Часть 11
Заключение.
Ключевую роль в исходе любой войны играет ДУХ войск, их готовность сражаться и УМЕНИЕ побеждать неприятеля. Без этого, слегка перефразируя полузабытое брежневское изречение, ни пушки, ни снаряды победы не принесут.
Самой важной фигурой ЛЮБОЙ армии был, есть и будет ОФИЦЕР. Именно от него зависит дисциплина, обученность, сплочённость войск, их настроение, боеготовность и боеспособность.
Когда наши «реформаторы» сначала ИЗГОНЯЮТ из армии 200 тыс. офицеров, а спустя пару месяцев, заявляют о том, что нужно снова НАБРАТЬ 70 тыс. офицеров, то можно с уверенностью сказать, что они думают о чём угодно, кроме нужд и интересов армии.
Давайте посмотрим, какую оценку давал офицерам русской армии Г. И. Шавельский:
«Офицер был изгоем царской казны. Нельзя указать класса старой России, хуже обеспеченного, чем офицерство. Офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собственных средств, то он, в особенности, если был семейным, — влачил нищенское существование, не доедая, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом.»
(Надо подчеркнуть, что в ЭТОМ вопросе наши реформаторы успешно сравняли уровень жизни нынешних офицеров с, описываемой Шавельским, дореволюционной нищетой. Не скажу, что в советское время офицеры особенно «шиковали», но уровень их материального обеспечения позволял им вести сносную жизнь (сводить концы с концами без унизительных «подработок» и т.п. дИвных нововведений эпохи ЕБНа).
Да и формой своей мы тогда гордились и, когда уж выбирались в рестораны, то ходили в них ТОЛЬКО в форме. Сравните с нынешними обычаями. На службу офицеры едут в «гражданке», в части переодеваются, вечером – «обратная» процедура).
Продолжим рассказ Шавельского:
«Несмотря на это, русский офицер последнего времени не утратил прежних героических качеств своего звания. Рыцарство оставалось его характерною особенностью. Оно проявлялось самым разным образом. Сам нуждающийся, он никогда не уклонялся от помощи другому. Нередки были трогательные случаи, когда офицеры воинской части в течение 1-2 лет содержали осиротевшую семью своего полкового священника, или когда последней копейкой делились с действительно нуждающимся человеком. Русский офицер считал своим долгом вступиться за оскорбленную честь даже малоизвестного ему человека; при разводе русский офицер всегда брал на себя вину, хотя бы кругом была виновата его жена, и т. д.
В храбрости тоже нельзя было отказать русскому офицеру: он шел всегда впереди, умирая спокойно. Более того: он считал своим долгом беспрерывно проявлять храбрость, часто подвергая свою жизнь риску, без нужды и пользы, иногда погибая без толку. Его девизом было: умру за царя и Родину. Тут заключался серьезный дефект настроения и идеологии нашего офицерства, которого оно не замечало.
В июле 1911 года я посетил воинские части в г. Либаве. Моряки чествовали меня обедом в своем морском собрании. Зал был полон приглашенных. По обычаю произносились речи. Особенно яркой была речь председателя морского суда, полк. Юрковского (кажется, в фамилии не ошибаюсь). Он говорил о высоком настроении гарнизона и закончил свою речь: «Передайте его величеству, что мы все готовы сложить головы свои за царя и Отечество». Я ответил речью, содержание которой сводилось к следующему:
«Ваша готовность пожертвовать собою весьма почтенна и достойна того звания, которое вы носите. Но всё же задача вашего бытия и вашей службы — не умирать, а побеждать. Если вы все вернетесь невредимыми, но с победой, царь и Родина радостно увенчают вас лаврами; если же все вы доблестно умрете, но не достигнете победы, Родина погрузится в сугубый траур. Итак: не умирайте, а побеждайте!».
Как сейчас помню, эти простые слова буквально ошеломили всех. На лицах читалось недоумение, удивление: какую это ересь проповедует протопресвитер!?
