Глава романа
Он был молод и доволен собой: успешно сдал экзамены за первый курс института и размышлял, куда бы податься на отдых, так чтобы не дорого и с пользой. Но как-то под вечер, в воскресенье, его у подъезда встретил сосед, хороший знакомый отца. Петя его знал в лицо, но разговаривать не довелось. А тут он сам его остановил и заговорил за жизнь, а после нескольких обычных фраз сказал, раскуривая сигарету:
- Ты я вижу, сейчас не очень занятой. Не мог бы ты с месячишко поработать у меня в цехе.
Он был начальником цеха на находящемся неподалеку заводе.
- Да я как-то.… В общем-то, я собираюсь куда-нибудь поехать отдохнуть… Еще не решил куда, да и …,- он замялся, не зная, что ответить на неожиданное предложение,- я ведь после армии так и не отдыхал. Хотелось бы у теплого моря.
- Вот и чудесненько,- прервал его сосед,- поработаешь месяц у меня. За это время определишься, а заработанные деньги в отпуске тебе, полагаю, не будут лишними.
- А что за работа? Справлюсь ли?
- Работа несложная и не очень тяжелая, но горячеватая, а значит, неплохо оплачивается. Да и я, по-соседски, не обижу. Выручай. У меня в цехе зарез, в отпуска все рвутся. А план нужно давать кровь из носу.
Петя долго раздумывать не стал. До конца месяца ему все равно не уехать: мать с отцом отбыли в деревню, а его оставили на хозяйстве. Хозяйства то было всего ничего - кот Маврикий да цветы на подоконниках. Но и их не оставишь без присмотра. Так почему бы ни помочь, если хороший человек просит?
Уже на следующий день, облачившись в армейские х/б и керзачи, он к назначенному времени пришел к проходной завода. Сосед не заставил себя ждать.
Оформление на временную работу заняло не более четверти часа.
Выполнив нехитрые формальности, Иван Иванович, так звали соседа, предложил ему часок походить по заводу и осмотреться, а без десяти четыре, к началу вечерней смены, прибыть к входу в цех. Он его там встретит и отведет в бригаду.
Представляя Петю бригадиру, приятной внешности дядьке лет сорока, сорока пяти, Иван Иванович сказал, что новенький студент, что у них он проработает месяц, и попросил не обижать.
- Под твою ответственность, Семен Дмитриевич,- сказал он бригадиру.- Если что…
- А чё мне его забижать. Парень он с виду крепкий, сдюжит. Только пусть не лезет, куды не след, чтоб ненароком не зашибло. Помнишь, Иваныч, как нам в ремеслухе мастер говорил: “Голову не подставляй, подставляй жопу, она мягчее. И вообще: Бог создал человека, но не создал к нему запасных частей”. Усек, скубэнт?
Петя кивнул, не понимая, шутит мастер или серьезно говорит.
- А раз понял, то будем считать, что получил от меня инструктаж по технике безопасности. Как звать тебя.
- Петром,- ответил за него начальник цеха.
- А я Семен Дмитриевич, Митрич, который "гимназиев не кончал…" Чё смотришь? Мы тоже грамоте знаем, книжки почитываем, когда голова не болит.
Он погладил себя по лысой макушке, и продолжил:
- Хватит тары-бары разводить. Работать пора. Твоим напарником будет вот он. Владимиром кличут. С остальными познакомишься по ходу.
Бригадир подозвал здоровенного малого с фиксой и живописными наколками на руках и груди и сказал:
- Вот тебе, Аникин, напарника Иваныч привел. Расскажи и покажи ему, что к чему... И, как сказал наш вождь: "Цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!"
- А сам пошел коньяк пить и икрой закусывать,- добавил напарник Пети. Он представился Вованом и протянул Пете широкую, как лопата, ладонь, от пожатия которой у того потемнело в глазах. Он постарался не подать виду, представился, и спросил:
- Можно я буду тебя звать Володей?
- Валяй. Не убудет. Возьми вон там рукавицы, чтобы руки не повредить. Не привычные, поди, к такой работе. Мягкие.
Работа была простая: Красили какие-то строительные детали. Для чего они предназначались, Петя узнать не успел узнать. Их на соседнем участке вырезали из асбоцементных листов и на электрокаре пачками подвозили им на покраску.
