25. СТАНОВЛЕНИЕ
Лодовико Буонарроти непрестанно думал о сыне. Об одном сыне, втором своём мальчике, чьё самое первое появление в доме подеста перевернуло всю жизнь этого уважаемого синьора. «Микеланджело … Мой сын и одновременно не мой. Я никак не могу поймать тебя, Микеланджело, схватить, прижать к себе как отец и не отпускать. Ты всё время вырываешься из моих рук. Ты не должен так поступать со мной, Микеле. Я ведь твой отец. Я должен быть рядом с тобой, воспитывать тебя, учить тебя всему, что сам знаю. Я очень люблю тебя, мой загадочный, непокорный и дерзкий мальчик. Пожалей своего бедного старого отца. Он так одинок… Микеле, Микеле, ну разве ты не можешь быть как все, как твои остальные братья, которые потихоньку учатся, проказничают как другие мальчишки, носятся по комнатам в нашем милом старом доме? Я всегда могу позвать их, протянуть к ним руки и они тут … тут, рядом со мной. Микеле, Микеле … Ты забыл меня, Микеле,» -- последние слова мессер Лодовико выкрикнул вслух, чем разбудил спящую жену.
-- Ты чего, Лодовико, опять кошмар приснился? – мадонна Лукреция стала замечать в последнее время странности за своим мужем. Он стонал во сне, шептал что-то невразумительное, а иногда и выкрикивал, как сейчас.
-- Лодовико, ты звал какого - то Микеле во сне, что с тобой?
-- Спи, Лукреция, я во сне увидел своего сына Микеланджело. Спи, спи.
Они повернулись друг ко другу спинами, и вскоре Лодовико услышал ровное дыхание спящей жены.
«Зачем Лоренцо переманил к себе Микеланджело? Что хочет этот испорченный властью и богатством человек от моего мальчика? Про Медичи идёт дурная слава. Чему Микеланджело там научиться? Хотя школа Сан Марко и считается самой лучшей в Италии и маэстро Бертольдо ди Джованни – лучший из учеников Донателло … Но причём здесь мой мальчик? Он у меня один … такой,» -- Лодовико отодвигал от себя мысль о признании самому себе в том, что только Микеланджело из всех сыновей Буонарроти мог трогать душу синьора Лодовико так, как это делала его умершая и горячо любимая Франческа. Её уже давно не было рядом с ним, но он говорил с ней, советовался, рассказывал ей даже о маленьких пустяках. Он нашёл себя в этом существовании, выстроив для себя такой полуреальный мир. Он хотел удержать её подле себя и после смерти. Постоянно хранил её вещи, перебирал их, шепча её имя. Лодовико подсознательно искал повсюду Франческу, хотел найти новые пути к ней. После смерти она, как ему казалось, открывается для него по-новому; он узнавал о ней больше и желал её ещё сильней. Одним из «ключиков» к Франческе Лодовико считал своего второго сына Микеланджело, который напоминал о ней ему больше, чем все другие сыновья. Не обликом, а внутренней начинкой. Микеланджело был и «неуловим» и недосягаем, и он умел смотреть на отца тем бархатным, глубоким и волнующим взором, каким смотрела на Лодовико Франческа.
Лукреция не придавала значения странностям мужа. Он научился многое скрывать от окружающих. Для всех членов семьи это был сварливый, раздражительный, мелочный и иногда кричащий человек. Он от них и не требовал никакого понимания. Он уже почти и не жил рядом с ними. Лукрецию, порой, выводили из себя привычки мужа класть себе под подушку или под одеяло то веер покойной мадонны Франчески, то её фероньеру. Услышав опять упрёк от жены, Лодовико мгновенно соглашался убрать очередной раздражитель, но дождавшись, когда супруга заснёт, он с потрясающей гибкостью выпрыгивал из кровати и затаскивал вожделенную вещицу к себе в постель.