Усвоенная огромной частью нашего офицерства, такая идеология была не только не верна по существу, но и в известном отношении опасна.
Ее ошибочность заключалась в том, что «геройству» тут приписывалось самодовлеющее значение. Государства же тратят колоссальные суммы на содержание армий не для того, чтобы любоваться эффектами подвигов своих воинов, а для реальных целей — защиты и победы.
Было время, когда личный подвиг в военном деле значил всё, когда столкновение двух армий разрешалось единоборством двух человек, когда пафос и геройство определяли исход боя.
В настоящее время личный подвиг является лишь одним из многих элементов победы, к каким относятся: наука, искусство, техника, — вообще, степень подготовки воинов и самого серьезного и спокойного отношения их ко всем деталям боя. Воину теперь мало быть храбрым и самоотверженным, — надо быть ему еще научно подготовленным, опытным и во всем предусмотрительным, надо хорошо знать и тонко понимать военное дело. Между тем, часто приходилось наблюдать, что в воине, уверенном, что он достиг высшей воинской доблести — готовности во всякую минуту сложить свою голову, развивались своего рода беспечность и небрежное отношение к реальной обстановке боя, к военному опыту и науке. Его захватывал своего рода психоз геройства. Идеал геройского подвига вплоть до геройской смерти заслонял у него идеал победы. Это уже было опасно для дела.
С указанной идеологией в значительной степени гармонировала и подготовка наших войск в мирное время. Парадной стороне в этой подготовке уделялось очень много внимания. По ней обычно определяли и доблесть войск и достоинство начальников. Такой способ не всегда оправдывал себя. Нередко ловкачи и очковтиратели выплывали наверх, а талантливые, но скромные оставались в тени.
Генералы Пржевальский, Корнилов, Деникин и др. прославившиеся на войне, в мирное время не обращали на себя внимания. И, наоборот, не мало генералов, — nomina sunt odiosa, гремевших в мирное время, на войне оказалось ничтожествами».
Посмотрите, как УМНО рассуждает протопресвитер о КАЧЕСТВЕ подготовки офицерства к войне. Ему понятно то, что, увы, НЕ ДОХОДИЛО до значительной массы царского офицерства той поры.
Личная храбрость, отвага, готовность УМЕРЕТЬ в бою – замечательные качества для каждого воина, НО ДЛЯ ОФИЦЕРОВ – ВАЖНЕЕ ДРУГОЕ! Главное для них НЕ красиво УМЕРЕТЬ в бою, а УМЕНИЕ ПОБЕДИТЬ врага. А для ЭТОГО – одной личной храбрости МАЛО. Нужны современные знания, умение учиться самому и обучать подчинённых тому, что необходимо на войне, ЖЕЛАНИЕ изучать новое в военном деле. Этого – зачастую не было вообще, или сильно не хватало русскому офицерству. «Психоз геройства» заслонял многим ИДЕАЛ ПОБЕДЫ в бою.
О том, что такое поведение было ТИПОВЫМ для русской армии начала ХХ века, говорит и капитан 2-го ранга Семёнов, в своих воспоминаниях о начале русско-японской войны и японской атаке Порт – Артурской эскадры:
«- Снявши голову, по волосам не плачут. Нечего горевать задним числом, - угрюмо промолвил старый путеец. - Как-нибудь надо выкручиваться. Что-нибудь делать будем...
- Умирать будем! - звенящим, нервным голосом крикнул с соседнего стола молодой артиллерийский подпоручик...
- Это наша специальность... Жаль только, если без толку... - мрачно отозвался тут же сидевший пожилой капитан...
- Но дальше? дальше?
- Что ж дальше? - 27-го пришли, постреляли 40 минут и ушли. Как было дело, право, не знаю. Нарочно стреляли по городу или перелеты - не спрашивал... Просто - бежали все, кто мог... Говорили, если бы крепость была готова к бою, им бы здорово попало, но только у нас...
