кн. 8. Поликлиника. ч. 1. продолжение...

          - А как же на весы и к ростомеру ставать в обуви?
          - Ладно. Пока не обулись, идите к медсестре взвешиваться и рост измерять. Калерия, будешь мне говорить результаты, я записывать их данные.
          Калерия принялась взвешивать и измерять рост, а заодно и грудную клетку на вдох, выдох. Тамара Александровна всё записывала, а потом сажала парня на стул перед собой и начинала свой осмотр. Иных клала на кушетку и прощупывала внутренние органы.
          Парни шли такой лавиной, что только успевай их осматривать. Поток немного прекратился, когда юноши, и кого осмотрели, и те, кого ещё только должны были, отправились в столовую на обед, как сказала школьная медсестра.

          - Может, и вы желаете покушать. Антон Петрович дал распоряжение, чтоб побольше заказали обедов, в расчёте на вас. Обеды у нас дешёвые, их частично оплачивают шефы.
          - Примерно, за сколько у вас покушать можно? – поинтересовалась хирург.
          - Я обедаю на рубль, иногда на полтора – смотря, что закажете.
          - А мы детей не объедим?
          - Говорю вам, обед на вас заказан.
          - Хорошо бы так во всех школах было, - вздохнула хирург и пошла обедать.
          Калерия и две медсестры тоже пошли. А врачи, наученные прошлым опытом, когда никто не беспокоился о горячей пище для них, достали бутерброды и попросили у школьной медсестры заварить им чай. Тамара Александровна тоже не пошла и мужа отговаривала:
          - Денег мы с тобой, Володя, не захватили.
          - Говори за себя. Я взял свой кошелёк, там нам на три обеда хватит.
          - Тогда иди один, а мне захвати ватрушек. Даже сюда дошёл их приятный запах.
          Владимир Иванович шёл с Релей и пытался продолжить разговор, который она вела на крыльце поликлиники:
           - Меня поразило, что вы так хорошо знаете историю Москвы. Не может быть, как сказали вы моему коллеге из «неотложной помощи», что вычитали всё из какой-то брошюрки «Московская мозаика». Он мне тоже шепнул, чтоб столько знать, надо было и художественную литературу читать.
          - Возможно, я в юные годы, живя в Украине и учась на украинском языке, если находила в школьной или сельской библиотеке книги на русском языке, то читала их с упоением. Потому историю, географию, русскую литературу, да и украинскую знала лучше всех. Особенно в одном селе, стоящем очень живописно над Днепром, мне как будто Космосом посылались такие книги, прочитав которые и рассказав о них своим одноклассникам, я раскрывала им глаза на многие тайны царей, королей и общества в далёкие времена.
          - Только вам посылались Космосом такие книги? Разве одноклассники не могли взять эти же книги и прочесть?
          - Представьте себе, - Калерия улыбнулась. – Многие, после моих рассказов шли в библиотеку, но книги исчезали – то ли их взял кто-то из взрослых почитать, то ли они возникли из Космоса, лично для меня, а потом пропадали. Причём, я вам рассказываю о тех временах, когда ещё в Космос не летали, а над предположениями Циолковского посмеивались.
          - Но это обыватели насмехались. А, между тем, даже в войну Королёв работал над полётами в Космос. Под арестом, можно сказать, а работал.
          - Насчёт вот этих работ Королёва и его товарищей, я узнала лишь в Москве. Но, очевидно, Космос надо мной всё же властвовал, чуть ли не с пелёнок. Потому что кто-то спасал меня от мамы ещё до войны, которая, родив, пыталась убить меня. - «Не «кто-то», а дед Пушкин, к сожалению нельзя мне о нём распространяться».
- Да что вы! – удивился Владимир Иванович. – Ваша мать желала избавиться от такой умной девочки? Вот, наверное, потом корила себя, когда вы выросли такой, что поражали взрослых.
- Я, действительно, поражала взрослых, особенно учителей, когда отвечала больше по их предмету, чем они преподносили ученикам накануне. Мне многие учителя пророчили большое будущее. Но мама оставалась моим врагом до самого последнего дня моей учёбы, пока я не ушла от неё в одном платье и то не ею сшитом и без копейки денег.
- Как же вы выжили? Неужели Космос помог?
- Вы не поверите, но он. Но эта такая тайна, что вы никому не говорите, даже Тамаре Александровне.
- Но об этой тайне, пожалуй, догадывается мой сменщик, влюблённый в вас. Он мне сказал, что вы: – «Не от мира сего». Но мать ваша хоть сейчас к вам изменилась, когда увидела, что вы сами всего добились? Вы же перед ней не таитесь, что с Космосом связаны?
- Пробовала намекать в первый же свой приезд домой, в отпуск. – Калерия вздохнула. – Но мама не поверила. А если и поверила, то не испугалась. Потому что надо мной властвует светлая сила из Космоса, а над мамой тёмная. А зло и добро, как вы знаете, всегда борется с переменным успехом.
- Я это испытал на своей собственной коже. Зло однажды на меня так нажало, что я чуть в петлю не сунулся. Но вот, на моё счастье мы подошли к школьной столовой. Иначе вы бы спросили, что за зло напало на меня?
- Не знаю, - Калерия покачала головой. – Я никого не принуждаю. Хотите, говорите, а не желает – не надо.
- Вам, наверное, Тамара поведала о моей не проходящей боли всё? Но с чисто женской стороны. А если бы я вам рассказал, что даже тяжкие условия врачей тюрьмы не выбили из меня желания последовать вслед за моей возлюбленной и моим ребёнком.
- Не говорите так. А то вас могут услышать и доложат вашей жене. Успокойтесь. Станем в очередь или попросим, чтоб нас обслужили раньше девушек, которые сейчас побегут на осмотр, - сказала Калерия, увидев, что те, кто шли впереди них, уже кушают.
Но в очереди пропустили их сами:
- Врачи пришли. Дайте дорогу!
Калерия и Владимир Иванович заказали комплексный обед. Сели за стол с подносами.
- Ватрушки я Тамаре заказал и возьму потом, когда будем уходить.
- Правильно, чтоб тёплой выпечку донести. Тамара чем-то отобедает сейчас?
- Взяла салат из дома и кусок курицы. Так что, не останется голодной. А с ватрушками чаю попьёт. Впрочем, и так сможет скушать. Чай она не очень любит – догадываетесь почему?
- Чтоб поменьше в туалет ходить, - ответила хирург, склоняясь над ними. – Я очень хорошо покушала здесь. А вы не задерживайтесь. Скоро партию девочек направят на обследования. Вот с кем будет трудней. Это вам не парни, которые одеваются и раздеваются на раз-два.
- Чуть подождите, сейчас вместе пойдём, - Калерия уже доела второе и взялась за компот.
- А я сейчас возьму ватрушки и догоню вас.
Но если Владимир Иванович и догнал их, то вступить в разговор не посмел. Опять сменившая цвет волос хирург – в сумраке коридоров они казались серыми, завладела вниманием Калерии.
- Итак, девушка, что-то ты нам не договорила о храме Климента. Строили его, строили почти сорок лет. Но не может быть, что начали одни архитекторы строить, они же и прожили так долго. Если, разумеется, они не двадцатилетними начали строить.
- Нет, Трезини, мне кажется, уехал в свою Италию, если не умер. Потому что заканчивал строить храм Климента Растрелли. Плохо знаю этого архитектора, не могу больше назвать его строений в Москве.
- Зато в Петербурге их так много – ты не прочла это в своей книжке?
- Именно, что прочла. Но это не мной написана книжечка, а автора Молева. Так вот Молев описал, что построил Растрелли возле Петербурге.
- Что же? Ты помнишь?
- Ещё бы! Я про его творения читала. Дворец в Петергофе. Это не «Михайловский замок», построенный для Павла !, несчастного потомка Екатерины Второй?
- Михайловский замок тоже, кажется, построил Растрелли, но я не уверена. Что ещё ты знаешь из книги Молева?
- Самый главный дворец, по-видимому, в Царском селе?
- В точку попала. А откуда об этом дворце знаешь?
- Пушкин учился в Лицее, в Царском Селе. И ходил там, рассматривая этот дворец, к Карамзину. Семья великого историка ютилась в Китайской деревне.
- Точно. В фазендах там жили. Но фазенды, я думаю, не Растрелли строил, а кто-то другой. Что ещё знаешь про Растрелли?
- Наконец-то, вспомнила. Растрелли, построив в Петербурге Смольный и начал Зимний дворец, но, не поладив с заказчиками, уезжает в 1762 году из России и больше не возвращается. Значит, никак он не мог заканчивать строить храм Климента. А начал Трезини и построил основную его часть. Возможно, и закончил он – вот эта книжица меня запутала.
- Спасибо, что хоть так знаешь. Разбираешься в истории. Даты помнишь – это большое дело. Я в школе училась, ни одной даты не могла правильно назвать. Хорошо, что медицинском институте, нас не терзали историей. Ну, вот мы и пришли. И смотри-ка, девицы выстроились в очередь перед окулистом. Надо поспешить. А это вы, Володя. Несите скорей ватрушки своей жене, а то скоро прискачут эти развязные девицы и до нас.
Девушки и впрямь поразили Тамару Александровну и Калерию. Они не как юноши не шли полураздетые от хирурга к терапевту. Они надевали свои красивые формы, а по приходе начинали раздеваться, показывая превосходное нижнее бельё и золотые цепочки, колечки на пальцах, а в ушах серёжки с бриллиантами, продолжая болтать между собой, будто и не присутствуют перед ними две взрослые женщины. Но когда они обсуждали юношей, было интересно их послушать. Хотя Реля, как только к ней поступали, просила помолчать, дать себя взвесить без «хи-хи», измерить рост без «ха-ха». А уж вдох-выдох при измерении, заставляла отворачивать голову в сторону. От многих высокорослых девушек пахло хорошими  французскими духами, смешанное с русским потом. И это бы ладно. Реля помнила, что она девушкой, когда волновалась, у неё потели подмышки, и не было чем тогда их помазать, как спасают озонаторы молодёжь теперь. Но даже брызгать надо, как ей подсказывал опыт москвички, только лишь когда хорошо помоешь подмышками. Девушки же, по-видимому, лишь брызгали или мазали – были и кремы - не беспокоясь о мытье. Но ни какими озонаторами нельзя победить плохой дух, если наносить их на грязное тело. Ещё девушки курили – это тоже привносило неприятный запах, уже непосредственно изо рта. И всё это при том, что одеты были в импортное нижнее, красивое бельё, которым даже хвалились друг перед другом.
Тамара Александровна не выдержала: - Девчонки, имейте совесть! Ваши одноклассники в брюках, хоть и курят, но чем-то сбрызгивали рот и, так не разило.
- Это у них такой дезодорант есть. У меня тоже. Вот сейчас я освежу себе рот и не буду вас мучить своим запахом. Но ваша предшественника – хирург заявила, что ей лучше пусть пахнет табаком.
- Потому что она сама курит. А у меня от запаха табака аллергия. И когда дома принимаете утренний душ, - хотела прочесть им нотацию терапевт.
- Господи, помилуй! Есть ли время, до занятий, принимать душ? – протянула одна из девушек. – Когда мама или служанка будит, то вскакиваешь как сумасшедшая и, успев лишь брызнуть в лицо, и бежишь к машине, которая тебя через всю Москву везёт к этой прославленной школе.
- Ну, хорошо, - не сдавалась Тамара Александровна, - когда умываетесь, то хоть подмышками мойте, и только потом брызгайте дезодорантом.
- Интересно, если мы будем мыть подмышками, у нас не будет время накраситься, - с иронией сказала одна из девушек, как раз самая скромная, имея в виду других.
- Ой, ну кто бы уж говорил. Не красишься, потому что у тебя нечем.
- Хватит спорить, девушки,- вмешивалась Реля. – Быстро, по очереди, подходите ко мне. Карточку отдаёте врачу, и стаём на весы. Тамара Александровна, у этой дамы, которой некогда мыть по утрам подмышки, вес семьдесят семь килограмм, при росте сто семьдесят сантиметров.
- Ого! Поправилась на пять килограмм уже в школе. Хватит, с сегодняшнего дня ни крошки выпечки не съем.
- А теперь, девушка, посмотрим, как вы вдохнёте и выдохнете, - говорила Реля, опоясывая полные формы девушки сантиметром. - Итак, вдох, и полный выдох. Окружность грудной клетки у этой девушки сто пять сантиметров, на вдохе сто десять и вернулись к тем же сто пяти.
- Плачевный результат, я видела, - отозвалась Тамара Александровна. - Садитесь ко мне, а вторая подходите на обмер. Итак, дорогая моя, не только есть надо меньше, но и физкультурой заниматься. А не то будете знать языки – уметь говорить на английском, на французском, но не сможете поехать в те страны, потому что там довольно миниатюрные дамы и высокие, стройные мужчины, и вам будет стыдно находиться среди них.
- А если у меня неправильный обмен веществ?
- Станете, меньше есть, займётесь физкультурой, куда, что денется. А сейчас я вас послушаю. Или снимите или поднимите вашу кружевную комбинацию.
Пока Тамара Петровна занималась этой девушкой, Калерия обмерила и записала в карточки антропометрические данные четверых примолкших девушек. Когда они не обмениваются мнениями между собой, легче работать.
Работали в этот день до четырёх часов, осмотрели много юношей и девушек, но, как оказалось, это была лишь треть старшеклассников. Значит, приезжать им в 20 школу ещё не раз.
- И даже не два, - ревизовали врачи, собравшись вместе, со школьной медсестрой, которая им организовывала снятие школьников с занятий. – Смотреть девяносто человек в день – слишком много. Кроме получасового обеда, вздохнуть было некогда. В прошлые годы мы осматривали пятьдесят человек, и то считали – это сверх нормы.
- Завтра такой гонки не будет, - пообещала школьная медсестра. – Но если вы будете осматривать по пятьдесят человек, придётся чуть не всю неделю вам закрепиться за нашей школой.
- Тише едешь, дальше будешь, - ответила ей пословицей хирург, взъерошив свои волосы, которые у неё под шапочкой смялись. – Не будет гонки, станем лучше смотреть, а то не дай Бог, пропустим какое-нибудь заболевание. Да ещё девушки ладно – они в своих ведомственных поликлиниках наблюдаются. А вот юноши, как я заметила, большинство живёт на нашей территории, а это значит, что и к Военкомату нашему прикреплены.
- Я тоже заметила, - отозвалась Калерия, которой в Военкомат придётся возить осмотры и истории болезней будущих призывников. - Большинство юношей прикреплены к нашей поликлинике, потому что живут в основном на улице Алексея Толстого, Малой Бронной, Большой Бронной и есть ещё на Южинском переулке, где Кремлёвские деятели поселились.
- Как раз вот эти деточки прикреплены в Кремлёвские больницы большинство, - заметила школьная медсестра.
- Но получать формы, для поступления в институт, они будут у нас, - возразила Тамара Александровна, которая заранее боялась, что вся эта толпа, которую они посмотрели, и ещё будут осматривать, рванёт весной к ним в кабинет.
- Не беспокойтесь, - шепнула ей Реля,  от прежней медсестры знавшая, что формы они станут писать в кабинете, в перерывах между приходом больных подростков, которые весной тоже загружены сдачей экзаменов. – Будет время написать нам с вами спокойно формы 287, а я, по оформлении этих справок, стану разносить по школам. Их, сразу же раздают выпускникам и если у кого какая неточность, они поспешат в наш кабинет, но это будут единицы.
- Спасибо, успокоила, - улыбнулась ей Тамара Александровна. – И до свидания всем. Думаю, что автобус за нами не придёт, - сказала с сожалением.
- Да, добираться домой, нам придётся своими ногами, - вздохнула окулист, шагая за всеми по длинным коридорам школы. – Но завтра снова встреча на крыльце нашей поликлиники? Хорошо, если автобус не опоздает.
- А если опоздает, Калерия нам расскажет ещё что-нибудь занятное о Москве.
- Нет, дорогие мои! – Возразила Реля, когда они уже выходили из школы. – Завтра вы мне будете рассказывать о строителях Москвы. Попрошу вас вспомнить, ведь вы, наверное, не раз бродили по Центру, и даже ездили в экскурсии, кто из русских архитекторов формировал Москву в царствие Екатерины Второй?
- Ну, хоть назови фамилии, а мы, может, и дома вспомним, которые они возводили.
- Хорошо. Две чисто русские фамилии – Баженов и Казаков – они больше всего строили в Москве при капризной Екатерине Второй.
- Ну вот! – с иронией сказала хирург. – Убила мужа, чтобы взойти на трон, потом второго «мужа» - Емельяна Пугачёва разбила восстание. Ещё там кого-то придавила. Калерия, ты знаешь  кого? Кто ещё рвался на трон?
- Антон Иванович подрос, который перед восшествием на трон Елизаветы был совсем маленьким. Как вы помните, я говорила утром, что за него правила Анна Леопольдовна.
- И что? Подрос Антон и стал рваться на трон? – сказал кто-то в рифму.
- Не думаю. Он сидел в крепости, где его тайно навещала Екатерина. И, побеседовав с довольно умным человеком – он ещё не сошёл с ума – намекнула, что неплохо было бы тихо избавиться от парня. И он «умер» неизвестно от какой болезни.
- Ещё Екатерина избавилась от княжны Таракановой – внебрачной дочери Елизаветы. Её портрёт, не то картина, как княжну заливает водой, я видела не то в Третьяковской галерее, не то в Эрмитаже в Ленинграде, - сказала школьная медсестра и попросила задержаться на минутку: - Вы так интересно беседуете, что я пошла за вами. – Поговорите при мне. Убила Екатерина княжну Тараканову таким диким способом или нет? – обратилась она уже к Реле.
- Не знаю, могу ли я задерживать всех остальных, ведь люди спешат домой, к семьям.
- Если будешь рассказывать о княжне Таракановой, то и мы с Володей послушаем, - сказала Тамара Александровна. – Когда-то девушкой я читала книгу о ней, но ничего не помню.
- И мы послушаем, - послышались голоса. Остались все.
- Ну что же, мои любопытные, - усмехнулась Калерия. – Княжна Тараканова и мне не давала заснуть, пока я не прочла всю книгу Данилевского. Ночные чтения довольно слабы и не очень много отпечатывается в мозгу, но кое-что помню. Княжна Тараканова, предполагаемая  дочь  Елизаветы Петровны была рождена в тайном браке с Кириллом Разумовским, но для народа и для врагов брак этот не был открыт, потому княжну скрывали. Росла она где-то возле границ Персии, потом, под чужим именем проживала в Киле, Берлине, Лондоне. В Париже именовалась принцессой Азовской, а в Германии графиней, с фамилией оканчивающейся на «Берг», если я не ошибаюсь. Там же её присмотрели польские паны, многие влюбились.
- Великий Радзивилл был её любовником и граф Потоцкий. Вообще за княжной Тараконовой много людей ездило, в том числе женщин, - сказала хирург, поправляя свои волосы.
- Спасибо за подсказку. И вот с такой свитой большой, надо сказать, княжна ездила по Европе, за счёт денег влюблённых в неё людей. Она была красива, умна и прекрасно понимала, что назвавшись дочерью Елизаветы, тем самым подставила себя под гнев Екатерины Второй, которая, действительно, негодовала. Не успела расправиться с Иваном Антоновичем. Я вам  его,  кажется, Антоном называла. Так вот, наоборот.
- Что Иван, что Антон, погиб безвестным, этот юноша – не останавливайтесь на нём.      
- Действительно. Нам интересней о княжне Таракановой.
- Дорогие мои, возьмите в библиотеке книгу и почитайте.
- Но ты же обещала вкратце.
- Хорошо. И вот гневная Екатерина призывает к себе брата, своего бывшего фаворита Григория Орлова, чтоб послать его охотиться за княжной Таракановой.
- Гришку она не могла послать, конечно.
- Григорий на то время женился, и очень несчастливо сложилась его судьба с любимой женой – она была очень больна. А Алексей как раз был холостым на тот момент.
- Высоченный, широкоплечий красавец никак не мог жениться? Или не хотел?
- Наверное, не желал, - подтвердила Калерия. – Но любовниц у него было много. И вдруг, вызов к императрице, и строгий наказ – любыми путями поймать «самозванку» и доставить в Россию. Алексей Орлов в то время – победитель Турции, Чесменский герой, с удовольствием пустился в эту авантюру. Он обнаружил княжну Тараканову уже в Италии. Сначала ему донесли, что она произвела фурор в Венеции, затем ещё в каких-то городах, наконец, в Ливорно, куда и прибыла победоносная русская эскадра с героем на борту.  Там и познакомился Алексей Орлов с прекрасной княжной. Правда красота её полыхала чахоточным румянцем – дочь Елизаветы, если она, ею являлась, была смертельно больна. Всякими путями заманивал Алексей Орлов княжну, на корабль, к которой явился и пал к ногам, якобы поражённый её красотой.
- Мне думается, что и влюбиться было не грех, - грустно отозвался Владимир Иванович.
- Думаю, что он и влюбился или очень искусно притворялся, но Орлов смог уверить в том даже близких княжне людей, которые верой и правдой ей служили.
- По крайней мере, один из русских – вот не помню его фамилию. Он поверил Орлову, и с его помощью княжна была доставлена на один из кораблей, где и арестована. От чего тот чуть не сошёл с ума, - всё тот же Владимир Иванович который, как Реле подумалось, прочёл злоключения несчастной княжны, когда тянул лямку раба заключённых, в далёкой тюрьме.
- Да, - согласилась Реля. - А подписал свой рассказ о предательстве любимой женщины Орловым этот человек так: во-первых, датировал маем 15-17 числа 1775 года. И подпись: Лейтенант русского флота Павел Концов. И заложил в бутылку и бросил за борт, когда его судно пошло ко дну.
- Там ещё было добавлено, куда отправить этот рассказ – вроде как бывшей возлюбленной этого человека. Которая, кстати сказать, тоже предала лейтенанта русского флота.
- Бедная та девушка не совсем предала лейтенанта, - вступилась за Ирину Реля. – Её и отца Ирины ввёл в заблуждение, в отношение будущего героя, злой родственник их. Он хотел, отстранив от двоюродной сестры жениха, попользоваться их богатством. Хорошо отец быстро раскусил негодяя, но вернуть дочери жениха не смог. Кольцов в это время, сделав подвиг при Чесменской битве, был в плену у турок, откуда вырвался лишь через два года.
- Вот чего знаешь. А говоришь, книгу ночью читала, - удивилась, улыбаясь, хирург.
- Да. Но на сегодня я закончу о княжне Таракановой. Завтра, может быть, доскажу, если у нас будет поменьше народу, а не как сегодня.
- Сегодня мы выдержали просто натиск, но в первый день можно простить.
- Только, пожалуйста, - попросила медсестра школы, - не рассказывайте без меня. Постараюсь устроить вам обед не полчаса, а час и сможем дослушать все. 
 