Микеланджело почти не появлялся дома, если и заходил, то к Урсуле, преимущественно, чтобы повидаться с Джулио из Сеттиньяно, который иногда приезжал к тёте. С ним Микеланджело говорил о мраморе, ибо Джулио, его ровесник уже работал вместе с Томазо на рудниках и хорошо разбирался в породах. Без сомнения, Микеланджело и не мечтал тогда о Каррарском камне, но однажды, юный скульптор нацелился на изваяние маски фавна, античной статуи из садов Лоренцо Медичи. Но мрамор? Где взять мрамор?
Сделав Урсулу своей сообщницей, мальчик поведал ей о своём замысле, она одобрила план. « Ты хорошо сделаешь, бамбино, если слепишь фавна, тогда Лоренцо Великолепный увидит, что ты не напрасно у него хлеб ешь,» -- «Да, Урсула, я сделаю эту маску, сделаю её для него.»
-- Что я слышу?!
Лодовико Буонарроти стоял в проёме комнаты Урсулы: «Ты уже ему свои произведения посвящаешь, словно даме какой-то?»
-- Мессер Лодовико, успокойтесь, мальчик пробует себя в искусстве. Вы не должны препятствовать ему. Синьор Медичи очень ценит нашего Микеле и говорит, что у него большой талант. Лоренцо можно верить, ведь, недаром в народе его зовут Великолепным.
Лодовико стоял в комнате, широко расставив ноги и зажав руки в кулаки. Было отчётливо видно, как на шее у него пульсирует сонная артерия. Глаза горели бычьим огнём, но в глубине этих глаз было что-то очень жалостливое, беспомощное и детское. Микеланджело уловил это, и ему очень захотелось обнять этого здорового, сильного и такого родного человека. Микеланджело почувствовал, как он любит своего отца. И так будет всегда.
-- Папа, ты должен придти к нам в школу, в монастырь Сан Марко. Приходи, посмотри, как я работаю. Маэстро Бертольдо ди Джованни покажет тебе все фигурки, которые я сделал. Лоренцо Медичи говорит, что у меня большое будущее. Знаешь, я уже многое умею, поверь, очень многое. Маэстро говорит, что у меня смелый и особый штрих. Я чувствую материал.
Микеланджело так живо, так легко, почти по-детски говорил о своём искусстве, что Лодовико почувствовал, как у него пропадает суровость по отношению к мальчику. Но в талант Микеланджело отец ещё не верил. С этой стороны мессер Буонарроти был не в состоянии взглянуть на своего сына. Микеланджело взял отца за руку. Лодовико накрыл ладошку сына своей рукой. Урсула, наблюдая эту сцену, прослезилась и отошла от них.
-- Сынок, скажи мне правду, прошу тебя, мне это очень нужно
--Конечно, папа
-- Сынок, ты меня любишь, только честно, ты любишь своего отца?
Микеланджело захватил невиданный доселе тон своего родителя, и сам факт, что этот человек, которого он считал таким далёким, таким чужим для себя, этот человек просит у него признания сыновней любви. Микеланджело обхватил руками мощный торс Лодовико и поддался шквалу эмоций.
-- Папочка, дорогой мой папочка, я тебя очень и очень люблю. Сильно-пресильно.
Он сжал Лодовико так, что тот вздрогнул от боли, но был на седьмом небе от счастья.
-- Микеле, я так ждал этого момента. Я так ждал этой минуты. Ты себе и представить не можешь, как я счастлив от того, что ты здесь, в нашем доме, со мной, с Урсулой. Она тоже этому радуется, посмотри.
У растроганной женщины было красное от слёз лицо.
-- Микеле, давай всегда будем вместе, а? Вот как сейчас, ладно, а? Мой мальчик, мой хороший, мой любимый мальчик.
Лодовико гладил Микеланджело, трепал его и смотрел жадными глазами.
-- Папа, ты, что хочешь, чтобы я вернулся домой?
--Да, Микеле, да! Нам будет всем хорошо и твоим братьям, и мне, и Урсуле. Ты можешь лепить здесь, в доме, сколько хочешь, я ничего не скажу. Мы будем всегда вместе. Будем гулять, читать, говорить, смотреть на звёзды, а, Микеле?