Рассказчик вдруг замолчал, боязливо оглянувшись, и ни за что не хотел доканчивать начатой фразы».
Как видите, и здесь ПЕРВАЯ же реакция подпоручика – готовность УМЕРЕТЬ, а не стремление разбить врага.
Интересные наблюдения об уровне подготовки русских офицеров приводит Г.И. Шавельский:
«В Русско-японскую войну и в последнюю Великую наблюдалось такого рода явление. Среди рядового офицерства, до командира полка, процент офицеров, совершенно отвечающих своему назначению, был достаточно велик. Далее же он всё более и более понижался: процент отличных полковых командиров был уже значительно меньше, начальников дивизий и командиров корпусов — еще меньше и т. д.
Объяснение этого печального факта надо искать в постановке службы и отношении к военной науке русского офицера.
Русский офицер в школе получал отличную подготовку. Но потом, поступив на службу, он, — это было не абсолютно общим, но весьма обычным явлением, — засыпал. За наукой военной он не следил или интересовался поверхностно. Проверочным испытаниям при повышениях не подвергался. В массе офицерства царил взгляд, что суть военного дела в храбрости, удальстве, готовности доблестно умереть, а всё остальное — не столь важно.
Еще менее интереса проявляли к науке лица командного состава, от командира полка и выше. Там уже обычно, царило убеждение, что они всё знают, и им нечему учиться…
А среди командиров полков и бригад иногда встречались полные невежды в военном деле. Военная наука не пользовалась любовью наших военных. В этом со скорбью надо сознаться».
Как правильно подметил Шавельский, в такой обстановке наверх частенько всплывали ловкачи, очковтиратели и прочие «штукмейстеры», которые были хороши на парадах, но оказались полными профанами на войне.
Очень любопытны воспоминания протопресвитера о вожде русской армии в годы Первой мировой – великом князе Николае Николаевиче:
«Великий князь был искренне религиозен. Ежедневно и утром, вставши с постели, и вечером, перед отходом ко сну, он совершал продолжительную молитву на коленях с земными поклонами. Без молитвы он никогда не садился за стол и не вставал от стола. Во все воскресные и праздничные дни, часто и накануне их, он обязательно присутствовал на богослужении. И все это у него не было ни показным, ни сухо формальным. Он веровал крепко; религия с молитвою была потребностью его души, уклада его жизни; он постоянно чувствовал себя в руках Божиих. Однако надо сказать, что временами он был слепо-религиозен. Религия есть союз Бога с человеком, договор, — выражаясь грубо, — с обеих сторон: помощь — со стороны Бога; служение Богу и в Боге ближним, самоотречение и самоотвержение — со стороны человека. Но многие русские аристократы и не-аристократы понимали религию односторонне: шесть раз «подай, Господи» и один раз, — и то не всегда, — «Тебе, Господи». Как в обыкновенной суетной жизни, они и в религиозной ценили права, а не обязанности; и не стремились вносить в жизнь максимум того, что может человек внести, но всего ожидали от Бога. Забывши истину, что жизнь и благополучие человека строятся им самим при Божьем содействии, легко дойти до фатализма, когда все несчастья, происходящие от ошибок, грехов и преступлений человеческих, объясняют и оправдывают волей Божьей: так, мол, Богу угодно.
Великий князь менее чем многие другие, но всё же не чужд был этой своеобразности, ставшей в наши дни своего рода религиозной болезнью. Воюя с врагом, он всё время ждал сверхъестественного вмешательства свыше, особой Божьей помощи нашей армии.
«Он (Бог) всё может» — были любимые его слова, а происходившие от многих причин, в которых мы сами были, прежде всего, повинны, военные неудачи и несчастья объяснял прежде всего тем, что «Так Богу угодно!».