                Г л а в а  14

На следующий день, Калерию, на крыльце поликлиники встретил уже довольно сросшийся коллектив. Они радостно приветствовали свою вчерашнюю рассказчицу.
- Ну, дорогая, - сказала ей женщина уже не с лиловыми волосами, над которыми вчера подсмеивались юноши и девушки. – За ночь я не только перекрасилась в рыжий цвет, но и прочитала кучу книг, чтобы узнать сведения о великих зодчих, времён Екатерины. Так что могу рассказать не только о Баженове и Казакове.
- Цвет волос у вас потрясающий.
- Спасибо. Мне уже это не одна вы сказали.
- Я уже привыкла, что вы обращаетесь ко мне на «ты» – так и продолжайте.
- Хорошо. Но кажется, что я лезу вперёд. Хотелось  бы послушать, как справились с твоим заданием молодые девушки. Что, девицы, кто из вас осмелится первой рассказать, о великих зодчих Москвы и Подмосковья? 
- Я могу сказать, - сказала одна из медсестёр, - что потрясаюсь каждый раз, когда вижу дом Пашкова, построенный Баженовым, где теперь библиотека имени Ленина располагается.
- Это, красивейший дом расположен на высоте, как бы на холме? – спросила Калерия. – Я тоже перед них «потрясаюсь», как вы сказали.
- Ещё, если забраться на пригорок возле дома Пашкова, то можно видеть большую часть стены Кремля, вместе с пятью башнями.
- Это какими же башнями? – удивилась хирург. – Перечисли.
- Много хотите, Настасья. А не желаете, сами взобраться на пригорок, что не очень удобно, потому что надо блуждать по закоулочкам, которые теснят дом Пашкова?
- Где уж мне с моими ногами. Это вы, молодые, скачете как белки. Калерия, ты тоже взбиралась на холм?
- Да. И могу назвать по именам все башни. Если заходить взглядом не от Спасской, а наоборот, то увидите нарядную, как купчиху в ранних веках Троицкую башню.
- Ещё она похожа на матрёшку.
- Я ж говорю нарядная. Но у неё не совсем красивая история. Когда-то там был двор богатого человека, но Иван Калита, который первый как бы строил Москву, хозяина приказал убить, за то, что тот не хотел съезжать с хорошего места, и семью его тоже загубили. Следующая башня Бекламишенская – там тоже стоял богатый дом, и та же участь постигла его хозяина.
- Вот как! На крови построены две башни, - сказал какой-то больной, идя в поликлинику.
Калерия вздохнула: - Зато Калита укрепил Кремль, на который нападали со всех сторон. Но следующая башня «Арсенальная» построена вроде нормально, но в ней держали оружие.
- А за ней красивейшая башня, - сказала другая медсестра – Зина, с которой Реля вчера познакомилась. - Вот выскочило из головы как её звать-величать, - засмеялась насмешливо.
- Никольская – ажурная, моя самая любимая, - сказала хирург, - если бы не было Спасской, которую, наверное, любят все.
- Закончили обзор башен. А теперь скажите, - обратилась Реля к той медсестре, которая говорила о доме Пашкова. – Вы ведь хотели назвать ещё одно строение Баженова, что находиться за стенами Кремля?
- Точно. Баженов там строил Сенат. Его видно с горки – он с зелёной крышей.
- А я про Казакова расскажу, - заспешила Зина.-  Он строил рядышком с домом Пашкова старый университет. Вернее одно из крыльев его, которое поновей. Потому что университет начали строить не при Екатерине – при ней уже достраивали. А первоначально строили, когда Казаков, может, мальчиком был. А первое здание как раз возводили при Елизавете. Был у неё такой умный советник Иван Иванович Шувалов – человек довольно бескорыстный. Больше радел за Россию и юношества, чтоб оно могла учиться и развиваться.
- Ага, - отозвался Владимир Иванович, - а какие Шуваловы дворцов себе настроили?
- Это другие Шуваловы, а Иван Иванович был не от «мира сего». Доброхот.
- Подтверждаю, - разрешила спор Реля. – Вас Майей зовут? – Обратилась она к первой медсестре. - Да. Не скажете, что ещё замечательного построил Казаков?
- Чего уж лучше Петровского путевого дворца. Жаль, что какая-то академия заняла его и никого не пускает внутрь, полюбоваться на дворец за его стенами.
- Туда, кажется, экскурсии водят? – предположила окулист.
- Возят, но не простых людей. Нам дано любоваться лишь стенами его и то издалека.
- Зато стенами разрушено Царицыно любуйтесь, сколько хотите, - зло усмехнулась другая врач, которая представилась в первый день «ухо-горло-нос».
- Да, Царицыно – это боль, согласилась Тамара Александровна. – Его строил первоначально Баженов, а затем по капризу Екатерины разрушили, и приказали достраивать Казакову. Казаков, впрочем, не очень нарушал замыслы Баженова, но кое-что переделал.
- И всё равно, - добавил её муж, - дворец из прихоти Екатерины перестать строить и вот мы можем любоваться лишь живописными развалинами.
- Печально всё это, - подвела итог Калерия. – Но я надеюсь, что скоро возьмутся за восстановлением церквей, которые в центре Москвы поражают разрушением. Это всё мои любимые церкви и я над ними плачу без слёз и молю за них Бога.
- Ты что! В Бога веришь? – поразилась перекрасившаяся хирург.
- Верю с пелёнок. И меня крестили в эвакуации  две бабушки, одна из них была ведунья. И она мне передала, наверное, веру в Бога такую сильную, что я не отрекусь от него, даже если меня станут пытать.
- Дорогая ты наша, - вдруг воспылала к Реле нежностью окулист. – Ты имеешь право верить, но не говори так громко чужим людям. У нас сейчас вроде и потепление пришло после смерти Сталина, однако ты поберегись всем рассказывать. А мы тебя не выдадим.
- Нет! Нет! – стали уверять все, кто слушал Релю, и оглядывались – нет ли чужих.
Тут, к счастью подошёл автобус, и все уселись в него в прежнем порядке, оставив, Калерии место впереди: - Что ты сегодня нам расскажешь о Москве? – был первый вопрос.
- А разве мало мы уже наговорили о Центре, о Казакове и Баженове, их творениях. Давайте посидим, и молча посмотрим, мимо чего нас провозит водитель.
- Ты всё это знаешь, а мы не очень.
- Я вам дам почитать книжечки об этом уголке Москвы. А сейчас мне надо подготовиться к тому, чтобы закончить свой рассказ вам о княжне Таракановой, в перерыве между работой.
- Если так, тогда молчите, дамы! – дал приказ Владимир Иванович – единственный мужчина среди них.
И все послушались, Автобус катил мимо прекрасного творения Шехтеля, о котором Реля могла рассказать, но не хотела путать русских архитекторов с иностранцами, тем более, творили они в разных веках. Она совсем не думала о том, что будет рассказывать в школе. Когда знаешь хорошо, зачем готовиться? Но разговоры о Царицыне потрясли её. Юрий Александрович не раз просил её поехать туда с ним, на эти развалины. И Реля готовилась. Прочла о черных грязях, которые когда-то вылечили Катерине Великой ноги. «Великой» - она хотела, чтоб называли так её? Вылечили грязи, в районе Царицыно ноги императрицы и она повелела там построить прекрасные творения. И видно постройки потеснили грязи. Когда Екатерина увидела, что ей негде уже лечить ноги, ей не понравились строения, которые грязи высушили. Так снилось Калерии во сне. Екатерина гневалась: - «Куда делись грязи?» А при поездке с поляком, Калерия плакала сухими слезами над руинами, которые, когда увидела не во сне, слёзы потекли по щекам таким потоком, что Юрий Александрович испугался и каялся, что настоял на этой поездке. Чтобы как-то сгладить её потрясение повёз, через неделю, в Троице Лавру. Вот где Реля душу успокоила и помолилась, чтоб Царицыно восстановили. Но это будет видно не скоро. Грядут какие-то перемены в девяностых годах по Нострадамусу. Но как долго ещё ждать этих лет. Реле полсотни лет тогда исполнится, а может и больше, когда она увидит, если доживёт, восстановление её любимых церквей, в том числе и храм Климента, о котором говорила вчера, и «Царицыно».
Автобус доехал, как и вчера, быстро. На крыльце встретила медсестра 20 школы. И сразу рассадила всех по местам. Устроила всё так, что юноши и девушки шли довольно слаженно. Не набегами и большими толпами, как накануне, а один за другим: - «Гуськом», - как пошутила хирург. И уже от них не пахло куревом – сестра следила, чтоб не «затягивались», - так пошутила. И видно предупредила девушек из высшего общества, чтоб помылись перед поездкой в школу и тоже не затягивались сигаретами. Они и не затягивались, но видно на второй день рассмотрели, что в комиссии сидит интересный мужчина, обсуждали это, не стесняясь, дойдя до Тамары Александровны:
- Хорош и мил, но ростом мал, - говорила высокая, стройная девушка с фамилией одной выдающейся актрисы.
- Ты бы пошла с ним в кино или в кафе, если бы пригласил?
- А почему нет? Разочек сходить можно. В процессе можно оценить – жадный или нет?
Калерия только хотела их остановить, искала слова, которых не могла найти от изумления:
- «Какая откровенная молодёжь. Им бы только потрясти мужчину. Уже богатеньким юношам, из своей школы, видно сильно опорожнили кошельки. Но как их тянет к мужчинам постарше! Неужели не понимают, что несовершеннолетние ещё. И мужчин могут, затаскать по судам, их же родители, если что случится».
Калерия не находила слов, но Тамара Александровна оскорбилась:
- Что вы вешаете прямо на меня своё нижнее бельё? Вон же стулья стоят. А невропатолог женат и очень любит свою жену. Он не польститься на вас, не надейтесь!
Девушки притихли и видно передавали по цепочке, что нельзя обсуждать красивого врача, за него заступается врач из подросткового кабинета; - «та ещё ведьма!» к которой им ещё придётся ходить, если заболеешь внезапно и потребуется справка по освобождению от уроков.
Если не считать этого маленького инцидента, двадцать пять человек до обеда посмотрели довольно спокойно. Обед им по заказу привезли из столовой на маленьком, складном столике – всё поместилось. Врачи сошлись на территории Рели и Тамары Александровны и, накрыв газетами два сдвинутых стола, сели «трапезничать», как обозначила их обед хирург. Школьная медсестра обедала в столовой – ей же полагалось и пробу снимать с блюд, чтоб дети не отравились. Поэтому, как только она освободилась, пришла к ним, чтоб дослушать историю княжны Таракановой:
- Поели? Вот хорошо. Сейчас я попрошу, чтоб тарелки увезли в столовую, там их помоют.
- Мы бы сами помыли, - отозвалась Зина, - но у вас здесь в кранах лишь холодная вода.
- И о чём вы говорите! Мыть эти тарелки надо не холодной водой, а тёплой, ещё с горчицей. Так, Анна, забирайте посуду и свезите всё прямо в мойку.
- Мы своё дело знаем, Галина Сергеевна. Можете не говорить лишних слов. Газеты отдадите, чтоб я их выкинула в урны?
- Забирайте газеты, они нам не нужны. Спасибо за обед. Очень всё вкусно.
- Пожалуйста. Завтра тоже будете кушать у нас? Буфетчица просила узнать, заказывать ли на вас?
- Конечно. Как же без горячей пищи? Ведь нам и после обеда смотреть ваших подростков.
- До свидания, - вежливая подавальщица увезла посуду, сверкнув улыбкой единственному мужчине за этим столом.
- Какой сервис! – восхитилась хирург. – Ну, Реля, теперь есть немного времени, чтоб вы досказали о княжне Таракановой. Была ли она вообще? Существовала ли?
- Это историческое лицо, как ложные Дмитрии, как Пугачёв. Вот была ли ложной Елизавета – это большой вопрос, который не смогли разгадать её современники, а мы тем более.
- Да, загадка, - протянула Тамара Александровна, которая, поев, отошла от оскорбительных слов, в адрес своего мужа.
- «Загадка, - подумала и Реля. – Говорила ли моя врач мужу, что им интересуются старшеклассницы?»
Но все требовали продолжения и она начала: - Привезли обманутую княжну в Москву и поместили в Александровский равелин, в самые глубокие его подземелья.
Калерия, откровенно говоря, не знала, где находился равелин – в Москве или Петербурге и ждала, что её поправят. Но все молчали – значит в Москве.
- Стали допрашивать бедную женщину с пристрастием, угрожали всякими расправами.
- А чего добивались? – спросила Галина Сергеевна. Калерия знала теперь, как зовут школьную медсестру. Когда она с прежней медсестрой подросткового кабинета ходила по школам, их встречала другая женщина.
- Добивались, - ответил за Релю Владимир Иванович, - чтоб призналась, что самозванка. Но эта женщина, которая ни слова не говорила на русском языке, настаивала, что она дочь Елизаветы Петровны.
- Если не знала русского языка, какая же она дочь?
- Наши дворяне, - вставила Реля, – не только в царской семье – учили детей говорить сначала на французском языке, а уж русский язык дети немного перенимали от прислуги.
- Вот Пушкин, например, - воскликнула хирург, - как точно перенял русские слова от няни.
- Но заметьте, - опять вмешалась Калерия, – на французском он тоже писал стихи. Честь и хвала Арине Родионовне, что научила его русскому языку, иначе бы мы не знали такого яркого поэта. Но вернёмся к княжне Таракановой. Она, может быть, в раннем детстве знала русский язык, но поскольку, боялись, что девочку уничтожат дворяне, рвущиеся к власти, её прятали то в Персии, где учили исключительно французскому языку, или в другой стране, где она немного изучила немецкий. Вот с такими знаниями и уверенностью, что она – русская княжна, она и рвалась в Россию, думая наивно, что Екатерина разделит с ней державу пополам.
- Ой, что бы было, если бы ещё раздвоили государство.
- Но Екатерина не собиралась с ней делиться. Она, наоборот, старалась прирастить земель к державе: часть Украины, построив там города Херсон, Николаев, Одессу. Через эти города, ещё Севастополь и Крым в частности, вышла к Чёрному морю.
- О! Крым когда-то принадлежал России. А Хрущёв за какие-то заслуги подарил его Украине.
- Не за заслуги, - возразила Галина Сергеевна. - А виноват он был перед Украиной, что кровь там проливал при Сталине – вот и расплатился Крымом, когда захотел рулить СССР. Но мы забыли о княжне Таракановой. – Все обратили лица к Реле.
- Мне приятно слушать, как вы ругаете Хрущёва. Отдачу Крыма и я ему не могу простить.
- А что! Как ездили в Крым, так и будем ездить. Украинцам он как-то не к чему. У них Днепр шикарный. И природа ничуть не хуже, чем в Крыму, все фрукты растут.
- Государство наше, как предсказал древний Нострадамус, когда-то расколется на мелкие княжества, - с насмешкой сказала Калерия. – Так что те, кто мечтает ездить как сейчас в Крым, придётся забыть.
- А что Украина расстанется с Россией? Это же будет не очень хорошо для неё.
- Всем будет плохо, - ответила уже без насмешки Калерия. – Как плохо было княжне Таракановой, которая мечтала править в России, а попала из-за предателя Орлова в капкан.
- И что же! Как ей удалось выбраться из капкана? Я слышала, что она родила ребёнка и постриглась в монастырь.
- Родила мальчика, которому дали имя Александр Алексеевич по отцу Орлову.
- А фамилию какую?
- Орлов же, как герой Чесменской битвы, получил вторую фамилию Чесменский. Вот и сыну ему дали фамилию Чесменский. Он дожил лет до двадцати пяти и умер в чине бригадира в конце прошлого века. А княжна, родив его и не отказавшись от прежних своих показаний, умерла, заставив вот уже более полтораста лет гадать, была ли она дочерью Елизаветы Петровны?
- Елизавета тоже хороша. Вместо того, чтоб посадить дочь на трон и обучить её хоть немного русскому языку, она призвала из Германии своего троюродного племянника – придурковатого Петра !!! которого братцы Орловы и убили, что угодить  Екатерине Второй.
- Вот как историю наши закручивали немцы, стремящиеся на российский трон!
На этой фразе пришлось, закончит беседу, показались первые юноши и врачи разошлись по своим кабинетам и кабинкам за ширмами.
Но в одном из «окон» они собрались вновь, чтоб договорить до конца.
- А что, Калерия, правда ли, что княжну затопило потопом? – задала вопрос Зина.
- Нет, она умерла своей смертью, и её закопали во дворе равелина. Кто-то сердобольный посадил над её могилой берёзку.
- Так почему же нарисовали такое жуткое полотно?
- Я не помню, кто из чиновников того времени последний посетил умирающую княжну и увидел, что надвигается потоп. Он и сказал, что её вероятно затопит. Но поток обошёл равелин стороной.
- Как Сальери не убивал  Моцарта, так княжна Тараканова не утонула, а умерла на суше.
- Что, - спросила хирург, подошедшую медсестру школы, - больше подростков не будет?
- На сегодня всё. Так что собирайтесь домой и отдохните после вчерашнего безумия, когда они шли и шли. Это я виновата, что не рассчитала на каждый день.
- Знаем мы эту работу, - отозвалась окулист. – Трудно рассчитать. Бывает пусто, а бывает густо. Сегодня у нас прошло нормальное число подростков и на том спасибо.
- Калерия, - поспешила спросить «ухо-горло-нос», - какие задания вы дадите нам на завтра?
- Это вы в отношении  архитектуры Москвы? – Реля смутилась.
- Не только архитектуры. Вы нам такие интересные истории рассказываете.
- А вы не хотите отдохнуть немного? Хотя бы день?
- Что вы! Меня могут снять с этой работы и заставить принимать больных в поликлинике. А вместо меня прислать более молодую сотрудницу.
- И меня могут заменить, - сказала хирург. – Уже сказали, что в комиссию другие врачи просятся. Слава о ваших рассказах всколыхнула многих.
- Если так, - смутилась Калерия, - то сегодня мы немного мысленно побродили по Центру Москвы, возле Кремля. Тогда почитайте что-либо о Кремле. Топтаться мысленно по Москве лучше всего от Кремля. Да, захватите ещё Большой театр.
- У меня и книги есть о Кремле. И о Большом театре, пожалуй, - сказала окулист.
- А мне бы хотелось, - пожелала Зина, - чтоб мы потоптались возле Останкино.
- До Останкино, - улыбнулась Калерия, - если будем работать такой дружной командой, мы сможем и подъехать в выходной день с семьями, с детьми. Там  прекрасные экскурсоводы всё покажут и расскажут и поводят.
- Поводят, - проворчала хирург, - там бабка какая-то колдунья водит по башне Останкино и всем предсказывает беду. Ведь башню построили на кладбище.
- Настасья, о чём ты говоришь? Мы хотим поехать в усадьбу Останкино.
- О! Это вотчину Шереметьевых? Я там была. Но с удовольствием съезжу с коллективом.
- Друга своего задушевного возьмёшь?
- Ну, его к чёрту! Всё удовольствие испортит. Живём с ним как кошка с собакой.


                Г л а в а   15

 Но на следующий день, как ни странно, хотя многие говорили, что у них есть литература о Кремле, никто не мог сказать ничего того, что Калерия хотела бы услышать, чтоб повести своих слушателей мысленно далее по Москве.
- Прости, Калерия, но у меня температурил младший сын и мне не то, чтоб почитать чего – всю ночь его лечила от кашля, горчичники делала, - сказала Зина.
- Хоть вылечила? – спросила хирург.
- Я да не вылечу, Настасья Сергеевна. Не первый раз уже. Горчичники, отпоила тёплым молоком, и он в садик утром побежал – у него там новый друг появился.
Калерия вспомнила, как она, за одну ночь, вылечивала своего потомка, и утром шли в детский сад. Но она хотя бы находилась потом рядом с ребёнком, могла проследить, чтоб его не простудили, а Зина, наверное, волнуется.
- Оставим на некоторое время Кремль, - сказала она. – Тем более он далеко, а памятник Пушкину – почти рядом. И все вы видите его, если не каждый день, но раз в неделю это точно.
- Особенно, кто живёт рядом, - вставил Владимир Николаевич.
- Да ладно – рядом или не рядом, - прервала его хирург. – Но что можно рассказать о памятнике Пушкину? Поставили его, через пятьдесят лет после его смерти – скульптор Опекушин.   
- Речи говорили, - вставила Тамара Александровна. – Были люди знаменитые, в том числе и бывший лицеист Горчаков, уже большой человек. Был и сын Пушкина – не помню его имя, его тоже попросили сказать об отце. Он ответил: - «Что я могу сказать. Когда умер мой отец, мне было четыре года».
- Очень хорошо, что вы это всё вспомнили. Но до встречи со старыми друзьями и его сыном у памятника Пушкина была ещё одна знаменательная встреча.
- Калерия, что ты такое говоришь? У памятника и вдруг встреча!
- Это не я говорю, это Антокольский поэт написал на эту тему стихи. Хотите послушать?
- Что-то я слышала, что памятник Пушкина, когда его везли, встретился с телом старухи Керн – вот до каких пор дожила та, кому поэт посвятил лучшие свои стихи: - «Я помню чудное мгновение».
- Реля, читай Антокольского. Уже всех заинтересовала этими стихами.
- Подождите, дайте вспомнить. Там есть, по-моему, эпиграф или как бы предисловие. Вот:
  «Она скончалась в бедности. По странной случайности гроб ее повстречался с памятником 
Пушкину, который ввозили в Москву».
– Это то о чём говорила Настасья Ефремовна. И взял Антокольский эти слова из старой   энциклопедии.
- Ладно, Калерия, мы уже всё поняли. Декламируй, наконец, стихи, а то автобус сейчас придёт.
Калерия и сама хотела прочесть быстрее:  - Ей давно не спалось в дому деревянном.
                Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,
                Напевала романс о мгновенье чудном
                Голоском еле слышным, дыханьем трудным.
                А по чести сказать, о мгновенье чудном,
                Не осталось грусти в быту ее скудном.
                Потому что барыня в глухой деревеньке,
                Проживала как нищенка, на медные деньги.

                Да и, господи боже, когда это было!
                Да и вправду ли было, старуха забыла,
                Как по лунной дорожке, в сверканье снега,
                Приезжала к нему - вся томленье и нега.
                Как в объятиях жарких, в молчанье ночи
                Он ее заклинал, целовал ей очи,
                Как уснул на груди и дышал неровно,
                Позабыла голубушка Анна Петровна.
                А потом пришел ее час последний.
                И всесветная слава и светские сплетни,
                Отступили, потупясь, пред мирной кончиной.
                Возгласил с волнением сам благочинный:
                - "Во блаженном успении вечный покой ей!"
                Что в сравненье с этим счастье мирское!
                Ничего, не слыша, спала, бездыханна,
                Раскрасавица Керн, боярыня Анна.
         - Вот как грустно она закончила, - сказал, вдруг появившись, врач из неотложной помощи, приехав от больного. - Читай дальше, радость моя. Не думал, что такие длинные стихи можно запомнить.
Калерия взглянула на него и возразила: - Во-первых, я не ваша радость. Во-вторых, и не такие тексты запоминала. Например «Генерал Топтыгин» ещё в младших классах со сцены читала. А постарше Симонова «Сын артиллериста», - это ещё подлиней будет. Украинские женщины рыдали над этим произведением – война была ещё не забыта.
- Реля, не слушай ты этого баламута, - рассердилась хирург, - читай нам про Анну Петровну.
- Хорошо. Слушайте:  Отслужили службу, панихиду отпели.
                По Тверскому тракту полозья скрипели.
                И брели за гробом, колыхались в поле,
                Из родни и знакомцев десяток - не боле,
                Не сановный люд, не знатные гости,
                Поспешали зарыть ее на погосте.
                Да лошадка по грудь в сугробе завязла.
                Да крещенский мороз крепчал, как назло.

                Но пришлось процессии той сторониться.
                Осадил, придержал правее возница,
                Потому что в Москву, по воле народа,
                Возвращался путник особого рода.
                И горячие кони били оземь копытом,
                Звонко ржали о чем-то еще не забытом.
                И январское солнце багряным диском
                Рассиялось о чем-то навеки близком.

                Вот он - отлит на диво из гулкой бронзы,
                Шляпу снял, загляделся на день морозный.
                Вот в крылатом плаще, в гражданской одежде,
                Он стоит, кудрявый и смелый, как прежде.
                Только страшно вырос,- прикиньте, смерьте,
                Сколько весит на глаз такое бессмертье!
                Только страшно юн и страшно спокоен,-
                Поглядите, правнуки,- точно такой он!

                Так в последний раз они повстречались,
                Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
                Так метель крылом своим безрассудным,
                Осенила их, в мгновенье чудном.
                Так метель обвенчала нежно и грозно
                Смертный прах старухи с бессмертной бронзой,
                Двух любовников страстных, отпылавших розно,
                Что простились рано, а встретились поздно.