Он так страстно сжал кисти рук мальчика, что Микеланджело показалось, что у него хрустнули пальцы. Он испугался.
-- Папа, я не могу. Может быть раньше я бы и смог. Но сейчас, нет, не могу. Я не знаю, как это тебе объяснить. Я не могу вот так всё оставить, не могу … Пойми, я люблю тебя …, но оставить всё не могу.
Лодовико сделал резкий рывок всем телом в сторону мальчика и стал похож на разъярённого коршуна, в которого кинули камнем. Как раненный тигр, он сделал несколько резких кругов вокруг своей оси, вдруг остановился, ища глазами какой-то предмет. Взгляд его упал на тяжёлый подсвечник. Лодовико схватил его в руку и замахнулся им.
Урсула кинулась, как волчица, защищающая свою нору. Она закрыла Микеланджело своим телом.
-- Положь! – рявкнула женщина, переходя на «ты» со своим хозяином, -- «немедленно положь его на место.»
Краска отлила от лица Лодовико Буонарроти, плечи его бессильно опустились. Он весь как-то съёжился, поставил подсвечник на место и вышел из комнаты.
Урсула обняла мальчика, привлекла его к себе. Они долго так стояли, обнявшись.
Провожая Микеланджело обратно на виллу Кареджи, дав ему с собой сыра и всяких сластей, Урсула взглянула на кабинет Лодовико. «Может, попрощаешься, а то не хорошо как-то. Он так сильно тебя любит, что не может иначе,» -- она развела руками, -- «ну, иди, иди к отцу.»
Лодовико сидел, опустив голову и запустив руки в копну чёрных волос. Рядом на стульчике сидел хорошенький Буонаррото – любимый сын. Он сердитым взглядом встретил Микеланджело и встал, чтобы выставить его вон из комнаты. Лодовико отреагировал на движение сына и встретился взглядом с Микеланджело. «Уйди,» -- сказал он Буонаррото. Он тяжело вздохнул и вышел.
-- Ты его так любишь? – спросил Лодовико
-- Кого его? – ответил вопросом на вопрос Микеланджело
-- Лоренцо Медичи. Ты считаешь его своим отцом? Он лучше, чем я ?
-- Он – мой друг
-- Но ты выбрал его
-- Я выбрал искусство
Видя непреклонную волю сына. Лодовико Буонарроти понял, что Микеланджело уже целиком во власти другой, неведомой силы, которая привязывает к себе гораздо крепче, чем родственные узы. Имя ей – творчество.
26. ПРЕМЬЕРА
Лоренцо покровительствовал не только изобразительному искусству. Среди его друзей были философы и поэты, чьи имена дошли до нас, благодаря их творчеству. Одним из таких людей был, несомненно, Анджело Полициано, близкий друг Лоренцо Медичи. Анджело, человек тонкого ума, талантливый учёный филолог, великолепно владевший латинским и греческий языками. Лоренцо любил слушать его. Для того, чтобы сделать поэзию и философию более доступной всем желающим, Лоренцо Медичи решил выстроить у себя в садах павильон для диспутов и сам приглашал туда людей, отличавшихся своим умом, которых находила для него широкая сеть агентов не только во Флоренции, но и во всей Италии. Главным координатором этой «отрасли» был Анджело Полициано. Он назначал время диспута, выбирал тему, собеседников, назначал людей, которые должны были приглашать желающих послушать и поучаствовать.
Этим утром Микеланджело был возбуждён как никогда раньше. Он не смог скрыть от Граначчи своё волнение: «Пойми, Граначчи, уже сегодня … сегодня. Я возьму в руки резец и … », -- Граначчи с некоторой озадаченностью глядел на друга. Вот если бы он с таким пылом говорил о какой-то красотке. Франческо, тоже, конечно, любит искусство, но реальная жизнь, которая течёт за пределами Сан Марко куда привлекательней. «Франческо, сегодня я сделаю это в первый раз в своей жизни,» -- Микеланджело закружился в танце по комнате, -«ты не представляешь себе, кусок мрамора …,» -- он провёл в воздухе руками, как будто обнимая какую-то фигуру, --«этот кусок, он перед тобой, он – твой, он принадлежит тебе, и ты можешь сделать из него всё, что захочешь. Я чувствую уже, как возьму в руку резец и буду проводить им по мрамору», -- Микеланджело закрыл глаза и сделал в воздухе какие-то движения рукой, -- «я уже знаю, как я буду это делать и где я буду касаться резцом на этом куске.»
