит на замызганном, засиженном жирными мухами, столе. Неужели маме жалко доставить любимой доченьке хоть немного радости? Маме – не жалко. Маме, вообще, все по барабану в этой жизни. Просто мама еще – не в том градусе, чтобы позволять дочери творить что попало. И, пока Дашутка весело и беззаботно резвится на паласе, мама вонзает в себя, стопку за стопкой, дешевый самогон (пить стаканами она – давно не в состоянии). Из закусок на столе  –  глубокая кружка с питьевой водой. Опорожнив очередную стопку, мама смачно закусывает, утирая выступившие сопли рукавом. Внезапно глаза ее закатываются, пустая, внезапно отяжелевшая стопка валится из рук и, секунду спустя, вслед за стопкой, в блаженной истоме валится мама. На лице ее –  не менее блаженная, улыбка. Наступает здоровый крепкий сон.
Дашутка, заметив, что мама не подает признаков жизни, моментально прекращает бесполезную истерику. Радостно урча, ребенок устремляется к кухонному столу. Вообще-то, Дашутка умеет хорошо ходить и на двух ногах, но сейчас – не до приличий, да и не видит никто, так что, можно и на четырех.
* * *
  На Чауне нет централизованного водопровода, питьевую воду набирают из близлежащих пресных озер, являющих собой суть огромные лужи; вода в них – почище материковой будет. Определить, пресное озеро или – нет, проще пареной репы: по всему периметру пресного озерка растет травка, очень похожая на осоку, правда, очень невысокая. По берегам же соленого, как на голове у Котовского: не растет ничего. Воду можно набирать практически из любого озера. Тут уж – дело вкуса. Только вот из этой лужи набирать воду нельзя – лет пять назад утопили в ней, чисто случайно, две-три тонны минеральных удобрений.
Также по всем трем улицам Чауна, регулярно (если водитель – не в запое), ездит водовозка. Радуйтесь, Чаунцы! Берите эту воду бесплатно! И Чаунцы берут. Флягами, ведрами, кружками, стаканами. Не беда, если в подставленное ведро вместе с водой попадет кусок какой-либо рыбешки. Рыба, она, как известно, живет исключительно в чистой воде.
Только совсем уж ленивые не берут: ни кружками, ни стаканами. И на озера – не ходят. А чего туда с кружкой переться? Пока обратно дойдешь, либо – выпьешь, либо – расплескаешь. Уж лучше – из батареи набрать: техническая водичка, может, и не очень чистая, но зато ее – много.
* * *
Полярный день устремил взор свой в немытое окно Дашуткиной квартиры. Крепко обхватив ножку стола руками, пускает слюни во сне мама. В ногах у нее безмятежно чмокает губками Дашутка. Пустая пластиковая бутылка с яркой этикеткой валяется на столе.
На другом конце деревни надрывается хит сезона:

