Ловушка... Глава 4 Мистерия

   Фото автора
*******

Святой Франсиск и Святой Бенедикт,
Сохраните этот дом от злого духа,
От ужаса и гоблина
По имени Славный парень Робин;
Сохраните этот дом ото зла,
От феи, ласки, крысы, и хорька;
 Со времени вечернего заката
 До рассвета следующего дня (1)


   Темной базальтовой глыбой в короне изумрудного холма раскинулся родовой замок Присли. Настя еще с высоты успела рассмотреть две округлые башни, зубчатые стены, прорезанные щелями-бойницами, и остатки крепостной стены валунами, разбросанными то тут, то там, уходящие в низину. Перед замком со стороны проселочной дороги  расположился сад с фонтанами, ступенями и стрижеными кустами. С обратной же стороны его стройные ряды акаций, можжевельника и вишен, подернутые изморозью, по мере спуска в балку превращались в дикие нехоженые заросли. Чуть поодаль, под полуденным небом без единого облака, сверкало серебряными бликами небольшое озерцо.
 
Натх посадил самолет на узком газоне перед замком и с тяжелой сумкой, наполненной антиквариатом, который он не успел продать в Лондоне, направился к ближайшим деревянным воротам в каменных стенах. За собой он тянул Настю, перевязанную теплым шарфом поверх куртки с мехом. Настя то и дело вертела головой по сторонам, рассматривая то крупную базальтовую кладку, увитую плющем и виноградом, то остроконечную кровлю башни, обросшую антеннами, и спотыкалась о неровности в брусчатке.   

Ворота тяжело, со скрипом распахнулись, и оттуда появились два здоровяка. Один из них, тот, что постарше, довольно посмеивался.  Ветер развевал остатки шевелюры по его веснушчатому черепу. В такт его шагам подрагивал рыхлый живот, обтянутый вязаным свитером.

- Сэр, вы всегда появляетесь, будто с неба падаете, - здоровяк обнял Натха,  как обнимают старого друга после долгой разлуки. – Кстати, за годы, которые вы  не появлялись в Вексхеме, вы ничуть не изменились.
 
- Патрик, хоть ты прекрати, - отмахнулся Натх.

Спутник его, на вид ровесник Насти, растеряно хлопал рыжими ресницами и забавно морщил крупный нос.

- Тим совсем взрослым стал, - Натх  потрепал его по курчавой белесой голове. – Так на отца похож… А помнится, совсем недавно я его на руках качал.

Розовые щеки  Тима приобрели оттенок свежей лососины. Живота, как у отца,  он пока не отрастил, но и без того казался раза в два массивнее Натха.
- Он сам уже сына нянчит, - степенно, смакуя слова, проговорил Патрик. – Младшего Уокера.

В холле замка их встретила семья управляющего – жена Патрика, дочь-подросток, невестка с ребенком на руках и дряхлый отец в инвалидной коляске. Чуть поодаль, у стены, толпились горничные, повара и прочий персонал, обитающий в  поместье. Все родом из ближайших деревень и все связаны семейными узами – общие фамильные черты хорошо просматривалась в румяных лицах, пышущих здоровьем, и в светлых шевелюрах с рыженцой.

Натх отправил пухлого мальчонку забрать багаж, оставленный у самолета, Тиму отдал сумку с древностями и приказал разместить их в музее, который имеется при замке.

- Вечером моя жена поможет разобраться, что к чему, - сказал Натх тихо, но таким тоном, что желания перечить у Насти не возникло. И тут же обернулся к горничным, которые шептались за его спиной. Его голос приобрел оттенок стали. - Перерыв окончен, леди. Все по местам. Или вас так много, что на всех работы не хватает?

Патрик со смирением, переходящим в безнадежность, шумно выдохнул. Старик, его отец, протянул к Натху руку – высушенную кость, обтянутую измятой тонкой кожей.
- Сэр Джеймс, - промямлил немощно. В белесых старческих глазах вспыхнуло по-детски наивное ликование.
- Сэр Джеймс умер много лет назад. А это внук его, Натаниэль, - объяснил ему Тим с такой скукой, будто ему это делать приходится, по крайней мере, сотню раз за день.

Физиономия старика с досадой скорчилась. Натх только хмыкнул в кулак.
Комната, где Натх остановился вместе с Настей, располагалась на верхнем этаже,  под самой крышей. Судя по нагромождению старой мебели с отбитыми углами, тут кроме хозяина никто не жил. Пол укрывали не ковры, а утоптанные за много лет ногами медвежьи и оленьи шкуры. Из камина, выложенного диким камнем, тянуло сквозняком и сыростью. Духа старины не нарушала и просторная кровать, стыдливо закрытая пологом.

- Средневековая, как и сам замок, - Натх погладил точеные виньетки на столбах, поддерживающих балдахин. Потом коснулся, будто невзначай, ладони Насти. В глазах – два робких огонька, как у юнца, которые первый раз вдыхает запах женщины.

Настя замерла. Позволила горячим пальцам ласкать свое запястье. Было слышно в тишине, как падают пылинки и как  бьется сердце. Тут, за шелестящей органзой, укутанная только серебром луны, большой, как никогда в ту ночь, она отбросит, будто бы  приевшееся за день платье, остатки робости. Станет покорная, и захлебнется в неге…   

Оцепенение, которое успело выкристаллизоваться игольчато-ломким каркасом, развеяло сквозняком из открытого окна. С улицы несло свежим навозом, гниющей древесиной и воробьиным беснованием в погожий зимний день. 

- Родовой замок Присли сооружали с девятого по одиннадцатый  века нашей эры, - рассказывал Натх, водя Настю по подземельям и парадным залам замка. - Начал строительство Вильгельм Кровавый, который прославился многочисленными казнями своих подданных, а также распрями с соседями. А закончили кладку крепостных стен  нормандские завоеватели. В шестнадцатом веке замок подвергся разграблению, был частично разрушен, опустошен и долгое время наводил ужас на местных жителей. В его развалинах от властей прятались разбойники и беглые преступники. Даже о нечистой силе ходили легенды. Поговаривали, по развалинам бродят души узников, замученных Вильгельмом  Кровавым. В средине восемнадцатого столетия граф Фредерик Присли со своим помощником Джоном Уокером, - Натх кивнул в сторону сопровождавшего их Патрика, и тот расплылся в довольной улыбке, - прямым потомком которого является нынешний управляющий, начал восстанавливать замок. Работа эта продолжается по сей день. В начале прошлого века, следуя веяниям времени и под давлением экономического кризиса, который разразился в Америке, но затронул и Старый свет, комнаты замка были переоборудованы под гостиничные номера. А в  восьмидесятых годах тут начал действовать музей. Большая часть его фондов представляет кельтскую культуру, но есть немало экспонатов со всех уголков света.      

Наверное, в музее собирается все то, что Натх откуда-либо вывез, но не сумел продать, - догадалась Настя.

- В округе замка нет ни единого промышленного предприятия и сохранен от вырубки лес, в котором дичь не пугана уже как сотню лет. – Натх неожиданно сурово взглянул на Патрика. - Даже волков, пока меня тут не было, не отстреливали. 

- Давно мы с вами не охотились, сэр, - пробасил Патрик. И тут же поспешил добавить, - По лесу можно на лошади проехаться. Мы тут конюшню держим. Не элитных скакунов, конечно…

Они ходили по бесконечным лестницам и коридорам. Столетия давили каменными кладками, которых не коснулось время, играли светом в витражах окон лестничных пролетов, а порой затаивались в мышиных гнездах в трещинах вдоль стен, на которых пейзажи, писанные маслом, и портреты дородных дам в средневековых одеяньях сменялись старыми подсвечниками, приспособленными под современные лампы. Натх говорил с Патриком о каких-то цифрах, сроках, сметах, потолках, которые текут на верхнем этаже, и подвалах, из которых только успевай выкачивать собравшуюся по весне воду.

- А привидения в замке водятся? – Настя, трогая Натха за палец, вклинилась в обсуждение хозяйственных вопросов.

- Это сказки, - Натх рассмеялся сдержанно. – Понятные для многих страхи, созданные чьим-то неспокойным воображением. Ты можешь спать спокойно. Но если увидишь что-либо подозрительное, обязательно расскажи об этом Патрику. Он незамедлительно использует это для рекламы. Может, хотя бы приведения привлекут в замок постояльцев.

С ресепшена по телефону Натх вызвал Тима и поручил ему возиться с Настей. Сам же уединился с Патриком в библиотеке, за тяжелой дверью, не пропускающей ни звука.

Остаток вечера Настя провела музее вместе с Тимом и его женою, Кейт. По общению с ровесниками – разница в возрасте между ними оказалась небольшой – она за последние два месяца успела соскучиться.
   
- Я давно понял, что сэр Присли не одинок, - признался Тим. – С тех пор, как кто-то стал работать под его паролем с базой данных музея. Сам сэр Присли никогда подобными вещами не занимался, всегда я для него делал нужные отчеты.
Музей располагался в одной из двух башен замка. Вторая башня, удалось выяснить Насте, была в гораздо худшем состоянии, и в ней собрался всякий хлам -  мельничные жернова и грузовики, которые не подлежат ремонту. В музее на самом нижнем ярусе выставлялись тяжеловесные каменные идолы, приспособления для пыток и полусгнивший остов, который остался от корабля норманов. Наверху – черепки и стекляшки. Но один из верхних залов Тим показывал с особым трепетом. В нем хранилось оружие, начиная с луков со стрелами и заканчивая современными автоматами, которые не так давно стреляли в Афганистане и Палестине, в Африке и на Балканах.

Тим любовно поглаживал пахнущие смазкой пистолеты, ружья, ножи-мачете с остро заточенными лезвиями трехфутовой длины. Не удержался и достал из-за стекла  ружье с прикладом из слоновьей кости, украшенным резьбой. Надпись в углу стекла говорила, что  изготовлено это орудие убийства 455 калибра в конце девятнадцатого века во французском городе Сэнт-Этьен. Умело вскинув ружье, Тим прицелился, щуря раскрасневшееся лицо в веснушках.

- Все оружие находится в прекрасном боевом состоянии. Я удивляюсь, как сэр Натан Присли умудряется провозить такие вещи через границу. Хотите подержать?
Конечно, Настя желала знать, какова на ощупь игрушка, предназначение  которой тайное и вечное, как мир – лишать жизни, и с готовностью кивнула.   

Тим отыскал на музейных полках четыре пули с нацарапанным на них крестом. В девятнадцатом веке в окрестностях Вексхема с такими пулями, вылитыми из серебра, окропленными святой водой и благословенными епископом, охотились на ведьм и оборотней. Для ружья с прикладом из слоновьей кости эти пули оказались в самый раз. Тим продемонстрировал, как их заряжают в ствол, как следует держать ружье и наводить прицел. Насте он позволил рассмотреть его и помог принять правильное положение, необходимое при стрельбе, но выстрелить не дал – если сэр Присли узнает, будет очень недоволен.

Кейт, глядя на него, весело смеялась – Тим совсем как маленький ребенок, который хвастает игрушками.

Допоздна они втроем раскладывали по музейным полкам те вещицы, которые Натх в этот раз привез с собой в дорожной сумке. Кейт сразу к ним распечатывала надписи, Настя крепила их над полками, а вокруг двухлетний сын Кейт и Тима бегал.

Сэр Присли все еще беседует с Патриком, - сообщили Насте, когда, закончив дела в музее, она собиралась подняться в свою комнату. Настя спросила, что сейчас можно приготовить из еды, чтобы не доставлять никому беспокойства, и ей принесли чаю с бутербродами. Держа поднос перед собой, она постучала в дверь библиотеки. В ответ не донеслось ни звука. Только после того, как часы на стене в холле, пробили десять, со скрипом приоткрылась дверь высотой в два человеческих роста, и оттуда появился Патрик, выжатый настолько, что едва удерживался на ногах. Настя с поостывшим чаем нырнула в плотную темень библиотеки.

 В глубине светился только тряпичный абажур на столе, заваленном бумагами. Натх едва поднял на нее глаза и снова принялся раскладывать по стопкам документы. За его спиной нависало из темноты рублеными абрисами деревянное кресло царственных размеров.   

- Ты устал, - Настя поставила на край стола чашку чая и блюдо с бутербродами. Сама села напротив. Рукой коснулась пальцев Натха. – Выпей чаю, зеленого, как ты любишь. Правда, с сахаром, а не со специями.
- Иди спать, - Натх накрыл ладонью ее руку. В темной радужке расплавленной смолой текла усталость. Волосы, скрепленные на затылке в хвост, растрепались и забавно падали на его вычерченное тонко, будто скальпелем, лицо. – Я позже буду. Со сметами только управлюсь.
- Я с тобой посижу, - Настя, зевнув, положила подбородок на спинку стула.
Ей  хотелось быть рядом с Натхом, свернувшись на диване, контуры которого различались в темноте, и наблюдать, как он строго морщит лоб, отправляя очередной вексель в стопку к остальным, как закусывает время от времени нижнюю губу, и с какой серьезностью он смотрит в никуда. Хотелось обволакивать его собой, как тенью, пить его тепло и шорох робких, только зародившихся стремлений, дышать в такт его дыханию. Она к нему привыкла – слабое оправдание той тоски, которая накатывала, когда его нет рядом.

- Я буду тихо… 

Натх отрицательно покачал головой и поднялся с кресла.

- Завтра трудный день, - он под локоток вывел полусонную Настю в коридор, поцеловал ее в макушку. – Тебе надо выспаться.

И закрыл за нею дверь – было слышно, как повернулся ключ в замке.

Настя сдержалась, чтобы не стукнуть в запертую дверь ногой, и по безлюдным гулким коридорам, в которых сквозило изо всех щелей, побрела к себе в комнату. Натянув рукава свитера на холодные ладони, рассматривала вырванные редкими лампами из темноты лица на портретах, ночью казавшиеся живыми, но притаившимися до поры. Скрипнувшая половица за спиной заставила ее вздрогнуть. Настя оглянулась. К ней приближался пожилой мистер Уокер в инвалидном кресле.
- Вы меня напугали, сэр. Я чуть не приняла вас за привидение, - Настя, выдохнув, изобразила на лице приветливую улыбку.

- Единственная потусторонняя сила в этом замке – ваш муж, - произнес Уокер сипло. Каждое слово тяжело, с надрывом выходило из впалой старческой груди.   
Настя натянуто рассмеялась – от слов мистера Уокера жуткий холодок защекотал вдоль позвоночника.

- Конечно, Натан необычный человек, - согласилась Настя, и тут же добавила громче, заглушая страхи, затаившиеся по темным углам. - Кстати, во всякую чертовщину он не верит.

Стены многократным затухающим эхом отразила ее голос.

- Сколько вам лет?

- Восемнадцать. Но я уже…

Настя хотела сказать, что она реально смотрит на мир, но старый Уокер перебил ее:

- Замечательно. Если бы вы сказали, что вам, допустим, сорок лет, у нас бы разговор не получился. Знаете, почему? Я понял бы, что с вами тоже не все чисто. Следуйте за мной, юная леди. Вам нужно кое-что увидеть.

Коляска старого Уокера, жужжа в тишине мотором, двинулась по коридору.Погодя немного Настя разбавила ее мерный гул своими торопливыми шагами. У одной из дверей Уокер остановился, толкнув ее краем коляски. Дверь, протяжно скрипнув, поддалась. 

- Включите свет, - едва разборчиво прошамкал Уокер.

Настя щелкнула выключателем. Она стояла в дверях обычного гостиничного номера с широкой, застеленной свежим бельем, постелью, тяжелыми портьерами на окнах и телевизором в углу на кронштейне.

- Посмотрите сюда, - рука Уокера, подрагивая, зависла в воздухе, указывая скрюченным и бледным пальцем в сторону. 

Настя нехотя прошла вглубь комнаты. На той стене, куда старый Уокер тянул немощную руку, висел портрет в тусклой золоченой раме. С картины, с насмешкой поджав губы, смотрел молодой мужчина, одетый, согласно моде давних лет, в темный бархатный камзол, на котором бледными пятнами выделялись металлические пуговицы с чеканкой, и в сорочку с белесой пеной кружев по низу рукавов и кромке жабо. Черные густые волосы острижены чуть ниже подбородка, знакомые черты лица, миндалевидные глаза, взгляд которых пробирает до костей.

- Натаниэль Присли? – предположила Настя. Натх ли на портрете, изображенный в духе старины, либо кто-то, имеющий с ним фамильное сходство, по лицу, прорисованному жирными мазками, судить было сложно. 
 
- Тогда он называл себя Фредериком, - прохрипел Уокер. - Гляньте, в правом нижнем углу стоят инициалы художника и год, когда портрет был написан.
Присмотревшись, внизу, у самой рамы, Настя увидела цифру 1759.

- В 1748 году граф Роджер Присли, гуляка и пьяница, вернулся из ост-Индийской колонии, где он был вынужден служить, поскольку промотал свое имение. С собой он привез вот этого молодого человека, - рука Уокера затряслась и бессильно опустилась на колени. – Роджер Присли представил его как собственного сына от жены-индуски. Более детей Роджера Присли не имел из-за дурной болезни. Из ост-Индии он прибыл с солидным капиталом, и распутно прожил еще несколько лет, пока в возрасте шестидесяти двух, весьма почтенном для того времени, не отошел в мир иной. Имущество сэра Роджера, от которого осталось только поросшее диким кустарником имение в провинции да куча карточных долгов, унаследовал его сын, Фредерик. О нем известно мало. Одни называют его редким пронырой, другие – набожным затворником, который избегал появляться в обществе. Но все современники сходятся в одном – Фредерик был толковым малым. Он то и начал восстанавливать разрушенный Вексхемский замок, поговаривают, после жаркого лета, проведенного в Лондоне с его зловонными канализациями. С тех пор владельцы  замка похожи друг на друга, словно близнецы. В течении двух с половиной столетий ни один из них не родился, не вырос и не умер на родине. Меняется только имя хозяина, но не его лицо. Но я-то знаю, что хозяин всегда один. А люди сами, будто слепые, околдованные им, не замечают очевидного. Мой отец служил управляющим у Джеймса Присли. Я застал предыдущего хозяина, когда был пацаненком, но прекрасно его помню. А в семьдесят шестом из Америки приехал его внук Натаниэль. Когда я впервые его увидел, я поразился сходству. Это был тот же самый человек!      

Настя едва не задремала, но при последних словах, которые Уокер выкрикнул с натужным кашлем, встрепенулась. Наверное, старик не понимал, что ослабленная холодами европейская генетика захлебнулась в горячей, вязкой, дурманной, как растопленное маковое молоко, крови телугу. Только собралась возразить старику, как в комнату заглянула веснушчатая физиономия Тима.