-- Ты же его ещё не видел, -- прервал Франческо фантазию друга
-- Нет, видел, я его видел, во сне, -- стал защищаться Микеланджело, не желая выходить из своих фантазий.
Урсула дала знать Микеланджело, что Джулио привёз с другими скарпеллино мрамор для постройки павильона для диспутов на виллу Кареджи и что там есть специальный кусок, предназначенный для Микеланджело самим Томазо, который вызвался сделаться личным поставщиком материала для своего любимца.
Микеланджело примчался к строительной площадке. Где?! Где его кусок?!
-- Микеле, -- услышал за своей спиной Микеланджело и обернулся, он увидел юного скарпеллино и улыбнулся ему. Он крикнул: «Иди сюда, скорее». Весь дрожа от нетерпения и одновременно от робости, Микеланджело почувствовал, что он не в силах пошевелить ногой.
-- Микеланджело, да, что же ты стоишь? – орал ему Джулио во всё горло, -- мне же надо отдать весь этот мрамор строителям, так, что, чего доброго, они и твой кусок с собой заберут.
-- Нет!!! – через секунду Микеланджело уже на коленях стоял перед нежным, прозрачным, девственно-прекрасным мрамором.
-- Джулио, оставь нас, -- обратился Микеланджело к своему молочному брату.
--Да, пожалуйста, чудной ты у нас, однако, но за это мы тебя и любим, -- сказал Джулио, чмокнув Микеланджело в щёку.
Они остались одни. Сердце Микеланджело было переполнено эмоциями. Он даже не мог решить какую из них выплеснуть первой: плач, смех, нежность? Да, пожалуй, нежность. Он дотронулся до куска рукой и робко погладил его. Нервы на каждом кончике пальцев его ладони ощутили прикосновение к мрамору. «Он – живой!» -- пронзило Микеланджело прямо в мозг. «Я буду любить тебя всегда и никогда не обижу. Слышишь? Я знаю, ты слышишь меня. Ты – мой», -- нагнувшись к куску мрамора, прошептал Микеланджело.
Надо было уходить. С минуты на минуту должны были придти строители. Схватив в охапку свою драгоценность, юноша ринулся в самую чащобу парка. Там, устроившись под сосной, он достал резец и хотел, было, с жадностью приняться за работу. Вдруг, остановившись, Микеланджело огляделся вокруг и захотел запечатлеть на всю жизнь внутри себя это мгновение. Казалось, весь мир застыл и только он, Микеланджело Буонарроти и этот белоснежный кусок мрамора перед ним имеют в себе жизнь. Дивные сосны торжественно склонили над ними свои кроны и ждали момента, когда он воткнёт резец в мрамор. Была волнующая тишина. Ни звука. Ни птиц, ни цикад, ни людских голосов. Бог остановил время и велел всем остальным тварям умолкнуть.
И солнца ход застыл,
Весь мир склонился, не дыша.
Голова фавна была закончена. Микеланджело показалось, что только тогда, когда он оторвал свой резец от мрамора, то только тогда и смог по-настоящему выдохнуть. Он работал неистово, не переводя дыхание. Так он будет работать всегда. Юноша сел и стал смотреть на свою работу.
«МО-ЛО-ДЕЦ!» -- кто-то сзади подошёл и обнял его за плечи.