- Ну, Калерия, это просто чудо, что ты такое помнишь, - признался Владимир Иванович. – Я, бывало, не мог прочесть, в классе, простого стиха: - «Травка зеленеет, солнышко блестит». А здесь столько сложных поворотов в стихах Антокольского.
- Столько экспрессии, - поддержала Владимира Ивановича жена. – Но вот и наш автобус. Двигаемся потихоньку. Калерия, радость моя, - С нажимом сказала она и взглянула на отошедшего красавца из неотложной помощи, - ты нам расскажешь что-нибудь об этой любви Пушкина и Анны Кёрн? Ты не обижаешься, что я тебя назвала радостью моей?
- Имеете право, - отвечала, улыбаясь, Реля. – Это я того дерзкого врача остановила, чтоб не думал, что меня можно, как ему угодно называть.
- Неужели тебя так не называли мужчины, - шла к автобусу, следом за Релей, Зина.
- Почему же! Муж так называл и ещё некоторые, кто меня любил. Но не всех я осаживала, - Калерия задержалась возле автобуса, пропуская остальных.
Ей по-прежнему оставили первое место, в надежде, что она, действительно, ещё расскажет. Но у Рели першило горло, и она только хотела отказаться, как Тамара Александровна достала бутылку газированной воды, со смешным названием «Буратино» и налила ей в стакан: - Выпей.
Калерия выпила: - Как вы догадались, что у меня горло пересохло?
- Так не первый день с тобой работаю, а будто бы много лет.
- Ну, попила, рассказчица? – спросил водитель. – Можно ехать? Всё в ту же 20 –ую школу? По какой дороге прикажете? Могу по Бронной провезти сегодня.
- Ой, я поздоровалась, но не обратила внимания, что сегодня нас везёт тот водитель, который в первый день нас вёз.
- Нам всё равно, по какой улице, лишь бы аварии не случилось, - сказала громко хирург. – Главное, мы не станем засматриваться на архитектурные сооружения, а послушаем, если Калерия будет рассказывать об Анне Кёрн.
- «Я помню чудное мгновение» - написал ей Пушкин. Мне тоже интересно послушать об этой женщине, чем так зацепила поэта, - сказал водитель и повёз их по длинной дороге, чтоб и самому услышать, что будет говорить рассказчица.
Калерия вздохнула: - Я вас, наверное, разочарую. Пушкин был в ссылке в Михайловском. А в перерывах между работой над «Евгением Онегиным», кажется, ходил в Тригорское село, к соседке-барыне, у которой были две дочери.
- Это после того, как он побывал в Одессе? – спросил кто-то из женщин. – После его встреч с сёстрами Раевскими?
- Все три сестры Раевские были у Пушкина по очереди платонической любовью.
- Ты знаешь такую любовь? – с удивлением спросила Тамара Александровна.
- Даже пылала такой любовью несколько раз, - отвечала Калерия, - в юности. В возрасте тех девушек, которых мы сейчас осматриваем. – «Ещё раз случилась такая любовь уже взрослой, с поляком, но не говорить же о ней».
- Ну, эти девушки, которые трясут над нами импортное бельё, уже давно не девушки, а дамы. – Сказала хирург. - По идее надо, чтоб их осматривал гинеколог, и анализы бы у них брали на предмет инфекционных заболеваний. Но, прости, Реля, что я тебя прервала. Ты, кажется, рассказываешь о чистых девушках, времён Пушкина
- Но это касается лишь сестёр Раевских, в которых Пушкин влюблялся по очереди, начиная со старшей Елены, кажется. А к самой маленькой Марии было довольно сильное чувство. Это Марии  он написал: - «Я помню море пред грозою, как я завидовал волнам, бежавших бурной чередою, с любовью пасть к её ногам». Но были у Пушкина не платонические любови – Юг к тому располагает. Особенно к графине Воронцовой Елизавете Ксаверьевне – та Пушкину даже родила дочь Софью.
- Это не тот ли Воронцов, о котором Пушкин писал: - «Полу- милорд, полу- купец», и так далее. Поэтому и хотел отбить у него жену?
Калерия усмехнулась: - Будучи восемнадцати летней девушкой в Одессе и ходя за экскурсоводом по «Пушкинским местам», я заступалась за графа Воронцова, заступлюсь и сейчас.  Граф Воронцов не был тем, как писал о нём, от ревности Пушкин. Это был высокий, статный Герой войны 1812 года, кроме того, хороший правитель в Одесском крае. Это жена его, приревновав мужа к другой женщине, отдалась Пушкину с досады. И граф Воронцов довольно благородно принял дочь Пушкина, в свою семью.
- Да, дела, - отозвался водитель, не спуская, однако, глаз с дороги.    
- Итак, - подвела итог хирург, впервые за это утро, поправляя свою новую причёску. - В Одессе Пушкин оставил графиню Воронцову с приплодом от него.
Калерия покраснела: - Как жаль, что вы не читали «Пушкин на Юге» Новикова. Или этого же биографа поэта «Пушкин в Михайловском».
- Девочка, - отвечала ей хирург, - когда мы росли, тогда, может, и книг таких не было. Но мы ещё были довольно кокетливые – это я про себя – не до книг было – нам бы с мальчиками пообщаться. Удивляюсь, как ты всё это прочла, и как у тебя всё уложилось в голове? А, приехав в Москву, с маленьким ребёнком на руках, как ты могла узнать всю её историю – уму не приложу!
- Откуда знаете, что я с малышом приехала в Москву?
- О, милая. Слухом земля помнится. Я училась вместе с тем врачом, которая потом наблюдала твоего сына. Да проморгала однажды пневмонию у него, и вы попали в больницу. Живём теперь в одной коммунальной квартире, и я стала ей рассказывать, какая прекрасная дева к нам пришла работать, не москвичка, а Москву знает лучше старых москвичей. А она расспросила, как ты выглядишь и, узнав, что загорелая как цыганка, даже заплакала: - «Очень хорошая мать и однажды я загнала её в больницу, потому, что не сразу распознала пневмонию, у её сына». Просила узнать, как твой сын себя чувствует?
Калерия улыбнулась: - Помню ту женщину. У неё же тяжкое заболевание  - астма – вот она, за тяжёлым своим дыханием, не смогла выслушать хрипы у моего малыша. И когда мы с сыном лежали в больнице, она к нам приходила, принесла три рецепта на гаммоглобулин. Не знаю, точно ли я назвала лекарство, но ездила в первую аптеку выкупать его на Кузнецком мосту, ещё плохо зная, как туда проехать. И скажите ей, что сына я выходила, и он сейчас мечтает стать лётчиком.
- Ты, действительно, хорошая мать, если смогла вылечить сына. Но прости меня, что перебила, продолжай дальше рассказывать о Пушкине.
- Итак, мы установили, что, живя в Одессе, а ещё раньше под Кишинёвом, он мог объездить весь Юг или исходить его ногами, которые, кстати сказать, у Пушкина были не очень здоровыми.
- Ну, если ходил много, - возразила хирург, - то уверяю тебя, ноги ум него были в порядке.
- Это я сгоряча сказала, что Пушкин Юг исходил ногами. На самом деле он то с семьёй Раевских ехал куда-то, на далёкое расстояние от генерала Инсарова, которому поручили наблюдать за вольнолюбивым поэтом. Инсаров любил Пушкина и многое ему позволял. Как мне думается, под его предводительством Пушкин даже совершил «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». Вот тут я, кажется, путаюсь, потому что Пушкин приехал в Михайловское в 1824 году летом, а заканчивается его ссылка в Михайловском чуть ли не в 1826 году, после восстания Декабристов.
- Да оставь пока Декабристов в покое, ты нам о связи Пушкина с женой Воронцова рассказывай.
- Да это я к тому, что странно путаться стала. Значит, нам не миновать говорить, не сейчас, так потом, о Декабристах, которые у меня в сердце занимают тоже много места, особенно их жёны, потому что я прочла в юности очень внимательно Некрасова «Русские женщины».
- Там не только русские женщины ехали в Сибирь, - заметил водитель.
- Вы тоже читали Некрасова? Я очень рада. Но о чём мы говорили с вами? - обратилась в глубь автобуса.
- Ты заметила, что Воронцов не позволял поэту путешествовать, потому что Пушкин соблазнил его жену.
- Я вам уже говорила, что Елизавета Ксаверьевна не бросилась бы в объятия Пушкина, если бы сам Воронцов – мужчина довольно представительный не изменял своей жене. Но, заметив, что жена грешит с поэтом, увозит её – уже беременную в морскую поездку. А Пушкина, по его докладу или просьбе – не знаю, как это было – высылают из Одессы.
- И вот, после прекрасного Юга, где он мог общаться с людьми его обожавшими, - подал голос Владимир Иванович, - Пушкин попадает в Михайловское, где его встречают уже более жёстким надзором. Вот это всё, что я помню, прочитав книгу «Пушкин в Михайловском».
- Да, поэт попадает под более жёсткий надзор, чем даже у Воронцова. Здесь, приходит наказ из Петербурга даже письма его прочитывать, прежде чем они попадут к Пушкину.
- И кто же наблюдал за поэтом? Кто письма его контролировал?
- Как ни странно, какому-то попу доверили проверять его духовное здоровье. Но поп оказался таким колоритным человеком, что Пушкин вставил его в драму «Борис Годунов». Ещё доверили наблюдать отцу Пушкина Сергею Львовичу за корреспонденцией сына. Что он и делал, потому что решил, что великий его сын позорит семью.
- Вот не понятие своего родного сына, который в его семье был талантливым. А любили Льва – «Лёвушку», как называли ласково самого заурядного в семье.
- Лев, - возразила Калерия, - как не был избалован, но понимал, что у него талантливейший брат и старался ему помочь. Например, понимая, как трудно Пушкину жить в средней полосе России, с его ногами, опутанными крупными венами, он пытался «сделать побег», по сговору с братом, за границу, где бы он полечился. Впрочем «помогал» - это не совсем то. Рассеянный и хвастливый Лев больше мешал Пушкину, проговариваясь о его секретах.
- А где бы они деньги взяли? Ведь семья Пушкина была довольно бедной, - бросил водитель, но его услышала лишь Калерия. Она строго посмотрела на водителя, чтоб он не забывал, что сидит за рулём и везёт не вещи, а людей. Он понял её взгляд и кивнул головой – не беспокойся, мол. И Реля ответила ему.
- Вот тут мне бросили реплику, что семья Пушкиных была бедная.
- Точно. – Поддержал водителя Владимир Иванович. – И всё по безалаберности его отца – не умел Сергей Львович вести хозяйство. Вот письма, посланные не ему, а сыну, читать мастер, а хозяйство разваливалось на глазах. В то время как соседка их, в селе Тригорском, куда ходил Пушкин в гости, вела хозяйство просто прекрасно, и дом был – полная чаша.
- Спасибо за помощь. И вот вам расклад. Пушкин от более или менее свободной жизни на Юге, попадает в клещи между надзором губернатора того края, и самое обидное своего отца. Поэт ждёт писем от друзей, которые и получает, если случается оказия. Но если письма посланы официально, то проходят цензуру его отца. Тем более что поэт ждёт известия от любимой женщины и жаждет узнать, кого она родила. Но писем всё нет. И даже княгиня Вяземская, которая хорошо знала его роман с женой губернатора и знала, что там будет ребёнок, передаёт ему письма с оказией, но в них не слова о Елизавете Ксаверьевне.
- Вяземская сама любила Пушкина, - опять кинул реплику начитанный водитель.
- Любила, разумеется, но у неё была куча детей от мужа, и к Пушкину была платоническая любовь, но и она мешала, видимо, женщине, обрадовать поэта. И вот  на этом фоне – мучений и терзаний – Пушкин узнаёт, что отец тоже шпионит за ним. Это так давит на его нервы, что разражается великий скандал. И Сергей Львович раздувает его до невероятных размеров, закричав по уходе Пушкина от отца, созвав криком дворню, и криком же сообщил о том, что сын хотел его убить.
- Вот негодяй! Не понимать таланта сына. Или он сам немного кропал стихи и думал, что выше его в своих мечтаниях? Но, кажется, после скандала Сергей Львович с женой, в том числе и Лёва с Ольгой покидают Михайловское – Пушкин может вздохнуть спокойно и творить?
- Попались, Настасья Ефремовна! Оказывается, и вы читали «Пушкин в Михайловском».
- Да. Про Юг не знала – это для меня открытие, а о Михайловском помню немного. Пушкин там много чего написал. А главное «Евгений Онегин». Кстати Онегина-то он списал с одного из сыновей Раевского.
- Евгения Онегина Пушкин с многих людей списал. Так же, как и Татьяну. Но впервые он историю о том, как девушка объясняется в любви юноше, а он отвергает её – он услышал от Александра Раевского. Это он отвёрг любовь девушки, которую все звали Элиз.
- Елизаветы Ксаверьевны? – спросила застенчивая Майя.
- Точно. А будущим Онегиным был как раз Раевский. И через некоторое время, когда он встречает Елизавету уже замужем, он влюбляется в неё – об этом и рассказывает Пушкину.
- Но тогда, как пишет Пушкин, Воронцов был толстым генералом.
- Да сколько раз говорить вам, что Воронцов был стройным, высоким, красивым и имел у женщин большой успех.
- И всё же Пушкин увёл от него жену, которую назвал в «Онегине» Татьяной?
- Пушкин мечтал, чтоб Елизавета Ксаверьевна стала его женой, но разве могла уйти женщина от богатого мужа, который, к тому же, простил ей чужого ребёнка, к бедному Пушкину?
- Да, тут любая бы женщина подумала. Итак, бедный Пушкин в Михайловском много работает над своими творениями и вроде начал писать за деньги, что в то время было не принято. Разбогател он?
- Это сейчас, - отозвалась с горечью Реля, - писатели пишут за деньги, где прославляют Коммунистическую партию. За это им слава и почёт, за это их пускают за границу, ещё и оплачивают их пребывание там. И если бы Пушкину за его бессмертные творения платили так, как современным писателям, то он бы разбогател и дворцов себе настроил и за границу ездил лечить свои больные ноги, а возможно и нервы, за которые, как вы видите, дёргали безбожно.
- Ты говоришь так, как будто сама пишешь, а вот эти наглые писатели, которые прославляют коммунистов, тебя в свою секту не допускают.
- И пишу. И не допускают. Но вот и двадцатая школа, которая выручит меня от ваших вопросов, - Калерия дождалась, когда водитель откроет дверь, и вышла.
- Релечка, прости нас за дурные вопросы, но почитаешь свои стихи нам? – Поспешили за ней «слушатели».
- Может и почитаю. Но откуда знаете, что пишу стихи, а не прозу?
- Ты можешь писать и прозу, как и твой любимый Пушкин, но начала ты со стихов?
- Это верно. Сочинять их начала, чуть ли не с пяти лет. Писала о тяготах войны и послевоенного времени, с точки зрения ребёнка почти всегда голодавшего. К тому же жила при матери, которая меня не только не любила, но и ненавидела временами, то стихи мои горькие. - Калерия никогда бы не призналась, что говорить стихами она начала во снах с Пушкиным. Поэт прилетал к ней, в сновидения, и они говорили о Космосе, о матери, о вредной Гере – старшей сестре. Пушкин утешал её, потом открылся, что он Реле прапрадед, но называть велел дедом. Сейчас задача Рели была не проговориться об этом.
- Значит, почитаешь нам свои стихи, - говорили её спутники, двигаясь за Релей к школе.
- Сегодня мы заканчиваем в 20 школе осмотр и если будет окно, то почитаю.
- Подростков для осмотра осталось совсем мало. Так что будет не одно окно.   
 
 
                Г л а в а  16

- «Вот, дед, - подумала Калерия, когда они с Тамарой Александровной ждали, пока юноши дотянутся до них, - и от меня требуют читать мои несовершенные стихи, написанные с горечью, как я призналась. И конечно, у меня не было времени обрабатывать их так, как ты это делал в полной тишине Михайловского – никто тебе не мешал, с тех пор, как уехала твоя ненормальная семейка из этого Богом предоставленного тебе уголка России. Ты из своей горечи и тревоги вытянул «Евгения Онегина», «Бориса Годунова» и много лирики, а я»…
Тут мысли Калерии прервала Тамара Александровна.
- Что же ты, милая моя, мне не призналась, когда мы беседовали с тобой, что пишешь?
- А было когда? Мы с вами больше говорили о ваших бедах.
- И ты меня выслушивала с таким терпением, как писательница, как поэтесса? Может, и меня где-нибудь тиснешь в свои книги? Или боль Владимира Ивановича опишешь?
- Наверное, опишу. А что толку, Тамара Александровна. Носила свои рукописи почти во все журналы. Иногда дают хорошие рецензии. Но не печатают. Говорят нам ещё надо фронтовиков напечатать, пока они живы.
- Ну, эти, которые кричат «ура» коммунистической партии, долго будут жить, состоя на довольствии у неё. Знаешь, как таких писателей кормят Кремлёвские деятели, если писаки им угодили в книгах своих? К тому же и за границу выпускают, а это большой стимул.
- Да, я бы тоже хотела поездить за границу, но пока меня лишь в Польшу друзья зовут.
- Зовут, надо ехать.
- Вы не знаете, чтоб поехать за границу, надо много денег иметь. По крайней мере, мне в ОВИРе сказали, что если еду с сыном, то не меньше полтысячи рублей надо иметь. Да ещё друзьям подарки купить – это ещё кладите сотню. А мне моя мать за все мои страдания с ней, лет пять назад обещала дать четыреста рублей, но через десять дней, устроила скандал, как Пушкин отцу. И поругались мы с ней, и вылетела я от мамы как пуля, выпушенная из ружья совсем без денег. А вот сейчас, если бы они были, так бы пригодились.
- Ещё бы и проценты наросли на них, если бы в сберкассу положила.
- Когда вернулись в Москву, после того, как сбежали от мамы и от холеры, соседка любимая, которая благодаря моим стихам забеременела…
- Да что ты! – Живо прервала её собеседница, пропустив слово «холера» мимо ушей. - Как это у неё получилось?
- Она, почитав мои детские стихи, где я с мамой воюю, не даю ей девчонок – младших сестрёнок убивать.
- Как это, убивать? – изумилась Тамара Александровна.
- Очень просто. Как сейчас абортами убивают. Но мама расставалась с уже родившимися детьми, причём мальчиками – но это было, когда она не замужем была. А после войны от мужа рожала – моего отца, но считала, что родились девчонки во время голода – пусть умрут. Так вот я ей сказала, что, сколько не родит, всех выхожу.
- Воительница ты моя, милая!
- Вот эта соседка Валентина, беременная уже, когда мы с сыном вернулись от мамы без денег, и дала нам двести рублей, чтоб я на сберегательную книжку положила. Ещё форму Олежке купила, потому что бабушка его видите, как с нами обошлась. А уж на скудные алименты от отца Олега мы дожили до моей первой зарплаты.
- Ну и гадина у тебя мать. Чтоб ей пусто было.
- Наоборот, у неё уже несколько тысяч на книжке. И она даёт другим дочерям деньги, кроме меня. Например, старшей дочери, которую она нагуляла, и которую папа мой взял на свою фамилию и отчество ей своё дал. Так вот Веру мама учила, много денег ей в Одессу посылала. Та ещё с парней драла и на сберкнижку, будучи студенткой, клала деньги.
- Вот гадство какое – всё нагулянной дочери. А ты в одном платье ушла из дома, как мне говорила. И перед Олежкиной школой, значит, мать с тобой, наконец, решилась чуток расплатиться, но устроила скандал, чтоб не делать этого. Послевоенным сёстрам тоже не даёт?
- Ещё как даёт. Те обе такие хитрые выросли, что и ругаются тоже с матерью, но как раз под скандалы денег у неё и выпрашивают.
- Они знают, что мать их хотела убить?
- Я им не говорила, а мама тем более. Наоборот, она им такие свои подвиги рассказывает, что спасала их от смерти в голодные годы.
- Она, а не ты?
- Да, все мои заслуги взяла себе.
- А я б, на твоём месте, разоблачила её. Чего ты терпишь её враньё?
- Всё дело в том, что я, наверное, ясновидящая, - Калерия покраснела. – Когда девчонки стали подрастать, сказала матери, что жить, в старости, ей придётся не с Верой. Вера лицемерна и терпит матушку, пока та ей даёт деньги.  А когда мама постареет и перестанет её снабжать деньгами – отвернётся от «мамы дорогой». Доживать свои самые тяжкие годы маме,  вот именно с этими девчонками, которых я ей спасла на старость её.
- Тогда, действительно, говорить им о вероломстве матушки не стоит. Иначе они возненавидят вашу родительницу.
- Если уж я не ненавижу мою мучительницу, им тем более не стоит. Мама к ним подобрела, когда поняла, что с ними ей век доживать. Поэтому берут сейчас эти послевоенные девочки с матери много денег себе на безбедную жизнь.
- Значит им надо, а тебе с мальчишкой, живущей в большом городе и на маленьких окладах работающей – не надо? Ты не пробовала с матерью на эти темы поговорить?
- У меня гордость не позволяет деньги выпрашивать. В тот год, когда мне мама сама предложила, я ей руку лечила, которую зять от младшей дочери сломал. Но я и сейчас не в обиде. Видите, как вернулись в Москву, соседка помогла. И всегда так – мама обидит, кто-то мне помогает. Иной раз мне даже кажется, что Космос надо мной взял шефство, - Калерия вспомнила, как мать везла её на Дальний Восток по детскому билету, хотя ей уже положен был взрослый. И отцу, когда он получал деньги в Москве, дали на два взрослых билета на двоих дочерей – Вере и Реле – так отец сказал, передавая деньги матери. Но она взяла всё же детский билет на непокорную дочь. И что же! Самой приходилось ругаться с ревизорами, требовавшими метрику на Релю. А к Реле, как с неба спустился солдат Степан и стал ей рассказывать о Космосе, о котором и Пушкин ей много говорил, но не так подробно. Степан уверял Калерию, что её в Космосе знают, благодаря деду. И берегут от неприятностей, что Реля иногда чувствовала. Мать обидит, кто-то ей бросается на помощь, как соседка Валентина, как этот Степан. А потом пришла любовь к тринадцатилетней девушке, которая сильно подняла тогда Релю над старшей сестрой. Вера как раз влюбилась в будущего учителя, а он уделял внимание лишь Реле. Обещал жениться, когда она вырастет, а до тех пор учить в институте. Будто чувствовал, что мать её учить не будет. Но погиб через год её любимый – вот  радости было старшей сестре.
Дальше Реле вспоминать было некогда – пришли юноши от хирурга и стали спрашивать у Тамары Александровны: - Скажите, доктор, что это за «РА-Ма- Ме» в карточке у нас, куда хирург какие-то знаки записывает?
- Что же у неё не спросили?
- Да та врач вредная какая-то, пробурчала что-то и погнала нас к вам.
- А я – терапевт, могу вам только о своих наблюдениях сказать. Вот у тебя, что-то давление повышено. Давно сердечко шалит?
- Никогда не шалило. Это от волнения.
- Смотри, так не волнуйся, когда вызовут в военкомат, а то пошлют на обследование.
- А что! Я залягу. От уроков отдохну. А если болезнь у меня, от армии освободят?
- Если у тебя обнаружат серьёзное заболевание, то освободят. И что? Ты рад этому?
- Да хоть учиться в институте буду, если поступлю, конечно.
- Говорят, в вашей школе хорошие знания дают – многие поступают.
- Это блатные. А у меня блата нет.
Пока Тамара Александровна беседовала с этим юношей, Калерия обмеряла ещё четверых,  и те выстроились в очередь к врачу, уже готовя свои вопросы. Но спрашивали не по делу, и врач отослала их к специалистам, которых они уже прошли:
- Что вы у меня спрашиваете не о моих заболеваниях. Кто вам написал, с теми и беседуйте.
Юноши, посмеиваясь, отошли.
- Но что же это такое «Ра – Ма – Ме», - заинтересовалась и Калерия.
- Это их половое развитие, - засмеялась Тамара Александровна. – Так чудная наша хирург обозначает это цифрами. Заставляет снимать трусы, чтоб определить. И ты думаешь, подростки не догадываются? Всё они знают, тем более не первый раз диспансеризацию проходят. Ну, вон ещё двигаются парни. Думаю, что больше вопросов о «Ра – Ма – Ме» задавать не станут.
Первое окно выдалось часа через два работы. Обедать ещё было рано, и все сошлись, как и намеревались в их уголке с Тамарой Александровной. Некоторые и стулья принесли с собой.
- Калерия ты нам обещала почитать свои стихи.
- Я не отказываюсь, но предупреждаю, что они, как говорят цензоры, сырые. У меня нет дачи, как у Пушкина и времени нет, чтоб их обрабатывать много раз.
- И няни нет, - вставила Зина, - которая не только бы следила за хозяйством, но кормила нашего поэта. А на тебе не только работа висит, но и домашние дела; приготовление еды, доставание продуктов в магазинах, стирка, собирание ребёнка в школу. И ещё, догадываюсь, ты ходила, до учёбы сына с ним в библиотеку, чтоб знать о Москве и её строителях, жителях то, что сейчас открываешь нам.
- Ты нарисовала примерную схему мой жизни с сыном до того, как он пошёл в школу. Правда, надо признаться, что в эту схему ещё включались поездки наши по Золотому Кольцу Москвы, хождение по Москве, театры, кинотеатры, музеи.
- Ездить по Подмосковью у тебя бы никаких денег не хватило. Это кто-то вас возил.
- Признаюсь, был у нас такой друг, который и являлся заводилой всего этого.
- И чем ты ему за ваши поездки платила? – подозрительно спросила хирург.
- А тем, что шла в библиотеку и находила книги о тех местах, куда мы собирались, и была в этих поездках экскурсоводом. Слегка рассказывала о тех местах, куда мы ехали. В основном исторические данные, потому что когда приезжали, например, в Суздаль или в Архангельское, то там можно было примкнуть к любой из экскурсий и послушать настоящего экскурсовода.
- Мы так делали с сыном, когда ходили в Третьяковскую галерею, - откликнулась медсестра школы, которая подкралась внезапно. – Подходи к любой экскурсии и слушай. Можно даже выбрать экскурсовода, кто хорошо ведёт за собой людей.
Калерия вспомнила, что она в первые годы учёбы сына у Галины Николаевны – первой и самой любимой их с Олегом учительницы, ездила сама в Третьяковскую галерею и заказывала для всего класса разные экскурсии, чтоб дети не бегали по всему музею, а учились смотреть картины по тематике. Естественно, на эти экскурсии она делала себе выходные дни – в больнице всегда можно поменяться сменами. Или Марья Ивановна – старшая медсестра – шла ей навстречу и дни, которые Калерии требовались для сопровождения школьников, ставила ей свободными.       
- Всё понятно, - подытожила Зина. - Значит, ты расплачивалась за поездки знаниями о том или ином месте. Немного завидую тебе, что у меня не хватило ума ходить в библиотеки и подчитывать о Москве или Подмосковье. Когда мы с мужем только поженились, у нас была машина, подаренная его родителями.
- И что вам мешает сейчас, когда дети подрастают, поездить по Москве или Подмосковью?
- Ох, машина уже разбита, мой муж на инвалидности – так покалечился. Но хватит о моих бедах, читай свои стихи. Пусть ты над ними не работала так много, как Пушкин свои шедевры шлифовал.  Читай, как получилось.
- Хорошо. Но небольшое вступление. Я их писала почти сразу по приезде в Москву, значит, будучи  взрослой. Но начинаются они у меня из детства. Когда-то в детстве катались туда-сюда, по Союзу, и часто проезжали через Москву. Что-то тогда ещё, в детской голове у меня складывалось и забывалось. Но когда я стала бродить по Москве, что-то восстановилось.
- Короче стихи у тебя почти что детские, - подвела итог хирург. – Не томи, рассказывай.
- Слушайте:  Москва, я здесь была девчонкой.
                При переезде с вокзала на вокзал,
                Мне город чуть свои красоты показал.
                Сестрёнка маленькая спала на ручонках.

                Потом ручонки Рели тяжести носили.
                Тюки, сестер – где брались силы?
                Едва метро заметила в толпе.
                Ругалась мать: - «Не потеряйся мне!

                А то в Одессе – моду взяла
                И от семьи чуть не сбежала
                В дом детский. Что бы там нашла?
                Ах, город видела! Пошла! Пошла!

                Смотри, мы едем на Восток.
                И хоть ты умницей зовёшься.
                Но отлуплю тебя – дай срок!
                За кудри потяну – взовьёшься!

                И сделай глупыми гляделки.
                Билет-то взрослый – он не для тебя.
                На третью полочку как белка,
                Ты живо вскочишь у меня». –
 
                Вот так мать в жадности призналась.
                Реля не плакала – смеялась.
                - «Я прятаться не стану от людей.
                На третьей полке возят лишь зверей.

                А я не обезьяна – человек.
                Вам не согнуть меня вовек.
                Пусть вас штрафуют за обман.
                За жадность потрясут карман».

                И всё же поезд на Восток
                Её значительно увлёк.
                Большие станции, озёра.
                И реки с крепкими мостами.

                Всё то мелькало перед взором
                Лишь успевай водить глазами.
                Привёл в восторг её Байкал.
                Много часов мелькал, смущал.

                И что-то Реле говорили,
                Что ЗЕКИ здесь тоннели рыли.
                Они страдали, голодали.
                И многих здесь же зарывали.

                И всё то Сталин сотворил.
                Он для людей с даром тираном был.
                Талант не скроешь. Из скалы
                Тирану бюст красивый возвели.

                За что? Про что? Попробуй, догадайся.
                Просто таланта в землю не зарыли.
                А Сталин как не издевался,
                Умер позорно и лежит в могиле.

                Реля тогда ещё не знала,
                Что в мавзолей тирана положили.
                Потом в газетах прочитала,
                Когда его оттуда выносили.

                Она жила и подрастала на Востоке.
                Купалась в море, бегала за хлебом.       
                Иной раз с раннего утра и до обеда
                В очередях стояла – сочиняла строки

                Своих стихов. Хотелось описать
                Людей хороших. Но коварна мать.
                Её хвалить рука не поднималась
                В стихах прощать девчонка не решалась.

                А мать стихи прочитывала тайно.
                Не признавалась, что узнала в них себя.
                Но матери чужие девочку хвалили.
                Подкармливали. Платьица дарили.

                Чтоб не ходила во рванье,
                Что мать с сестрой ей спихивали нагло.
                Смеялись змеи: - «Чей опять подарок?
                Красивый, но для Дикой ярок».
               
                Потом опять вернулись в Украину,
                Где Реля видит в сёлах тайны.
                Их, стараясь разгадать – встречает парня.
                Они влюбились – гневается мать.

                - «Как смеешь женихов у Веры отбивать?»
                Но разве можно в этом приказать?
                Да ещё Дикой-то девчонке,
                Которую давно не любит мать.

- Калерия, такое плохое у тебя было детство и юность? – не выдерживает Зина.
- Тебе показалось, что детство у меня было плохое? – удивилась Калерия.
- А разве нет. Нелюбовь матери угнетает, дети растут с комплексами.
- Послушай, я сражалась с мамой, но не росла угрюмой – ты же видишь.
- Ну да, стихи сочиняла, этим себя спасала, - поддержала Релю Тамара Александровна.
- Как? – Не унималась Зина. – Ходила голодная, в отрёпьях от матери и старшей сестры, как я понимаю. Они-то сами хорошо одевались?
- Хорошо, по тому времени, - ответила Реля. – Но меня они боялись крупно обижать. Читаю дальше стихи свои: - И вдруг мать вспомнит – сделай Реле гадость,
                Потом самой будет не в радость.
                Девчонка Дикая общается с людьми.
                И мудрость собирает от земли.

                Посадит огород – там всё растёт.
                Сажает сад – весной он плодоносит.
                Какая тайна в девочке живёт?
                Хотя она одни обноски носит.

                Как-то призналась матери шутя,
                Что с Космосом общаться хочет.
                Родная в гневе: - «Выросло дитя»
                Хоть и в лохмотьях – за что мать поносят.

                Но сплетни не смущали мать.
                Чтоб Рельку одевать – пускай прогнётся.
                К тому же Веру надо наряжать.
                Студентка уж, а Релька обойдётся.
 
                Но выросла девица, вырвалась из дома.
                В одном платьишке, купленном самой.
                И мир приветливый, знакомый.
                Уж не пускал её домой.

                И мать дивилась, на работу подрядилась
                Тяжёлую – строительство в Крыму.
                Песок, щебёнка, известь – как в дыму.
                Мать не трудилась так даже в войну.