Ну, что ж ты страшная такая.
Ты такая страшная...
Это пьяный Муха забыл отключить ретранслятор. Занимается Муха этим делом исключительно на добровольной основе, в результате чего и день и ночь надрываются допотопные колонки, утоляя музыкальный голод Чаунских меломанов.
Не особо вникая в смысл песни, по коробу, качаясь из стороны в сторону, идет чукчанка. Ирка. Морщинистое, рано состарившееся, лицо ее ни в коей мере не напоминает лицо Венеры. Да и вышла Ирка не из пены морской, а всего-навсего – из профилактория...от старателей. Из одежды на Ирке – только тапки. Но даже не это придает ей сходство с центральной фигурой бессмертного полотна Сандро Боттичелли: если внимательно приглядеться к шедевру, то, в конце концов, можно разглядеть, что на Венере тапки отсутствуют. И в том – победа старины Сандро: Венера как олицетворение неземной любви, один из самых прекрасных поэтичных женских образов, стыдливо прикрывает руками первичные половые признаки.
Но где-то здесь притаилось и сходство: Ирка тоже –олицетворение любви, хотя и  не земной, а скорее, приземленной. Вот она, во всей красе! Освежающий ночной аквилон шевелит растрепанные,  давно нечесаные, космы ниже плеч. Первичные половые признаки... В общем-то, даже у Венеры они слабовато выражены. Особенно, верхние. Но Ирка даже не пытается прикрыть свою плоско-ребристую стиральную доску, то бишь грудь. Старые поношенные тапки вносят особый шарм в ее, и без того, шаркающую тяжелую походку. На ходу Ирка тихо улыбается. Пухлые, шелушащиеся губы прикрывают беззубый рот. Чему ты улыбаешься, гордая чукотская женщина? Нет ответа. И только дряблые ягодицы слегка подпрыгивают, не совсем попадая в такт с хитом сезона:
...Ты не накрашенная страшная,
И – накрашенная!!!
* * *
Начиная с 6 июня, Васька принимал самое активное участие в промывочном сезоне. На языке сугубо инженерном – осуществлял промывку золотосодержащих песков, а попросту – стоял за жлыгой – водяной пушкой, которая мощнейшей струей буквально резала золотосодержащий грунт, выбивая из него крупный галечник; все остальное попадало в гидроэлеватор, дабы потом попасть в приемный шлюз.
По  прибытии из Чауна, Васька был направлен на участок "Светлый путь" в качестве моториста промприбора. Чукотский Рембо нашел применение недюжим электрическим способностям Василия Митрофаныча.
Промывочный прибор. В общем-то, бесполезно объяснять, что это такое тому, кто ни разу его не видел. Совокупность каких-то ржавых железяк и конвейеров. Одни названия чего стоят. Не названия, а сплошь – еврейские фамилии: Вашгерд, Скруббер, Стакер.
Ну, допустим, изготовить скруббер в домашних условиях  –  проще простого: надо взять железную бочку, выбить дно и набить в стенках дырок. Вот вам и готов примитивный горизонтальный наклонный  грохот. Стакером называют конвейер, который может поворачиваться, теоретически – на сто восемьдесят градусов. А вот вашгерд представляет собой наклонный стол с ситом, предназначенный для того, чтобы отделять более мелкие фракции, в которых собственно и содержится золотой металл, от – более крупных. Васька сравнивал вашгерд со своей  Валькой: деньги в ее заскорузлые ручонки попадали нечасто, но уж если попадали, то казалось, не было такой силы, которая могла бы эти деньги забрать.
Впервые промприбор был опробован в районе реки Колымы в достопамятные времена прошлого века. С той поры минуло немало лет, но эти самые промприборы до сих пор служат людям. Хотя, надо заметить, что эти самые люди, с тех давних пор, не внесли ничего принципиально нового в промприборы. Постарели промприборы и морально и физически. Но, как и прежде, помогают они людям промывать золотишко. Помогают – через пот, злость, отчаяние, а иногда и через кровушку людскую...
Случилось это в прошлом сезоне. 13 сентября ПКБШ №21 (Промприбор Конвейерный Бочкообразный Шлюзовой) работал последнюю ночь. Утром его собирались демонтировать.
Промприбор подобного типа должны обслуживать четыре человека: два бульдозериста и два моториста: один – вверху, другой – внизу. Верховой наблюдает за стакером, поворачивает его, если возникает надобность; смотрит за ленточным конвейером, который доставляет грунт в течку, откуда грунт попадает в скруббер. В общем, задача верхового моториста сводится к следующему: он должен не проморгать внештатную ситуацию, а попросту – аварию: вовремя остановить ленту, успев при этом каким-либо образом предупредить низового; какие-либо датчики, кроме звукового сигнала, упреждающего о запуске ленточного конвейера, на промприборе подобного типа отсутствовали, хотя, велика вероятность, что когда-то, из соображений техники безопасности,  они были.
Низовой моторист осуществлял подачу грунта на ленточный конвейер. Его рабочее место – внизу: там, где над натяжной головкой конвейера устанавливается мониторка, а попросту – будка, сколоченная из необрезной доски и обтянутая рубероидом. Отличительной особенностью будки, установленной на ПКБШ №21, можно было считать следующую: дверь в ней открывалась вовнутрь. 
Именно здесь священнодействовал низовой моторист, следя за равномерным поступлением грунта на ленточный конвейер. А грунт подавался с полигона, расположенного на два-три метра выше будки-мониторки. Осуществлял подачу один из бульдозеристов, на тяжелом, как правило, бульдозере. 
Другой – на легком, как правило, бульдозере, осуществлял расталкивание эфелей, или если угодно, эфельных хвостов – неизбежных технологических потерь в результате промывки песков промприбором. Вытекала вся эта дрянь: эфеля, из эфельного шлюза; всевозможные камешки и мелкие взвеси, скапливаясь на дне эфельной траншеи, росли, а вода по траншее текла обратно в водоем, чтобы потом опять, "при посредстве" насоса, попасть на прибор.
Надо заметить, что эфеля росли как в старой русской сказке богатыри: не по дням, а по часам. И если вовремя этот бугорок не растолкать по сторонам, то грозил он обернуться великой проблемой в виде выхода из строя эфельного шлюза в частности, и промприбора – в общем. Для предотвращения подобного казуса технологической схемой отработки предусматривалась шушлайка (так старатели называют бульдозер Т-130), которая сновала туда-сюда по траншее, пугая окрестных бакланов своим неказистым видом и не очень-то мелодичным гудом. Зрелище так себе: никакого простора для полета творческой мысли, а тем более – фантазии. При всей своей нужности и необходимости, сравнить расталкивание эфелей можно, разве что, с переливом из пустого в порожнее.
Другое дело – подача на приемный бункер. Вы когда-нибудь видели бульдозер фирмы "Caterpillar"? Махина, длиной почти десять метров, высотой – за четыре метра, спокойно толкает впереди себя в среднем 20 кубометров грунта. Весит такой тракторок почти 63 тонны, работает – тихо, подкрадывается – чуть слышно. Удобно умостясь на капоте, отогревая ревматические перепончатые лапы, любят кататься на нем бакланы, обозревая с высоты положения собственные угодья.
Находясь в будке-мониторке, низовой моторист через узкое окошко наблюдает, как на него движется гора камней, вперемешку с осклизлым грунтом. Слишком впечатлительному наблюдателю может показаться, что бульдозерист решил просто-напросто засыпать будку содержимым отвала, размер коего составляет 3 на 5 метров. Не надо сгущать краски. Содержимое отвала высыпается в приемный бункер. Ката/р (он же Caterpillar) замирает, послушный воле человека, а над головой моториста на минуту зависает громадный отвал! Процедура завершена. Бульдозерист включает реверс – катар тихо и спокойно откатывается назад, чтобы через некоторое время повторить все сначала. Моторист, стоя за штурвалом, регулирует шибером подачу грунта на дозатор; дозатор равномерно загружает ленточный конвейер; конвейер доставляет грунт к скрубберу; скруббер, при помощи многочисленных дырок, пытается, как можно больше, отделить драгоценного металла, который выпадает в эфельный шлюз, от прочей чепухи; прочая чепуха, грохоча и жалуясь на несправедливую судьбу, устремляется к стакеру; стакер сбрасывает прочую чепуху в отвал. Все!
Сколько золота остается в этой самой прочей чепухе? Профессоры небезызвестного Свердловского института считают, что данная чепуха может содержать в своем составе до 90% драгметаллов общего объема промытой массы. Вот вам и – техногенное месторождение.
Впрочем, подобные научные выкрутасы мало волнуют низового моториста. В его круг задач не входит просчитывание неизбежных потерь, выражаемое в граммах на кубический метр. Ему надо отстоять 12 часов с перерывом на обед, дабы потом отдохнуть оставшиеся от суток 12 часов, чтобы потом опять выйти отстоять 12 часов... К остальным работникам артели все это относится также и в полном объеме. Сезонный метод. Вкратце он сводится к тому, что в течение шести месяцев (можно – и поболее) работник обязан каждый день отрабатывать определенное количество часов, что в дальнейшем, по идее, должно отразиться на его зарплате в частности, и на пенсии – в целом.
Когда-то, в начале 80-х годов прошлого века, будучи зеленым юнцом, сразу после окончания "путяги", работал Васька на угольной шахте подземным электрослесарем. В то время он, не без оснований, полагал, что работа горняка – самая что ни на есть, экстремальная профессия на свете. Но то, что он прочувствовал на собственной шкуре здесь, в тундре, немного озадачило Василия Митрофановича. Живя и работая в своем достославном южном городке, он имел пятидневную рабочую неделю. Его рабочий день составлял шесть часов. После работы можно было посетить пивбар, ну или, к примеру, городской музей с великолепным буфетом.
На участке "Светлый путь" не было пивбара. И, хотя времени не оставалось на поход в городской музей, очень хотелось, чтобы он был, этот музей, где-то здесь, поблизости, пусть даже – без великолепного буфета. Но не было НИЧЕГО! Самым страшным, по глубокому Васькиному убеждению было то, что, отработав смену, он оставался на работе. Он никуда не уходил, не уезжал; он находился в непосредственной близости от промприбора, который своим жизнерадостным грохотом навевал на Ваську какую-то труднообъяснимую тоску... Тоску по всему тому, что пришлось оставить Ваське в том невозвратном далеке, к чему, казалось, навсегда закрыта обратная дорога.   
Знакомое многим, из курса физики  средней школы, понятие релаксации истолковывалось трудовым коллективом участка во все года однозначно: трэба выпить! Ну, так, по маленькой. И люди пили, и били друг друга по лицу; не будучи при этом врагами; усиленно потом вспоминали: и с чего это они так друг на друга ополчились.
Пластун с Витьком не были врагами! Жили они в одном балке, иногда, когда было чего, выпивали. Ну, так, по маленькой. Они никогда не били друг друга по лицу. Они работали на том самом злополучном ПКБШ №21: Витек – бульдозеристом на подаче, Пластун – низовым мотористом. 12 сентября они весь день что-то отмечали: может быть, День рождения Джузеппе Гарибальди, может быть, грядущий День танкиста... История умалчивает, что именно. Предельно ясно можно предположить одно: толком поспать перед сменой им в этот день не пришлось. Вечером, прибыв на полигон, они опохмелились тем немногим, что осталось, и разошлись по рабочим местам.
Пластун с Витьком не были врагами! Более того, они были друзьями, деля между собой те немногие радости и многочисленные проблемы, выпадающие на долю старателей в течение промывочного сезона. Просто один подавал, другой – принимал. Процесс этот в Н-ской артели был насколько примитивен, настолько и опасен. Ибо не видели они друг друга: подающий и принимающий, согласно технологической схеме отработки, не видели. Но как-то же они общались. Общались они при помощи приспособления, старого как мир. К будке-мониторке была приколочена длинная рейка или шест, что суть не важно. К верхнему концу рейки приколачивалась поперечина с флажком на одном конце и с привязанной веревкой – на другом. Все вкупе – служило неким семафором для бульдозериста: флажок поднят – можно подавать, флажок опущен – ни-ни! (Что-то подобное хорошо описано у Шарля Перро, в его знаменитой литературной обработке народного сюжета: "Дерни за веревочку, дитя мое..."). Кто его знает, быть может, в веке XVII повсеместное применение веревок было велением времени, данью моде, в конце концов. Но в веке XXI подобный анахронизм мог вызвать, разве что легкое недоумение: как так, здесь до сих пор не знают о рации? Никак нет-с! Знают. Вот и у начальника участка она есть. Он по ней выслушивает наставления от более высшего начальства, подобострастно пожирая глазами черную коробочку с небольшой антенной. Высшее начальство пошло навстречу людям, добывающим злато страны: в темное время суток флажок стала подменять сигнальная лампочка, прикрепленная к концу рейки! 
Пластун с Витьком не были врагами! Просто случилось так, что Витек немного приснул в своем катаре, а катар ехал себе потихоньку и толкал впереди себя что-то около сорока тонн грунта, может чуть больше, а может чуть меньше. Полностью засыпав приемный бункер, катар двинулся, было далее, но был остановлен внезапно проснувшимся Витьком. Будка-мониторка была раздавлена и надежно присыпана грунтом.
О чем думал Пластун в последние мгновения своей жизни? Трудно сказать. Тараща осоловелые глаза в ночь, он довольно таки поздно понял, что Витек заснул и, пресловутый жупел в виде опущенного флажка, пардон, сигнальной лампочки на шесте, для Витька – не помеха в осуществлении своих далеко идущих планов. И тогда Пластун заметался по будке в поисках выхода. Поговаривают, что у него было несколько секунд, для того чтобы выскочить из будки, но... дверь в будке открывалась вовнутрь; если бы дверь открывалась наружу, то ее, согласно законам физики, наружу бы и выдавило, но в тот момент, когда перекошенная будка начала трещать под непомерным весом грунта, дверь выдавило вовнутрь, и Пластун оказался надежно запертым в ограниченном пространстве.
Пластун с Витьком не были врагами! Просто высшее начальство рассмотрело это дело таким образом, что виноватым остался Пластун. Это он был пьяным, это он забыл опустить флажок, пардон, потушить лампочку, и Витек имел полное моральное право подавать грунт. Мертвые сраму не имут! А Витек был трезвым, а у Витька – семья, а Пластуну – уже все равно, упокой Господь его душу и прости ему прегрешения его: вольныя и невольныя! Просто высшее начальство настоятельно рекомендовало начальнику участка сделать выводы и принять меры, дабы исключить подобные прецеденты впредь.
Обо всем этом Хрисаныч поведал Ваське за кружкой чая; сидели они точно в такой же будке-мониторке; Хрисаныч заливался курским соловьем про то, каким классным парнем был Пластун: и добрым, и отзывчивым, не то, что некоторые... Васька пытался внимательно слушать Хрисаныча, но что-то мешало ему сосредоточиться на рассказе в полной мере. Васька не мог оторвать взгляд от входной двери. Дверь открывалась вовнутрь!
* * *
В третье воскресенье июля все прогрессивное человечество отмечает День старателя. И хотя, согласно календарю, это – День металлурга, старатели отмечают День старателя, потому что они считают себя металлургами, добывающими металл холодным способом. Сколько всего существует способов добычи металла? Об этом вам вряд ли скажут даже профессоры небезызвестного Свердловского института, люди степенные и уважаемые. Много знают они способов, но вот холодного способа добычи металла, среди способов, известных профессорам – нет! Старателей, скорее всего, можно причислить к шахтерам, которые занимаются открытым (не подземным) способом добычи полезных ископаемых. Но, тем не менее, старатели – празднуют, и с этим – ничего не поделаешь.
День старателя для Васьки прошел буднично и незаметно. Не было праздничных речей и ценных подарков. Васька вообще, этот день проспал, потому как работал в ночную смену.
За сутки до праздничных событий, на территории участка была застрелена свинья. Ранним солнечным утром Ижевская вертикалка оборвала жизнь несчастной хрюшки. Экскаваторщик Андрюха, высокий смазливый хохол из Кривого Рога, слыл заядлым охотником. Почти все свое свободное время он слонялся по тундре с одной единственной целью: кого бы убить!
В тот день охотничье счастье слегка изменило Андрюхе: рука его дрогнула, то ли от любви к животным, то ли оттого, что он намедни слегка перепил, но завалить свинью с одного выстрела у Андрюхи не получилось. За другим патроном идти было лень, а по сему, хрюшка, предоставленная сама себе, долго еще сучила своими короткими ножками и дергалась всей своей, не очень-то упитанной, сущностью. В траурном молчании старатели сопроводили носилки с телом невинно убиенной к месту последнего приюта: к большому разделочному кухонному столу.
Кормить и поить свиней вменялось старателям в обязанность. С началом промсезона свиней завозили на участок. Жили свиньи в отдельном, без окон, балке. Божий свет им заменяла яркая лампа. Дверь балка надежно подпиралась ломом, дабы хрюшки не сбежали на вольные хлеба. Обычно привозили четыре-пять особей, не больше. Согласно составленному графику, старатели, по очереди, заменяли хрюшкам родную мать: дважды в сутки приносили свиньям два ведра вожделенных помоев, наливали чистой воды в корыто, а также убирали продукты свинской жизнедеятельности, не забывая при этом посыпать пол свежими опилками.
Свиньи эти, не в пример материковым своим собратьям, были молчаливыми и, как казалось Ваське, слегка грустными. Сбившись в кучу, они жались в углу, немытые и тощие, терпеливо ожидая, пока кормушка наполнится едой.
Невинно убиенная свинья отправилась на стан, в ведение вечно голодного высшего начальства. Ужин перед сменой был скромным и аскетичным, хотя, опрометчиво забытая поварихой Светкой чашка творогу, на раздаче, добавляла непродуманную помпезность в нехитрую сервировку порядком загаженной столовой.
 Дорогой Арушан Джагоевич!
 Дирекция Н-ской артели от всей души
поздравляет Вас с профессиональным
праздником: Днем металлурга! 
Прочитав эти строки, отпечатанные на обычном листе бумаги, Васька, не скрывая злобы, поглядел на сытую и довольную морду Дорогого Арушана Джагоевича, начальника участка Светлый путь. Морда напоминала цвет начищенного медного таза. Успел отметить, гнида!
Что способствовало установлению столь ненавязчивых и дружественных отношений между Джаго/й и Васькой? На каком этапе произошло столкновение двух носителей наследственно-причинных связей, двух, совершенно различных, менталитетов? (Какой простор для деятельности психологов и прочих шарлатанов от эзотерики!). Взаимная антипатия установилась с первых минут общения между Васькой и начальником; в дальнейшем она только росла и накапливала силы, дабы вылиться в громкий скандал, чуть ли не со смертельным исходом.
Начиная с июня месяца, Васька не то, чтобы бросил курить... Просто курить ему стало нечего. Взятые в марте, на отоварке, десять блоков превратились в грустное воспоминание. Курить Василий Митрофанович начал рано. В прошлой, материковой, жизни у него много чего не было, но сигареты были всегда! С той самой поры, когда он, в четырнадцать лет, впервые встал за конвейер на обувной фабрике.
В подобную ситуацию Васька попал далеко не один. Большая часть участка буквально сатанела от "наличия отсутствия" курева. Меньшая часть, сплошь – хохлы, ничем таким не мучилась, извлекая на свет божий, из безразмерных чувалов "Приму", пачку за пачкой. По мере надобности.
Не мучился также и Джага/. Потому как Джага сотоварищи, далеко не первый раз посещали тундру в праведной попытке своей заработать "хоть какую-то копейку". По такому случаю затарены они были как на случай ядерной войны, готовые пережить последствия второй Хиросимы.
Благодаря Хрисанычу Васька не сошел с ума, ибо видеть как другие курят, а самому глотать слюни – было свыше Васькиных сил! Хрисаныч, в меру сил, сохранял психическое здоровье Васьки, иногда снабжая его сигаретами. Курево можно было купить в Певеке, для этого достаточно было дать денег какому-либо водителю. А вот на отоварке сигарет не было. Их вот-вот должны были подвезти на стан, прямо следующим бортом, но сигарет – не было!!! И так шли дни, складывались в недели. Прошел месяц, пошел – второй.
Васька пытался выскочить из ситуации, но его судорожные попытки ничего не давали. Денег у Васьки не было.  Занять – никто не хотел. Все попытки съездить на стан и выписать аванс заканчивались провалом: Джага, дымя сигареткой Ваське в лицо, каждый раз ненавязчиво рекомендовал Макашову бросить курить. Вредная это привычка. Плохая! Словоблудие свое Джага заканчивал неизменным философским обскурантизмом*:
–Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!
Да что там – за авансом. Тому, кто работал в день, не суждено было попасть на стан, даже к врачу. Ни под каким предлогом! Разве что смерть могла послужить досадным исключением из уставного уложения Джаги. А так:
–После сезона... Нада било талбетки брять... Ти приехаль суда ряботать... Ряботай! 
В конце концов, объемная масса Васькиных амбиций достигла точки кипения, и соломинка, упав на горб верблюда, переломала хребет несчастному дромадеру!
20 июля Васька должен был выйти в ночную смену. Странная практика перехода из смены в смену практиковалась в Н-ской артели. При переходе из дневной смены в вечернюю надо было встать с утра пораньше, отработать до обеда, а потом – поспать до ужина, дабы с новыми силами осуществлять благое дело на предмет пополнения золотого запаса Российской Федерации в ночное время. Таким образом, Васька пришел на ужин не в лучшем расположении духа. Нервозность, вызванная отсутствием табачных изделий, усилилась тем, что Васька, просто-напросто, не выспался; в результате чего стал напоминать бочку с порохом. Не хватало – искры.
В столовой красномордый Джага как обычно витийствовал. Ближе к вечеру он всегда становился слишком разговорчивым от принятого, за день, на грудь. Вот и сейчас он рассуждал о положении дел на участке:
– Ми тут подумали, и я решиль...
Распечатывая пачку заморских сигарет, Джага участливо поинтересовался:
– Ну что, Макашов, билять, ти бросиль курить?
Всем своим видом, в тот момент, Джага напоминал заботливого тюремного доктора, который осматривает приговоренного к расстрелу, а нет ли у того признаков простуды или, не приведи Господи, краснухи!
Вот она – соломинка!!! В мозгах у Васьки что-то щелкнуло, в ушах, перекрывая все остальные звуки, призывно загремел Интернационал. И наступил момент истины:
Это есть наш последний и решительный бой!
Двадцать старателей, позабыв про остывающий ужин, с интересом наблюдали за ходом инцидента. Васька, извергая глазами молнии, двинулся на Джагу:
– Убью, сука!
Попутно Васька перемежал свой обвинительный спич набором столь интересных определений и пожеланий в адрес Джаги, что для печати подошли бы, пожалуй, лишь предлоги: "в" и "на".
Дорогой Арушан Джагоевич из красного моментально стал белым, как мешок с мукой. Ноги внезапно стали ватными, и были не в состоянии оторвать раскормленную задницу хозяина от стула. Никто не собирался заступаться за Джагу, потому как все присутствующие возлюбили его не меньше Васьки. Всерьез и надолго!
К великому неудовольствию зрителей, победил здравый смысл. Высказав все, что он думал о Джаге и вообще, обо всей его Домовой книге, Васька пошел в бало/к, собирать вещи. Работать под началом Джаги он больше не желал!
* * *
В балке царил глубоко продуманный беспорядок. На замызганном столе, посреди немытых стаканов и тарелок с остатками пищи, сидел евражка. Исходя от нетерпения, длиннохвостый суслик пытался разгрызть кусок рафинада. Вереща от досады, евражка вновь и вновь пытался осилить прессованный кусок сахара, но рафинад не поддавался.
Рядом со столом, живописно разбросав руки, на кровати спал Васька. Он чему-то улыбался во сне и негромко сопел. Он давно уже не спал так долго. В тот вечер Васька не вышел на работу. Проспав всю ночь, он пришел утром на завтрак, поел и опять завалился спать. Джаге он принес извинения. Как подчиненный начальнику. Джага, может быть, и выгнал бы Ваську, но из Коммунистического сказали, что  прислать замену Макашову не могут: некого.
Васька спал и видел сон. И сон этот был странным, каким и положено быть снам. Во сне Васька видел себя  на Молодежном, где, сидя в пустой школе, под ярко горящей лампой –  гладил Белого, а пес все тыкался носом в ладонь, удобно развалясь у Васькиных ног. И тьма обступала Ваську, начинала душить, сжимаясь кольцом. И вдруг тьма приобрела реальные формы: Лютый, похожий на восставшего мертвеца, потянул громадные черные ручищи к Васькиному горлу. Но лампа не давала Лютому приблизиться к Ваське. Ее ровный свет заставлял держаться восставшего мертвеца на расстоянии. И тогда Лютый заорал:
–Какие проблемы! Пойдите и возьмите!!!
И тут же возник Джага! Серый, с крысиной мордочкой, пошатываясь на коротких кривых ножках, он шипел и бросал камешки в лампу:
–Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!!! Ти приехаль суда ряботать... Ряботай!!!
И шипение его, усиленное многократным эхом казалось, проникало в самую душу, сковывало руки, затрудняло дыхание! Но Белый по-прежнему тыкался носом в ладонь, удобно развалясь у Васькиных ног. И Васька гладил Белого, как можно плотней прижимая пса к себе.
Но внезапно что-то зашевелилось в отдаленном углу, заскребло когтями, и В.М. Кот, отряхивая с себя пыль и паутину, оторвался от своего излюбленного занятия, вскочил на ноги, кивнул усатой головой в сторону Лютого, громко щелкнул каблуками и отчетливо сказал:
–Разрешите представиться: Кошмар Иваныч Натощак!
И тут раздался взрыв. Джага наконец-то попал камешком по лампе. И все трое, громко заверещав, кинулись на Ваську и на Белого...
...Подскочив на кровати, Васька проснулся от собственного крика. Евражка, не обращая никакого внимания на Ваську, продолжал верещать и грызть рафинад. Васька нагнулся за сапогом. Короткий взмах – и одним переносчиком острых заразных заболеваний стало меньше: для приличия подергав задними лапками, длиннохвостый суслик застыл навсегда, прижав к мохнатой грудке, так и непобежденный, кусок рафинада.
–Надо будет, после, выкинуть покойного, – засыпая, подумал Васька.
* * *
  Имен и названий у этого суслика до того много, что можно запутаться, если начать все эти имена перечислять. Называют его и Американским, и Беренгийским, и даже – Арктическим. Но в народе этого грызуна все зовут ЕВРАЖКОЙ. Площадь ареала, то бишь распространения этого суслика, в Евразии превышает более двух миллионов квадратных километров. И, что самое интересное, на всей этой громадной территории большинство людей употребляют слово ЕВРАЖКА исключительно в женском роде: евражка прибежала, евражка убежала. Можно также открыть и почитать сказки коренных народов Крайнего Севера. Евражка в этих сказках используется  исключительно в женском роде. У них что там, самцов нет, что ли? А как же они – того, размножаются?
Медицинские работники смогут много чего интересного рассказать вам, о тех болезнях, переносчиками которых являются евражки. Бубонная чума или какая-нибудь редкая лихорадка – вот чем способен наградить евражка того, кого он укусит!
В общем-то, об этом милом зверьке, чей анфас любят вставлять во всевозможные календари и плакаты, известно немало. (А в профиль он – не ахти!). Известно даже то, что в еде евражка до того неприхотлив, что не брезгует, к примеру, человечиной; любит полазить по мусорникам и туалетам.
Единственное, что может вызвать недоумение, так это – простой вопрос: а почему этот суслик так называется? Чукчи ответить на этот вопрос не могут, или – не хотят. Евражки – тоже. Этимологи*, будучи людьми шибко занятыми, никак не выделят минуту-другую, дабы изучить происхождение этого слова.
Существует, прекрасная в своем великолепии, версия о том, что своему имени-отчеству евражки обязаны казакам. В Большом толковом словаре донского казачества на букву "О", среди множества слов, имеются два определения: "овражка" и "овражек". Так донские казаки испокон веку называли собственных сусликов, которые и поныне по степи рыщут, чего бы пожрать – ищут.
В конце первой половины семнадцатого века казаки появились непосредственно на Чукотке. В общем-то история сохранила кое-какие документы, рассказывающие о том, как чукчи "радушно" приняли казаков! Почти сто пятьдесят лет выясняли они отношения: казаки с чукчами. Они ж не просто убивали там друг друга, они ж там все были насквозь отморожены, особенно чукчи, в коей связи убивали – с великой жестокостью. Пленным, к примеру, головы сверлили. Это значит, чтобы пленные не просто померли, а очень даже помучились, перед смертью.
Но суть – не в этом. В ходе своей миссионерской деятельности, нацеленной на расширение границ и централизацию власти Государства Российского, заметили казаки, что байбак, он и в тундре – байбак. Ну и окрестили они его на свой манер, на православный: ОВРАЖКА. Но, по всей видимости, данное прозвище не совсем устроило коренных представителей народов Крайнего Севера, ну и трансформировали они овражку в ЕВРАЖКУ. Вот, собственно, и вся версия.
Где ныне – казаки? Куда делись воинственные чукчи? "Иных уж нет, а те - далече". Но снуют по тундре туда-сюда суслики, взбираются на пригорки и залезают на кочки, приподнимаются на задние лапки и устремляют взгляд свой абсолютно в никуда. Безразличные суслики. Нет им никакого дела ни до казаков, ни до чукчей. Нет им дела ни до кого. Абы – брюхо себе набить. Все остальное – суета сует!               
* * *
31 июля Ваське исполнилось 40 лет. Страшное событие. Ведь всем известно: для того, чтобы встретить сорок первый год своей жизни, нельзя встречать сороковой! Однако, тенденция...
Васька недолго мучился перед возникшей дилеммой. Он решил выпить 1 августа. Сказано-сделано. Хрисаныч, напарник и наставник Васьки, сходил накануне в тундру, набрал ведро грибов. Васька не любил ходить в тундру. Не получалось у него чего-то с тундрой. Как-то раз он чуть не утонул в каком-то болоте, когда на него напал сапсан – весьма агрессивная пичуга, похожая на орла. (Во всяком случае, так показалось Ваське). Справедливости ради стоит отметить, что сапсан, вообще-то, принадлежит к семейству соколиных; питается птицами, которых ловит на лету. Но Ваське, на тот момент, не было никакого дела до зоологических нюансов; проклиная всех чукотских богов, во главе с Министром финансов РФ, Васька уносил ноги от сапсана, покуда не угодил в какую-то лужу, принятую им, с перепуга, за болото. А сапсан? Сапсан защищал свое гнездо! И так как Васька никоим образом не походил на птицу, хотя и размахивал на бегу руками, сапсан не собирался хватать его на лету и тащить на ужин малым детушкам.
Сидя в балке/ Васька, опорожняя стопку за стопкой, здраво рассуждал о превратностях жизненных коллизий:
–Ну, вот... сорок лет... Можно сказать, треть жизни – позади... А чего было в ней, в этой трети...? Ничего!
Пьяный вдрызг Хрисаныч, качая седеющей головой, соглашался:
–Ничего...
–А скажи мне, Хрисаныч, делинквентность* – следствие девиантности* или, все-таки, фрустрации*...?
–А пошел бы ты, Вася, в жопу! Я спать хочу. 
Хрисанычу было 52 года. Когда-то был он девятым ребенком в большой и дружной трудовой семье... Рожденный где-то под Курском, под залихватский свист пресловутых соловьев, Хрисаныч, хотя порядком и вырос, так и остался девятым ребенком, свято верившим, что властелином мира станет труд. Собственно, так он относился и к людям, которые его окружали.
Десять лет назад, впервые ступив на Чукотскую землю, Александр Хрисанович Малышкин никак не думал, что задержится на ней надолго: так, подзаработает трохи для сэбе и – хватит. В первый же сезон он подзаработал столько, что хватило не только для сэбе: по возвращении домой он купил квартиру для дочери. О ту пору жил он в Кривом Роге, который находится в центральной части Украины. Его первая и последняя жена Софочка, когда-то сумела так вскружить голову юному Шурику, что променял он Курских соловьев, вместе с опостылевшей пропитой деревней, на Софочкины прелести и закуток в трехкомнатной квартире Софочкиных родителей.
Став, давным-давно, самостоятельным хозяином, Хрисаныч так и не смог до конца разобраться с Чукотской тундрой. Уже безвозвратно минули те времена, когда в Чаунском районе Чукотки перестала существовать последняя шахта по добыче золота; уже и платить, собственно, перестали, ибо заработанного за сезон могло хватить разве что на вшивый курятник, но Хрисаныч продолжал работать в артели, являясь, по сути, разнорабочим самого широкого профиля, номинально оставаясь мотористом промывочного прибора.
* * *
Стоя за жлыгой, Васька тупо смотрел на дорогу. Вдалеке, поднимая тучу пыли, появилась шлюха. Значит, будет съем. Вообще-то, спецавто, предназначенное для перевозки шлихи – золотосодержащего концентрата, правильнее было бы назвать шлиховозом, но согласитесь, это как-то буднично и прозаично, а вот шлюха – в самый раз. Съем предполагал собой много беготни, еще больше – грязи и немного – золота.
Техногенные месторождения... По темноте душевной старатели называют их мусорниками, справедливо полагая, что тут, среди эфельных отвалов, – нечего ловить. (Хотя многочисленные схемы отработки вопиют: хвосты должны быть промыты, ибо – золото в них). Старателей можно понять. Они еще помнят времена, когда снимали по несколько килограмм драгметалла за один съем; они еще помнят те времена, когда приходилось делать два съема в сутки... Благополучно канули в лету те времена... Теперь вот приходится промывать техногенки. А тут, как ни крути жлыгой – триста грамм за сутки и то, в лучшем случае.
Именно такую техногенку и промывал Васька. Промприбор, с помощью коего осуществлялась промывка, именовался    ГЭПом. Гидроэлеваторный Промприбор. Если взглянуть на это чудо дерзкой инженерной мысли со стороны, то на ум приходили бессмертные строки из Пушкина:
На пороге сидит его старуха,
А перед ней – разбитое корыто... 
В общем-то, подобные мысли навевал и пресловутый ПКБШ, как бы говорящий всем своим видом: все мы ТАМ будем! Хотя, принципиальные различия в конструкции и эксплуатации этих приборов были. В ГЭПе был конструктивно предусмотрен вашгерд – простейшее устройство для промывки песков, содержащих золото и другие редкие металлы. Для сокращения потерь золота к вашгерду наглухо приваривался усеченный конусный п-образный профиль.
Подача грунта на приемный бункер ГЭПа осуществлялась не фронтально, а – сбоку, относительно будки-мониторки. И вообще, будка на ГЭПе очень сильно напоминала материковую конструкцию для ожидания автобуса: в ней четвертой стенки не хватало, что, в общем-то, позволяло мотористу довольно быстро покинуть будку в случае внештатной ситуации.
Подачу на приемный бункер осуществляла шушлайка. Незамысловатый тракторок со своим немудреным отвалом мог подать, от силы, 5 кубов за один раз. Сигналом для подачи служил вездесущий флажок: Дергай за веревочку, дитя мое!         