-- Синьор, я без спроса работал у вас в саду, простите, я уберу крошки
-- Перестань даже думать об этом. У меня полно прислуги в доме. Давай поговорим о твоём фавне. Мне он нравится, -- Лоренцо демократично разлёгся на траве рядом с Микеланджело, он не отрывал взгляд от своей работы, -- ты очень хорошо передал внутренний мир своего персонажа, но есть одна деталь, ко …
Микеланджело дёрнулся, как будто его ошпарили кипятком, и воззрился на Медичи, -- «... тихо, тихо, тихо … Микеле, учись спокойно выслушивать как комплименты, так и замечания. Это – неотделимая часть профессионализма человека, занимающегося творчеством. С твоим взрывным темпераментом тебе это особенно необходимо. Многие будут стараться уколоть тебя, лишь бы насладиться твоей реакцией. Не надо им предоставлять такое удовольствие. А критику друзей цени и выслушивай с пониманием. Хотя, я подозреваю, таких у тебя будет немного или совсем не будет. Ты слишком талантлив, чтобы иметь друзей. Так, что, по возможности, не давай волю своим чувствам на людях, они этого не прощают. Ты потом будешь очень жалеть, а это может помешать твоей работе. Ну, давай, вернёмся к голове фавна», -- Лоренцо обнял мальчика за плечи и привлёк к себе, --«Видишь,» -- Лоренцо показал на рот маски, --« он, согласно твоего замысла старик, а ты сделал ему зубы как у юноши».
-- Я понял, -- быстро ответил Микеланджело и одним махом выбил у фавна два зуба.
27. ПРОЩАЙ, ПАПА, ЗДРАВСТВУЙ …
Лодовико до самой смерти не мог простить себе эту вспышку гнева. Чем больше он внутренне обвинял себя в происшедшем, тем всё больше на людях обвинял во всём Микеланджело, сыновья с жаром подхватывали эти обвинения и разносили по всему Санта Кроче весть о том, что Микеланджело отверг свою семью, своего отца и полностью находится во власти Лоренцо Медичи.
Во Флоренции любят посплетничать, но укажите мне такое место на карте, где этого не делают. Другое дело, что здесь, во Флоренции, обсуждение событий в какой-нибудь семье, а если очень повезёт, то в знатной и уважаемой, превращается в искусство. Это надо уметь. Это надо приготовить и преподнести. Чтобы вас выслушали во Флоренции, необходимо сочетать в себе качества журналиста, писателя и актёра. Люди соревнуются между собой за право обладать аудиторией. Слабейшие выбывают из борьбы и на подиуме, где выставлено большее количество «ушей» остаются уникальнейшие личности. Это – не сплетники, нет, это – артисты – гладиаторы. Для них чужая жизнь – не просто сиюминутный интерес, не просто предмет любопытства, чужая жизнь для них – питательная среда. Завладев аудиторией, они живут теперь лишь вниманием, почётом и восхищением, которое дарят им «уши». Теперь эти люди формируют общественное мнение. Они, подобно римским гладиаторам, выходят на арену личной жизни той или иной семьи и до «последней капли крови» бьются за право обладания информацией о всех цветах ночных сорочек, о содержании всех записочек, бросаемых с камнем в раскрытое от июльского зноя окно, о причинах всех недомоганий того или иного синьора или его супруги. До последней капли крови! Пока жертва не упадёт наземь и в ней не останется того живого дыхания, которое ещё может вызвать интерес у скопившихся за спиной «гладиатора» «ушей»! Но, вот, уже ничего живого и интересного в корчащейся в последних судорогах жертве нет, толпа свистит и большим пальцем руки требует окончательного приговора. «Артист» послушно кланяется и через несколько дней, на «жертве» ставят клеймо общественного позора. Теперь он – «non grata”. Это – надолго или навсегда.
Буонаррото был обаятелен. Он не был писаным красавцем, но он умел очаровывать. Мимика, поза, жесты, костюм, холёные ногти, красивые зубы – готово! Он был ребёнком, а ребёнка слушают всегда очень охотно. Делал он это из-за ненависти к брату? Думаю, нет. Буонаррото хотел нравиться, хотел, чтобы его не просто любили, но чтобы окружающие, и особенно взрослые, признавали его. Он хотел, если не таланта Микеланджело, то хотя бы признания своей значимости, хоть в чём-то. Буонаррото был кокетлив, а кокетливые люди очень быстро обращают на себя внимание и им очень легко ужиться с остальными и удержать их благосклонность к себе.