- Всё, люди, к нам движется отряд девушек, - сказала она. И все быстро разошлись по своим местам. Немного задержалась Настасья Ефремовна – она почти рядом с ними принимала.
- Ну, ты молодец, Калерия. С такой матерью, как у тебя, редко выживают, - сказала она. – На моей памяти от таких матерей и топились девушки, и руки на себя накладывали. Спасибо за стихи. Надеюсь, что почитаешь ещё?
- Про маму, наверное, хватит. Я вам лучше о свекрови расскажу, - пошутила Реля.
- Нет, - сказала Тамара Александровна, когда хирург спряталась за своей занавеской. – Ты мне намекнула о Степане, который с вами в поезде ехал. Неужели про него у тебя стихов нет? Пока там окулисты, отоларинголог сражаются с девицами, ты мне расскажи об этом молодом человеке.  Как я поняла, этот человек явился тебе на помощь, чтоб немного защитить от матери? Из Космоса?
- Думаю, что да. Он открыто мне о том говорил. Но я стихи, совсем девочкой написанные, почти не помню, - хитрила Калерия. Ей не хотелось рассказывать стихи, которые покорили Валентину соседку, да так, что она, благодаря им, забеременела, естественно не без помощи будущего мужа.
Тамаре Александровне беременеть никак было нельзя – ей не выносить и не родить дитя, поэтому Реля вспоминала стихи о Степане другие:
- Вот что Степан говорил мне о сестре Гере, которая в поезде назвалась Верой:
 - Я знаю, что сестра твоя Гера,
Пыталась в войну Релю убить.
Такая выросла гидра-мегера.
 Тебе с такой гадюкой трудно жить.

Но я сейчас её немного усмирю.
Чтобы не смела, трогать Релю.
Не то болезнь на ведьму напущу.
Змеища вышла из доверия.

Но как не колдовал Степан.
Релю калечили и на Востоке.
Под ногу ей подставили стакан.
Не целый, а его осколки.      – Всё, Тамара Александровна, идут уже девицы.

- Может быть, такие же змеищи, как твоя старшая сестра? – Тамара Александровна помнила, как взрослые девицы в их присутствии обсуждали мужа её, принимая его за свободного человека. -  Ты различаешь таких людей?
- Таких гадюк, как Вера, редко, но встречаю в жизни. И жалко людей, которые живут с ними. Не каждый может отбиваться от змей.  Детей, подростков встречала, которых матери или отцы угнетают. Обращала внимание на стариков, которые, как мне думалось, в молодости угнетали детей, а потом эти дети выросли и не хотят жить с родителями, когда-то загонявшими их, куда Макар телят не гонял. Ну, девушки, разделись ещё у хирурга? Вещайте ваши платья и комбинации на стулья и по очереди подходите ко мне. Я буду измерять ваши грудные клетки – на вдох-выдох, потом взвешивать и рост измерять и потом только вы сядете на стул перед врачом.
- Ой, - первая же девушка, вставшая на весы, выразила недоумение. – Утром, натощак, дома весы показывали на два килограмма меньше.
- Но после этого ты оделась, покушала – вот и стала на два килограмма больше.
- Я почти не ела дома. Проглотила только второй завтрак в школе.
- Да за тёплыми булочками мы сходили на большой перемене, - напомнила девушке подруга.
- Не булочками, а ватрушками – лучше бы я их не ела. Скоро стану как Жаботинский.
- До Жаботинского тебе далеко, - успокоила Калерия. – Но есть надо поменьше выпечки.
- А что можно?
- Лучше яблоко или грушу, - вмешалась Тамара Александровна.
- От фруктов мне ещё больше кушать хочется.
- Тогда подходи ко мне, я тебя посмотрю, послушаю сердце и, быть может, посоветую диету.               

               
                Г л а в а  17

В оставшееся свободное время от Рели потребовали ещё стихов:
- Ты, что свои стихи, что чужие читаешь хорошо, я бы сказала на пятёрку, - похвалила Калерию хирург. – Я недели два назад была в Доме Литераторов – там читала свои произведения Римма Казакова. Два часа просидела как дура, слушая её завывание. Многие срывались и уходили, а у меня на плече мой благоверный спал. И главное, вот ты говоришь стих и понятно о чём он. А я вышла через два часа из Дома Литераторов, хоть бы один стих вспомнила. Смысла в стихах нет, значит, и не запоминаются.
- Но мне что-то не хочется читать свои стихи. В другой раз, ладно? А сейчас вернёмся к Пушкину и Анне Керн.
- Разве о ней ты не всё сказала?
- К сожалению нет. Я не люблю эту распущенную женщину – хоть и красивую – так считал Пушкин. Я видела её портрет и не нашла, что она:  - «Гений чистой красоты» - блеклое лицо не дворянки, скорей богатой провинциальной барыни.  Такого рода женщины мне напоминают мою старшую сестру, которая, в наше более суровое время, после войны, да и сейчас, ведёт себя именно как Анна Керн.
- Заинтриговала. Говори, про Керн.
- Сразу скажу, что стихи «Я помню чудное мгновение», Пушкин написал не Анне Петровне, а гораздо раньше до встречи с ней стихи были написаны первой любви Пушкина ещё в Лицее – это Наталье Бакуниной, если я не ошибаюсь в фамилии.
- Да, была в жизни Пушкина такая Наташа. И она, наверное, больше, чем Керн заслуживала эти стихи?
- Не знаю, заслуживала ли, но написаны они ей. А Керн, когда явилась к своей тётке в имение Тригорское, встретила там Пушкина и стала с ним кокетничать. Но не только с них, а с сыном хозяйки имения, по фамилии Вульф. Самое странное, что дочь хозяйки, тоже по имени Анна, поделилась с двоюродной сестрой, что любит Пушкина, так не может ли Керн ей помочь?
- И она, разумеется «помогла», в кавычках, стараясь привлечь Пушкина на свою сторону.
- Да, он после своих страданий по Одесской Елизавете Ксаверьевне, немного утешился, влюбившись в Керн. Но Керн в ту пору беременная от любовника, бежала от мужа, причём бежала не с любовником, а с третьим в неё влюблённым.
- А в доме тётки находит ещё двоих?
- Да, и между Вульфом и Пушкиным развязывается настоящая словесная дуэль за обладания этой ветреницей. И Анна между ними металась. Вульф красив и развязен, умеет находить, с подобными женщинами, общий язык. А Пушкин великий поэт и Анна, флиртуя с ним, ждёт от него стихов, которых он много посвящал женщинам. Наконец хозяйка дома, сама влюблённая в Пушкина, хотя имеет много детей разных возрастов, сердится на племянницу и чтоб разлучить их с Пушкиным, увозит всю семью, в том числе Керн, в Пермь – губернский на то время город. И на прощание Пушкин вытаскивает из кармана вместе с носовым платком, стихи «Я помню чудное мгновение», которое Керн тут же выхватывает у него. И советует нашему ссыльному попросить прощение у Александра Первого, которого Пушкин ненавидел.
- Это она хотела, чтоб Пушкина простил Александр !? Чтоб мог жить поэт в столичных городах, где бы они могли встречаться. Ведь Анна жила в основном в столицах.
- Да, она любила большие общества, как, впрочем, и любая светская женщина. Она жила, порхая из Москвы в Петербург, и это тогда было принято. Как видите, не миновала и малые города, где тоже находила поклонников, главное, чтоб они на неё тратили деньги.
- А Пушкин, если судить по его жизни в Михайловском, был беден как крыса церковная?
- Талантливый человек во всякой жизни найдёт себе занятие. Благодаря тому, что он не мог уехать из Михайловского хотя бы в уездный город, он исходил всю округу пешком. И того же священника, которого просили за ним следить, сделал  своим другом, потом вставил его в свою трагедию «Борис Годунов». А когда Керн попросила или рекомендовала – не знаю, как сказать - 
обратиться ему за помилованием к царю, Пушкин тут же вспоминает слухи, что первую девочку Анна Петровна родила от императора, за что её муж приобрёл вес при дворе. Поэт хочет отобрать свои стихи. А Анна не отдаёт. Между ними завязывается небольшое перетягивание бумаги, и, чтоб не порвать стихи, Пушкин уступает. Вот так Анна Петровна получила «посвящение», ею не заслуженное, потому что ни «Гением чистой красоты», ни «Мимолётным видением» она не была.
- Да, женщина вертела мужиками как хотела. Наверное, подобно княжне Таракановой деньги у них отбирала и сорила ими? – Спросил Владимир Иванович.
- Вы же видите, умерла она в бедности, как и княжна Тараканова, у которой по приезде в Россию, забрали всё, даже ребёнка. По бедности же и Анну Петровну везли хоронить в Тверскую губернию, где был похоронен её муж, когда-то так ею презираемый. Но, кстати сказать, не довезли, из-за метели, разгулявшейся в ту пору. Похоронили где-то ближе к Москве, не с мужем.
- Вот чего ты знаешь, - удивилась отоларинголог. – Где всё это прочитала?
- Из разных книг, названия которых не всегда помню. Но кажется, последние к нам тянутся девушки. Последний осмотр здесь и мы, на следующей неделе пойдём осматривать в Мерзляковском переулке музыкантов – девушек и мальчиков, приехавших из разных концов Союза. Они в Москве живут как сиротинушки – ни мамы, ни папы – на всем государственном. Так что никто не будет трясти над нами импортным бельём и блестеть золотом. Но зато оглушат музыкальной какофонией. Я когда заглядывала к ним, то под каждой лестницей, в каждом углу кто-то занимается на каком–то инструменте. И как в басне «Лебедь, щука и рак» тянут каждый в свою сторону.
- Да, там могут и оглушить и сделать инвалидом по слуху, - проворчала хирург. – Если бы не ты, Реля, с интересными рассказами, я бы поменялась сменами со своей сменщицей. К тому же, как детки без присмотра матерей, то душ принимают не каждый день и не имеют импортных дезодорантов, то и запахи в музыкальном мире будут удушливыми. Окна там, в принципе, не открываются. Во-первых, чтоб окрестные жители не шли войной на музыкантов, но и боятся застудить приезжих из разных краёв. Но всё, люди, разбегаемся – последний бой в этой школе.
- Если бы не Реля, - поднялась со стула Зина, - то повоевали бы и с этими блатными. Но я на рассказы её надеялась, и не ссорилась ни с кем, если даже на голову садились.
Когда все разошлись, подала голос Тамара Александровна:
- Видишь, как ты воздействуешь на людей. Но мне с первого дня казалось, ты меня обороняла от взглядов и сплетен наших с тобой сослуживцев.
- Как вы угадали? Я, действительно, как увидела в первый день на крыльце поликлиники, как все врачи и медсёстры посматривают в вашу с мужем сторону, решила взять огонь их взглядов на себя.
- И у тебя получилось, милая моя! Спасибо. Они так отвлеклись на тебя, что на нас с Володей внимания не обращают. И привыкли, улыбаются, чего не было в других наших работах. Ты и дальше будешь их развлекать?
- Как прикажете, госпожа, - пошутила Калерия. – Скажете молчать, замкну рот надолго.
- Нет уж, лучше проводи свои ликбезы. А то люди живут в Москве, а ходить по улицам столицы не желают. Многие, после твоих рассказов пойдут и к Пушкину и к Кремлю, ещё детей поведут, чтобы росли в любви к своему городу.
- Поедут на экскурсии, - сказала Калерия, - не только по Москве, но и в другие города. Что, девушка, вы уже прошли хирурга? А зачем же оделись? Многие идут к нам, неся в руках платья, потому что и у нас раздеваться. Или вам холодно? – Этой девушке Реля почему-то говорила «вы».
- Я лучше ещё раз разденусь, чем с платьем в руках ходить. У нас мальчишки такие, что могут и подсматривать.
- Выбирайте любой стул и раздевайтесь. А вы, девушка, не боитесь, что юноши подсматривают? – Обратилась Калерия к другой девушке, несущей платье в руках, уже по инерции тоже на «вы». - Тогда вешайте платье на стул, и ко мне измерять вес и рост.
- Это надо разуваться?
- Желательно. Но могу взвесить вас и с туфельками – будет больше веса. И с туфлями же вымеряю вам рост – выше станете.
- Вы шутите? Куда уж больше. Сто восемьдесят семь сантиметров у меня. Если бы жила при Петре, была бы гренадёром.
- Ладно, гренадёр, снимай туфли, становись сюда. И где эти сто восемьдесят семь сантиметров? Ровно на десять сантиметров меньше.
- Всё равно почти под сто восемьдесят. Где жениха искать?
- Жених сыщется, - засмеялась Тамара Александровна. – Скоро и твои ровесники тебя догонят. А уж среди старшеклассников, я видела, много высоких. Иди теперь ко мне, слушать буду твоё сердце и легкие.
- Кроме высоты им бы ещё ума побольше, - ворчала великанша, подходя к врачу.
- Ну, это ты много хочешь, девушка. Ум к мужчинам приходит позднее, чем к женщинам. Вон Пушкин, если ты видела их портрет с женой Натальей Николаевной, так он ниже своей жены на целую голову. Давай-ка, я тебя послушаю. Вдохни и не дыши. Дыши. Повернись ко мне спиной.
- Он и старше её, - возразила девушка, поворачиваясь, - на целых пятнадцать лет. Зато поэт. Сколько стихов, наверное, жене посвятил.
- Ну, это вам лучше знать, - ответила Тамара Александровна, продолжая слушать сердце и лёгкие у великанши. – Как ни странно, ничего у тебя, по своим заболеваниям не нахожу.
- Зато хирург ваша нашла плоскостопие и сколиоз позвоночника. Можно это вылечить?
- Дорогая, почему у хирурга не спросила? Может, она бы тебе корсет носить посоветовала.
- Ой, корсет, да я в нём год ходила. Помогает как мёртвому припарка.         
- Тогда вставай и иди, проконсультируйся с хирургом, чем тебе ещё можно помочь. Уступи место следующей девушке. Калерия, ты всё измерила у этой скромницы?
- Всё. Вот вам записи её антропологических данных.
Буквально через час закончили осмотр последних учащихся  в 20 школе. И в ожидании  обеда, который вчера заказали, опять все пришли в «резиденцию», как кто-то пошутил, Калерии и Тамары Александровны.
- Итак, дорогая наша проводница по Пушкинской жизни, доведи уж роман Великого поэта и Анны Керн до конца, - сказала Зина, которая позвонила в детский сад и узнала, что её мальчик здоров и гулял вместе с детьми на площадке, а теперь поел и спокойно спит, повеселела. – Виделись они, после того, как тётка Вульф увезла весёлую племянницу и семью свою в Псков?
- Должна признать, что Пушкин много грустил об Анне Петровне. Мне кажется, что и работал он над произведениями своими уже не так, как прежде.
- Неутолённое желание вызывает в поэтах спад творчества, - высказалась хирург.
- Да что вы! – с иронией отозвался Владимир Иванович. – Вы тоже поэт?
- Не надо ёрничать. Я просто анализирую состояние поэта. Анну Петровну увозят от него чуть не насильно. Примерно так, как граф Воронцов сделал разлуку своей жены с Пушкиным.
- Хорошее сравнение, - заметила Реля. – Единственное, что рознит эти два разрыва, что Воронцова была беременной от Пушкина, а Анна Керн, наверное, не знала даже от кого, но уж точно не от поэта. И как это вы сказали, Настасья Ефремовна? «Неутоленное желание?» Похоже, это желание и тянет Пушкина на встречу с легкомысленной красавицей. Когда влюблённая в него Вульф вернулась в Тригорское, оставив племянницу в Пскове, Пушкин пишет Керн письма, пытаясь договориться о встрече.
- Но как бы он поехал в Псков, если по наказу царя был привязан к Михайловскому?
- В Псков он мог поехать. Ещё раньше, когда Пушкин хлопотал о лечении больной ноги за границей и называл Ригу, ему предложили врачей из Риги вызвать, чтоб оперировали его в Пскове. И он туда уже приезжал, правда, на операцию не согласился.
- Так что доступ ему в Псков был, как бы нелегальный?
- Куда один раз ездил, туда мог он прорваться. Но вот беда – ветреница Анна Петровна не может долго сидеть на одном месте. Возможно, она завела себе нового любовника или несколько, и хотела ехать в Москву – так и сообщила Пушкину. Что ж, в Москву и он уже планировал поехать, хотя бы с обозом соседки, которая часто посылала туда продукты детям. И даже готов был записаться её крепостным, потому что обозы по пути проверяли, и помещица давала опись людей, которых посылала. Как бы «паспорт» с приметами.
- Вот было бы недоразумение, если бы она в качестве своего крепостного послала Вульф чёрного Пушкина. Ведь он был довольно чёрный, Реля? – спросила «ухо-горло-нос».
- Очень чёрный – больше всех остальных детей Надежды Иосифовны. И темперамент, как видите, имел своего деда, потому что дед Пушкина по чёрной линии очень «чудил». Выгнал свою белокожую жену – бабушку Пушкина, которая и жила с дочерью долгое время и вместе с Ариной пестовала внука.
- Реля, про бабушку и дедушку Пушкина потом, как-нибудь расскажешь. А сейчас заканчивай роман Пушкина с Керн, потому что я вижу, что обед повезли, значит, скоро и нас позовут, - волновалась Зина.
- Хорошо. Я и правда завернула на детство Пушкина. Но в Москве, куда поэт собирался ехать таким странным способом…
- Могли и опознать и ещё более наказать? – догадалась Майя.
- Это точно. Но, к счастью, Анна Петровна поехала в Петербург. Правда, к счастью ли – судите сами.
- Не мог Пушкин с обозом ехать в Петербург?
- Конечно, нет. Но воспалённый ум его планировал приехать в Петербург и спрятаться у друзей, которых у него в северной столице было много.
- И подставил бы не только себя, но и друзей, - сказал Владимир Иванович. – Потому что в Питере полно было и врагов его, которые моментально бы донесли.
- Или филёры, которые кого-кого, а негритянского Пушкина хорошо знали в лицо.
- Верно, Тамара Александровна, Пушкина бы живо схватили ещё на подъезде. Но что вы хотите от влюблённого человека, его породы? Он сел в коляску с кучером и поехал. Но дорогу ему переходит поп.
- Наверное, не поп, а заяц перебежал дорогу? – вспомнил кто-то.
- Сначала поп, - улыбнулась Калерия. – Но Пушкин, который подружился со своим надзирателем попом, решает ехать. Но вскоре дорогу перебегает заяц – это уж слишком – возок поворачивает назад.
- Но это же Пушкин, насколько я помню из истории, - скромно сказала школьная медсестра, - не попал так на Сенатскую площадь, к Декабристам, а то тоже был бы арестован.
- Вот к этому я и веду, - сказала Калерия. – Вернувшись в Михайловское и узнав от соседей про восстание Декабристов, об арестах, Пушкин совсем забыл о Керн, и, кажется, любовь его прошла окончательно. Почему, спрашиваете вы. Но ведь события-то развернулись печальные – много друзей Пушкина, в том числе и лицейских, попали то ли в петлю, то ли на каторгу. Но самое удивительное то, что, узнав, что князь Волконский, который женился на Марии Раевской, тоже попал на каторгу, Пушкин вспоминает свои стихи, как бы пророческие, которые он сложил Марии, когда та ещё была юной девушкой. Сейчас прочту вам стихи, и на этом закончим.
- Ой, вы меня простите, - сказала школьная медсестра. – Мне надо бежать, пробу снимать с обеда, чтоб не привезли что-нибудь, чем школьники могут отравиться.
- Но пробу надо снимать заранее за полчаса хотя бы, - заметила хирург. – Если вы снимете сейчас, и школьники сразу повалят в столовую, то если там есть что-то несвежее, то отравитесь и вы и школьники.
- Всё это верно. И пробу снимает врач, когда отправляют еду к нам, то она уже не опасна. А меня заставляют снимать для проформы. – Школьная медсестра быстро покинула их.
- Для проформы, - прошипела хирург.- Это она, чтобы вершки в свой желудок отправить.
- Да ладно, Настасья Ефремовна, вам жалко? Пусть хоть этим медсестра попользуется. А то получает маленькую зарплату, а деточки здесь не бедные – обеды, как я заметила, не поедают, много остаётся на столах.
- Конечно. За ними подъезжают машины, и дома уже едят, приготовленное прислугой, не такое, как в общих столовых. Реля, ты прости нас, что мы тебе мешаем своими разговорами.
- А я всё закончила, - улыбнулась Калерия.
- А стихи, которые Пушкин посвятил молоденькой, ещё не замужней, Марии Волконской.
- Не замужней она носила фамилию отца и была Раевской.
- Это не тот ли Раевский, который во время войны 1812 года взял своих малолетних сыновей и вывел их вперед, чтобы бойцы поднялись в атаку?
- Да. Я вам разве не говорила об этом?
- Про Раевского ты рассказывала, который навеял Пушкину сюжет «Евгения Онегина».
- Так вот, Александр Раевский как раз и был одним из тех мальчиков, кого отец вывел на поле боя. Как видите, Пушкин почти всем членам семьи Раевского посвятил, кому стихи, кому роман в стихах.
- Онегина мы более или менее знаем по школе, но стихи о Марии Раевской почитай.
- Стихи эти сложились у Пушкина, когда он узнал, что муж Марии, теперь уже Волконской, был заговорщиком и арестован. И вспомнился ему случай: это было в горах, над Гурзуфом. Они стояли на скале, а внизу плескалось море, и вилась извилистая, не очень хорошая дорога. И юная Мария сказала Пушкину: - «Эта дорога, поглядите, какая она каменистая… это дорога моя».
- Ой, аж мурашки побежали, - поёжилась Зина. – Вон как девочка предчувствовала свою судьбу. Это же она поехала за мужем в Сибирь?
- Точно. Некрасов хорошо описал женщин, которые стали Декабристками. Но вот что написал Пушкин:               
                Ты видел деву на скале
                В одежде белой над волнами,
                Когда, бушуя в бурной мгле,
                Играло море с берегами.

                Когда луч молний озарял
                Её всечасно блеском алым
                И ветер бился и летал
                С её летучим покрывалом?

                Прекрасно море в бурной мгле
                И небо в блестках из лазури;
                И верь мне: дева на скале
                Прекрасней волн, небес и бури.

- Вот если бы ты, Реля, не предупредила нас, что это описана будущая жена Декабриста, я бы сочла стихи пустыми. Не люблю лирики. Но как сложилась дальше судьба Пушкина? Умер его угнетатель Александр Первый. На трон вступил кровожадный Николай Первый, который жестоко расправился с Декабристами. Но Пушкин не был среди восставших. Как отнёсся к нему новый император?
- Николай Первый многих подозревал в заговоре или сочувствующим Декабристам, каковым Пушкин и был. В связи с восстанием пострадало много его друзей: Рылеев, которому он даже сочинил стихи, попавшие каторжникам  уже в Сибири.
- «Во глубине Сибирских руд, храните гордое терпение, не пропадёт ваш скорбный труд и дум высокое стремление», - проговорила печально хирург. – Из-за этого стихотворения Пушкина могли и задержать в Михайловском.
- Думается мне, - отвечала Калерия, - что это стихотворение было написано много позже. Но Пушкина ещё долго проверяли и разрешили уехать из Михайловского лишь летом 1826 года. И, получается, что пробыл он в Михайловском два года.
- А кто ещё из друзей Пушкина попал на каторгу?
- Лицейские друг Кюхля, как они называли Кюхельбекера. И Пущин – самый замечательный друг – он навещал Пушкина в Михайловском. Беспокоились и в Тригорском. Я вам неправильно назвала помещицу этого имения. Её фамилия была Вульф по первому мужу. А вторая фамилия Осипова.  Так вот у Осиповой среди восставших и внучатые племянники – Сергей и Матвей Муравьёвы - Апостол. Одного из них, кажется, и повесили. И троюродный брат Осиповой – князь Оболенский. Кстати сказать, и брат Пушкина Лев был на площади и «отличился» в кавычках. Кюхельбекер, уж не знаю, по какой причине, передал ему палаш, что-то вроде оружия.
- И что посадили брата Пушкина, за то, что держал оружие в руках?
- Да он сунул оружие в снег и побежал домой хвастаться, что был на Сенатской площади.
- Представляю, как напугал родителей. Но, кажется, ему сошло с рук?
- Да. Следствие приняло это как анекдот, и Льва не арестовали. А теперь пойдём обедать. Думаю, что в субботу там немного школьников – многих увезли домой.
- Пошли. А что ты нам, Реля, будешь рассказывать по дороге в Мерзляковский переулок?
- Если подумать, там есть, о чём рассказать. Но только по дороге. В здании, как я вам уже говорила, стоит такой шум, что не только разговаривать, вам захочется убегать оттуда.
- А нас туда повезут или пешком станем ходить? Кажется, это близко. Но твоя врач вряд ли сможет туда дойти, с её больной ногой.
- Если автобус за нами не придёт в понедельник, то Тамару Александровну подкинет неотложка. Их у поликлиники дежурит две и одна всегда свободна.
- А Пушкин в Михайловском, не достав Керн, утешился с дворовой девушкой Ольгой, от которой был у него ребёнок, - сказала внезапно хирург и хитро посмотрела на Релю.
- К сожалению, в имениях Пушкинской родни много бегало чёрных детишек, похожих на поэта, которых он, если встречал, не замечал, - подтвердила Калерия, подумав, что он и к ней, наверное, не добрался. Реля родилась через сто с лишним лет, после смерти Пушкина и послал поэта к маленькой девочке Космос, зная, как ей нелегко будет отбиваться от суровой матери. Но зато как полюбил её прапрадед! Сны свои детские, в которых они беседовали обо всем на свете, Калерия вряд ли когда забудет. И сейчас, если Пушкин не прилетал в её сны, чтоб не мешать воспитанию «внука», то уж верно он сверху наблюдает за ней и Олегом. Интересно, сердится ли, что иногда Калерия критикует его личную жизнь? В Одессе, когда Калерия защищала графа Воронцова от его пасквильных стихов: - «Полу милорд, полу купец»… явился дед в сон её и сказал «Молодец! Ты поправляешь мои бывшие ошибки. Я встречался в Космосе с графом, и мы подружились». Но что бы он сказал о дворовых своих детях? Встречал ли их в Космосе?
Ночью дед приснился Калерии, и признался, что те дети росли благополучно, по тому времени. И не было такой яркой девочки или мальчика среди них, чтоб Космос мог послать Пушкина к кому-то из них, на помощь. Говорил об этом с грустью. Наверное, ему хотелось бы и на простых детей или их потомков посмотреть. Впрочем, как Реля вспомнила, была же бабушка Домна – лекарка на сто верст вокруг – и встретилась маленькая девочка с дочерью Пушкина в эвакуации. Домне было более ста лет, но она успела крестить Калерию в церкви, назвав её Надеждой. И ведь Пушкин присутствовал на крещении, никем не видимый, кроме Рели. Очнувшись, быть может, от коротко временной смерти, в которой Реля летала к образам, в чём мать родила. Но её оттуда прогнали, сказав, что она живая, она вернулась в своё одеяльце, и первое, что услышала взволнованный голос Домны: - «Ожила, моя радость!» И лицо её доброе склонившееся над маленькой девочкой. Но было и другое лицо – радостное и смеющееся с бакенбардами и маленькой бородкой. И этот человек был рад, что она ожила, он что-то говорил Реле и полетел к тем иконам, где недавно была она, и целовал их, и плакал. Но всё это видела и запомнила одна Реля. Даже бабушка Домна не увидела своего отца, который, как потом рассказывал Реле, Пушкин прилетал и на похороны дочери, «от дворовой девушки». Значит, дал ему Космос увидеться и с дочерью, хотя они не говорили, как говорила Калерия с дедом во снах.
   

