Записки военного контрразведчика. часть 2

Александр Анфилатов
                ГЛАВА 2.

                ОСОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ.

         Итак, Приказ Председателя КГБ  при  СМ  СССР был подписан. 22 августа 1970 года я, ни от кого не прячась, шел в Особый отдел КГБ при СМ СССР Лиепайской военно-морской базы. Особый отдел находился в дальнем конце военного городка, и дорога туда занимала почти час. Какие чувства владели мной в это время?  Наверное, никакие. Мне почему –то казалось, что служба моя будет недолгой, бдительные чекисты быстро разберутся, что взяли не того и  отчислят с позором. Но была и гордость, вот он я, пробился в самое святое СА и ВМФ- военную контрразведку. Я шел по осенним аллеям военного городка и не думал ни о какой  карьере. Я еще не знал, как надо бороться за место под суровым чекистским солнцем. Я еще и не ведал, как  надо выживать в этой сложной системе, а тем более как там расти. Наверное, я был достаточно наивен и все еще находился под влиянием той оперативной игры, в которую играл два последних года.
          Получив на руки копию приказа, я отправился  на вещевой склад. Среди открывшегося  мне форменного изобилия с помощью мичмана, а, тогда, вернее старшины, я подобрал свою первую военную форму. До этого момента я ее тоже носил, только форма была морская, без погон, зато со множеством нарукавных нашивок, соответствовавших должности старшего инженера ВС АСС. Сейчас нашивок полагалось существенно меньше. Военная кафедра института давала первичное воинское звание офицера- младший  лейтенант. На флоте их дразнили “ мамлей”  или “микромайор”.
          Меня это не особенно огорчало. Мое денежное содержание выросло вдвое.     К нему прибавлялся паек, многочисленные льготы, ( от которых потом было трудно отвыкать).
         Приказ о зачислении в КГБ мне вручил  полковник Невельский.  Он же приказал выехать в гор. Калининград для получения служебного удостоверения и распоряжений по дальнейшему прохождению службы.
          В то время между  Лиепаей и Калининградом ходил ночной автобус. Утром я был у дверей Особого отдела, располагавшегося на тихой и тенистой улице Генделя, хорошо  знакомой за время учебы в институте. Ведь на ней и располагался Калининградский технический институт Рыбной промышленности и хозяйства,  а также его общежитие. Если б знали чекисты, сколько приключений было у нас в этом здании, прямо напротив столь могущественного их ведомства. 
          Дежурный Особого отдела флота провел меня в приемную, откуда я попал к уже знакомому адмиралу  Тихонову А.М. Громким голосом я доложил, что младший лейтенант запаса ИМЯРЕК прибыл для прохождения дальнейшей службы. Адмирал поправил меня, сообщив, что младшего  .лейтенанта запаса больше нет, а есть  вновь принятый в кадры  КГБ младший  лейтенант  ИМЯРЕК, оперуполномоченный  Особого отдела. Он поздравил меня с зачислением, вручил красное удостоверение и приказал отправиться в Ленинград на курсы оперсостава. Кадровики выдали мне две пачки денег, такое их количество я не держал еще в руках. Они вручили необходимые бумаги  и  выпроводили за дверь. В этот вечер уехать было нечем и я остался в Калининграде. Конечно, захотелось отметить зачисление в ресторане. Я пошел во вновь открывшийся ресторан “Атлантика” и крепко отметил свои жизненные перемены. В гостиницу меня сопроводил майор милиции  с подаренной мной бутылкой водки в руках. Утром меня ждал  рейсовый самолет... 
          Кстати, из Калининграда в Лиепаю в те годы летал Ил-14. Это был фронтовой бомбардировщик, переделанный в пассажирский самолет. Лететь на нем надо было, имея  определенную долю  смелости. Представьте себе моноплан, который на летном поле стоял с наклоном на хвост, так как  имел одно заднее колесо и два больших передних, опускавшихся из-под крыльев. Садиться приходилось с наклоном на спину. Взлетал он тяжело и неуклюже, с надрывным ревом двух моторов. Длинный разбег, низкий полет и болтанка. Тяжесть в животе  при  попадании в  воздушную яму и наоборот, пустота при резком подъеме.  Незабываемые бумажные пакетики для содержимого желудков.  Тяжелый запах в салоне. Словом, в то утро мне пришлось тяжело. Хорошо, хоть лета один час.
          С первого сентября мне необходимо было прибыть  для освоения  азов оперативной работы на специальные закрытые курсы  для оперработников, куда  направляли только что зачисленных на службу. Приехать  надо было по указанному  адресу в Ленинграде, строго в гражданской одежде. Забегая вперед, скажу, что располагались курсы  рядом со Смольным собором и все   живущие по соседству старушки знали, что за высоким забором, где молодые люди часто играли в волейбол, “учили советских шпионов”.