Работали по двое: в четыре руки, не торопясь, по принципу: "перекурим, тачки смажем". В бригаде их вместе с бригадиром было шестеро. Одна пара брала заготовку из стопки, клала ее на рольганг. Если требовалось, она же большими напильниками зачищала неровности ее краев. Другая пара поролоновыми валиками намазывала на нее краску. После чего включала толкатель, который по рольгангу проталкивал ее через сушилку, в которой горели мощные электролампы. Третья пара, с другой стороны, на выходе из сушилки, снимала покрашенные и высушенные изделия с рольганга и складывала их в пачки. Оттуда их на электрокаре увозили на склад готовой продукции. Вот и вся работа.
Самой неприятной операцией было рядом с пышущей жаром сушилкой нанесение краски на изделие. Запах у краски был резко-неприятный, а от ее испарений першило в горле, и слезились глаза. И, тем не менее, напарник Пети Вован постоянно пел. Пел он заунывную "Будь проклята ты Колыма", но в его репертуаре были и частушки, "соленые" и с политическим подтекстом:
Свинарка Тонька вина не пьёт.
В защиту мира она дает.
Или в ритме рока:
Я не хочу в колхоз, я не хочу быть там,
Там много коз и нету стильных дам.
Репертуар у него был богатый.
Пары постоянно переходили с операции на операцию. После каждого перехода перекуривали. Во время одного из перекуров, когда некурящий Петя рассматривал висевшую над рольгангом металлическую конструкцию, подошедший Митрич пояснил:
- Эта штука сама должна красить, только краску в бачок подливай. Да вот толку от нее никакого. Постоянно ломается. Ремонтники на нее рукой махнули. Вот и висит, глаза мозолит - ни Богу свечка, ни черту кочерга.
К восьми часам, разделавшись с последней стопкой заготовок, бригада пошабашила на обед. Один отлучился на несколько минут и вскоре вернулся с двумя "пузырями" - поллитровками водки.
- Давай, Петро, присоединяйся к нам. Поужинаем и заодно обмоем твой почин,- позвал его Митрич.
- Я не пью,- смущенно сказал Петя.- А взять с собой поесть не додумался. ?
- Ладно. Чего уж там. Садись, нашим гостем будешь. Тут всем хватит,- успокоил его Вован.
Чтобы не обидеть новых коллег, Петя сжевал бутерброд с котлетой и соленый огурец, запил квасом. Водку пить не стал. Никто и не настаивал.
В тот день они больше не работали. Разморенные жарой, работой и выпивкой, покемарили часов до одиннадцати и отправились по домам.
На следующий день Петя явился на рабочее место на час раньше. На участке никого не было: Труженики дневной смены слиняли, сушилка мирно остывала, а их бригаду уже дожидались пачки заготовок. Он решил попытаться отремонтировать красилку, поэтому захватил с собой несколько гаечных ключей, пассатижи и еще кой-какие инструменты. Получится – хорошо, не получится – никому не скажет. Не забыл он и бутерброды. Деньги на "пузыри" для "прописки" тоже припас.
Красилку он осмотрел еще накануне. Ничего сложного. Он снял и выправил погнутые тяги, поставил их на место, отрегулировал их длину, смазал. Когда закончил, включил. На холостом ходу она работала нормально. Оставалось только залить краску и опробовать в деле.
- Ну, ты, Петро, даешь,- удивился бригадир, узнав, что тот наладил бесполезный агрегат.- Посмотрим, посмотрим, на что ты годишься. Владимир, налей краски в эту дуру.
С помощью отремонтированной красилки, они, не напрягаясь, за пару часов перекрасили все, что только было возможно. На потеху даже выкрасили половину задания ночной смены. (Покраска была узким местом, поэтому резчики работали в две смены, делая задел для ночной работы красильщиков.) Когда собрались обедать, Петя, не привлекая внимания остальных, дал Вовану деньги на два "пузыря". Тот с готовностью сказал: "Бузде", ушел и вскоре вернулся с “заказом”.
В этот раз Петя присоединился к выпивке, хотя и пил чисто символически. Однако перед уходом домой, Митрич отвел его в сторону, вернул деньги и строго сказал, чтобы не баловал, не уточняя – не баловался сам или не баловал других. Петя переспрашивать не стал.