                Г л а в а   18 
 
  Этот сон тревожил Калерию всё воскресенье. Готовила ли она завтрак или обед им с сыном, стирала ли, ходила ли в магазин – всё время думала, почему не спросила деда, сердится ли он на неё, что она, иногда критикует своего самого любимого предка. Но Пушкин бы, наверное, ей сказал об этом, если бы ему было неприятно. Хорошо Олег, после того, как сделал домашние задания на понедельник, умчался с приятелем по каким-то своим, только один им ведомым, делам. И новый друг сына беспокоил Калерию. Володя появился в 112 школе в классе её сына лишь в прошлом году. Они сразу подружились, потому что жили оба на Спиридоньевском переулке в соседних домах. Все бы хорошо, но по разные стороны Малой Бронной улицы, которая как раз пересекала переулок перед их домами. Так что ходить им в гости, надо было пересекать Малую Бронную улицу, по которой неслись машины и часто случались аварии как раз на этом перекрёстке. Но кроме как, то, что мальчишки рискуют, переходя опасную улицу, душа Рели болела и за друга сына. Мальчик Володя поразил её своей неприкаянностью. Рассказывал Реле, по секрету, взяв с неё слово, что она не проговорится об этом никому, даже его родным – особенно родным, как ему живётся в семье отца.
Володя, до четвёртого класса жил у мамы, которая, не выдержав тяжёлого характерам своего мужа и свекрови – они давили на молодую женщину «чисто по-еврейски», что она не может убраться в доме или приготовить пищу так, как им хочется. Володя так и сказал «чисто по-еврейски», что поразило Калерию. Мальчик стеснялся, что у него в метрике, а потом и в паспорте, будет записано, что он еврей. Но Реле виделось, что потом, когда вырастет, он воспользуется своим происхождением, чтоб уехать на историческую родину, особенно если мать переберётся туда раньше него. И случится это в тяжёлые для России времена.
А пока Володя перебрался жить к отцу, потому что мать вторично вышла замуж и ждала другого ребёнка. И вот мальчик, в котором она воспитывала ненависть к отцу, был отослан к человеку, с которым она – взрослая женщина – не могла ужиться. Что ждало Володю в большой четырёхкомнатной квартире отца, где жила мать его сурового отца – любившая больше сына, чем внука. Были ещё служанки – одна приходящая, чтоб убирать такую большую жилплощадь, вторая, на правах родни, жила в этой квартире, где всегда можно было спрятаться от гнева хозяев, и готовила им пищу. А чтоб приготовить обед или ужин, надо было ещё по магазинам ходить, чтоб купить продукты. Тоже способ убегать от гнева хозяина и его матери.
Гнев отца, который работал на телевидении, каким-то ещё не очень известным режиссёром и приходившим домой поздно всегда доставался Владимиру. Возможно, он мстил сыну и за бывшую жену, удачно или нет, но вышедшую замуж. Быть может что-то не складывалось на работе, но придя домой после двенадцати часов ночи и, найдя в дневнике сына двойку или тройку – был наказ учиться на одни пятёрки – со спавшего уже мальчишки сдёргивалось одеяло и почти голого сына ставили босиком на пол или, в лучшем случае, на маленький коврик, и в течение полутора часов потомку читалось наставление, кем был его дед – профессором. И стал он таким не оттого, что приносил домой двойки или тройки, а учился как Ленин – на одни пятёрки.
Когда Реле Володя, тайно от Олега говорил, про эти ночные выволочки отца, она гневалась на этого зазнайку, и хотела поговорить с «негодяем» - в мыслях так и называла «режиссёра», но вспоминала, что Володя просил её не раскрывать его тайн, даже Олегу. Впрочем, сам другу и рассказывал об отце, называя его «детоубийцей», сравнивая с Иваном Грозным. Картину эту, где Иван убивает своего сына, они посмотрели в Третьяковке втроём. Узнав, что Володя в прежней школе, находящейся далеко от Центра, не ездили всем классом в Третьяковскую галерею, Калерия и Олег водили мальчика и учили, как смотреть картины. Володя смотрел с удовольствием, всё, на что они обращали его внимание, но перед картиной Репина застыл.
- Вот так и меня когда-нибудь отец убьёт, - сказал, тяжело вздохнув.
Калерия, «видевшая» его, в своих видениях более взрослым и ушедшим от отца, почти как когда-то она ушла от матери в одном платье, разуверила его, что этого не случится.
- Но как случится? Как я расстанусь со своим тираном?
- Могу тебе немного рассказать. Когда ты окончишь школу, тебе будет восемнадцать лет?
- Ну да. Я в школу пошёл с восьми.
- И тебя сразу заберут в армию – ты не сопротивляйся.
- С удовольствием сбегу от своего отца служить. Может, ещё до каких-то чинов дослужусь. Или после армии пойду в военное училище. Тогда я буду командовать отцом, когда он постареет.
- Ты с отцом жить не будешь, после армии – пойдёшь своей дорогой. А пока, Володя, тебе надо с ним сживаться с ним, как мне приходилось терпеть тиранию моей матери примерно с такого же возраста, как ты сейчас. – Самодурство матери Реля терпела с более раннего возраста, но ей хотелось поддержать Володю.
- Вас тиранила ваша мать? – удивился мальчик.
- Да, Володя, и более тяжело, чем твой отец тебя. Но я немного поучу тебя, как отбиваться от его тирании.
- Буду брать тяжёлые книги из библиотеки моего деда профессора, и отбиваться ими.
- Зачем же книги калечить – ты лучше отбивайся словами.
- Как? Если отец начинает говорить, а говорит он очень долго и «правильно», как он думает, то невозможно его остановить.
- Да, мама, я слышал, как полчаса отец бомбил Володю такими словами заумными, что на них нечего возразить, - вмешался тогда в их разговор Олег.
- Володя ты умеешь рифмовать строки?
- Ещё и как! Мог на любого лоботряса в бывшей школе, сочинить шарж.
- Сможешь сочинять стихи на твоего самодура отца? Протяни в них, как он издевается над тобой и сделай так, чтоб и бабушка и отец эти стихи прочитали.
- Вы хорошо обозначили, что отец мой – самодур. Я это вставлю в стихи и посмотрю, как он отнесётся к этому. Но боюсь, что он меня убьёт, но картину про то никто не напишет.
- Я уже с твоим отцом говорила на родительском собрании.
- Ну да, он мне рассказывал, что вы сидели за одной партой. Как он вам? Понравился?
- Одет он хорошо, даже изыскано, я бы сказала. Тебя он тоже одевает не плохо.
- Только бы не отрывал воротники у рубашки. Помните, прошлой зимой я прибежал к вам, с оторванным воротником?
- Да, и это было зимой, что меня поразило. Ты бежал по морозу в рубашке, хоть и тёплой, но без куртки.
- Вас мать не выгоняла зимой на мороз?
- Меня мать в осеннюю погоду, когда дожди налили лужи везде, погнала меня за водой к колодцу ночью, а идти надо было через кладбище.
- Мама, ты мне это не рассказывала. Сколько тебе тогда было лет?
- Лет мне было десять, а росту я была маленького, совсем не такого богатырского как вы сейчас.
- Ну, тётя Реля, рассказывайте дальше. Принесли вы своей суровой матери воды?
- Когда я шла через кладбище, случилось следующее. Обходя какую-то лужу, я взобралась на пригорок, который оказался скользким от дождя, и по которому я заскользила вниз.
- Ой, и куда же это ты, мама, свалилась?
- Свалилась бы мама твоя в могилу, которую ещё до дождя вырыли для умершей старушки.
- И вас бы присыпало землёй, - догадался Володя. – А утром бы гроб поставили на вас и всё, больше бы вас никто не увидел. Но как вы спаслись?
- Когда я заскользила вниз, то вёдра разбросала в разные стороны. И какая-то женщина, идущая не по кладбищу, услышала звон, и побежала к живущему рядом с кладбищем мужчине.
- И они вас спасли?
- Они бы не успели добежать и вынуть меня из могилы, если бы присыпало меня мокрой землёй. И тут со мной случилось чудо. Кто-то, может Ангел мой, подставил свои руки мне под спину и перенёс через могилу. Когда женщина с мужчиной прибежали, то я лежала на другой стороне могилы, возле лужи, кстати сказать, но не чулки, ни курточка на мне не были мокрыми.
- Вот это чудо, тётя Реля.
- Да, мама, и ты мне никогда про него не рассказывала, - упрекнул Олег. – Я бы, может, бабушке не раз напомнил о том, что она тебя чуть в могилу не запихала, чтоб показать какая она была вредная.
- Мал ещё был, - сказала Калерия. – А с бабушкой твоей я сама сражалась. И доказывала, что она не только вредная, но и жестокая.
- Ой, тётя Реля, вы меня вдохновили. Теперь я тоже начну сражаться с отцом.
- Но вы, дети мои, никому не рассказывайте, что со мной случилось на кладбище.
- А почему? – спросил Володя.
- Это моя тайна и не открывайте её. Может, я сама, как-нибудь напишу об этом рассказ.
- И дашь мне почитать, да, мама?
Вот так, Калерия, наводя порядок в квартире, думала о сыне и его товарище, совсем забыв, что она должна подготовиться к следующим рассказам о Москве, которых от неё определённо потребуют её новые сослуживцы.
Позвонил Домас и несколько минут рассказывал, как он скучает по ней и Олежке.
- Если ты свободен, то приезжай на несколько дней. Я буду рада тебя видеть.
- Но где я буду ночевать? Ведь у тебя комната маленькая, а комнату Валентины, как ты мне говорила уже, забрали другие жильцы.
- Не забрали другие жильцы, а в неё вселили новых жильцов.
- А где же теперь будет жить Валя?
- Она прописалась у мужа, поэтому комнату и забрали, как ты говоришь.
- Зачем она это сделала?
- Наверное, для того, чтоб вместе с мужем и дочерью им дали новую квартиру, где бы они свободно жили. Впрочем, Валя опять уехала за границу – возможно, жить там будет всегда.
- За границей сейчас лучше, чем в Союзе – так что Валя не прогадала. Но я бы хотел, чтобы ты приехала ко мне, в Каунас, в мою просторную квартиру.
- Сколько раз мы с тобой говорили, Домас, что я не могу перевести Олега из привычной ему среды, из любимой им и мной Москвы, в неизвестную ему Литовскую республику, где ему, кроме русского и английского языков, придётся изучать литовский язык, а это лишняя нагрузка на него.
- Разве плохо, что он будет знать ещё и литовский язык?
- Извини, пожалуйста, а зачем он ему? Поступать он будет всё равно в русский институт или училище.
- Училище? Ты пустишь своего умного мальчика в какое-то ПТУ?
- Не в ПТУ, а в лётное училище собирается поступать, как ты говоришь, «умный мальчик».
- Так это другое дело. В Литве, правда, нет лётных училищ. Вот, кажется, в Риге есть, но я не желал бы, чтобы Олег ехал в Ригу.
- Домас, у меня сегодня, в единственный выходной в неделю так много домашней работы, что, боюсь, до вечера её не сделаю. А мы уже говорим полчаса. Кроме того, тебе придётся заплатить большие деньги за долгий разговор.
- Мне никаких денег не жалко для любимой женщины, ты же знаешь. И вот что я хотел тебе сказать. Уже нашёл русскую типографию, где готовы печатать твои книги.
- Хорошо, я пришлю тебе свои отпечатанные рукописи.
- Но редактор ставит такое условие – он должен увидеть автора сам.
- То-есть, я обязана в таком случае к вам туда приехать. Но как я оставлю работу, в которую лишь вошла одной ногой. Как я оставлю сына своего? Он хоть и самостоятельный мальчишка, но готовить и стирать постельное бельё он не сможет. Костюм школьный он, разумеется, может погладить и нижнее бельё постирать, но готовить еду – я, имею в виду, обеды Олег ещё не научился. К тому же он будет скучать по матери, думать обо мне и во что это выльется, я не могу предсказать.
- Но жил же он у Юлии Петровны целыми месяцами.
- Как ты можешь сравнивать? Ему там готовили, стирали, к тому же у бабушки он не ходил в школу. И тебе прекрасно известно, что жить с его бабушкой очень трудно, из-за её «ангельского» характера. Олег не ездит к ней вот уже пятое лето.
- Где де он провёл эти пять лет? Я имею в виду летнее время.
- Ты не забыл, Домас, что сам нас возил по Волге и по Днепру на теплоходе?
- Да, два или три отпуска мы провели вместе. Но как это лето провёл Олежка?
- Я тебе писала и ещё напишу, если ты письмо моё не получил. А сейчас, извини, Домас, у меня белье кипит на плите, я должна идти простирнуть его, прополоскать и вывесить.
- Жила бы в Каунасе, я бы носил бельё в прачечную, хотя у нас есть стиральная машина. И к машине я бы тебя не подпустил – сам стираю, сам глажу. Смотри, сколько бы у тебя времени освободилось, чтоб писать свои произведения. И печатать, как видишь, ты могла бы без усилий, если бы жила здесь.
- Хватит меня расстраивать, Домас. Сейчас я живу не своими книгами, а учёбой сына. Его надо поставить на ноги. А уж когда он поступит в Лётное училище или в Институт, тогда мы с тобой сможем подумать о совместной жизни.
- А ты не думаешь, что я не доживу до того времени?
У Калерии сжалось сердце – она знала и предчувствовала раньше, что Домас погибнет молодым. Именно погибнет, а не умрёт своей смертью. И вот же, доченька разбила папе голову, сама не понимая, что останется без отца. Впрочем, там есть бабушка ещё и дяди врачи – девушку не оставят. Свою вину перед Домасом, что разрешили ему жениться на больной женщине, а, может, и подталкивали его к ней – как в книге «Джейн Эйер» - уже осознали, как Реля думала. После смерти Домаса пусть несут эту тяжкую ношу, а то хотели навесить её на Релю. А ей и своих забот с сыном хватает.
Она решительно окончила затянувшийся разговор с Домасом, обещав ему писать, и от него желала получать ответы.
Казалось бы, известный ей уже разговор с Домасом – сколько их было за пять лет, их встреч, не должен бы был её расстраивать. Но ночью Калерия проснулась в тревоге. Как она разговаривала с человеком, столько хорошего сделавшего ей и Олегу. Считал за сына мальчишку, мечтал с ними жить. Но Реля, наученная горьким опытом, что семейная её жизнь не удаётся, боялась опять выходить замуж. Встречаться время от времени и любить друг друга с каждым разом всё сильней и сильней. Почему-то вспомнился Артём – капитан дальнего плавания. Как он узнал в восемнадцатилетней Калерии, что она будет верной женой для него? И она была бы верней Пенелопы, ждущей Одиссея много лет. Тем более что с Артёмом они бы встречались чаще. И он, наверное, как и Домас любил бы её всё крепче и крепче. А может, нет? Говорят – да и в книгах пишут – что моряки не очень верные своим жёнам. Калерия в больнице Филатова очень ненавидела и презирала одну мать – жену капитана дальнего плавания. Эта женщина – одетая, как кукла или английская королева – всё у неё было одного цвета: розовое платье, розовые туфли, розовая шляпка, розовый плащик. Или тот же набор, но салатного цвета. Или сиреневого цвета. Два раза в неделю, приходя к своей девочке, каждый раз в других одеждах – хотя пропуск ей был дан на каждый день. Но, приходя два раза или раз в неделю, она старалась не попадаться на глаза девочке, которая упрекала мать в изменах отцу:
- Знаю я, чем ты занимаешься в Москве. Прогуливаешь  деньги, которые папа дал на лечение мне. Вот напишу папе письмо, о твоём поведении, а бабушка санитарка его опустит в ящик почтовый. Она сама мне подсказала, сообщить папе о твоих безобразиях. Посмотри, как ты одета и как я. Хожу в рваных колготках, и мне их зашивают чужие люди. И гостинцы приносишь то, что мне есть нельзя – кислые яблоки. Ты хоть помнишь, что у твоей дочери почки больные?
После разноса дочери, мать стала прятаться от неё, но в больницу приходила, якобы повидаться с врачами. С врачами «капитанша», как и с иностранцами в дорогой гостинице, где проживала, мечтала завести романы. Мол, таким образом, станут лучше относиться к её девочке. Но, поджидая мужчин в вестибюле, кого могла отловить эта красавица? Анестезиологов? Отоларингологов? Даже если бы встретила профессора Исакова, который вполне возможно мог оперировать её дочь, о чём бы она говорила, когда у врача нет на руках истории болезни её дочери. Однажды при Реле, в отделение, эта вертихвостка поймала доцента Степанова. И кинулась к нему, о чём-то щебеча. Степанов шёл на срочную операцию и сказал что-то, разведя руки в стороны, а потом спрашивал у Калерии, чья это мать? И почему она не сидит возле больной девочки, если есть пропуск, а подстерегает врачей. Потом о чём-то беседовал с Еленой Владимировной – заведующей отделением – и «капитанше» запретили приходить и расстраивать дочь перед операцией. А потом и вовсе операцию отложили на год, сочтя, что девочка слабо к ней подготовлена и не выдержит даже наркоза.
Елена Владимировна вызвала «капитаншу» к себе, в кабинет, и прочла ей лекцию, в присутствии Рели, что детей надо, перед операцией хорошо кормить – такими-то продуктами, а она, живя у моря, во Владивостоке, могла бы лучше подготовить дочь, прежде чем везти в Москву. Кроме того, девочку, с больными почками, надо и одевать теплее и красивее. Девочка уже в таком возрасте, что ей хочется покрасоваться, чтоб чувствовать себя не обиженной, видя красиво одетую мать. А красиво одетая мать, получив постоянный пропуск, могла бы днями находиться при дочери, чтоб её поддержать и кормить получше, чем в больнице, а приносить другие продукты и фрукты, чтоб девочка не слабела перед операцией, а крепла. И ещё мать, как и договаривались, когда укладывала девочку в больницу, могла бы каждый день гулять с ней не по улицам Москвы, где можно подхватить заразу, а в саду больничном, где чистый от машин воздух. Потому что если бы девочку прооперировали, то ей долго не дышать хорошим воздухом, а только тем, который исходил бы от неё, после наркоза, и от других прооперированных детей. Калерию эта проработка «капитанши» Еленой Владимировной очень обрадовала – может эта мать исправится, и будет думать не только о своих нарядах и мужчинах, а и о здоровье дочери? Но и огорчила – вот такие, оказывается, жёны у капитанов дальнего плавания?  Не все, конечно, так плохо относятся к детям своим, скорее наоборот, но в семье, как говорится не без урода. Вот почему Артём настаивал на их женитьбе – Калерия бы никогда так не поступала со своими детьми. Она к чужим детям – работая в детском саду и больнице – относилась гораздо лучше. У неё самые тяжёлые выздоравливали, а не слабели, как девочка этой безалаберной матери.
А в эту ночь, когда тревога за Домаса подняла её с постели, Калерия удивилась, что она думает не о любимом, а почему-то вспомнила сначала Артёма – Капитана дальнего плаванья. А потом чужую «капитаншу» так плохо относящуюся  к своей больной дочери. А зацепились мысли видно ещё днём, когда она думала о судьбе чужого сына – Володи соседа, который пришёл в 112 школу, в класс, где учился Олег. Вот как дневные тревоги поднимают ночью, если не спится, тревоги прошедших дней и даже годов.    
      
               
                Г л а в а  19

В понедельник все опять собрались на крыльце поликлиники, в надежде, что автобус никто не отменял. Но решили сразу, что если автобус не приедет, то часть молодых и здоровых пойдёт пешком до Мерзляковского переулка, а Тамару Александровну, хирурга, и ещё парочку пожилых женщин, кому тяжело ходить, повезут на неотложке, куда может втиснуться четыре человека. И, разумеется, все желали, чтоб Реля продолжала разговор о Москве, о Пушкине и его женщинах, раз уж она так хорошо знает этого поэта.
- Извините, - сказала Калерия, - пожалуй, что я и Некрасова знаю. Чуть меньше о Лермонтове, ещё немного о Есенине.
- О Лермонтове, Есенине, а тем более Некрасове, ты нам расскажешь чуть попозже, а сейчас продолжай о Пушкине, - сказала хирург. – Или, в крайнем случае, о себе. Вот ты прочла нам стихи о своей матери, и я до сих пор под впечатлением. Кажется, начинаю понимать свою дочь, которая живёт в Москве, на соседней улице, а мы годами не видимся. Неужели я была такая же невнимательная к ней, как твоя мать? Жаль, не замечаем мы своих ошибок. Но неужели у тебя ничего светлого в жизни не было? Хотя бы в любви.
- У меня все Любови первые были светлые и замечательные. Но один парень погиб – самый хороший, должна сказать. Со вторым мы резко расстались, потому что будущего у нас не было.
- Вот, - вмешалась в разговор отоларинголог, - а моя доченька не понимала этого и вышла за первого встречного, по большой любви. Сейчас он её колотит – этот бывший влюбленный, жизни не даёт. И тебе бы, Реля, возможно били, если бы ты не размышляла здраво.
- Меня бить нельзя! – строго ответила Калерия. – Меня даже мама, в детстве, иногда ударит, потом жалуется, что рука отнимается.
- Значит у тебя хороший Ангел, он за тебя заступается.
- Да, если бы у меня не было хорошего Ангела, меня бы давно убили.
- Матушка твоя злая и сестрица такая же?
- Да, но как не желали они мне зла и как не подстраивали травмы, сами потом болели больше, чем я. - Калерия тяжко вздохнула и вспомнила вчерашний телефонный разговор с Домасом, который поднял её с постели ночью, и после тяжких думах, о чужих, порой нелепых  судьбах,  заставил написать стихи.- Но вы просите рассказать хоть об одной моей любви. Не будем вспоминать первые, закончившиеся расставанием, хотя каждая из них приносила мне частицу счастья.
- Но самое большое счастье – это твой сын, - догадалась Зина.
- Это несомненно. И самую последнюю любовь ко мне привёл мой сын.
- Сыновья всегда хотят, чтоб мать была счастливой, - вставила Майя, покраснев. – Мой сын тоже всё приводит мне мужчин, даже маленький это делал, когда мы гуляли на площадке.
- У нас с сыном немного по-другому, - улыбнулась Калерия. – С площадок он мне не приводил. Но небольшое предисловие к моей последней любви. Я не очень люблю это рассказывать, потому что многие не верят в мистику, но со мной часто случаются мистические приключения. Причём это случается, когда меня особенно обижали мама или старшая сестра.
- Конкретно, - сказала строго Тамара Александровна, одновременно улыбаясь, Калерии нежно, как бы говоря эти, что она шутит. – Примеры!
- Конечно. А как же без них. Но повторяю, чтоб вы усвоили, что жизнь мою почти всегда сопровождает мистика, так что придётся и вам в неё поверить.
- Убогий тот человек, которого в жизни не коснулась мистика, - сказал, как всегда, пристроившийся к ним врач неотложной помощи, только что приехавший. – Это не я говорю, это сказал Эйнштейн – великий физик. Ещё добавил, что человек, не веривший в мистику – мёртвый.
- Ого, как выражался человек, сделавший атомную бомбу, - удивилась Майя.
- В конце жизни он раскаялся. Но рассказывай Реля дальше.
- Бежали мы от войны – мама, старшая сестра и я в пелёнках. Бомбили поезда с беженцами, хотя мы ехали в санитарном поезде с ранеными бойцами. И вот мама, переговорив со своей любимицей, решают свёрток со мной выкинуть за окно. По дороге многие теряли детей, так и я потерялась бы.
- Ты, милая моя, - пожалела её Тамара Александровна, - просто разбилась бы, упав при большом ходе поезда. Или попав под бомбу.
- Но кто-то всё время мешал маме с сестрой сделать такую подлость. И в поезд наш ни одна бомба не попала, хотя разбивали поезда и позади нас идущие и впереди. Это мой младенческий возраст, и помню я о нём лишь по рассказам мамы. Правда она не говорила, что хотела меня выбросить из поезда – это потом мне снилось во снах. Но во время войны меня крестили две бабушки, к которым нас поместили.  И я помню это своё крещение так ярко, будто кино смотрела. Причём вырвалась из пелёнок и взлетела к образам и оттуда наблюдала, как крестят старшую сестру. Потом меня кто-то прогнал от образов, сказав, что я ещё живая.
- Это у тебя, милая моя, была клиническая смерть, если ты видела всех людей внизу себя, - сказала Тамара Александровна, пытаясь защитить Релю от ненужных вопросов.
- Я сама так вчера подумала, вспомнив этот случай. Но зато когда пришло письмо от отца почти в конце войны, что лежит он в госпитале, и ему хотят отрезать ногу, я запомнила хорошо. В ту же ночь, хотя у меня самой болела нога. – Калерии не хотелось говорить, что эту ногу и вдобавок голову ей покалечила старшая сестра. -  Я, во сне, лечу в красивом серебристом платье в госпиталь.
- А как ты знала, где находится госпиталь? – спросила Зина.
- Ты что, снов не видишь? – оборвала её Майя. – Во снах попадаешь в такие места, что иной раз и определить не можешь – наша это страна или нет.
- А ты слушай, на каком языке люди говорят, так и определишь, - пошутил кто-то из больных, проходя мимо.
- Ладно, Реля, не слушай никого. Продолжай свой полёт к отцу в госпиталь. Кстати, где достала красивое, серебристое платье? – поинтересовался Владимир Иванович.
- Кстати это платье росло вместе со мной, - засмеялась Реля, не желая открывать, что платье ей подарил Пушкин. – В каком бы возрасте и куда бы, я не летела. Но тогда, во время войны, я, прилетев в папину палату, и помассировав ему ногу, тем спасла. Утром пришли врачи, чтоб ампутировать ее, а нога живая, правда много было гнойников и мест, которые ещё долго лечили отцу, пока не закончилась война. И даже ещё полгода после войны.
- Итак, первый подвиг маленькой девочки, после того, как её обидели, - подытожила хирург. - Вот про обиду ты нам и не сказала.
- Была обида, - пришлось сказать. – Меня столкнула с русской печи моя сестра, чтоб я стала тоже инвалидом, как мой отец, у которого собираются отрезать ногу.
- Значит, ты вылечила не только отца, но и свою ногу, потому что не хромаешь. Ну, а кого ещё вылечила, летая в своём серебристом платье? – спросила Тамара Александровна, будто завидуя, что Реля не догадалась прилететь к ней.
- Второй мой полёт был уже в десятилетнем возрасте. Меня тоже сильно обидела мама, послав ночью за водой к колодцу, а идти надо было через кладбище. И там со мной тоже случилось чудо – я чуть не упала в вырытую накануне могилу. И видно, в благодарность, что кто-то меня спас, я опять ночью, в серебристом платье, лечу кого-то спасать.
- И этот кто-то оказался твоей последней любовью на этот момент?
- Не сразу. Десятилетняя девочка спасает от смерти двадцати двух летнего мужчину – он уже, на тот момент был женат и имел маленькую дочь.
- Вот это да! И как же вас потом свела судьба?
- Дело в том, что восемнадцати лет Домас – его зовут Домас – он литовец – женился на тридцатилетней женщине не совсем здоровой, в отношении психики.
- Скажи проще – на шизофреничке, - поправила её Тамара Александровна.
- Да, - виновато сказала Калерия. – И дочь у Домаса взяла болезнь матери. Матушка умирает, проглотив весной, при обострении болезни, множество раскрытых булавок, а дочь остаётся уже у взрослого папы на руках. Надо отметить, что все родственники помогали больную девочку воспитывать и лечить.
- Но шизофрения не вылечивается, - возразил Владимир Иванович.
- Правильно. И поэтому отец, в тридцать девять лет, буквально отпрашивается на переподготовку; как офицер Советской армии. И посылают почти седых дядей убирать хлеб в Украину.
- Где вы с ним и встретились? – перебивает Релю Зина.
- Не я, а сначала мой сын. Олег так похож на меня маленькую, что Домас сразу понял, что я где-то близко и стал Олежку расспрашивать.
- Он тебя запомнил маленькой, какой ты его лечила?
- Вот именно. И расспросив сына моего, и узнав, что скоро мама за ним приедет, он терпеливо стал ждать меня. О встрече со мной, как признался, когда мы встретились, мечтал всю жизнь. Потому и не женился, хотя находились женщины готовые стать матерью его больной дочери.
- Бывает же такая любовь! – воскликнула Зина. – Но тебе, Реля, зачем его больная дочь? У тебя прекрасный мальчик – все так говорят в 112 школе и вдруг свести его с больной девчонкой!
- Не с девчонкой, Зина, а девушкой уже, довольно взрослой, которая рвётся к мужчинам. Не понимая, что если забеременеет, то родит точно такую, как её мать и она.
- Тяжёлая любовь тебе попалась, Калерия, - проговорила задумчиво Настасья Ефремовна.
- Тяжелей не бывает. Мы с отцом этой больной девушки как Цапля с Журавлём, сойтись никак не можем. Препятствие в том, что я живу в Москве, а он в Литве. И он уже тоже тяжело болен – вёз доченьку в больницу, этой весной а она не хотела. Схватилась за руль, машина вильнула и врезалась во что-то. У папы головушку сильно покалечило. Его долго лечили, прежде чем он мне начал звонить и писать письма. И раньше он не настаивал, что я должна к нему приехать на постоянное место жительства, а вчера, по телефону, чуть не довёл меня до крика.
- Ни за что не езди в Литву, Калерия. Там  русских не любят, будь ты хоть золотая.
- Всё это я знаю, после войны мы жили в Литве, откуда нас выгнали тем, что стали убивать русских. И Домас знает, что я ни за что не сменю Москву, где мой сын учится, на литовскую школу. Но вчера заладил, что мне плохо живётся в Москве – нет стиральной машины и холодильника нет. И вообще, если бы жила с ним, то забот бы не знала, и работать мне не пришлось бы  - писала бы свои книги, которые там же и печатала. То же самое он мне говорил в последние годы, когда приезжал в Москву. И я, видимо, настолько пережила вчера стресс, что ночью разразилась стихами.
- Вот и почитаешь их нам в автобусе, который едет, голубчик, едет.
- Где? Где? – заволновались все. – И, правда. Вот усмотрели, Настасья Ефремовна. Калерия, ты, конечно, сядешь впереди, что прочесть нам свои стихи.
- Которые написала сегодня ночью, - говорила Реля, пропуская всех в автобус и, поднимаясь по ступенькам сама. – Здравствуйте, - сказала водителю. – Вы не будете возражать, если я почитаю здесь свои стихи?
- Свои ли, чужие, я совсем не возражаю. Но читайте так, чтоб и мне было слышно. Куда везти, кстати?
- В Мерзляковский переулок, к музыкальному училищу – знаете, как туда проехать?
- Если ехать возле Церкви Большого Вознесения, про которую ты как-то рассказывала, то не свернёшь в переулок – там что-то разрыли на дороге. Придётся объезжать по Бульварному кольцу и сворачивать, не доезжая до Арбата. Довезу, конечно, но придётся поколесить. А тебе, дочка, придётся больше рассказывать.
- Дочь ваша сегодня не спала ночью. Так что прочту немного моих стихов, сочинённых воспалённым мозгом, в виде протеста одному настойчивому литовцу.
- Если в виде протеста, то читай. Так ли это получится, как жена меня иногда песочит.
Когда автобус тронулся, потихоньку вывозя их сначала на Малую Бронную улицу, затем, поворачивая к Никитским воротам, от Рели потребовали обещанных стихов:
- Ты такую разъяснительную работу провела, дорогая моя, - сказала Тамара Александровна, - что я жду, не дождусь, узнать, как ты немного ругаешься со своим литовцем. Так ли у тебя получается, как у нас, с нашими русскими мужьями?
- Но Домас мне не муж, а скорей всего любимый человек. И я буду читать с листа, потому что не могла сразу запомнить. - Калерия достала из сумочки небольшой блокнот, куда записала стихи, и начала читать:   - Приехал из Литвы в Москву
                Любовью насладиться, дружбой.
                Но с Запада привёз тоску,
                Что жить в Литве любимой нужно.