- Вот ты куда подевался, дед. Он вам не сильно надоедал, мэм? Вы не обращайте внимания на его болтовню – он болен и не соображает, что говорит. Три года назад, когда он еще ногами ходил, дед успел наскучить пастору в деревне россказнями о летающих тарелках и голосах, которые ему мерещатся по ночам. Доктор посоветовал тогда сменить ему слуховой аппарат. А в конце прошлого года, под рождество, он убеждал постояльцев в том, что со дня на день, наступит конец света…

Тим увез старика, но тот заплетающимся голосом продолжал в чем-то убеждать невидимого собеседника перед собой, активно жестикулируя трясущимися руками. 
Настя вернулась к себе в комнату, успев на полпути споткнуться о выпирающую половицу. Выключила свет, оставив гореть только бра с хрустальными подвесками у кровати – если качнуть рукою шарики, сверкающие сколотыми гранями, они издавали протяжный тонкий звон. Выдвинула ящик деревянного комода, в который с утра сложила свое нижнее белье. Из стопок атласа и шелка молочных, бирюзовых и сиреневых оттенков она выбрала ночную рубашку, окантованную на груди и понизу тонким кружевом. Настя в ней смотрелась превосходно. В декольте была видна ложбинка на груди, чуть пониже кружева удерживали пышные вздымающиеся холмики. Роскошные же выпуклые бедра  оказались деликатно скрыты. Настя расплела косу, расчесала щеткой перед зеркалом свернувшиеся кольцами кудряшки. Часы на каминной полке пробили полночь, а Натх не возвращался. Раскинув руки, Настя упала на постель. Потянулась, доставая пальцами ног деревянной спинки. Сдула непослушный локон, который закрывал ее лицо. В голове вертелись озорные мысли о предстоящей брачной ночи, и воспоминания о том, как Натх, выловив ее на улице, пытался поцелуем заглушить ее крик. Тихо взвизгнув, Настя спряталась под одеяло.

Натх разбудил ее, когда утреннее солнце равнодушно и бесстыже разглядывало ее через окно.

- Уже восемь, - он настойчиво указывал ей на часы, и был занятен в своей строгости. 

Соблазнительное белье и ножку Насти, высунутую из-под одеяла, он упорно игнорировал. Только торопил: нужно быстро мыться, пока в баке есть горячая вода, и завтракать - Тим с минуты на минуту привезет из города парикмахера. Настя томно потянулась, наблюдая из-под полуопущенных ресниц, как волнительно, нетерпеливо он раздувает ноздри. Ледяным тоном, каким он успокаивал развеселившихся горничных, Натх пытался отчитать ее по поводу заспанного вида. Рука Насти невольно потянулась за подушкой, чтобы запустить ее в чрезчур серьезную физиономию Натха, и тут же обмякла, едва он хлестнул по ней властным взглядом. 

- Распорядишься, чтобы тебе приготовили успокоительного чаю, - бросил Натх. – Извини, у меня еще уйма дел. Я позже тобой займусь, вечером, после приема.    
Празднество было задумано в кельтском стиле. Со стен залы для приемов смотрели пыльными застывшими зрачками головы медведей, лосей и диких кошек, побитые изрядно молью, невзирая на стойкий запах нафталина; тут же были развешены рога и бивни, на пол у диванов брошены зверьи шкуры. Рядом с зеркалами величиною во всю стену суетились девушки в ярких платьях длиной до пят и плащах, сколотых на плече бронзовой брошкой. Прическу каждой составляли накладные косы. Розовощекие мальчишки, одетые в рубахи до колен, перехваченные поясами с кельтским перевитием, готовились изображать менестрелей. Появился Натх. Властно, как заправский феодал, он созвал всех вместе и потребовал, чтобы каждый положил в картонную коробку, которую он принес, свои часы, очки и телефон. Настя скорее убежала прочь, пока Натх и к ней с придирками не привязался.

- А ты не бегай, - донеслось ей в след. – Только сбитых локтей и ушибленных коленок сегодня не хватает. 

С наступлением темноты, когда дорогу от ворот в кованой ограде до парадных дверей замка осветили ярко, словно солнце в ясный день, фонари, возвышающиеся на литых опорах, начали съезжаться гости. На брусчатке перед замком один за другим парковались лимузины, больше неприметные - только тяжелый ход машины, напичканной броней, говорил о положении владельца. В нижние этажи ворвался гомон сотни голосов. Речь в основном английская, но произношение на то, к которому Настя привыкла за последнее время, не походило.

Приставленная к Насте горничная который раз напомнила о том, что новоявленной миссис Присли следует прекратить разглядывать через окно прибывающих гостей и поторопиться со сборами. Так же настойчиво, несмотря на возражения  Насти – сэр Присли приказал, и ослушаться его никак нельзя; он и без того со времени своего приезда успел показать свой тяжелый норов - помогла ей надеть платье.

…Аккуратно сколотые на затылке сделанные глянцевыми локоны, над которыми парикмахер трудился три часа, сияющие сапфировыми бликами драгоценности и такой же блеск в ее глазах. Туфли с острым и высоким каблуком. И чулки с кружевным розами под платьем – кокетливая деталь, припасенная для брачной ночи. Настя спустилась навстречу людской массе по широкой лестнице, устеленной парадной, но много лет как потерявшей яркость пурпура дорожкой. За ее спиной сверкало отраженным светом солнце с человеческим лицом, выложенное витражами. Натх, одетый в смокинг – как он стал похож на Фредерика Присли со старинного портрета - протянул ей руку. Пальцы нежно сжали ее пальцы, но в глазах его, черней расплавленной смолы, вскипало недовольство.

- Что за балаган? – прошептал Натх ей на ухо. – Ты почти обнажена…

Платье, которое он сам, не спросив на то ее согласия, подобрал для Насти, было таким же скромным, как и облачение монахини. Но в ателье, когда с нее снимали мерки, закройщица все вздыхала о том, что фигура Насти настолько хороша, что ее не стоит прятать под бесформенными балахонами, предназначенными для старух. Сменить заказ не составило проблем. И ей пошили платье из того же шелка аквамариновой голубизны, который приглянулся Натху, длиной по щиколотки, как он хотел, но с декольте, глубоким, насколько позволяли приличия, и соблазнительной шнуровкой на спине.

Настя, скривив наивную гримасу, захлопала ресницами. Пусть Натх сверкает черными глазищами. Ничего теперь он с ней не сделает. Не станет же он вместо брачной ночи отчитывать ее за самоуправство и неподобающий наряд – так Настя утешала себя, но позвоночник все равно противно взмок. Натх что-то пробурчал по поводу ее упрямства и попросил держать спину ровно и ни в коем случае не наклоняться. В ответ Настя присела перед ним в глубоком реверансе. На физиономии изобразила улыбку невинности и робкого послушания.

  Придерживая Настю за руку, Натх представлял ее гостям. В его жестах и непринужденном тоне с легким торжеством можно было угадать насмешку, словно над увиденным который раз и скучным театральным действом. Настя заученно улыбалась особам, встреченным впервые, но знакомым по рассказам Натха, расспрашивала, как доехали, и желала приятно провести вечер.

Когда Настя запиналась, подбирая нужные слова, Натх подхватывал реплику, начатую ею, но каждый раз оставлял и для нее возможность сказать все, что она желала бы сказать, позволяя насладиться ей иллюзией свободы. Спиною, кожей, кончиками пальцев, которые покоились в его ладони, Настя считывала его одобрение, и порой казалось, что они связаные вдвоем, словно две части целого, слаженно, послушные какому-то чутью, о котором и не ведают, друг друга дополняют.   
 
...Промышленники и парламентарии из Штатов и Европы с дряблыми телами и расчетом в тусклых взглядах. От них поодаль - Пьер с труднопроизносимой фамилией, шаман из Кении, невысокий, коренастый, черный, как эбеновое дерево, африканец. Натх говорил когда-то, что к его советам прислушиваются монархи всей центральной Африки. Урсула Фолдер и ее супруг. Кто бы смог предположить, что эта миниатюрная пухленькая женщина в годах возглавляет департамент ЦРУ, и специалистов в области психологии, подобных ей, во всем мире больше нет?  Натх обнял ее, расцеловал в обе щеки и назвал очаровательной ведьмочкой, а она смеялась добродушно, обхватив его за шею, и смешно вскидывала под угрюмым взглядом собственного мужа крохотную ножку в бархатной туфле.

Так кто же ты, Натаниэль Присли? Скиталец и авантюрист, имя которого в высшем свете мало о чем говорит, потомок обедневшего дворянского рода, порченного к тому же азиатской кровью – та верхушка его положения, которую Натх позволяет видеть посторонним. Эта мысль мелькнула и тут же забылась, растворившись среди сотен возгласов и череды новых приветствий.      
 
Барона Гонсалеса, о котором Натх предупреждал особо, Настя узнала сразу, как только заметила его в противоположном конце залы, стоявшего к ней вполоборота с бокалом красного вина в руке. Ей не удалось еще увидеть, как он тянет парализованную  инсультом ногу и рассмотреть трость, которую он сжимал в кулаке – по взгляду, полоснувшему наотмашь, когда Гонсалес, словно угадав ее внимание к своей персоне, обернулся и поприветствовал кивком головы то ли ее, то ли Натха за ее спиной, она поняла, что он одной породы с Натхом.

- Твоя жена чрезвычайно милая особа, - смех Урсулы Фолдер с приятной стариковской хрипотцой оторвал ее от наваждения, под которое она попала, наблюдая за бароном. – Но созреет она только через пару лет. И тогда держись, Натаниэль! Мужчины будут головы сворачивать, оглядываясь ей вслед.

Ее беззаботная  болтовня и взгляд блеклых с добродушною смешинкой глаз через стекла очков рушили все предубеждения, которые выстроила Настя, и приятный поначалу разговор с этой маленькой старушкой незаметно становился доверительным. Но Натх предупреждающе сжал Насте локоток.   

- Дядя Натан! – поставленный прекрасно, но высокий для мужчины голос стал поводом, чтобы покинуть втягивающую как зыбучие пески Урсулу Фолдер.
 
В госте, который приближался к ним, молодом еще мужчине, Настя узнала сэра Бенджамина, второго в иерархии рода Присли. Он почти на голову был ниже Натха, и полы его смокинга плотно облегали выпуклый живот, но тонкая кость, покатые женственные плечи и продолговатый, с острым подбородком и лысеющими висками череп создавали видимость субтильного телосложения. Волосы цвета топленого молока, чуть тронутые сединой, оттеняли его известковое лицо с резким, будто прорисованным небрежными мазками, румянцем на щеках. Из под маленьких очков в золотой оправе Настю, словно экзотическую бабочку, разглядывали тусклые глазенки в мясистых веках с той краснотой, которая свойственна людям с бледной кожей и которую беглый взгляд сочтет за воспаление. Сэра Бенджамина сопровождала сухонькая дама неопределенного возраста. В глубоком декольте ее платья торчали угловатые ключицы, обтянутые холеной, тонкой, как натянутый пергамент, кожей.

- Леди Присцилла, родительница Бенджамина, - подсказал Натх.

Сдержанность манер, любезность, граничащая с самолюбованием, поцелуи чуть в сторону от подставленной щеки с послевкусием дорогой пудры и брезгливости. 

- Натан, ты должен дать координаты своего пластического хирурга, - потребовала Присцилла сразу же после приветствия. – И не стоит рассказывать сказки о восточных практиках, которыми ты занимался с детства.

Бенджамин впился зрачками, наполненными краснотой, туда, где у Насти в декольте просматривалась ложбинка между грудьми, и под взглядом его, каким оценивают забавную вещицу, выставленную на продажу, которую потрогать можно, надломить, ногтем царапнуть, вдруг ненастоящая, Настя много раз успела пожалеть о том, что легкомысленно оголилась в этот вечер. Пококетничать хотела и Натха позлить, глупая, а ловит на себе пошленькие и насмешливые взгляды.    

- Потрясающий бриллиант, - произнес Бенджамин не сразу, с видом знатока покусывая налитую гладкую губу. Пальцем почесал кончик носа. – Дядя Натан, это и есть один из тех камней, которые в восемнадцатом столетии Фредерик Вексхемский привез из ост-Индии? 

Внимание Присциллы, после того, как она услышала от Натха вместо имени хирурга пару колких замечаний, угрожающе нависло над головой Насти. Когда закончились расспросы, выказывающие скорее вежливость, чем любопытство, Присцилла рассказала о благотворительном фонде, названном ее именем, который борется против тестирования косметики на животных.

- Зачем Натан развесил всюду звериные трупы? – Присцилла с религиозным  ужасом возвела глаза на ближайшую стену, где красовалась клыкастая кабанья морда, а чуть поодаль от нее – пятнистая, почти не тронутая молью шкура. – Это отвратительно. Несчастные зверюшки, убитые по чьей-то прихоти.

Куда гуманнее на шахтах в Африке, которые принадлежат семейству Присли, за труд, который в течение года-двух превращает в инвалида, платить по двадцать долларов в месяц, - хотелось крикнуть Насте. Но она молчала, изображая сопричастие в ее причудах, а, значит,  принадлежность к одному с Присциллой кругу.   

- По моей прихоти и прихоти моего деда, Джеймса Присли, - оборвал Натх Присциллу, и Настя наблюдала, как беспомощно забегали ее зрачки и неровно передернулись скулы. – Полагаю, тебе еще представится возможность вдоволь надоесть всем с жалостливыми байками о несчастных пуделях. Мы столько лет не виделись, Присцилла. Неужели, кроме как о суррогате гуманизма, который ты исповедуешь от скуки, нам не о чем поговорить?

Натх увел Присцилу в сторону, и она, ссутулившись, посеменила рядом с ним, время от времени оглядываясь, будто что-то потеряла или не успела рассказать, и Насте казалось, что не пойди она с ним по своей воле, Натх уволок бы ее силою, зажав рукою пухлый, раскрывшийся, как две вызревшие вишни, рот.   
 
Настя оказалась наедине с Бенджамином: его липкий воспаленный взгляд и ее недовольство, которое она, как подобает дрессированной зверушке, загнала вглубь себя. Бенджамин говорил о своей новой яхте, где на палубе имеется бассейн, пол выложен мраморными плитами, а стены - кубинским красным деревом, металлические ручки на дверях покрыты позолотой, а в трюме обустроен винный погребок. Настя же невольно вспоминала дни, когда она с утра до вечера без выходных продавала мороженое, чтобы заработать на новую обувку к осени. Бенджамин рассказывал о том, как в студенческие годы, когда ему было столько лет, сколько сейчас Насте, он участвовал в регатах – а ей еще недавно не хватало денег даже на то,чтоб лишний раз проехать троллейбусом.
   
- Как вы управляете такой огромной яхтой?

- Всем занимается команда. А вот дядюшке Натану пришлось бы управляться самому, поскольку мало кто способен вытерпеть его харизматичную натуру… - Бенджамин смеялся неприятно, будто бы исподтишка, время от времени едва уловимым движением почесывая изнеженную кожу под манжетой.

От общества, которое было ей чужим и тяготило, Настю спас барон Гонсалес.

- Надеюсь, Вы и мне уделите минуту, миссис Присли, - та же бесцеремонность, что и у Натха, не терпящая возражений, с которою наилучшим образом переплелась забытая учтивость.

Под локоток он вывел Настю в комнату с камином, прилегающую к зале, и Настя ушла с ним безвольной и послушной куклой. Будто оказалась она на грани сна и бодрствования - воспринимала все, что вокруг нее творится, но эмоции ее угасли, и кто-то посторонний ею управлял, подтягивая за неосязаемые нити. Барон усадил Настю в кресло, оббитое цветастым атласом, не торопясь присел на стул рядом, опираясь обеими руками на трость. 

- Вы очаровательная девушка, - произнес он мягко. Жилистые, крученные подагрой пальцы поглаживали рукоять со стертым до природной древесной белизны лаком.
С усилием Настя встряхнула головой. Наваждение выплюнуло ее из душного нутра, но не исчезло окончательно, в сбившись густым мороком в углах, не освещенных светом лампы с абажуром. Дело было в голосе барона. Тихий и приятный, он опутывал и зачаровывал, но Настя уже сумела убедиться, что можно противостоять его дурману.

– Милое невинное дитя, вы знаете, во что вы влипли? Вы имеете представление о том, кто ваш муж?

Настя ошалело смотрела на барона. Он опасен, - стучало в голове. Надо подняться и уйти, не заботясь о приличиях. Останавливало только желание узнать о том что Натх ей умолчал.

- У него тоже имеются шахты в Африке? – спросила Настя осторожно.

Натянутая непринужденность сошла на сиплый шепот. И тут же, по тому, с каким  разочарованием вытянулось лицо барона, Настя поняла, что сказала глупость. Конечно же, Натх от нее скрывает не рудники с редкими металлами и не многомиллионные счета в банках Сити. Натх молчит о той пропасти, в которую она однажды заглянула. Настя откинулась поудобней в кресле и требовательно уставилась в цепкие глаза барона.

- Во что же я сумела влипнуть, сэр? Говорите! - почти приказала.

На морщинистом лице барона за обходительностью и заботой промелькнула  та расчетливость, с которой хищный зверь смотрит на свою добычу перед тем, как перебить ударом лапы позвоночник.

- Вы невероятно похожи с вашим мужем, Натхом Чондра Сингхом. И этой мелочи оказалось достаточно, чтобы поколебать его спокойствие настолько, что он оступился.

- Его зовут Натаниэль Присли, – поправила Настя. 

- Титул лорда вместе с именем он купил в те времена, когда англичане только обосновывались в ост-Индии, за лечение больного сифилисом старика и горсть таких вот камней, какие украшают ваше тело – на вырученные за них деньги ваш муж содержал старого развратника до самой его смерти, словно тот и вправду был его родным отцом. Натх Чондра Сингх из рода кшатриев родился на юге Индии, в сотне миль от Хайдарабада, и семья его была настолько нищей, что родители продали его маленьким ребенком. 
 
- Что за нелепица! - Настя рассмеялась громко, с равнодушием, выставленным напоказ, брошенным с отчаяньем в лицо – пусть барон увидит, что она способна сохранять здоровый скептицизм. А внутри, под кожей, взявшейся пупырышками, все сжалось так, если бы она над пропастью зависла. 

- Черт возьми, я с вами как слепой!  Вы от меня закрыты. Натх вас скрыл, и я не могу пробиться через созданный им панцирь. Остается только по вашим ужимкам гадать, что у вас на уме, – барон гневно стукнул об пол тростью.

Тщедушный, с легкою сутулостью, снежно-белой сединой и желтоватой кожей, он мог бы показаться отжившим свое и неприметным стариком, если бы не особое, жесткое и неподвижное выражение лица. Когда он говорил, сердился, улыбался, менялась только одна сторона его, правая. Левая же казалась застывшей маской.
Настя перестала хохотать и с опаской вжалась в кресло.

- Вы хотите сказать, что умеете читать мысли других людей? 
 
- Я не читаю мысли, девочка, я воспринимаю психическое состояние целиком, а не только то, что на поверхности находится, - недовольство барона сменилось покровительственной интонацией, от которой воля Насти испарялась, как песок проваливается между пальцев. – Ваш муж один из нас, не человек в том смысле, каком вы привыкли понимать это слово, девочка. Его замучили до смерти более четырехсот лет назад, но он сумел вновь зажечь божественную искру жизни в своем теле, которое он много лет подготавливал для этих испытаний. После его убивали много раз, и с каждым разом он накапливал в себе особую потенцию, преображаясь из создания живого, которое вписано в общую картину бытия, в нечто большее. Для вас, как бы вы с ним ни сблизились он останется жителем иного, непонятного вам мира. Он не только мыслит иначе, чем обычный человек – давно изменилась и его физиология. То, что в других растет и изменяется по независящим от них причинам, в нем упорядоченно и подчинено  воле. Ничем не замутненной воле. Пребывать в подобном состоянии он может только будучи не вовлеченным в пляску жизни, ее круговорот причин и следствий. А значит – никаких страстей! Скажите, при вашей первой встрече, когда он вас еще не приручил к себе, вы сочли его привлекательным мужчиной? Можете не отвечать. Под безупречной  оболочкой его тела, вылепленного на протяжении многих лет, нет того наполнения, которого любая женщина ожидает от мужчины. Его тело не вырабатывает даже мужские гормоны, поскольку он в них не нуждается, потому и женщину влюбить в себя он не способен. Да и в нем самом нет ни чувств, ни каких-либо спонтанных человеческих эмоций. Все, что он не может контролировать, он выжег еще до того, как стал тем, кем сейчас является. Но, возможно, оттого, что ваш муж решил покончить с прежним образом жизни, и оттого, что вы с ним рядом, он потихоньку пропитывается тестостероном, и разрушается его структура, выстроенная за много лет. Наверное, вы словам моим не верите. Вот, взгляните, девочка, - барон достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, отпечатанную на свежей бумаге черно-белую фотографию и протянул Насте.   