На следующий день, они нашли красилку опять в прежнем, нерабочем состоянии. Кто-то вывел ее из строя умышленно. Однако бригаде уже понравилось работать с ней.
За полчаса Петя с напарником ее наладили. А дальше все было, как вчера.
Так повторялось всю неделю: ремонт агрегата, ускоренное выполнение задания (чужое они больше не работали), обед с возлиянием, отдых (не уходить же раньше времени). Чем не жизнь: не нужно было корячиться.
Однако последний день недели принес Пете горькое разочарование.
На рабочем месте его дожидались дневная смена в полном составе и даже два представителя из ночной смены не поленились явиться. Настроение у всех было боевое, особенно у дневной смены, успевшей после трудового дня “принять на грудь”. При его появлении все дружно покатили бочку на него: что он обнаглел, что они покажут ему кузькину мать, ноги выдернут, а спички вставят.
Петя растерялся. Ему было непонятно, чем он провинился перед людьми, большинство из которых он никогда не видел. Он узнал много нового о себе и своих родных. Прислушавшись, он понял, что его обвиняют в том, что он ремонтировал красилку для того, чтобы им срезать расценки или вообще лишить работы. Если бы не появившиеся Митрич с бригадой, могли и бока намять.
Постояв и послушав, Петя направился к выходу. "Пусть корячатся, как раньше,- сказал он себе,- а я сюда больше ни ногой".
Когда он подходил к калитке в воротах цеха, на площадке, где проходила сходка трудящихся, стало тихо, будто минуту назад там не кипели страсти, не висел многоэтажный мат, не раздавались угрозы. В наступившей тишине кто-то негромко сказал:
- Закладывать пошел, падла. Теперь берегись, братва. Иваныч нам это так не оставит.
Никуда не заходя, Петя покинул территорию завода.
За время, пока он выслушивал мнение "класса-гегемона" о себе, гнилом интеллигенте, и о своих близких, прошел скоротечный ливень. Было сыро, но ни туч, ни дождя. Жаркие лучи солнца весело отражались в каплях на мокрых листьях и лужах. А еще была радуга. Но даже это прекрасное чудо природы не развеяли досады и унижения, перенесенных им несколько минут назад. Какое-то время он посидел на мокрой скамейке в сквере перед заводоуправлением, соображая, правильно ли он сделал, что ушел и не следует ли ему вернуться на работу, только еще сильнее расстроился и в расстроенных чувствах отправился домой, решив, будь что будет. Он не мог понять главного: что же такое он сотворил и где неправ, чтобы его так поливать нечистотами и угрожать? И решил окончательно и бесповоротно больше на завод не ходить. Авось не съедят. И за заработанным не обращаться. Зачем мелочиться. Его возмутило что свои ни слова, ни полслова не сказали в его защиту: Их-то ведь устраивало то, что он делал.
Дома он попил чаю с бутербродами, которые брал с собой, посидел перед телевизором, ничего не видя и не слыша, и лег спать. Но сон не шел: в ушах стояли крики возмущенного рабочего класса. Спокойствие не пришло и во сне. Там его стала доставать своя бригада. Сначала явился огромный Вован, который, обливаясь горькими слезами, вопрошал, глядя ему в глаза:
- Что мы тебе сделали, что ты нам снизил расценки? Мы тебя, как родного, а ты… Как нам теперь?…
При этом выколотая на его груди голая девица хохотала, строила Пете глазки и посылала воздушные поцелуи.
Другие члены бригады тоже говорили что-то нелицеприятное.
А Митрич, погладив лысину, изрек:
- Бог создал человека, но не создал к нему запасных частей.
Утром, дело было в воскресенье, едва он принял душ, попил кофе, накормил кота и полил цветы, как в дверь позвонили. Недоумевая, кого это принесло с утра пораньше, он открыл дверь и увидел своего работодателя.
- Что же ты, Петро, так запросто взял и ушел. Так не делают. Это же производство, а не хухры-мухры,- сказал он после приветствия и вопроса, где мать с отцом. Он был в курсе происшедшего накануне в цеху и немного смущен, но старался этого не показать, держал руководящую марку.
- Может, попьете кофе,- предложил Петя, придумывая, что говорить в свое оправдание. Все слова, сказанные вечером самому себе, казались неуместными, при виде расстроенного и смущенного лица соседа.