Короче сказать: для великого князя центр религии заключался в сверхъестественной, чудодейственной силе, которую молитвою можно низвести на землю. Нравственная сторона религии, требующая от человека жертв, подвига, самовоспитания, — эта сторона как будто стушевывалась в его сознании, во всяком случае — подавлялась первою».
Вот таким, в религиозно-нравственном отношении, человеком был Верховный главнокомандующий русской армии…
Во всех поражениях он склонен был видеть ЛИШЬ «ВОЛЮ БОЖЬЮ». Никакого анализа своих ошибок и просчётов, при этом, не делалось вовсе. Так можно было, с грехом пополам, воевать против китайцев, или турок, но против немцев способ организации боевых действий, когда Верховный главнокомандующий «ВСЁ ВРЕМЯ ЖДАЛ сверхъестественного ВМЕШАТЕЛЬСТВА СВЫШЕ, и уповал на него, НИКУДА НЕ ГОДИЛСЯ.
Вот что происходило во время первой восточно-прусской катастрофы (гибели 2-й Армии Самсонова):
«Великого князя я не смел расспрашивать о положении дела, а он за обедами и завтраками лишь урывками, незаметно для других, взглядами и жестами показывал мне, что дело худо и что остается одна надежда на Бога. Сам он переживал в эти дни большие страдания. Страшная неудача тем более волновала его, что он не знал, как отнесется к ней Государь. Но вот Государь ответил телеграммой. К сожалению, я не смогу передать буквальный текст ее, но прекрасно помню общий ее смысл: «Будь спокоен; претерпевший до конца, тот спасен будет».
Вот и весь «разбор полётов» после гибели цвета русской армии в самом начале войны. Вместо анализа ПРИЧИН разгрома и принятия экстренных МЕР по их устранению, упование на помощь Божию и цитирование библейских истин… ТАК воевать с немцами было нельзя.
Не удивительно, что вскоре после этого последовали вторая и третья восточно-прусские катастрофы русских армий.
Такое безответственное отношение к изучению причин СОБСТВЕННЫХ ПОРАЖЕНИЙ, желание простодушно «списывать» их на «промысел Божий» - было характерной отличительной чертой высоких военных руководителей императорской России времён Николая Второго.
После оглушительного цусимского поражения, командующий разгромленной Второй Тихоокеанской эскадры З. Рожественский возвращался в Петербург из японского плена на поезде через всю Сибирь. Вовсю бушевала первая русская революция, поезд шёл медленно и порой адмиралу Рожественскому приходилось даже выступать перед бунтующими толпами солдат и рабочих. Вот как описывал это ехавший вместе с ним капитан 2-го ранга Семёнов:
«Двадцать седьмого ноября. — В 2 ч. дня на станции Тулун опять собралась около поезда толпа солдат и рабочих. Прислали депутатов просить, чтобы адмирал, хоть в окне, им показался. Он (несмотря на мороз —18) вышел на площадку. Спрашивали его: правда ли, что из России не хотели посылать ему подкреплений? правда ли, что небогатовский отряд в бою вовсе не участвовал, а держался далеко сзади? — Адмирал отвечал коротко и определенно. — «Измены-то не было?» — выкрикнул вдруг чей-то пронзительный голос... И чувствовалось, что для всей толпы этот вопрос — самый мучительный... — «Не было измены! Сила не взяла, да Бог счастья не дал!» — решительно отозвался адмирал и, поклонившись, пошел к себе. Вслед ему неслись сочувственные крики: «Дай Бог здоровья! Век прожить! Старик, а кровь проливал! Не то, что наши! У вас иначе — сам в первую голову!» — Поезд тронулся, сопровождаемый громовым «ура».
Как видим, Рожественский вполне искренне полагал, что причина катастрофы с его эскадрой в том, что «Бог счастья не дал»…
А вот как описывал РЕАЛЬНОЕ колебание военного счастья, на поле боя русско-японской войны, офицер германского генерального штаба Макс Гофман:
«Во всяком сражении победа давалась в руки Куропаткину, русскому главнокомандующему в войне против Японии. Ему нужна была только твердая решимость, чтобы удержать эту победу. Однако силы воли на это у него никогда не хватало.