                Печатать книги там смогла бы
                На тему страсти – «Ай лав ю».
                И сын у Рели – денди Запада.
                Москва не место соловью.

                А Реля уж Москву любила.
                Хоть жизнь тяжёлая была.
                Она Москву бы не сменила
                На рай литовского костра.

                Устав в работе днём – во снах летала
                Не к Воланду – помилуй Бог!
                Она столицы жизнь видала
                Она страдальцам помогала.
                А то бы кто бы им помог.

                Так было в детстве – мать обидит,
                Реля во снах летит лечить людей.
                Леса и реки под собою видит.
                Моря и города – диковинных зверей.

                Лет десяти, влетев в пещеру
                Там парень кровью истекал
                Она его лечила и вселила веру,
                Что раны заживут. Он ей сказал:

                - «Спасибо, милая, тебя найду
                Лишь ты немного подрастёшь.
                Невестой сразу назову.
                Ты замуж за меня пойдёшь?»

                Реле пришлось удивиться:
                - А вам пора разве жениться?

- Ты, Калерия, совсем его за маленького приняла, литовца этого? – раздался голос Майи.
- Так темно было в пещере, - улыбнулась Калерия. – И вот что он мне ответил:

                - Я уж большой, а ты расти
                И встреться мне невестой на пути.

- Я запомнила его зелёные глаза, - сказала грустно Калерия, -  и полетела почему-то лечить ещё одного парня в этой же пещере. На этот раз парень, действительно был не женат, моряк дальнего плавания, и я его встречала год назад, когда мне чуть не было девяти лет. Странно, что не узнала, но лечила. Этот парень мне, разумеется, о женитьбе ничего не говорил, потому что вообще не мог разговаривать. Но в прежней нашей встрече он мне тоже грозился, что когда я подрасту, а он к тому времени, как я ему, шутя, нагадала, станет Капитаном дальнего плавания, он на мне женится – это было сказано не во сне. И, действительно, через десять лет, когда я подросла и сильно изменилась, встретила я своего Капитана. И вот диво, он не был тогда женат. Я вам немного рассказывала о нём, Тамара Александровна.
- Да, дорогая моя, и этот капитан, действительно  тебе предлагал жениться.
- Но я уже знала своего суженого, из другого сна,  знала от кого я ребёнка рожу. И хотя мы сильно помучились с Капитаном, но прошлось нам расстаться.
- Зато он тебе Одессу подарил. Без его помощи ты бы этот знаменитый город не узнала.
- Реля, про Капитана очень интересно и грустно, что вы расстались. Но ты вышла замуж за Москвича, родила ребёнка и с мужем тоже рассталась, когда же с Литовцем повстречалась?
- Какие вы быстрые, - усмехнулась Калерия. – До того, как я повстречалась с Капитаном, прошло десять лет. За эти годы я росла, и у меня были две любви, когда парни даже боялись поцеловать меня.
- А ты? Взяла бы и сама поцеловала.
- Мне даже в голову это не приходило. С обоими и с первым, который скоро погиб, и со вторым – суровым таким парнем, мы говорили о жизни, о литературе, разбирали историю древних и средних веков – многому научили друг друга. Всему, кроме поцелуев.
- А с мужем как у тебя было?
- А с мужем познакомились вскоре после того, как я Капитану отказала. Встречались восемь месяцев – тут уж целовались, признаюсь, потом расписались и ровно через девять месяцев, после первой ночи, а лучше сказать вечера, я сына родила.
- Как царица, - сказал водитель, который осторожно вёз их по Бульварному кольцу.
- Точно! И девственной досталась своему мужу, чему он был очень рад.
- Так девки же сейчас пошли шалавые, - говорил водитель, притормаживая на перекрёстке, и пережидая пока проедут машины впереди него. -  Отдаются до замужества многим парням, а как распишутся, родить не могут сразу как ты, через девять месяцев. А как  Реля с мужем рассталась, раз он был рад, что девственница досталась? Ишь, стихами заговорил, почти как ты.
- С мужем так давно рассталась, что и вспоминать не хочется.
- Правильно, Реля. Ты расскажи всё-таки, как с литовцем повстречалась. Был ли он женат?
- Если я с мужем на момент нашей встречи шесть лет как развелись, то Домас уже вдовствовал около шестнадцати лет. Но если он мучился сначала с больной женой, потом с дочерью, получившей от матери заболевание, то и я в Москве не пировала. Мой маленький сын, по приезде очень болел. Сначала его простудили в детских яслях – сильнейшее воспаление лёгких. Врачи мне потом сказали, что если б не мои руки и материнское молоко – ребёнок бы не выжил.
- И в Москве дети умирают от всяких болезней, в том числе и от воспаления лёгких, - сказала Зина. – У меня первый сын так и умер – по недосмотру врачей.
- Самой надо было за ребёнка держаться обеими руками, - сказала хирург.- А то на врачей сваливают. Видишь, как Реля держалась и грудью кормила, а сама в это время разводилась с мужем – я всё знаю. Правда это не Реля на развод подала, а муженёк, который восхищался, что взял девственной.
- Негодяй, - пробормотал шофёр, пытаясь объехать стоящую на обочине машину. Было непонятно, то ли тот водитель виноват, то ли муж Рели, который бросился разводиться, когда у молодой женщины болел сын.
- Калерия, почитай нам ещё немного, пока едем.
- Хорошо, но только про литовца, потому что я ночью, боюсь, что много лишнего накропала. Ну, и, разумеется, чуть про сына, как я его, действительно, вылечила сама.

                Хотя в Москве уже жила
                Где докторов казалось много.
                Но сына вылечить сама смогла.
                Врачам же слава и подмога.

                И вдруг литовец на дороге встал.
                Он Релю в сыне опознал.
                Она его спасла от смерти.
                Ждал, говорил всем: - «Уж поверьте».

                Менталитет литовца с россиянкой
                Свести не может даже и любовь.
                У Рели сын – родная кровь
                Там дочь больная – Домасу жалко.

                Хотя она грозит отца убить,
                Если в больницу станет отвозить.
                Но по весне и осенью лечиться надо.
                Шизофрения – вовсе не отрада.

                Такая странная болезнь в наследство
                Дочери Домаса от жены осталась.
                И никто не знает от болезни средство.
                Жена в могиле, а боль осталась.

- Да, Реля, вам не сойтись вовек, даже если б это был русский человек, - опять в рифму сказал водитель и, наконец, автобус остановился возле училища, куда они так долго ехали.
- Ой, лихо мне, - сказала отоларинголог, выходя, услышав жуткие звуки. – Это сколько же часов так будут долбать по нервам эти талантливые дети. Ты правду нам накануне, Калерия, сказала – какофония.
- Единственная радость, что подростков здесь мало, - сказала Зина, заглянув в списки. – Но они могут тянуться долго – это я по прежним годам знаю. И медсестра здесь или фельдшер совсем одурела, от этих розыгрышей – она как сомнамбула ходит.         
               
   
                Г л а в а  20

Их развели по коморкам, которые, как уверили, звуконепроницаемые. Это было что-то из мира фантастики. Клетушечки эти, действительно, не пропускали звуки, которые оглушили медиков, ещё при входе в это роскошное здание. Видимо это был старый особняк какого-то графа или князя, или разбогатевшего купца. Купцы, после войны 1812 года, селились в богатых, разбитых домах, ремонтировали их, чтобы жить поближе к Кремлю. Но наступила Революция и смела всех богачей, повыгнала их из хороших особняков. И по лозунгу «Всё хорошее детям», домина  этот и достался талантливым детям из окраин Советского Союза. Калерия ещё в прошлый свой приход заметила, что здесь были дети оленеводов с Севера, возможно якуты или монголы, меньше детей с Юга, где, очевидно, и своих таких училищ было достаточно. Совсем не было грузин или армян, которых Реля в Москве отличала сразу, потому что и говорят с акцентом и играют тоже с акцентом. По крайней мере, пока они с Тамарой Александровной пробирались, заткнув уши ватой, в свою комнату, восточная музыка не звучала.
- Ну, наконец-то, - вошла Тамара Александровна в их клетушечку, когда они с Релей удостоверились, что всех разместили в звуконепроницаемые комнаты, - можно вынуть вату, хотя она мало спасала от звуков. Думала я взять беруши в аптеке – те тоже из ваты, но сделаны потвёрже. Послала ещё в субботу Володю, он обходил три в нашем районе, но не нашёл.
- Хороша и вата, - отвечала ей Реля, вытаскивая её из ушей. – Я за вас боялась, что после резких звуков вы не сможете выслушивать больных подростков. А их, как я заметила, здесь большое количество.
- Я тоже заметила. Маленькие ещё, а дуют в свои тромбоны или флейты. Стоят под лестницей, согнувшись. Гулять, наверное, их не выгонишь на улицу. Да и боятся приезжие дети улиц Москвы. А где набраться воспитателей, чтоб выводили детей на прогулку.
- Какие-то сопровождающие у них есть, - возразила Калерия. – Наверное, их и по музеям водят и по театрам. Я думаю, дворик у них имеется небольшой, где воспитанники могли бы в футбол играть, в волейбол. Кроме того, их группами могли бы водить купаться в бассейн «Москва», где абонементы дневные довольно дешёвые, а уж для групп им и тренера бы дали.
- Только детей оленеводов не заставишь ходить купаться, - возразила Тамара Александровна. – Видела, стоят, согнувшись, как старички, и дудят, и свистят. И из всех этих трёх сотен детей, которые тут занимаются, вряд ли два-три человека в люди выйдут.
- Вы хотите сказать, станут знаменитыми? Но это и не надо. Поедут в свои селения и будут в клубах развлекать народ. Такие люди везде нужны. Но, разумеется, не только нужна чистая музыка, а и таланты клоуна, артиста, режиссёра, чтоб народ могли увлечь за собой.
- Ну, вот и первые талантливые к нам стучатся. Выйди, и пригласи войти, а то не услышат, даже если мы будем кричать.
Калерия пригласила трёх девушек войти. Это были маленькие северянки, довольно сносно говорившие на русском языке. Пока они раздевались, скромно вешая свои форменные платья на стулья, и переглядывались между собой, Тамара Александровна спросила:
- Откуда вы, девушки?
- Мы монголки, а живём в Якутии. Когда-то наши мамы и папы поехали туда на заработки, да так и остались в Союзе. А мы здесь уже родились.
- Домой в Монголию не хочется?
- Пока нет. У нас там нет русских школ, где бы мы могли преподавать музыку.
- А в Якутии вы будете учителями музыки? Вас учат петь, и танцевать?
- Это обязательно. Мы даже балет немного изучаем.
- Хорошо. Подходите по очереди сначала к моей помощнице, она будет вас взвешивать и измерять.
Калерия молча взвешивала уже восемнадцатилетних девушек, которые по сравнению с московскими девицами их возраста были просто пушинки. Про рост и говорить нечего – среди монголок, выросших в степях, она, по телевидению не видела великанш, а тут просто Дюймовочки.
Тамара Александровна просмотрела записи всех врачей, которых уже прошли эти малышки.
- У вас у всех есть патология со стороны позвоночников, и ларинголог записала своё пожелание, чтоб вы больше бывали на свежем воздухе.
- А когда? У нас занятия, занятия и ещё раз занятия.
- Мы живём, как Ленин сказал, - пошутила одна из девушек.- Учиться, учиться и ещё раз учиться.
- Но чтобы хорошо учиться, надо и здоровье иметь. Ленин, чтобы быть здоровым, ездил по за границам и на велосипеде славно катался. Я уж не говорю, что ездил к Горькому на Капри, чтобы в море покупаться. А у вас, красавицы, бассейн под боком. И, наверное, вам не раз предлагали ходить туда купаться.
- Некоторые мальчики из нашего училища ходят в бассейн. Но мы не умеем плавать.
- Там есть тренера, - вставила своё слово Калерия, - они учат плавать.
- Но мы боимся. К тому же там хлорка в воде и нам это вредно. Наши врачи не разрешают.
- Чего же боятся ваши врачи? Что хлорка отбелит вам кожу? Посмотрите на меня, - сказала Калерия и протянула руку. – Видите, смуглая кожа, не меньше вашей. А я хожу купаться не только на речку летом, но и зимой в бассейн «Москва».
- Ой, он же открытый, на улице, и когда мороз там нельзя купаться.
- Можно, девочки, и даже нужно. Потому, что это закалка на долгое время. У меня сын маленький очень болел. И как только подрос до четырёх лет, я его сначала повела в детский бассейн, а потом и в бассейн «Москва», где до сих пор мы с ним купаемся, если есть свободное время. А что делаете вы? Учиться и учиться – это хорошо. Но не заучитесь до того, что поедете из Москвы в ваши родные края не очень здоровыми.
- Но нам уже поздно учиться плавать. У нас, в наши годы, уже детей имеют.
- Поздно, - согласилась Калерия. – Но дай Бог вам родить здоровых детей, может их рождение, внесёт и в ваш организм здоровье. Но уж детей-то приучайте к воде.
- Это какой муж попадётся: если он будет плавать, то и детей научит.
Когда девушки ушли, Тамара Александровна сказала с сожалением:
- Заучили их тут. Не знаю, какие она будут учителями музыки, но петь и танцевать с их ослабленными лёгкими, они вряд ли смогут. Вот тебе и талантливые дети со всего Союза.
Затем пошли юноши, которые произвели лучшее впечатление:
- Вот сразу видно, что парни играют в футбол и плавают в бассейне.
- А почему не поплавать? – ответил один из них, по всей видимости, якут. – У нас реки холодные, море холодное. А в Москве красота. Я специально приехал на месяц раньше с каникул, чтоб и в Москве-реке покупаться и в бассейн часто хожу. Нам, кто ходит в бассейн, абонементы бесплатные дают.
- А в Москве-реке в каком месте плаваешь? – не удержалась Калерия.
- Так на «Филях». От нас же дойти до метро «Арбатская» всего ничего. А там за пять копеек еду до станции «Фили» и по парку вниз прогуляться приятно. И чистый лес и река придают сил.
- Молодец, здоровым домой поедешь.
- Я хочу ещё немного в Москве задержаться. Может, женюсь на местной девушке.
- Только смотри, - предупредила Тамара Александровна, - если останешься в Москве, можешь в армию попасть. У вас же в Якутии не берут в армию?
- Нас мало. Потому хотят нацию сохранить. Но я с удовольствием схожу в армию. Чем я хуже москвичей? А девушка обещает меня дождаться. А в армии могу попасть в духовой оркестр – тоже хорошая практика.
- Ну, всего тебе хорошего. Приятно встретить такого умного парня.
- И вам не болеть.
В первое «окно», когда музыканты вдруг перестали идти на осмотр, в кабинете Рели и врача появилась Зина:
- У нас что-то народ перестал идти, так я к тебе, Калерия. Поразила ты меня своим Капитаном. Неужели не хотелось замуж за него? Жила бы у тёплого моря, в Одессе, как я поняла.
- Не сыпь мне соль на рану, как в народе говорят. Конечно, хотелось – Артем человек очень хороший, а тётушка у него просто прелесть и оба меня уговаривали. Но я же живу по вещим своим снам. Ещё до встречи с Артёмом, года за два гадала девушка.
- Это ты гадала? Говори яснее.
- Я гадала. И нагадала себе мужа, которого очень хорошо запомнила.
- Это во сне? И ты его ещё не знала?
- Всё так. Но самое-то главное, что не будущего мужа я запомнила, а ребёнка, которого от него рожу. И когда встретилась с Артёмом-моряком, а был он в возрасте Христа, то очень засомневалась, что такого мальчишку, которого видела во сне, рожу от него.
- А может, и совсем от него не родила бы, - вставила Тамара Александровна.
- Вот! – Калерия выставила указательный палец в сторону Зины. – И такие мысли меня посещали. А душа моя уже зацепилась за этого мальчишку. Честно говоря, я про этого мальчика, которого мне показали во сне в шестнадцать лет, думала лет с пяти, когда узнала, что мать моя, в молодости, будучи не замужем, рожала и избавлялась от сыновей.
- Как, избавлялась? В детские дома сдавала?
- Если бы. Мама рассказывала, а я подслушивала, что дети у неё добровольно умирали.
- Как добровольно? – Изумилась Зина.
- Очень просто. Если не кормить ребёнка, он уйдёт из жизни. И вот мне, девчонкой ещё хотелось хоть одного мальчика возродить. Поэтому я о нём много думала и вот он мне снится во сне. И мне надо именно этот мальчик, не какой другой. Поэтому я отказываю Капитану, а через полгода встречаю своего будущего мужа. Самое удивительное, что и он меня искал. Ему цыганка сказала, что женой его станет девушка с необычным именем.
- Ты и, правда, живёшь по снам. Но они у тебя необычные и вся жизнь твоя, как сказала наша хирург, складывается по иному, чем у других людей – более интересно, хотя и тяжко бывает.
- Так вы обо мне перекидываетесь мнениями?
- Что делать? Не часто в жизни встречаешь таких интересных людей. Ты так заинтересовала всю нашу комиссию, что люди ждут от тебя ещё что-либо интересного.
- Зина, - открыла дверь её врач, - быстро возвращайся, там опять толпа девушек.
И когда они ушли, Тамара Александровна взглянула на Релю и улыбнулась:
- Взялась людей образовывать, так уж не отступай. Я тебя пытать насчёт Капитана не буду. А о литовце так скажу. Какая бы не была между вами светлая любовь, ты ни в коем случае не должна поддаваться на его уговоры и ехать, чтоб жить с ним рядом. Даже если у тебя Олежка вырастет, поступит в своё желанное училище, уедет от тебя в другой город, и ты останешься одна надолго. Почему надолго? Да потому что если он выучится на лётчика, думаешь, его сразу в Москву определят? Нет. Так что набирайся терпения лет на десять, чтоб жить вдали от сына. Но и в этом случае не меняй Москву на Литву.
- Конечно, нет, - у Калерии покатились слёзы. – Ещё когда мы встретились с Домасом, я знала, что ему жить мало осталось. Его дочь убьёт отца. И вот этой весной – кажется, я уже говорила – дочь устроила аварию, когда Домас вёз её на очередное лечение. И жить ему осталось совсем мало. И он это тоже чувствует, поэтому хочет, чтоб я хоть немного пожила возле него.
- Упаси Бог жить, с травмированным на голову. Это я наблюдала у соседей моих, которые до аварии жили, душа в душу. А когда он выписался из больницы, такой ужас начался. Но как ты плачешь красиво, Калерия. Глаза широко открыты, а слёзы бегут ручьём. Однако вытри глаза, к нам сейчас пожалуют девушки.
- Да, нечего молодёжь расстраивать, - Калерия промокнула слёзы на своём лице, и пошла, открывать дверь, на робкий стук девушек.
Как ни странно, но когда они осмотрели ещё человек десять, случилось опять окно и в их «берлогу», как пошутила хирург, пришла сама Настасья Ефремовна и привела Майю.
- Тамара Александровна, ты нас прости, но мы вот с Майей решили выведать у Калерии, чем она нас удивит после осмотра музыкантов. Я не заставляю её сегодня напрягаться, помня, что она ночь не спала, слагая стихи своему возлюбленному. И завтра пусть отдыхает. Кстати, я узнала, что завтра мы здесь закончим осмотры. Но когда поедем опять в дальние школы, что-то она нам расскажет о Москве или её строителях? А может, ещё не договорили о Пушкине? Есть у тебя, Реля, что-то о нём, чем можно нас удивить?
- Наверное, есть. Но я подумаю об этом завтра. Сегодня у меня, в самом деле, голова плохо работает, - Калерия улыбнулась.
- Замечательно. Передам всем, что родник знаний в твоей голове не иссяк.
Второй день осмотра подростков в Музыкальном училище прошёл относительно спокойно – младших детей классами выводили на улицу, сажали в поданные автобусы и готовились везти  на какую-то экскурсию. Всё это наблюдали медики, едва их автобус привёз к училищу. Из-за наличия там других автобусов, их водитель не довёз до входа:
- Вы уж извините меня, но придётся вам пешочком идти, минуя эти автобусы. А я сейчас подам задом и как- то надо выбираться из этой пробки.
Все вышли, и, разминая ноги, пошли по тротуару: - «Гуськом», - пошутила хирург.
Владимир Иванович вел впереди свою жену. Проходя мимо первого автобуса, спросил детей: - Куда это вас везут?
- В Третьяковскую галерею, - был ответ.
- Вот это дело. Не только вам играть надо на своих инструментах, но и посмотреть, как художники умеют работать красками.
Спросил и садящихся детей во второй автобус: - В Третьяковку поедете? В дорогу, деточки! Хоть Москву повидаете.
- Ой, дядя, хоть одним глазком на неё посмотреть. А то сидим тут как в монастыре, - ответила ему бойкая девочка.
- Монастыри бывают мужские или женские, а у вас, получается смешанный монастырь.
- Что это за смешанный, если спальни у нас разные, - пошутил какой-то мальчик.
- Ух, ты какой шустрый, - сказала идущая за Владимиром Ивановичем Зина. – Если бы у вас  тут были общие спальни, то вы бы уж детей нарожали.
- А что? Дети – это неплохо.
- Дети – радость, когда родятся у взрослых людей, а не у подростков, - возразила отоларинголог, идущая за Зиной.
- Это почему нам нельзя рожать детей, если у нас уже паспорта есть? – поинтересовалась рослая девочка, одетая богаче других своих сверстниц.
Отвечать пришлось глазному врачу: - Паспорт – это не руководство к родам. Паспорт даёт вам право учиться дальше, после семилетки или десятилетки, добывать профессию, совершенствоваться.
- А разве нельзя учиться и детей рожать? – Садящиеся в автобусы дети, видимо знали, что идут медики, вот и принялись их атаковать на интересующую их тему.
- Где жить будешь, если родишь ребёнка? – Поинтересовалась Калерия, у любопытной девушки, которая, по собственному опыту, знала, что надо иметь крышу над головой.
- В общежитии, пока не окончу учиться.
- А пока ты будешь учиться, кто будет сидеть с твоим ребёнком? – Реле пришлось задержаться.
- Девчонки, кто свободен. У нас бывает, что не все сразу учатся в комнате.
- А если девчонки не захотят? Или ночь не поспят из-за твоего малыша, то и тебя выгонят.
- Не слушайте этих недорослей, - вмешалась медсестра, которая вышла встречать медиков. – Где им рожать, если их сразу, беременных, отправляют к родителям. Пусть те мучаются с их детьми. У нас с этим делом строго. Слышите, девчонки? Хотите учиться, так учитесь, а кто не хочет учиться, освободите место другим. Желающих много.
- А мы что! Мы только пошутили.
- За такие шуточки к руководству училища на ковёр вызывают. И нельзя цеплять людей, глупыми разговорами, которые мимо проходят.
- Мы не просто цепляем. Мы знаем, что это врачи, вот и консультируемся.
- «Консультируемся» - научились слово выговаривать. Ладно уж, езжайте. Хоть потише будет в училище сегодня без вас.
Автобусы тронулись, когда последние из комиссии вошли в училище.
- Ох! – сказала хирург, потряхивая волосами, будто избавляясь от пыли.- Правда, тихо. Где это записать?
И только она закончила говорить как из-под лестницы, скорей всего, что даже из фундамента дома донёсся грохот барабана. Пока они поднимались по лестнице то из одного угла, то из другого барабан поддержали тромбон, саксафон и даже скрипка.
- Правду Калерия говорила, - проворчала Майя, - здесь живут лебедь, рак и щука и каждый тянет воз в разные стороны. Зря я вату из ушей вынула, надеясь, что все игруны уехали.
Но они благополучно добрались до изолированных комнат, где сразу начали осмотр – их ждали не прошедшие вчера девушки и юноши, с уже готовыми формами, которые им раздала медсестра училища.
Реле осталось только распределить их: - Пятеро девушек идут первыми. По очереди проходите сначала окулиста, где вам проверят зрение, потом отоларинголога.
- Где нам проверят слух, - сказала одна из девушек.
- Не только слух, - возразила Калерия.- Но после ларинголога пойдёте к невропатологу – это следующий кабинет.
- От невропатолога к хирургу – я им уже говорила, как им ходить, - появилась местная медсестра или фельдшер – Калерия не знала точно, кто работает в училище в медицинском кабинете: - А за девушками идут пятеро юношей. Потом опять меняетесь. Всем понятно?
Осмотр прошёл на удивление быстро и слажено. Не было длительных перерывов. Зато ушли они из училища раньше предыдущего дня. Пока они находились в училище, прошёл дождь, который освежил воздух, поэтому никому не хотелось расходиться.
- Калерия, может быть, ты нас поводишь немного вокруг улиц, где мы бегаем иной раз на вызовы, по больным, замученные приёмами в поликлинике? И потому ничего не видим вокруг.
- Я думала, - призналась Калерия, - что только участковые врачи ходят на вызовы, а медсёстры их делают уколы не ходячим больным.
- Что ты, Реля, – отозвалась хирург, - и нам достаётся.  Выписывают больного с травмой, так они не могут дойти до поликлиники, вызывают хирурга.
- И мне приходится ходить, - отозвалась отоларинголог. – И даже Майе закапывать больным уши. Иные старики сами не могут, а живут одиноко.
- Ладно. Время немного есть и вот мы с вами выходим к Никитским воротам, прямо на малую церковь Фёдора Студита, прихожанином которой был Суворов, он жил совсем не далеко.
- Александр Васильевич был маленького роста и помолиться ходил не в большую церковь, что стоит напротив, а в маленькую.
- Возможно, церкви Большого Вознесения тогда ещё не было, - возразила Калерия. – А если и была, то разрушена. Я же вам рассказывала, что Афанасий Григорьев построил её в 1820 году. А в 1831 в ней венчался Пушкин на своей молодой невесте Наталье Николаевне.
- Которая была в два раза моложе Пушкина. И вышла за него замуж бесприданницей. Может, поэтому у них всё в жизни пошло не так?
- В таком случае вы не знаете Пушкина. Давайте перейдём немого улицу и возле памятника Алексея Толстого есть небольшой сквер – как раз напротив церкви Большого Вознесения. Тамара Александровна, вам не очень тяжело будет пройтись до скверика?
- Дорогая моя, чтоб тебя послушать, я готова идти хоть до Садово-Кудринского кольца.
- Ловлю на слове. Но мы туда не пойдём, а доедем на рейсовом автобусе. Так что захочет поехать, - пошутила Калерия, - готовьте по пять копеек.
- Не плохо ещё было бы подзаправиться по дороге, - пожелал кто-то.
-  Если хотите, на улице Палиашвили есть прекрасное кафе, куда мы иногда с сыном ходим, по выходным, обедать.
- Кушать потом, - сказала Тамара Александровна, - а сейчас пошли на скверик.
 