Она взяла фотографию, и рука ее дрожала в дурном предчувствии. Поднесла фотографию к глазам: пышная тропическая растительность, кроны, из-за которых не видно неба, переплетение древесных корней… Но вот же, крупным планом, как она сразу не заметила, нагое тело; мужское, человечье, похожее то ли на зверье, выгнутое в судорогах, то ли на корягу причудливой формы. Под черной бородой, влипшей в землю, и спутанными волосами Настя с трудом рассмотрела, как стебли, корни, тонкие побеги, которые опутывали тело, прорастали сквозь него, вылезая из глазниц, впадины пупка, из-под вздыбленной буграми кожи, будто вовсе не человек был запечатлен на листе картона, а языческий дух, дремлющий в безвременьи. Привычные, ставшие  родными черты кричали о том, что перед нею Натх. Настя выронила фотографию и чуть не вскрикнула от страха, дремучего, непроходимого, как ядовитое болото, который парализует не способность здраво рассуждать, а само жизненное естество, доводам рассудка не послушное. Полуобморочный же здоровый скептицизм шептал о том, что все это все-навсего монтаж.   

Барон поднялся, повесил трость на спинку стула, натужно наклонился, отчего лоб его пошел рябью складок, подцепил пальцами с пола фотографию и положил ее Насте на колени.

– Состояние, которое нельзя назвать ни жизнью, ни мертвым разложением – на тонкой грани между организмом, способным развиваться, и минеральным веществом. Абсолютный покой. Абсолютное ничто, выпавшее из рамок пространства-времени, причин и следствий, ограничений собственной физиологии на часы, на десятилетия, порою на сотни лет. Большую часть нашего существования мы так и проводим. Потревоженные чем-либо – любопытными, которых в последние годы развелось немерено, или незавершенными делами, мы возвращаемся в мир. Оставьте фотографию себе, девочка. У меня есть негативы. Таинство, которое вы видите, было запечатлено в конце шестидесятых годов прошлого века, и автор его, незадачливый любитель залезть в нехоженые дебри, был найден местными жителями истощенным и тронутым умом. Если бы ваш супруг не укрыл вас оболочкой, сквозь которую пробиться невозможно, я был бы гораздо более убедителен. Но нам придется ограничиться душеспасительной беседой и техническими хитростями, умение отражать действительность которых далека от совершенства. Возвращаясь в мир, нам сложно сохранить равновесие. Для меняющейся  беспрестанно природы мы – аномалия, которую любыми возможными путями она стремиться вовлечь в свой круговорот. Она расставила для нас особые ловушки. Чем сложней устроена система, тем более в ней слабых мест, и стоит их малость затронуть, как вся система рассыпается и гибнет. Мы уязвимее, чем может показаться. Натх не мог не разглядеть ловушки. Он намеренно играет с вами, испытывая свои силы. Глупец! Он не заметит, как оступится. Вы должны бежать от Натха на край света, пока лавина необратимых изменений, вызванная вами, не уничтожила вас обоих. Посмотрите беспристрастно, вы не пара с вашим мужем. Как бы терпелив и мягок он с вами ни был, он поглотит вас целиком потому что он другой природы, девочка. Вас устраивает участь превратиться в его тень, которая будет видеть его глазами и думать так, как он позволит? Он уже сейчас в зародыше подавляет  всякую попытку совладать с ним  Ручным он никогда не станет. Когда же он увидит, что увяз в круговороте бытия, а силы, которые он накопил, иссякают, он вас возненавидит. Обвинит вас в собственном падении. И молитесь, чтобы он любил вас как можно меньше, когда, разбудите в нем страсти.  Ненавидеть он будет с такой же силой. Даже если он вас просто бросит, вы к тому времени срастетесь с ним настолько, что долго без него не проживете. Я говорю не о любовной тоске, а о том, что организм ваш к тому времени сделается неспособным функционировать, когда его нет рядом. Сначала откажут ваши почки и поджелудочная железа. Если же вы каким-то чудом выживете после этого, у вас атрофируется сердечная мышца. Распадется нервная система, и ваш мозг, отравленный продуктами собственного разложения, поймет, что умирает не отчаявшаяся брошенная женщина, а опухоль, отторгнутая Натхом Чондрой Сингхом.
 
- Неправда, - прошептала Настя.

И тут же, медленно, по буквам, голосом чуть громче полной тишины - одной из эманаций абсолютного ничто: 

- Куда же мне бежать?

Невесомые, прозрачные под светом лампы на стене, пальцы монотонно, сами по себе, перебирали складки платья. Слезы огненными полосами помимо воли бежали по щекам. В свете тусклой лампы, предназначенной для чтения, старческие глаза барона не должны увидеть ее слабость. Она сама догадывалась, что под оболочкой Натха таится темнота, природу которой она постичь не в силах, да только заигралась с ним в любовь и потеряла бдительность. И барону во всем верить глупо. Его не уличить в обмане, поскольку он не лжет, а восприятие реальности меняет. Настя сдавила крепко подлокотники ладонями, чтобы успокоить дрожь, которая их била. Наивная - чуть не застонала - Натх ее гораздо глубже изменить сумел, иначе после пережитого ею страха она бежала б от него, как от чумы, а не выбирала бы с волнительной истомой белье для брачной ночи с ним.
В глазах барона блеснули искры удовлетворения.

- Оглянитесь вокруг, девочка. Нынче вечером я наблюдал достаточно мужчин, каждый их которых готов вам предложить свое покровительство и миллионный счет в банке. Наилучшую опору вам составит Бенджамин Присли. Он молод и богат, не обременен заботами о завтрашнем дне и семьей, и, в отличие от Натха Чондра Сингха, он совершенно безопасен. Вы научитесь управлять им одним движением своей прекрасной ручки, – барон умолк внезапно, будто бы вслушиваясь в гомон голосов за дверью. - Бенджамин сейчас беседует о вас с леди Присциллой. Вам, должно быть, любопытно. 

Сменить свои стремления и страхи, вынутые из ее нутра и принявшие человеческую форму на вызревшее, выхоленное до болезненной стерильности бахвальство, которое успело обсмаковать ее цепким воспаленным взглядом? Настя фыркнула и недовольно, с брезгливостью, повела плечом. На яхте, инкрустированной красным деревом и золотом, сбежать из пещеры, которую охраняет ядовитая тварь из полузабытых, перевранных много раз индийских преданий? 

Сквозь гомон и аккорды кельтской флейты, доносящиеся из банкетной залы, два голоса прорывались все отчетливей и громче, и казалось, что говорившие вот-вот распахнут дверь, а Гонсалес, ослепленный светом, ослабит хватку. Еще мгновение – и  голоса беседовали в такой близости, что не было нужды напрягать слух, чтобы разобрать слова. В говорившем мужчине Настя без труда узнала Бенджамина.

- Мама, я наводил справки об этой девице. Опытные детективы отыскали в российском захолустье ее семью и расспросили обо всем. Деньги имеют свойство развязывать любые языки. Впрочем, ничего пикантного узнать не удалось. Она не снималась в порнофильмах и не занималась проституцией, хотя ее семья жила в ужасной нищете. Все очень пресно, не о чем и рассказать. Дядя Натан перед отъездом помог им деньгами. У меня нет на нее компромата, мама.

  - Она выглядит, как стриптизерша из дешевого клуба. Сходства до
бавляет ее жесткий рубленый акцент, - второй голос, женский, перемежающийся с надрывными вздохами, принадлежал Присцилле. - Натан вовсе головой не думал, когда решил привезти с собой эту смазливую глупышку с периферии. Его финансовое положение и без того желает лучшего – замок доходов не приносит, но постоянно требует ремонта. Натан же вовсе запустил дела. Кроме поместья и клочка земли вокруг у него активов не имеется. Если бы не его замшелое упрямство, на территории Вексхемского леса можно было бы раскапывать цинковые руды прямо из карьера. Однако, вместо этого Натаниэль носится по свету позорит имя Присли. В последние три года я с содроганием  включаю телевизор – боюсь услышать, что Натана снова со скандалом выдворили из очередной страны или вовсе посадили. Я не могу оправиться от того позора, когда Натан был арестован в Египте на месте действующих раскопок. Он там что-то выискивал по ночам! Ему повезло, что вмешались его давние знакомые из дипломатических кругов, иначе Натана казнили бы без суда, как местного воришку. Мне не по себе становится, когда разные персоны наружности, не вызывающей доверия, расспрашивают меня о Натане. Я потом теряюсь в догадках, кто это был – мафия, либо службы безопасности. Это немыслимо!  Неужели Натан собирается до конца лет торговать антиквариатом? Он даже нынешнее торжество проводит в своем замке – так дешевле. Финансовое положение Натана мог бы улучшить выгодный брак. Правда, с таким мерзким характером, как у него,  с ним не уживется ни одна порядочная женщина. Ну а эта девочка из плебейской семьи будет безропотно терпеть все его причуды.

- Надо сказать, мама, что она не только гораздо младше дядюшки Натана и прехорошенькая, но и весьма смышленая для своего происхождения. Впрочем, я увере, что вдоволь позабавившись, дядюшка Натан оставит ее тут, в деревне, нянчить отпрысков и чистить стойла, если к тому времени она сама не убежит…

- Довольно! Хватит! – процедила Настя через зубы. Семейство Присли к богемным развлечениям приучено, а тут навозом из-за каждого угла несет. – Остановите свою запись. Нашу беседу вы тоже пишите на диктофон? Кто потом ее прослушает? Мой муж? Бенджамин? Леди Присцилла?    
 
- Отпрысков! – стон Присциллы со сдерживаемым, но все же рвущимся наружу ужасом и отвращением, угас, слился с шумом, который прорывался в щели из банкетной залы.

Барон неровным шагом заходил по комнате. Обернулся с лицом, полным гнева, и трость его, которая висела на спинке стула, выпущенной пулей прыгнула в его протянутую руку. Настя передернулась всем телом - вспомнила о теннисном шарике, оставленном на телевизоре в лондонской квартире, и липкий холод, выбравшийся из необжитых подвалов, в которых до сих пор страдают души, загубленные Вильгельмом Кровавым, проник в полутьму комнаты.

- Так что же вы такое? – Настя подскочила с места. Попятилась мелкими шажками, будто по болотным кочкам шла, прочь от барона.

- Испокон веков нас именовали по-разному: колдунами, просветленными, - барон небрежно взмахнул рукой, корченной буграми под высушенной дряблой кожей. Рассмеялся сипло. – И даже фейри.

- Просветленные? Мудрые старцы с Востока, которые учат любви и состраданию ко всему живому? - Настя тоже рассмеялась, жалобно, как зверюшка загнанная стонет, когда уже отчаялась бежать. Заглядывала в глаза барона с пляшущими в них огнями преисподней, кусала пальцы, мокрые от слез, и хохотала, поначалу робко, сдавлено, потом с расчетливой жестокостью.

- Старцы? Мученики, заслужившие чудотворный дар. Мы за гранью всяких социальных ролей, установившихся понятий, навыков и представлений. Мы свободны, потому способны одной лишь силой мысли изменять действительность, как нам вздумается.   

Руки била дрожь и по коже бегали мурашки. Что есть мочи бежать из этих жутких стен, где реальность расползается от дыхания, и не знаешь, в каком затхлом углу ждать подвоха.
 
- Замечательно! Я подумаю, как можно использовать чудотворные возможности Натана.

- Одним движеньем мысли ваш муж способен раздавить вашу хрупкую природу.
- Он не может причинить вред, - Настя задыхалась, захлебывалась в слезах, ей не подконтрольных, и смеялась. Видела, как беспомощен барон перед ней, и осознание маленькой победы доставляло ей удовольствие, отравленное горечью. 

- Натх Чондра Сингх уничтожит вас, не задумываясь, будто цветочную головку надломит. И его не посетят ни терзания, ни сожаления. Столпы вашей, человеческой морали, за которыми вы прячетесь, боясь взглянуть на мир вокруг себя, для него не существуют. Да что там мир! От вида собственной наготы у вас начинаются желудочные колики. Почему же вы вообразили, девочка, что на выжженной земле станете для Натха Чондры Сингха тем столпом? Вы для него – жертвенный барашек. Бегите от него! Я помогу…

Гонсалес замолчал на полуслове. Три удара сердца в тишине, тягучей, как древесная смола, которая сочит из свежего надреза, и дверь распахнулась. В ореоле света, окутаный живым людским весельем, появился Натх с тонконогим бокалом, сжатом в кулаке. Он обнял Настю, ухватил ее за пояс - так удерживают на ногах истекающего кровью раненого. Протянул ей бокал. Да, она напьется в усмерть, чтобы не помнить ни о чем. Настя судорожно, торопливо сделала глоток и тут же выпустила бокал на пол. Линялый, с проплешинами ковер смягчил звон разбитого стекла.  В нем был крепкий, нестерпимо сладкий кофе с молоком, а она забыться хочет, а не бодрость выжимать из своего полуобморочного тела.

- Дорогая, тебя гости заждались, - дурманный бархат в голосе Натха, казалось,  покрывал остывшую могильную плиту. – Иди к ним. А вы, барон, успели, я надеюсь, настроить мою жену против меня?

Пьянкая густая дымка курилась вокруг каменного остова. Нет, в самом нутре, там где сердце трепыхается, вместо тверди скрыта пустота, бесконечная, глухая, темная.

Настя вырвалась из рук, которые шептали ей: «я с тобою, я пришел, и тварь, напугавшая тебя, обернулась тенью на стене». Почти бегом ворвалась в залу, полную людей. Остановилась отдышаться. Оглянулась. Никто, кроме нее, не видел, что дверь за ней захлопнулась сама, а двое – Натх большой сиамской кошкой, и барон, бледный, изменившийся в лице, стояли, скрестив взгляды, друг напротив друга, в самой сердцевине морока. Теперь-то Настя знала, под каким обличьем прячется та тварь, которая прорвалась на свет из беспамятстсва ее кошмаров.
Отряхнув смявшуюся юбку, она торопливым шагом прошла мимо какого-то плешивого министра, который оторвался от собеседника, едва она приблизилась, и подался было ей навстречу, мимо скучающей Урсулы Фолдер, которую Присцилла уговаривала совершить пожертвование для ее фонда. 

- Вы полагаете, что работа вашего фонда является жизненно важной  как для индивида в отдельности, так и в глобальном масштабе?  У вас, милочка, смещены приоритеты, прежде всего из-за ограниченного круга общения и его рафинированной однородности, - ухватила Настя мимоходом из их разговора.
Проскользнула мимо Бенджамина - он что-то прокричал ей вслед, но Настя не расслышала из-за того, что старуха рядом с нею в парче и бриллиантах на выбеленной пудрою морщинистой груди облилась шампанским, и ее дряхлые товарки стали  причитать вокруг нее.

Вышла на террасу и упала животом на каменное ограждение. На дворе примораживало. Автомобили внизу покрылись инеем, поблескивая в свете фонарей алмазной крошкой, а в глубоком ночном небе, ясном, словно чаша хрусталя, зияла полная луна. В такие ночи открываются проходы, соединяющие мир привычный и мир потусторонний. Из щелей и нор в холмах, из под гнилых коряг в лесу, с болот, из слоя ила на дне озера выползают существа, соприкосновение с которыми губительно для человека.

Тело в шелковом платье с оголенными плечами пылало от волненья и мороза. Жить больше не хотелось. Что-то теплое легло на плечи. Настя вздрогнула – мужской пиджак. Сжалась под ним, втянув голову, задрожала зверем, загнанным в ловушку.
- Внутри, несомненно, душно, и собрались одни зануды, но это не повод, чтобы подхватить воспаление легких, - отозвался сзади высокий голос Бенджамина.
Настя едва не рассмеялась от той легкости, которая возникла вдруг в ее груди. Бенджамин всего лишь человек, пусть ей и неприятный. Он безопасен; более того – он сам может послужить защитой.      

- Я думала побыть одна, - Настя изо всех сил старалась быть приветливой, несмотря на то, что зубы стучали от мороза. 

Бенджамин говорил что-то нелепое, чуждое ей, вычурное в своей бесполезности. Настя улыбалась кукольно, с застывшею гримасою любезности, и думала  о Натхе. Какая она глупая! Не заметила, как поддалась гипнозу. Подпустила к себе близко потустороннюю химеру, забыв об опасности. Чтобы не стать жертвенным барашком, нужно бежать сегодня же, не мешкая. А то, что Бенджамин, сглатывая слюну, заглядывал ей в декольте, ее вовсе не волновало.

Настя вернулась к действительности от того, что Бенджамин слишком плотно стал к ней прижиматься.

- Я увезу тебя от дядюшки Натана, - нашептывал он ей на ухо, и все гладил потною холодною ладонью по спине. – Хоть сегодня. Я же знаю, что ты только ради денег за него пошла. В самом деле, чего же в твоем возрасте еще от старика надо? А ты умница, не упустишь своего. Вон стоит моя машина. Спускайся незаметно вниз. Я буду ждать.

Настя рывком, что есть мочи, оттолкнула Бенджамина. Он пошатнулся, но се же   удержался на ногах. Выпрямился в линию и надменно хохотнул. С нервозностью почесал ладонь. Насте хотелось еще и кулаком в переносицу ему заехать.
   
- Ваш дядя даже в свои пятьдесят лет даст вам фору, - хрипло выплюнула Настя в его узкое надменное лицо. Причина того, что Бенджамин так настойчив и бесцеремонен, без сомнения, в кознях Гонсалеса – у него какие-то свои, ей непонятные интересы относительно ее и Натха.

- Я проверял тебя, - бросил Бенджамин с насмешкой и брезгливостью. – Я же должен знать, что за птицу дядя ввел в семью. А ты поверила.

Настя движением плеча сбросила с себя его пиджак на пол. Сребреники, которыми соблазнял ее Гонсалес, обернулись выгоревшими углями.

- Вам доктор нужен, - дерзко, по-ребячески, не  заботясь больше о манерах, она покрутила пальцем у виска и удалилась.

У самих дверей Настя едва не сбила с ног Урсулу Фолдер. Небось подслушивала, ведьма. Урсула маленькими цепкими ладошками схватила ее за руку.
- Деточка, после того, как вы с Гонсалесом поговорили, вы вся дрожите и места себе не находите. Что он сделал с вами?

Под ее добрым, с поволокой, взглядом хотелось выговориться.  Довериться. Сбросить ниц доспехи, выкованные Натхом, а не ею, и ей тесные. Стать послушным инструментом в хватких, маленьких, как у ребенка, пальчиках Урсулы.

Настя протянула ей фотографию, влажную от слез и пота.

- Это Натх Чондра Синхг? – она с остервенением взглянула на Урсулу. 

Та достала из бархатной сумочки, которая была в ее руке, очки, водрузила их на тонкий хищный нос в блеклых конопушках, и, прищурившись, рассмотрела фото. Губы ее беззвучно дрогнули, так, будто бы ей открылось то, что ей не нужно и небезопасно видеть. 

- Да, это Натх, ваш муж, - произнесла Урсула наконец.