Простейшим примером его тактики является битва при Ляояне. Японский фронтальный натиск с юга на Ляоян был отбит. Тогда генерал Куроки принял отважное решение переправиться с главными силами своей 1-й армии через реку Тайцзыхе, чтобы добиться развязки путем натиска на высоты восточнее Ляояна. Между Тайцзыхе и флангом гвардейской дивизии, сражавшейся на фронте 4-й японской армии, Куроки оставил всего 6 рот, - это на протяжении примерно одной немецкой мили (7 вёрст), - разбросанных кучками по торным вершинам. Они должны были внушать русским представление о непрерывности фронта. Стоило только русским двинуться вперед на этом участке, - и судьба японской армии была бы решена. Гвардейская дивизия была бы взята в обхват, 4-я и 2-я японские армии отброшены на юго-запад, а Куроки оттеснен в горы. Я сам пробыл тогда двое суток на участке одной из упомянутых японских рот. Густые линии русских в окопах имели мы от себя на расстоянии 2,5 - 3 тысяч метров, но они не шевелились. Когда потом войска Куроки оказались на северном берегу Тайцзыхе и 15-я бригада перешла в наступление на высоту, называвшуюся у японцев Мануйяма, а, у русских Суквантун, то внимание и забота Куропаткина сосредоточились исключительно на этом пункте.
Главная масса его резервов была скучена против одного угрожаемого места и израсходована в напрасных контратаках против высоты, занятой 15-й бригадой.
На южный фронт, где можно было бы иметь легкий успех, более не обращали никакого внимания, и, после неудачной попытки отбить высоту Суквантун, был отдан --без всякого на то основания - приказ об отступлении. Так было при Ляояне; нечто подобное же происходило на р. Шахэ и под Мукденом…»
Как видим, причинами поражений во всех этих проигранных русскими боях было отнюдь не отсутствие пресловутой «помощи свыше», а в пассивности, отвратительной разведке, незнании противника и т.д. – вещах вполне «земных» и подвластных воле человека. Гофман, хорошо знавший Россию и русскую армию, всю Первую мировую войну был у немцев признанным специалистом по «русскому вопросу». В ходе сражений Первой мировой войны он умело использовал изученные им слабые стороны русского командования. В том, что наши войска понесли ряд тяжёлых поражениях на германском фронте в 1914-15 годах есть немалая заслуга генерала Гофмана.
Другой нашей бедой было стремление непременно «показать товар лицом», готовность при первом удобном случае «втереть очки» своему же вышестоящему командованию. Эта паршивая привычка была особенно пагубна на войне.
Нежелание сообщать ПРАВДУ о СВОИХ неудачах и поражениях вышестоящим командирам, помноженное на наш фатализм, надежду на «авось» и чудесное решение всех проблем, приводили к страшным результатам на войне.
Генерал Нокс, бывший представителем английской армии в нашей Ставке, однажды заметил, что русские страдают от «самоубийственного желания представить существующее положение в фальшиво благоприятном свете». Paleologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. Tom I, p. 231-232).
Как мог Самсонов не ощутить 27 августа нависшую над ним смертельную опасность?