         Основы оперативной работы давались мне легко. Просто под то , что я уже знал о деятельности операботника, подводили наукообразную базу. Здесь учили как  устанавливать контакты  с людьми, методам их проверки, умению писать оперативную документацию, и даже проводили учебные  вербовки. Старые сотрудники,  работавшие здесь неизвестно кем, играли роль учебных объектов. Мой объект легко согласился сотрудничать, но озадачил меня вопросом,  сколько он будет получать. Я гордо объяснил ему, что работу с ним будем строить на патриотической основе. Объект написал расписку о неразглашении факта сотрудничества, избрал себе псевдоним, а я подписку оформил и приобщил к учебному личному делу вновь “завербованного” агента. Опытные преподаватели обращали внимание на выбор благозвучного псевдонима. Помню, как один наш сотрудник позднее позволил агенту выбрать псевдоним “Шептун”. Его долго критиковали на партийном  собрании, а псевдоним в расписке слегка подчистили и сделали  “Шектун”.
           Среди учебных предметов на курсах были и приемы и способы проведения наружной разведки. Нас   учили переодеваться в подъездах, до неузнаваемости менять  свою внешность. Нам рассказывали  о методах осуществления слежки за иностранцами. Впечатляло, когда коврик под дверью объекта в гостинице опрыскивали радиоактивными изотопами, которые тот потом весь день разносил на своих ботинках по большому городу, а на ночь ставил их под собственную кровать. Вы когда- нибудь видели в городе даму с собачкой. Конечно. Кривоногая такса со всех собачьих сил тянула эту даму по Невскому. Даме было не до прогулок. Просто коврик под дверью иностранца был обработан продуктами жизнедеятельности самки таксы, а озабоченный кобелек мчался по городу, ища свою подругу. А фактически обозначая путь иностранного агента.
             Раньше самым доступным для связи у шпионов был тайниковый метод. Об интернете мы еще и не подозревали, а о технике, похожей на современный мобильный телефон, только читали в чекистской литературе. Нам рассказывали о шпионской аппаратуре сверхбыстродействия, когда с помощью автоматики довольно длинное сообщение превращалось в выстреленный в эфир короткий писк. Нам показывали хитроумные шпионские контейнеры, которые были изъяты у разоблаченных агентов.  Мы изучали все ухищрения вражеской агентуры на особо опасном для них этапе работы, закладки и выемки тайников. Человеческая мысль развивается примерно одинаково. Все шпионы подбирали тайники и делали отметки об их закладке по одной и той же технологии, и выявить эти места в Ленинграде было несложно. Теперь все  гораздо сложнее.
          У разведчиков наружного  наблюдения в моде были двойные пиджаки, парики, накладные  усы и бороды. Основным профилем спецшколы  была подготовка топтунов ( филеров) -  разведчиков наружного наблюдения. Однажды, посидев с одним из соучеников в ленинградском кафе, рядом с рестораном “Европейский”, мы решили “взять под наблюдение” двух подвыпивших мужчин. Делали это неумело, и они, хоть и были под хмельком,  быстро выявили нас в толпе и очень перепугались. Один из них пытался уйти, однако был доведен нами до дверей его дома. Мне до сих пор вспоминается его реакция. И даже кажется, что мы шли за кем надо. Ведь только в ресторане в то время можно было познакомится с иностранцем.
           Иногда по вечерам нам показывали закрытые кинофильмы. Впервые тогда я увидел фильм о карате, который произвел только одно впечатление. Хорошо бы, чтобы такие приемы борьбы и удары не пришлось получить в чекистской практике. Вскоре я узнал, что мои мысли были очень близки к истине.
           Конечно, находясь в Ленинграде, нельзя было не знакомиться с его достопримечательностями. Посетил все возможные дворцы и соборы. Во время экскурсии  в Смольный случился казус. Один из  соучеников стоя на ступеньках дворца революции с какой-то нехорошей иронией произнес нелестные слова в адрес В.И.Ленина.  Руководство  курсов узнало о них уже на следующий день. парня хотели исключить, не знаю, чем закончилась его карьера после возвращения в свой особый отдел. Сколько таких слов о Ленине я наслышался после 90. Да еще с экрана телевизора!
           Свою первую школу КГБ я закончил с благодарностью от командования за успешную учебу.