В основу работы ГЭПа положен принцип эжекции. Будучи в армии, Васька впервые столкнулся с этим нехитрым принципом, когда оформлял свой дембельский альбом. Для создания простейшего эжектора требовалось два использованных стержня от шариковой ручки и спичечный коробок. Из наконечников стержней удалялись шарики, после чего стержни закреплялись на боковых гранях спичечного коробка, наконечниками – впритык друг к другу. Один из стержней опускался в пузырек с чернилами, в другой стержень надо было дуть. Образуя, в сужающемся сечении наконечника стержня, пониженное давление, выдуваемый воздух вызывал подсос чернил из пузырька, которые живописными точками-брызгами покрывали белоснежный альбомный лист, создавая фантастический фон для вклеиваемых фотографий.
...Пыхтя и надрываясь, шушлайка толкала к приемному бункеру очередную порцию грунта. Нежаркое чукотское солнышко, отражаясь в стеклах кабины незамысловатого тракторка, пускало зайчиков прямо Ваське в глаза. Надоедливые комары, монотонно зудя свою бесконечную песню, как обычно выискивали чего бы попить. В летнее время года тундра буквально кишит этими божьими тварями, прожорливыми и беспощадными. И хотя ими питаются прочие, не менее прожорливые твари, комаров никоим образом не становится меньше. Летают они, собственно, в любую погоду; ни дождь, ни ветер не смеют их остановить. И только время, беспощадное время, диктует им свою злую волю. Комары, повинуясь, его велению, как появляются в тундре внезапно, так внезапно – исчезают, чтобы в следующем году, накопив за зиму сил, продолжить свою бесконечную песню на бесконечных просторах тундры. И в песне той прозорливое ухо отлично расслышит жизнеутверждающее комариное кредо: А нам – все равно!
...Шлюха, напрасно пытаясь привлечь к себе внимание, нетерпеливо бибикала. Пора было делать съем. Процедура эта являлась заключительным аккордом суточного цикла промывки: золото должно быть снято с прибора, в противном случае его начнет смывать в эфеля, увеличивая и без того непомерные технологические потери. Васька не любил участвовать в столь гнусном действе. Опустив флажок, он смыл остатки грунта с бункера,  перекрыл задвижку жлыги, надел прорезиненные штаны с курткой и пошел переключать насосы.
Насосов на ГЭПе предусматривалось два: основной и вспомогательный. Основной, понятное дело, нагнетал воду для промывки грунта. Вспомогательный – служил инжектором* для основного, а также, по совместительству, нагнетал воду для съема золотосодержащего концентрата. Будучи изначально насосом маломощным, он представлял собой мало чего интересного для людей сведущих; настолько мало, что его марку знал только Данкенщён, но и тот – никому не хотел ее называть. 
Но сами насосы, несмотря на столь пренебрежительное отношение к себе со стороны людей, работали себе потихоньку, несмотря на то, что ресурс, отпущенный для них, уже не людьми, но самим Господом, минул лет этак, десять назад.
Вода, нагнетаемая вспомогательным насосом, по обводной трубе, устремлялась на колоду, так называется приемный шлюз, представляющий собой удлиненный коробчатый профиль с откидывающимся верхом. На дне колоды были внахлест уложены резиновые коврики. Именно на этих ковриках оседает то, ради чего люди идут на всевозможные преступления; то, чем обеспечиваются всевозможные деньги: ЗОЛОТО! Именно оно вызывает у людей слабонервных соответствующую лихорадку, которая была великолепно показана в кинофильмах про индейцев, с Гойко Митичем во главе.
Рассыпное золото. Содержание именно золота в россыпях – различно. Зависит сие от множества факторов, о которых взахлеб талдычат те же профессоры небезызвестного Свердловского института. Единственное, что можно утверждать предельно точно, так это то, что в природе ЧИСТОЕ золото не встречается. Вот, нету его там, как ни ищите! Более того, чистого золота, не существует вообще. Все это – выдумки досужих Гойко Митичей, незнакомых с трудами профессоров небезызвестного Свердловского института. Говоря о чистом золоте, быть может, уместно вспомнить о пресловутых четырех девятках, но если глубоко задуматься о пробе золота 999,9, то можно прийти к неутешительному выводу, что на килограмм изделия, как ни крути, приходится одна десятая грамма какой-либо гадости: серебра, меди, олова... кадмия. Все, опять таки, зависит от множества факторов. Но где вы видели золотое изделие столь высокой пробы? Да к тому же, поговаривают, что золото столь высокой пробы, слишком уж – мягкое.
В 583-ей пробе содержание всевозможного кобальта-никеля может увеличиться в разы. Что такое одна десятая грамма? Мелочь пузатая. Не хотелось бы пугать уважаемого читателя детскими сказками, но при попадании внутрь одной десятой грамма цианида натрия, человеку останется не так уж долго мучиться на этом свете: паралич сердца, очень быстро, доставит его бессмертную душу на суд Божий. Ну это, к примеру. Потому как цианид натрия, равно как и чистое золото, в природе тоже не встречается! А вот кадмий встречается. И свинец встречается. И уран встречается, особенно на территории Чукотки. В довершение полноты картинки надо отметить, что аффинажных дел мастера, на современном этапе не очень-то тратятся на то, чтобы сию редкоземельную пакость исключить из состава золотого колечка, ну или – из ложки.  А потом кто-нибудь подарит эту ложку пятилетнему пацану, в связи с крестинами. Кушай, дитя мое, не обляпайся! А от кадмия со свинцом молодому растущему организму окромя пользы – никакого вреда. Об этом вам любой детский педиатр столько интересного поведает; да так поведает, что у вас волосы на голове дыбом встанут. Даже – у лысых.
* * *
Равнодушно сгребая шлиху, Васька умело орудовал тяпкой. Чуть впереди, поливая размывочным шлангом порядком сцементированный грунт, шаркала резиновыми сапогами Тома – жена Быстрого Оленя. По должности она была стрелком ВОХР, в обязанности которой входило, кроме всего прочего, сохранность доставляемого на ШОФ (Шлихообогатительную фабрику) золотосодержащего концентрата. Для этой цели ей выдавался табельный ПМ.
Из своей бурной молодости Тома наиболее ярко запомнила краткосрочные курсы медсестер. На этих курсах она твердо усвоила, что первой помощью при обморожении служит промывание желудка. Дальнейшая практика в области медицины не принесла Томе ничего, кроме легкого разочарования в опрометчиво выбранной стезе и ненавязчивого предупреждения о служебном несоответствии.
К тридцати годам Всевышний сподобил Тому на встречу с Быстрым Оленем. Будучи молдаванином скорее по призванию, нежели по рождению, Быстрый Олень обладал ярко выраженными морально-волевыми качествами, присущими исключительно его натуре. Будучи в седьмом классе, он чуть было не доказал учителю зоологии, что глаза у кошки в темноте светятся – от голода. Когда-то приехав на Чукотку, он только здесь окончательно поверил, что ветер дует не только потому, что качаются деревья. 
Съем наконец-то закончился. На дно колоды были уложены, освобожденные от драгметалла, коврики, опущены прижимные трафареты, закрыты боковые крышки. Шлюха убралась восвояси, увозя в своем чреве что-то около четырех тонн шлихи. Вместе со шлюхой убралась и Тома, чей широкий и аппетитный зад, еще долгое время навевал на Ваську сладкие грезы, заставляя шевелиться нижние чакры, истосковавшегося по женской ласке, Васькиного организма.
Рабочий день близился к логическому завершению. Неожиданно приперся Гайтер Витя. Работал он в бригаде, которая монтировала промприборы, или как выражались члены бригады: строила. Витя никогда не появлялся просто так. Вот и сейчас, по измученному лицу Вити без таблички  было видно, чего собственно, он ищет. Проблема, старая как мир: абстинентный синдром, или похмелье, мучил Гайтера не первую неделю.
Дабы представить себе портрет пятидесятилетнего Гайтера более-менее осязаемо, достаточно посетить Государственный Русский музей и взглянуть на великолепное полотно    И. Е. Репина "Запорожцы". На этой картине Витя – второй справа: боевого вида казак в белой папахе, с обвислыми седыми усами.
Детство и отрочество Витеньки прошли в Макеевке. Ничего примечательного: роддом, ясли, детсад, школа... Витиной маме очень сильно хотелось, чтобы Витя стал музыкантом. И папе хотелось. Вот только Вите не хотелось. Впрочем, последнее обстоятельство, как-то не было учтено Витиными родителями, и в семилетнем возрасте Витю потащили в светлое будущее: оформили в духовой кружок, где ему всучили мудрено выгнутую никелированную трубу, в которую надо было дуть. Руководитель кружка называл эту трубу альтом. И Витя дул. А для того чтобы Вите лучше дулось, руководитель кружка слегка постукивал колотушкой по Витиной голове:
–Ис-та-та, ис-та-та, ис-та-та.
Обычно, подобной колотушкой бьют по большому барабану, или по металлической тарелке с веревочкой, которую музыканты называют литаврой. Вите как-то сразу не понравилось, что его голову путают с барабаном и тарелкой. Он выхватил из рук через чур музыкального руководителя колотушку и, запрыгнув на стол, начал изо вех сил колотить по лысой голове музыкального сенсея:
–Ис-та-та, ис-та-та, ис-та-та!!!
В тот момент, от лютой смерти, маленького Витю спасли быстрые ноги. К тому же, лысый сенсей, не рассчитав собственную скорость, со всего маху врезался в шкаф. На шкафу, дожидаясь своего звездного часа, пылилась литавра!
Малолетние члены духового кружка весьма ощутимо повысили свой словарный запас в тот самый миг, когда литавра всей своей латунной сущностью опустилась на лысую голову сенсея. И долго потом гулкое коридорное эхо разносило по всем закоулкам Дома пионеров сочную трехэтажную тираду музыкального руководителя, чей портрет красовался на доске почета Районо.
Выплачивать стоимость двух разбитых о стену балалаек, которые в припадке справедливой ярости попали лысому сенсею под руку, Витин папа отказался наотрез, предложив музыкальному руководителю самому разделить судьбу балалаек, если тот не отстанет подобру-поздорову.
В дальнейшем, Провидение предприняло слабую попытку вернуть блудного Орфея на круги своя, но Витя пресек данную попытку в корне: решительно и дерзко. Дело было в седьмом классе. Новый учитель пения на свою беду поинтересовался:
–Дети, а кто из вас любит петь? Выходите. Не стесняйтесь!
Стесняться Витя не умел от рождения. Недолго думая, он вышел к доске, прижал руки к штанам и, глядя в добрые, полные участия, глаза учителя, заорал:
Что тебе надо, крейсер Аврора,
В час, когда утро встает над Невой?
Немолодого педагога пробила дрожь. Рука его судорожно опустилась в карман пиджака за нитроглицерином.
–Достаточно, молодой человек... Я вам ставлю три...
–Четыре.
–Хорошо, четыре... Это будет ваша годовая оценка... Только, у меня к вам будет маленькая просьба: не посещайте больше мои занятия... Никогда... Слышите!!!  Никогда!!!
Просьба была выполнена. Впрочем, остальные предметы Витя тоже не очень-то баловал своим присутствием. И тогда Провидение задумалось о нем всерьез.
* * *
На Чукотке бытует мнение, являющее собой скорее аксиому, нежели – теорему: очень трудно на Чукотку попасть... но еще труднее – от Чукотки вырваться! И дело здесь даже совсем не в том, что билет сюда, с точки зрения среднестатистического трудяги, стоит целое состояние. Билет, в конце концов, каким-либо образом, можно достать. И – туда. И – обратно. Примечательно другое: почему, попадая в столь суровый край, люди не хотят отсюда уезжать?
Тридцать процентов кислорода не достает в окружающем воздухе. Экстремальный климат Чаунского района Чукотки таков, что снег в распадках сопок не успевает стаять за те два, два с половиной месяца, которые по иронии судьбы называются "Лето". Зима здесь длится до девяти месяцев в году. Столбики термометров в это время могут опуститься до отметки –600С. По всему побережью Чукотки ветры дуют такие, что скорость их впору заносить в Книгу рекордов: шквалы достигают восемьдесят метров в секунду.      
Всевозможные писатели, журналисты и поэты, не жалея никаких творческих сил, буквально воспевают этот дикий необузданный край, восхищаясь его красотой, таинственностью и мощью. И бьются они над великой загадкой: А чем, собственно, может привлечь эта безжизненная пустыня? 
Спросите моряка: а почему он в море ходит? Спросите  альпиниста: за каким бесом ему надо лезть в горы? Спросите  старателя: чего он забыл  в тундре? Впрочем, это равносильно перспективе выклянчить у больного здоровья. И дело здесь даже не в том, что старатель не знает ответа. Знает. Он просто не хочет отвечать. И ваш внутренний предиктор*, если вы – человек сообразительный, очень быстро вам подскажет, что в этом вопросе, гораздо лучше вас, разбираются врачи. Психиатры, к примеру.
На вооружении у психиатров есть универсальная болезнь: шизофрения – полиморфное психическое расстройство, для которого характерны отклонения в восприятии реальности или в ее отражении. Исходя из этого, можно смело предположить следующее: если психиатрам дать волю, то они всех старателей (и не только) запишут в шизофреники. Но, к великой радости, в настоящее время не существует клинически одобренного лабораторного теста на шизофрению. И психиатры пребывают в прострации.
И родные и близкие пребывают в прострации. Ибо непонятно им раздвоение личности старателя: когда он в тундре, его тянет домой, когда он приезжает домой его начинает тянуть в тундру! Ибо только там, среди евражек и бакланов, начинает старатель чувствовать себя более-менее сносно; и лишь один единственный вопрос терзает его душу: А на кой хрен я опять сюда приехал? Не получив ответа, он через пол года улетает в далекий, но такой родной Мухосранск, чтобы озадачить себя тем же самым вопросом. И – не находит ответа. И – опять прилетает в тундру. И так длится – годами. Да что там, годами. Десятилетиями.
Всю свою сознательную жизнь старатель разрывается между работой и семьей. Вы когда-нибудь пробовали схватить одной рукой грудь и влагалище одновременно? Трудно. Так же, как трудно сесть в темной комнате на два табурета сразу, особенно если табуреты эти (согласно древней китайской мудрости) – в разных углах. Такая вот, получается гримаса рока.
* * *
Подобную шутку и сыграло Провидение с Витей. В конце концов, не он – первый, не ему и последним быть.
Во время оно жил Витя на Стремительном, поселок этот, покинутый и разграбленный, до сих пор стоит там же, где и стоял: в двадцати километрах от Коммунистического. И был у Вити сосед: Мытя, не то, чтобы живая легенда Н-ской артели, но человек, вполне достойный того, чтобы о нем сказать пару-тройку слов. В свое время покинул он благостные кущи Сынжеры, дабы прочно обосноваться на вновь обретенной земле обетованной. Коллеги по цеху, по вполне известным причинам, называли его Попкорном (потому как его фамилия, в переводе с молдавского на русский – "кукуруза"). Но не только своей, весьма распространенной в молдавских кругах фамилией, был примечателен Мытя.
Даже те, кто сроду не читал Гоголя, знают, кто такой есть Плюшкин. Но, глядя на Мытю, никак не приходило на ум, что это именно его имел в виду Николай Васильевич, когда писал о "прорехе на человечестве". У Мыти не было собственных крестьян, а потому "беспризорные топоры" он таскал из окрестных мусорников, таскал и заботливо складировал в собственной норке, пардон, хатке. Такое поведение на Чукотке называют "Синдромом евражки".
Как-то группа товарищей пришла в гости к Мыте. На кружку чая. Звеня бутылками, группа отчаянно пыталась пробиться до кухонного стола, безнадежно застряв среди мешков, набитых всевозможным тряпьем. Тайную тропу среди всего этого хлама знал исключительно Мытя. Он-то и провел группу товарищей к конечной точке маршрута!
После второй кружки, кто-то из гостей опрометчиво спросил Мытю:
–А на кой хрен, Мытя, тебе столько валенков... на левую ногу?
 Мытя, глянув свысока на вопрошающего, застонал на манер Яна Гуса*:
–О, святая простота! Что тут непонятного... Ну, буду я идти по тундре, найду – правый... Вот вам и – пара!
Поговаривают, что это именно Мытя, как-то провел целый месяц у своего друга в Певеке, в квартире на пятом этаже. Дело было летом. Целый месяц друзья пили и закусывали. Хотя, нет, закусывали мало, в основном – пили. С утра до вечера. Без перерыва на обед. В конце концов, к Мыте, с пространственной речью, обратился его личный внутренний голос:
–Восстань и иди!
Мытя встал и пошел.
–Залазь на подоконник и прыгай!
Не долго думая, Мытя ответствовал:
–Щас! Спущусь к Прохору, он на первом этаже живет. Оттуда пожалуй, и – прыгну.
После столь циничной выходки со стороны хозяина, внутренний голос затаил великую обиду на Мытю и впредь никогда больше не возникал.
* * *
Ближе к середине августа полярный день окончательно сдал свои позиции, которые он так прочно завоевал во второй половине мая. Все повторилось также, как в мае, только с точностью до наоборот. Вначале был день как день и, казалось – не будет ему конца-краю. Ваське очень понравился полярный день. Ваське прямо таки не хотелось с ним расставаться. Так бы жил и жил. И чтобы день полярный – не кончался. Васька любил свет, любил так, как любят свет растения, тянутся к нему, набираются силы от него и, в конце концов, разрастаются в исполинские кущи и чащи!
Но полярный день, видимо ничего не знал о Васькиных чаяниях и начал угасать точно по расписанию: вскоре после 22 июня. Так уж устроен человеческий глаз: он не в состоянии разглядеть многого из всего того, что вокруг этого глаза происходит. Человеческий глаз, к примеру, не в состоянии зафиксировать очень быстрое движение, или – очень медленное. Таким образом, мало кто может похвастать, что видел движение летящей пули. 
Попробуйте проследить за движением заката, и вы ничего не увидите, вы заметите лишь результат  деятельности заката: темноту. А уж проследить за тем как укорачивается день: по секунде, по минуточке, набирая часы, не под силу даже профессорам небезызвестного Свердловского института.
Ближе к середине августа начались ночи. И были они холодными, не в пример материковым, чуть прохладным, ночам. Стоя за жлыгой, Васька кутался в фуфайку, тихо матерился, а ближе к утру начинал отплясывать: давали о себе знать простенькие, картонные сапоги, которые с виду были ну, совсем как кирзовые. Сапогам этим давно было пора на свалку: они абсолютно не препятствовали проникновению воды вовнутрь, были порядком сношенными, стоптанными и надорванными. Но других сапог не было, и поэтому Васька отплясывал в тех, что были. Более прозорливые Васькины коллеги надевали на ночь валенки и ватные штаны. Ватные штаны у Васьки были, но в сочетании с дырявыми сапогами они давали не тот эффект, как если бы сапоги были целыми. Про валенки Васька как-то вообще не подумал, когда на участок выезжал, и – оставил их на стане. Ну, на кой они ему нужны летом-то?
В общем-то, и с фуфайкой выходило все не так гладко, как хотелось бы, но фуфайку, в отличие от валенок, Васька тягал на себе все лето. Несмотря на обещанную синоптиками жару, было лето в тот год слегка прохладным, это заметили даже артельные ветераны.
* * *
Когда, в марте месяце, Васька отправился на материальный склад за робой, встретила его там старая неприветливая тетка. Всем своим видом дав понять, что Макашов появился совсем не вовремя, тетка, зевая во весь рот, повела Ваську в огромный нетопленый ангар. Выдавая Ваське, согласно выписанному на бумажке требованию, предметы спецодежды, тетка настоятельно требовала, чтобы Васька эти предметы примеривал. А вдруг – не подойдут.
Когда очередь дошла до фуфайки, стало как-то сразу очевидно, что фуфайка – точно не подойдет. Но тетка попросила – примерить. Критически оглядев Макашова со всех сторон, подергав за короткие рукава, в тщетной надежде сделать их подлиннее, тетка зевнула, чуть не разорвав собственный рот:
–Ладно. Забирай! Другой – все равно нет!
Спасибо тебе, добрая милая женщина! Всю обратную дорогу до общаги Васька ловил себя на одной и той же мысли. Придя в голову, мысль эта сверлила мозги, и никак не хотела эту голову покидать.
–Зачем ты намерял эту фуфайку, если другой, все равно, не было? – верещала назойливая мысль!  –Зачем!?
Как ни пытался Васька, но ответить назойливой мысли что-либо вразумительное, так и не смог.
* * *
Глядя на яркие, огромные звезды, Васька вдруг пришел к давным-давно очевидному, для прочих, убеждению: а на Чукотке-то небо – ниже. И кто знает, может быть, именно отсюда пошло гулять по свету крылатое выражение: попасть пальцем в небо. Ибо здесь, казалось, это можно было сделать реально: проткнуть небо рукой, настолько оно казалось близким и досягаемым. В общем-то, ничего сверхъестественного в этой особенности Чукотского неба нет. Во всем виновата окружающая атмосфера, ибо она здесь слегка разряжена. Вот отсюда, на первых порах, и возникает желание пошарить руками в небе: глядишь, может, и бога за бороду поймаешь!
Для того чтобы увидеть Большую медведицу, здесь надо было задирать голову круто вверх. Ярко и призывно, в самом центре небесного круга, блестит Полярная звезда. Вся прочая небесная мелочь: лебедь, рысь, жираф вместе с Цефеем, вынуждены ходить  вокруг нее, ибо она здесь является центром вселенной, и никакой Южный крест ей – не указ!
Не без душевного трепета, Васька вспоминал, как он впервые увидел луну в лучах заходящего солнца. Солнце, ясное дело, было на западе, а луна в этот момент подкралась с востока. Важная и торжественная, она вдруг выплыла из-за сопки, вся желто-бледная, таинственная и ужасная во всем своем великолепии! У Васьки чуть жлыга из рук не выпала. Такой луны он еще никогда не видел! Громадный желтый блин, более метра в диаметре, висел над сопкой. И этот блин не был плоским. Он был рельефным. Проникая в самые потаенные закоулки Васькиной души, глаза в глаза, на него смотрела луна! Смотрела именно тем, известным всему миру  лицом, о котором Ваське когда-то рассказывал учитель природоведения, да Васька, за давностью лет, напрочь забыл об этом лице, как впрочем, и об учителе природоведения.
Васька глядел на луну и не мог оторваться от грустного и лысого лица ее. И вдруг он внезапно моргнул. Его глаза, в отличие от лунных, должны быть в достаточной степени увлажнены, поэтому  он и моргнул. А когда открыл глаза, то никакого лица: ни грустного, ни лысого уже не было. Прямо перед ним была... девушка с коромыслом. Что за наваждение? Здесь только что была морда! Лунная морда. А теперь – что?
* * *
Поговаривают, что в ходе самого пристального изучения единственного спутника Земли, Советские астрономы, в противовес Западным, сумели разглядеть в лунных фотографиях, вместо никчемной физиономии, бабу с коромыслом. Почему именно Советские? Да потому что на Руси испокон веку женщины пользовались коромыслом: этим нехитрым приспособлением для переноса ведер с водой на дальние, как впрочем, и на ближние, расстояния. Временами коромысло применялось, как бы это сказать помягче, не совсем по назначению. Немало астрономов сможет вам поведать, как гуляло это самое коромысло по их спинам и прочим местам, когда в подпитии они начинали выяснять, а кто собственно, в доме – хозяин? Но так как в славянских семьях, практически поголовно, доминируют женщины, астрономы не очень-то обижались на невинные проказы глуповатых баб, что в дальнейшем поспособствовало астрономам быстро, а главное, однозначно, разглядеть до боли знакомый предмет на фоне безжизненной лунной поверхности.
* * *
Кутаясь в фуфайку, Васька вспоминал совсем недавние, канувшие в никуда, кроваво-красные ночи ; еще одно, невиданное им доселе, чудо! Когда, казалось, что весь воздух вокруг становится красным. Когда краснота ощутимо ползла и разрасталась, когда она окружала Ваську со всех сторон, проникала в него через дыхание, через кожу, через глаза! Когда кучевые облака, минуту назад, будучи  самыми, что ни на есть,  обычными облаками, превращались вдруг в неких черных монстров с ярко очерченной красной границей по краям! И если был на том свете ад, то Ваське казалось, что вход в него начинается именно отсюда, с этих рваных черных дыр с ярко очерченными краями.
Именно здесь Васька понял, какого цвета бирюза на самом деле! Когда, глядя на закатное небо, он вдруг обмирал от неподдельного восхищения и восторга, наблюдая за разливающимся, по всей запредельной выси, морем! Морем голубого, зеленого, синего и еще, черт его знает, какого цвета! Когда ему хотелось бросить все, взмыть вольной птицей, взмахнуть сильными крылами и, устремляясь в осязаемую запредельную высь, ощутить всю чистоту и прелесть буйства красок такой блеклой, на первый взгляд, Чукотки!   
* * *
В августе активизировал свою деятельность, притихший было, Юкнис. Как справедливо заметил сатирик: "Без женщин жизнь скучна, без дураков – невыносима". Разного сорта дураки живут и размножаются на громадном постсоветском пространстве. Юкнис был дураком РЕДКИМ. Редким и ЖАДНЫМ. Но самым главным его достоинством, по убеждению многих, была ХИТРОСТЬ.   
Антон Иваныч, к примеру, ревностно следил за фондом заработной платы Н-ской артели. Зачем человеку платить больше, когда можно заплатить меньше? Все, что для этого надо сделать, так это – наказать человека, и как следствие – заставить его работать бесплатно. Для того чтобы наказать человека, надо его, на чем-либо предосудительном, поймать. К примеру, на распитии спиртных напитков. А для того, чтобы поймать человека на распитии этих самых напитков, надо, как минимум, организовать бесперебойное снабжение человека подобными напитками в достаточном количестве.
На артельном стане проблема подобного рода была решена сколь давно, столь же успешно. Водку продавали прямо в столовой. Вроде бы, только – своим, но купить могли – все! Стоимость водки была гораздо дешевле, нежели в том же Певеке. А так как столовая работала круглые сутки, то ясное дело, круглые сутки – торговала водкой. Единственным обязательным условием для приобретения водки было наличие денег. В долг столовая не отпускала. Ни под каким видом! 
Выигрывали от подобного положения вещей все! Рабочие абсолютно не тосковали об отсутствии любимого напитка, администрация – об отсутствии бесплатных рабочих рук.
Антон Иваныч, потирая руки, подсчитывал прибыль от реализованной водки, бухгалтерия – реальную экономию всевозможных выплат рабочим в виде премий и других надбавок поощрительного характера. Бедолаги, пойманные на распитии спиртных напитков, месяц, а то и – два, работали за голый тариф, который едва включал в себя стоимость трехразового питания в артельной столовой. Заработная плата подобных "счастливчиков", за этот период, не превышала как правило, ноль целых, ноль десятых рубля.   
Другим пунктом, призванным защищать, нещадно разбазариваемый рабочими, фонд заработной платы, можно было считать повсеместное введение сверхурочных работ с последующей не оплатой оных. Дабы ничьи уши не коробило словосочетание "сверхурочные работы", работам подобного рода придумали соответствующее название "прихватка". Согласитесь, за сверхурочные работы платить надо, спору нет, а вот за какую-то прихватку платить абсолютно не надо. Ибо нет такого понятия в законодательстве о труде Российской Федерации.
График прихваток рассчитывался предельно просто. Отработав положенные двенадцать часов, рабочий был обязан остаться еще на пять, если того требовала производственная необходимость. Преподносилось это рабочему – как само собой разумеющееся, не подлежащее обсуждению.
Много сюрпризов таила в себе прихватка. Ибо рабочий, который оставался на прихватку, не проходил ни по каким спискам, его как бы не было. Он как бы отдыхал после смены. В данной связи рабочему надо было с удвоенным вниманием заботиться о собственной безопасности. На прихватку не оставляли просто так. Как правило, это были тяжелые работы, связанные с заменой узлов и агрегатов всевозможных машин и механизмов. Вот здесь-то и поджидали рабочего всевозможные сюрпризы в виде переломанных рук и ног, а то и – оторванных голов.
Как-то завгар Вацлав Вацлович Васкнис (он же – Василь Васильевич, он же – Вася в кубе) попросил водителя Колю остаться после смены и помочь водителю Пете закончить капитальный ремонт двигателя ЯМЗ. Прочувствовав всю важность просьбы завгара, Коля решил не дергать понапрасну судьбу за яйца. Отказаться он конечно мог, но подобный отказ влек за собой явную немилость со стороны преподобного Вась Вася, а потому Коля мог, за милую душу, остаток сезона отработать за бесплатно. Выбор как говорится, был за Колей. И Коля остался! При установке головки блока цилиндров на шпильки, головка соскользнула и, на излете, отрубила Коле фалангу правого мизинца. Начисто! И правый мизинец как-то сразу стал чуть-чуть короче левого.
Вась Вась как-то долго и странно глядел на Колю, пока тот совал ему под нос укороченный мизинец.
–Что ты тут делаешь, Коля? – наконец-то поинтересовался завгар у водителя.
–Василь Васильич! Как же так! Вы ж меня сами попросили остаться! – глотая слезы, завыл Коля.
 –Коля! Я еще раз спрашиваю, что ты делаешь в гараже в то время, когда ты должен отдыхать?
От неожиданности Коля даже перестал глотать слезы. По всей видимости, с подобным произволом он столкнулся впервые. Вась Вась выдержал подобающую, для данного случая, театральную паузу и неспеша двинулся дальше, но пройдя пару-тройку метров, обернулся:
–Шел бы ты отдыхать, Коля! Чтоб через пять минут я тебя здесь не видел! Увижу, заставлю объяснительную писать! Почему ты находишься в гараже в свое нерабочее время? А кто в ночь работать будет? Так что иди, Коля... и – не просто иди!
Коле оставалось только радоваться, что в процессе установки головки блока цилиндров ему, всего-навсего, укоротило мизинец, а не всю руку.
Был еще третий пункт, позволяющий Инженерно-техническому составу артели, вкупе с Антон Иванычем, оберегать фонд заработной платы. Вкратце именовался этот пункт КТУ (коэффициент трудового участия). Рожденный в дебрях развитого социализма, данный коэффициент великолепно работал на нужды отдельно взятого золотодобывающего предприятия демократической России: успешно решал вопрос повышения зарплаты одних за счет понижения – других.
На практике процедура расчета КТУ сводилась к банальной симпатии-антипатии начальника к отдельно взятому рабочему. Как правило, в данной ситуации выигрывали рабочие, которых на любом предприятии почему-то называют "жополизами".               
Но Антон Иваныч, в деле оберегания фонда заработной платы, пошел дальше всех. На своем "Патриоте" разъезжал он короткими августовскими ночами по промприборам. Подкрадывался тихо, с выключенными фарами. Долго наблюдал за действиями мотористов и бульдозеристов. Для подобных целей у Антона Иваныча всегда была под рукой неплохая подзорная труба многократного увеличения. Убедившись, что промприбор работает, Антон Иваныч выходил из укрытия и направлялся непосредственно на контакт. Подойдя к мониторке, он здоровался с мотористом (за ручку – здоровался) и предлагал сесть и покурить. Любезно предложенная пачка сигарет располагала, как правило, к общению и недалекий моторист, который Антона Иваныча ни разу в глаза не видел, мудро рассуждал: а чего собственно, не покурить, на халяву-то? Еще и – про запас просил. Прочитать то, что на пачке написано, моторист как-то не удосуживался. А зря! Потому как Минздрав – организация серьезная, и плохого – не посоветует.
После перекура Антон Иваныч ехал будить начальника участка:
–Джагоич! Кто там у тебя – на двадцать первом ГЭПе сейчас работает?
–Скориков.
–Ну-ка, поставь ему по-скоренькому, черный кубарь! Ни хрена он у тебя там не работает!   
–Харящё!
Джага доставал табель выходов и против фамилии Скорикова рисовал черный квадратик. На практике это означало, что Гена Скориков отработал эту ночь за бесплатно.
Пожелав Джаге спокойной ночи, Антон Иваныч, гаденько улыбаясь, крался к очередному прибору. Курочка, она, как известно, по зернышку клюет, и тем – сыта бывает!
Будучи заместителем генерального директора артели, Юкнис много чего делал для родного предприятия, настолько –  родного, что Антон Иваныч временами путал свой собственный карман – с артельным!
По-разному люди приходят к богатству и по-разному его осознают. Антон Иваныч пришел к богатству своей, собственной дорогой. И – с таким же осознанием. Вообще-то, он был золотодобытчиком. Частным предпринимателем. Со всеми, выправленными в должном соответствии, документами, лицензиями и разрешениями. Он имел право самостоятельно осуществлять промывку рассыпных месторождений, нанимать рабочих, вести расчеты и так далее и тому подобное.
И Антон Иваныч активно осуществлял, нанимал и вел. Деятельность его была насколько благородна, настолько и продумана. Предоставление рабочих мест, забота об окружающей среде... в общем, было там немало чего такого, чем славятся новые российские меценаты на современном этапе. Отследить концы этой деятельности было делом, не то чтобы бесперспективным, но скорее – напрасным.
В Н-ской артели существовало несколько участков. Среди прочих, ничем особо не выделяясь, работал участок "Светлый путь". Работал он точно также, как все остальные: пара-тройка ГЭПов, все как обычно. Но почему-то все в артели называли эти ГЭПы Антоновскими приборами. Называли – особо не задумываясь, абсолютно не вникая в детали названия. Да и кому оно собственно, надо?
На белом свете испокон веку живет и процветает поговорка: Называй хоть горшком, только – в печь не сажай. В применении к участку "Светлый путь" данная поговорка никоим образом не срабатывала. Потому как промприборы именовались Антоновскими – не зря. На примере приборов подобного рода можно было отлично наблюдать сочетание приятного с полезным.
На приборах работали рабочие Н-ской артели, и зарплату этим рабочим платила Н-ская артель. А вот золото, которое намывалось на этих приборах, сдавал государству золотодобытчик Юкнис. Единолично. И все так чинно и благородно! 
Природа не допускает, чтобы одновременно волки были сыты, а овцы – целы. Антон Иваныч был не совсем согласен с данным постулатом, и – допускал, что в районах Крайнего Севера имеют место быть небоьшие исключения. В данной связи Антон Иваныч выправлял финансовые отчеты так, что со стороны казалось, будто золотодобытчик Юкнис еле-еле сводит концы с концами, потому как и оборудование он закупает, и рекультивацию тундры осуществляет в полном объеме, и все налоги – копеечка в копеечку, и даже – зарплату рабочим выдает. Не то что – некоторые!
* * *
Коллега Антона Иваныча, собрат по цеху, Петр Михайлович Воронецкий, тоже мыл золото по соседству с Н-ской артелью. Но, в отличие от Антона Иваныча, дабы как-то свести концы с концами, Петр Михайлович платил зарплату за добытое непосильным трудом золото исключительно самому себе, напрочь забывая про остальных. Остальные – были всевозможными колоритными личностями, привезенными из города Певек. Люди – сплошь закаленные и решительные, а главное – назубок знающие последовательность действий при промывке рассыпных месторождений. Терять этим людям было абсолютно нечего, ибо все, что они имели, постоянно было при них, а именно: их рабочие руки. Из сезона в сезон эти люди зарекались иметь дело с Петром Михайловичем, но тем не менее, каждый сезон – привычно выезжали на необъятные просторы тундры, дабы помочь Петру Михайловичу свести концы с концами.
* * *