Тот от кофе отказался, сказав, что уже напился чаю, поэтому Пете, хочешь ни хочешь, пришлось перейти к разговору по существу:
- Вы меня, Иван Иванович, простите, но если бы я вчера остался там, могла бы получиться потасовка. Вы же знаете своих работников. А некоторые были подшофэ.
- Ты, пожалуй, прав,- согласился Иван Иванович, почесал макушку и сменил тон.- Утром ко мне заходил Семен Дмитриевич. Он тоже так считает. Это я так, для порядку. Начальство должно реагировать. Прогул ведь!- произнес он шутливо начальственным тоном и добавил: -Ты больше в цех не ходи. Незачем. Я скажу, чтобы тебя рассчитали. Все, что ты заработал, принесу сам. А Митрич?... Он мужик правильный. Раньше на моем месте сидел, да понимаешь… (он щелкнул себя пальцем по горлу), сильно зашибать стал. Мы с ним в ремесленном училище вместе учились. Потом была война. После фронта не встречались, работали в разных местах. Я вечерне учился в МИСИ. Он в техникуме, тоже по вечерам. Встретились года три назад. Ну да ладно, тебе это не интересно. У тебя свои заботы. Как учеба-то у тебя?
- Да все нормально. А вы рассказывайте. Мне как раз очень интересно.
- В другой раз как-нибудь. Да и ничего интересного. Ты их, работяг, тоже пойми. Они не умеют по-другому работать. И не пить на работе не могут. Такие они, пролетарии наши. Я в конце смены в цех не хожу, чтобы не нарываться... "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Представляешь, что бы было, если бы со всего света такая рвань к нам собралась?
Он помолчал с минуту.
- Если работать так, как ты предлагаешь, то их всех, а может и меня вместе с ними, нужно гнать к чертовой матери. Набрать полтора десятка таких ретивых, как ты, и дело в шляпе. Платить вам не по 120 рэ, как им платят, а по тыще и даже больше. Вместо мазилки, какую ты им каждый день чинил, вы придумаете автомат, будете ходить в чистых спецовках и на кнопки нажимать. А куда тогда прикажешь их деть? Если их выгнать, они выйдут на улицы с флагами и начнут громить все подряд. Возьмутся за булыжники, любимое оружие пролетариата. Будут грабить. Тогда многим не поздоровится. Зимний опять кинутся штурмовать. А вот этого наша страна может не выдержать. Развалится.
Иван Иванович замолчал, задумался, как бы подводя итог сказанному, и продолжил:
- Такай вот компот у нас с тобой получился, брат Петр Андреевич. По всему выходит, что не наш ты человек. С тобой, брат, коммунизь не построишь. Форменная идеологическая диверсия с твоей стороны и подрыв устоев.
- Это почему же?- удивился Петя.
- Да и строим мы непонятно что,- продолжал гость раздумчиво, пропустив его вопрос.- Какой же это коммунизм, мать его за ногу, если жрать людям нечего. В Москве еще ничего. А ездили мы с женой в отпуск к ее родне (он назвал город, который Петя знал, что он есть, но где находится, не имел понятия), так там вообще в магазинах – шаром покати. Хлеб не каждый день. Впроголодь живут. Огородами спасаются, живность держат: кур, поросят. Мы крупу, макароны туда везли…. Дети не знают, что такое масло, конфеты. Одни лозунги вокруг, да и те облезли от времени. Кому же нахрен он кому нужен, такой коммунизь?... Ты, наверно, комсомолец?
- Член партии.
- И давно?
- Уже два года.
- Я тоже два года назад вступил. Пристали, как репьи: “Начальник цеха, а не в партии”. Вот я и вступил. Вышло как в том анекдоте: Приходит муж домой расстроенный. Жена и спрашивает:
Приходит муж домой расстроенный. Жена и спрашивает:
- Что с тобой, Коля. Уж не заболел?
- Я, Маша, в партию вступил.
- Вечно с тобой все не слава Богу - во что-нибудь вступишь.
Вот и я вступил.
- Я в партию вступил вполне осознанно. Хотел и вступил. В армии. Там рядовых в партию не звали. Не знаю как вы, а я считаю идею коммунизма светлой,- с обидой в голосе возразил Петя.- А то, что…
- И все же ты у нас оказался ударником, но не коммунистического труда. Может капиталистического?- раздумчиво произнес Иван Иванович.