               
                Г л а в а  21

Пока обходили церковь Большого Вознесения, вздыхая над её недоступностью и сожалея, что не могут даже войти в неё и помолится, а главное осмотреть интерьер церкви внутри. Реля даже не могла сказать, что находится за высоким забором – склады? Или научное учреждение? Но что-то очень закрытое – то ясно. Вздыхающие и охающие не знали, что ей как никому из них хотелось побывать в этой, закрытой для прихожан, церкви.
Чтобы как-то развеять людей, она спросила:
- Мы идем к памятнику знаменитого писателя Алексея  Николаевича Толстого. Кто мне скажет, что он написал?
- «Анна Каренина», - отозвался неуверенно Владимир Иванович.
- Ты шутишь, Володя? - осадила его жена. – «Анна Каренина» написана Львом Толстым.
- Тогда «Хождение по мукам».
- Вот это уже ближе. Могу от себя добавить, - сказала Тамара Александровна, довольная, что муж исправил свою ошибку, - «Гиперболоид инженера Гарина». Интересная повесть.
- А я с детьми читала «Аэлиту», - смутилась Зина – Но не знаю точно, он ли это сочинил.
- Можешь не сомневаться, - улыбнулась Калерия. – Я помню его душераздирающую книгу «Иммигранты». Но самая моя любимая «Пётр 1» - её прочла ещё девчонкой и обсуждала с первой своей любовью, учителем, которого потом убили.
- Как убили, Реля?
- После смерти Сталина, Берия, хотевший взять власть в свои руки, выпустил не политических заключённых, о которых есть много хорошего в моих стихах, а выпустил из лагерей бандитов. Вот кто-то из них и убил мою первую любовь.
- Учителя, с которым ты даже не целовалась, а рассуждала на тему книг, истории и вообще жизни на земле? – спросила хирург, показывая тем самым, что она помнит, о чём Реля прежде лишь намекала 
- Хорошо сказали, Настасья Ефремовна, - У Калерии при широко раскрытых глазах покатились слёзы. Она пыталась затолкать их обратно, но тщетно – они лились как осенний дождь, который сегодня уже обмыл улицы.
- Ты плачешь, Реля? – встревожилась Майя.
- Не трогайте её, - сказала Тамара Александровна. – Пусть поплачет возле церкви, да помолится за того погибшего нелепо парня, который бы, возможно, потом стал её мужем.
- Вот так и мы, - вдруг вспомнила Настасья Ефремовна, - оплакивали и до сих пор помним, не вернувшихся с войны наших женихов. – Она вынула платочек и протянула Калерии. – Вытри свои прекрасные глаза, а то покраснеют.
- Спасибо, не надо. У меня этот водопад уже прекратился. А что ресницы мокрые, так высохнут. И полос на щеках не будет, потому что я пока ещё не мажусь, не пудрюсь.
- Счастливая ты, девочка, уже тем, что знаешь, где могила твоей первой любви – можешь поехать и навестить.
- Чего не могу, то не могу. Где похоронили моего любимого учителя, не знаю, а потому и поехать на могилку, чтоб побеседовать с ним не могу. Вот если во сне приснится, то наговориться не можем. Но странное дело – всё говорим не о том, что хотелось бы мне узнать.
- А ты на бумажке напиши вопросы и под подушку положи. Может, твой возлюбленный прочтёт и ответит. Ах, распроклятый Берия. Мы хоть в войну потеряли женихов, а многие и сейчас теряют.
- Да, - Калерия вспомнила, как она с подружкой Олей, пять или шесть лет назад, ходили на похороны парня, в которого Оля влюбилась, шла на первое свидание, а узнала, что её возлюбленный погиб, прыгнув, в малую речку Клязьму и сломал шейные позвонки – при травмах этих не выживают.
И тут же Калерия вспомнила большого мальчишку Сашу, который лежал у них в Филатовской больнице. Того мать, призвав всю свою родню, спасла от смерти, при такой же травме. Вроде спасла, но разве это жизнь – быть прикованным к инвалидному креслу?
Вспомнив всё это, Калерия, тяжело вздохнув, приказала себе больше не думать о смертях и травмах, тем более что подходили уже к скверику, где находился памятник А. Н. Толстому.
      
Когда все уселись на двух близко стоящих скамеечках, Калерия сказала:
- Кто-то из вас сказал – простите, что не заметила – что шестнадцатилетняя Наталья была бесприданницей. По-видимому, вспомнили пьесу Островского «Бесприданница» где девушка была «товаром» и погибла.
- Лариса, - вставила Настасья Ефремовна, - была не только товаром, как ты сказала Калерия, но и «кустом при дороге», где, благодаря её матушке, Харите Игнатьевне, кто хочет, тот и щипнёт.
- Да, торговала Харита Игнатьевна своими дочерьми и всех желала хорошо пристроить замуж, но навредила, как мне  кажется, всем. Жадность всегда приводит к плохому, хотя Лариса погибла ещё и от  любви. И образ Ларисы у меня всегда сливается с Замоскворечьем. Ведь Островский писал именно о нём. И когда я стала знакомиться с Москвой, то начала с Кремля, а от него пошла почему-то по Замоскворечью.
- А когда ты, Реля, стала знакомиться с Москвой? – Это Тамара Александровна, которая больше всех знала о своей медсестре. – Ведь у тебя так болел ребёнок, как ты мне говорила, что ходила по Москве как бы с затуманенными глазами.
- Да, когда болел мой ребёнок, глаза у меня как бы туман застилал – ничего не видела вокруг. Да, бежала – не шла, а именно «неслась как угорелая» - заметила моя соседка, в Филатовскую больницу, к шести часам утра. А после двенадцати ночи возвращалась домой как выжатый лимон.
- Но не всегда же так! Иногда надо было помыться и постирать что-то с себя.
- Раз в неделю выбирала день, когда моему мальчику становилось лучше. И, как все матери, после девятичасового кормления уходила. - Калерия не стала уточнять, что уходить, смогла, лишь, когда её ребёнок стал принимать смеси. А не отрыгивал их из своего желудочка.
- И когда же, при такой материнской любви у тебя стали открываться глаза на Москву?
- Отболел мой мальчишка, поместили его в санаторную группу, в каком-то переулке, скрытом от больших улиц, возле бассейна «Москва». И месяц я туда ходила гулять с ним два раза в день, не устраиваясь на работу, потому что кто бы меня отпускал два раза в день по два часа с ним гулять. Да ещё пока доедешь туда и обратно – это только от нашего дома приплюсовывайте еще по два часа.
- Так тебе и не надо было ездить. Приехала, погуляла и, отдав ребёнка на кормёжку и сон, сама пошла, перекусила где-нибудь в кафе или столовой, и гуляй себе по красивейшему уголку Москвы. Там же прекрасные улицы – Метростроевская, Кропоткинская, бывшая Пречистенка. Не говоря уж о бассейне «Москва», в котором между прогулками могла купаться. Правда это стоит немалых денег, но если купить абонемент дневной – это дешевле.
- Вы много хотите, Настасья Ефремовна. Чтоб Реля нам рассказывала и о Пушкине и о себе, - заметила Зина.
- А вот мне не так о Пушкине и его невесте хочется знать, но и о Реле, - покраснела Майя. – Она так интересно обо всём рассказывает. Пусть хоть немного поведает нам о себе. Вот приехала она в Москву и сразу стала расходиться с мужем. Да, Реля?
- Верно, я как раз из Филатовской больницы, от больного ребёнка, бегала и на развод с мужем, и на алименты подавала. Народный суд нас не развёл – его функции помирить – а алименты назначил. Иначе, на какие бы деньги я жила? Хоть и малые деньги, но я умела экономить, особенно после того, как от груди дитя своё отучила. И здесь вы правы, Настасья Ефремовна, отдав своего дитя, чтоб покормили, и спать уложили – а спали деточки в мешках, на веранде, я гуляла по окрестным улицам, и, насколько хватало времени, знакомилась с Москвой.
- Что! И ночью их укладывали на веранде? – Удивилась глазной врач. – Так ты могла бы, Реля, не ходить с ним на прогулку, а устраиваться на работу.
- Какая ты умная, - заметила хирург. – Калерия устроилась бы на работу, а потом, как ребёнок выпишется из санаторной группы, куда его девать?
- Не спорьте, - вмешалась Калерия. - И работа и ясли на улице Воровского нас с Олежкой ждали. Сына там застудили и мы туда же должны были вернуться, окончательно выздоровев. И  я с заведующей детскими яслями договорилась, что и работать туда пойду, когда ребёнок окрепнет. А в санаторной группе, спать детей днём укладывали на веранде лишь днём и то если погода  хорошая. Так что не завидуйте и на работу меня не отправляйте раньше времени.
- Правда, Реля, расскажи, как ты гуляла по Кропоткинской  улице или Пречистенке, как ты говоришь, называлась так улица.
- Но раньше до такого прекрасного названия, тот уголок Москвы вообще назывался Черторыским. Потому что там протекал ручей, который в народе называли «Черторыем». Он тек к Москве-реке вдоль нынешнего Гоголевского бульвара и там, где сейчас бассейн. От ручья круто в гору поднималась дорога, проложенная от Боровицких ворот Кремля к одной их крепостей. И крепостью этой было не что иное, как Новодевичий монастырь.
- Реля, ты доходила до Новодевичьего монастыря?
- Тогда не приходилось, - Калерия вздохнула. – Да и чтоб я там делала? Монастырь этот и кладбище при нём надо осматривать целый день с утра до вечера и то дня не хватит. Я ходила лишь по улицам Кропоткинской и Метростровской, вычитывая о прекрасных домах и их создателях. О знаменитых людях, которые там жили, по своей книге, которую мне подарил в день приезда в Москву совершенно незнакомый мне человек.
- Вот это так! Кто бы мне подарил! – раздались голоса.
Всех осадила Тамара Александровна: - Не завидуйте! Калерия говорила, что с ней случаются мистические истории – считайте это одна из них. К тому же тот человек, как мне кажется, дарил не просто так, а он почувствовал, что в Москву приехала особа, которая будет любить её. Так, Калерия?
- Вы правы. Москву я, действительно люблю. Больше Москвы, только сына. Но и он сейчас со мной потихонечку становится патриотом нашего города. Уже друзей водит там, где мы раньше с ним гуляли, и рассказывает немного о Москве.
- Это замечательно. Но что там дальше происходило с Черторыем?
- Вдоль этого извилистого и капризного ручья тянулась Стена Белого города и оканчивалась там, где сейчас площадка возле метро «Кропоткинское». Но до метро там стояли ворота, которые назывались «Чертольскими» - не знаю, правильно ли я назвала. Как вы понимаете, не всем нравилось это название. Особенно царю Алексею Михайловичу. И он повелел назвать ручей и дорогу, которая ведёт в Новодевичий монастырь именем церкви Пречистой Богородицы. Так в Москве появилась улица Пречистенка.
- Подожди, Реля. Царь Алексей Михайлович, это же отец Петра Первого?
- Точно. Но переименовал он всё задолго до рождения своего великого сына.
- Но о Петре Первом мы при случае ещё поговорим, - вставил голос Владимир Иванович, - а сейчас продолжай о Пречистенке. Вот мне понравилось название. А ручей всё там течёт?
- Ты что, Володя, мы же с тобой гуляли по Гоголевскому бульвару – там всё чисто и красиво.
- Ручей давно загнали в трубы, как и речку Неглинку, которая довольно некрасиво разливалась весной по центру Москвы, - сказала Реля. - Но вернёмся к Пречистенке. Эта улица является как бы продолжением Волхонки, которую вы все знаете.
- Ну, как же! – отозвалась задумчиво хирург. – На Волхонке находится прекрасный музей изобразительных искусств имени Пушкина. Я часто туда хожу. Туда привозят иногда такие картины. Леонардо да Винчи картину «Джоконда» там видела. Очередь была жуткая, как в мавзолей – я часов пять стояла.
- А мы там с мужем тоже долго стояли – «Тутанхамона» привезли. Так муж меня чуть ли не на руках по ступенькам нёс, - вспомнила Зина. – Реля, ты ходила?
- Я не стою многочасовые очереди. Лучше я похожу и на Москву посмотрю.
- Неужели и в Мавзолей не ходила с мальчишкой своим?
- Почему же! Мы попали в Мавзолей с какой-то иностранной делегацией. Идём по Красной площади, смотрим маленькая очередь, всего на минут пятнадцать. Мы пристроились, хотя милиция стоящая вокруг как-то косо на нас посмотрела. А когда я услышала не русскую речь и поняла, что мы по нахальному туда влезли, ждала, что по выходе из Мавзолея, меня с сыном арестуют. Но нас не тронули. - Калерия немного придумала. Совсем не так они попали в очередь к Мавзолею. Но стояли, действительно, мало.
- Фантастика. Реля, ты и, правда, живёшь, охраняемая кем-то.
- Да ладно. Сколько мне с ребёнком пришлось вытерпеть, когда болел.
- Терпеть ты терпела, но смотри, какие улицы в Москве первыми осмотрела. Это тебе не Замоскворечье, где селились, по пьесам Островского купцы. Волхонка и Пречистенка – здесь селились в основном князья да бояре, потому что рядом Кремль и цари часто на богомолье ездили в Новодевичий монастырь.
- Правду говорите, потому что Екатерина Вторая, когда хотела, чтоб в Европе да и во всём мире забыли о Пугачевском бунте, празднества свои по этому поводу затеяла не в Петербурге, а в Москве. Но жить в Кремле невозможно – он уже тогда пришёл за недосмотром в полную ветхость. Василий Баженов предлагал не реконструировать старое, а снести всё в Кремле и построить заново.
- Ого, как Баженов размахнулся! Сейчас бы мы не увидели Кремль, как он есть, а другую, большую постройку?
- Да. Но Екатерина, как я вам уже говорила, не любившая Баженова, не разрешила, а поставила задачу Казакову из палат Голицыных и Долгоруковых, находившихся на Волхонке, сделать что-то общее. Быстро построенный Пречистинский дворец стоил более семидесяти тысяч – по тем временам были деньги немалые. Этот дворец был так затейлив, что Екатерина жаловалась, что не может отыскать дверь в свою спальню. Да и построен был дворец в довольно зловонном месте, хотя перед приездом царицы, там много чистили.
- Оказывается и цари иногда жили в вони.
- Кроме этого, так как праздники затянулись до холодов, люди в этом дворце и коченели. Но недовольство царицы не отразилось на участи Казакова – ему дали звание архитектора. Спустя три года после торжеств, Пречистинский дворец разобрали и перевезли на Воробьёвы горы. А дальше по Пречистенке я вас поведу завтра на крыльце нашей поликлинике. Или в автобусе.
- Куда поедем, Реля?
- У вас же у всех есть списки школ и куда, в какой день мы будем смотреть подростков.
- Так, - отоларинголог достала свой листочек. – 110 школа, Реля. Это же где-то здесь близко?
- Могу вам пальцем показать. Вон в том дворе.
- Дадут ли нам автобус? А то скажут идти пешком.
- Ничего, мы прорвёмся и пешком, - сказала Зина. – А постарше товарищи поедут на неотложке.   А сейчас пошли и поедим чебуреков в кафе, которое Реля нам показала. Ещё по дороге что-нибудь нам расскажешь о местности, на которой находимся.
- К сожалению, я люблю вести тематические беседы. Начали о Пречистенке, так доведём дело до конца. И с вами не пойду в кафе, потому что мне надо ещё в магазин пойти, чтоб на вечер нам с сыном что-то приготовить.
- А обед?
- Обед у меня дома есть.
- Рель, если ты из-за денег не хочешь идти в кафе, то я займу или так тебе обед куплю. Должны же мы чем-то отплатить за то, что ты нас просвещаешь, - сказал Владимир Иванович.
- Спасибо за предложение, - Калерия скосила глаза на жену «Рыцаря», - но мне правда надо что-то купить к ужину. А в кафе я с сыном в воскресенье пойду. Он тоже любит чебуреки, ещё суп-харчо там готовят «здорово», как он говорит. Я уж не говорю о лимонном напитке.
- Вот, нам составили меню. Пошли, кто хочет пообедать культурно. Реля, до свидания.
- Встретимся, если живы будем, - пошутила Калерия и пошла в обратную сторону от компании к своему дому.
- Подожди, - остановил её оклик Зины. – Не знаю, волшебница ты или нет, но мне стали, снится сны, где я летаю вместе с тобой, и мы осматриваем творения Казакова, Баженова, Григорьева. Ещё вот этих – отца и сына итальянцев.
- Жилярди? – откликнулась Реля.
- Точно! Жилярди. Ты мне много их творений показала. Завтра могу тебе перечислить, что запомнила.
- Рассказывать об этих архитекторах будешь на крыльце, - строго сказала хирург, - чтоб все слышали. Вот моду взяли – летать над Москвой.
Калерия усмехнулась и пошла дальше.
      