- И вы одной природы с ним? - Настя обвела, насколько хватала ее роста, гостей взглядом. Много еще подобной нечисти сегодня собралось и как их распознать? А от осинового кола в сердце они умирают?   

- Я старая и слабая. Мне все труднее вызвать к жизни те клочки умений, которые еще остались. Но когда-то я ни в чем не уступала Натху.

Настя вытерла кулаком упрямую слезу, которая жгла ей веки. Рука была холодной и задеревеневшей, а к горлу подступали спазмы, которые она сдержать не в силах. 

- Так расскажите мне, что он такое?

- Человек, такой же, как и все. - Урсула улыбнулась старчески, по-доброму, с какою-то поверхностною скорбью, как над случайно обнаруженным сдыхающим животным. Лучи морщин сгустились вокруг глаз. Но зрачки – Настя видела за стеклами ее очков – зрачки застыли неподвижно, словно у каменного идола, который наблюдает, как вечность рассыпается остывшим пеплом, и его разносит ветер. – И в то же время он иной… Один из тех, кто подчинил себе свою природу.
Все они – Урсула, Натх, Гонсалес – иссушенные мумии. Они изображают жизнь, оставаясь вне ее законов, словно обитатели другого мира, демоны, засевшие в телесной клетке. В том месте, где у всех болезненное бьющееся сердце, у них застыла пустота без свойств и без привязанностей. Настя впилась отточенными остро ногтями в онемевшее, будто бы чужое ей запястье, чтобы успокоить дрожь. В голове колокольным боем бился пульс, затягивая глаза багровой поволокой страха и тех чувств, которые ей неподконтрольны.

- Правда ли, что если Натх меня решит оставить, я к тому времени настолько срастусь с ним, что без него жить не смогу?

- Правда, но отчасти, - Урсула замолчала ненадолго. – Это как растет кристалл по заложенной структуре. Как песчинку обволакивает перламутр. Как в летний сезон отключают отопление, ведь на улице и так стоит жара. Но любой организм, если только он не поражен каким смертельным недугом, способен вернуться к автономной жизни вновь. Даже я, слабая старуха, тут могу помочь. Медицина сейчас тоже на многое способна. Но почему вы вдруг вообразили, что Натх вас бросит?

- Я тот жертвенный барашек, который предназначен сделать его снова человеком, – беззвучно, сквозь приоткрывшиеся узкой щелью губы, простонала Настя. Дышала животом, неглубоко и медленно, как Натх ее учил, чтоб успокоиться.

- Чепуха! Натх осознает, что он не вечен. То, что имело начало, имеет и конец. Смерть, девочка, означает не локальный конец света, а переход в иное качество. Натх будет благодарен вам за то, что вы скрасите его угасание, как я благодарю своего мужа, дочерей, внуков и правнучку, которая родилась недавно. Из нас один Гонсалес не желает примириться с закономерным ходом бытия. Должно быть, у него есть то, что он не хочет потерять, - Урсула хохотнула, прикрыв рот ладонью.

Настя слушала растерянно и чувствовала недосказанность в ее словах. Снова полуправда, заставляющая за строем умопостроений, которые совпали в чем-то с истиной, идти туда, куда укажут. А как же черная дыра в реальности, в которую она однажды заглянула и едва в ней не забылась?
 
- Натх не об угасании мне говорил, - вырвалось невольно.

- О чем он говорил вам, девочка? – зрачки Урсулы стали вдруг огромными, а голос сделался располагающим, как никогда до этого, и вкрадчивым.
 
Хотелось бесконечно говорить с Урсулой, вывернуться на изнанку перед ней, слушаться ее советов, льщихся прохладной ключевой водою в жаркий день. С трудом Настя поборола наваждение и оторвалась от нее.
 
- Пойду коктейлей принесу, - Настя выхватила из ее ладоней фотографию и рванула прочь, подальше от Урсулы. Видела, как благодушие пересохшою листвою осыпалось с ее лица, обнажив пронырливую и жестокую натуру.

С подноса, который нес мимо паренек, ряженный кельтским менестрелем, Настя забрала последний бокал с соком. Спросила, есть ли что покрепче. Выдержанного вина из подземелий замка? Шампанского? Мартини с кубиками льда? Слабоалкогольной смеси с прохладным взбитым молоком, украшенной свежей ягодой клубники? Он мигом принесет. Водки, - выдохнула Настя.

Урсула шла за нею по пятам, пытаясь что-то ей сказать, но Настя с радушною и глупою улыбкой пристала к какому-то министру – он одноклассник Натха, кажется, и полчаса назад сам добивался ее общества. От безысходности и злости, которая в ней вызрела и требовала выхода, Настя с ним поспорила  - о политике России на Кавказе, о войне в Ираке... Натх будет очень недоволен, улыбалась она дерзко, словно перед прыжком в пропасть. Ей следует  премило щебетать заученными фразами о погоде и последних постановках в Ковент-Гардене, а подобных тем вовсе не касаться, чтоб смешно не выглядеть.

- В вас я узнаю ту самую харизму, какую видел только у Натана, - заговорил министр, когда пыл Насти немного улетучился, и она умолкла, чтобы отдышаться. - Я помню, как несколько лет назад Натан позвонил мне среди ночи из Ирака – прошло всего несколько часов, как он вылетел туда. Он был уверен, что найдет в песках следы зороастрийских поселений… В то время на Ближнем Востоке сложилась напряженная обстановка. В Персидском заливе стояли  НАТОвские авианосцы, и следовала жесткая реакция суннитских экстремистов на операцию «Буря в пустыне». В телефонной трубке я слышал взрывы, стрельбу, выкрики, которые понять не мог, и беспрерывный, монотонный женский плач. Натан сказал, что едва успел выскочить из гостиницы до того, как она была полностью превращена в руины. Вокруг, говорил он, много раненых, убитых, медицинской помощи нет вовсе. Боевики похищают, либо расстреливают сразу каждого, в ком заподозрят американца. Мы долго беседовали. В ту ночь от Натана я выслушал все то, о чем вы сейчас мне рассказали. У вас, юная леди, такая же железная логика, крепкие нервы и несносный характер, как и у Натаниэля Присли – такие качества, которых нынешним начинающим политикам не достает. 

Министр перевел взгляд на Бенджамина, который оказался рядом. Наверное, преследует ее - Настя невольно сжала кулаки. Тут же, в паре метров от нее, чуть пригубив шампанского из узкого бокала, ждала ее Урсула.

– Я говорю о вас, молодой человек, - министр окликнул Бенджамина. – Вы ведь баллотируетесь в палату общин в нынешнем году. Полагаю, вы только выиграете, если  Анастасия Присли будет в вашей команде.

Настя брезгливо сморщилась. Бенджамин сдержано улыбнулся, одним движением  бесцветных губ. В глазах его сверкнуло было недовольство, но тут же поблекло, будто выцвело на солнцепеке.

Чья-то ладонь убрала невесомый витой локон с ее плечика и опустились на нагую кожу. Натх - считывала Настя спинным мозгом. Замерла и не дышала. Горячая, как раскаленные угли, рука кофейной желтизны, скользнув вниз с ее плеча, обхватила, смяла в мощных пальцах ее бледную безжизненную руку, заключила в осязаемую, пышущую жаром клеть.

- Моя жена не станет заниматься политическими дрязгами, - заявил Натх.   
Настя чувствовала, что дрожит от его прикосновений. Она жертвенный барашек, - колотилась навязчивая мысль. Беззвучно умоляла она Натха, ну же, если все, что мне открылось сегодня – правда, дай мне знак. Клок бумаги, смятый в кулаке, упал в руку Натха. Взамен он вложил в ее ладонь ключи. По одному загнул ей пальцы. Жар в его ладонях немного подостыл. 

- Устала? – Натх поцеловал ее в макушку. Казалось, звук перетекает в опиумное марево а оно, сгущаясь, лижет ее руки. - Иди наверх и готовься спать. Я скоро подойду.

Настя выскочила из зала и без сил опустилась на ступенях. Лихорадочно трепыхалось сердце, отдавая выбросами кипятка в ушах, руках и под коленями. Как нахальные цыгане, окружившие дуреху, ряженную в золото, в голову лезли мысли одна другой безумней. Неглубокий длинный вдох, до боли в животе… Больших усилий стоило хотя бы прекратить истерику. Но руки все равно дрожали. Мистерия, творившаяся в голове, сменилась вязкой пустотой, которую время от времени вспарывали новые догадки. Хлопнула дверь банкетного зала, выпустив облако смеха и безмятежного веселья. Игривые шаги, цокот каблуков и шепот. Еще немного, и ее увидят, жалкую, с размазанной косметикой, небезупречную. Настя сняла туфли  и тихо, на цыпочках, проскользнула вниз. На первом этаже было темно. Горела только лампа на стойке ресепшена, да тощая девица в крахмальной, официально-белой блузке, пошатываясь на жилистых ногах, сверкала в глубине коридора длинной дамской сигареткой и с усердием болтала по мобильному. Ее девица не заметила. В третьем снизу ящике секретера за ресепшеном, где Тим их оставил, Настя наощупь отыскала ключи от башни. Так же незаметно, в полной темноте, она поднялась в музей. Света фонарей перед парадным входом вполне хватило, чтобы обнаружить на законном месте знакомое ружье и четыре пули, спрятанные под стеклом. Серебряные, освященные епископом для отстрела нечисти, - смеялась она горько, тогда, когда хотелось выть и кататься по полу от безысходности. 

Ключи были возвращены назад, и Настя, никого не встретив ни на лестнице, ни в коридорах, вернулась к себе в комнату. За дверью громоздились вазы, полные цветов: розы с метровыми стеблями, бледные тюльпаны, орхидеи, перевязанные лентами. Вокруг кровати чертили колдовские пентаграммы свечи, расставленные прямо на полу. В кубке темного опала у постели нашлось место лишь букету из подснежников.

Настя выдавила едкую ухмылку. Сглотнула слезы –сейчас не до них. Нашла среди разложенной в шкафу одежды брюки с теплым свитером. Торопливо бросила в чемодан попавшиеся сразу джинсы, пару футболок и смену белья. Сорвала с рук и с шеи драгоценности, завернула все в носовой платок вместе с обручалочкой и браслетом из персидской бирюзы. Узелок Настя спрятала между одеждой. Стала снимать платье, но пальцы тщетно путались в шнуровке на спине. Закройщица предупреждала, что тонкие завязки предназначены для рук любимого мужчины. Настя извивалась на постели, пытаясь выбраться из платья, когда дверь тихо скрипнула. В дверном проеме появился Натх. Ружье само оказалось в ее руках. Настя щелкнула затвором и прицелилась.

Натх, игнорируя оружие и взвинченные до предела ее страхи, снял пиджак и белую бабочку, расстегнул верхние пуговицы рубашки, неторопливо зажег свечи длинной спичкой для камина. А после взгляд его, острый, как иглы льда морозной ночью, уперся в Настю.

- Дорогая, убери ружье, - в голосе нежнее крыльев бабочки звучал приказ.
Настя замотала головой. Уложенные аккуратно волосы кольцами метались по нагим плечам. Раскрасневшаяся грудь вздымалась от волнения. Натх рассмеялся ласково, но голос его отдал горьким послевкусием. Разве ледяная, мертвая, бездушная субстанция может вместить в себя так много человеческой тоски?
 
– Ты смотришься забавно, маленькая.

Не человек, - упрямо повторяла Настя. Все отчетливее, с каждым ударом пульса под висками, обретало плоть чувство, будто то, чего она боится, давно уже пустило корни в ней самой, и вот сейчас проснется, разнеся вдребезги ее сознание. Возможно, это Натх навеял ей иллюзию. В самой ней нет ни капли сверхъестественного. Это он опасен.   

- Я знаю, кто ты такой, Натх Чонра Сингх! – выкрикнула Настя. И тут же осеклась,   обжегшись холодом в его зрачках.

- Ты знаешь? – тихий смех на грани шепота с галлюцинацией,  - Так скажи мне, дорогая, кто я? Просвети меня.

- Я все знаю…

- А кто ты, тебе известно? – Натх прервал ее на полуслове.

Забавлялся, глядя на нее, испуганную, распластавшуюся перед ним, сломленную, но готовую на все. В зрачках его разверзлась пропасть, влекущая в свои объятья как магнитом. Субстанция внутри нее откликнулась на зов, но сил хватило, чтоб не впасть в безумие.

- Я скажу тебе, кто ты, - продолжал Натх ласково. Так только любящий мужчина может говорить. – Я отвечу на все твои вопросы, если хочешь. Но сначала успокойся и не делай глупостей. Ты невесть что себе вообразила. Я для тебя не опасен. Что бы ни случилось, я не причиню тебе вреда, потому что ты - моя жена. Моя вздорная девчонка, моя Шакти. Остальное все не важно. Сейчас я помогу тебе расстегнуть платье. Ты ведь сама не справишься.

Натх сделал шаг к постели.

- Не подходи! – закричала Настя, направив ствол ружья ему в живот. Онемевший палец мерно вздрагивал.

Натх остановился и покорно развел руки в стороны. Настя сорвала с настенного светильника хрустальный шарик и, продолжая держать Натха на прицеле, сползла с постели и положила шарик на телевизор. Потом вернулась к кровати.
- Сдвинь его с места! – вместо уверенного приказа получилось стенание с повизгиванием.   

Натх, то и дело на нее оглядываясь, поднял шарик двумя пальцами и переложил его чуть в сторону. 
 
- Не так! – кричала Настя. Слезы градом бежали по лицу. - Сдвинь его с места силой мысли.

- Ты сама знаешь, что это невозможно, - Натх повел плечами. Голос спокойный, с насмешкой. Он не боится, - понимала Настя. Пусть у нее в руках оружие, хозяйка ситуации все же не она.

- Делай, как я говорю, или я буду стрелять!

- Ты не сможешь выстрелить в человека, - Натх мягко рассмеялся.
 
Настя едва сдержалась, чтоб не опустить ружье. В ней боролся страх и нечто непонятное, притягивающее к Натху, темное и большое, как доисторическая каракатица, выползшая из глубин.   

- А кто тут человек? Сдвинь шарик силой мысли, я сказала!

Шарик, до этого лежавший на телевизоре, поднялся в воздух и медленно поплыл в ее сторону. Сомнений больше не осталось – перед ней чудовище. Оно, как неизлечимая болезнь, пожирает ее изнутри. Есть только один способ с ним покончить. Палец дернулся. Оранжевая вспышка… Отдачей Настю бросило назад. Хлопка она не слышала.

…Темнота. Руки беспорядочно хватали воздух. Узкая полоска света,  пробивавшаяся из-под двери, вернула ее в чувство. Настя подскочила, оглядываясь вокруг себя. Она все еще на постели с балдахином. Одна, и в темноте. А там, за дверью, в ванной комнате, откуда в глаза бьет желтоватый свет, кто-то напряженно дышит. Настя осторожно поднялась с постели. Ружье валялось тут же, между подушками и разбросанными чемоданами. Она проверила – все пули, кроме одной, которой она выстрелила, на месте.

Казалось, были склеены во времени две реальности. Одна заканчивалась оружейной вспышкой, другая - тем, как Настя осознала себя, лежащей на постели. Сколько времени прошло между двумя обрывками? Секунда? День? Неделя? Удерживая ружье перед собой, Настя подкралась к двери, из-под которой пробивался свет. Осторожно приоткрыла. Увидела через щель, как Натх, голый по пояс, обматывает себя бинтами. Лицо его спокойно и сосредоточенно, в глазах – Настя отшатнулась – два провала темноты. Каждый виток свежего бинта сбоку, под ребром, пропитывался яркой красной жижей. На полу вокруг были разбросаны испачканные полотенца и траурно-белая его рубаха с алым пятном посередине. Мерно ударялись в темно-бурый медный  умывальник капли из неплотно завинченного крана. В розовых подтеках, рядом со сливным отверстием, хищно скалилась серебряная пуля.

Настя выдохнула с облегчением: живой. Она может избавиться от Натха – сделан он из плоти и крови, а значит, уязвим. Куда труднее из себя вытравить то, чем пропитались ее вены, ее кости, ее недальновидное влюбленное сердечко. 

Настя поправила лиф платья, чтобы не сползал, и толкнула дверь ногой.

- Я думала, что пули тебя не берут, - она пыталась рассмеяться. - Разве только серебряные.

Прошла вечность, прежде чем Натх поднял голову. Темный и тяжелый взгляд чудовища прижал ее к стене. Настя с усилием сглотнула. Чудовище просматривало ее насквозь.

- Давай договоримся мирно, - пролепетала Настя. Громоздкое ружье, зажатое под мышкой, придавало ей чуток уверенности. Но руки все равно дрожали, и упрямые слезы лились, не переставая. - Я больше не стреляю, а ты позволишь мне уйти. Я ничего не возьму – только смену платья и немного денег, чтобы к родителям добраться. Даже драгоценности забирать не буду. Сначала я хотела их себе оставить, Думала,  продам твои фамильные камни и в бедности больше жить не буду. Ты знаешь, что такое бедность? Не та бедность, когда денег едва хватает на прием, и тот проводится в собственном имении с гнилыми потолками. Я говорю о нужде, когда не уверен, что завтра у тебя на столе останется хотя бы кусок хлеба, и что переночуешь ты в тепле и под крышей. – Настя рассмеялась, закинув голову назад, и коснулась затылком  холодной плитки. Смех был похож на стон или на вой. – Конечно, знаешь… Гораздо лучше, чем я. Ведь нищенствующим саньяси, о котором ты когда-то говорил, был не твой далекий предок, а ты сам. Сначала тебя звали Натх Чондра Сингх. Потом,  сменив имя на Фредерик Присли, ты отбыл из Калькутты в Англию. А совсем недавно ты называл себя Джеймс Присли. Ты, а не твой дед разбил самолет над Руром. Так вот, я решила, что не возьму от тебя ничего. Попрошу вызвать такси, и, если не улечу сегодня, заночую в аэропорту. Так будет лучше. Послушай, ты ведь чужой волей управлять умеешь. Можешь не говорить, я и так знаю. С тех пор, как тебя впервые встретила, догадывалась. Сделай так, чтобы я ничего не почувствовала, когда уйду… Чтобы больно не было, словно внутри все омертвело, как у тебя. 

Натх молчал. Не говоря ни слова, он собрал с пола тряпки, перепачканные кровью, и побросал их в умывальник. Даже не взглянул в их сторону, когда они вспыхнули, словно измятая бумага. Настя попятилась назад. Дверь за ее спиной оказалась запертой, хотя не так давно была раскрыта нараспашку. Дрожащими пальцами Настя попыталась справиться с задвинутой до упора щеколдой. Куда-то делось, будто его и вовсе не было, ружье, которое Настя не выпускала из рук. Вместо приклада ладонь обхватывала пустоту. 