- Ну, вы и сказанули, Иван Иванович,- возмутился Петя.- "От каждого по способности, каждому по труду" – это же социализм. Вот я и работал, как мог. По способности. А что меня не поняли… Не беда. Поймут. Не эти, так другие. А капитализм…
- Ты его видел, капитализм-то этот? Не видел. Россказни все… Мне мастер-инструктор, тот самый, о котором Семен Дмитриевич говорил, рассказал как-то. Он был уже не молодой, еще до революции мастером был. Он как-то сказал, что очень даже неплохо жилось тогда работягам, кто честно трудился. А бузили в основном бездельники, пьянь. Пролетарии. Те, что пролетели. Настоящие рабочие себя к пролетариям не относили. Я в войну до Вены дошел. Даже тогда люди там жили лучше, чем наши перед войной. Это в кинах все красиво. Все счастливы и довольны. Вон Никита обещает к восьмидесятому году нам коммунизм построить, а живем мы все хуже и хуже.
- Но будет же так, Иван Иванович, будет!- прошептал Петя.
- Поживем – увидим. А пока - замнем для ясности.
Закончив свои странные рассуждения на грустной ноте, и чувствуя, что наговорил лишнего, гость смутился.
Петя тоже чувствовал себя неуютно оттого, что подвел хорошего человека. Но ведь хотел то он, как лучше.
Иван Иванович стоял бледный, как полотно, Петя - красный как рак. И ни у того, ни у другого не было желания продолжать разговор.
- Ладно. Пойду уж. Заболтался я тут с тобой,- нарушил молчание гость.- А о заработанном не беспокойся. Занесу на неделе все сполна.
- Да что уж там. Какой заработок, одна морока вам вышла со мной.
Всю следующую неделю сосед не появлялся. Петя махнул рукой – где наше не пропадало. Однако в воскресенье утром он пришел и принес неожиданно приличную сумму.
- Откуда столько, Иван Иванович?- спросил Петя удивленно.- Вы же сами говорили, что получают они по 120 рэ в месяц. А тут… Я же только неделю работал, да и ту не всю…
- Бери, бери. Это не подарок. Заработок твой. Вот распишись в получении,- он протянул ему листок ведомости.- Бригада решила, что ты с ними работал и всю вторую неделю. Я же не зря неделю не приходил... Ты, поди, уже подумал, что зажилил Иваныч твои кровные.
- Ну что вы, Иван Иванович. Наоборот я и сейчас считаю, что ничего мне не причитается,- ответил Петя смущенно. - Я делал так просто… из интереса.… Если б я знал…, ни за что бы…
- Зря ты так на себя… Мужики Митрича не позволили другим сменам портить твою красилку. Не хотят – пусть не пользуется. Она и теперь работает. Говорят, что лучше будут ее налаживать, чем корячиться. И еще - они немного переменились лучшую сторону,- заключил Иван Иванович.
- Пить перестали?- пошутил Петя.
- Нет. Пьют, но меньше. Митрич говорит, что теперь они только по одному “пузырю”. Обещал к осени вообще “завязать”, на работе, конечно. Дай-то Бог. Я не верю. Говорят: зарекалась свинья говна не есть, глядит, а оно тепленькое лежит…
- А вдруг.
- Вот за это самое вдруг руководство цеха, в моем лице, и выделило тебе премию. Распишись еще раз вот здесь, дорогой студент. Бери. Ты их заработал,- и добавил,- тяжело тебе такому, придется в жизни. Ох, тяжело.
Подобные "идеологические диверсии" случались у Петра Андреевича еще не раз и не два. Всегда хотел, как лучше, а получалось,… как получалось.
Последнюю свою “идеологическую диверсию” Петр Андреевич совершил уже на закате перестройки и как всегда, сам того не желая.
Случилось так, что неожиданно под его тематику министерство выделило значительное финансирование. Но что толку? Деньги были, а потратить их было не на что. Он даже зарплату сотрудникам повысить не мог, штатное расписание не позволяло, хотя в магазинах ничего не было, и без двойной переплаты ничего не возможно было купить.