Когда посторонние взрослые стали обращать на подростка своё внимание, разговаривать с ним, останавливать его на улице, то тринадцатилетний Буонаррото Буонарроти легко и непринуждённо отвечал на все вопросы, рассказывал им что-то от себя лично и вскоре сделался, чуть ли не любимчиком всего Санта Кроче. У него теперь было много друзей, он чуть ли не ежедневно приглашали его к себе, вкусно кормили и разговаривали с ним как со взрослым.
Первым перемену в отношении к себе общественного мнения заметил Лодовико. В церкви Санта Кроче он чутким ухом старого неврастеника уловил жужжанье за своей спиной, и когда он обернулся, чтобы сделать замечание, то двое мужчин сразу же смолкли и очень по-особому, странно уставились на него. Всюду шёпот, хихиканье. Лодовико стало неловко от такой обстановки и чтобы не потерять над собой контроль и не набить кому-нибудь из этих сопляков морду, он вышел. Как-то всё это неожиданно и до одури неприятно. Ощущение, будто кто-то всё время лезет тебе под одежду. Урсула нервничала. Он это сразу заметил. Она с таким грохотом ставила котлы, сковородки и кастрюльки на место, что казалось, дом вот-вот должен обрушиться. Ну, вот, Слава Богу, её наконец прорвало.
-- Нельзя так больше жить!
-- Урсула, что с тобой?
-- Я то и сказать это никак не могу, и начать не знаю как. Меня, как будто, догола на рынке раздели.
-- Что?!
-- Мессер Буонарроти, Вам надо навестить Лоренцо Медичи, иначе так дело не пойдёт и вообще, что-то творится,что у меня даже слов нет. Полный бред.
-- Сплетни?
-- Да, сплетни
-- Что говорят?
-- Про Вас говорят, про Микеланджело говорят, про покойную мадонну Фран …
Лодовико зажал ей рот.
-- Кто, кто, кто этим занимается?! Урсула, узнай, миленькая моя, узнай.
-- Да не дай Бог, Вы узнаете имя этого человека, синьор подеста, Вы же его убьёте, -- прохрипела женщина, когда Буонарроти отпустил её.
Лодовико стало хуже. Он даже перестал есть в столовой. Ни с кем не разговаривал, даже с женой. Урсула лично носила ему еду в кабинет. Каждый раз он вопросительно смотрел на неё. Она отрицательно качала головой. Доносчик был неуловим.
Кто мог знать о его болезненной любви к умершей жене? Кто мог судачить о Микеланджело, живущем у Лоренцо Медичи? Кто, кто? Лодовико мучился догадками.
Урсула тщательнейшим образом отслеживала все слухи, касающиеся дома Буонарроти, она «вела цель» как опытный сыщик, но всякий раз, когда, как ей казалось она подбиралась к первоисточнику, цепь обрывалась. «Уши» добросовестно оберегали своих «гладиаторов».
Лодовико стало хуже. Он опять слёг в постель. На этот раз врача не вызвали. Урсула лечила его своими средствами. Лукреция не приходила к мужу. Во сне или наяву, Лодовико преследовал один и тот же вопрос – кто? Он задавал его себе во сне. Начались кошмары...
Чёрный крылатый змей садился на крышу его дома и вытянув шею, заглядывает к Лодовико в окно. Змей тянет свою уродливую голову дальше и лезет к Лодовико под одеяло, но что это? Под одеялом лежит Франческа, она живая и абсолютно голая, она тянет свои руки к Лодовико, он хочет с жаром обнять её. Но тут змей начинает вращать своими глазами, по-адски хохотать и изо рта у него идёт пена, она падает на Франческу, и Франческа умирает. Змей с шумным гиканьем уносит мёртвую Франческу из под одеяла. Лодовико хочет удержать её, но поздно. Её вырвали из его рук.