   
                Г л а в а   22

Но на следующий день, как не странно, никто не помнил об архитекторах, все просили Релю рассказать о Пречистенке или улице Кропоткинской, как Реле удобней её называть.
- Я вам сказала вчера о Пречистинском дворце, который был перенесён на Воробьёвы горы.
- Воробьёвы горы – это теперь Ленинские, - как бы напомнила всем Зина. – Но я часто там бываю, а дворца не разу не встречала.
- Я тоже не встречала, - с сожалением откликнулась Реля. – Хотя бываю на Ленинских горах не часто. Правда зимой, в прошлом году, ездила со своим потомком и его друзьями кататься на санках с Ленинских гор. В этом году, если будет снежная зима, опять поедем.
- Там лучше на лыжах кататься, - вставил своё слово врач с «Неотложной помощи». – Хочешь, покатаемся с тобой вместе. Только ты не бери сына и его друзей.
- Должна вас огорчить я не умею кататься на лыжах, да у меня, их и нет.
- Купить лыжи не долго. Могу этим заняться. Но к лыжам главное ботинки подобрать, и это придётся ехать нам вместе, чтоб на твою ножечку купить удобные.
Все затихли, слушая этот, как казалось Калерии, не совсем удобный разговор. Но надо было отбиваться от назойливого «влюблённого».
- Спасибо за предложение, но я, южный человек, уже пыталась встать на коньки, когда сын мой стал кататься. И вроде даже сама научилась, но однажды так упала на лёд и ушибла голову, что она до сих пор у меня болит.
- Это у тебя был плохой учитель или учителя.
- Наверное, но я до сих пор, а прошло уже пять лет, не катаюсь на коньках. Тем более на лыжах мне противопоказано. Я видела, как катаются на Ленинских горах. Да я об каждое дерево, что стоят на пути, буду цепляться и это не самое страшное, как я понимаю?
- Вот это как раз и страшное, - вмешалась Майя. – Об дерево так можно разбиться, что костей не соберёшь. У меня племянник зацепился за дерево – сейчас лицо такое уродливое, хотя ему делали какую-то операцию на нём, но прежнего лица не вернули.
- Что лыжи, - поддержала хирург, - от них много людей становятся инвалидами, как и от коньков, как и от катания на санках. Реля, предупреждаю тебя, что и на санках многие разбиваются.
- Я знаю, - грустно сказала Калерия. – Не забывайте, что пришла к вам в поликлинику из детской больницы. Правда я работала в плановой хирургии, но этажом ниже была травма. Там же и реанимация. Когда мы везли наших детей, после тяжёлой операции, в реанимацию, я видела и слышала о травмированных детях. Там работает и восстанавливает их на всю Москву известнейший хирург – Немсадзе Вахтанг Панкратьевич.
- О, с кем ты, Реля, была знакома! – воскликнул «влюблённый» в неё врач с «неотложной помощи». – И думаю, он в тебя тоже?
- Вахтанг Панкратьевич не раз пытался переманить меня в своё отделение работать. Но как медсестру, а не как любовницу.
- И стала бы ты его любовницей. От таких мужчин не убегают.
- Значит, я убежала. Правду сказать, он не гнался за мной, потому что верен своей жене.
- Реля, заканчивай разговор, - ревниво сказал Владимир Иванович, – вон наш автобус катит.
Все поспешили к автобусу, а Релю «влюблённый» врач задержал за руку:
- Я часто встречаю Вахтанга Панкратьевича – мы с ним давно знакомы. Напомню ему о тебе и посмотрю, не покраснеет ли он? Это у него первый признак влюблённости.
- Зачем же так испытывать человека? Тем более что о нём мне женщина рассказывала, с которой он учился в институте. Так вот женщина уверена, что он свою жену любит.
  Калерия освободила свою руку и пошла за всеми в автобус, где у неё потребовали, чтобы продолжала рассказ о Кропоткинской улице.
- Я начну с бассейна «Москва», который я очень люблю, потому что там с сыном закаляемся. Так вот этот восстанавливающий силы бассейн, стоит как раз на том месте, где ранее был храм Христа Спасителя.
- Но бассейн «Москва», кажется, расположен на Волхонке, - послышался голос.
- Да без разницы, где расположен бассейн. Реля, рассказывай о храме Христа Спасителя.
- Немного коснусь того, что храм этот задумывался ещё при Александре 1. И хотели его построить на Воробьёвых горах. Но восстали православные священники, вроде бы там много было мистики от католичества. Победили православные священники – храм был заложен в 1839 году, как памятник русским воинам, погибшим в войне 1812 года.
- Где заложен-то?
- Сказано тебе, на том месте, где сейчас бассейн находится.
- Да, бассейн, - подтвердила Калерия. – Но раньше находился Алексеевский древний женский монастырь. И аббатиса того монастыря кричала, что храм, построенный на руинах монастыря, недолго простоит.
- И смотрите, - поразился Владимир Иванович, - она оказалась права.
- Она предрекла, а я над тем разрушенным храмом и сейчас слёзы лью, - сказала Реля. – Храм Христа Спасителя сравнивали лишь с Софийским храмом в Константинополе.
- Константинополь – это теперь Стамбул – столица Турции, с которой Россия много воевала.
- О войнах ты, Володя, поговори с кем-нибудь другим. А Реля пусть рассказывает о храме.
- Могу только сказать, что красивей его в Москве храма не было. Но он разрушен, и мы можем лишь тосковать о нём. Что толку говорить, что на нём были изображены горельефы изображающие сцены русской истории, библейские сюжеты. Что иконостас сделан из белого мрамора, а настенная живопись принадлежали кисти Сурикова, Васнецова, Нестерова и других выдающихся художников. Могу добавить, что храм стоял очень выигрышно над Москвой-рекой. Но пришли новые «строители жизни» и храм был разрушен. Задумали там построить Дворец Советов, вырыли котлован, и началась война.
- Зато остался бассейн, Реля, где вы с сыном поправляете здоровье.
- Спасибо на добром слове. И помчимся по улице Кропоткинской, потому что остались минуты пути. Кто-нибудь сказал водителю, куда мы едем?
- Вспомнила, когда уже подъезжаем.
- Вот и хорошо. По Кропоткинской пробежимся, мысленно, когда будут «окна» между осмотрами.
- Договорились.
- Вы не обижаетесь, - обратилась Калерия к водителю, - что мы всё время болтаем?
- Вы мне не мешаете. А послушать интересно о Москве. Особенно о Кропоткинской – я там жил когда-то, мальчонкой ещё. В школу ходил. Так хоть кто бы из учителей вспомнил о храме Христа Спасителя.
- Тогда, когда вы в школу ходили, о церквях и говорить боялись. Это сейчас понемногу стали раскрепощаться люди. А я так и вовсе наглая, - сказала Калерия с усмешкой.
- Какая же ты наглая, дочка? Развитая, как моим детям и не снилось. У меня дочь с сыном такие же по возрасту как ты, но больше танцульками увлекались, курить оба рано начали, и учиться не хотели. Ты как училась? Наверное, на одни пятёрки? Хотя отличники лишь уроки зубрят, а ты видно книг много прочитала вне школьных учебников. Вот слушаю тебя и жалею, что сам не очень книги любил. Да и что мы могли, вернувшись с войны? Восстанавливать всё, что было разбито.
- И за это вам спасибо. А вот дочь с сыном, если были такие как я, могли бы вместо танцев ходить в библиотеки, учиться лучше, хоть и голодно было после войны.
- Кто после войны в книги вгрызался, а кто волам хвосты крутил сейчас очень даже заметно. И спасибо, дочка, что ты есть. Вот, наверное, тобой родители гордятся?
Калерия посмотрела на притихших коллег, которым совсем недавно рассказывала о матери: - У меня была такая злая родительница, что от таких матерей, как мне сказали, дети в петлю лезут или топятся.
- Как же ты выжила?
- А вот книги и спасали. После тяжёлой работы по дому, пряталась от мамы в библиотеках, где она меня если бы и нашла, то библиотекари отбили бы, - пошутила Калерия. – Но мы приехали. Спасибо за доставку. – Она первая вышла из автобуса и пошла в школу, чтоб узнать, готовы, или нет, их принять?
Школьная медсестра вышла навстречу: - Готовы, как пионеры. И ждём, не дождёмся, когда приедете. Старшеклассники мои давно уже сдали анализы. Я ходила, в поликлинику и забирала анализы, и в ваши карточки, по которым смотреть их станете, результаты вписала.
- Да что вы! – Калерия удивилась. – А паспортную часть ваши подростки написали или нет?
- Разумеется. Я ведь не первый год в школе работаю.
- Значит, у вас с приходом учеников задержки не будет? – Подошла Тамара Александровна.
- Какие задержки? Вас уже ждут. По сколько человек в день вы можете осматривать так, чтоб до конца недели осмотреть всех.
- Не до конца недели, а за неделю, - поправила Калерия. – На вашу школу выделено шесть дней. Самое большое мы можем посмотреть пятьдесят человек и то это очень утомительно.
- Значит по сорок человек в день – это норма. Как раз за неделю и посмотрите. Мне звонила медсестра из 20 школы. Сказала, что вы там заказывали обеды. У нас будете кушать?
- Наверное, если приходится здесь находиться по шесть – семь часов, - сказала хирург.
- Тогда я вам закажу обеды.   
- Будем вам очень благодарны, - отозвался Владимир Иванович, которому, как Реля подозревала, нравится разнообразие в пище. А дома, как не старайся на каждый день не наготовишь разного. Особенно у медиков и педагогов. Поэтому, как Реля заметила, учителя тоже с удовольствием питались в школе.
Подростки вначале, действительно, шли ровно – не толкаясь и не балуясь, если приходилось немного задержаться. Но перед тем как посетить комиссию, многие – парни и девушки – курили. Калерия взвешивала и измеряла рост, почти не дыша – она не любила запаха табака с детства.
- «Поэтому, наверное, и замуж не выходишь, - посмеялась тайком над собой. – Из всех тех мужчин, кто ухаживал за тобой в Москве или в Украине только трое не курили. Первый твой муж из любви к тебе, наверное. Второй Юрий Михайлович и это понятно – эстет и дипломат. Кроме того, не целовалась ты  с ним – предпочла любовь платоническую. Последний, кто не курит, Домас, но и с ним никак судьба тебя не сводит».
- Сейчас будем измерять грудную клетку, - сказала она высокой девушке, от которой сильно разило табаком. – И я попрошу вас повернуть голову направо или налево – как вам удобней и так вдыхать и выдыхать в сторону.
- Но почему? Так очень неудобно!
- А удобно будет, если выдохнете на меня и я упаду в обморок? У меня аллергия на запах табака. Не знаете, что такое аллергия? Это непереносимость тех или иных запахов.
Девушка от усердия так вдохнула, что у Рели, чуть сантиметр не выпал из рук. И выдохнула так же мощно.
- Вот здорово! – сказала она почти как сын. – У вас хорошо развита грудная клетка.
- Так я пою, знаете как? Как Шаляпин. Дома у нас люстры качаются.
- Если поёте, бросайте курить. Для голоса это очень вредно. Я уж не говорю о лёгких.
- Да, пока молодая, как-то не думается об этом, - сказала девушка, переходя к Тамаре Александровне.
- А потом поздно будет. Но и у меня вдыхать и выдыхать вы будете в сторону.
Следующие девушки из первой пятёрки, слышавшие разговор с их подругой, стали вспоминать, у кого тоже есть аллергия. Сначала робко обвиняли сирень, черёмуху, какие-то подсобные материалы, которыми моют туалеты. Затем одна призналась, что не выносит запаха кошек, потому не любит ходить к своей бабушке, у которой кошек целых три.
- Представляете, - жаловалась Реле, - я не могу там дышать. А бабушка думает, что я не люблю её и грозит оставить без наследства.
- Вы объясните бабушке, что не можете дышать в присутствии её любимец. А если она любит вас больше, придётся ей с кошками расстаться.
- Нет. Она не соглашается. Лучше я откажусь от наследства.
- А большое ли наследство? Не отвечайте, если я задала нескромный вопрос.
- Но вы мне почему-то нравитесь с вашими вопросами. Честно говоря, мне бабушка показала некоторые золотые вещицы, которые предназначила мне, - почти шепотом ответила девушка и оглянулась – за ней никого не было. Следующая партия девушек ещё не подошла.
- И вам, - тоже тихо говорила Реля, предлагая жестом девушке встать на весы, - очень хочется иметь это золото? Как видите, на мне ни одного грамма золота нет, и я не горюю о том. – С этой девушкой ей было приятно разговаривать. Разговаривает мило, и не курит, пахнет тонкими, едва уловимыми духами. Будто свежим ветерком пахнуло на Релю.
- Вот именно, зачем мне золото? Но мама заставляет ходить к бабушке, угождать ей. Чтоб золото не уплыло к другой внучке, моей двоюродной сестре.
- Скажите вашей маме, что бабушка доживёт до девяносто лет. Сейчас ей не более шестидесяти, да?
- Как вы угадали?
- Не знаю. Ветерком принесло. Так вот, если вы тридцать лет станете ходить к вашей бабушке из-за золота, то скорей вы умрёте из-за её кошек.
- Я и сама так думала. А вы просто так мне всё разъяснили. И даже если я буду ходить и гладить бабушкиных кошек, которых ненавижу, она всё равно может отдать золото другим людям, даже не родным. У неё такой жуткий характер.
- Не ломайтесь перед людьми с чёрной душой. Такие люди питаются нашей кровью, если будете им подчиняться. Бунтуйте, высказывайте им всё, что вы о них думаете, и жизнь повернётся к вам лицом, а к вашим недругам задом.
- Хорошо сказала, Реля. Но отдай эту милую девушку мне. Я слышу топот следующей партии девушек. Надеюсь, что хоть эти не успели сделать перекур, прежде чем идти к медикам.
Но с каждой новой партией приходил кто-то курящий. Девушки снимали свои формы не купленные в магазине, а сшитые на заказ, вешали их кто аккуратно, а кто просто бросал на спинку стульев, и сгруживались возле Калерии.
- Не все сразу подходите ко мне, а по очереди. Сидите на стульях тихо, потому что я шепчу, когда с вами занимаюсь, чтоб была возможность у врача выслушивать ваши лёгкие и сердце.
- А мы делали флюорографию, зачем нас слушать?
- Если бы не требовалось, то врач и не стал бы вас выслушивать, - отозвалась Тамара Александровна. – Думаете, мне это забава или я из вредности это делаю?
- А можно, если вы найдёте шумы у меня в сердце, отстранить меня от физкультуры.
- Если я найду шумы у вас в сердце, то посоветую не пить много кофе и не курить. Но если надо освобождение от физкультуры, придётся вас положить на обследование.
- Ох, Надежда, а ты хотела, чтоб тебе с бухты-барахты дали освобождение.
- Да уж! Медицина наша всегда на высоте. Чуть что – сразу на обследование. А учиться когда? Ведь школу заканчиваем в этом году.
- Школу заканчиваете, а лёгкие у некоторых такие, что хоть сейчас третью группу инвалидности давай.
- Я не курю, - испугалась девушка, которую на этот момент осматривала Тамара Александровна. – А пахнет от меня, потому что часто с подругой посиживаю на подоконнике, когда она курит.
- Вот это самое вредное; находиться рядом с курящими. Не такой вредный дым они вдыхают, какой идёт от тлеющей сигареты. И получается, что вы больше их вдыхаете вредных веществ.
- Ой, больше не буду находиться возле курящих, ни за что!
- Ещё и как будешь, если влюбишься в курящего парня и сама закуришь, - сказала подруга.
- Не слушай их, - шепнула Калерия девушке, когда та пришла к ней на обмер. - Если парень полюбит, сам ради тебя бросит курить. От не курящих людей здоровее дети бывают, чем  от прокуренных.
- Откуда вы знаете?
- Работала в детской больнице и видела несчастных детей, рождённых от курящих.
- Вы так со мной говорите, как мама не разговаривает. Только кричит, что если закурю, все волосы мне повыдергает. Но как от чужого дыма избавиться, которым одежда пропахла?
- Не знайся с курящими, дома не давай дымить ни брату, ни отцу.
- Скажу честно, у меня и мама курит.
- А тебе обещает волосы повыдергать? Где справедливость? – Так Реля проводила лекции о вреде курения, и стало бы ей плохо от этих разговоров, если бы не случилось «окно» ещё до обеда.


                Г л а в а  23

Прибежавшие к ней новые сотрудники ждали от Рели продолжений её рассказов о Москве:
- Калерия, милая, дай отдохнуть душой от этих заумных деток, - сказала хирург. – Слышала ваши разговоры с ними насчёт курения, и хочется чего-то более возвышенного. Даже курить бросила уже, как только услышала твои рассуждения ещё в 20 школе.
- В 20 школе я вроде не очень замечала курящих, - сказала Калерия.
- Ну да, ты их и там песочила. Но пользы оттого мало, скажу прямо. Вот пойдут учиться в ВУЗы, так там для знакомства – первое дело закурить. А сейчас у нас минут пятнадцать есть, чтоб ты обрадовала нас Москвой.
- Ох, Москва моя! – вздохнула Калерия. – Помните, я вас просила почитать, если есть дома такие книги, об архитекторе Бове?
- Опять не русская фамилия.
- Да, Бове – обрусевший итальянец. Его отец Винченцо Джованни Бове – неаполитанский художник приехал в Петербург в 1782 году и работал в «Эрмитаже».
- Господи! – поразилась Майя. – Ты и года запоминаешь и имена такие сложные.
- Вот это имя – Винченцо Джованни, кажется, прозвучало в фильме «Гусарская баллада».
-  Точно! – воскликнула Зина. – Мы ещё всей семьёй ходили его смотреть. А годы как ты запоминаешь, Реля?
- Привязываю их к какому-то царствованию. Тогда властвовала Екатерина Вторая. Но семья Бове прожила в Петербурге недолго. В девяностых годах семья переезжает в Москву. Сыновья Винченцо Джованни, сделались все на русский лад Ивановичами, и все стали архитекторами. Но всех талантливей был старший брат Осип – вот про него я и хочу рассказать, прежде, чем мы перейдём к улице Кропоткинской улице, бывшей Пречистенке. Итак, Осип Бове был отдан в школу при Экспедиции кремлёвского строения ещё девятилетним мальчиком. Не помню, кто возглавлял эту школу, но хорошо помню, что учился Бове у Матвея Казакова. Ещё у какого-то не то француза, не то немца, но так как я не знаю в Москве ни одного творения этого архитектора, то и вспоминать его трудную фамилию не буду.
- И нечего тебе голову ломать, из-за нерусской фамилии, - сказала хирург.
- Учился Бове, как вы сами догадываетесь, хорошо. И в двадцатилетнем возрасте его отправляют строить в Тверь, где под руководством Росси – уж этого архитектора вы, наверное, знаете, кто побывал в Ленинграде.
- Конечно, - сказала Тамара Александровна, - там есть целая улица, построенная Росси. Но я была в Ленинграде, а ты, Реля, откуда знаешь его? Ты же не бывала в северной столице?
- Нет. Хотя один мой друг очень хотел свозить меня туда, но не получилось. – У Калерии перед глазами возник Юрий – дипломат, который говорил иногда, когда они ходили по Москве: - «Как бы я хотел и Ленинград посмотреть твоими удивительными глазами».
- Но, - продолжала Калерия, - я знаю архитектора Росси по книге Ольги Форш. Она в ней описала, как ставили памятник Петру Первому в Петербурге.
- Тогда ты знаешь и автора памятника? – не отставала испытывать знания Рели хирург.
- Фальконе. Построил он такой великолепный памятник, а на открытие его не пригласили.
- Хватит про Ленинград! – заявила Майя. – Если мы сейчас на него отвлечёмся, то о Москве уже не услышим. Итак, Реля, Осип Бове едет в Тверь, чтобы там строить под руководством Росси. Что?
- Не что-нибудь, а путевой дворец для Екатерины Второй. Интересная история произошла с открытием этого дворца. Екатерина едет в Петербург, и ей сообщили, что наконец-то она может отдохнуть в своём дворце. С самого утра выставили дозорных, чтобы сообщали, когда появится, свита с Екатериной. Но так как императрица где-то задержалась из-за непроезжих дорог, то, решив, что сегодня она уже не приедет, все разошлись по домам. А на колокольню, с которой должны были звоном сигнал дать, взобрался козёл и, запутавшись рогами в верёвках, стал трезвонить. Екатерина, увидев, что её никто не встречает, но колокол звонит, спросила прибежавших начальников, что это значит? Полезли на колокольню, и нашли там испуганного козла - спасителя. Дело обошлось небольшим гневом царицы, и всех встречающих она назвала «козлами».
Слушатели расхохотались, улыбнулась и Калерия. И вдруг все увидели, что партия подростков движется в их сторону.
- Конец рассказу, - сказала с жалостью Майя. – Калерия, я тебе напомню, что ты хотела ещё что-то рассказать о Бове. И о его постройках в Москве.
- Я не забуду, - откликнулась Реля. – А потом поведу вас по улице Пречистенка.
- Ну, у тебя и талант, - сказала Тамара Александровна. – Не удивляюсь, что поляк дипломат хотел смотреть не только Москву и Подмосковье твоими глазами, но и Ленинград. Наверное, ты так ему наш город показала, что он будет скучать о нём, а больше всего о тебе.
- Напоминаю вам, что у нас была платоническая любовь.
- Ох, милая моя, та любовь посильней, наверное, чем физическая. Потому что когда видят женщину, которую считают совершенством, мечтают о ней в мыслях, но не получают её…
- Хватит о любви, Тамара Александровна, к нам двигается целый отряд юношей. Вот как любят современная молодёжь, мне хотелось бы знать, потому что сын подрастает, но не говорят они ничего о ней.
- А ты прислушайся, о чём говорят с хирургом. Я сижу ближе, мне хорошо слышно. Она же у них проверяет вот это самое «Ра-Ма-Ме», - физическое развитие их интимных мест. И что несут эти молодые люди. Кажется, что они живут плотской жизнью лет с двенадцати.
Калерия вздрогнула: её муж начал жить с 12 лет. Как он ей осторожно рассказывал, что в его 12 лет, заманила, высокого мальчика в деревне, в стог сена, девушка 16 лет. Была она толстая, потная, и от первого опыта у него остался неприятный осадок. Потом, когда посадили в тюрьму мать с отцом, Николаю – будущему мужу Рели, дали комнату в коммуналке. И приходили ребята с бутылками вина или водки, и они пьянствовали, и спали все на полу, пока однажды не проснулись, а среди них мёртвый. Затаскали потом пьянчуг по следователям. Хорошо Николай, через несколько дней, после этой драмы, направился в военкомат, чтоб его раньше положенного возраста забрали в армию. Но его не забрали, а отправили учиться на водителя. И когда он выучился, подошёл срок его службы. Вот так и встретила Реля не пьющего солдата, потому что в армии он возил на маленьком вездеходе начальство. И не пил он, до встречи с Релей, уже два года. Но всё равно она испугалась, что сына ей придётся родить от бывшего алкоголика. Долго встречались, прежде чем Калерия решилась идти с ним в ЗАГС. И, слава Богу, родила здорового мальчика. Если не считать, что в Симферопольском роддоме малышей заразили пиодермией – детской чумой, если перевести на простой язык. И с этим страшным заболеванием она провела с малышом своим два месяца в детской больнице. Носила его возле сердца с болью в нём, что если умрёт её малыш, и она жить не будет. И в Москве тоже застудили её поздоровевшего сына в яслях, в первый же день, да так, что пролежал он в больнице имени Филатова чуть больше, чем лежал в Симферополе. И там Реля боялась за жизнь своего потомка и выхаживала его, буквально вырывая из лап смерти. Там же и поклялась, что если Олежка выживет, пойдёт учиться на медсестру. И выучилась. И сколько уже отстояла от смерти чужих детей. Но тяжело работать всё время возле оперированных. Вот вырвалась на пару лет. Потом опять пойдёт в хирургию, как в бой. По крайней мере, там чувствуешь себя как на передовой фронта.
- О чём задумалась? – спросила Тамара Александровна.
- Вы намекнули мне, что мальчишки начинают рано жить половой жизнью, как в памяти моей возникли давно ушедшие от меня люди, которые тоже признавались, что ранее созревание отнимало у них юность. Начинались пьянки, гулянки, беспорядочные связи.
- Это не о муже ли своём ты мне говоришь? Добавлю, что у кого выпирает в штанах, у того в голове убывает мозгов.
- Точно так случилось с моим мужем. Когда мы встретились – он не пил. И общая наша любовь его поддерживала – он не рвался к рюмке. Так что я родила сына не от пьяницы. Но когда мы разошлись, он стал страшно пить и быстро нашёл себе такую же даму. Она один раз, второй раз сделала аборт, а в третий раз задумалась, что если так пойдёт, то и родить не сможет потом, и бывший мой муж никогда на ней не женится. Ой, ребятки двигаются к нам, потом поговорим, если вам это интересно.
- Мне всё от тебя интересно. Молю Бога, чтоб мы с тобой подольше поработали.
- Так, юноши, по одному подходите ко мне на весы и ростомер – буду вас взвешивать и обмерять.
- Ну, вес и рост это понятно. Но зачем грудную клетку так мучить?
- Вдохнуть и выдохнуть – это мучение? Зато мы увидим, как вы развиты физически, какие у вас тренированные лёгкие, - ответила Тамара Александровна, насмешливо. Тренированные лёгкие были не у всех на высоте. Попадались мальчики, вдохнуть могли лишь по минимуму.
Когда прошли юноши – человек двадцать – наступил час обеда. Но и перед едой Калерию решили испытать на прочность.
- В столовой сейчас полно школьников, мы подождём немого и пойдём. А пока ты нам, Реля, договоришь, наконец, о Бове. Что он строил? Где?
- Значит, помогал Росси, как мы выяснили, строить путевой дворец в Твери. Кто мне скажет, как  сейчас называется этот город?
- Калинин, - сказала Майя, - я родилась в этой области.
- И я родилась в Калининской области, - улыбнулась Калерия. – В городе Торопце – земляки.
- Нет, я родилась в Кимрах. А Калининская область очень большая – больше Московской.
- Хватит заниматься географией, - прервала их хирург.
- Хорошо, займёмся историей, - улыбнулась Калерия. – Я веду к тому, что во время войны 1812 года Осип Бове воевал добровольцем. А по возвращению получает звание архитектора в 1813 году. Ему хотелось ещё поучиться в академии, но не случилось. Началась великая перестройка Москвы после пожара.
- «Пожар Москвы, - как сказал Грибоедов, - способствовал ей много к украшению» - высказал свои познания литературы Владимир Иванович.
- Это точно! – подтвердила Калерия. – И сказал это Грибоедов устами Скалозуба. Но не будем считаться. Осип Бове назначается главным архитектором Москвы. Но даже над главным архитектором были главнее, которые сидели в Петербурге. И они считали, что Москву надо сравнять с землёй, срыть все Московские холмы и построить город заново, как Петербург – прямые улицы и никаких радиусов.
- Боже, что хотели с Москвой сделать, - возмутилась Зина. – Второй Петербург?
- Они хотели, но кто же им даст? На это и был Бове. Он восстанавливал Москву бережно, но с учётом нового времени. Раньше ведь было как? Каждый боярин или князь хватали как можно больше земли и строили свои палаты так, чтоб с улицы невозможно было заглянуть в их окна. А Бове решил все красивые дома вынести на улицу, чтоб можно было идти по ней и любоваться домами, а не высокими заборами.
- Здорово, - сказал Владимир Иванович как мальчишка. – Но сам он что строил?
- Бове строил мало, но он был главным архитектором и старался над улучшением послевоенной Москвы. Вот эту перестройку улиц Москвы мы и проследим по улице Пречистенка. Но я вам отвечу и на вопрос, что он сам построил. Бове был женат на княжне Трубецкой, в доме которой в Богословском переулке он прожил жизнь. Естественно он его перестраивал. Никогда почти не строил церкви. Но ротонда возле церкви «Всех скорбящих в радости», на Большой Ордынке – это его произведение. Ещё выстроил церковь в усадьбе жены в Архангельском.
- Ну, церкви за городом можно не считать – они почти все одинаковые.
- Да что вы, Настасья Ефремовна! Тогда вы не видели двух церквей в Марфино – это такие произведения искусства, что диву даются люди, кто туда ездит с экскурсией.
- Ну, так поехали, порази нас, Реля, ещё подмосковными усадьбами и церквями.
- Я бы с удовольствием, да ещё с сыном, но на такую поездку надо выкраивать время и заранее брать билеты.
- И что вы выдумали, Настасья, - возразила Майя, - все ли могут поехать? Реля правду говорит на это надо время. И, как видите, у нас даже на Москву не хватает времени. Вот сейчас Реля нас разбудит, как тот Герцен разбудил кого-то колоколом, то ещё походим до холодов. А по Москве, Реля, можно заказать экскурсию?
- Вот  это ты правильно, Майя, решила. Самая хорошая экскурсия по Москве – это по местам Пушкина. И как раз эта экскурсия начинается с улицы Кропоткинская. Правда, какие-то свои знания надо иметь, чтоб ехать с экскурсоводом. Потому, что они стараются сказать как можно больше о знаменитых домах. Не только кто построил, но кто там жил и просто в гости приходил. И называют такую массу народа, что у неподготовленного человека голова кругом идёт.
- А где можно записаться на такую экскурсию?
- В музее Пушкина, который отстраивал после пожара хорошо знакомый нам с вами Афанасий Григорьев. С него мы начали в первый день разговор. Вспоминайте, что я вам  о Григорьеве рассказывала.
- Это крепостной мальчик, отвезённый добрым барином на учёбу в Москву, к архитектору…
- К архитектору Жилярди, - подсказала Калерия, - где и учился с сыном Жилярди.
- Да, который потом уехал доучиваться в Италию, а вернулся, был начальником крепостного Григорьева. Или не был уже Афанасий крепостным? Наверное, уже не был, когда строил церковь Большого Вознесения, где венчался Пушкин.
- Ай да Майя! Хорошо усвоила материал, - сказала Калерия и повернулась к подошедшей медсестре школы. – Вы за нами? Пора идти кушать?
- Пора, но я с удовольствием послушала, о чём вы тут говорите. Вам бы хорошо, - обратилась она к Калерии, - учительницей быть. Вот бы наших отроков водили по Москве, чтоб они город свой любили. А то учатся здесь, а на заграницу посматривают – как бы папа или мама устроили их туда учиться, а потом работать. Хотя, например, язык у нас изучают испанский, осваивают не очень хорошо. Но надеются некоторые, что поедут туда – по обмену учащимися.
- Это как? – заинтересовалась Зина. – Кто-то из Испании приедут в семьи наших богачей, а богачи, в свою очередь, пошлют туда своих отпрысков? Жаль, у меня нет такой возможности, чтоб принять иностранных гостей.
- Не горюй ты так. Не очень-то наши богачи изучают в Испании язык, больше по кабакам шастают. Их даже не интересуют художественные ценности, вот как вашу учительницу.
- Каждому своё, - вздохнула Реля. – На учителя надо учиться, а у меня нет ни средств, ни времени на это. Вот экскурсоводом могла бы быть даже без учёбы – опыт у меня такой есть.
- У вас знания выше, чем у наших учителей. Вы и биограф, вы и историк, ещё и Москву так хорошо знаете. Наверное, и литературу могли бы без диплома преподавать?
- Знания у меня не могут быть выше, чем у учителей, - возразила Калерия. – И пошли кушать, а то у меня в горле пересохло. 

                продолжение >>>   http://proza.ru/2011/03/10/1039