 
                ****
          Кстати, уже переехав в не первый свой   отдел,  я долго занимался одним офицером. Он, проходя службу в Североморске , в пятницу вылетел в Ленинград, остановился там в гостинице  “Европейская”, и, в этот же вечер, в в одноименном ресторане пригласил на танец иностранку, с которой о чем- то разговаривал. Иностранка оказалась установленной, то есть настоящей, сотрудницей ЦРУ. Как вы понимаете, за иностранкой был плотный контроль наружной разведки. На другой день офицер, выглядя чем-то озабоченным, вылетел самолетом в Мурманск, где его взяли под наружное наблюдение, довели до дома, установили и передали эти данные в особый отдел Северного флота. Офицер на много лет испортил себе карьеру, а нас обеспечил работой и головной болью. Впоследствии выяснилось, что отдохнуть в рестораны  Ленинграда летают  многие холостые офицеры. Служа в Мурманской области, они имеют такие финансовые возможности. А этот, назовем его Н., пригласив на танец  красивую женщину, сразу понял, что она иностранка. Перепуганный, он вернулся на службу, однако сообщить о своем контакте оперработнику побоялся. И только тогда, когда после бесплодных усилий в поисках признаков шпионажа, отводя  его от секретов, от выхода на боевую службу, проверки связей, изучения его поведения в отпуске, было принято решение профилактировать его за неразрешенные  контакты с иностранцами. Во время профилактики он рассказал, как было дело  и с миром был отпущен. Хотя  в списках лиц, имевших подозрительные контакты с иностранцами, он фигурировал еще длительное время.
               

                ***
            Одним из предметов  на курсах была, конечно, История КПСС. Наверное, подпольный опыт большевиков нужен был для  нашей учебы. Царская охранка просмотрела создание партии большевиков и те успешно свалили прогнивший режим. Это только позднее пришло осознание того, что революция была спланированной,  как акция по уничтожению России  собственными руками россиян..  Большевики печатали подпольные издания и нелегально провозили их в Россию.   Не опыт ставили на нас, а хитроумным способом отбрасывали сильную Россию на  обочину цивилизации. А те, кто  вводил Историю КПСС как самый важный предмет во всех учебных заведениях, продолжали нас гипнотизировать, усыплять, лишать способности мыслить независимо и самостоятельно, чтобы еще раз повергнуть Россию в пучину. Тысячелетний ход истории России сознательно и нагло перечеркнут врагами России - ради отсчета времени с 1917 года.  Но только теперь уже под прямо противоположными лозунгами. Друзья и учителя были те же, деньги  также шли из-за рубежа. А мы зубрили полубезумные идеи о Материализме и эмпириокритицизме. Насильственные знания всегда непрочны. Мозг хочет освободиться от ненужного балласта. Мне, сдавшему кандидатский экзамен по истории КПСС, задайте сейчас вопрос, а что такое эмпириокритицизм. Не знаю, и точка. Позднее я поделюсь с читателем своими  мыслями о марксистском учении. Хочу только сослаться на размышления Пикуля. Когда караван шагает вперед, позади всегда идет хромой и паршивый верблюд.  Но когда караван разворачивается на 180 градусов, кто оказывается впереди? Вот это образ!
            Но уже сейчас , уже здесь  можно сделать  вывод из прошлого опыта. Наверное, те люди, которые ввели в курс подготовки оперативного сотрудника Историю КПСС,  были неоткровенны с нами. На опыте большевиков, исподволь, нас учили выявлять подобные революционные начинания. Наверное, уже тогда они  догадывались о том ужасе, который ожидал страну в начале 90. Не диссиденты развалили страну. Это сделала американская агентура влияния. Как и когда американцам удалось завербовать  людей, прорвавшихся к власти в период “перестрой ели организовать подпольную деятельность. Они умели соблюдать конспирацию. Все это просмотрели при начале перестройки, которая открыла дорогу антисоветчикам всех мастей и сионистам.. Приезжая в Москву, я всегда шел на площадь Пушкина. На углу тогдашней улицы Горького  был стенд журнала Огонек. Полубезумные, плохо одетые диссиденты любили тусоваться на  этом месте. Помню, мой  двенадцатилетний сын спросил меня, что тут происходит. Я громко ответил, что здесь собираются враги советской власти, которым скоро придет конец. Какой ненавистью провожали меня диссиденты. Не знаю, что помешало им наброситься на меня прямо в центре Москвы. Тут же недалеко митинговала уродливая Новодворская. Она проклинала КГБ и его информаторов. Хотя до сих пор у меня остается впечатление, что она сама была из их среды, так как уж очень квалифицировано говорила о  методах нашей работы.  Митинги проходили в присутствии молчаливой милиции, которая начинала подтягиваться только тогда, когда  в Новордворскую летели яйца. Хватило бы роты милиционеров, чтобы покончить с этой трусливой  демократией. Но  конец пришел нам, а не прохвостам и неудачникам, срывавшим  свою досаду на власти. Какая бы она ни была, она была властью! И не дело этих безумцев обсуждать то, к чему они не имеют ни малейшего доступа. Так думал я в начале перестройки, так думаю и сейчас.
