Когда мне сказали, что это Бог, я удивился. Я видел Его изображение на церковных стенах, да и не Его, а Его сына; видел, как Его именем прикрывались подземные попрошайки; видел, как бабушки, падая за рассыпавшейся мелочью, просили Его помочь.
Белесыми руками они махнули в сторону молодого человека. Он шел мне навстречу, спокойной, уверенной походкой. Потертые джинсы были чуть надорваны у правой щиколотки, а через льняную размашистую кофту проступали контуры тела. Обычный худой парень, которого можно, не заметя, столкнуть на лестнице; а если опаздываешь, то не страшно пролезть перед ним в очередь за билетами. Он подошел и, обняв меня за плечо (у него оказались очень большие теплые ладони), двинулся вперед. Помимо того, что в нём напрочь отсутствовали какие-либо признаки почтенного возраста, Он был лишён той величественной степенности, которую показывали в фильмах про Него (да, и Он был белый). Бог не говорил мне «Сын мой», не крестил, у Него не было в руках четок.
- Здравствуй, Вудворд.
Я не знал, как к нему обращаться и, долго мешкаясь, в итоге просто кивнул. Он улыбнулся мне тысячелетними серыми глазами, чем-то похожими на глаза ламы, обрамленные густыми мягкими ресницами.
Мы остановились в светлом месте. И наверху у них и вправду было небо. Бог сказал мне: «Присаживайся». Но обведя глазами «пол» я не увидел ни одного стула. «Ты и здесь планируешь полагаться только на внешние ощущения?» - он с лихвой толкнул меня. Глаза мои, наверное, выразили такое безумие, что он засмеялся. Богодельнический воздух приобрел форму удобного дивана, но так и остался невидимым.
- Может, чаю, Вуд?
- Эм… да, я бы хотел, если можно, пожалуйста.
Он сложил руки чашечкой и сделал призывающий жест головой. Я в недоумении скрестил две горсти и, в знак ожидания дальнейших инструкций, поднял брови вверх. Мне в руки налилась тёплая, не обжигающая жидкость.
- Пей, Вуд, это будет такого вкуса, какого ты захочешь, ну вспомни что-нибудь… - Он улыбнулся.
Я отпил немного абрикосового чая и спросил: «А если я их разомкну?». «Не обольёшься» - с готовностью ответил он, видимо подобные вопросы ему задавали часто. - А что пьёшь Ты? Тоже что-то вспоминаешь?..
- Я пью горячую воду, Вуд. - Он отвел в сторону один уголок губ, у нас таким жестом обычно говорят: «Ну, так вышло, не в этот раз».
- Вообще, я в Тебя не верил…
- Я в тебя тоже – Он опять улыбнулся.
- Как?
- А что тебя удивляет?
- Ну, ты же Бог.
- Вуд, ну ты же в меня не верил.
- Ну, я же не Бог.
- А я Бог.
Ну, теперь ничего удивительного, и всё в нашем мире объясняемо, раз в богах у нас сидит софист. Мм..ой…
- Да, ты прав, я слышу, что ты думаешь. И я не софист.
- Как тебя называть?
- Ко мне лучше обращаться.
- Как?
- На ты.
***
- Значит я в Раю?
- Вы меня с этой чушью… Вот вы у меня где (он сделал отсекающее движение пальцем по горлу).
- В Аду?
- Вуд, назови мне человека на все сто достойного Ада или Рая.
- Ну, я, наверное, так чтоб на все сто – не вспомню, да и не знаю достаточного количества. Но ты же Бог.
- А я Бог.
***
- Так что с наказаниями?.. - спрашивать такое было неловко, и я чувствовал себя, как третьеклассник, но решил выяснить всё сразу.
- С этим у нас как когда-то у вас «от каждого по потребностям, каждому по способностям», ну или почти как у вас. Хм, к примеру, сейчас ты пойдёшь на свой урок по математике в пятом классе.
Мы уже допили горсти и шли по бесконечным лестницам, холмам и ущельям, которых не было видно. Просто шагаешь. Я хотел задать Ему много вопросов, стараясь не забыть ни одного, я постепенно освоился, и по привычке перешёл почти что в формат интервью. Бог шел чуть впереди и, концентрируя в руках воздух до цвета бледного перламутра, лепил из него фигурки. Потом он скатал шарик и бросил мне.
- А ты всегда так беседуешь с каждым?
- Почти.
- Почему почти?