Лодовико почувствовал, что он лежит весь мокрый и холодный одновременно. Чья-то рука шарила у него под одеялом. «Это-змей. Он пришёл за Франческой. Надо его убить», -- проговорил вслух Лодовико. Кто-то очень быстрый и ловкий метнулся вон из спальни. Лодовико проснулся. Лукреция лежала рядом. «Он был совсем близко. Он был тут. Я упустил его», - Лодовико рычал и плакал одновременно.
-- Опять ты со своими идиотскими выходками! Дай мне поспать хоть раз в жизни нормально», - Лукреция резко перевернулась на кровати.
-- Они все, все против меня, Франческа, - простонал про себя Лодовико и сжал в руке маленький перстенёк.
Лодовико Буонарроти и Лоренцо Медичи прогуливались вместе по кипарисовой аллее. Лоренцо, молча, выслушал Лодовико и только иногда вставлял в его речь уместные а данном случае междометия. Лодовико Буонарроти считал Лоренцо Медичи своим соперником в воспитании сына, но решил, что лучшего помощника в сложившейся ситуации нет. Лоренцо Медичи не удивило появление в городе слухов о том, что он по-особому относится к сыну Буонарроти. Лоренцо сам нередко прибегал к помощи общественного мнения, чтобы манипулировать неприятными ему людьми или обстоятельствами. В этот раз всё было иначе. Слухи явно распространялись бессистемно и безо всякой практической цели. Единственно кому они могли повредить, так это только Микеланджело, его очень и без того мнительной и ранимой душе. Мальчик только-только начал оттаивать. Что делать? Во Флоренции ценят, прежде всего, красоту и вкус происходящего и остро чувствуют и понимают истинный талант. «Мы переиграем сложившуюся ситуацию относительно Микеланджело. Я знаю флорентийцев. Это – гордые люди. Для них важнее всего не опуститься до пошлости, по крайней мере, в глазах окружающих. Мы перебьём их впечатление. А вот и Микеланджело», - были последние слова Лоренцо Медичи. Микеланджело издали следил за отцом и Лоренцо Медичи. Он видел их спокойно разговаривающими и понял, что Лодовико не пришёл, чтобы забрать его отсюда. Мальчик подошёл к ним совсем близко. Лодовико от неожиданности дёрнулся и посмотрел на сына странным, страстно-тоскующим взором. Медичи смекнул, что слухи о не совсем здоровом состоянии рассудка мессера Буонарроти не лишены доли истины.
-Добрый день, папа, я очень рад тебя видеть.
- Добрый день, сынок, я вот пришёл повидать тебя
Лодовико был несколько смущён, он всё ещё не мог простить себе тот всплеск эмоций, когда он чуть не навредил сыну. Лоренцо Медичи деликатно отошёл в сторону. Лодовико сразу же этим воспользовался. Он отвёл сына подальше от посторонних глаз и встал перед ним на колени.
- Сынок, прости меня. Я так мучаюсь. Мне очень плохо. Ты ведь не сердишься на меня?
- Нет, папа, я не сержусь.
Ласковый тон юноши подействовал на отца. В глазах у Лодовико заблестели слёзы. Он обнял сына, - «ты мне сейчас так нужен, Микеле, так нужен».
Микеланджело инстинктивно дёрнулся назад.
- Нет, нет, я не собираюсь тебя уводить отсюда. Нет. Тебе здесь будет гораздо лучше, чем дома.
Для Лодовико потерять расположение сына сейчас было равносильно смерти.
- Ты, правда, так думаешь, папа? Знаешь, я уже сделал из мрамора маску фавна. Получилось точь-в-точь как античный подлинник. Я тебе её сейчас покажу, - и Микеланджело помчался за предметом своей гордости. Отец самозабвенно следил за сыном. «Он вызывает сильные чувства. Ему будет нелегко в жизни», - произнёс незаметно подошедший сбоку Лоренцо Медичи.