- Иллюзии, - голос, в котором было мало человеческого, прорезал душный, с гарью, воздух. Только тот, кто не в себе, под действием наркотика, или в трансе, может издавать такие размеренные звуки, пробирающие до костей. – Одна из них – уверенность, что ты  можешь отличить реальность от своих фантазий. Ты смотришь на мир через нагромождение собственных эмоций, капризов своей физиологии, разыгравшегося воображения… мало ли, чего еще. Сквозь поволоку, мешающую тебе видеть, которую ты сама питаешь. Твой настрой  воспринимать одно и пренебрегать другим изменить довольно просто – словом, знаком, выбросом гормонов, на которые твой организм мгновенно отзовется. Никаких чудес. Ты позволила собой манипулировать, когда направила свои эмоции в русло, которое тебе указали. А можно повлиять на восприятие реальности другим способом, минуя взаимодействие со средой сложно устроенной, но мечущейся беспорядочно субстанции. Так быстрее и надежней, поскольку ни от воли, ни от сознания того, кем манипулируют, не зависит ничего. Ты закрыта для подобного влияния, и только я могу видеть, что творится у тебя внутри. Там сплошной бардак, будто ураган гуляет. Переживаниями ты накручиваешь собственную биохимию, а она подстегивает эмоции. Я чуть притрагиваюсь, чтобы успокоить бурю, но все опять взрывается. Ты вообразила, что я позволю стрелять в себя дважды? Иллюзия… Я тоже верил в то, что ты прозрачна для меня и управляема. Забыл о том, насколько женщины непредсказуемы: только одного желают, как в следующий момент их невесть куда заносит. Я слаб, потому что привязался к женщине и даже… полюбил. Внутри не умерло все, как тебе внушили. Чувства у меня такие же, как и у тебя, или любого другого человека, но они не управляют мною. Я так думал… Сейчас мне больно, маленькая. Боль рваных нервов можно игнорировать. Отключить кусок тела и не воспринимать его… Сложнее выбросить из головы тебя, облако беспорядочных желаний, которое так ко мне тянулось. А после – всплеск агрессии и отвращения. Я до последнего не верил, что ты способна выстрелить, совсем не защищался, не сдерживал тебя и предоставил тебе полную свободу действий. А ты вообразила, что можешь диктовать мне условия.

Взгляд чудовища, лишенного эмоций, уперся в Настю. Она вздрогнула. Натх подошел к ней настолько близко, что его редкое дыхание обдавало жаром ее кожу. С гулкими толчками сердца силы вытекли из тела. Тошнотворный запах крови, красное пятно перед лицом и неизбежность, нависшая над ней комком железных мускул. Настя закрыла лицо руками и съехала спиною вниз по запертой двери. Еще немного – окрик, резкое движение, и сознание рассыплется осколками беспамятства.

Натх подхватил ее на руки.

- Ты не уедешь от меня, - говорил он тихо. - Я не позволю. Нервничай, варись в своих переживаниях, но глупостей не делай. Нам ведь нельзя быть порознь. Под страхом смерти нельзя. Только со мной ты в безопасности. Мы потревожили такие силы, что вернуть назад все невозможно. Гонсалес только взбудоражил тебя, но не поведал главного. Я расскажу тебе все, что знаю завтра, когда ты успокоишься. Вспоминай о том, как ты была великолепна на приеме. Ты отлично поработала. Половина гостей от тебя в восторге, другую половину ты заставила нервничать. Но все признали, что с ролью светской дамы ты справилась отлично.
Настя отталкивала его и все лепетала, чтобы он ее не трогал, пока Натх не опустил ее в постель. Она бессильно распласталась на подушках. Узкое платье врезалось под мышками. Натх тихонько потянул шнурок на ее спине.

- Оставь меня! – всхлипнула Настя. Сил не оставалось даже, чтоб пошевелить плечом. – Чудовище… насильник. Это подло…

Натх распутал шнуровку. Прядью Настиных волос провел по голой коже, всей в пупырышках, от шеи до самой талии. И глубоко вздохнул.
- Ты ведь не собираешься спать в платье, дорогая, - холодный мерный голос в такт ударам затухающего пульса говорил о том, что ее догадки неприличны и нелепы. Колыхание постели и шаги. Шорох ткани по обивке кресла. –  Прости, но нам придется провести эту ночь вместе. Я не хочу давать гостям повода судачить о каждой нашей ссоре. Постарайся уснуть. Наутро все увидишь в другом цвете. Сейчас мне нужен покой и тишина, не то я истеку кровью. Если ты сама не можешь с собой справиться, я помогу.

Настя нащупала в постели тот самый злополучный шарик от светильника, попыталась швырнуть его в ту сторону, откуда доносился голос Натха, но рука устало опустилась. Шелестел от сквозняка полог из органзы. В окно смотрела полная луна, большая в эту ночь как никогда.

- Чудовище, - проговорила Настя четко, по слогам. Сердце сжалось и не билось. Мысли вязли в пелене навеянного ей спокойствия. Сбоку, чуть повыше живота тлело пепелище укрощенной Натхом боли. Она чувствовала, будто у нее самой болело. Будто часть ее сейчас проваливалась в глубокий транс, похожий на смерть, в кресле у окна. Будто бы она - один из двух сосудов, сообщающихся между собой. - Отпусти меня… - Настя не смогла договорить.

Сон оставил ее так же быстро, как и поглотил вчера. Настя сладко потянулась под одеялом, стряхнула остатки дремы и огляделась. В комнате она была одна. В  голове царила ясность, в теле  - легкость. Чудовище! – Настя сердито стукнула подушку. Даже сон ее не может быть свободным от диктата Натха. 
Постучали в дверь.

- Да!   

Горничная принесла ей завтрак – кофе с вишневым пудингом, безразлично рассмотрела  измятое сползающее платье Насти и сообщила, что сэр Натаниэль Присли ждет ее во дворе, у фонтана. Он просил поторопить, поскольку гости разъезжаются, и хозяйке имения непременно нужно попрощаться с ними.
За окном с неба срывались редкие снежинки. Настя нехотя оделась в брюки с курткой и спустилась вниз.

Перед замком гости утаптывали присыпанные реденькой порошей дорожки вдоль  стриженых кустарников. Вокруг чаши фонтана гарцевал скакун, изящно выгибая лоснящуюся шею и вскидывая тоненькие ноги с черными копытами. Всадник безупречно держал равновесие с вытянутой в линию спиной. Бархатная жокейка с шишечкой, бриджи с нашивками из кожи, плотно облегающие ляжки, сапоги до колен

- Настя распознала Бенджамина по рыхлому животу, который колыхался под коротким пиджаком.

- Леди Анастасия! – Бенджамин поднял скакуна на дыбы, преградив Насте дорогу. 
Наградой ему были восторженные дамские возгласы. Настя покосилась на копыта, каждое размером с ее голову, и нырнула в сторону с садовой дорожки. Бенджамин порядком надоел со своими неуклюжими попытками перед ней покрасоваться.

С внимательной приклеенной улыбкой Настя слушала любезности от надушенных, покрытых пудрою стариков с титулами и былой известностью, и сама несла милый вздор, когда увидела, как со стороны массивных, деревянных с медью, замковых дверей, трогая ступени тростью, будто сомневаясь в их надежности, шел Гонсалес. Ногу, как вчера он не тянул, и с лица его пропала каменная неподвижная гримаса.

Завидев Настю, он приветливо кивнул ей, а подойдя поближе, отточенным движением поднес к губам ее руку, с которой Настя сняла варежку.

- В вас что-то изменилось, - Настя встретила его приветливо. Хотелось любезничать, и балагурить, будто вчерашний день был просто-напросто кошмарным сном. – Вы помолодели. Неужели, сэр? Неужели здешний климат так повлиял на вас?

Гонсалес рассмеялся с теплой стариковской хрипотцой:

- Вчера мы долго беседовали с вашим мужем, девочка. И нам удалось прийти к согласию: он помог мне справиться с болезнью, я же никогда не буду вмешиваться в вашу жизнь. Потому я оставляю вас ему на растерзание, миссис Чондра Сингх, - Гонсалес взглянул на наручные часы. – Мне пора, Анастасия, мой шофер уже заждался. Прощайте.

Он еще раз поднес к губам ее ладонь и направился к воротам в кованом заборе, поросшем виноградной лозой, неторопливо, то и дело останавливаясь. Как уставший старичок, - казалось Насте, -  которого постоянно беспокоит сердце и одышка.   

Хрип за спиной заставил Настю торопливо обернуться: снова Бенджамин верхом. Из-за гомона вокруг она не расслышала, как стучат подковы по брусчатке. 

- Вы любите верховую езду? – спросил Бенджамин с той милой любезностью, с которой обращаются к существам низким и недалеким, от которых что-то получить хотят.   Его руки в кожаных перчатках с усилием сгибали рукоять хлыста.

- Вы же наводили обо мне справки, - так же любезно, с премилой улыбкой, процедила Настя. – Наверняка вы знаете, что я выросла в бедной семье, и такое удовольствие, как верховая езда, мне не было доступным. Или у вас обо мне другие сведения?

Бенджамин покрылся белой краской, и нижняя губа его нервно задрожала. Лошадь под ним грызла удила и точь-в-точь, как он, двигала губой.

- Я не наводил о вас справок, - сказал он, глядя сверху. Так вежливо и терпеливо рассматривают что-то любопытное, но неприличное.

 Настя рассмеялась про себя. Чего она ждала? Что Бенджамин, второй в иерархии семейства Присли, после какого-то парализованного паркинсоном старика, раскроет перед нею те свои методы, о которых говорить не принято? Если бы она сама вчера чудесным образом не оказалась свидетелем беседы Бенджамина и Присциллы, то подумала бы, что напрасно оговаривает невиновного. Натх предупреждал о таких, как Бенджамин, когда натаскивал ее перед приемом. Подобные ему до последнего прикрываются безупречной репутацией и связями семьи, пока проступок не получит громкую огласку. И тогда, нехотя, под напором доказательств, которые не опровергнет даже лучший адвокат, они с необыкновенной трогательностью и сожалением раскаиваются в своем грехе. Хотя действительно они сожалеют лишь о том, что грязь, вывернутая наизнанку, стала явной. Поступку же своему они находят оправдание еще до совершения его. В конце-концов, что бы они не сделали, ничего не может повредить ни достоинству оступившегося, ни самомнению его, ни репутации в том обществе, где подобные деяния распространены столь широко, что воспринимаются как умение, доступное избранным, шарм своего рода. Более того, умение ловко и ничем не брезгуя добиваться своего, наряду с образованием в закрытой школе, давно считается одним из способов для утверждения среди себе подобных.

- Похоже, что хорошего политика из вас не выйдет, - съязвила Настя. – Знаете почему? Вы плохо врете.

И скорчила наивную гримасу. Злить Бенджамина ей доставляло удовольствие и отвлекало от переживаний о вчерашнем.   

Бенджамин промычал в ответ что-то невнятное.

 Со стороны конюшен на них несся галопом другой всадник. Обойдя стороной скопления людей, наездник чуть замедлил шаг. Джинсы, темное лицо, черная коса, змеившаяся за спиной – издалека Натх походил на дикаря, кочевника, индейца, но уж никак не на аристократа.

- Бенджи, мальчик, я не понимаю, почему ты постоянно вертишься вокруг моей жены? – Натх остановил коня за спиною Насти. Лошадиные ноздри с хрипом пропускали сырой стылый воздух. - Она на  десять лет тебя младше. Какие темы для разговора можно находить при такой  разнице в возрасте?

Крепкая рука внезапно подхватила Настю под грудиной. Она не успела и опомниться, как оказалась верхом на коне, прижатая к Натху. 
- Отпусти меня! – крик был заглушен его ладонью. Настя зло вцепилась зубами ему в палец.
Рука его не дрогнула. Другой рукой Натх откинул капюшон с головы Насти. Жаркие губы и подбородок суточной небритости едва коснулись ее уха.

- Мне не больно, моя маленькая дикарка, - прошептал он.

 Настя нехотя разжала зубы. Стало душно, и в то же время пальцы коченели на морозе. Колени мелко задрожали. Люди, встреченные на пути – Настя с ужасом заметила - улыбались и приветливо махали им руками. Впереди террасы и полуразрушенные ступени сада менялись лесом, полосованным вытоптанными тропами. Конь, выскочив из сада на узкую тропу в лесу, перешел на спокойный шаг. Падал мелкий снег. Вокруг перекликались птицы и хрустели ветки под копытами. Одной рукой Натх сжимал поводья, а другую властно запустил Насте под куртку, обхватив ее нагую талию, которую едва прикрывал короткий свитерок.
Он изловил ее и может пировать победу ее телом. Настя покорно сникла, чувствуя плечом его вздымающуюся грудь. И тут же рассмеялась собственной наивности – ее тела, всего лишь теплого, живого куска мяса ему  мало. Он ее всю выпьет. От запаха полыни, шалфея и еще чего-то на его одежде тоскливо, как дворняга на луну, выла в членах сладкая истома.

- Смотри, - чуть шевельнулись губы Натха, обдавая жаром ее ухо.

Дорога шла в низину. Впереди, под заледеневшими ветвями бузины, протекал ручей. Ягодные кисти горели фиолетово-бардовым под стеклянной коркой. Там, в глуби кустарника, увидела Настя не сразу, ее разглядывал олень с ветвистыми рогами. Замерло дыхание, и дрожь прекратилась сама собой, только сердце билось в полной тишине.

С большим усилием Настя сумела подавить очарование моментом и заполнившую до краев вязкую, давящую пудовой гирей слабость.

- Что ты будешь со мной делать? – спросила Настя. Холодным посиневшим кулаком она вытерла слезу с раскаленного лица. – Я ведь все равно сбегу, как только подвернется случай. Может, ты меня в башне закроешь?

И наблюдала, как заворожившая ее сказка, испугавшись, убегает в лес, прижав к мясистой туше куцый хвост.

- Обязательно закрою, – произнес Натх мрачно. - В той самой башне, где Тим собрал целый арсенал. Вот только доставлю туда ящик с патронами.
Настя выдавила едкий смешок.

- Скажи, чем я так смогла смутить привыкший к созерцанию ум индийского святого? Красотой своей, подобной распустившемуся лотосу, покорностью, или своими сбитыми коленями? Ты чудовище! Ты ненормальный…

Натх прижал ее к себе покрепче, провел рукой по волосам, потом, легонько держа за подбородок, повернул ее лицо к себе. Заглянул в глаза. Темнота в его зрачках ласкала бархатными щупальцами.

- Я не знаю, кто я, - то ли он молил, то ли отравой умащал ее полуоткрывшиеся губы.   

Кружилась голова. Чудовище не раздерет ее на окровавленные клочья, - понимала Настя, и от мыслей этих слабость, так похожая на жажду, подступала к горлу. – Чудовище растворит ее и переварит. Она сама будет желать этого.

Губы Натха смяли ее губы. Сначала робко, а потом обхватили жарче, вобрали в себя, будто собирались выпить из нее все соки до последней капли. Нега и оцепенение разлились по телу. Реальность упорхнула мотыльком вместе с попытками сопротивляться. Настя, став покорной, напитывалась им, как наркотиком. Она желала быть им выпитой.

- Я перескажу знакомыми тебе словами то, что ты сама чувствуешь, - Натх оторвался от нее. Обжигающие губы оставались слишком близко. - Та темнота и бесконечность означают переход к тому, что в тебе заложено, но ты его не знала ранее. Мы туда ступили, и мы должны закончить начатое. Времени у нас осталось не так много. 

Настя бессильно разрыдалась. Повисла тряпкой на его руках и хрипло, судорожно вздрагивала. Вообразить себе посмела, глупая, старомодную, осмеянную всеми, как душевную болезнь, какую-то любовь. Чудовище желает обладать той силой, к которой однажды прикоснулось посредством Насти. Вечное блаженство! Власть! Всесилие! Все, что пожелаешь, упадет к ногам, стоит только утопить ее, несчастную, в бесконечном ужасе.

- Процесс уже запущен, - Натх гладил ее ласково и прижимал к груди. От его дыхания Настя вся покрылась мурашками. - Случилось это не по моей воле, и повернуть его вспять я не в силах. Мы с тобой не просто похожи, маленькая, мы с тобой одно целое. Две части одного существа, Инь и Янь, алхимическая свадьба двух противоположностей, Шива и Шакти, первопричина, спрятанная от незнающих. Точка исхода и конца.

- Найди для своей алхимической свадьбы кого-нибудь другого, - с усилием проговорила  Настя.

- Изначально все устроено так, что моя Шакти – ты, и никто другой. Это в генах твоих и моих заложено, в подсознании и на тех уровнях, которые пониманию не доступны. Личные предпочтения не играют роли, они всего лишь следствие незнания. Одни считают, что в человеке скрыто  божество, другие верят, что человек создан по образу и подобию божьему. Но только в соединении с супругой бог обретает подлинную сущность. Такое чудо встречается нечасто. На самом деле мы не должны были встретиться вовсе из-за того, что родились в разных концах света, и время между нашими рождениями, по крайней мере, на четыреста лет превышает человеческую жизнь. Полюса должны быть отделены друг от друга – таковы законы мироздания. Мне доводилось встречать упоминания о парах, подобным нам, но за давностью лет в них вымысла гораздо больше, чем действительности. О тебе я знал с момента твоего рождения, маленькая. Появились особые ощущения, но очень слабые. Они говорили мне, что ты есть, но в поисках тебя не помогали. Восемнадцать лет я изучал все, что с тобою связано. Дорога к цели заменила саму цель – я не надеялся когда-нибудь тебя увидеть. Только столкнувшись с тобой лицом к лицу, когда притяжение разорвало видимую поволоку, я узнал тебя. Капризами ты себе не поможешь. Мы с тобой оказались в довольно нестабильном положении. Материя инертна, или, говоря языком западных догматиков, мы с тобою нарушаем устоявшиеся законы мироздания, потому как следствие не может стать причиной. Реальность защищается и мы, а скорее, кто-то один из нас, должен быть уничтожен. Как ты думаешь, кто это будет – ты,  слабая и легкомысленная, или я, который пока может постоять за нас обоих? Ты убежать хотела? Я не стану тебя удерживать силой. Беги, но знай, что стоит тебе оказаться от меня на расстоянии, которое я способен контролировать, тебя не станет.
 
- Но я буду в следующем своем рождении. Ты должен в это верить, - Настя вдруг расхохоталась сквозь рыдания. Глотала слезы и смеялась, как безумная. И чувствовала, как  жуткое холодное оцепенение разливается по телу. – Если я и была когда в опасности, то только по твоей вине. – И фыркнула, - Чудовище!

- У тебя не будет других жизней. Выгоришь сухой щепкой, и все следствия твоей недолгой жизни исчерпают себя быстрее, чем успеет разложится в земле тело. Вспомни, что с тобой происходило, пока ты от меня бегала. Тот лоботряс, который вместе с тобой учился, Антон, мог тебя убить. Трамадол с алкоголем к хорошему не приводит. У него под действием наркотика и пива голова отказала. Тут моя вина – когда во что-то вмешиваешься, возникает масса следствий, которые сложно просчитать заранее. Все начало валиться, словно снежный ком, но мне удалось вытащить тебя из-под завалов. Уже после нашей первой встречи ты чуть не попала под машину - я был рядом и успел вмешаться. Когда ты ходила к шарлатанке, чтобы погадать, поплакаться и нервы успокоить, в вашем городе орудовал серийный маньяк-убийца. Только благодаря мне автобус подъехал к остановке на две минуты раньше, и тот тип, который шел за тобою от самого дома гадалки, а ты его не видела, поскользнулся на разбросанных полиэтиленовых пакетах и подвернул ногу. Потому сесть в один с тобой автобус не успел и вынужден был искать другую жертву. В магазине, где ты работала летом, должен был взорваться газовый баллон для гриля, но я попросил одного влиятельного в вашем городе человека, с которым был знаком, чтобы контролирующие органы вообще запретили в том районе работу гриля. Баллон взорвался в гараже, и никто не пострадал. Во время взлета, когда в нас стреляли в аэропорту, выстрел  повредил топливную систему самолета, и мы могли загореться в воздухе. Но ты уже была рядом, и я полностью владел ситуацией. Однажды я решил, что сохраню тебя несмотря ни на что, даже на твои нелепые страхи. Посмотрим, что из этого получится. Мы затронули страшные силы, маленькая. Это значит, что ты в безопасности только рядом со мной. Никаких побегов и прочих истеричных выходок я больше не позволю. Не согласна – буду регулярно фильтровать твое сознание и уровень эмоций. На расстоянии я не сумею тебя защитить. Да, я почувствую тебя в любой точке мира, но я всего лишь человек, и мои возможности ограничены. Однажды я могу просто не успеть. Видимые опасности –верхушка той лавины, которая на нас обрушилась. Спрятаться от нее мы можем только вырвавшись из полотна причин и связей существующей реальности. Процесс должен быть завершен, или нас не станет. Я дам тебе немного времени, чтобы ты изменила свое отношение к происходящему, либо могла смириться с неизбежностью. Буду бережно приоткрывать нашу бесконечность, чтобы ты ею напиталась и сама открылась ей навстречу.