«Естественным, — пишет Черчилль, — был бы приказ отступить. Но темный дух фатализма — характерно русского) — казалось, лишил сил обреченного командующего...»(1)
Лучше погибнуть, чем отступить. Завтра, может быть, поступят хорошие новости. Ужасающая психическая летаргия опустилась на генерала, и он приказал продолжать наступление. Наиболее ожесточенным было сражение у деревни Танненберг, где пятьсот лет назад, в 1410 году, поляки и русские остановили германский Drang nach Osten, движение немцев на восток. По выражению Гинденбурга, «эти войска жаждали уже не победы, а самоуничтожения». Германский командующий пишет о «героизме, который спасал честь армии, но не мог решить исхода битвы». (2)
Даже оказавшись в мешке, 100 тысяч человек могли сжаться для мощного удара, но этого, увы, не произошло. Части не чувствовали локоть друг друга, пружина лопнула, и громадная сила оказалась иссеченной на фрагменты. Некоторые части были деморализованы общей неразберихой еще до непосредственного соприкосновения с неприятелем. Они давно не получали питания, их изнурил длительный переход по пересеченной местности, их выводил из себя невидимый, отступающий, но явно владеющий ситуацией противник, проявляющий инициативу
…
Двадцать восьмого августа британский связной офицер при штабе русской второй армии Нокс присоединился к командующему Самсонову, близ дороги изучавшему в кругу офицеров карту местности Внезапно Самсонов вскочил на коня и отправился в направлении 15-го корпуса, запретив Ноксу сопровождать его. Общее настроение было таково, что, если даже случится худшее, это все равно не повлияет на конечный исход войны. Офицеры вокруг говорили: «Сегодня удача на стороне противника, завтра она будет нашей»( Генеральный штаб РККА. Сборник документов мировой войны на русском фронте. Маневренный период 1914 года: Восточно-Прусская операция, с. 556-559).
Этот фатализм поразил Нокса не менее всего прочего. А происходило страшное и непоправимое. Худшее уже наступало. 29-го августа немецкие батальоны начали брать в плен изможденных и осоловевших от непонимания происходящего русских офицеров и солдат. Даже у штаба армии с казацким прикрытием была всего лишь одна карта и один компас. Да и в спокойном тылу генерал Жилинский так и не понял всей глубины происшедшего вплоть до 2 сентября.(3)
Обращаясь к своему штабу, Самсонов горестно сказал: «Император верил мне. Как же я смогу посмотреть ему в лицо после такого несчастья?» Еще три дня назад в его руках была четверть миллиона элитных войск России. Жестоко страдая от астмы, посерев от несчастья, генерал отошел от семерых сопровождавших его офицеров и застрелился в лесу. Группа немцев нашла в чаще седовласого генерала с простреленной головой и револьвером в руке.
Русский исследователь битвы размышляет: «Генерал Самсонов «был, несомненно, честным и бравым солдатом.. Но для военной истории генерал Самсонов — прежде всего командующий армией. Квалификация его самоубийства как акта глубокого отчаяния и отсутствия силы воли, дабы героическими усилиями организовать прорыв остатков своей армии, не требует особого доказательства. Для человека такой поступок, конечно, не бесчестен, но со стороны командующего армией он свидетельствует о глубокой неподготовленности к своим высоким обязанностям. На войне есть достаточно возможностей погибнуть с честью, и для этого не надо прибегать к самоубийству. Если бы генерал Самсонов нашел в себе достаточно воли объединить войска для организованного прорыва, если бы он с боем вышел из окружения, хотя бы с одним полком своей армии, если бы он, наконец, в последнем бою был сражен пулей противника, — история могла бы сказать: да, армия Самсонова потерпела грандиозное поражение, к тому было много глубоких причин, но она все же имела достойного командующего. Но так не случилось, и так история сказать не может. Наоборот, она говорит: было бы неправильно считать генерала Самсонова и его действия единичными в русской армии: нет, и он и его действия являются, пожалуй, проявлением того самого благородного, что можно было найти в русской царской армии... Полная неподготовленность к управлению большими вооруженными массами, непонимание самой техники управления, притупленность оперативной восприимчивости и косность оперативной мысли — все эти черты, так наглядно выявившиеся в действиях ген. Самсонова, были характерны для всей старой русской военной школы».(4) Людендорф в самых смелых мечтах надеялся взять в плен 30 тысяч русских солдат, а насчитал 92 тысячи. Так началась агония русской армии. Когда свершится революция и Россия сделает страшный поворот, многие офицеры и генералы проголосуют просто против системы, не научившей своих солдат обращаться с компасом, пославшую Россию в смертный бой с бесшабашной исторической безответственностью».