Самыми любимыми животными Антона Иваныча были овцебыки. Вообще-то, эти зверюги обитали когда-то, в далеком прошлом, на острове Врангеля. Потом они куда-то с этого острова подевались. Потом их опять завезли  на этот остров, из Америки, в 70-х годах прошлого века. Завезли – немного: 20 голов, но овцебыки на то – как-то не обиделись. Они начали плодиться и размножаться. Именно с этой поры, на Чукотке, началось восстановление популяции этих единственных представителей своего рода животных из семейства полорогих.
К делу возрождения овцебыков на Чукотке Антон Иваныч относя со всей, свойственной только ему, даже не ответственностью, а скорее – любовью. Что могло поспособствовать этому, внезапно возникшему, столь сильному чувству пожилого человека к волосатой скотине, можно было только гадать, но вполне возможно, что ответ плавал где-то на поверхности.
Всевозможные энциклопедии и словари описывают овцебыка как "массивное коротконогое животное, покрытое длинной густой шерстью черно-бурого цвета". Безобидный полубык-полуовца очень ловко лазит по скалам, кушает мох, лишайники, прочую травку, ну в общем-то все, что найдет из растительности. Ведет стадный образ жизни и взять его голыми руками – невозможно!
Белый медведь обходит овцебыка стороной, потому как самому крупному хищнику планеты, ведущему одиночный образ жизни, при встрече со стадом, в лучшем случае, ничего не светит. Стадо, ставшее в круг, прикрывает молодняк своими телами, и белого медведя ожидают исключительно острые рога самцов, против которых бессильны мощные лапы и крупные когти хозяина Арктики.
Вполне возможно, что овцебык поклонился бы в ножки своему спасителю: человеку, за то что тот в последнее время начал проявлять о нем столь превеликую заботу; вполне возможно, если бы не одно НО: человек в свое время практически уничтожил поголовье овцебыка с поверхности Земли. Против человека с оружием овцебык бессилен!
Мясо у овцебыка сильно отдает мускусом. В данной связи, на Чукотке, могут есть это мясо исключительно эскимосы. Но зато,  большим спросом на мировом рынке пользуется мех и кожа этого животного. Но не именно это обстоятельство послужило тому, что поголовье овцебыка было подвержено повсеместному уничтожению.
При встрече с человеком стадо овцебыков поступает точно также, как и при встрече с любым другим хищником: становится в круг, загоняя внутрь молодняк, а также – самок с ягнятами. Вполне возможно, что будь овцебыки посговорчивее, человек убил бы одного-другого бычка, и на том бы – успокоился. Но, в дикой природе, с овцебыком нельзя договориться. Для того, чтобы забрать кого-нибудь из стада, надо – непременно перебить все это стадо! 
В погоне за великолепной кожей и единственным, в своем роде, пухом (сто долларов – за килограмм; кашемировая пряжа – отдыхает!), человек уничтожал стадо за стадом, абсолютно не задумываясь не только о судьбе самого овцебыка, но даже не придавая сколь нибудь должного внимания героизму этого животного.   
Реалии охоты на овцебыка таковы, что один человек с ружьем спокойно может уничтожить все стадо. Вначале – падают самые крупные и сильные. На их место встают – другие, послабее. И так – до самого последнего. Никто не мечется, животные никуда не убегают. Таким вот образом, ради одного – гибнут все!
* * *
Всемирная история вряд ли сможет припомнить случаи героизма подобного рода. Хотя, если покопаться...
В сентябре 480 года до нашей эры, в узком ущелье Фермопилы героически погиб отряд из трехсот человек, возглавляемый царем по имени Леонид. Все эти люди были греками из города Спарта, и боролись они за собственную свободу и независимость, против превосходящих силой персов под командованием Ксеркса I.
За давностью лет, достоверная картина гибели этих людей трансформировалась в красивую и поучительную легенду. Согласно этой легенде, триста спартанцев были наглухо окружены почти двухсот тысячным войском персов. В создавшейся ситуации греки прекрасно понимали, что шансов остаться в живых у них – нет! Поэтому все они приготовились умереть. С оружием в руках, в последнем бою! Сдаваться никто не собирался, потому как уцелевшего – ожидало бесчестье и позор. На веки вечные! Так они были воспитаны.
Однако персы тоже были воспитаны. Не желая напрасно терять собственных солдат (за три дня боев – двадцать тысяч, против греческих – четырех), Ксеркс I рискнул предложить спартанцам следующее:
–Так как царь ваш Леонид убит, выдайте мне его тело! Останетесь живы! Сдайте оружие, и – можете убираться на все четыре стороны!
В ответ Ксеркса I послали, хотя и – по-гречески, но – по весьма известному адресу. И тогда Ксеркс I повелел своим лучникам расстрелять ставших в круг спартанцев. В центре круга находилось тело героически погибшего царя Леонида.
Согласно легенде, лучники стреляли до тех пор, покуда не перестали шевелиться, прикрывавшие греков, щиты. Никто не попросил пощады. Никто даже не попытался выйти из круга. Обессмертив свои имена, погибли все спартанцы!
После этого Ксеркс I лично осмотрел поле боя. Найдя тело царя Леонида, он приказал отрубить у трупа голову и насадить ее на кол.
* * *
Чувствуя перед овцебыками глубочайшую вину за все несознательное человечество, Антон Иваныч, как мог, старался возродить популяцию овцебыков на Чукотке. И создавалось впечатление, что они там уже стадами бродили! Накормленные и обихоженные, облизывали они своего спасителя с головы до пят, помахивая короткими хвостиками, спрятанными в густой шерсти!
За восстановленных овцебыков Антон Иваныч попросил, у соответствующих министерств и ведомств, кое-какие льготы. За весьма ощутимые успехи в деле возрождения и заботы об окружающей среде, Антон Иваныч эти льготы получил. Среди прочего было там освобождение от кое-каких налогов, вернее – так: кое-какие налоги остались, а также – минимальные тарифы на оплату потребляемой электроэнергии во время промывочного сезона. Вот вам и – вся любовь!
Нельзя сказать, что кроме фотографий овцебыков по стенам да бронзовой статуэтки в кабинете Антона Иваныча, ничего больше не было. Было! На Коммунистическом жил не один овцебык. Там их жила целая семья!
Самца звали Яшкой. Самку – Машкой. Ихнего детеныша не звали никак. Паслась эта семейка вместе с коровьим стадом, и не о чем прочем – не беспокоилась. Уникальность этих животных состоит в том, что о них абсолютно не надо заботиться! В отличие от других травоядных, овцебыки не любят кочевать. Даже во время сильного голода и холода, они остаются там, где появились на свет. Из года в год бродят они туда-сюда по одной и той же местности, чем-то напоминая  россиян, которые любят свою родину исключительно потому, что в ней – родились!            
Овцебыкам не нужны коровники, либо какие-нибудь другие помещения, предусмотренные для проживания всевозможной сельскохозяйственной скотины. Обладая самой длинной шерстью в мире: длиной – 60-90 сантиметров, овцебыки могут спать на снегу. Теленок отлично себя чувствует себя под брюхом у матери, надежно прикрытый шерстью от холода и посторонних глаз.
Для собственной безопасности, человеку надо держаться подальше от овцебыка. Не надо пытаться искать каких-либо компромиссов с этой дикой необузданностью! В противном случае – глубокая инвалидность, но скорее всего – смерть,  вот что гарантированно человеку, рискнувшему появиться там, где пасется овцебык!
* * *
Самец Яшка на отведенной, под свои владения, территории чувствовал себя отлично. Своими владениями он считал всю, обозреваемую им, тундру. Нет, он конечно же не совался в места компактного скопления людей, но в прочих местах чувствовал себя настолько вольготно, насколько вольготно может себя чувствовать исключительно хозяин этих мест. Именно таковым, в окрестностях поселка Коммунистический, Яшка себя и считал.
Его супруга, незабвенная Машка, тихо и мирно бродила со своим детенышем в коровьем стаде, всецело посвятив себя воспитанию подрастающего поколения. Никоим образом не реагируя на понукания пастуха, она казалась этаким образчиком кротости и послушания, если только – близко не подходить к ее детенышу.
В отличие от Машки, Яшка как-то позабыл о том, что он –  животное стадное и, в данной связи, предпочитал резвиться в одиночку. Было ему что-то около трех лет – именно тот возраст для скотины, когда детство уже ушло, но пошалить – так хочется. И Яшка шалил. Объектом его шалостей были легковые малолитражные автомобили. Крупногабаритную  технику Яшка откровенно побаивался.
За легковушками Яшка охотился. Видя в данной продукции автопрома исключительно непрошеных претендентов на личное пастбище, он частенько подстерегал их в засаде, ловко спрятавшись за кучей металлолома, либо за грудой какого-либо прочего мусора. В данной связи, в районе коровника, временами можно было наблюдать следующую картину. Как только несчастный Уазик останавливался, на него, из близ расположенного укрытия, на всех парах устремлялось волосатое чудовище! Своим железобетонным лбом Яшка пытался свалить врага с ног и затоптать его своими короткими ногами. Но силенок у Яшки для подобного действа было явно недостаточно. Уазик качался, но – "не падал". И тогда Яшка просто-напросто увечил машину, как бог – черепаху. Дело, как правило, заканчивалось разбитыми в хлам дверьми и выгнутыми в обратную сторону бамперами. Убедившись, что противник не оказывает никакого сопротивления, Яшка терял к Уазику всякий интерес и шел себе, резвиться дальше. Что чувствовал при этом водитель машины, легко становилось понятным, даже при беглом взгляде на его мертвенно-бледное лицо и остервенело дрожащие руки.
Но больше всего Яшка ненавидел невысокий колесный тракторок желтого цвета, произведенный на белый свет то ли японской, то ли какой-то другой, узкоглазой фирмой. Разработчики тракторка настолько продумали конструкцию кузова и прочего, что Яшка, как не пытался, не мог принести сколь нибудь ощутимый ущерб продукту заморских технологий. Разбивая в кровь свой железобетонный лоб, Яшка снова и снова бился им о ступицы и диски ненавистного тракторка, но тракторок даже не шатался!
Худа без добра, как известно, не бывает. Данное обстоятельство использовалось во благо самого же Яшки. В районе коровника для Яшки и его семьи был построен специальный   вольер. Несколько вертикально забетонированных в почву труб, обтянутых сеткой Рабица. Прекрасно понимая, что толку от этого вольера для овцебыков столько же, сколько мертвому – от припарок, Антон Иваныч, тем не менее, пытался как-то одомашнить овцебыков, приучить их хотя бы к какому-нибудь порядку. Ибо это являлось непременным условием разработки рассыпных месторождений!
Но если Машка весьма охотно шла в специально отведенный для нее закуток, где для нее было заготовлено много еды и воды, то Яшка нипочем не желал заходить в определенное для него место компактного проживания. И загнать его туда – не было никакой физической возможности. Но оставлять Яшку надолго в тундре было никак нельзя. Малый возраст и отсутствие родного стада – главного козыря овцебыков при отражении атак хищников, могло привести к печальному финалу: для одиночного овцебыка волки и медведи – очень опасны. Ибо сожрут они его и – не поморщатся.
В данной связи задача перед пастухом была насколько проста, настолько же – невыполнима. Надо было загнать Яшку в стойло! А – как? Ударить эту скотину кнутом – означало подписать себе смертный приговор без права апелляции. Заманивать морковкой... Попробуйте ситом вычерпать море! Перспектива – одна и та же.
И тогда на сцене появлялся желтый тракторок. Едва заслышав дребезжащий, противный звук его двигателя, Яшка бросал все свои дела и начинал яростно атаковать излюбленного врага! Тракторок двигался очень медленно. Данное обстоятельство позволяло Яшке разить противника на ходу. Таким образом, куда бы тракторок не ехал, Яшка нагонял его и – бил, бил, бил! Пастух облегченно вздыхал: задача была решена! Дальше, загнать Яшку в стойло, было делом исключительно техники.
* * *
В августе месяце два работника Н-ской артели познакомились с Яшкой вплотную, лицом к лицу. Им пришлось испытать на себе все прелести, а главное – последствия, данного знакомства.
Нельзя сказать, что Женька Лезун не знал Яшкиных повадок. После поездки на Чаун, Женька решил найти себе местечко для работы поспокойнее, чего вскоре и достиг. Его направили на коровник, где он стал заниматься копчением рыбы. Работа в общем-то, не сложная, а главное – не столь утомительная, располагающая скорее к созерцанию и  философскому осмыслению картины мира, а также – своего места в нем; нежели к беготне, свойственной электроцеху, с его дешевыми интригами и, противоречащими здравому смыслу, приказами.
Нельзя сказать, что Вовка Колосков тоже не знал Яшкиных повадок. Уже не первый год был он приписан к коровнику, работая исключительно на нужды свиней и буренок, убирая за ними дерьмо, заготавливая фураж, а также – пуская временами кое-кого, из этой живности, под нож. На приусадебном хозяйстве Н-ской артели Вовка чувствовал себя до того неплохо и уверенно, что в скором времени сумел пристроить туда и своего непутевого сынка – выпивоху и дебошира, вывезенного по такому случаю из города Новоузенск, что в Саратовской губернии.
Сынок очень быстро сообразил, что лучше – за деньги крутить быкам хвосты, чем – за бесплатно отдавать, чреватый всевозможными последствиями, долг Родине. Таким образом, непутевый сынок, в самом скором времени, тоже начал чувствовать себя на коровнике неплохо и уверенно.
Почему Яшка напал на Вовку с Лезуном, можно было только гадать. Можно было списать все на досадное недоразумение, случайность. Хотя, любой специалист в области дикой природы, очень авторитетно заявит вам, что никакой случайности, в данном случае, не было! В данном случае был закономерный финал, наступающий в результате подобного отношения к диким животным, коими овцебыки являются. И в данной связи, тем кто с овцебыками бок о бок живет, надо кое о чем помнить. Помнить о том, что все последствия поведения дикого животного ложатся на плечи того, кто пытается его приручить!
Лезун с Колосковым никоим образом не собирались приручать Яшку. Наблюдая за его дикими выходками, ни у одного, ни у другого, к примеру, не возникало даже мысли просто так подойти к Яшке и почесать у него за ухом. Наоборот, им очень даже хотелось, чтобы Яшку, вместе с его волосатым семейством, завезли как можно дальше от Коммунистического. Потому как в присутствии Яшки оба – ощущали вполне определенную угрозу собственной безопасности. 
Но у Антона Иваныча, по всей видимости, были свои взгляды на собственную безопасность подчиненных ему рабочих. И Яшка продолжал разгуливать как ни в чем не бывало. Дело в том, что подобные казусы с людьми, причиной коих было неадекватное поведение Яшки, случались и ранее. Ну так, по мелочи. И все как-то обходилось без глубоких увечий, легким испугом. Когда об этом сообщали Антону Иванычу, он почему-то начинал злиться, плеваться и пускать пену изо рта:
–Идиоты! Дебилы! Скоты!!! Они что, не могли ему хлебца дать? Он же хлеб любит! Уволю! Всех, сука, уволю!!!
После подобной оценки ситуации, оставалось только радоваться, что Антон Иваныч не занимается благородным делом восстановления популяции уссурийского тигра, или – дальневосточного леопарда!      
* * *
В то, ничем не примечательное, августовское утро Женька с Вовкой, как обычно, пошли на работу. И они почти дошли до нее. Но дальше случилось то, что собственно, и должно было случиться. Лихо выскочив из-за угла, в свойственной, исключительно ему, манере "ну что, не ждали!", Яшка моментально сбил с ног чуть замешкавшегося Вовку Колоскова. Вовка как-то сразу послушно улегся, даже встать не попытался, а Яшка принялся его топтать своими короткими передними ногами.
Женька, на свою беду, попытался отогнать Яшку. В ответ Яшка предоставил Женьке великолепную возможность ощутить всю прелесть свободного полета над чукотской тундрой! Подцепив Лезуна рогами где-то в районе промежности, Яшка просто-напросто отшвырнул Женьку в сторону.
Не надо было быть великим провидцем, дабы предсказать финал разыгравшейся сцены. В общем-то, можно было снимать шапки и читать уместные, в данных случаях, молитвы. Но в дело вмешался желтый тракторок. На сей раз он заверещал так, будто делал это в последний раз – во всю свою тракторную глотку! Впрочем, старания эти были излишни. Едва заслышав голос заклятого врага, Яшка моментально оставил в покое двух недобитых представителей рода человеческого и устремился, в который раз, добивать того, одного, который даже не шатался от разящих ударов Яшкиного железобетонного лба.
Трудно сказать, о чем таком думал Евгений Сидорович Лезун, пятидесяти пяти лет от роду, когда сидя у дороги, в ожидании неотложной медицинской помощи, которая как обычно, не торопилась, он вновь и вновь, ну так, на всякий случай, пересчитывал собственные яйца. Вполне возможно, мысли его сводились к тому, что неплохо было бы купить какой-либо нарезной ствол и расстрелять всю, прилагающуюся к нему, обойму в брюхо Антону Иванычу, а также –  его вонючему быку, от которого мерзко разило в радиусе нескольких метров. Вполне возможно, что мысли его сводились к недостроенной баньке на собственном дачном участке, где и делать-то осталось всего – ничего: начать и кончить.
Но если Женька о чем-то думал, то Владимир Михайлович Колосков, сорока лет от роду, ни о чем таком уже не думал. Тихий и смирный, лежал он, широко раскинув руки, и душа его, покидая бренное тело, потихоньку поднималась все выше и выше, устремляясь туда, где был ей обещан вечный покой!
* * *
Когда Антону Иванычу доложили о случившемся, он как-то некстати захохотал, вспомнив как неделю назад – сам бегал от Яшки вокруг "Патриота". Что-то не заладилось в тот день между ними, не сложилось, так сказать, вот и пришлось Юкнису размять свои старческие кости, а то бы эти кости ему размял Яшка, со свойственным ему размахом и бесшабашностью.
–Шалунишка! – улыбаясь чему-то своему, высказался вслух Антон Иваныч и выехал на место происшествия.
По прибытии Антон Иваныч убедился, что ничего из ряда вон выходящего не случилось. Лезун мог даже говорить, а Колоскова, всего лишь, надо было доставить в реанимацию. В общем-то, доставлять надо было как можно скорее, но – оставалось выполнить небольшую формальность, после которой – можно было отправлять обоих в больницу. С чистой совестью и – чувством выполненного долга. Формальность заключалась в том, что Женьке и Вовке надо было подписать акт медицинского заключения о случившемся, из которого недвусмысленно следовало, что Лезун с Колосковым, будучи в состоянии алкогольного опьянения, своим неадекватным поведением спровоцировали несчастного телятю по кличке Яшка, травмировав своими воплями не совсем сформировавшуюся психику подрастающего овцебыка, что в свою очередь, вызвало ответную реакцию напуганного ягненка, коим по существу Яшка и является.
Всю свою сознательную жизнь Женька занимался любительским боксом. Была у него кое-какая травма в голове, не позволяющая ему выйти на профессиональный ринг, но это в общем, нисколько не смущало Евгения Сидоровича в деле популяризации бокса как такового. Более того, Женька не пил спиртного, вел здоровый образ жизни: поднимал и опускал всевозможные железяки, и вся артель знала об этом.
Прочитав акт медицинского заключения о случившемся, Женька несколько изменился в лице и даже попытался встать, потому как сидя он никак не мог дотянуться до хлипкого горла местного эскулапа: Михаила Денисовича, в прошлом – гинеколога сельской клиники, попавшего в артель по причине полного отсутствия работы на родной Полтавщине и, как следствие – беспросыпной пьянки, в силу создавшейся ситуации.
–А я-то тут причем? – испуганно косясь в сторону Юкниса, Михаил Денисович резвым козликом отпрянул от Лезуна на более безопасное расстояние.
Перед посадкой в вертолет, Женька привстал с носилок и, собрав остаток сил, попрощался с Юкнисом:
–Иваныч! Старый ты козел! Я, когда получше себя чувствовать буду, я тебе этот акт в жопу затолкаю!
Вовка, в отличие от Женьки, ничего не сказал Антону Иванычу на прощание. Колоскова, чуть подающего признаки жизни, на носилках, молча занесли в вертолет. Плотно закрыв створки задних дверей, командир воздушного судна дал команду на запуск двигателя.
Глядя на убыстряющееся вращение вертолетных лопастей, Антон Иваныч наконец-то смог дать волю накопившемуся праведному гневу:
–Вконец обнаглели, скоты! Затолкает он! Я тебе самому – затолкаю! Так затолкаю, что – не вытолкаешь!!! Уволю! Всех, сука, уволю!!!
Вертолет, набрав положенную высоту, взял курс на Певек. Когда борт на секунду завис над небольшим кладбищем, второй пилот глянул вниз. Он едва смог разглядеть, как между сиротливо торчащих деревянных крестов и дешевых памятников, черно-бурым пятном, беззаботно резвился Яшка – молодой овцебык, с не совсем сформировавшейся психикой.
* * *
Заботясь о благосостоянии артели в целом, Антон Иваныч не мог себе позволить забыть о благосостоянии отдельно взятого работника, в частности. Думая не только о его зарплате, Антон Иваныч частенько задумывался также о его быте. Для успешного осуществления задуманного, в арсенале средств, которыми располагал Юкнис, было немало таких, которые были способны убедить кого угодно в правоте действий заместителя генерального директора Н-ской артели.
Административно-бытовой комбинат артели, кроме всего прочего, включал в себя две общаги: "Комсомолку" и "Чукотку". Несмотря на ряд конструктивных отличий, здания эти внутри пахли практически одинаково. Вполне возможно, что запах этот сильно шибал в нос человеку неподготовленному ко всем тяготам и лишениям старательского быта, но старатели были почти сплошь – люди закаленные, и – особо не принюхивались, чем там пахнут закостенелые носки соседа, потому как свои собственные – воняли ничуть не хуже!
Курить разрешалось только в строго отведенных местах. Но иногда покуривали там, где было удобней: ну, к примеру, в кровати. Так как курили практически все, отдавая предпочтение сигаретам недорогим и без фильтра, не было ничего удивительного в том, что вся атмосфера обоих общаг, год от года перенасыщаясь табачным перегаром, окрепла до такой степени, что никакому другому запаху ни в коей мере было не под силу хоть как-то эту степень ослабить.
В "Комсомолке" рабочая одежда вывешивалась на первом этаже, на специально приспособленных вешалках-крючках. Ничем не огороженная от внешнего мира, висела эта одежда и тоже воняла на все лады, добавляя неповторимый аромат в табачный перегар общаги, что способствовало исключительно здоровому сну и столь же полноценному отдыху хозяевам этой самой одежды.         
В "Чукотке" роба висела в специально приспособленных деревянных ящиках за закрытыми дверьми, и – воняла поменьше. Оно и понятно. Все таки в данной общаге располагался рабочий кабинет коменданта, и присутствие Зои Витальевны, хозяйки кабинета, как-то обязывало обслуживающий персонал промыть лишний раз полы в коридоре.
В далеком прошлом обе общаги были некими очагами культуры, во всяком случае, наличие в обоих зданиях кинозалов наталкивало на мысль, что когда-то здесь весьма активно пропагандировалось важнейшее из всех искусств. Но если в "Комсомолке" бывший кинозал представлял собой огромную кладовку, куда сносили всевозможную подотчетную рухлядь, то в "Чукотке" бывший кинозал продолжал служить людям в качестве перевалочной базы. Сюда заселяли тех, кто только что прибыл на очередной сезон, а также тех, кто отработав положенное, коротал время в ожидании борта на материк. Мест в апартаментах категорически не хватало, поэтому людей на некоторое время поселяли в бывший кинозал, прозванный кем-то Греческим залом. Хотя, ничего греческого в бывшем кинозале отродясь не было.
Жители Греческого зала: те, которые только что прибыли, ходили на работу. А вот те, которые ожидали отправки в Москву, коротали время весело и беззаботно, а попросту говоря – пили сутки напролет. Вконец истосковавшаяся душа отпускника требовала нормального отдыха. А так как любой уважающий себя старатель не мыслил нормального отдыха без водки, то непринужденная атмосфера дружбы и взаимопонимания царила в Греческом зале круглые сутки!
Апофеозом взаимопонимания было фортепиано. Самое обычное, не до конца настроенное, стояло оно в углу и, покрываясь пылью, доживало свой век. Отпускники усаживались за инструмент, как правило тогда, когда – переваливало слегка за полночь, когда все другие средства увеселения уже немного приедались.
Начинал, как правило, один исполнитель, остальные – быстро подтягивались. И тогда игра осуществлялась уже не в две и, даже – не в четыре руки. Она осуществлялась во столько рук, во сколько позволял звукоряд инструмента.
Поиграв некоторое время руками, исполнители начинали поигрывать прочими частями тела. В ход шли кулаки, ладони и локти. Особым шиком считалось, хорошо подпрыгнув, приземлиться на черно-белые клавиши задницей, что позволяло заставить фортепиано звучать в абсолютно новой, доселе не слыханной, тональности!
И тут на сцене появлялись благодарные зрители! Были они сплошь из тех, которые ходили на работу. Не тратя времени даром, благодарные зрители начинали, чем попало, благодарить виртуозов за представленный концерт. И тут уже в ход шли не только кулаки, ладони и локти. Но даже – ноги.
Схватив какого-либо особо выдающегося исполнителя за шею, какой-нибудь особо благодарный зритель долго и с наслаждением размазывал физиономию пианиста вдоль да по всему звукоряду: от первой клавиши до – последней! Тех, кому не посчастливилось собственным носом пересчитать количество клавиш, били просто: об инструмент!
Сорвав аплодисменты, виртуозы, как правило, засыпали тут же, возле не до конца настроенного клавира. Благодарные зрители расходились по кроватям, в тайной надежде хоть чуть-чуть поспать перед очередной рабочей сменой.
Но так как подобное скопление людей в Греческом зале наблюдалось нечасто, то большее время года простаивал он почти пустой. Заставленный кроватями, мрачный и полутемный, навевал он тоску на тех немногих, кто в нем спал. А в углу, поджидая новых исполнителей, по-прежнему доживало свой век фортепиано.
* * *
В силу ряда причин Антон Иваныч давным-давно не рисковал заходить в Греческий зал в одиночку. Особенно, когда в бывшем кинозале накапливались охочие до водки отпускники. Что способствовало подобному положению вещей?  Версий тому – существовало немало, но доминировала основная: подгулявшим отпускникам очень хотелось обидеть Антона Иваныча. Как-то раз его там чуть было не зарезали, в другой раз – пытались задушить. А так как ни милиции, ни какой-либо другой службы безопасности на Коммунистическом не было, Антон Иваныч предпочитал не искушать судьбу без нужды.
Справедливо решив, что с пьяных отпускников никакого спроса нет, Антон Иваныч активно окружал своей заботой всех остальных. Совершая в урочное время обходы по общагам, Антон Иваныч как мог способствовал наведению надлежащего порядка во вверенных ему, в пожизненное управление, помещениях. В урочное время все были на работе, поэтому наводить порядок было сравнительно легко.
Прежде всего, Антон Иваныч ратовал за пожарную безопасность. В этой связи он самолично удалял из комнат старые цветные телевизоры. Принесенные неизвестно откуда, телевизоры эти, как ни странно, продолжали радовать глаза смотрящего не очень-то цветной, но вполне реальной картинкой происходящих в мире событий.
Так как телевизоры были тяжелыми, Антон Иваныч не утруждал себя долгой переноской престарелых представителей сложной бытовой техники. Телевизоры просто-напросто вылетали в окна и самостоятельно добирались до земной поверхности. Почти каждое приземление завершалось взрывом – разбивался кинескоп.
Бывали конечно исключения. Иногда телевизор падал и не взрывался. В этом случае старатели приносили его обратно, чинили, и он продолжал радовать глаза смотрящего реальной картинкой происходящих в мире событий. До следующего визита вездесущего Антона Иваныча!
Вторым пунктом борьбы за пожарную безопасность были козлы. Козлы представляли собой кусок асбестовой трубы с намотанной на внешнюю поверхность спиралью из вольфрама, либо какого-нибудь другого, соответствующего материала, обладающего достаточным сопротивлением, пригодным  для обогрева бытовых помещений. Суммарная мощность данных козлов была такова, что если бы их все включили одновременно, то бытовая электропроводка здания, никоим образом не рассчитанная на подобные нагрузки, благополучно бы отгорела, полыхнув синим пламенем.
Электрикам, которые собирали подобные изделия буквально из подручных средств, было глубоко наплевать и на суммарную мощность, и на прочие нюансы бытовой электропроводки. Во многих комнатах, особенно в "Чукотке", было мягко говоря, прохладно, даже летом. В некоторых комнатах стены были немного влажные, в коей связи приклеить на них    обои – было делом архиневозможным.
Понятное дело, что людям так хотелось тепла, столь необходимого для их нормальной жизнедеятельности. Поэтому, не смотря на все попытки Антона Иваныча избавиться от козлов, старатели продолжали производство самодельных обогревателей, пряча их по углам и закоулкам, дабы те не раздражали своим, не вполне эстетичным, видом заместителя генерального директора Н-ской артели.
Положение с централизованным отоплением обстояло следующим образом: в общем-то, оно было. И даже – работало, и кое-где – очень даже хорошо! Но Антон Иваныч ревностно следил за поставляемым потребителю теплом. Общаги обогревались, как и положено, с конца октября по конец апреля. Но подобный график отопительного сезона, неплохо зарекомендовавший себя в Центральных Районах Страны, как-то так, не очень-то вписывался в условия Крайнего Севера.
Подобный график отопительного сезона не устраивал никого из рабочих. Но другого графика не было. Поэтому, пользовались тем, который был. Но нет худа без добра! Подобный график отопительного сезона целиком и полностью устраивал одного человека: Антона Иваныча, что и явилось решающим фактором применения подобного графика на территории отдельно взятой артели!
К слову сказать, в том же Певеке отопительный сезон длится практически круглый год. Чаунская ТЭЦ останавливается на профилактику всего лишь на три недели, в июле месяце.
* * *
Помня о том, что чистота – залог здоровья, Антон Иваныч, не один раз, самолично заколачивал дверь единственной душевой комнаты, имевшейся в "Комсомолке". Но дверь все время кто-то вскрывал, и даже – купался. В конце концов терпение Антона Иваныча лопнуло. И тогда он приказал снять в душевой один-единственный смеситель и заглушить трубы.
В тот же вечер заместитель генерального директора пришел проверить состояние дел уже в бывшей душевой комнате. Весьма довольный внесенными коррективами, Антон Иваныч, с чувством выполненного долга, удалился.
Все дело заключалось в том, что баня на главном стане была. И всем рабочим предписано было в этой бане мыться. По субботам. О том, где мыться в остальные дни недели, предписание целомудренно умалчивало, а на дверь бани навешивался амбарный замок. Рабочим как бы предлагалось самим решить проблему смывания грязи после трудовой смены. И рабочие решали. Вечером, после ужина, толпились они в умывальных отсеках обоих общаг. Верхнюю половину тела –  мыли в раковине для рук, нижнюю – в раковине для ног. Мыли наспех, лишь бы – не чесалось. (В умывальном отсеке, увы, тоже было прохладно). Недомытую грязь тщательно растирали по телу полотенцем. Вот собственно, и вся помывка!
Постельное белье, вместе с теми полотенцами, которыми тщательно растирали недомытую грязь, меняли один раз в месяц. Для того, чтобы белье выглядело чистым в течение столь долгого срока его использования, материал из которого оно шилось, подбирался специальный, в темных тонах. Но были и – светлые. Светлые – брать никто не хотел. Поэтому доставались они тем, кто опоздал. Ну, а тем, кто совсем не успел, доставалось то, что осталось: рваные пододеяльники и дырявые простыни. Но выбор всегда оставался за рабочим: либо спать на таком белье, либо – ни на каком!
Практически все рабочие стриглись наголо. Это, отчасти – решало проблему педикулеза, отчасти – делало работяг очень похожими на зеков, что впрочем ни сколько не смущало самих рабочих. Они тоже помнили, что чистота – залог здоровья!
Ну, а в деле с единственной душевой комнатой напрашивалась пожалуй, единственная правильная версия: заколотили ее для того, чтобы уравнять возможности жителей одной общаги по отношению к – другой: в "Чукотке" ведь никогда не было душевой комнаты!
Ну и, в таком случае, рассудите здраво: а для чего же тогда надо было заколачивать душевую комнату в "Комсомолке", кроме как не для этого?
* * *
Кормили старателей три раза в день. Хотя, некоторым будущим золотодобытчикам, где-то там,  в кадровых агентствах, в процессе вербовки изо всех сил дули в уши, что будут кормить по четыре раза. В день! Специалисты кадровых агентств старались не зря. Они от подобных речей становились только богаче и состоятельнее.
Особо прожорливых золотодобытчиков, по приезду ожидало небольшое разочарование. Вообще-то, их всех: и прожорливых, и – не очень, по приезду ожидало много всевозможных разочарований. Так что, на всем остальном фоне, обман с количеством кормежек выглядел вполне безобидной детской шуткой.
Кормили старателей в столовой. Артельная столовая, представляя собой типичную постсоветскую забегаловку, ничем особым не отличаясь от заведений подобного рода, имела все таки одну характерную особенность: в этой столовой негде было помыть руки! Краны были. И раковины были. Вот только вода из этих кранов не текла и в раковины, соответственно, не попадала. Никакая! Ни – горячая, ни – холодная. Поэтому, во время обеденного перерыва, когда не хватало крючков на вешалках, старатели клали фуфайки и шапки в раковины, тем самым – найдя более чем достойное применение, оставшимся было не у дел, фаянсовым сантехническим изделиям.
В зале для приготовления пищи, а попросту на кухне, вода конечно же была: и – холодная, и – горячая. И полы там регулярно протирали. Ну а то, что повара готовили пищу с непокрытыми головами, можно было списать на издержки санитарно-гигиенического минимума.
Кормили старателей хорошо! Качество пищи было на уровне. Рацион был подогнан и рассчитан! Поэтому жаловаться было – грех! Во всяком случае, так считал Антон Иваныч. Ну а раз так считал Антон Иваныч, то старатели ели, ели и – помалкивали. А все то, что не доедали старатели, доедали свиньи. И – никто не жаловался! 
После трехразового посещения столовой, у многих старателей начиналась изжога. Даже у тех, у кого изжоги, никогда прежде, не было. Боролись с ней – по-разному. Но пожалуй, самыми эффективными могли бы стать два способа лечения:
1. Прекратить посещение трехразовой столовой.
2. Подвергнуть кардинальному пересмотру критерии качества приготовления пищи.
Но так как ни одному из способов ничего не светило в условиях Н-ской артели, то старателям было предоставлено право самим позаботиться о собственном здоровье.   
Временами также можно было наблюдать незначительные расстройства желудочно-кишечного тракта в виде тошноты, рвоты и непродолжительного поноса. Но то были последствия немытых рук. И столовая тут была совершенно ни при чем!            
А впрочем, кому уж очень было невтерпеж, можно было посетить медпункт. В нерабочее время. Потому как в рабочее время надо было работать!