Натх прижал ее к груди, и Настя бессильно уткнулась носом ему в свитер. Он  гладил ее волосы, а она беззвучно плакала. Было тяжело, как будто ее выпотрошили, и все, что она знала ранее, ломалось под весом того, что сейчас ее переполняло. 

- Неправда, - она еще хваталась за привычную реальность. – Все неправда.

- Ты хочешь подтверждений моих слов? Желаешь видеть чудо? Но если ты не вызрела, чтобы принять его, оно покажется тебе забавным фокусом.

 - Чудо? – рассмеялась Настя. И сразу же потребовала. – Да, я хочу чуда.
Чтобы с деревьев вместо снега осыпались тропические махаоны, чтобы зацвела в мороз заледеневшая малиновая ветка, чтобы из семени, высаженного в землю, тотчас выросло дерево и стало плодоносить. И вместо каждой косточки в его плодах – записка о том, какое счастье и удачу приносит алхимическая свадьба - как в пирожках из китайского ресторана.

- Смотри, - жаркими губами Натх поцеловал ее в макушку.

То ли от его дыхания, то ли от гремучей смеси страха с томной негой, в голове помутнело. Пропали звуки, видимость и даже холод в ладонях. Настя вовсе перестала ощущать собственное тело. Но каким-то чувством, которое в ней пробудилось, она воспринимала все, что происходит и находится вокруг. Все материальные предметы оказались слишком проницаемыми, как сгустки тумана, окрашенные в неизвестные доселе ей  цвета. Мимо проплывали, возникали из ниоткуда, и пропадали таким же образом живые сущности, Слабые и обладающие огромной силой, видимые явственно и растворенные в пустоте, как в бульоне, меньше или до состояния едва воспринимаемого сгустка. Походили они то ли на шар, способный выпускать отростки, то ли на амебу, стремящуюся принять форму сферы. Самые яркие из них метались, отвечали на изменения вокруг себя, перекликались с себе подобными. Угасающие в пустоте субстанции не проявляли какой-либо деятельности вовсе. Они все растворятся, рано или поздно, - понимала Настя. Большинство из сгустков проскальзывало мимо, ее не замечая. Встречались те, которые рассматривали ее с любопытством, другие же были полны враждебности и сдерживаемой внутри себя агрессии. Но все же Настю они обходили стороной – рядом с нею в призрачной субстанции плавала чудовищно большая, наполовину растворившаяся  сущность. Натх - узнала она сразу. Настя, плотный шарик, срослась с этой горой отростком, напоминавшим пуповину. Она пыталась оторваться, пуповина растянулась, но далеко убежать не позволила. И когда из пустоты с нею рядом вынырнула маленькая, но настроенная злобно, сущность и собралась тронуть ее щупальцем, Настя сразу же помчалась к Натху, врезалась в него и попыталась забраться внутрь него, чтобы засесть в нем, как в укрытии. Чтобы невозможно было отличить, где он, а где она. Чтобы раствориться в нем, изменив собой его природу. Чтобы…

Настя пришла в себя от смеха Натха. Он удерживал ее перед собой двумя руками, конь под ними неторопливо ступал по тропе между покрытыми коркой льда деревьями, с неба хлопьями валился снег. Все оставалось таким же, как и до видения. 

Натх укрыл Настю капюшоном и согрел дыханием ее озябшие пальцы. Настя прижималась к нему и молчала. В ее голове осколки мыслей ураганом были перемолоты в труху, и она толстым слоем оседала на остатках здравого мышления. Рациональная способность мыслить тихонько погружалась вглубь беспамятства.

- Ты считаешь, что я должен был спросить твоего согласия, прежде чем укрыть тебя от них? – спросил Натх полушепотом, глядя Насте прямо в глаза. 

- Это были человеческие души или очередной фокус? – Настя с трудом разомкнула губы. Запрокинув голову, как безжизненная кукла, наблюдала за лохматыми снежинками, которые опускались на ее лицо. Чувствовала только штиль внутри себя и пустоту.

- Они не разобрались сами, кто они. Выстраивают разные теории, нагромождают коконы материи вокруг себя. Встречаются и те, кто отрицает даже самого себя, считая мир иллюзией.

Когда Натх вернулся к замку, Настя, чуть живая, сползла с коня ему на руки. Вокруг назойливо вертелся Бенджамин. От него несло конским потом и одеколоном.
- У моей жены давление упало от переменчивой ирландской погоды, - доносился, будто из другой реальности, голос Натха. И чей-то полушепот, что она, наверное, диетами себя измучила.

Быстро и бесшумно, как ядовитый змей тянет добычу в логово, Натх нес ее по ступеням и вдоль темных коридоров с облупленными  потолками. Опустил ее в постель и, пока она пыталась справиться с головокружением и встать, развел огонь в камине. В дверь постучали, и Натх вернулся с подносом, на котором была старая, притрушенная пылью, винная  бутылка и маленькие баночки со специями. Он сразу же нагрел вина в железной кружке, держа ее над пламенем щипцами для камина, налил в бокал и всыпал туда порошка из баночек. Маленькими порциями влил огненный напиток Насте в рот. В глотке обожгло и защипало. Жар медленно, такими же малыми толчками, разошелся по венам, так что нестерпимо парко сделалось. Когда ее спина покрылась липким потом, Натх раздел ее догола. Настя бессильно, как парализованная, позволила ему творить с ней все, что ему вздумается. Сжалась вся, и понимала с ужасом, что глубоко внутри, там, где сознание беспомощно и слепо, она желает быть ему покорной. Зря ожидала от него, наивная, простых, понятных ей действий и ответов.
 
Натх поместил ее под душ. Сначала под холодный, потом, когда она привыкла и перестала вздрагивать, обдал кипятком. И так  до тех пор, пока Настя сама не простонала, чтоб он прекратил. Теплую и мокрую, безумно на него таращащуюся Настю, он замотал в плед и усадил в кресло у камина.

За окном темнело. Крупными хлопьями падал снег и ветер, завывая, рвал железо с крыши. У огня было тепло. Спокойно, как в уютном склепе. Скрестив ноги на мохнатой шкуре, Натх наблюдал, как пляшет пламя в головешках. Волосы его свободно падали на плечи, обтянутые теплой клетчатой рубахой, огненные языки сверкали в темной радужке. Тонкий профиль безупречного лица… Все в нем вымерено, выстроено, высечено тщательно и кропотливо. Настя подтянула плед повыше, отбросила назад высыхающую белесую, как пшеничная солома, прядку. Как тянется она к нему, глупышка. Словно чувство, которого она не знала ранее, воскресает из глубокой летаргии. Почему она не встретила его много лет назад, когда он был обычным человеком, а не чудовищем с вымороженными нервами? Каким он тогда был? С таким же гибким, сильным, как у дикой кошки, телом и глазами, колдовскими, словно черные агаты? С такой же твердой волей, как пласт тысячелетней мерзлоты под болотной ядовитой топью?

Натх, не отрывая взгляда от огня, горько ухмыльнулся. Вот, он знает все, о чем она подумала, ведь так?

- Я тогда был подростком, - сказал Натх тихо. – Если бы мы встретились в то время, нам очень трудно было бы понять друг друга, разве только в самом простом, на уровне инстинктов. Так в нас заложено. Только тот, кто свободен от предубеждений, получает свою Шакти.    
 
Его убили, когда он был еще почти ребенком. Изощренно мучили, заставляя балансировать вдоль тонкой кромки жизни. Стало горько, до слез, до спазмов в горле. Настя продолжала мысленно задавать ему вопросы. Как он таким стал? Что в нем осталось человеческого? Если бы не врата, которые их связывают, ей не нашлось бы места в его отшельнической жизни, так ведь?

Натх уставился в провал камина и молчал, словно замершее в одной позе изваяние.

Он чувствовал, считывал раньше, чем она сама, каждое ее стремление, даже то, которое не успело принять форму мысли. С самого начала он видел ее насквозь. Ее попытки обмануть его, им управлять, бороться с ним,  - Настя рассмеялась, - его все это время забавляли. Крохотный, сложно и беспорядочно устроенный, а потому живой и мыслящий сгусток органических соединений бросил вызов системе рационально выстроенных связей. В ней – мистерия желаний, внутри него – бесстрастный наблюдатель. Демон, засевший в груде мяса и костей, непонятный, а потому опасный.

Натх ожил наконец. Снял с себя рубашку и остался только в джинсах и в бинтах, туго стянутых на животе. На бинтах зияла темным запекшаяся кровь. Настя отвернулась, стараясь не смотреть.

- Болит? – пролепетала виновато.

Натх размотал бинты. Под ними раны не было. В корке сухой крови поблескивал свежей гладкой кожицей  рубец. Натх другой. Не человек, чудовище, на нем заживает все быстрее, и боль его другая. Особенная боль, нечеловеческая. Настя опустила голову. Ей до тошноты, до спазмов в горле, стало мерзко.   

- Тебе не нужно бороться со мной, маленькая, - сказал Натх тихо. – Ты не мне бросаешь вызов, а себе.

Настя опустила веки, задержала воздух в легких. Ни о чем не думала, только слышала, как потрескивают дрова в двух шагах от нее, как бьется сердце, как зарастает кожей и рассасывается рана Натха. Словно ее нервы срослись с его нервами, и по венам ее бежит густая кровь другой жизни, быть может, по своей природе, для нее губительной.

 Она чувствовала жар и силу его рук, когда они обвили ей колени. Его волосы, длинные, как у женщины, у воина или служителя, накрыли ее ноги, высунутые из-под пледа. Настя запрокинула голову назад и пила мгновения блаженной неги с терпким послевкусием безысходности. Будто бы, скитаясь на чужбине много лет, она вернулась, наконец, к своим истокам.

- Что меня ждет? – спросила Настя, беззвучно шевеля губами. Они пылали жаром.

- Изменения, - тихий шепот ей в ответ. - Мы с тобой срастемся в одно целое. Начнем срастаться, как только я перестану сдерживать процесс. 

- Срастемся? Что это значит?

- Не на все вопросы могут быть ответы.

- Ты не знаешь…- пальцы ее ощупывали жадно, безрассудно, его лицо, уткнувшееся ей в колени.

- Я не знаю. Так же, как  и ты, не знаю. И мне так же было больно, как и тебе. Я оказался так же слаб, как и ты, когда столкнулся с тем, чего я не знал ранее.

- И ты, так же ко мне тянешься, как и я к тебе? - шептала Настя.

- Так же. То, что нас связывает, сильнее каждого из нас в отдельности. Это  блаженство, о котором говорили древние, доступное лишь избранным.

Плед сползал с ее плеч, обнажая кожу, отсвечивающую белым в полутьме. Губы Натха подбирались выше, ближе к ее мягкой влажной сердцевине. Дрова в камине слабо тлели, и темнота окутывала их двоих густым пологом. Настя бессильными руками отталкивала его лицо, запустив пальцы в густую шевелюру, и волосы его непроглядной черноты смешивались с ее рассыпанными в беспорядке белесыми завитками.

- Это все обман. Иллюзия, которую ты распознать не смог.

- Это не может быть иллюзией. 

Она не знала, меняет ли сейчас Натх ее изнутри, либо женское естество ее, как и заложено природой, всколыхнулось так от близости к нему. Только если погасить сознание и затаенные стремления, его побуждающие, и остановить дыхание, то в полной неподвижности можно распознать чужую волю.

- Как ты можешь знать? – она хотела выкрикнуть, но язык не слушался.

Натх поднял голову. Бездна глаз его звонко, высекая искры, скрестилась в воздухе с ее зрачками. Темное, необъяснимое внутри нее рвалось наружу.

Натх первым опустил глаза и оторвался от нее. Лавина неизвестных ей доселе ощущений стала гаснуть. От пустоты, которая сменила их, можно было задохнуться. Скоро Натх вернулся из недр комнаты с ноутбуком, уселся на полу, перед самой решеткой камина, и сделал Насте знак приблизиться. Кутаясь в плед, как в кокон – дань девичьим условностям, за которые она еще цеплялась - Настя опустилась рядом с ним. Голова ее невзначай коснулась его коричнево-янтарного плеча. В ответ чуть  дрогнули черным, словно сажа, бархатом, его ресницы. На экране ноутбука всплыло изображение полуразрушенных скульптур, изображающих мужчин и женщин, которые слились в экстазе.   

- Ты видишь остатки храма в пригороде Варанаси в Индии, построенного, по меньшей мере, две тысячи лет назад. Взгляни на эти символы, - говорил Натх тихо. Одну из парочек на мониторе, которые сплелись в порыве страсти, он увеличил. – Такое же изображение имеется в том экземпляре Камасутры, который ты читала вместо сказки перед сном. А тут, над ними изображено обоеполое божество с двумя парами рук и таким же количеством ног, так, будто он - одна из поз совокупления влюбленной парочки. Божество сидит в медитативной позе в окружении всевозможных символов и атрибутов изначального. А вот это, – изображение сменилось на письмена, выбитые в камне, – кусок стены в городе, оставленном ольмеками. Мне удалось частично прочитать их. Тут сказано, что однажды служитель храма, который слыл пророком и волшебником, купил рабыню-чужестранку. Вместе с ней он превратился в сверхъестественное существо, родственное богам, которым поклонялись в городе. Но долго богам среди смертных пребывать нельзя. Когда существо проявило себя в ипостаси пары - мужчины и женщины, из которых и возникло, один из них по наущению жрецов был убит. О втором история умалчивает.   

- Убит? – Насте казалось, что сами камни из святилищ, где закоченели в золоте царственные мумии, ей зачитали приговор.   
 
В руках Натха оказалась коробка темного картона. В ней, завернутая в полиэтилен с воздушными пупырышками, была спрятана округлая пластина из металла, покрытая рисунком. В диаметре пластина немного превышала размер ладони Насти.   

- Самое детальное и старое из обнаруженных мною свидетельств того, что единение двух потоков уже случалось, и мы с тобой не первые - нагрудный амулет волхва. Капищу, где он был найден, более тринадцати тысяч лет, и сам амулет сделан из метеоритного железа, которое ценилось в давние времена значительно дороже золота. В землях, где был создан амулет, правила Гиперборея, - голос стих до шепота, а шепот  превратился, не разобрать, то ли в беззвучный смех, то ли в немое восхищение. – Самое удивительное, что в поисках этого куска железа я нашел тебя. Ответ к загадке кроется в самой загадке. Видишь, тут в орнаменте просматриваются абрисы фигур – мужской с широкими плечами, и женской? Их двое, и в то же время они составляют целое, продолжая оинии фигуры. В объеме парочки выгравированы знаки, обозначающие подземный мир, мир человеческий и мир небесный. Остальные символы не стану сейчас толковать – пока одни предположения, в которых я не уверен. Есть много письменных источников, где говорится о первопричине, которая открывается при слиянии мужской природы с женской. Это легенда о Шиве с Шакти. Есть кельтское сказание, порядком обработанное христианскими миссионерами, а потому дошедшее до нас не в первозданном виде. Оно гласит, что души после смерти, воссоединяясь со своей половиной Авеном, попадают в третий мир, свободный от законов, которыми живет  земной и потусторонний. Иносказательные свидетельства о слиянии двоих есть даже в Библии. Вся алхимия и магия пропитана идеями рождения гермафродита, который отрывает путь к первопричине. В нас с тобой заложено знание об этом, стоит только правильно истолковать его привычными образами и понятиями. Но когда станем погружаться в эту бездну,  мы увидим, как нелепы и надуманы все выстроенные формулы.

- Я не хочу погружаться, - умоляла Настя. 

Рука сама притронулась к ладони Натха, проверяя, как рассыплется реальность от прикосновения. Словно в пьяном, огненном бреду, белое переплелось с коричнево-янтарным в жаркой пляске. 

- Ты скоро вызреешь для своего предназначения, - палец Натха лег на ее губы. - А пока процесс не завершен, мы будем с тобой жить, как муж и жена. Так нужно. Похоже, это необходимо нам для трансформации.


Сердце застучало бешено. Между ног вдруг стало нестерпимо жарко и почему-то к горлу подступили слезы. 

- Моего согласия для этого не требуется? – пробормотала Настя.

- Нет, - Натх опустил ее спиною на меховую шкуру. – Достаточно твоего желания. Ты с самого своего рождения предназначена для меня. Всякие слова и путаные доводы тут лишние.

Нависая сверху, Натх целовал жадно ее горячее лицо и губы, которые раскрылись перед ним в бессильном вздохе. Плед оголил ее живот и ноги, а Настя занемевшими руками все удерживала его на груди.

- Пообещай, что никогда не сделаешь со мной что-либо против моей воли, - молила Настя.

Натх тихо рассмеялся. Рука его ласкала робко ей живот.
 
- Постараюсь без необходимости ничего против твоей воли с тобой не делать.
Казалось, что она висит над пропастью. Стоит только разжать пальцы, и она сорвется туда, откуда нет возврата. Настя боролась из последних сил, не позволяя терпкой, вязкой сладости захлестнуть себя.

 - У меня есть еще вопросы, - Настя слабой дрожащей ладонью оттолкнула Натха. Нега ядовитым облаком расползалось в темноте вокруг. – О твоем прошлом.
   
-  Я не знаю, что тебе рассказать, - шептал Натх, и Настя видела беспомощность в его глазах. 

Палец его замер в выемке ее пупка, зрачки пронзали темноту, и темнота перед той пропастью, которая была в них, казалась сумеречной зыбкой поволокой. Он ничего не сделает с ней против ее воли, понимала Настя. Как в двух сосудах, сообщающихся между собой, в них плещется одна субстанция. Боль одного тут же отзывается в другом, одно желание на двоих течет по общим венам.

- Мое прошлое исчерпало себя много лет назад, - говорил Натх. За ровным голосом его, в так стрекоту часов – иссушенная, умерщвленная до состояния небытия субстанция. - Осталось только память. Воспоминания будто не мои, а как подсмотренное что-то. Я родился… Я даже не знаю, когда я родился. В молодости я не был обучен грамоте, и счет годам не вел. Я появился на свет в деревне недалеко от Хайдарабада. Сейчас там все заросло лесом. От жилья человеческого не осталось и следа, будто время специально стирает все, что со мною связано. В семье я был старшим сыном, и, не успело мне исполниться шесть лет, как отец стал слепнуть. Мать ждала ребенка – каждый год она рожала одного или двоих - а больному отцу обрабатывать надел рисового поля становилось все сложнее. Мы голодали. В те времена всем селянам жилось нелегко: зерно губила засуха, болезни, постоянная влага, из-за которой рис трудно было сохранить до следующего урожая. Большинство младенцев не доживало до года, а мужчины умирали, не достигнув сорока. Однажды в деревенском храме остановился на одну всего лишь ночь святой человек. Слава о мудрости его и чудесных способностях, которые он получил, успокоив плоть и приучив ум к созерцанию, шла впереди него. Таких, как он, в наших краях называли сиддху. Святой человек чтением древних заклинаний и примочками из ядовитых трав смог вылечить отца, но наша семья не имела ничего, что можно было бы преподнести в дар спасителю. Мешок риса? Медные украшения с запястий моей матери? Сиддху потребовал в услужение меня. Не знаю, рассмотрел ли сиддху во мне какие-то таланты, либо просто стал настолько немощен, что нуждался в провожатом. Впрочем, чего-то забавного и яркого, о чем желаешь ты услышать, в моей жизни не случалось.
   