- Иногда. Да даже довольно часто сюда попадают пожилые женщины или, как их правильнее называют у вас, - бабки. Вот оказывается здесь одна из таких, кидается на пол, клянёт меня извергом, думает, что в Аду, а я – Дьявол, чёрт в джинсах. Некоторые кричат: «Где Бог?» А я молчу. Обычно их встречают ангелы, их образу они доверяют больше. Так что, Вуд, к вопросу об Аде и Рае, всё зависит от того, как ты себе это представлял. Оправдало это твои ожидания или нет.
- Почему тогда нет такого, что для каждого Рай будет обретать те черты, которые он ожидает?
- Ты забываешь мои ответы. Хотя ты всегда был неважным журналистом.
- Нет, ты странный какой-то, никогда не думал, что здесь будут обсуждать мою квалификацию… Значит, ты не встречаешь только бабок и церковных ведьм?
- Я всегда встречаю детей.
- Потому что они маленькие?
- Нет, потому что они всегда видят смерть как естественное продолжение жизни, а не как какое-то противопоставление, альтернативу. Может быть, потому что просто не знают таких слов.
***
Мы легли на два гамака, провисавших над густеющими тучами, под нами шёл дождь.
- Что я буду делать, когда ты пойдешь по своим делам? И почему ты со мной так долго? Неужели никто не умер за это время?
- За это время – это за сколько по-твоему?
-Часа за два…
- Здесь, как во сне: час равняется пяти минутам. Я всё успею, время - это формат человека.
- Так, что я буду делать, когда ты уйдёшь? Гулять здесь и ходить на свои уроки по математике в пятом классе?
- Я пошутил про уроки, Вуд. Да, будешь гулять.
- Но мне это надоест. Здесь ничего нет, какое-то спрятанное от меня пространство. Я всё время ожидаю, что вот-вот напорюсь на угол стола, который не увижу, или…
- Ничего. Когда ты примешь, что умер, то всё увидишь.
***
Мы остановились там, где пол обрывался, а внизу были мраморные облака. Бог взял меня за руку и шагнул вниз. Я мягко-мягко приземлился на спину, чуть самортизировав, а Он - крепко и уверенно, на две ноги.
- А я могу наблюдать за земной жизнью?
- Нет.
- А побывать в своей собственной снова, ну как призрак?
- Призрак - дурное слово. Да, в какой-то степени можешь.
- В какой?
- Ты должен сформулировать, какой набор фрагментов, каким именно образом ты хочешь её увидеть последний раз.
- Последний?
- Да, для Вудворда Стайски – последний.
- Я не совсем понял про фрагменты…
- Ты, к примеру, можешь сказать, что хочешь ещё раз увидеть все свои Дни Рождения, хотя это довольно скучно, 56 - многовато, - Он просто, без сарказма и пафоса улыбнулся мне. - ты можешь захотеть снова увидеть все свои первые свидания с любимыми женщинами. Обычно люди загадывают что-то вроде этого…
- Я могу подумать?
- Безусловно.
Я сдвинулся на очередной обрыв пола, откинулся назад и, опершись на руки, стал размышлять. Потом я сгорбился, положил локти на колени. Потом опускал пальцы в пол, который я про себя называл облаками, и внутри он был как множество маленьких шариков, что наполняют антистрессовые игрушки.
- Я решил.
- Говори.
- Я хочу увидеть, я хочу увидеть, как я в последний раз ехал на санках, как последний раз пил кофе, как видел Мери.
- А ты не такой конченый человек, Вудворд Стайски. Хорошо, но мне надо тебе кое-что разъяснить. Ты будешь всё видеть, слышать, чувствовать, ощущать. Но этого не будет по отношению к тебе: тебя не видят, не слышат, не чувствуют. Можешь брать вазы, чужие руки - этого никто не заметит, ты будешь в параллельном пространстве. Сквозь тебя никто не будет проходить - просто изберут другой маршрут.
- Я могу что-то взять с собой?
- Фотоаппарат, бумага, ручка - всё, как обычно, Вуд. – Он протянул мне мой затертый кожаный рюкзачок.
- Я могу идти?
- Да.
Он поставил перед собой две ладони ребром к ребру, а потом развел их, как разводят двери супермаркеты. Я зажмурился от резко ударившего в глаза порыва ветра.