(1)Churchill W. The Unknown War. The Eastern Front. N.Y., 1932, p. 207.
(2) Hindenburg P. Out of my Life. N.Y., 1923, p. 96.
(Богданович П.Н. Вторжение в восточную Пруссию в августе 1914 года. Воспоминания офицера генерального штаба армии генерала Самсонова Буэнос-Айрес, 1964, с.158).
(3)(Богданович П.Н. Вторжение в восточную Пруссию в августе 1914 года. Воспоминания офицера генерального штаба армии генерала Самсонова. Буэнос-Айрес, 1964, с.238).
(4)(Иссерсон Г. Канны мировой войны (гибель армии Самсонова). М., 1926, с.115.
Не секрет, что слабовольный Николай Второй находился под большим влиянием своей жены, которая, зачастую, определяла и поведение, и кадровую политику своего супруга. Особенно трагическую роль в судьбе Российской империи (и её монархии) сыграло увлечение царственных супругов различного рода мистикой. Часто все беды царской семьи «списывают» на одного Распутина. Это не совсем верно.
Г.И. Шавельский вспоминал:
« Император и, особенно, Императрица, а за ними и покорные во всем, не исключая и вкусов, угодливые рабы, в коих не было недостатка, восхищались, восторгались, превознося старину и умаляя современное.
«Для Императрицы старина была дорога в мистическом отношении: она уносила ее в даль веков, к тому уставному благочестию, к которому, по природе, тяготела ее душа.
Императрице подвизаться бы где-либо в строго сохранившем древний уклад жизни монастыре, а волею судеб она воссела на всероссийском царском троне...
Но мистицизм такого рода легко уходит дальше. Он не может обходиться без знамений и чудес, без пророков, блаженных, юродивых. И так как и чудеса со знамениями и истинно святых, блаженных и юродивых Господь посылает сравнительно редко, то, ищущие того и другого, часто за знамения и чудеса принимают или обыкновенные явления, или фокусы и плутни, а за пророков и юродивых — разных проходимцев и обманщиков, а иногда — просто больных или самообольщенных, обманывающих и себя, и других людей. И чем выше по положению человек, чем дальше он вследствие этого от жизни, чем больше, с другой стороны, внешние обстоятельства содействуют развитию в нем мистицизма, тем легче ему в своем мистическом экстазе поддаться обману и шантажу.
Обстоятельства и окружающая атмосфера всё больше и больше способствовали развитию в Императрице болезненного мистического настроения. Несчастья государственного масштаба и несчастья семейные, следуя одно за другим, беспрерывно били по ее больным нервам: Ходынская катастрофа; одна за другой войны (Китайская и Японская); революция 1905-1906 гг.; долгожданное рождение наследника; его болезнь, то и дело обострявшаяся, ежеминутно грозившая катастрофой, и многое другое. Императрица всё время жила под впечатлением страшной, угрожающей неизвестности, ища духовной поддержки, цепляясь за всё из мира таинственного, что могло бы ее успокоить.
Распутин был не первым «духовным» увлечением в царской семье. Раньше его на этом же поприще подвизался француз Филлип (Гр. Витте сообщает, что Филипп, не могший получить во Франции звание лекаря, у нас, за «духовные» заслуги при Дворе, получил от Военно-медицинской Академии звание доктора медицины, а от Правительства чин действ, статского советника, после чего щеголял в военной форме (Витте. «Воспоминания», т. I, стр. 246-247).). Одновременно с Распутиным, пока тот еще не вошел в полную силу и не отстранил всех соперников, в царской же семье подвизался «блаженный» Митя косноязычный, издававший какие-то невнятные звуки, которые поклонники его «таланта» (Среди них был, тогда студент Духовной Академии, ныне Еп. Вениамин (Федченков), «прославившийся» во Врангелевской Армии.) объясняли, как духовные вещания свыше. Во время Саровских торжеств, в Дивеевской обители, царь и обе царицы посетили «блаженную», а по выражению Императрицы Марии Феодоровны — «злую, грязную и сумасшедшую бабу», — (так выразилась Императрица Мария Феодоровна в беседе со мной в Крыму 12 ноября 1918 года), — Пашу, которая при царе и царицах начала выкрикивать отдельные непонятные слова. Окружавшие Пашу монахини объяснили эти слова, как пророчества.
