Пансион, где теперь учился Лёлька, был связан с лицеем множеством явных и тайных нитей. Явная связь выражалась, во-первых, в том, что австрияк Гауэншильд оставался в правлении Лицея и официально исполнял обязанности директора Пансиона. Во-вторых, большинство лицейских профессоров преподавали и в Пансионе. В-третьих, программа занятий в подготовительной школе была приноровлена к требованиям Лицея.
А тайные связи, невидимые строгому глазу начальства ( и поэтому играющих главную роль) , возникали по-разному. У кого-то - из отношений прямого родства, вот как у него с Лёлькой; у кого-то – из знакомства и дружбы, которые заводились во время прогулок тех и других по Царскосельскому парку. Сначала происходили случайные, непреднамеренные, а уж потом и условленные, встречи в тенистых уголках. Связи поддерживались по всякому: и посредством записок, пересылаемых из Лицея в Софию через лицейских и пансионских дядек; и через дупла деревьев, служивших им вместо почтовых ящиков. Пансионеры, как младшие, пользовались покровительством лицеистов, которые всегда знали все, что касалось внутренней жизни Пансиона.
А лицейские ученические журналы, стихи, эпиграммы и анекдоты, сочиненные лицеистами с первых дней пребывания в Лицее на преподавателей и начальство, уже были известны и в Пансионе. От Лёвушки, любимца Тоси, все уже знали , что воспитатель младших классов Калинич зовется попросту Фотием; что инспектор Нумерс – «колпак», целыми днями разгуливает по Пансиону в халате, и никто его не боится; что математик Архангельский так строг, что никак невозможно не приготовить его уроков; что в Пансионе любят словесника Кошанского, историка Кайданова и уж, конечно, Куницына, читающего в старших классах право и ифику (этику): а Гауэншильд - директор Пансиона – австрияк, меттерниховский прихвостень и подлец!
Правление немца–австрияки в Лицее продолжалось , несмотря на то, что он уже возглавлял Пансион.
Пародия, сочиненная на австрийца в Лицее давно про «диковинку меж нами», уже гуляла и в Пансионе:
"Младшие братья" пересылали известия старшим, старшие – младшим. Мигом становилось известно все, что случилось за первую половину дня по закоулкам и уголкам двух пансионских зданий. Тут обсуждали последние новости, хвалили и порицали профессоров, распространяли остроты, шутки и эпиграммы на гувернеров. Уже и там и тут была разучена вновь сочиненная Сашкой крамольная песня на Гауэншильда.
Гауэншильд всегда являлся в столовую Пансиона в час обеда. Злые глаза и короткая вздернутая губа, обнажавшая желтые зубы, придавали его худому лицу выражение злой собаки. Пока директор прохаживался вокруг столов на дальнем конце, кто-нибудь уже вполголоса заводил:
« Пришел капут —
Сам Гауэншильд
Явился тут,
С губою вверх задранной,
Грозя тотчас
Всех выгнать нас,
По воле, сверху данной…»
Не столько напев, сколько ритм негромко подхватывался всем дальним краем стола и тут же переходил в жужжащий речитатив. Куплет проговаривался хором пансионеров так быстро, что самое чуткое ухо не разобрало бы слов; слышалось только одно невнятное бормотание…
А тем временем и на самого Сашку и его друзей: Казака-Малиновского, Жанно Пущина налетела гроза. Серые тоскливые дни осени, когда исчезали гуляющие в парке, когда умолкала полковая музыка, когда в дворцовых коридорах уже не мелькали фигуры придворных, когда уезжали все знакомые, наводили на них тоску. Поэтому они однажды решили разнообразить безрадостное существование без Наташи- горничной фрейлины княжны Волконской , в которую все были влюблены.Она с наступлением холодной осени уехала вместе с Двором из Сарского Села .
Они затеяли приготовить напиток « гогель–могель»,чтобы скрасить себе серые унылые дни.