* * *
Михаил Денисович был хорошим врачом, но – женским. Прекрасно понимая, что мужикам от его лечения – толку мало, сидел он целыми днями в медпункте, протирал казенный белый халат о жесткий стул и уничтожал запасы медицинского спирта. Вся его практика сводилась к распространению среди старателей импортных таблеток и прочих медикаментозных средств, коих завезено было в артель в достаточном, для продажи, количестве.
Так как средний возраст старателей Н-ской артели составлял что-то около пятидесяти лет, то медицинская статистика в артели была следующей: старатели имели различные заболевания. Несмотря на разницу в анамнезах, курсах лечения, а также – эпикризах, заболевания эти можно было объединить в одну общую группу: хронические. То есть – неизлечимые.
Зная о наличии заболевания, характере его протекания, а также – о возможных последствиях, старатели – со стажем, везли из дома таблетки, ампулы, шприцы, тюбики с мазью, словом все то, что могло понадобиться им для более-менее успешной борьбы с собственным организмом. Старатели со стажем обходили медпункт стороной.
А вот старателям без стажа волей-неволей приходилось обращаться к Денисычу. Денисыч рад был оказать приболевшим неотложную помощь, но за бесплатно – измерял только температуру. Все остальное было за деньги! Даже паршивый анальгин, от которого многие страны отказались напрочь, исключив его из списков разрешенных к употреблению препаратов, Денисыч продавал с двойной-тройной наценкой, согласно некоему положению о продаже лекарственных средств в условиях Крайнего Севера.   
Прохладный климат обоих общаг, вкупе с качественным питанием трехразовой столовой, только способствовал тому, что клиентура у Денисыча не уменьшалась, а даже – росла. Простудные заболевания и вирусные инфекции переходили из комнаты в комнату, не собираясь покидать пределов гостеприимной общаги! Отбушевав на одном этаже, они переходили на другой, оставляя после себя лишь кашель, чиханье да всеобщее недомогание!       
* * *
Как известно, при попадании в различного рода ситуации, различные люди начинают по-разному себя вести.
Очень быстро разглядев глубину той жопы, в которую они добровольно залетели, некоторые впервые прилетевшие на Чукотку мужики, очень быстро теряли контроль над ситуацией и впадали в различного рода депрессии, которые явно мешали им собраться с силами и выйти поработать. Справляя поминки по собственной душе, мужики начинали беспробудно пить. Очень быстро таких горе-старателей отлавливали и дальнейшее их пребывание на Крайнем Севере приобретало несколько иное направление.
Мужиков этих, не представляющих никакого интереса для артели на предмет дальнейшего использования, увольняли и вывозили в Певек – административный центр Чаунского района Чукотского автономного округа. Дальнейшая судьба этих мужиков никого из руководства Н-ской артели никоим образом больше не волновала.
Предоставленные сами себе мужики, начинали самостоятельно знакомиться с самым северным городом России! В это же самое время, в каком-либо другом городе, поселке либо деревне благословенной средней полосы России, родные и близкие этих самых мужиков буквально ломали себе голову на следующий предмет: где бы достать громадную кучу денег, дабы вернуть единственного кормильца в лоно семьи? На какие шиши оплатить ему стоимость перелета от Певека до Москвы?
* * *
Город Певек достаточно неплохо описан во всевозможных источниках информации, а также – в художественной литературе. И в общем-то, было бы наверное делом не совсем благодарным начать рассказ о Певеке с того, что мол, город расположен на берегу Чаунской губы Восточно-Сибирского моря, в 640 километрах от Анадыря и так далее. Потому как во всевозможных источниках информации все это расписано много раз и по-разному. Ну, взять хотя бы, расстояние до Анадыря. В Певеке считают, что расстояние это составляет 960 километров. Как тут быть, и кому – верить?
Можно долго, а главное – бесполезно, рассказывать слепому о буйстве красок зарождающегося дня. Можно быть абсолютно уверенным: если слепой ни разу в жизни не видел рассвета, то он вообще не поймет, о чем ему собственно, хотят рассказать. Да что там – слепой! Даже люди, обладающие зрением в полной мере, видят рассвет совершенно по-разному. Для одних это – начало нового счастливого дня, для других – лучше бы он вообще не наступал! Но и в том и в другом случае рассвет не перестает быть рассветом!
Антон Иваныч никому и ничего не собирался рассказывать о Певеке. Он предоставлял мужикам возможность открыть для себя Певек самостоятельно, без всевозможных источников информации. 


