1
Завьюжило к полудню. Февраль — самый непредсказуемый месяц на побережье. Только что летели большие бесформенные хлопья, а теперь в лицо сыпала мелкая крошка. Сыпала наспех, бестолково, сбивчиво приговаривая:— зря, зря, зря… Здесь она не хозяйка. На юге ничто не могло остановить внезапного появления солнца.
Море штормило: небольшой баркас швыряло на волнах. После очередного вала, казалось, судну не удержаться, но оно раз за разом стойко вскарабкивалось на гребень, оставаясь на плаву. Со склона было видно его борьбу и сразу сложилось имя — Отважный.
Я бежала по терренкуру и только артели воробьёв взлетали с обочин при моём приближении: прогулочная тропа была пуста. Снег падал навстречу, остужая разгорячённое от бега лицо. Я улыбалась.
Достигшая бетонного покрытия крупа превращалась в слякоть, тая под ногами. Но, слой за слоем, запутываясь в траве, она неторопливо выменивала цвета на белый: заметала ряд кипарисов внизу, у спуска скрыла глянец магнолий, набухала в сердцевинах пальм, накапливалась в углублениях — там, где мокрый и грузный снег мог лежать в неприкосновенности. Налипая на стержни ограды, забивалась в пазы, щели; ещё хлюпая на ступенях лестниц уже белила скамьи, парапет пляжа и оседая всё ниже, смешивалась с морской галькой, где дальше царила вода, с грохотом обрушивающаяся на берег.
Привычка к воскресным пробежкам, как и пеший ход по утрам до службы, не так давно, но прочно вошли в мой распорядок и я рада была этим изменениям. Бег и ходьба располагают к размышлениям. Я думала о предстоящем вечере.
Предвкушала, как буду сидеть в мягком кресле партера и слушать заполняющийся зал: шаги, приглушённые ворсом, разлаженное поскрипывание стульев в бельэтаже, шелест одежд, похожий на перешёптывание, покашливания, как непредсказуемые акценты в знакомом действии и, наконец, начало.
Но, перед началом, от первой «ля» гобоя, нагромождение густых, пряных, тонких, звенящих звуков, до скользящего шипения смычков: какофония до короткого взмаха, едва уловимого щелчка дирижёрской палочки…
2
В театр бессмысленно опаздывать. Почти также неразумно как, прикатив на Аибгу не встать на лыжи, а ограничиться санками.
Я пришла вовремя. Как раз, чтобы не торопясь обойти фойе, задержаться наверху, у главного портика, где в густых застеклённых сумерках почувствовать отдалённый раскат волн; вернуться взглядом назад, к небольшой площади, своей уединённостью напоминающей итальянские пьяцца: независимо от времени, сезона, происходящих действий, свободные или запруженные людьми, они всегда обособлены.
Площадь у театра чаще кажется отстранённой: даже когда её украшает звёздная дорожка на которой раз в год блистают столичные именитости, она и тогда выглядит отдельно от толпы. Уравновешенная подсвеченной колоннадой здания и суетными огнями, опоясывающей её ленты серпантина, сегодня она особенно выдержанна, подчёркнутая редкой подробностью: алебастровым снегом в свете фонарей.
Без сутолоки я разжилась программкой, спустилась в буфетную, где оценив взбитый флип с икорными крекерами неспешно просмотрела содержание предстоящего исполнения.
Вошла в ещё полупустой зал, залитый светом увешанной хрусталём многоярусной люстры, позолоченных бра, канделябров, плоских светильников на софитах. Субтильный трицепс с высоким, твёрдым воротничком пиджака, как стойкий оловянный солдатик и маленькое, мутоновое плечико с русым локоном: они были прижаты вплотную. Мой взгляд остановился на сидящей впереди паре. Что привлекло к ним моё внимание? Кажущееся несоответствие?
"И голуби на фронтоне дворца Минелли…" было возникли в голове, также навязчиво, как некстати, строки — то ли в пику гармонии, то ли оправдывая диссонанс?
Музыка зазвучала мягко. Тем ярче вспыхнули голоса альта и скрипки. Переходя от одного к другому, звуки вдруг заметались, перекликаясь, искушая и увещевая друг друга, они готовы были вот-вот соединиться, замереть в сокровенном слиянии! Но, какая-то маленькая деталь, досадная помеха не давала им этой возможности. И зыблющиеся, они оживали вновь, тревожась и нарастая…
Ночью мне снились итальянские пьяццы и пьяцетти, скрипичный маэстро Тесторе, его альт, чьи-то крепкие запястья, скрипка, снег и что-то ещё - что сейчас уже не припомнить.
Вспомнилось лишь одно стихотворение, когда-то написанное в феврале. Так и названное: "Непредсказуемый февраль".
***
Непредсказуемый февраль —
гроза взыскующего юга,
воинственность башибузука
ему присуща, будто скука
повесе Пушкина. Рояль
в кустах — заведомо подвох…
К примеру: луч пирамидальный
лелеет кипарис ростральный,
агаву, эвкалипт и пальму,
разнежились и тис, и лох,
и море, что под солнцем зонт
лазорево-зелёно-синий;
показывает мама сыну
на гребне яхту, рядом псину,
мужчину и без верха Ford,
и множество других примет,
скорее родственных июню…
Изменчивы у альта струны,
как волны у портовой буны,
так — снова близится обед.
К чему на юге нужен снег?
Безделица утехи ради —
гляди заснеженные гряды
ландшафту глаз и шея рады!
Верней поймёт меня лишь грек,
да той же параллели след:
«О, этот Юг! О, эта Ницца!», —
за Тютчевым вздыхал возница
когда-то вёрст, считая лица…
С афиши, выцветшей — Башмет,
сейчас, вот также смотрит — альт,
сжимая мастера Тесто'ре…
Ах, сколько сочинских историй
припомнить может это море
и выщербленный им базальт!
Непредсказуемый февраль
брюзжит, как рябь, колено, выступ
и ход ведут геодезисты
пикетный влево пересвиста,
порою, вглядываясь в даль,
где луч лелеет кипарис
ничем не обещая бури…
Так — обречённость той натуры
Творец бы в торе счёл — иль суре,
как худшую из небылиц.
©lastesh2009