В «Лицейском мудреце» так юмористически описывается это происшествие, чуть ли не послужившее их исключению из Лицея: «Войска наши возвращались из походу (говорит Р. О.); близок был край желанный, мы сердцами летели к родимому крову, русская кровь кипела при мысли, что скоро отечество примет нас в свои объятия. Осеннее время было невыгодно для похода. Трактир был подле.... Крепкий ром и кипящее шампанское были демоны-соблазнители. Мы согласились сделать гонделъ-бондель. Все казалось способствовало к нашему намерению. Трактирщик Фома Лысаковский, поляк, ну, словом, чумичка первого сорта, согласился отпустить нам рому. Я был вместе с молодым корнетом Уланским, с плечистым Семеновским полковником и с казацким Есаулом, но скоро вышел и оставил их на досуге рассуждать о важных математических истинах за стаканами гондель-бонделя. Час от часу ром выходил в свет из прежнего заключения своего - бутылки и знакомился более и более с стаканами и желудками наших пивак. Вдруг увидел улан свинью, которая, хрюкая подобралась под стол и ела остатки от пира. В другое время улан закричал бы ей: "Вон, почтенная хавроньюшка! здесь пьют защитники отечества и герои Кульмские, а вы можете подождать вашей череды, и слова сии верно были бы сопровождены или толчками или дубиной, но теперь все было позабыто, везде царствовали liberte, egalite ( свобода, равенство) и свинья в полной мере доказала, что пословица не даром про нее казана. Всякий подумает, что этим и кончилось. На другой день Генерал ( Разумовский) приехал, должно было быть сбору. Наши молодцы не поспели, голову им прекрасно вымыли,.... Фома был отставлен, а гондель-бондель еще и теперь шипит в стаканах!..., не угодно ли кому попробовать?.. Вот avis аи lecteut ( совет читателю) право желательно бы, чтоб наши Лицейские этим попользовались.... да нет!.... Урви голова» …
Все вышло наружу из-за Тыркова ( выведен в журнале, как здесь «хавроньюшка». Его сильно разобрало от рома и он начал шуметь, громко разговаривать, что привлекло внимание дежурного гувернера. Он доложил все Фролову. Начались расспросы, розыски. Сашка , Жанно и Казак все взяли на себя.
Фролов немедленно донес о случившемся Гауэншильду, а тот был рад стараться - самому министру Разумовскому. Министр быстро приехал из Петербурга, вызвал виновных, сделал им строгий выговор и передал дело на рассмотрение конференции Лицея. Конференция постановила:
- две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы, что соблюдалось неукоснительно;
- сместить виновных на последние места за обеденным столом ( исполнено сразу, на что Сашка написал эпиграмму :
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе;
Правда, потом их, по истечении времени, постепенно подвинули опять вверх).
-занести их фамилии с прописанием виновности и приговора в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске…( Третий пункт долго висел над ними Дамокловым мечом, но тоже остался без всяких последствий).
Самой заветной мечтой у лицеистов была, что:
С жидовской рожей эконом,
Наш Эйлер знаменитый;
Зернов с преломленным носом,
С бородкою небритой.
С очками лысый Соколов
И Гакен криворотый
Докажут силу кулаков, -
И немца за вороты.
Так их достал Гауэншильд, которого они не могли ни видеть, ни слышать.
И , хотя в декабре вернулся выздоровевший Кошанский, пока никаких изменений не произошло. Нового директора все не было. Переводные экзамены, назначенные на октябрь месяц, были перенесены на январь следующего года - из-за безначалия.
До публичных экзаменов оставались уже считанные недели, и лицеисты проводили долгие часы за подготовкой. Они в двух больших комнатах - «длинной» и «проходной», стоя за конторками, готовились к ответам на вопросы, рассуждениям на заданные темы: министр Разумовский потребовал от конференции, чтобы всё во время испытаний было гладко, отрепетировано, чтобы никаких неожиданностей не было.