Тогда и вправду был ветер. Это был зимний Екатеринбург (я жил там с родителями несколько лет, когда был маленьким, позже мы вернулись в Америку). Мне навстречу со стороны горки идёт паренёк лет семи. Он закутан шарфом до глаз, шапка-ушанка делает его чем-то похожим на потерявшегося щенка, а тёмно-бардовое пальто (естественно великоватое на размер) подчёркивает его, горящий красным, нос. Волосы его, чуть выбивавшиеся из-под шапки, закрутились и заиндевели. Вокруг одной из варежек (на резинках), облипших комьями снега, была накручена бечёвка, тянущаяся к санкам. Ржавые полозья оставляли две параллельные прямые, обрамляющие его следы на снегу. Ему было трудно идти, ветер давил в лицо, он шел почти что с закрытыми глазами, отворачивался, прикрывался рукой, пока не столкнулся с местным учителем - Эльдаром Михайловичем.
- Что, Вуди, с горки идёшь?
Мальчик приподнял варежкой сползшую на глаза шапку, сморщил переносицу и сказал: «Угу».
- Давай я тебя довезу, а то совсем замёрзнешь. Ну, садись же.
Ребёнок улыбнулся и побежал к санкам. Он встряхнул заснеженный клетчатый пледик, аккуратно разложил его на деревянном сиденье и, обернувшись, ещё раз улыбнулся.
Так они ехали, соединенные бечевкой, и отдаленно напоминал бурлаков на Волге. Я присел на корточки, вытащил свой фотоаппарат, установил его на маленьком заборе и, взведя таймер, добежал до санок и взялся за спинку, как бы продолжая цепочку.
Я ещё несколько раз сфотографировал их отдельно, а потом просто шел за полозьями и ловил ртом снежинки. Паренек немного задремал, пока Эльдар Михайлович его вез. Вот мужчина остановился и, прикрывая перчатками огонек спички, закурил, и пошёл дальше. Через несколько минут они подошли к нашему дому: облупившемуся и накренившемуся на левый бок. Учитель смахнул с шапки мальчика снег и сказал: «Приехали, дружок». Паренёк встал, и сказал: «Асиба». Мужчина улыбнулся, потрепал его по макушке: «Эх ты, американец». Он поднял ворот и двинулся вдоль по дороге. Я стоял за спиной семилетнего Вуди, и за его спиной были пятьдесят шесть лет.
Учитель со стареньким портфелем прошёл мимо нашего палисадника, обернулся и махнул мне рукой, улыбнувшись при этом так, как только он умел улыбаться, — вроде бы грустно, и в то же время ласково и приветно. Я проводил его взглядом до конца нашего переулка и еще долго смотрел на улицу.
Я повернулся, чтобы снова взглянуть на себя, но передо мной оказалась стеклянная дверь с колокольчиком наверху. Пока я соображал, где я сейчас, руки мои по привычке вытащили фотоаппарат, открыли объектив и щёлкнули с нижнего ракурса новогодний колокольчик как раз в тот момент, когда дверь открывалась, и он запечатлелся в движении. Я резко повернулся назад, но не было ни снежной дороги, ни спины учителя, ни запаха его табака – только солнечный свет, протянувшийся из окна к зеркалу, указывал солнечным зайчиком мне в грудь. Тем временем только что вошедший мужчина сел за дальний столик у окна и, сказав пару фраз официанту, стал ждать. Он достал пожухлый голубой блокнот, написал туда что-то, посмотрел недовольный, зачеркнул, закрыл, убрал. Я сел напротив него. Он подпер кулаками голову, наклонив её вперёд. И я понял, что впервые вижу собственную лысину. Да, пятьдесят шесть – это довольно скучно. Я, как и все мужчины, все нормальные мужчины, не обращал внимания на седину, но вот я смотрю и вижу, что она бьёт от самой макушки и стекается на висках. Хотя, вообще это смотрится неплохо, мне идет. Но вот мои размышления о собственной внешности прервало его движение: он вытащил из потертого портфеля, ровно такого же, какой был сейчас у моей ноги, черную книгу. Он начал читать, я заглянул за его плечо: «…Выселенные женщины, ночной порой ходившие в погреба, причитали о погибшем добре, молили Бога о спасении одних и наказании других. Но в те годы Бог был занят чем-то другим, более важным и от русской деревни отвернулся…». Я вспомнил, как читал эти строки и думал: «А чем он мог быть занят? Происходило ли в те годы в мире что-то, в чём его участие было бы заметно?.. Нет. Чушь какая-то с этим Богом». Я знал, что сейчас закрою книгу. Желтые листы ударили в ладоши. Я посмотрел в свои глаза, там не было видно смерти, её предвестия, а ведь через несколько часов я умру во сне… Официант принёс кофе. Я почувствовал тот яркий густой запах, который умели придавать кофе только на Silver rain street. Я смотрел, как кадык пропускал напиток в меня, и взялся за живот, подумав: «Может он ещё там?..»