           Два месяца учебы пролетели быстро,  и вот уже 6 ноября 1970 года я снова  вошел в двери особого отдела Ливмб, как полноправный оперработник.
Или оперативный уполномоченный на отдельных объектах. Объект мне сразу дали- военный судостроительный -судоремонтный завод Тосмаре. У меня был отдельный кабинет, пропуск во все цеха и, конечно, новенькая военно-морская форма. Не знаю, насколько правильным было решение начальника направить меня именно на этот объект, но видимо он оказался слишком завидным. В отдел прибыл еще один работник, Паша Инге, латыш по национальности. Позднее мы сдружились с Пашей и мне не хочется говорить о нем что-либо нелестное. Он служил на Камчатке, и, видимо, хорошо отблагодарил флотское начальство в виде пакета с красной рыбой, но уже через два  месяца работы я сдал дела Паше и был направлен на боевые корабли. Два  эскадренных миноносца “Светлый” и “Настойчивый”  теперь стали моей вотчиной и моими  объектами оперативного обслуживания.
          Надо было начинать все заново. Корабли были ходовые, готовились к боевой службе., которую предстояло нести в просторах Северной Атлантики. Не хватало агентурного аппарата ,особенно среди матросов. Слабо было проверено молодое пополнение. Работать среди экипажа корабля было трудно. На корабле, где все  задействованы по боевому расписанию и отсутствие военнослужащего на месте  хотя бы одну минуту вызывало подозрение. В то время был издан приказ о создании звеньев из агентурного аппарата, так называемых  резидентур. На роль резидента подбирался офицер, который мог свободно перемещаться по большому кораблю. Его появление в любом месте  не должно было вызывать подозрения. К нему мог обратиться любой военнослужащий в любое время суток. Казалось бы, на  такую роль больше всего подошел бы политбездельник, как мы их звали полушутя, то есть политработник. Их было множество. Были замполиты БЧ- боевой части. Самыми крупными БЧ на корабле являются БЧ-5 ( механическая), БЧ-2 Ракетно -артиллерийская, БЧ-3 –минно-торпедная. Над этими замполитами стоял замполит корабля. Но и близко нельзя было подходить к замполиту с такой просьбой. Нельзя было получать о них информацию. Такое их исключительное положение и привело к измене Саблина, захватившего БПК “Сторожевой”  7 ноября 1975 года.  Урок Саблина не прошел даром. Но прохвосты остались неприкасаемыми. Они и подготовили новый переворот, пользуясь своей неприкосновенностью. До какой дикости надо было дойти, если одно время даже члена КПСС нельзя было взять в изучение, не получив разрешения Члена военного совета базы, проще зам. Командующего по политической работе.
               Поэтому оставался только один  приемлемый вариант. Для вербовки в качестве резидента годился только корабельный врач. Он один выбирал себе место по боевому расписанию. К нему в любой момент могли обратиться матросы,  не вызывая подозрений. Только доктор мог обходить корабль, бывая во всех отсеках. Только он имел боевой пост-лазарет, где имелись все условия для работы с агентурой. Так что почти все врачи были негласными сотрудниками и выполняли функции связи и руководства негласным аппаратом из  числа военнослужащих срочной службы. 
               
                ***          
            К этому периоду относится факт прямого предательства, о котором пришло время рассказать. Думаю, что тридцать лет уже сняли гриф секретности с дела, которое, почему- то, не получило должной  оценки в то суровое время. Но пришло время объективно оценить факты и события. Моим начальником в то время был полковник  Тельяш Абрамович  Невельский.  Да простят меня родственники столь знаменитого поляроного капитана, за то, что я выбрал эту фамилию в качестве  псевдонима  для такой гнусной личности, как Тельяш Абрамович! Его имя и отчество выдавало в нем его происхождение. В Лиепаю он переехал из Киева. Моря он до этого никогда не видел, если что с берега на Черноморском курорте. Однако шевроны капитана первого ранга он прицепил. До конца службы ему удавалось скрывать свою ненависть к русским, хотя отдельные факты видны были и тогда. Так,  в качестве водителей своего лично-служебного  автомобиля он всегда почему -то подбирал только литовцев. Они бывали на  всех секретных объектах флота, слушали наши разговоры, догадывались, а иногда и знали об объектах оперативной разработки, а возможно и об  агентуре. Никто почему -то не думал о том, что в машинах могли быть средства  звукозаписи, которые могли внедрять те же литовцы. Редкие проверки кабинетов на утечку радиоизлучений не гарантировали от прослушивания. Мы все время забывали, что прибалты, сохранившие свой язык и культуру,  несмотря на нашу сорокалетнюю оккупацию, точно также сохранили ненависть ко всему русскому и только ждали удобного момента. Он и пришел в 92 году. И вот тогда вражеская сущность нашего советского еврея, как он сам себя называл, и проявилась. Невельский  был почему-то избран почетным гражданином буржуазной Риги. Это чекист- то с 30 летним стажем. Это ненавистный  кагебист, угнетавший бедную оккупированную Латвию!  За что же ему такие почести .