Издалека, как из другой реальности, мышиною вознею прорвался робкий стук. Натх поднялся с пола, надел рубашку – ни на лице его, ни в движениях не разобрать эмоций. Стук становился все настойчивей. Звук открывающегося замка, сквозняк из коридора, приглушенный голос Патрика. Патрик то и дело извинялся, взволновано, рывками глотая воздух. Настя притаилась за креслом на уютном лохматом коврике. У ног ее багровым и оранжевым выгорали в пепел поленья и угли в камине.

От снегопада оборвало электропровода, говорил Патрик. Слова его тревожным эхом отражались стенами и многократно повторяясь, затихали. Сейчас включен электрогенератор, но солярка на исходе, а отопление в замке электрическое. Тим поехал за топливом, но грузовик его застрял в пути. Телефон его не отвечает – видно, сел аккумулятор. Спасатели же обещают выехать только, когда прекратится буря.

Голос Натха, глухой, спокойный, уверял, что Тима они найдут, ведь он далеко уехать не успел. Он сам отправится на поиски.

Дверь захлопнулась. С отточенной галантностью Натх подал Насте руку и помог ей встать с пола - так дорогую безделушку поднимают и прячут до следующего раза в драгоценный ларь. Он одевался в свитер, куртку и вязаную шапку, а Настя, как привязанная, за ним ходила, семеня по полу босыми ногами. Плед с нее сползал; ошалело, первобытно выпирали ее нагие плечи и ключицы. 
 
Грузовик Тима недалеко в снегу увяз, но только он знает, где сейчас мальчишка. Если помощь не придет, Тим замерзнет, - то ли оправдывался Натх, то ли успокаивал обезумевшее естество ее, перевернувшееся с ног на голову.
Поцеловал ее в макушку напоследок. Уже собрался уходить, но в дверях остановился. Белки глаз его блеснули хищно, настороженно.

- Я буду утром. Без меня не выходи из комнаты и никого не впускай. Так надо, - строго приказал он. Будто несколько минут назад не был с нею настолько ласков, что Настя потеряла голову.

- Тут не люди обитают, а звери, которые на меня набросятся, как только ты меня оставишь одну? – Настя нервно рассмеялась. Не по себе ей становилось, когда Натх очерчивал вокруг нее металлом границы, которые пересекать нельзя.

– Я чувствую опасность, но источник мне не ясен. Даже если я буду умолять тебя открыть, не подходи к двери. Тем более что у меня есть ключ. Молитвы знаешь? Не важно… В случае чего выбрось все из головы и думай обо мне. Когда ты открываешься навстречу, мне легче тебя чувствовать.

Ключ в замке со скрипом повернулся. Драгоценная, хрупкая, как крылья бабочки, игрушка, его Шакти, алхимический источник неограниченных ничем возможностей был надежно заперт.

Через стекло, покрытое изморозью, Настя наблюдала, как уходят вдаль тусклые огни. Одна светящаяся точка остановилась, описала круг и посветила ей в окно. Настя помахала фонарю ладонью и мысленно представила, как утром Натх будет вымаливать у нее прощение за то, что имел дерзость говорить с нею слишком строго. И ей почудилось, что Натх смеется. Внутри тепло вдруг сделалось, будто не в метель он уходил а за ее спиной стоял.

Всю ночь Настя не спала. То смотрела в окно, в темень, где плясали, налипая на стекло, хлопья снега, то, свернувшись калачиком под одеялом, слушала, как надрывно и тревожно воет ветер.   

Утром буря продолжалась. Небо низкое и непроглядное бесновалось и кружилось снежным вихрем. В комнате похолодало, и Настя развела в камине огонь - хорошо, что у стены оставалась стопка нарубленных поленьев. Одела джинсы, вязанную кофту, заплела волосы в косу. За дверью молчала неправдоподобная густая тишина, и ей подумалось, что в замке, отрезанном от всего мира непогодой, она осталась одна. Электричества не было, и телевизор не работал. Настя обнаружила в своей дорожной сумке учебник по математике на английском языке, наверняка подсунутый ей Натхом, и от скуки до полудня разбирала теоремы и определения со словарем. Когда же они ей порядком надоели, она выбралась из комнаты, чтобы добыть чего съестного и хоть одну живую душу встретить.

В нагромождениях средневековых стен было пусто и безлюдно - гости разъехались еще вчера. Настя шла по памяти, в самых темных коридорах без окон подсвечивая путь себе телефоном. Кое-где из-за дверей пустых комнат, приготовленных для  постояльцев, пробивался дневной свет. Настя останавливалась у портретов давних Присли, всматриваясь в их лица, бледные потусторонней белизной; шаги ее стихали, и со всех сторон накрывала колоколом глубокая давящая тишина.
Только в ресторане, на нижнем этаже, было людно, и с кухни тоже доносились чьи-то голоса. За столиком у самого окна с распахнутыми в стороны гардинами Кейт кормила малыша из ложечки. Настя присела рядом с ней. Тима обнаружили еще утром, сообщила Кейт. Она с ним  по телефону успела поговорить. Грузовик увяз в снегу, топливо в баке закончилось. Сэр Присли принес ему запасной аккумулятор для машины и канистру бензина. Теперь грузовик заправили и пытаются вытолкать из сугроба.

Настя завидовала Кейт. И другим завидовала, всем тем, кто в любое время может набрать номер телефона и услышать родной голос. Ей же оставалось надеяться на то, что особенная алхимическая связь между нею и Натхом жизнеспособна и за пределами его воображения. 
 
Выпив чаю с пирогом, Настя попросила на кухне, чтобы ей завернули с собой чего-нибудь съестного, и она, дожидаясь Натха, могла не выходить из комнаты. Правильно, кивала дородная кухарка головой, он будет недоволен, когда узнает, что его ослушались. Сэру Присли лучше не перечить.

Деспот! – Настя улыбнулась  про себя. Что с нею может статься в пустых стенах, если с тех самых пор, как лорд Присли привез с собой из Индии черноглазого мальчишку-колдуна и назвал его своим наследником, тут даже призраки перевелись?

Кухарка сложила ей в плетеную корзину миску ароматной, только разогретой на сковороде, трески, бутербродов, завернутых в бумажные пакеты, насыпала горсть конфет, и поместила термос с чаем, вскипяченным на дровах.

- Генри, - зычно крикнула кухарка. – Проводи миссис в ее комнату.

Пухлый паренек, который сидел, сгорбившись над телефоном, с неохотой поднял голову. Его лицо, нежное, как у девчонки недовольно передернулось, но все же он спохватился, чтобы встать. Настя его остановила. Пусть мальчик ест,  да и она не привыкла к такой опеке. Паренек ответил ей взглядом, полным благодарности.

- Вот, возьмите, - он, заговорщически подмигивая, протянул Насте карманный фонарик. - На светодиодах. Но потом вернете.
На лестнице, недалеко от библиотеки, Настя столкнулась с Бенджамином. Она и заподозрить не могла, что кто-то из гостей все еще оставался в замке.
- Я хотел бы поговорить с вами, - Бенджамин внимательно, с какой-то благосклонностью, похожей на сочувствие, смотрел на нее сверху вниз. 
- В другой раз, - буркнула Настя. 

- Всего две минуты, - Бенджамин преградил ей дорогу. – Речь пойдет о вашем муже.

- Хорошо, - процедила Настя сквозь зубы. – Две минуты.
Бенджамин знал Натха, когда был еще ребенком и мог бы рассказать о многом. Он замечал наверняка за Натхом особенности, говорящие о том, что Натх не человек - химера, зародившаяся в толще векового льда при температуре абсолютного спокойствия.

Бенджамин протянул ей руку. Настя демонстративно отстранилась, но в библиотеку за ним следом все же поплелась. Из-за дубовой двери пахнуло застоявшимся теплом, пылью и сырой бумагой. Настя поставила на пол корзину и опустилась в кресло величиной и рублеными абрисами напоминающее трон. Фонарь положила на стол перед собой, направив пучок света в лицо Бенджамиину. Вскинула надменно подбородок. Бенджамин болезненно сощурился. Узкое лицо его белело известковым, костным  блеском. Сжалившись Настя отвела луч в сторону. Рассеянное свечение позволило рассмотреть стопку бумаг, оставленную Натхом на столе, бронзовую статуэтку святого Патрика, основанием которой были придавлены клочки листов с записями, диван поодаль и высокие шкафы вдоль стен, забитые книгами. Еще она увидела, как водянистые глаза Бенджамина в воспаленных кожных складках вдруг ошалело, голодно блеснули.

- В этом кресле испокон веков восседали главы рода Присли, - рык презрения из полутьмы заставил ее неспокойно повести плечом. - В свое время сам Вильгельм Кровавый, сидя в нем, распоряжался жизнями подданных. Наша семья не сразу, но признала Натана, который появился на свет в трущобах Спрингфилда, одним из нас. Примирилась даже с его нелюдимостью и своеобразною натурой, из-за которой вынести общество его дано отнюдь не каждому. Но принимать в семью ушлую молодую особу, как бы манерно она не изображала леди, намерений мы не имеем.
Настя с силой вжала руки в резные подлокотники. Пушистый кончик косы лег ей колени. Внутри же чуть заклокотало и угасло в стылом и густом спокойствии. Похоже, намечается беседа с бесприданницей о спасении души и капиталов дядюшки Натана, - рассмеялась Настя про себя. Ей следовало быть готовой к такого рода разговорам. 

- Семье Присли ничего не оставалось, кроме как примириться с Натаниэлем и его неуживчивой натурой, - бросила она спокойно, холодно, как обвинение. – Потому что ваше мнение, ваши склоки и вы сами ему не интересны. Мне, впрочем, тоже.

- Вы корыстная особа. Хитрая, смышленая и насквозь лживая под смазливою невинною мордашкой. Натан Присли же неискушен в делах любовных. Но вы просчитались. Он небогат, а вам непросто будет приспособиться к его… странностям, из которых мнительность, занудство, жесткость – самые невинные черты.

- Корыстная? - Настя дерзко рассмеялась. Пальцы невольно в машинальном нервном жесте потянулись к пятну от творога на кофте, которое оставил ей ребенок Кейт. – Оттого вы испугались, что ваш дядюшка женился, и у него – о, ужас! – могут быть наследники? Наследники Вексхема, где под вековыми зарослями в земле спрятаны не тронутые до сих пор никелевые залежи? Просто замечательно, что вы вернули меня к реальности, а то я, право, все порхала в облаках.   
         
- Натаниэль Присли мне не дядя, - въедливо поправил Бенджамин. – У меня с ним лишь общие предки. Дед его, Джеймс Присли, принимал участие в судьбе моей прабабки, когда она, будучи ребенком, осталась без родителей. Потому наша семья стала с ним общаться, несмотря на то, что его нравственные убеждения отличаются от принятых в нашем круге и нам непонятны. Мы помогли Натану освоиться в Лондоне, когда он приехал из Штатов и получил стипендию в колледже. Когда я был ребенком, он проводил со мной много времени. Да, у вас с Натаном есть что-то общее. Это оттого, что дядя Натан вырос среди американской бедноты. Он даже своего отца не знает. Потому дядя Натан так неразборчив в людях. Я презираю девиц, подобных вам, которые взялись невесть откуда и пытаются строить из себя леди, хотя еще вчера занимались в подворотнях уличной торговлей.  Есть определенные качества, которые даются от рождения. Они показывают вашу полноценность в обществе, и без них ваши потуги уверить нас в своей добропорядочности нелепы и бессмысленны. Смотрится так, будто вы пытаетесь влезть в изящные и дорогие туфли, вам не по размеру. И сами мучаетесь, и порядочное общество в раздумьях, откуда вы их раздобыли: украли, на помойке у порядочного дома подобрали, либо кто из милости вам отдал ненужную, испорченную вещь. Как бы вы ни старались, вам не скрыть вашего низкого происхождения и не привить себе манер, принятых в благопристойных кругах. Один только спектакль, который вы на виду у всех устроили перед министром, чего стоит! Даже те, кто имел неосторожность принять вас за леди, расслышав глупости, которые вы так напористо несли, убедились в том, что вы внимания не стоите. Единственной подобной выходки достаточно, чтобы каждый, кому дорога собственная репутация, отказался ото всяких связей с вами. 

- В прошлом году, помниться, вы тосковали о своей размолвке с манекенщицей из Венесуэлы. Я об этом в разделе светских новостей читала. Она происходит из простой, но разбогатевшей в прошлом поколении семьи, и предубеждениями, которыми вы так гордитесь, с детства не напитывались.

 Настя приврала немного. О том, что Бенджамин является поклонником красоток с подиума, ей Натх не так давно в подробностях рассказывал.

– Не стоит себя с нею сравнивать, - фыркнул Бенджамин. – Ее семья владеет кофейными плантациями и хорошо известна в денежных кругах.   
 
Кроме поставок кофе через океан, семья его бывшей пассии контролирует потоки кокаина из Венесуэлы, - вспоминала Настя из досье на Бенджамина. Выходит, о порядочности следует судить по тому, насколько туго у особы, которую оценивают, кошелек набит. Настя рассмеялась про себя. Злость закипала в ней холодной едкой пеной поверх ледяного монолита. Гнев удалось вычленить из переливов потревоженных эмоций и, отстранившись от него, сдержать, как непослушную болонку. Настя улыбнулась с ласковой ехидцей, изображая снисхождение и скуку:

 - Я занималась уличной торговлей, но не безделием и склоками, как вы. Говорите, что с Натаном вы в родстве не состоите? Убеждения, которых он придерживается, вам непонятны? Замечательно. Я рада, что у вас с Натаном ничего нет общего. 

Дотянувшись носками до пола, Настя встала с кресла и, подхватив свою корзину с остывающим обедом, направилась к двери. Могла бы сейчас вместо бесполезной склоки пить чай с конфетами и зубрить математический анализ, растянувшись на лохматой шкуре у зажженного камина.

- Я не закончил разговор, - выкрикнул Бенджамин ей в спину.

- Когда Натан вернется, мы закончим, - хохотнула Настя в кулак, как  недоразумению какому. Разумеется, завести подобный разговор с Натхом посмеет разве только сумасшедший. 

Присвечивая фонариком, Настя дернула дверную ручку, толкнула дверь. Она не поддалась. Настя поставила корзину на пол и толкнула еще раз, налегая своим весом.

Бенджамин приблизился с такой вальяжностью, будто одолжение ей делал. Густоворсые ковры глушили звук его шагов. В его руке что-то блеснуло старой медью.

- Ключ ищешь?

Медноблеская штуковина, помаячив перед лицом Насти, пропала в складках одежд Бенджамина. И тут же фонарик был вырван из ее руки и направлен ей в лицо. Настя сердито сщурилась.

- Да что вы позволяете…

Бенджамин схватил ее в охапку, смял неосторожно, сдавливая ребра, и крик ее был жадно вобран поцелуем. Настя не колеблясь – само так получилось - двинула ему коленом промеж ног. Согнувшись пополам, Бенджамин выпустил ее из рук. Настя отпрыгнула подальше, боязгливо дотянулась до фонарика, который палкой света валялся на полу. Сплюнула, вытерла рот тыльной стороной ладони. Неприятно передернулась лицом.

- С таким плохим английским и столько гонора! - Бенджамин смеялся слащаво. Откашливался. Ногтями с нетерпением чесал запястье, натертое до красноты. Захлебывался в смехе, брызгая слюной. – Дурочка, то, чего ты хочешь, дядя Натан тебе дать не в состоянии. А я дам, если будешь паинькой. 

Его глаза навыкате с бешенством сверкали в блеклом свете. Он невменяем, - поняла вдруг Настя, и ужас от происходящего лавиной опустился ей на голову. - Пьян или в наркотическом бреду. Небось подружка из Венесуэлы пристрастила его к кокаину. Потому Натх и велел не выходить из комнаты.

И еще, - всплыла мысль на поверхность, -  Натх знал, откуда веяло опасностью, но предпочел не посвящать ее в семейные секреты.

Настя погасила луч фонаря и нырнула в темень. На ощупь добралась до шкафов у стены и забилась в щель между ними. Старалась не дышать, чтоб гремящее безумно сердце успокоить.

Кажется, попала, - истерично вспыхивали мысли в голове. Звать на помощь в пустых  развалинах со стенами в метр толщиной было бесполезно. – Натху, ты меня слышишь? Дай знак… Ты, должно быть, уже рядом. Помоги!.. 

Шаги поодаль, шорох, огонек зажженной спички, и скоро узкоплечий неказистый силуэт в глуби библиотеки осветили три свечи в тяжелом мельхиоровом подсвечнике. 

Лучше бы в своей комнате у теплого камина спала, - обреченно выдохнула Настя.
- В имении дяди Натана всюду разбросаны подобные безделицы, - Бенджамин посмеивался тихо, будто бы корил ее, непутевую, или на путь добропорядочности наставлял. – С электричеством, сколько я себя помню, тут, в глуши, всегда проблем хватало.

Когда огонь осветил ее сморщенное в напряжении лицо, Настя выскочила из укрытия. Бенджамин ее словил, сжал жадно потными руками, и тут же получил локтем под ребра. Настя добежала до стола, схватила бронзовую статуэтку святого Патрика – тяжелая штуковина – и, став в боевую стойку, угрожающе замахнулась.

- Китайской дракой, небось, занималась? -  Высокий голос Бенджамина моментами переходил на визг.

Настя кивнула.

Быстрым и внезапным ударом кулака Бенджамин выбил из ее рук статуэтку. Пальцы отозвались резкой болью. 

- Когда мне было двадцать лет, я боксом занимался. Призовые места на соревнованиях в колледже занимал… Но после того, как меня избили и ограбили в подворотне обкуренные пакистанцы, оставил эту ерунду. 

Последовал еще один бросок, но Настя увернулась. Впопыхах схватила со стола металлическую перьевую ручку, предназначенную для письма. А когда споткнулась, и Бенджамин, напав сзади, прижал ее к себе, Настя с силами, какие оставались у нее, вонзила перо ему в ногу. Бросилась туда, где упала статуэтка. Бенджамин поймал ее, шарившую в темноте, повалил ее на пол и прижал всем весом. Настя вырывалась, что есть мочи, кусалась и кричала. А перед ее лицом от брошенного впопыхах подсвечника тлела пламенем, смердящим горелой костью, бархатная скатерть на столе. Одной рукой Бенджамин сжимал Насте горло, а другой растегивал тугой ремень на ее джинсах.

- Натху, помоги! – хрипела Настя в голос.

Натх должен ее слышать, даже если находится за сотни миль отсюда. Потому что она без остатка принадлежит ему, даже если с этим в ней еще не все смирилось. Потому что они двое – суть одно. Потому что нужно просто приоткрыть врата, и вместе с огнем боли, от которой можно обезуметь, она наполниться его силой и уменьем. Как никогда до этого, она хотела ему верить.
       
Извиваясь, Настя кончиками пальцев дотянулась до статуэтки. Не сразу, но сумела придвинуть ее ближе. Бенджамин усилил хватку, и Настя, вовсе обессилев, хватала ртом воздух.