Мужчина достал сигарету и стал медленно потягивать никотин. Да, это была моя последняя сигарета. Может быть, она же стала и последней каплей. Я вырвал из блокнота листок и написал: «Ты умрешь сегодня, сейчас не время курить». Взвел таймер. Когда я подкладывал ему под руку записку, сработал щелчок.
Я не знаю зачем. Просто по инстинкту самосохранения (я улыбаюсь, когда пишу это). Ну а вдруг сработает. Вдруг меня отправили, чтобы я изменил. Я посмотрел в окно. А когда повернулся, мужчина всё так же сидел напротив, но мы были в автобусе. Автобус? Причём здесь автобус. Я видел санки, кофе, сейчас должна быть Мери. Что за чёрт. Он смотрел мне в глаза, потом стал смотреть сквозь, также не замечая. Мы отражались в оконном стекле, друг напротив друга, и у нас было такое разное выражение лиц: у меня живое, а у него мертвое. Это был невероятный кадр, и я его сделал.
Автобус затормозил, мужчина перевел взгляд на противоположный конец улицы, приподнялся, чуть двинулся в сторону выхода, но сказал только «А, ладно…» и, махнув рукой вниз, сел на кресло. Двери с шипением закрылись, мы тронулись. Я оглянулся. Там шла Мери. Распущенные, рыжеватые волосы. Моё любимое красное платье. Моя любимая женщина и её такая стальная походка. Она улыбается. Да, Господи, именно так, Господи. Я думал, это было утром на кухне, я совсем забыл. Господи. Я закрыл рукой рот, закрыл глаза, а мужчина напротив спокойно разворачивал газету. Я кричал ему: «Что ты сейчас сделал? Что? Кто ты? Нет. И ведь я знаю, что ты подумал: не сойти ли мне? Догоню её, поедем домой вместе. А потом тебе стало лень, Господи, просто лень. Ты решил дочитать начатую статью. Урод. Ты приедешь домой, выпьешь и ляжешь спать, а она сейчас встретит подругу и придёт на час позже, когда ты будешь спать. Совсем спать». Я закрыл ладонями глаза и остался в мокрой темноте.
***
Кто-то коснулся моего плеча, и я вздрогнул. По моему телу потекло тепло. Оторвал руки и увидел Бога.
-Вставай, Вудворд.
- Да… – Я стал медленно подниматься, опираясь на руки.
- Я смотрю, ты впечатлился… Кстати, трюк с запиской был хоть и трогательный, но бесполезный.
- Я догадываюсь.
Мы шли, вокруг смеркалось.
- У вас тоже бывает ночь?
- Бывает.
- А свечи у вас есть?
- У нас нет, но у тебя будут.
- Можно?
- Конечно,- и он протянул мне две длинные мраморные свечки.
- А огонь?..
- Просто зажми фитиль между большим и указательным.
Свеча и вправду загорелась. Мы сели в еле видимые подушки. Было тепло и уютно. Я провел пальцами по волосам, ещё раз подумал о седине и шумно выдохнул.
- Ты можешь распечатать? - я протянул Ему свой рюкзак.
- Ха, ну ты даёшь. Может, ты думаешь, я ещё и факсы отправлять умею?
- Я серьёзно.
- На, держи свои снимки – Он положил у моего колена несколько фотографий. Там были все.
- А где я?..Что такое? Ты их как-то не так проявил…
- Всё верно.
- Нет, а где я? – Голос мой дрогнул, задрожал.
- Вот ты едешь на санках, – Он перелистывал одну фотографию за другой – вот ты подносишь ко рту кофе, вот твоё отражение в стекле…
- Нет, нет …это не я. Это он, не я. Я должен вот, быть здесь (я тыкал пальцами в фотографии), вот за санками я ехал, третьим был; я тут должен быть, тут справа, ну ещё это бесполезное с запиской, Ты же сам сказал, значит я должен быть здесь; а здесь моё отражение должно быть слева. Ну, посмотри на него, это не я…
- Ты опять забываешь мои ответы, Вуд.
Он сел ближе и подставил руки под свет. Линии на Его руках шли и по ладони и по её тыльной стороне. Получалось так, что линия жизни замыкалась в круг.
- Ты прав, теперь вы действительно «я и он».
- Значит, мы различны?
- Да. Потому, что ты видел его жизнь, а он твою нет.
-Я хочу спать.
- Ложись. Я посижу рядом, пока ты не уснёшь. Я знаю, что ты так хочешь.
Я был Ему благодарен. Почти сблизившись с Морфеем, я спросил Его: «Я ещё буду там снова?»
- Нет, Вудворд, там уже нет.