          Так вот, история с предательством была следующая.    Самым серьезным материалом в то время в отделе было дело оперативной проверки в отношении адмирала, начальника штаба Лиепайской военно-морской  базы, еврея К. Его обоснованно подозревали в причастности к агентурной деятельности в пользу Израиля. Самих материалов я, конечно, не читал. Вел их сам Невельский, которому помогал опытный оперативный работник майор Чернов.  Сам К. был связан с  югославскими офицерами, остававшимися на своих должностях  в нашем ВМФ  до  ссоры с Тито.  Надо сказать, что для  конспирации Особые отделы имели нумерацию как обычные воинские части. Номер части нашего особого отдела почти полностью совпадал с номером воинской части, под которым скрывался Политотдел   ЛиВМБ. Не совпадала лишь одна цифра. Полупьяный секретарь особого отдела мичман  Пузырченков, при отправке дела неверно указал обратный адрес на пакете. Дело почему- то не вернула фельдсвязь и оно вместо особого отдела попало на стол начальника политотдела. Тот с удовольствием прочитал все, что касалось адмирала К, сделал выводы о формах и методах нашей работы, а так же лицах, принадлежность которых к негласному аппарату, конечно, тщательно скрывалась. Затем   мудрый политработник пригласил к себе адмирала  К. и дал оперативное дело на вечерок. К. тщательно изучил материалы и даже сделал пометки на полях. Он согласился с некоторыми своими словами, и даже написал, да это правильно. Но на некоторых донесениях агентов он пометил, что эти факты не соответствуют действительности. Только на второй день политработник позвонил  Невельскому   и сообщил об ошибке   секретной почты. Разработка была провалена. О случившемся полковник  не доложил начальнику Особого отдела Балтийского флота, а секретарю приказал молчать. Вскоре дело было сдано в архив, как заведенное без оснований. К. перевелся с повышением в Москву.  А  Невельский,  по представлению командования Лиепайской военно-морской базы, получил  орден Красного знамени за большой вклад в повышение боеготовности флота, а также квартиру в престижном районе Риги.
             Секретарь мичман  Пузырченков  рассказал мне об  этом  случае на первой же пьянке. Будучи сволочным по натуре, на следующее же утро, испугавшись  за свою судьбу,   он доложил полковнику  о том, что я откуда -то узнал о происшествии с делом и  расспрашивал его о подробностях . Позднее полковник  Невельский, будучи   моим начальником,  легко расправился со мной, воспользовавшись  неурядицами в моей семье. Но об этом позже. Вызывает сомнение и ошибка секретаря. Неужели Невельский  мог передать дело для ознакомления начальнику  политотдела умышленно.?
               В подтверждение  обоснованности моих догадок  можно привести такой факт. Один из офицеров Ливмб, капитан –лейтенант  Ч., используя связи в Москве, усиленно рвался в академию. Но был негласный приказ, евреев в академию не пускать. Не выполнить прямого приказа полковник  не мог. Официально отказать  Ч. в даче допуска по форме № 1 мы также не могли. По указанию полковника  Невельского  личное дело Ч. вместо академии было заслано секретарем в другую в\ ч , проходило 2 месяца и вернулось, когда срок подачи документов был уже пропущен. Ч. в Академию не попал. Знакомый  метод, не правда ли?
            Я добросовестно  осваивал трудный участок. Негласный аппарат был создан. Летом  1972 года я прошел первое боевое крещенье. Корабли выходили в мировой океан. СССР адекватно ответил на растущую угрозу со стороны НАТО.  В 90 годах, показавшие свое гнилое нутро сегодня, демократы, кричали, что СССР участвовал в гонке вооружений. Да, участвовал. Но войска НАТО стояли так далеко от границ Советского Союза, как далеко летит наша ракета средней дальности. Американские авианосцы несли дежурство в Северном море. В Балтику они еще не заходили, но у датских проливов дежурили американские фрегаты, фиксируя все наши выходы в мировой океан. Надо было давать отпор зарвавшимся янки. Молодой Генсек Брежнев был полон  боевого азарта. Он лично контролировал Балтфлот. Командующий военно-морским флотом Советского Союза адмирал флота СССР  Горшков С.Г. фактически переселился в Лиепаю. Его знали в лицо все жители города. А уж офицеры гордились тем, что сидели с ним за одним столом в одной каюткомпании. Я тоже на всю жизнь  запомнил случай, когда, стоя в охране у каюты Адмирала, я лично поздоровался с ним за руку. Ну, конечно, руку мне подал  он сам, выйдя утром из каюты. И все адмиралы, шедшие за ним толпой, по очереди протянули мне свои руки. Два дня я не смывал с рук адмиральские отличия. 