* * *
Когда-то давно некий восточный мудрец, прихлебывая из пиалы какую-то жидкость белого цвета, глубокомысленно изрек: Можно всю жизнь пить молоко и не знать о том, что пьешь – МОЛОКО! Приставленная к нему, на данный случай, секретарша тут же занесла эту мысль на бумагу, или – на что они там заносили всяческие мысли. Секретарше тут же захотелось узнать, а что собственно имел в виду мудрец, когда озвучил собственную мысль? Но, едва проговорив изречение до конца, мудрец тут же завалился спать и даже – захрапел. Таким образом, спросить стало не с кого. А мятущийся мозг секретарши продолжал требовать немедленного комментария к занесенной мысли!
И тогда секретарша пошла на крайние меры. Заперев дверь на ключ, или – на что они там ее запирали, секретарша, трясущимися от страха руками, схватила пиалу с какой-то жидкостью белого цвета и, затаив дыхание, сделала большой глоток...
Тьфу ты, Господи! Молоко! Вот же – гадость! Так вот что имел ты в виду, выживший из ума старый маразматик, когда поведал миру свое никчемное изречение! Да у мамы моей этого молока – цельная корова! Только у нас его – никто, кроме кошки, не пьет! А ты бубнишь тут прописные истины! Можно всю жизнь пить! Вот и пей сам, гнида ученая!
Но тут же испугавшись собственных мыслей, как бы все это женское вольнодумство не кончилось для нее сепукой, или – чем там у них подобное заканчивалось, распростерлась секретарша ниц и воздала благодарную молитву храпящему мудрецу:
–О великий ты наш учитель! Да продлит Аллах (или – кто там у них был) дни твои, дабы смог ты поведать нам еще ни одну прописную истину!
–Не богохульствуй, пустоглавая дщерь! – восточный мудрец на минуту приоткрыл глаза, погрозил секретарше пальцем и повернулся на другой бок.
* * *
Знали или нет те мужики, которых привозили и бросали в Певеке, что причиной собственных мучений являются исключительно они сами, остается только гадать. Хотя, вероятность того, что не знали, была весьма велика. Потому как, если бы знали, обратились бы они ну, к примеру, в прокуратуру.
Подобным образом поступила бригада штукатуров, которую обманом непотребным и посулами великими заманил Антон Иваныч в Н-скую артель из города Хабаровск. Штукатуры быстро поняли куда они попали и дружно заявили, что за те копейки, которые на самом деле им будут платить, никто из них работать не собирается. А потому пусть артель, подобру-поздорову, отправляет их обратно: в Хабаровск!
Долго хохотал Антон Иваныч, когда услышал такое заявление. Смеялся, ну прямо – до слез!
–Что вы, бабы, белены объелись что ли? Да вы у меня тут будете пахать, пока сполна стоимость билетов не отработаете!
Но бабы отказались работать наотрез. И тогда штукатуров вывезли в Певек! Как только их туда доставили, бабы прямиком пошли в прокуратуру. В прокуратуре бабы извлекли пред светлы очи прокурора, надежно запрятанные до поры до времени, Трудовые договоры, заключенные с руководством Н-ской артели.
Дело со штукатурами закончилось для Антона Иваныча тем, что Н-ской артели пришлось оплатить бригаде штукатуров, состоящей из десяти человек, обещанный месячный оклад, как неустойку, а также – купить бабам билеты для обратного перелета в город Хабаровск.
Подобным образом могли бы поступить и мужики. Но мужики всегда остаются мужиками! Ну, а с бабы что взять? Дура! Баба для мужиков – не может служить примером. И мужики предпочитали помучиться!
* * *
Длина Певека с запада на восток составляет три километра. С севера на юг городок простирается порядка на два с половиной километра и то, в самом широком месте.
В Певеке нет ни одного светофора, нет автомобильных пробок и нет собственно, дорог. Есть, как и положено в тундре, направления.
Весь общественный городской транспорт в Певеке – бесплатный. Для любой категории граждан. Даже кондукторов в салонах – нет. Можно кататься хоть весь день, пока автобусы ходят.
В Певеке нет ни одного общественного туалета. Но беды в том особой нет. Дома в Певеке стоят на сваях. Некоторые – на очень высоких сваях. Так что, случись чего, можно нырнуть под какой-нибудь, подходящий по высоте свай, дом и преспокойно, в полный рост, справить нужду.
Как и в любом порядочном городе, в Певеке есть собственные достопримечательности. Среди прочих, особо выделить можно две: южаки и цены. Южаки – явление природное, и особой заслуги жителей города в том нет. Просто, так получилось, что испокон века в том месте, где стоит Певек, дули ветры. Дуют они и по сей день.
Цены – явление искусственное, и заслуга в том целиком и полностью лежит, пусть не на всех жителях города, но на некоторых его представителях, это – точно.
Южаком в Певеке называют ураганный ветер, который дует с юга со скоростью 30-40 метров в секунду. Скорость и длительность южака может варьироваться в большую или меньшую сторону. Имея исключительное преобладание в розе ветров данного региона, южак может задуть в любое время года, и – в любое время суток.      
Предшествуют началу южака очень тихая погода и пониженное атмосферное давление. Начинается он как-то практически сразу, обрушиваясь всею своею мощью на предоставленное пространство. С неослабевающей силой дует он от нескольких часов до нескольких суток. И – практически сразу, затихает. И так – до следующего раза.
Но если летом южак не представляет собой ничего особенного, то зимой этот ураган может устроить в Певеке настоящее светопреставление. По улицам начинают летать сорванные с петель двери, оконные блоки, а также куски всевозможного металлопрофиля, которым обшивают здания снаружи.
Как-то раз в декабре, не в меру расшалившийся, южак взял да и сорвал крышу со Школы Искусств. То-то было радости, что случилось это в ночное время суток, когда ни поблизости, ни в самой школе, кроме сторожа, абсолютно никого не было. Сторож, будучи человеком неробкого десятка, пережил срыв крыши относительно спокойно, весело улыбаясь. Поговаривают, что улыбается он – до сих пор!    
О ценах в городе Певек можно говорить долго и нудно, а главное – бесполезно, ниже от этого они не станут. А язык, он как известно – без костей, чего за него переживать? Ничего с ним не станется! Но если сами жители города как-то так слегка привыкли к цифрам подобного рода, то все прочие приезжие, глядя на прилавки, откровенно радуются, что у них на родине подобных цен нет, не было и никогда не будет!
Но самым ценным богатством города являются, конечно же, сами люди, которые Певек населяют, несмотря на все попытки властей выжить этих людей из города. Потому как Певек с каждым годом становится все краше и краше, а вот жить в нем становится все хуже и хуже!
В 90-х годах прошлого века, Певек стал абсолютным чемпионом среди прочих городов по относительному сокращению численности населения. Основной причиной оттока людей послужило повсеместное сокращение рабочих мест и ухудшение состояния инфраструктуры.
Подобная политика в отношении к Певеку ведется до сих пор! По мнению людей, власть предержащих, из Певека получилась бы неплохая перевалочная база. А – что! Певек – крупный торговый порт Северного морского пути, занимающий стратегическое положение в Восточном секторе Арктики. В двадцати километрах от порта находится неплохой аэродром, способный принимать воздушные суда различных типов. Ну вот, собственно, и все, необходимые для создания перевалочной базы, компоненты! Все остальное – лирика, суть розовые, никчемные сопли!
Мы верим, в этом веке, у северной воды
Мы вырастим в Певеке зеленые сады.
Видимо, поторопился поэт, делая столь скоропалительные заявления. Ничего там не выросло. И нынешняя действительность недвусмысленно дает понять: НИЧЕГО УЖЕ И НЕ ВЫРАСТЕТ!
Немым упреком поколениям настоящим, от поколений бывших, стоят по Певеку брошенные и недостроенные дома. Пустыми оконными проемами глядят они на тех, кто еще остался. Глядят, и – молчат. А может быть, гадают они, когда и в какое время так получилось, что Певек, будучи городом ромашек и романтиков, превратился в город свалок и неудачников?
* * *
–Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту Внуково города Москва! Температура воздуха за бортом – плюс двенадцать градусов. Просьба оставаться всем на своих местах, до полной остановки воздушного судна. Спасибо за внимание!
Удобно откинувшись на спинку мягкого кресла, Васька расстегнул ремень безопасности, в эффективность которого сроду не верил, но всегда застегивал, как того требовали всевозможные правила безопасного перелета.
А на календаре было 29 сентября. Во Внуково уже вовсю хозяйничала осень, и следы ее разрушающей деятельности были видны уже повсюду: не только деревья, неохотно сбрасывающие свой наряд, но и трава, меняющая свою окраску, прежде чем стать перегноем, да и сам воздух, все казалось, было пропитано чем-то старческим и угасающим.
Сбросив до предела обороты турбин, Ту-204 перестал быть той стремительной и могучей птицей, которой час назад он был там, за плотной грядой облаков, в беспредельном небе. Неуклюже подпрыгивая на кочках, подрагивая крыльями и сотрясаясь всем своим мощным телом, самолет неспеша выруливал к месту стоянки.
–Уважаемые пассажиры! Наш полет завершен! Командир корабля и экипаж прощаются с вами! Летайте самолетами нашей авиакомпании! Багаж вы сможете получить в зале прибытия. Всего хорошего!
Уважаемые пассажиры сомнамбулической поступью двинулись к выходу.
* * *
Обратно летели столь же весело, как собственно, и –  туда. Разница была лишь в том, что практически все так набрались в аэропорту, что в полете сил пить, уже не было. В отличие от Внуково, в Апапельгино на борт пустили всех, независимо от состояния души и тела. Правда, пара-тройка старателей взошла таки на борт на плечах товарищей, потому как двигать ногами самостоятельно эти чурбаки, к моменту посадки, уже не могли.
Леша Недоделанный, ко всеобщему восхищению, умудрился потерять билет, хотя проездной документ был ему выдан в самый притык: за два часа до посадки, к началу регистрации. Билет искали всем коллективом. Заплеванный и грязный, проездной документ был найден счастливым правообладателем  на дне урны, куда тот швырнул его, случайно, вместе с паспортом. 
Вещи в багаж сдавали – самые трезвые. Ваське выпала нелегкая, но почетная задача, сдавать три мешка от Мукомола. Сам Мукомол был слегка не в состоянии долго стоять у стойки регистрации, а потому, спихнув билет с паспортом на  Васькино попечение, завалился на широкий мраморный подоконник, в аккурат – под лестницей, ведущей на второй этаж.
Мукомол, будучи по природе своей человеком толстым и противным, всю свою жизнь был вечно чем-то недоволен, и в любой ситуации считал правым исключительно себя. По пьяной лавочке он становился полным идиотом, не отдающим себе никакого отчета в своих действиях. В создавшейся связи никто не хотел возиться с его барахлом. Ваське почему-то на секунду стало жаль недалекого земляка.   
Как-то так получилось, что Мукомол прибыл на Чукотку с одним мешком, а улетал – с тремя. Чем он там набил свои чувалы, было не столь важно: всякими подножными сувенирами и кое-каким барахлом. В общем-то, все как обычно. Но среди всего прочего была там переносная газовая печка с двумя небольшими газовыми баллонами: про запас. И так уж получилось, что именно эти баллоны доставили Ваське несколько, не совсем приятных, минут общения с не совсем приятной службой.
Едва Мукомоловы мешки миновали всевидящее око аппаратуры досмотра, к Ваське, как и положено в подобных случаях, подошли двое в штатском. Один из штатских, заученным движением, распахнул перед Васькиным носом створки служебного удостоверения. Васька успел прочитать: Федеральная Служба Безопасности.
Ну наконец-то! Капитан ФСБ, истосковавшийся по настоящей работе, с головой окунулся в дело обезвреживания потенциального террориста! 
–Вы сдавали этот рюкзак в багаж?
–Да!
–Откройте его!
–С какого перепугу?
–Что это? – капитан ткнул аристократическим указательным  пальцем в монитор, на котором содержимое Мукомолова рюкзака просматривалось во всех подробностях. Искомые баллоны заботливая аппаратура обвела красной жирной чертой в виде круга. Как и положено в подобных случаях,  воздух наполнился запредельной театральной паузой.
Прекрасно распознав баллоны, Васька скривился как от зубной боли. Вот же сука этот Мукомол! Недаром с его чувалами никто не хотел связываться! Ну, держись, сволочь!
–Это – не мой рюкзак! Я не знаю, че в нем находится! Я не стану его открывать!
–А чей же это рюкзак?
–А вот чей, – Васька протянул капитану паспорт и билет Мукомола.
–Мукалов Степан Витальевич, –   нараспев прочитал капитан, – Ну, и где же сейчас находится Степан Витальевич?
Почесав бороду, Васька наставительно загундосил:
–Ищите и – обрящете! Здесь он где-то, поблизости. Грустит, как обычно, о судьбах России. Он уж, почитай, вторые сутки, грустит ...
–А – поточнее?
–Точнее сказать не могу. Я ж – не сиделка при нем!
–Слушай, ты! – взвился капитанов напарник, – Где находится этот Мукалов!?
–В зале. В зале он находится. Мукалов Степан Витальевич попросил меня сдать в багаж его вещи, потому как сам он внезапно почувствовал легкое недомогание!
Забрав паспорт с билетом, капитан с напарником растворились в толпе. Через пару минут они вынырнули возле подоконника, на котором беззаботно дрыхнул Мукалов Степан Витальевич.
Издали, наблюдая за тем, как невоздержанный капитанов напарник бьет кулаками по ребрам толстого Мукомола, Васька констатировал:
–И был он почитаем во всех городах и весях, куда бы ни забросила его судьба!
* * *
–Диспетчер Н-ской артели слушает!
–Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, Макашов Василий Митрофанович еще работает у вас?
–Минуточку... Так, Макашов... Вылетел в Москву 29 сентября.
–Девушка! Он до сих пор не дал о себе знать! Где он? Что с ним? Помогите! Я не знаю, что делать!
–Ничем не могу вам помочь! Самолет благополучно приземлился во Внуково в тот же день, вечером! Ищите в Москве! На Чукотке его нет!
В трубке раздались короткие гудки отбоя.
Молодая женщина лет тридцати пяти, набросив на плечи пуховой платок, стоя у окна, глядела в ночь. По ее красивому, но слегка нервному лицу текли слезы. Внезапно она опять рванулась к телефону, набрала номер:
–Толик! Приезжай немедленно! Я не могу так больше! Толик! Его нет!
–Ты только не волнуйся, милая! Я сейчас буду!
На стене часы начали отсчитывать первые минуты нового дня. На календаре было 4 октября.