Таким образом, Распутин не был первым, как не был бы и последним, если бы не разразилась революция».
Очень интересную оценку национальных особенностей русских дал в своей книге Морис Палеолог, занимавший пост французского посла в России, в 1914-1917 годах: «Русские, - писал он, - представляют всегда парадоксальное явление чрезмерной покорности, соединенной с сильнейшим духом возмущения. Мужик известен своим терпением и фатализмом, своим добродушием и пассивностью, он иногда поразительно прекрасен в своей кротости и покорности. Но вот он переходит к протесту и бунту. И тотчас его неистовства доводят его до ужасных преступлений и жестокой мести, до пароксизма преступности и дикости…».
(Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991).
К сожалению, то, что было понятно французскому послу, было «терра инкогнита» для российского императора…
Заканчивая разговор о деятельности русского военного духовенства в войнах начала ХХ века, следует отметить следующее:
- безусловно, среди военных священников было огромное число людей достойных, смелых, доблестно выполнявших свой долг в ходе этих, несчастных для России, войн. Многие из них выполнили его до конца, пав смертью храбрых на поле брани. Вечная им память!
- к сожалению, их деятельность не смогла повлиять на разложение русской армии, как в конце русско-японской войны, так и особенно – после Февраля 1917 года. В результате последовали – бунты, убийства собственных офицеров, распад армии и страны (в 1917 году);
- Нынешним нашим «реформаторам», пытающимся дважды войти в одну и ту же реку, хорошо бы вспомнить старинную поговорку «На бога надейся, а сам – не плошай!», и подумать об уроках истории и неизбежных результатах своих бесконечных экспериментов над Вооружёнными Силами.
Использованная литература:
1. В.И. Семёнов трилогия ««Трагедия Цусимы».
2.Г.И. Шавельский «Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота».
3. М.Гофман "Война упущенных возможностей" (Der Krieg der versaumten Gelegenheiten). М. ГИЗ. 1925
4. Уткин А. И. Первая Мировая война — М.: Алгоритм, 2001.
5. Богданович П.Н. Вторжение в Восточную Пруссию в августе 1914 года. Воспоминания офицера генерального штаба армии генерала Самсонова. Буэнос-Айрес, 1964.
6. Генеральный штаб РККА. Сборник документов мировой войны на русском фронте. Маневренный период 1914 года: Восточно-Прусская операция.
7. Иссерсон Г. Канны мировой войны (гибель армии Самсонова). М., 1926
8. Леванид «Записки главноуговаривающего 293-го пех. Ижорского полка».
9. Курлов П. Г. «Гибель Императорской России».
10. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991
11.Драгомиров В. Подготовка русской армии к Великой войне. ВС, 1924
12. Верцинский Э.А. Год революции. Воспоминания офицера генерального штаба за 1917-1918 года
13. Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. — СПб. Гангут, 1997.
14. «Сто сорок бесед с Молотовым» Из дневника Ф. Чуева.
15 А. Широкорад «Северные войны России».
16.А.А. Керсновский «История русской армии» т.3 и 4.
17. Сергеевский Б.Н. «Пережитое».
Информация и фотографии с сайтов:
http://tsushima.su/
http://www.grwar.ru/manifest/manifest.html
http://militera.lib.ru/science/vs17/index.html
http://militera.lib.ru/h/kersnovsky1/index.
http://wwi.hut2.ru/
На фото: «Самая революционная армия мира» Россия, лето 1917 года