«Урсулочка, миленькая, ну, не надо. Я прошу тебя, родненькая, дорогая, любимая. Ну, хочешь я полы мыть буду на кухне до конца своих дней?», - Буонаррото , пища и вертясь перед Урсулой, как червяк, начисто отрицал, что он и есть разносчик всей этой заразы во Флоренции. «Я, правда – правда, я почти ничего и не говорил, правда-правда, я только иногда может, намекнул. Но, правда, я никому не хотел зла, ну, Урсулочка, ну, пойми, правда-правда.»
Урсула, грозная и раскрасневшаяся от негодования не верила ни своим глазам, ни своим ушам, но именно это и убеждало её, что Буонаррото и является главным поставщиком слухов и сплетен. Что-то не нравилось ей в его поведении и ранее. Он теперь нечасто таскал с кухни её знаменитые офелетти с тмином, да и иногда обедал вне дома. Всё бы ничего. У мальчика появились друзья, но слишком уж системно всё это происходило, да и странно, показалось ей, когда мальчик начал сравнивать её стряпню со стряпней кухарок в самых разных домах Флоренции. «Ты, что там был?» - спросила она его однажды. Он покраснел, почувствовал, что сболтнул лишнего и пробормотав что-то невразумительное, вышел. «Странно», - подумала Урсула, - «ведь, в этих домах нет детей его возраста.» Не хорошие мысли полезли ей в голову. Всё сходилось. И однажды … В дверь кухни, выходящей во двор, постучали. Урсула открыла дверь и увидела перед собой человека в чёрном. Он сказал: «Я с виллы Кареджи. А Вы, по-видимому, Урсула?»
- Да
- Так вот, если хотите знать о сплетнях, которые распространяются в городе, то оставайтесь после вечерней мессы в церкви Санта Кроче и подождите около бокового выхода, пока все выйдут.
Урсула чуть не упала в обморок. У неё потемнело в глазах. Буонаррото … Маленький франтик Буонаррото. Такой чистюля, такой всегда опрятный, вежливый … Буонаррото. Подойти к нему сейчас, когда он с таким важным видом что-то рассказывает собравшимся подросткам? Он увлечён собой в эту минуту. Его слушают, иногда кивают головами, изображая сочувствие, иногда вскрикивают от удивления. Буонаррото давно повысил свою квалификацию и переключился со сплетен о своей семье не сплетни о других домах Флоренции, где ему случалось бывать, чтобы жалобно повествовать о бедном хорошем мальчике, которого тиранит полусумасшедший отец и у которого брат, презрев волю родных, сбежал к Лоренцо Медичи. Буонаррото научился патологически врать.
Слушатели разбежались. «Буонаррото, может ты и мне расскажешь всё то, что ты с таким жаром рассказывал другим?» - спокойно и уверенно сказала ему Урсула. Буонаррото, как разоблачённый картёжник – шулер, начал начисто отрицать очевидное. Урсула схватила его за шиворот, чтобы все, кто попадался на пути, видели это.
Он хныкал и стонал перед ней на кухне. Чересчур изнеженный и кокетливый, он воспринимал эту жизнь только в её внешних проявлениях. Внутренне, он был пуст и неказист. Он не мог, не умел и не хотел отвечать за свои поступки.
- Урсула, ну, давай всё забудем, давай, будем жить по-прежнему, не говори отцу, пожалуйста, давай всё забудем, а?» Она стояла и смотрела на него с чувством жалости, омерзения и разочарования. Он попробовал заплакать. Она плюнула и вышла вон из кухни. Через несколько секунд, она вернулась и выпалила ему в лицо: «Я наоборот сделаю. Я скажу твоему отцу. Он как раз тот человек, который сможет на тебя воздействовать. После того, как плётка пройдётся по твоей холёной шкуре, ты физически ощутишь ту боль, которую морально нанёс и твоему отцу, и мне, и Микеланджело.»
- Микеланджело? Вы все помешались на Микеланджело, - Буонаррото внезапно изменил всю тональность своего поведения, - «Микеланджело, вы о нём так печётесь, как будто во Флоренции, да и во всей Италии больше не о ком говорить, как о Микеланджело», - он сел и сжал руки в кулаки, - «Как я его ненавижу!» Урсула со страхом смотрела на Буонаррото.