             Самым опасным участком был выход корабля из Балтики  в Северное море. Путь лежал узкостями, датскими проливами   Скагеррак и Каттегат. Ширина их  не превышала  полмили, то есть 900 метров. Почему- то считалось, что неустойчивый матрос обязательно прыгнет за борт. Корабли сопровождали датские катера береговой охраны. Кстати, этим и воспользовался один из матросов Балтийского  Флота, кажется Туманов, прыгнув за борт при нахождении его корабля в проливах. Его немедленно подняли на катер сопровождения, и тот на полном ходу скрылся. Малейшие сигналы, подозрения о намерениях бегства за границу, воспринимались очень серьезно Мы буквально прочесывали личный состав, постоянно теребя агентуру, уча их способам срочной связи и правильному поведению  при обнаружении признаков подготовки к измене. На мостике корабля была выставлена так называемая вахта ПДСС ( подводно-диверсионные силы и средства противника).  Казалось бы, направленность вахты ясна, против диверсантов противника. Но фактически целью вахты были возможные изменники. Офицерам, которые могли находиться на мостике по боевому расписанию, выдавалось стрелковое оружие. Около кресла командира корабля всегда стоял автомат. Не знаю, стал бы он стрелять. Но я был готов к любому повороту событий и выстрелил бы в изменника, перешагивающего за борт, не задумываясь, в первую же секунду. Я был твердо уверен, что защищаю интересы государства и имею полномочия на такой поступок.
               Обстановка требовала решительных действий. Корабль проходит узкости на полном ходу. При скорости хода 18 узлов в час, а узел равен одной морской миле или 1860 метров,  корабль проходит 558 метров в минуту, или  почти 10 метров в секунду. Пистолетная пуля, как известно, поражает цель на расстоянии, не превышающем 100 метров. Значит, через 10 секунд  после прыжка изменника за борт  стрелять бессмысленно.
             Уже в те годы личный состав начинала разъедать вражеская идеология. Берега проливов как нарочно были красочны и богаты. Аккуратные дома, ярко раскрашенные нефтяные цистерны. Яхты, нарядно одетые или вернее раздетые женщины, мускулистые красавцы то ли нарочно, то ли  без умысла демонстрировали западный образ  жизни. По первому выходу в море может быть еще и сошло бы, но корабли выходили на боевую службу по несколько раз в год. Одним из первых признаков возможной подготовки к измене был интерес к географическим картам. Как часто от агентуры поступали сообщения, что матрос Пупкин  стоял возле штурманской карты, которую вывешивали в офицерском коридоре «дальновидные» политработники, да еще указывали  предстоящий район плаванья, и с тоской смотрел на нее. Матрос брался в проверку. И не дай  бог ему отозваться о западных прелестях положительно. С корабля его списывали мгновенно.
             Не только моряки могли изменить Родине путем бегства за границу. Подозревать полагалось всех. В том числе и меня. В моем личном деле , с которым  я впервые познакомился в Высшей школе, было специальный том. Специальный работник отдела кадров вел мое изучение путем бесед со мной, членами семьи, а возможно и информаторами. Завершал такую проверку вывод, утвержденный самым высоким начальником в военной контрразведке-начальником Третьего главного управления, в то время им руководил высокообразованный генерал Душин Н. Так  лично он утвердил Заключение, подписанное начальником особого отдела флота, что ст. лейтенант  Имярек может быть допущен к выходу в нейтральные воды. Кстати, за все время моей службы о бегстве военных контрразведчиков слышать не  приходилось. Бежали офицеры ПГУ,  печально известного  изменами  ГРУ, бежал даже генерал Калугин, но все это было чужое ведомство.