Нужное оборудование можно было приобрести только за границей, но кто его там продаст за “деревянные”. Зная, что в конце года неиспользованные деньги заберут, он решил купить для лаборатории парочку персональных компьютеров. Тогда они уже имелись в продаже, хотя и стоили не дешево.
Обзаведясь компьютерами, он решил пойти дальше: взял на временную работу специалиста, который должен был обучить сотрудников, как пользоваться мудреной техникой. Перед приходом учителя, он собрал сотрудников, объявил о занятиях и сказал, что они будут проводиться два раза неделю в конце рабочего дня по два часа: один час за счет рабочего времени и другой - за счет личного. Явка обязательна.
Казалось бы, логично, но не для всех. Тут же нашлись борцы с произволом начальства, которые просигнализировали в партком: мол, завлаб заставляет оставаться на работе после окончания рабочего дня. И были это не какие-то темные алкаши-пролетарии, а люди образованные, все как один с высшим образованием. В лаборатории со средним была только одна, но она как раз была довольна.
Секретарь парткома отреагировал оперативно. Он вызвал к себе "нарушителя трудового закона" и стал ему втолковывать, что, нарушая права трудящихся, он поступает, мягко говоря, неправильно. На то он и секретарь парткома, чтобы правильные слова произносить по любому поводу.
Выслушал его Петр Андреевич, извинился, сказав, что в настоящий момент задерживаться больше не может, поскольку его ждет неотложное дело, но что через час он обязательно вернется, и они смогут продолжить разговор. Дела никакого не было, но ему нужно было поразмыслить, чтобы принять уже созревшее решение.
Так совпало, что именно в тот день были опубликованы материалы последнего съезда партии. Бегло прочитав их, он увидел, что наверху решили ничего не менять. Возвратился к себе, он достал из ящика стола уже написанное заявление о выходе из партии. Сначала он хотел, чтобы оно, как любая бумага, отлежалось, но вызов в партком, который утвердил его в этом решении, был вполне подходящим поводом, чтобы дать заявлению ход. Даже не перечитав написанного, он прикрепил к нему скрепкой свой партбилет и, как обещал, через час явился в партком.
Секретарь парткома после ухода Петра Андреевича, зная его строптивый характер, решил смягчить проблему, спустить на тормозах, посоветовать не дразнить гусей, привлекать к учебе только желающих. Однако после того как получил заявление, дальнейший разговор не имел смысла.
Уже к концу дня о поступке Петра Андреевича в институте знали многие. Одни крутили пальцем у виска, мол, чудак со своей наукой совсем умом подвинулся, и добавляли, что это ему так не сойдет. За милую душу попрут с работы с волчьим билетом, не посмотрят на степени и звания. Набегается еще, накланяется в ножки, чтобы взяли обратно. Другие молча завидовали, восторгались его решительностью.
Однако ничего за этим не последовало, если не считать того, что на следующий день утром к нему пожаловал его непосредственный начальник, начальственным тоном потребовал забрать заявление.
Петр Андреевич, который сам того не ожидая, прошедшей ночью хорошо выспался и был в исключительно хорошем настроении, ответил боссу с улыбкой, что его это не касается ни с какого боку. Не его это дело. Больше по этому поводу к нему ним никто не обращался. Будто так и должно быть. Однако его поступок послужил толчком: течение месяца в институте из партии вышло еще человек тридцать. Лиха беда начало. Думал ли он тогда в начале шестидесятых, что такое может случиться.
Означало ли это, что он разочаровался в коммунистической идее. Совсем нет. Он продолжал считать ее светлой мечтой человека. Он считал, что люди к нему придут, пусть и не скоро. "Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе"- вспомнил он не очень любимого им поэта .
Минул год. И все затрещало по швам, стало рушиться.
Рушилось, то оно рушилось, но никто не знал, что полное разрушение уже совсем близко. Все как в великом романе: “… Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила.” Всплески людского гнева, направляемые плутами от демократии, сбившимися в стаю вкруг хитрого и хмельного лидера, отправят прогнивший строй на свалку истории. Наступят смутные времена, и начнется повсеместный грабеж. Одни будут грабить по темным переулкам и подворотням, другие – сидя в уютных кабинетах. Первые - с запоздалых прохожих снимать одежки и часы, отнимать кошельки, и отправляться на нары, другие – присваивать заводы, растаскивать казну, возводить дворцы и отдыхать на Канарах. Но это уже другая история.