- Мы ничего не скажем дядюшке Натану, - слышала сквозь поволоку, которая, ее накрыла, словно слой сырой земли.

Натху, открывай врата, – колотилось в мыслях, как молитва.
 
Холод… Зябли руки. Пальцы наливались пламенем. По ним бежал растопленной водой снег, взявшийся по краю рукава шероховатой коркой. Спина ныла от усталости и напряжения. Реальность треснула напополам: в одном осколке Настя задыхалась, придавленная к полу весом обезумевшего Бенджамина, в другой же – среди заснеженного леса, в котором сумерки уже окрасили багровым верхушки елей и дубов, пыталась высвободить грузовик из снежного заноса. То, что нельзя ни осязать, ни слышать и ни видеть, чему она еще не выдумала имени, раскрылось рядом с ней провалом. От его холодного дыхания реальность пошла рябью, словно застоявшееся озеро от урагана. 

Воля Натха, едкой ртутью разлитая в жилах, заставила ее прийти в себя. Настя собрала остатки сил и перехватила руку Бенджамина, которая сдавливала ей горло. Чувствовала пальцами, как бьется и не находит выхода кровь в его пережатых сосудах, как натянутыми стальными нитями задрожали сухожилия и как затрещали его кости. Бенджамин ответил воплем зверя, которого не добили, но уже съедают.

- Больно? - Настя заглянула в его мутные глазенки под очками в филигранно тонкой золотой оправе.
 
Слилась с ним. Стала с ним одним. Как она и предполагала, за четверть часа до того, как встретить Настю на лестничном пролете, он вволю надышался кокаином из маленькой серебряной шкатулки, которая уже пять лет как стала его тайным спутником. Настя брезгливо, словно грязную салфетку, оттолкнула Бенджамина от себя. Его путаные сполохи сознания тоже выплюнула.

Что ты можешь знать о боли? - смеялась Настя мысленно. – Ведь не ты сейчас сгораешь заживо, а я.

Бенджамин отлетел к стене, стукнулся о шкаф с книгами и тюком, наполненным слизью и костями, съехал на пол. С верхних полок на него посыпались отсыревшие тома в тяжелых, инкрустированных металлом, переплетах. Настя поднялась. Вернее, тело ее, распластавшееся на полу, растаяло облаком тумана в жаркий полдень и сгустилось в воздухе над Бенджамином.

- Ключ! – Настя протянула руку.

Бенджамин попятился назад. Сверкал умалишенными белками, судорожно двигал, будто бы пожевывая, пухлою губой, пытаясь что-то вымолвить, но хрипел, пуская пенную слюну, и пятился. Держался за побитый позвоночник и, постанывая, упрямо полз от Насти.

Ключ сам выскользнул из наслоения его одежд и прыгнул в ее руку. Но это оказалось лишним. Только Настя повернулась в сторону двери, дубовые створки трехметровой высоты распахнулись сами, едва удерживаясь на петлях.
Легкой дымкой, еще хранящей человеческие абрисы, но наполовину погрузясь в беспамятство, Настя выплыла из библиотеки.

- Еще раз взяли! – зычный бас Патрика над ухом, по ту сторону паутинно-тонкой пленки мироздания.

Хватило одного толчка, но на сей раз с силой, взявшейся из преисподней, чтобы грузовик, сплюнув выхлопом с горелым маслом, вылетел из снега на расчищенное для него пространство. Натх повалился лицом в снег. Патрик, выругавшись, схватил мокрой лапищей его под ребра и поставил на ноги. Еще не зажившая рана в животе заныла с новой силой. 

А ведь он устроен так же, как любой другой мужчина его роста и комплекции, - считывала Настя по вспышкам боли, которые Натх изолировал внутри себя, но вытеснить не смог, и по тому, как вытекают его силы. Так же, как всякого другого, его могут ранить пули. Она же, глупая, их выпускала с детскою жестокостью, не способной различить, где благо, а где худо. Так же, как она, Натх плавился в геене боли, и его сознание, как и ее, захлебывалось в том, чему нет имени.

- Восточные практики, мать твою! – Патрик взвалил обездвиженное тело Натха на плечо. – Тим, открой кабину. Сэр Присли совсем выдохся.

Кто она? – широко распахнутые глаза вглядывались в нависший бурой.глыбой потолок. Саньяссин из Хайдарабада, заплутавший в коридорах времени? Девочка, над которой сжалился саньяссин и укрыл от смерти? Химера, вылепленная из его… ее сладких снов и найужаснейших кошмаров? Раскаленный добела шар боли? Вселенная, сотканная из блаженства? Пустота, из которой все сущее возникло и однажды в ней забудется? Пустота, лишь иногда взрываемая искрами сознания… Пустота…      

  Горничная, которая пришла узнать, не нужно ли чего миссис Присли, наткнулась на ее беспомощное тело в лабиринтах неосвещенных коридоров. Испуганные крики, лица, которые то появлялись, то снова уходили в темноту, вспышки света… Способность понимать, кто она и что вокруг творится, возвращалась рваными, плотно сбитыми кусками.

Безнадежно долго Настя проваливалась в сумерки и вслушивалась в  приглушенную бабскую болтовню о том, что у нее, судя по тому, что за время ее недолгого пребывания в Вексхеме ей второй раз стало дурно, скоро будет маленький, пока из надвигающейся темноты не появился Натх, весь в снегу, с раскрасневшимся лицом, и не разогнал всех: «Брысь отсюда, сплетницы!»

Как только Натх приблизился, пальцы Насти вцепилась в его ледяную руку. Жадно впитывали, как дурманную отраву, которая гасит тот огонь, который не так давно ее терзал, каждую бугорок, выемку, шероховатость кожи, которая шелушилась от мороза.

- Я только твоя, - язык ее не слушался, будто чужим стал, а по щекам огненными градинами скатывались слезы. С остервенением она заглядывала в черные провалы его глаз. Упивалась, балансируя по краю между пустотой, из которой она сумела выбраться, и привычным миром – что из них реальней она не решилась бы сказать.  – Только твоя. Ты этого хотел? 

Потом, вдоволь напитавшись его холодом, оттолкнула Натха. Распласталась на подушках. Луна, которая всплыла за окном, выкрасила потусторонне-белым ее тонкие, вытянутые на подушках в ирландских кружевах руки и растрепанные пряди, цыплячим пухом, свернутым в спирали, выбившиеся из косы.

- Жаль, что я не умерла… - прошептала Настя бессильно, еле слышно. – Я  никогда не переживала такой боли. А потом, когда все прекратилось…мне никогда так мерзко не было. Пусть бы твой воспитанник, который называет тебя дядей, задушил меня.

И рассмеялась глухо.

– Дядя! Блестящего подонка вырастил! Слепок с тебя, но, пожалуй, малость поживее… Вместо хотя бы простенького зародыша морали – видимость. Спектакль. Дрессура, которой в ваших кругах принято кичиться.

Потом всхипнула. Вытерла кулаком влажный горячий нос. И продолжила с таким же воодушевлением, брызжущим из нее, и такою же телесной немощью, которая грозилась кончиться если не обмороком, то надрывом связок уж наверняка:
 
- Чего же ты не передал своему воспитаннику?  Может, чуть рациональности? Благоразумия? Научил его свободе, непозволительной для живого человека, а того остова, который способен выдержать бесконечные «хочу» всего, что живет, растет, старится и умирает, ты не дал. Как же все-таки мало расстоянье от просветленного до подонка, для которого ничего запретного не существует.
Настя собрала все силы, которые успели к ней вернуться, и приподнялась над постелью на локтях. Издала очередной тонкий писк душевных мук и телесного страдания:

- Мне все равно, что вынудило твоего воспитанника напасть на меня – механика потусторонних сил, которую я даже не стремлюсь понять, Гонсалес со своими интригами или дурь, закравшаяся ему в голову от дозы кокаина. И твои предубеждения насчет насилия мне тоже не интересны. Но Бенджамину ты обязан отомстить!

И Настя замерла, вслушиваясь в сумерки, сгустившиеся над ней куполом из волокон войлока и амнезии. Ждала ответа, который определит, по своей ли воле она шагнет в их с Натхом преисподнею, либо Натх для нее останется сущностью иной, чуждой ей природы.    
 
Почти неосязаемое прикосновение холодных пальцев к ее шее – похоже на движение змеи, когда она опутывает кольцами добычу. Тело отозвалось едва ощутимым зудом там, где он касался, и теплом, как от ушиба, зарождавшимся под кожей.

- Я поговорю с Бенджамином, - тихий, словно шорох змеиной чешуи, голос у самого ее лица. 

- Поговоришь? – с бессильной злобой простонала Настя.

- Поговорю. А с тем, что от него потом останется, ты вольна делать все, что хочешь.   

Утром, ближе к полудню, появилось электричество. Настя, как проснулась, так ходила неотвязно за Натхом. Без него ей в каждом углу виделась опасность. Плотным кольцом ее окружила толпа чудовищ, которые зародились не из комков мягкой слизи, а из причин и следствий, связанных в закономерности тем же образом, как атомы связаны в молекулы, молекулы – в живые клетки, а клетки – в организм. Организм надматериальной природы был, несомненно, разумным и ей враждебным.

Натх водил ее за руку,  как капризного ребенка, за которым больше некому присмотреть. Понемногу посвящал ее в хозяйственные заботы: электропроводка в имении очень старая и вся рассохлась. В подвалах, где много сырости, она время от времени искрит, потому там ее менять нужно в первую очередь. В присутствии Насти он обсудил с Патриком установку в одной из башен новых емкостей с топливом для генератора, стоит ли нанимать для ремонта крыши будущей весной рабочих из Прибалтики, и уйму прочих, давно назревших, но требующих денежных вложений, проблем.   

С Бенджамином они столкнулись в холле у рецепшена. За стойкой в кресле восседала грузная старуха и вязала на спицах. Бенджамин требовал незамедлительно найти кого-нибудь, кто расчистит от снега дорогу перед замком. У него имеются дела, не терпящие промедления, потому ему сегодня же необходимо ехать в Белфаст. Старуха  флегматично кивала оттечным лицом: «Да, конечно… Как скажете», но вязания своего не прекращала и какого-либо движения хотя бы к телефону перед ней делать не спешила.   

Настя, с робкой нерешительностью отпустила локоть Натха и попятилась назад. Натх не стал ее удерживать. Бенджамин проводил Настю беглым, ничего не значащим взглядом, а Натха встретил чередой уговоров и требований принудить персонал работать. Натх со сдержанной издевкой отвечал, что по всему Ольстеру движение на дорогах восстановится не раньше, чем через неделю, и Бендждамин сам мог бы взять лопату и откопать свой «ягуар», который из-за снега слился с рельефом местности, а не маяться от безделия и нюхать всякую дурь.
 
Бенджамин оторвался от стойки рецепшена. Выпрямился. Поправил пальцем съехавшие на нос очки.

- Дядя! Эта ваша мнительность…- он со сдержанным благодушием, за которым, боясь показаться грубым, прячут раздражение, рассмеялся.

- На приеме ты от кокаиновых клопов до крови чесался. Многие успели заметить. И такую ерунду с серьезной миной нес… - Натх хохотнул в кулак. – А рука почему забинтована? Расчесал? Давай поговорим. В библиотеке.

Стрелки напольных часов, которые стояли в холле между кадками с пальмами, издевательски долго не решались перескочить от одного деления к другому. Невыносимо было строить догадки о том, как рядом, за базальтовой кладкой толщиной в три фута Натх наказывает ее обидчика. Говорит с ним? Ведет милую беседу о том, что не подобает при их титулах и положениях нюхать дурь и марать свои руки, нарушая девять заповедей? Настя не вытерпела и ворвалась в библиотеку. Замок в двери оказался выломан, потому она хоть и тяжело из-за своего веса, но поддалась. Люстра из желтоватого стекла рассеивала по всему помещению равномерный тусклый свет. К сырости, которая сразу ударила в нос, примешался запах гари.

- Я должна видеть, как ты его накажешь! – с решительностью человека, которому нечего терять, и потому все дозволено, заявила Настя.
Натх со своего варварского трона поднял на нее глаза, и она поняла, что ее присутствия Натх не одобряет. Но все же движением подбородка он указал на стул у самого входа. Настя, терпеливо поджав губы, присела.

 

- Бенджи, скажи мне вот что, - наконец произнес Натх, рассматривая ту самую перьевую ручку, которую Настя недавно вонзила Бенджамину в ногу. – Как давно ты подсел на кокаин? Присцилла об этом знает?

Бенджамин немного побледнел и более ничем не выдал своего беспокойства. Настя лишь заметила, как тихонько подрагивают тонкие пальцы его опущенной вниз руки.   
 
- Какой кокаин, дядя? – спокойно спросил он. - Я уже не в том возрасте, чтобы заниматься подобными глупостями. Почему ты вообще решил, что я принимаю наркотики?

Натх пристально смотрел на Бенджамина, у которого рука задрожала еще сильнее, так что он уже не мог ее сдерживать.

-  До меня дошли слухи о твоих вчерашних подвигах. Ты можешь мне ни о чем не говорить. Но пределы этой комнаты ты не покинешь до приезда нарколога, и тебя со скандалом увезут в клинику. Твоего согласия не требуется. Потом ты можешь подавать на меня в суд и заниматься прочей ерундой – меня в Британии уже не будет. А твоя карьера политика закончится, так и не начавшись.

- Нет, дядя… - пролепетал Бенджамин, и его шея побагровела от напряжения, а в голосе слышались истерические нотки. – Ты не сможешь этого сделать. Ведь ты с самого детства был мне вместо отца. Ты же знаешь, что все, что тебе обо мне наговорили – неправда.
- Нарколог разберется, - равнодушно бросил Натх.

Бенджамин подскочил со своего места.

- Следовало бы пригласить еще и криминалиста, - продолжал Натх,  и его голос становился все более мрачным и властным, - чтобы он поснимал отпечатки твоих пальцев с шеи моей жены. Ты ее едва не угробил, а ведь девчонке только восемнадцать лет. Она в два раза мельче тебя. Говоришь, боксом занимался? Может, ты со мной хочешь побоксировать? Или ты дерешься только с девчонками, которые тебе отказали?

- Дядя, она сама мне предлагалась, - проговорил Бенджамин высоким голосом, – Я не хотел тебе об этом говорить. Она вышла за тебя замуж только из-за денег, и это очевидно. А когда она узнала, что я приобрел дорогую яхту,  стала навязываться ко мне в любовницы. Вчера она была слишком настойчива. Я ее лишь отталкивал, отсюда и синяки на ее шее.

- Ты врешь! – вскрикнула Настя от возмущения. Она встала со своего места и направилась к Натху. – Ты же видишь, что он тебе бессовестно врет!

 Натх бросил на нее взгляд, и какой-то неведомой силой ее впечатало в стул, с которого она за миг до этого подскочила.

Бенджамин, совершенно не замечая присутствия Насти, будто бы ее совсем не было в комнате, едва не плача, рассказывал Натху о том, что его жена, на самом деле – развратная и корыстная особа. А ведь Бенджамиин и в самом деле ее не видит, - поняла Настя. Натх лишь ухмылялся и молча перебирал пальцами ручку, снял с нее колпачок, что-то нацарапал на бумаге, потом встряхнул ручку и снова что-то написал, но видимо, остался недоволен результатом.

Бенджамин с мольбой ходил вокруг Натха, обвиняя Настю во всех мыслимых и немыслимых грехах. Признался в том, что он действительно употребляет героин. Употребляет уже давно. К этому его приучила несколько лет назад одна известная топ-модель, с которой он отдыхал на яхте. Но он не наркоман. В любое время он может отказаться от героина. А вообще героин помогает ему снять стресс. Так сейчас  расслабляются многие. Вот вчера он принял небольшую дозу, хотел отдохнуть, но Настя его соблазнила прямо тут, в библиотеке, на этом диване. Теперь ему так стыдно…  Анастасия ему даже не нравится. Теперь из-за этой корыстной девицы у него испортятся отношения с дядей Натаном, который воспитывал его в детстве, пока мать улаживала свою личную жизнь.

Натх молчал, но  Настя знала, что сейчас это его молчание способно в клочья измотать душу. Ей становилось не по себе, хотелось взвыть. Бенджамин, наконец, обвинил Настю в том, что она ведьма. Он признался, как Настя вчера швырнула его о шкаф, как потом одним взглядом заставила распахнуться перед ней тяжелую дверь.

- Это была галлюцинация, - мрачно сказал Натх. – Как и все, о чем ты сейчас рассказал. Я хочу услышать от тебя правду.

Бенджамин разрыдался. Сначала, размазывая слезы, он ползал перед Натхом и в исступлении твердил, что он говорит правду:  Анастасия Присли его действительно соблазнила. Потом рыдания его усилились. Захлебываясь, Бенджамин просил у Натха прощения за все: за то, что не смог удержать себя в руках, за то, что обидел и едва не убил девушку, которая, на самом деле вчера сопротивлялась с такой злобой и упорством, что Бенджамин, привыкший менять женщин каждые полгода, даже позавидовал своему дяде. А потом случилось невероятное. Бенджамин был уверен, что это не было галлюцинацией.

Настя еще долго наблюдала, как Бенджамин, этот отъявленный врун и гуляка, рыдает у Натха на плече, словно ребенок, а тот его тихо, незлобно журит. А Натх умеет выжать из человека последние силы, - подумала Настя. Ее тоже захлестнула волна раскаяния и, вцепившись зубами в спинку стула, Настя тихо и безнадежно рыдала. Она вспомнила о каждом проступке в своей недолгой жизни, и желала лишь искупления. А после, очистившись, когда от нее останется лишь стерильно-безгрешная опустошенная оболочка, можно спокойно умереть. Иных желанней не будет.  Бенджамин  рассказывал  обо всех своих грехах, начиная с раннего детства. О том, как он ненавидел свою мать за то, что она мало уделяла ему времени, о том, как оговорил свою няню, и ее потом уволили. Рассказывал о том, что всем его женщинам от него нужны лишь дорогие подарки и его громкое имя.

И когда, наконец, Натх разрешил Бенджамину идти к себе, он не мешкая, весь в слезах, направился к выходу. Настя не удержалась, сжала свое сердце, готовое разорваться, в кулак, и подставила Бенджамину ногу. Он споткнулся, тяжело упал, до крови разбил нос. Торопливо поднялся, вытирая свое мокрое от слез лицо, искаженное мученической гримасой, и убежал прочь.

Натх подошел к Насте и склонился над ней.

- Ты считаешь, что он наказан достаточно?- спросил он тихо. – Может, следовало бы просто устроить с ним драку?


- А ты страшный человек, - прошептала Настя, вытирая слезы. – Даже такого мерзавца ты сумел вывернуть наизнанку.


- Неизвестно, кто из нас двоих страшнее, маленькая, - я или ты. - Натх опустился перед ней на корточки и платком вытер ее заплаканные щеки. – У меня есть дар исповедания. Церковь у подобных мне позаимствовала это таинство много веков назад. Только после разговора с такими, как я, грешник  еще долго не сможет взяться за старое. Ну вот, и тебя немного зацепило. Ничего, маленькая, скоро станет легче. Теперь ты понимаешь, почему исповедь должна оставаться таинством?


Настя встретилась с Натхом взглядом и с трудом сглотнула слезы.


- И впредь не разгуливай обнаженной перед посторонними, - добавил Натх совершенно другим тоном. -  Люди слабы. Не надо их искушать.

*******
(1) - из британского народного фольклора. Позаимствовано у Маргарет Мюррей
*******
 
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2011/03/06/391

Следующая глава: http://www.proza.ru/2011/03/08/1141