г. Певек 2011г.               



       СТАРАТЕЛЬ
В край, где пропиваются мечты,
Послан был судьбою ты когда-то.
Видимо, под гнетом нищеты,
Не нашлось достойней кандидата.

Где потом следы твои легли,
Знают лишь простуженные ветры.
От родимой гавани вдали,
Ты прошел немало километров.

Ты познал разлуки горький вкус.
За тобой брела тоска повсюду,
Разочарований тяжкий груз...
Ну а ты, все также верил чуду.

И, хотя молчал ты до поры,
Ширился размах твоих амбиций.
На тебя садились комары,
Чтобы вдоволь кровушки напиться.
 
Ты забыл, что где-то есть еда,
Кроме той, которую давали.
Вместо секса, мял ты иногда...
Грязный фартук местной тети Вали.

Что с того, что много ты познал
На просторах северных массивов?
День полярный тихо "дуба дал",
Догорая в сумерках красиво.

Находясь во власти сатаны,
Где-то там, у черта под забором,
Добывал ты золото страны,
Допотопно-древним промприбором.

Было так с тобой во все года.
Ты кричал, расстраивая глотку:
Улетаю, братцы, навсегда!
И плевать хотел я на "Чукотку"!

Изменить вовек не в силах ты,
То, что предначертано судьбою...
В край, где пропиваются мечты,
Ты вернешься... будущей весною.
ПРИМЕЧАНИЯ
любезно составленные автором

стр.3: Mutato nomine de te fabula narratur. 
Латинское крылатое выражение. Можно перевести так: "Басня сказывается о тебе, изменено только имя".

стр.4: ...сомнамбулической поступью...
Сомнамбулическая поступь – походка лунатиков.

стр.8: ...лощеными данайцами.   
Автор умышленно называет рекламных агентов данайцами, которые под видом вручения подарков вынашивают исключительно свои коварные замыслы, занимаясь самым обычным вымогательством.
В бессмертной «Энеиде», поэме римского поэта Вергилия, Лаокоон, уговаривая сограждан быть осторожными, настойчиво, но тщетно твердил им вещие слова: "Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes!" ; то есть: "Что бы то ни было, я боюсь данайцев, даже когда они приносят дары".

стр.12: ...наличие хронического энуреза... 
Заболевание, характеризующееся недержанием мочи во время сна, в большинстве случаев наблюдается у детей. Энурез может быть вызван различными причинами.

стр.13:...четверть своей безразмерной лапищей...  Очень часто, на Дону, четвертью называют стеклянный баллон объемом 3 литра.
   
стр.14: ...валился покатом в будяки ; падал в сорную траву: чертополох, осот, репей и т.д. (Донские говоры).   
...тупо глядел на раскидистую жерделу: под ней, за широким столом, обтянутым дешевой клеенкой, среди опавших бурелых жердел*, сидел пьяный вдрызг Педифорыч. 
Во многих городах и станицах Ростовской области и поныне абрикосу называют жерделой. Также называют жерделами ее плоды. Слово "бурелый" означает "недозрелый, начинающий краснеть". (Донские говоры).
...бурундил – прошедшее время от "бурунди/ть" – говорить невнятно (Донские говоры).

стр.14:...за огромным пилоном...
Пилон – то же самое, что и колонна, но – прямоугольного сечения.
...Царствуй во славу, во славу нам. 
Строка из гимна "Боже, Царя храни". Слова: Жуковский В.А. Музыка: Львов А.Ф.

стр.24: ...бутылку "Двина". 
Марка армянского коньяка. Выпускается с 1945 года. В рецептуру входят 10-12 сортов коньячных спиртов, не менее 10-летней выдержки ; каждый. Пьется легко, в нем сочетаются тонкий аромат и богатый букет. Обладает темно-золотистым отблеском. Крепость: 50 градусов.

стр.25: ...перед зданием Ростовугля. 
Комбинат Ростовуголь – мощнейшее предприятие по добыче угля,  образовался в 1937 году в г. Шахты Ростовской области. В 2003 году прекратил свою производственную деятельность.

стр.26: ...причины столь индифферентного отношения...  Индифферентно, значит прохладно.

стр.29: ...олигофрен – человек, больной олигофренией – стойким, необратимым недоразвитием уровня психической, в первую очередь, интеллектуальной деятельности, связанным с врожденной или приобретенной органической патологией головного мозга.
 Дабы не подхватить снежную офтальмию...
Ожог конъюнктивы и роговой оболочки глаза ультрафиолетовыми лучами солнца, отраженными от снежных кристаллов. Особенно часто возникает весной, в период "сияния снегов", когда отражательная способность снежного покрова возрастает.

стр.31: ... достойных автохтонов и аллохтонов.
Автохтоны – организмы, возникшие в процессе эволюции в данной местности и, в отличие от аллохтонов, живущие в ней в настоящее время.
Аллохтоны –  организмы, населяющие какую-либо местность, но в отличие от автохтонов, возникшие в процессе
эволюции где-либо в другом месте. В населяемые в данное время области они попали путём расселения из своего первоначального центра распространения.

стр.36: ...Кубыть – как будто, наверное, должно быть (Донские говоры).

стр.38: ... Надысь как пошел цибарку жужалки выбросить да так и не возвернулся. 
Перевести эту строку из письма Олечки можно так: "Третьего дня как пошел ведро золы выбросить, да так и не вернулся". (Донские говоры).   
 ... жалюшка – обращение: милый, дорогой. (Донские говоры).
 ...закуток – хлев, сарай для животных. (Донские говоры).
 ...по базу бегали. 
Базом называется скотный двор, возможно с крытыми помещениями. (Донские говоры).
H;NDE HOCH – Руки вверх (нем.).

Стр.39: ...оттолкнуться от текста катрена...
Катрен – четверостишие.

стр.41: ...от компрессионной асфиксии.
Компрессионная асфиксия – удушье, полученное от сдавливания живота и грудной клетки.

стр.42: ...стеблевые суккуленты – сохраняют влагу в утолщенном, часто ребристом стебле. Листья, как правило, мелкие, либо репродуцированы в колючки. Примером стеблевых суккулентов могут служить кактусы.

стр.43: ... в колючую икебану. 
Икебана, в Японии – традиционное искусство аранжировки. Создание композиций из срезанных цветов, побегов в специальных сосудах и размещение их в интерьере. В основу икебаны положен принцип изысканной простоты, достигаемый выявлением естественной красоты материала.

