Так вот, други, расскажу я вам сегодня удивительную историю, которая приключилась со мной в незапамятное лето 95-го на тракте Тамбов – Москва. Собственно, меня-то, как вы сами поймёте из дальнейшего повествования, уже нет. Это, собственно, пост-мортумные записки. По сути история эта приключилась даже не со мной, а с моим друганом и коллегой Сержем Чибисом: он архитектор по-профессии, у него есть казино и ночной бар с голыми вьетнамскими девушками из Парижа.
Так вот, по делам службы Сержу приходится раз в два месяца мотаться из Тамбова в Москву. Казино, понятно, дело хлопотное, да и девушек из Парижа приходится набирать, а без Москвы такие дела, сами понимаете, не делаются. Так вот, в одно июльское утро забегает Серж Чибис в вагон – как всегда в последнюю минуту: пивка-там попить на вокзале, закусить, покалякать с носильщиками, сами понимаете – забегает он в вагон, впихивается в купе, валится на сиденье, и уже берётся рукою за шляпу чтоб обмахнуться (шляпы-то Серж в жисть не нашивал, это я так: для образности), из под которой катится по его левой щеке маслянистая капля пота, а из-под шляпы вылетает жирафоронок, такая австралийская птичка, и чирк! – в окно. Снимает Серж, значит, свою шляпу и поднимает глаза...
Тю тю тю! Вот тебе сурепкин бык! – щёлкает в Сержовой голове ибо напротив него сидит истомно развалившись девица, а у девицы глазищи – во! И ртище – во! И ногищи – во! А сиськи так просто: вау-вава-во! Такие сиськи, что лифчик трещит. Как в гламурном журнале, только гораздо-гораздо лучше, потому что в журналах бабы все ненастоящие, а тут сидит самая-самая что ни на есть настоящая, сидит и при том лениво пожёвывает клубничную жевачку и ножкой своей ляжкастой эдак поводит: вверх-вниз, вверх-вниз... Ну натюралменте, Серж наш весь обалдел. Обалдело так смотрит на девицу, хочет было открыть рот, здравствуйте, мол, сказать, я Серж, меня и в Париже знают; разлепляет он свои запёклые губы, а оттуда другой жирафоронок австралийский, только чирк крылом девицу по сисище и адью – в окно! А поезд трогается. А купе двухместное. А девица одна. А в Серже два литра баварского тёмного, да ещё со вчера армянский коньяк, да самогон с прошлой недели, сами понимаете, либидо плавится и гормоны лавой из ушей. А девица ничего себе, только жевачку язычком из одной щеки в другую перекладывает да дружески так на Сержа глазком поводит. Ну Серж покрякал, покряхтел и давай мосты наводить. Он ведь архитектор. Архитекторы они по мостам особенно поднаторемши. Открывает он засохший свой рот, и нечаянно смотрит вниз, туды, где у девицы ноги должны быть. Охо-хох! Смотрит Серж на ноги, а ног-то и нет. То есть ноги-то у барышни, конечно же, имеются. Какой-там ноги – ножищи! Только всё дело в том, что ноги-то свои девушка, как бы это сказать, ну... в общем, раздвинула... нет, это как-то звучит некультурно, как-то вульгарно даже звучит. Ага! Развела. Да, развела она их в стороны, ноги свои, а там – уууууу! Там просто мартенновская печь. Вулкан! Сладкий ад! А трусиков-то на девушке совсем нетути. Ага... Ну Серж за сердце, за карман, за валидолом тянется, а девица его ножкой так по брючине, мол, да что ты, ковбой, остынь, мол, всё куул, всё просто вундабар, а поезд тем временем набирает ход.
- Меня Леночкой зовут, а тебя? – неожиданно пропела девушка.
- А меня, меня Сэржем называются, – прохрипел в ответ Серж, в амурном чаду забывая родную граматику. – Я приехать из Париж, а сейчас я ехать в Москва, потому что у меня казино, вернее, два, и ночной клуб, девушкам требуется пропитание, девушки у меня хорошие, шанхайские, из Парижа, я сам из Парижа, только мне в Париже не нравится и поэтому я проживаю в Тамбове, а вы, э-э, Леночка, где изволите проживать?
- Ах, что-то здесь душно, мосье Сэрж, не проводите ли вы меня в тамбур? Постоим-покурим, вы мне расскажете о Шанхае. И о Париже. – И девица лениво соединив свои аллебастровые ноги в шёлковой арматуре, медленно поднялась с сиденья, причём лифчик у неё громко треснул и оттуда как пружина выскочила монументальная грудь с соском с кремлёвскую звезду. – Ах пардон, сегодня такая жара, – пропела Леночка и плавным движением ввела свои перся в розовый док бюстгалтера, встала и, поманив нашего героя длинным перламутровым ногтем, медленно двинулась в сторону тамбура. А поезд тем временем уже мчался по какой-то там возвышенности, и ангелы в небесах шумно опохмелялись бурбоном.