Галич во время прогулки в парке теперь более прямо и определенно стал уговаривать Сашку подготовить к публичным экзаменам подобающее торжественное стихотворение. Сашка отказался наотрез:
- Как? Сочинить оду по заказу, а потом еще и читать ее публично?! Нет! Ни за что! Я вам не Илличевский. Просите об этом вот хоть Антона Дельвига. Он оды хорошо пишет… Или Кюхельбекера…
Но красноречивый Александр Иванович все-таки склонил его подумать.
- И о чем ее писать?- с сомнением в голосе недовольно уставился на него Сашка.
Галич повел рукой вокруг:
- Оглянитесь-ка вокруг. Вы способны найти необходимые ассоциации, если хорошо подумаете - я верю в это…
Сашка не смог обмануть доверие такого человека, как Галич. И теперь постоянно сумрачный Сашка одиноко бродил по тропинкам и дорожкам парка, внимательно, как в самый первый раз, присматриваясь к знакомым чертогам и памятникам, щедро разбросанным тут и там.
Долго он ждал вдохновения, и его озарило однажды : ведь в этом парке переплелись история России, взлеты ее славы и причуды ее самодержавных властителей! Смеясь, он подпрыгнул высоко и изящно приземлился: « Ура! Я знаю о чем писать! Не зря я просиживал часы, изучая историю парка».
Сашка начал вспоминать прочитанное: когда-то здесь, на месте этих садов и чертогов была финская мыза, которая называлась «Саарская» . Эта лесистая и болотистая земля возле Финского залива принадлежала Великому Новгороду, но в начале семнадцатого века была захвачена шведами. Петр I отвоевал ее и заложил в устье Невы город. А Саарскую мызу, которая называлась по-фински «Саари Мойс», т.е. «возвышенная местность», подарил своей жене Екатерине I. С тех пор и началась история Сарского Села.
Для того, чтобы заселить пустынный край, со всех волостей пригнали плотников, каменщиков, печников, которые построили дворец для Петра I и его жены. Они у дворца насыпали земляные валы и насадили сад с цветниками. В саду вырыли пруды и каналы. В лесу прорубили просеки. «При Петре I на Саарской мызе всё было просто и скромно. Не то, что при его дочери!»,- смотрел во все глаза на окружающую его местность Сашка..-А когда на престол вступила Елизавета, на мызе все изменилось. Царица жила постоянно здесь и принимала послов – ей, по-видимому, надо было, чтобы все здесь говорило о славе и мощи Российской Империи. Может быть, она и была права?.. Да, она возвела дворец, который до сих пор изумляет всех своим богатством и красотой!"
Сашка вернулся по песчаной дорожке, обрамленной постриженными низкими кустами, и остановился перед зданием дворца - бесконечно длинным, с колоннами, огромными зеркальными окнами, лепными украшениями. Он стоял, задрав голову наверх, и представлял, как при Елизавете дворец в лучах заходящего солнца переливался золотом - ему было известно, что она потратила на эти украшения шесть пудов золота, семнадцать фунтов и два золотника…
Сашка размышлял: « Со времен ее правления место это стало и называться Сарским Селом…Но, после того, как Екатерина II стала его владелицей, она, чтобы показать всем, что идет в ногу со временем, переделала все в классическом стиле. Убрала всю позолоту и вычурность и приказала возвести здесь разнообразные строения, обелиски, колонны - во славу русского оружия» .
Сашка сделал сальто и развернулся в сторону памятников. "А вот и они!" Прямо посередине озера возвышалась розовая мраморная колонна. А на ее вершине распростер крылья бронзовый орел: он ломает когтями полумесяц - эмблему Турции. Это Чесменская колонна. Сашка знает, что тогда, в Чесменской бухте Эгейского моря, русские военные корабли уничтожили целый флот Турции… А вот тот Кагульский обелиск, и эта Морейская колонна - символы победы над Турцией...