             Готовился к выходу в море один из  обслуживаемых мной кораблей.,  спасательное судно СС –30. Мне предстояло обеспечивать выход, намеченный на  утро следующего дня. За обедом в каюткомпании  флагманский механик спросил командира корабля, достаточно ли они приняли топлива. Командир сморозил глупость, стоившую ему карьеры. Он ответил : “ До Германии хватит, а до  Гамбурга пешком дойдем .“ В кают-компании повисла гнетущая тишина. Все уперлись взглядами в меня. Я молчал. Командир корабля неуклюже пытался загладить свою шутку. Но все поняли, его судьба решена. Придя в отдел, я написал рапорт полковнику  Невельскому.  И поставил его в безвыходное положение. Еще жива была в памяти измена командира баржи Плешкиса, угнавшего из Ливмб в 1966  году подчиненный ему корабль в Швецию. Эта измена стоила места предшественнику полковника , капитану 2 ранга  Судоминскому . Его, конечно с участием Невельского,  сделали  психически неполноценным и уволили в запас. Полковник  не хотел такой судьбы. Он стал перепроверять полученную мной информацию, но все вызванные им в отдел под  различными предлогами источники подтвердили мои слова без всяких вариаций. Командир СС-30 был снят за 8 часов до отхода. Старший помощник  командира корабля назначен командиром, среди офицеров корабля я получил кличку  Сексот , правда не надолго.  Корабль все же вышел в море и выполнил боевую задачу. До сих пор считаю, что действовал правильно. Все офицеры корабля получили поощрения, оперработника забыли.
           Скоро мне  предоставился случай подтвердить свою репутацию, как принципиального подготовленного чекиста, которого надо опасаться. В море, стоя не якоре, делать нечего. Загорать в Северном море нереально. До берега, датского мыса  Скаген,  можно добраться только на шлюпке. По согласованию с представителем штаба базы, бывшего  с нами на  боевой службе , были выведены из строя все тали, опускавшие шлюпки. Спасательные плотики сданы на  шкиперский склад. При  гибели корабля спасаться было не на чем. Но предотвратить измену гораздо важнее! Устроили стрельбы из личного оружия. Надо сказать, что еще со школы я стрелял неплохо. Был участником соревнований, показывал неплохие  результаты. На небольшую волну был спущен сколоченный из досок щит, на котором краской нарисована мишень.  Истратив какое- то  количество патронов на скучную мишень, кто- то бросил в воду электрическую лампочку. Не любивший меня по причинам, о которых я расскажу позднее, командир БЧ-5 Нечитайло, подколол особиста. Он сказал, что в особом отделе стрелять умеют только по коровьим тушам. Пришлось ответить. Первым же выстрелом, несмотря на качку и корабля и мишени, я поразил лампочку. Это вызвало ажиотаж и рост моего авторитета. В это же вечер, произошло новое событие. Надо сказать, что несмотря на холодное море, датчане купались. Мы находились  на расстоянии 5 миль от берега и в визир было хорошо видно купающихся, Перед этим,  один из агентов матрос  С. сообщил мне, что два моряка Ч. и Х. обсуждали возможность самоволки на датский берег, где можно хорошо развлечься. Я сразу же взял их под наблюдение.  При этом был задействован доверенный П., штурман корабля, которого я проинструктировал на предмет повышения контроля на ночной вахте. П. доложил о нашем разговоре  командиру бригады эскадренных миноносцев капитану 1 ранга Зуб. Он вызвал меня к себе в каюту и отчитал за то, что мной не доложено ему лично о полученной от негласных источников информации. Я не обязан  был  это делать и впоследствии мои действия были оценены как правильные . Однако,  в разговоре  с комбригом я предложил Зубу  осуществить дополнительные меры безопасности, и мы решили под видом генеральной приборки  раскатать на палубе пожарные брансбойты и подать в них давление, сшибающее с ног любого, появившегося не на своем месте. Стрелять Зуб не стал бы, а я мог провалить разработку. Матросов я назвать отказался, ссылаясь на непроверенность информации.
           К вечеру опустился туман. Палуба корабля была освещена. Беспокойство нарастало. Зуб находился на мостике, на палубе прогуливались свободные от вахт  матросы. Кстати, в последний раз. Вскоре  среди  них появился матрос Ч., в отношении которого я получил информацию о некоторых признаках подготовки  к измене Родине. Он был не один. Рядом был мой агент, который четко знал, что нужно делать. А нужно было делать следующее: для предотвращения возможной измены Родине бить  матроса Ч. по голове любым тяжелым предметом , а там  уж я подоспею. В этот момент из тумана выплыл , вернее вынырнул датский катер с крепкими мужиками на палубе и вплотную подошел к нашему борту. На ломаном английском один из мужиков пытался спросить, где датский берег. Зуб побелел, Ч. и стоящий рядом с ним агент напряглись, а я обомлел, но готов был вытащить пистолет, чтобы стрелять в изменника. В это момент с мостика раздался усиленный  динамиками голос Зуба,  брансбойты на катер! Воду включить! И два брансбойта ударили на палубу катера, опрокидывая крепких мужиков.  Катер отскочил и исчез в тумане. Зуб потом долго матерился. Утром матросам было запрещено появляться на палубе. В отчете о боевой службе я описал этот эпизод и получил замечание от полковника Ш, никогда не бывавшего в море, за то, что не предпринял  всех мер по предотвращению возможной измены. Ч списали на берег, и я потерял его из  вида. Кстати, если кому-то  этот эпизод  покажется смешным, то ему я разъясню.             