Серж тяжело поднялся с сиденья, незаметно для других и очень даже заметно для Лёхи Вортрубы, который как раз в этот момент с чердака дома в деревне Грудые Жил в подзорную трубу обозревал Сержову задницу, от которой тот как раз отлеплял припотевшие к ней трусы, провёл рукой по волосам и прикрыв шляпой массивную оттопырину в районе ширинки, двинулся вслед мясам и формам, которые как Летучий Голландец плыли и колыхались впереди него в розово-белом тумане – где-то там, в иной галлактике, в седьмом измерении, имя которому. Впрочем, это уже сальности. Так вот, Серж как истый парижанин и джентльмен сопровождал барышню в ея, я бы сказал, восхождении в тамбур. Каким-то непостижимым образом ему удалось протиснуться вперёд и грациозно пихнуть металлическую дверь, подав девушке дрожащую руку.
- А ты кавалер, мосье Сэрж! – благодарно улыбнулась девица. – Но я в долгу не останусь.
- Да что вы! что вы... ты! – замахал потными ладонями Серж. – У нас, Леночка, в Париже, у нас это просто тьфу, пустяк!
- Вовсе даже не пустяк, – пропела Леночка. – Я все свои долги помню и отдаю их при первой же возможности. Вот и сейчас, когда я смотрю на тебя, Сэрж. Ты может сам не понимаешь, но в наше злое время мужчина уступает девушке дорогу. Да! Мало того, он с риском поранить себя, вывалиться на рельсы, сломать себе ноги, а может и кое-что похуже, он пренебрегает всем и открывает тяжёлую – очень тяжёлую! – дверь. Да какой там дверь: двери-и-щщу вагона и помогает девушке войти. Нет, что ни говори, а это поступок. А долг, он, знаете ли, мосье Сэрж, долг платежом красен. Вот сейчас и заплатим должок-с!
- Эм? – неодумённо поднял плечи Серж, а девица, выудив откуда-то из своих густых чресел универсальный кондукторский ключик, лёгким быстрым движением защёлкнула обе двери в тамбур.
- Вот и заплатим должок-то, – весело пропела барышня, растёгивая кожанную юбку. Поезд качнуло на повороте и Серж лицом повалился в углубление между двух баскетбольных мячей, которые во второй раз – и на сей раз зело радостно выскочили из лифчика навстречу его горячему шершавому языку, и один из сосков вползя в Сержув рот, твёрдо упёрся в его онемевшее от возбуждения нёбо. По окну полоснула водяная струя: это один из ангелов мочился бурбоном в ясном июльском небе. Это и есть рай, подумал Серж и потерял сознание(...)
(...) но не потеряла его Леночка. А даже наоборот, что вы увидите из дальнейшего рассказа. Вот сейчас я нахожусь на перекрёстке дорог: всё зависит от того, куда я направлю своё повествование, не правда ли? Захочу, состряпаю хэппи-энд, а не захочу, не состряпаю и всё будет совсем иначе. И это говорю я, маленький человек. Не бог, не даже полубог, даже не герой и не гений, не президент и не депутат. Что же тогда говорить о Сферах Небесных?! И тем не менее я всё же могу поступить так, как мне заблагорассудиться. Или мне это лишь кажется? Иллюзия пресловутой свободы выбора, мнда? А Канта вы читали? А у брюквы родятся кошки? А в хлебало не хотите блямбу получить? Не хотите... Что ж, тогда продолжаем.
Когда Серж открыл глаза, перед ним стояла совершенно голая Леночка и её клубнично-ароматная шелковистая кожа мерцала в закатном солнце, которое плавно разливало жидкие бриллианты сквозь не совсем чистое стекло, а руки и ноги Сержа были туго прихвачены кожанными ремешками к перекладинам и планкам в стене.
- Долг, он, знаешь ли, мосье Сэрж, платежом красен, – горячо прошептала девушка, губами припав к его уху и облизала ему щёку, потом она нагнулась, открыв его алкающему взору сфинксов-близнецов смуглых ягодиц, колеблющихся в такт перепеву колёс, которые медленно разошлись, открывая переливающиеся влажным тёмные лилии её пост-голливудской промежности, и всё тем же волшебным ключиком отомкнув дверцу угольного отсека, выудила оттуда что-то весело блеснувшее серебром.
- Это... это что у вас такое в руках, Леночка? – глупо улыбнулся Серж и внезапно бросив взгляд вниз, понял, что одежды на нём не имеется, и что стоит он голый в тамбуре поезда Тамбов – Москва, который летит сквозь время и, естественно, пространство. Как же! Без пространства нам никуды нельзя! И что в этом поезде летит очень голая Леночка, и он тоже очевидно и неумозрительно голый, и что его ялда вытянулась в направлении Млечного Пути как часовой у мавзолея Ильича, и что Леночка чем-то приятно-прохладным гладит ему между чресел и вообще между, и что это всего лишь только начало умопомрачительной фиесты плоти и, возможно даже, духа, и что ему упоительно хорошо, и что лучше уже быть – нет-нет-нет! – не может.
Внезапно раздался рокот и бысто перешёл в громкий жужжащий звук.
- Что это у вас в руках, Леночка, шалунья? – игриво переспросил Серж.
- А это так, ничего, игрушка, – мягко проговорила девушка, одной рукой спуская чёрную повязку ему на глаза. – Это игрушка для моего котика. Моего ковбоя. Моего парижского дон-кихота.
Что-то щёлкуло и жужжанье сменилось визгом быстро-вращающегося механизма. Игрушка, тёмным шёпотом повторила Леночка, и медленным твёрдым движением погрузила зубья шипящего диска электропилы в Сержув мягкий белый живот(...)
Fin.