Сашка очень любил это место в парке . Он с гордостью обернулся , чтобы прочитать надпись: «… крепость Наваринская сдалась Бригадиру Ганнибалу…».
Бригадир Иван Ганнибал, сын арапа Петра Великого - Абрама Ганнибала , приходился ему двоюродным дедом. Он давно, еще с первых дней учебы тайно, только про себя, гордился этой таблицей. В минуты грусти и тоски он приходил именно к Морейской колонне и сидел часами, задумчиво глядя на нее.
Он сейчас окончательно понял, о чем писать. «Для того чтобы обессмертить свое имя и передать его потомкам, не нужно родиться в баснословные времена или принадлежать к семье коронованных особ. Ведь «человеком истории» стали не только "муж судеб, " сын мелкого корсиканского дворянина Наполеон Бонапарт , который сам себя сделал императором Франции и начал перекраивать карту Европы, но и любой из молодых гвардейских офицеров, проходивших тогда мимо ворот Лицея, чтобы пасть под Бородином, Лейпцигом … .И я могу войти в историю... А почему бы и нет? Почему мое стихотворение «К другу-стихотворцу» вызвала столько комментариев? Потому что я выступил как приверженец литературных взглядов школы Карамзина и противник «Беседы любителей русского слова», нападающий на старые имена «бессмысленных певцов». Вокруг них все время идет оживленная полемика .К ним относится Тредиаковский… Я литературным «староверам» — Шихматову, Хвостову, Боброву не зря противопоставил объединенные в одном стихе разнохарактерные имена Дмитриева, Державина, Ломоносова. Поэзия - вот ответ на все. Она - оправдание в собственных глазах и обещание бессмертия. Именно бессмертия - такова единственная мерка, которой можно мерить достоинство стихов!»
Когда он пришел к такому выводу, ему стало легче. И он, уже без всякого принуждения со стороны Галича, принялся за задание . Он понимал, что это задание Разумовского - через ненавистного Гауэншильда, которое, наконец, прояснилось в его голове…
Двадцать второго декабря тысяча восемьсот четырнадцатого года газета «Санкт-Петербургские ведомости» вышла с приложением .На отдельном листке объявления говорилось: «Императорский Царскосельский Лицей имеет честь уведомить, что четвертого и восьмого чисел будущего января месяца , от десяти часов утра до трех пополудни, имеет быть в оном публичное испытание воспитанников первого приема, по случаю перевода их из младшего в старший возраст». Вот оно! Совсем скоро! Все заволновались. Дождавшись, наконец, этого дня, и смирившись с их неизбежностью, лицеисты более-менее успокоились. Все прошло тихо, чинно.
…Публичное испытание в Лицее началось с утра. В этот день экзаменовали по закону божьему, логике, географии, истории, немецкому языку и нравственности. На Публичные испытания были приглашены министр просвещения Разумовский, профессора из Петербурга, родственники, даже были некоторые любопытные жители Сарского Села.
Сашка в ряду сидящих в зале разглядел даже отца …
Во второй день испытаний, восьмого января, предстояло отвечать по латинскому языку, математике, физике и российскому языку. Тогда же и он должен был читать свое стихотворение…
Он отчаянно потел, и только успевал вытирать лоб посеревшим уже платком. Но вдруг он почувствовал, что его охватил озноб: " Да что это со мной творится? Почему я так волнуюсь?".
Он вертелся ,беспокойно оглядывался по сторонам, желая увидеть, как себя держат другие лицеисты. Незадолго до испытаний прошел слух, что на экзамене по словесности будет присутствовать сам Державин. Его к стихотворению, которое было уже готово, попросили добавить последние две строфы. А перед экзаменом Галич повел его к Разумовскому, и он ему еще раз повторил уже сто раз повторенное стихотворение. Разумовский, правда, сказал:" Молодец! Только не торопись, читай с расстановкой. Так будет лучше". Но и это его не успокоило:« Я бы сам никогда не решился читать свои стихи перед знаменитостью, но Галич …» .