стр.44:Гай Юлий Цезарь – (12 июля, или, по другим данным, 13 июля 100 или 102 года до н. э. – 15 марта 44 года до н. э.) – древнеримский государственный и политический деятель, диктатор, полководец, писатель. На самом деле, он мог говорить, писать и читать одновременно. Говорить, есть и улыбаться одновременно Цезарь, конечно же, не мог.

стр.45: ...расставляя цезуры... 
Цезура (лат. caesura – рассечение), в стихосложении, постоянный словораздел в стихе. В силлабо-тоническом стихосложении, как правило, совпадает с границей стоп.
... что и порождало, в конечном итоге, эвфонию. 
Эвфония (от греч. euphonia – благозвучие), инструментовка, звуковая организация художественной речи (преимущественно стихотворной), основанная на повторяемости звуков; то же, что и фоника. В узком смысле под эвфонией иногда понимают артикуляционное и акустическое благозвучие речи (пример неблагозвучного сочетания гласных на стыке слов – зияние).

стр.46:Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне. 
Отрывок из стихотворения Сергея Есенина "Письмо к женщине".

стр.51: априори – сверх опыта, над опытом, изначально, вне всяких сомнений.

стр.52: ... ключевым вопросам геополитики. 
Геополитика – политика солнца, политика человека, действующего с учетом факторов и реалий нашей звездной системы.
стр.53: ЛУЧШЕ МЕНЬШЕ, ДА ЛУЧШЕ – одна из последних письменных работ В.И. Ленина (декабрь 1922г.).

стр.56: Подверженные безусловной эргофобии...
Эргофобия – боязнь работать. Безусловная, значит полученная по наследству.
Игнатий Лойола.
Святой Игнатий де Лойола (ок. 1491 – 1556), основатель ордена иезуитов. Поговаривают, веселыми делами орден сей промышлял. Недаром, кроме девиза "Цель оправдывает средства", у Игнатия была в ходу присказка "Я хочу увидеть смех".
антураж – окружающая обстановка: столы, стулья и т.д. и т.п.

стр.67: баптист – последователь баптизма, происходит от греческого слова "баптизо" и обозначает собой крещение (буквально – "погружение"). Баптисты практикуют крещение взрослых через полное погружение в воду.
стр.68: ...и еще какие-то ягоды, сине-черные...
По всей видимости, речь идет о шикше.
 ...глядел на самую обычную грунтовку... 
Имеется в виду дорога с грунтовым покрытием.

стр.70: ...бригадиром электромонтеров... 
Вообще-то, понятие "электромонтер" – избыточное. Монтер (фр. monteur) – специалист по ремонту, настройке различного электрического оборудования (машин, электрических линий, приборов, аппаратов и т.п.).  Но в России электромонтер занимается верхолазными работами (на высоте 5 метров и более). Электрик же чинит электрическое оборудование не на высоте. В сложившейся связи электрик не может работать электромонтером, пока не пройдет соответствующее обучение. По окончании обучения электромонтер обязан иметь отметку в удостоверении о том, что ему разрешены работы подобного рода.




стр.72: ...не имел ни малейшего понятия, ни о фазном, ни о линейном напряжениях. 
Напряжение между линейным проводом и нейтралью называется фазным (220 вольт). Напряжение между двумя линейными проводами называется линейным (380 вольт).
... для которого Ом Георг Симон, со своими выкладками, как был дураком при жизни, так и остался им через много  лет после смерти. 
Немецкие ученые, даже при жизни, называли физика Ома(1787 - 1854) дураком. И это, не смотря на то, что он установил основной закон электрической цепи, который до сих пор является основополагающим принципом работы с электричеством: , другими словами, сила тока на участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна сопротивлению.

стр.73: ...хронический ринит... – неизлечимый насморк.
 ...латентный характер – то есть, скрытный, тайный.

стр.75: ...присущие Васькиному менталитету... 
Менталитет – способ мышления.

стр.77: ...одиноко торчали пасынки...
Пасынок – короткая опорная стойка из железобетона или стали, закрепленная в грунте и служащая для закрепления деревянной опоры ЛЭП, дере­вянного столба освещения. Допускается применять дере­вянные столбы на пасынках из железобетона или из прочных пород дерева, мало поддающихся гниению (дуб, сосна).

стр.78: ... основные движения, свойственные вин-чуну – прикладному направлению ушу. 
Ушу – общее название для всех искусств, существующих в Китае. Вин-чун (Винг-Чунь, Юн-Чунь) – стиль ближнего боя.

стр.80: ...великолепно расписанного Киплингом...
Джозеф Редьярд Киплинг (1865-1936) – английский писатель, поэт и новеллист. Сравнивая Диню с шакалом, автор имеет в виду шакала Табаки, одного из персонажей книги Киплинга "Маугли" из сборника историй "Книга джунглей".    

стр.82: ...сплошная толерантность...
Толерантность, значит терпимость.

стр.83:...праздновал День независимости Соединенных Штатов Америки.  День подписания Декларации независимости США, празднуется в Соединенных Штатах Америки 4 июля. 

стр.85: ОДНАКО – двойная часть речи. Может быть как наречием, так и – вводным словом.
...поучаствовать в корализации... 
Корализация – комплекс мероприятий, нацеленный на оздоровление, выбраковку, а также на разделение оленьего стада на нужные группы.

стр.86: ...самой обычной тупиковой подстанцией... 
Тупиковая подстанция – подстанция, получающая электроэнергию от одной электроустановки по одной или нескольким параллельным линиям.

стр.89: ...силовой трансформатор 1958 года выпуска.
В отчете по расследованию аварии на подстанции "Чагино" в 2005 году, комиссия, назначенная приказом ОАО РАО "ЕЭС России", обнародовала не только наличие данного трансформатора. Вот один из выводов комиссии по ПС "Чагино":
"Необходимо обратить внимание на проблему старения оборудования подстанции, так как на подстанции "Чагино", например, только измерительных трансформаторов тока 110-500 кВ со сроком эксплуатации 40-50 лет - 122 единицы".
1800 кВ-А.
Полная мощность силовых трансформаторов измеряется в киловольт-амперах (кВ-А).
...в холостом режиме...
Силовой трансформатор в холостом режиме работает следующим образом: с высокой стороны напряжение поступает, низкая сторона отключается. Зимой, на ОРУ, резервный силовой трансформатор включается в холостом режиме с единственной целью: чтобы – не замерз.

стр90: ...включить оба трансформатора в параллель...
В силу производственной необходимости, при строжайшем соблюдении некоторых условий соответствия, два силовых трансформатора могут быть включены в параллельную работу. Делается это для того, чтобы мощность одного трансформатора несколько повысилась за счет мощности другого.
 ...выводится в ремонт...
Силовой трансформатор считается выведенным в ремонт тогда, когда шинные разъединители с низкой и с высокой стороны отключены. То есть, напряжение на него не может поступить ни с той, ни с другой стороны. Трансформатор можно чинить прямо на территории подстанции.
 ...всю напругу...
Напруга – сленговое название напряжения у электриков.

стр.94: ...будущего инженера ПГС...
ПГС – промышленное и гражданское строительство.

стр.95: ...приобретали окраску трагифарса...
Трагифарс – основной жанр театра абсурда, в котором совмещены трагедия и фарс (комедия).

стр.96...преимущества соединения в "звезду" по отношению к соединению в "треугольник"...
Звезда и треугольник – два различных вида электрических соединений и подключений. У обоих – есть существенные недостатки. Но на современном этапе жилые дома подключают в "звезду". Звезда, все-таки, безопасней.

стр.97: ...в состоянии редкой формы алкогольной энцефалопатии...
Редкой формой алкогольной энцефалопатии является алкогольный псевдопаралич. Возникает или после перенесенного делирия, или постепенно формируется в процессе многолетнего злоупотребления алкоголем. Психические нарушения и неврологические имеют сходство с дементной формой прогрессивного паралича. Больные некритичны, пассивны, бездеятельны, иногда возникает благодушная окраска настроения. В части случаев преобладает раздражительность, недовольство или ипохондричность. Всегда имеются грубые нарушения памяти. Неврологическая симптоматика представлена различными по степени выраженности явлениями полиневропатии. Может наблюдаться некоторая регредиентность симптоматики с улучшением памяти, но полного восстановления психической деятельности не наблюдается.

стр.100: ...мои два референта...
Референт, значит помощник.

стр.105: дисбактериоз – качественное изменение нормального видового состава бактерий кишечника или кожи. Существует мнение, что дисбактериоз кишечника возникает в результате нарушения равновесия кишечной микрофлоры по различным причинам: применение антибактериальных средств, в частности антибиотиков, неправильное питание, нарушение функции иммунитета и т. п. В результате нарушения конкурентных взаимоотношений нормальной микрофлоры органа их место зачастую занимают патогенные (нехорошие) микроорганизмы.

стр.108: Занимаясь энзимологией...
Энзимология – наука о ферментах.

стр.110: Каково расстояние от Земли до Солнца?
Расстояние от Земли до Солнца составляет почти 150 миллионов километров.
Сколько весит луна?
Луна весит 7,3·1019 тонн.
А вот реституция и проституция это – одно и тоже? Нет. Это два совершенно разных понятия.

стр.111::...русский крест... 
В демографии — явление ежегодного превышения количества умерших над количеством родившихся, наблюдаемое в результате падения рождаемости и роста смертности, характерных для стран европейской части бывшего СССР и европейских стран к востоку от Германии.
Название происходит оттого, что при изображении этого процесса на графике две кривые (рождаемости и смертности), сближаясь, пересекаются и затем резко расходятся, наподобие креста. Процессы сокращения рождаемости и увеличения смертности в славянских по языку республиках СССР (Россия, Украина, Белоруссия) нарастали с конца 1950х годов и, около 1991 года, смертность стала превышать рождаемость.

стр.112: ...на невысоком заструге...
За/струг (за/струга) – неподвижный, вытянутый по ветру узкий и твердый снежный гребень длиной до нескольких метров и высотой иногда до 1,5 м (обычно 20-30 см).
...со всевозможным пиететом...
Пиетет – уважение, граничащее с преклонением.

стр.116: ...адептами Песталоцци...
Песталоцци Иоганн Генрих (1746-1827), швейцарский педагог-демократ, один из основоположников дидактики начального обучения. Адептами называют последователей какого-либо учения, метода и т.д. и т.п.   

стр.117: ...единичное аутодафе.
Аутодафе (буквально – акт веры) – в Средние века в Испании и Португалии – торжественная религиозная церемония, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, публичное покаяние осужденных еретиков и чтение их приговоров.
В общераспространённом употреблении, аутодафе это – также и сама процедура приведения приговора в действие, главным образом публичное сожжение осуждённых на костре.
...заставили наизусть вызубрить второй постулат Специальной Теории Относительности.
Специальная теория относительности – третья работа Альберта Эйнштейна, опубликованная в 1905 году. Второй постулат этой теории гласит: скорость света в вакууме одинакова во всех инерциальных системах отсчета. Она не зависит ни от скорости источника, ни от скорости приемника светового сигнала.
...малолетнему сателлиту релятивистской квантовой физики...
Слово "сателлит" имеет несколько значений. В данном контексте уместно будет употребить следующее толкование: Сателлит – государство, формально независимое, но фактически подчиненное другому государству.
Релятивистская квантовая физика изучает движение микроскопических тел с произвольными скоростями.
...тяготел к "Декамерону"... "Декамерон" (буквально "Десятиднев") – собрание ста новелл итальянского писателя Джованни Боккаччо, одна из самых знаменитых книг раннего итальянского Ренессанса, написанная в 1352-1354 годы. Большинство новелл этой книги посвящено теме любви, начиная от ее эротического и заканчивая трагическими аспектами.

стр.119: Диатез - особое состояние детского организма, передающееся по наследству и характеризующееся склонностью к возникновению определенных заболеваний (аллергические реакции, респираторные инфекции, нарушение кислотно-основного баланса, судорожный синдром и т. д.).

стр.120: эклер – заварное пирожное.

стр.122: а капелла – многоголосое хоровое пение без инструментального сопровождения.
 Мы пойдем другим путем – поговаривают, что это В.И. Ленин сказал, когда его братца Александра, за покушение на царя, арестовали.

стр.124: ...своего знаменитого Мыслителя.
Франсуа Огюст Рене Роден (1840-1917), автор знаменитой на весь мир скульптуры Мыслитель.
 ...преамбула и квинтэссенция...
Преамбула – вступительная часть. Квинтэссенция – основная часть, главная мысль. Чего-нибудь. К примеру, литературного произведения.
... как государственной религии...
Государственная религия (синоним официальная религия) – вероучение, официальный статус которого подтвержден данным государством. Государство без государственной религии называют светским или секулярным государством.
...князя Владимира Святославича.
Введение в Киевской Руси христианства, как государственной религии, осуществлено в конце X века князем Владимиром Святославичем.

стр.125: ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ!
Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать. (Левит 24:20).
...лично втолковал это пророку Моисею.
Моисей (древнееврейское: Моше), согласно библейским преданиям, предводитель израильских племён (13 в. до н. э.?). Легенда повествует: Моисей был чудом спасён в детстве, воспитан дочерью египетского фараона, потом вынужден был бежать из Египта, женился на арабке. Призванный богом Яхве спасти израильские племена из фараоновского рабства, Моисей вывел их из Египта сквозь расступившиеся воды "Чермного" (Красного) моря; Яхве запретил возроптавшим в пустыне израильтянам и с ними Моисею вступить в "землю обетованную" (Палестину), и до смерти Моисея они в течение 40 лет скитались.
КТО УДАРИТ ТЕБЯ ПО ПРАВОЙ ЩЕКЕ, ПОДСТАВЬ ЕМУ ЛЕВУЮ!
А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. (Евангелие от Матфея 5:39).

стр.126: НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ!
Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. (Евангелие от Матфея 5:27).
Трактовать сие можно только с позиции апостола Матфея.
Левий Матфей – один из двенадцати апостолов (учеников) Иисуса Христа, персонаж Нового Завета. По традиции, считается автором Евангелия от Матфея, написанного на арамейском языке.
...да, значит да, а нет, значит, нет, а все остальное – от лукавого.
Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого то от лукавого. (Евангелие от Матфея 5:37).


...кто женится на разведенной суть прелюбодействует.
А я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует. (Евангелие от Матфея 5:32).
...были мы до той поры язычниками.
Язычники – те, кто поклоняется различным изваяниям, предметам, которые созданы самим человеком. Поклоняются деревьям, разным изображениям на дереве или на каком-то месте, поклоняются солнцу огню и так далее.

стр.129: ...известной тебе под именем Лидии Руслановой...
Лидия Андреевна Русланова (при рождении Агафья Андреевна Лейкина) (1900-1973) – российская и советская певица, Заслуженная артистка РСФСР (1942).
Основное место в репертуаре Руслановой занимали русские народные песни. Лидия Русланова была одной из самых популярных исполнителей в СССР, а её исполнение русских народных песен считают эталонным.

стр.135: А ну, выйды звидсы, Карпухын! Выйды, тай щильно двэры зачины! Сидай у калидоре тай чекай! 
С украинского на русский можно перевести так: А ну, выйди отсюда, Карпухин! Выйди и закрой плотно дверь! Сядь в коридоре и жди!

стр.138: ...Я не подламывал...
Подломить, значит надломить немного, сломить исподнизу.

стр.139: Гойко Митич – югославский киноактер, режиссер и каскадер, стал знаменитым как исполнитель ролей индейцев.
В духе Фениморовских традиций...
Имеется в виду Джеймс Фе/нимор Купер (1789-1851) - знаменитый американский романист. Классик приключенческой литературы.

стр.140: Будучи специальным корреспондентом "Молота"...
"Молот" – российская общественно-политическая и трудовая газета. Издается с апреля 1917 года ("Наше знамя") в Ростове-на-Дону и распространяется по всей Ростовской области. До роспуска КПСС газета "Молот" являлась печатным органом Ростовского обкома партии. "Молот" – единственная газета, в редакцию которой входят собкоры по всей Ростовской области. 90% тиража газеты "Молот" распространяется по подписке.

стр.142: ...наш Бирючий Кут...
Город Новочеркасск изначально планировался к постройке не в том месте, в коем он стоит сейчас. Изначально планировалось построить его в створе торговых путей. Дело поворачивалось таким образом, что Новочеркасск мог занять главенствующее положение по отношению к Ростову-на-Дону. Но данная перспектива не устраивала армянских торгашей, окопавшихся в нынешней столице Ростовской области. И тогда торгаши подкупили архитектора Ф.П. Деволана, который, в свою очередь, смог запудрить мозги атаману М.И. Платову, который в градостроительстве ничего не смыслил. В результате город был построен на горе/, именуемой Бирючьим Кутом (волчьим логовом), в 1805 году. Бирючий Кут в зимнее время года капитально продувается ветрами, преимущественно восточного направления. В данной связи, в Новочеркасске летом очень жарко, а зимой, при сравнительно высоких температурах, чертовски холодно.

стр.144: Опять жаканами зарядил!
Жакан – вид крупной картечи. Картечь – крупная дробь для охотничьих ружей, диаметром от 5,25 до 10 мм.

Стр.148: А вот Ракета али Комета...
Имеются в виду судна на подводных крыльях.

стр.153:...знаменитый сказочник...
Имеется в виду Ганс Христиан Андерсен (1805-1875).


стр.162:...исполнение простой детской песенки.
"Облака". Музыка: В. Шаинский, слова: С. Козлов.

стр.191: Нет на свете Родины красивей,
Боевой страны богатырей,
Вот она, по имени Россия,
От морей простерлась до морей.
Отрывок из стихотворения Александра Прокофьева.

стр.192: ...к теософии и тауматургии.
Теософия – синкретическое религиозно-мистическое учение о единении человеческой души с божеством и о возможности непосредственного общения с потусторонним миром.
Тауматургия – раскрытие тайн внешней природы и совершение чудес.

стр.203: ...обскурантизмом...
Обскурантизм (мракобесие, реакционность) – враждебное отношение к просвещению и науке, прогрессу вообще.

стр.207: Этимологи – люди, занимающиеся этимологией, отраслью языкознания, исследующей происхождение слов.

стр.208: делинквентность – антиобщественное противоправное поведение индивида, воплощенное в его поступках.
...следствие девиантности...
Девиантность – отклонения в поведении, не совпадающие с социальными нормами и ценностями, принятыми в обществе.
фрустрация – состояние безысходности.

Стр.211: ...служил инжектором...
Инжектор - струйный насос, предназначенный для сжатия газов и паров, а также нагнетания жидкости в различные аппараты и резервуары.

стр.215: предиктор – математический термин, означающий предуказатель. В общем-то, слово "предиктор" вполне можно заменить словом "интуиция".   

стр.217:...застонал на манер Яна Гуса...
Ян Гус (1369-1415) – идеолог чешской реформации. Был сожжен вместе со своими трудами. С его казнью связан ряд легенд. В частности, он якобы воскликнул: "О, святая простота!" (O sancta simplicitas!) глядя на старушку, которая из благих побуждений подложила вязанку хвороста в его костер.