                Предотвращение измены Родине было самой важной задачей оперработника на боевой службе. Помню шум, который поднялся после  возвращения одного из наших кораблей с очередной боевой службы. Опрерработник Л., находившийся на корабле примерно в том же месте, не предотвратил факт братания с противником команды корабля,  которая менялась продуктами с мужиками с  подошедшего катера. Работник был отстранен от должности, командир корабля снят и исключен из партии.
                Вообще хотелось бы поговорить о роли оперработника на боевом корабле, находящемся в море. Слишком велика  ответственность, которая наваливается на лейтенанта, пришедшего в особый отдел после Высшей школы или с  рядовой офицерской должности. Он отвечает за соблюдение государственной безопасности на боевой единице, экипаж которой превышает 100 человек. За выполнение  боевой задачи несут ответственность прикомандированные специалисты штаба,  командир, замполит, целая команда офицеров и мичманов. А оперработник  один, в расчете на агентурный аппарат из тех же офицеров и мичманов. Задачи  у него не меньше, а ответственности столько же. В море мы выходили со своими шифрами и передавали информацию  на  базу  по корабельным средствам связи, минуя командира корабля. Это действовало на его  самолюбие, ведь он не знал, о чем там написано. Хорошего ждать от моей информации нечего, а плохое отразится на его службе. Приходилось лавировать. Начальник слал грозные шифрограммы, а  я  обязан был раз в несколько дней выходить на связь.   
                В один несчастный день сломалась рефмашина. Рефмашина-это огромный холодильник. В  нем  находилось 15 коровьих туш, предназначенных для питания личного состава на долгие 45 суток боевой службы. Рефмашина не работала 3 дня. Туши, естественно, провоняли. Первое время после их новой заморозки , вонь пытались скрыть лавровым листом. Но  как оказалось, мясо  имеет одну неприятную особенность. Если его  заморозить тухлым, оно и дальше  будет портиться в замороженном виде. Однажды ночью 15 туш были тайно выкинуты  в море. Началась эпоха тушенки. Наверное, на всю  жизнь я запомнил ее вкус. Тушенка была из НЗ-  Неприкосновенного запаса. При непредусмотренных обстоятельствах ( война, блокада и т.п.) мы были обречены. Пришлось слать  шифрограмму в особый отдел с выводом, что продолжение  боевой службы невозможно. У начальников было свое мнение. Оно , начальство, сказало, умереть с голода,  но служить. И мы служили. При возвращении в базу, нас похудевших и побледневших,  особенно тепло  встречал оркестр, который играл вышибающий  слезы марш “Прощание славянки” . Виновных, командира и механика наказали, вычтя с их зарплаты стоимость 15 коровьих  туш. Позднее агентура передала  мне слова командира БЧ-5. Особист часто бывал в машинном отделении. Если бы я знал, что он такая сволочь, обварил бы его паром.  Механик по фамилии Нечитайло был раньше агентом. На первой же боевой службе  я получил его срочное сообщение. При перегрузке на эскадренный миноносец   “Неустрашимый”, с ЭМ “Светлый”  оказалась в воде шкатулка с шифрами.  Информация была очень серьезной. Утеря шифров, которые хоть и печатались не спецбумаге, полностью растворявшейся при попадании в воду, означала  серьезное расследование. Я его и начал через негласные источники. Все удивленно смотрели на  меня  и пожимали плечами, пока  один из офицеров, кажется штурман, бывший в то время вахтенным офицером не сказал, что подобная информация это  шутки Хохла  (Кличка Нечитайло). Он был с позором изгнан из негласного аппарата, потерял возможность влиять на молодых оперработников и затаил на нас злобу. “Нащадки”, или последствия ее я вам описал выше. Интересно, в каком стане  сейчас бывший  сексот Нечитайло.         
            Кстати, слово “сексот” не имеет какого- либо бранного смысла. По советской привычке сокращать все новые названия, так сокращенно назывался секретный сотрудник. Чаще так называли оперработника, внедренного в оперативную среду. Позже стали называть негласный аппарат.
           Анализируя сегодняшние события, и так называемую операцию антитеррор, хочется вспомнить некоторые события, которые  в то время не получили должно оценки. Мы занимались так называемой борьбой с идеологической диверсией. Отдельные оперработники имели, хотя и весьма слабое, представление об этом процессе.   А вот правильно квалифицировать диверсию, как таковую, которую, кстати, сейчас не совсем правильно называют террором,  мы тогда не могли.

                * * *