Перед экзаменом Александр Иванович покрутил перед собой своего любимца и осмотрел его парадный мундир , белые панталоны и высокие блестящие сапожки : « Все в порядке, если не считать , что Вы немного выросли из мундира…»- тихо молвил он и проводил его в зал.
Сашка, как и все лицеисты, сразу уставился на знаменитого одописца. Державин , и вправду, был очень стар и видно было, как он утомлен экзаменом. Знаменитый поэт дремал до тех пор, пока не начался экзамен по русской словесности. Только тогда он оживился, его глаза заблестели, и он весь преобразился, как будто помолодел . И было от чего - ведь читали только его стихи, разбирались только его стихи, поминутно хвалили только его стихи! Ему стало интересно и слушал он все теперь с необыкновенной живостью …
Сашка томился от ожидания, и , как будто внутри лопнула струна, когда он, наконец, услышал свою фамилию. «Пушкин - тебя!»,- толкнул его кто-то. Он продолжал стоять неподвижно. Его вытолкнули из ряда и он, ничего не видя, с заложенными ушами, слепо двинулся к середине зала. В голове крутилась одно: « Я сейчас буду сдавать экзамен самому Державину… на высокое звание российского поэта...». Остановился в двух шагах от него и начал читать « Воспоминания в Царском Селе» дребезжащим голосом. Но постепенно голос его окреп, а когда дошел до стиха, где упоминается имя Державина, голос зазвенел в полную силу. Сердце его наполнилось восторгом:
О, громкий век военных споров,
Свидетель славы россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали;
Их смелым подвигам страшась дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир.
Дальше он, ничего не замечая, звенящим голосом читал свои стихи о победах прошедшего, о героях недавних времен, когда пылала Москва, и весь русский народ восстал против врага :
…И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!..
Кончил чтение в полном восторженном молчании слушателей... Эта тишина заложила ему уши… Но вот до его сознания вдруг прорвались восторженные аплодисменты. Сашка, не помня себя, слепо развернулся к дверям и выбежал из зала...
После экзамена граф Разумовский давал пышный обед для всех гостей, куда пригласил и Сергея Львовича, как отца восхитившего всех лицеиста. Сергей Львович, раздувая ноздри, с важным видом расхаживал среди гостей. Услышав, что все поздравляют его с триумфом сына, Разумовский обернулся к нему:
- Я бы желал , однако, образовать вашего сына в прозе.
Но Державин, который расслышал эти слова, горячо воскликнул:
- Нет! Оставьте его поэтом!
В это время Сашка, не умея сдержать улыбку, и беспрерывно обнажая ряд белоснежных зубов, сидел в своей келье, и переписывал свое стихотворение для Державина.
Дойдя до строки, которая была посвящена Жуковскому: «Как наших дней певец, славянский бард дружины», он импульсивно решил порадовать старика Державина и , вместо этого, написал: «Как древних лет певец, как лебедь стран Эллины». Теперь по смыслу получалось, что и эта строка и весь конец стихотворения относилось не к Жуковскому, а к Державину.
После уже дядюшка, Василий Львович, ему передал, что «Воспоминания» Державин подшил в особую тетрадь вместе с программой лицейских экзаменов и не устает приезжающим к нему гостям рассказывать, что « скоро явится свету второй Державин - это Пушкин, который еще в Лицее перещеголял всех писателей… С какой легкостью,-говорит он им, - этот юный поэт подхватил одический стиль восемнадцатого века, предавая ему оттенок поэтической игры, литературной импровизации! О славе героев исторического прошлого мальчик говорит свойственным этой эпохи литературным языком…».
Василий Львович с восхищением повторял эти слова великого старца в гостиных Петербурга, куда только имел доступ.