А.Г.Попов
Воспоминание
о моей встрече с Никитой Михалковым
(опыты самосовершенствования)
Это замечательное событие случилось во второй половине девяностых годов теперь уже прошлого двадцатого века. У меня тогда был не очень новый, но красивый и почти небитый Форд Скорпио цвета темно-синий металлик, - не самый крутой автомобиль, но и не самый позорный авто для тогдашней Москвы. И я ехал на нем по Чистопрудному бульвару на встречу с клиентом.
Стоял теплый осенний день. А, может быть, и весенний, сейчас уже не вспомню. Я слушал что-то вроде Эха Москвы или Машины Времени, и, видимо, как всегда, немного спешил. Автомобилей тогда на улицах было не так много, но впереди меня ожидало пересечение Сретенского бульвара со Сретенкой, которое уже не один год собирало долгую пробку, и знание этого факта меня не радовало, тем более, что за три или четыре машины передо мной наблюдалась какая-то толкотня, среди которой выделялись высокие очертания Ленд-Ровера Дискавери темно-зеленого цвета.
Возможно, выделялись только для меня – я приглядывался. Дела у меня в те дни шли неплохо, и я подумывал в перспективе прикупить себе что-то внедорожное, поэтому, хотя на такой агрегат последней модели моих финансов еще явно не хватало, внимание выделило его из потока иных транспортных средств, не только из-за сложных перестроений.
Тем временем этот поток, пусть рывками, но двигался. Вместе с ним мне удалось беспрепятственно миновать светофор около площади Мясницких ворот, что немного повысило настроение. И тут, о, радость! – я увидел, что Сретенский бульвар впереди тоже отнюдь не стоит, и на нем не так много машин, как это можно было бы предположить. В надежде быстро миновать Тургеневскую площадь, я прибавил газу, но Ленд-Ровер впереди сделал какой-то очередной маневр, и машины впереди меня затормозили.
Произнося мысленно слова, соответствующие такому моменту, затормозил и я. Но, лихой внедорожник наконец припарковался напротив здания, где в те славные времена располагался то ли Лукойл, то ли Юкос, и машины впереди все же покатились дальше. Только как-то лениво. Решив не следовать их примеру, тем более что правый ряд был свободен, я быстро перестроился и пошел на разгон, дабы иметь возможность плавно вписаться обратно, никого не подрезав. И все бы ничего, как дверь припарковавшегося Ленд-Ровера вдруг широко распахнулась, и прямо передо мной из него на проезжую часть выступил Никита Михалков. Как был в джинсах и сером твидовом пиджаке.
Это было не только неожиданно, но и странно. И страшно. Потому что выступил он решительно и далеко: как маршал, прибывший принимать парад, как светский лев, приехавший на бал. Короче так, словно его автомобиль стоял один посреди Красной площади или около парадного входа перед загородным дворцом Английской Королевы. Он распахнул дверь максимально далеко и так же далеко шагнул, и, кажется, даже успел, не обращая внимания на несущийся вокруг него поток авто, прищуриться нежаркому весеннему или осеннему солнцу и улыбнуться, когда я резко нажал на тормоз, и бампер моего Форда остановился в нескольких сантиметрах от его джинсов.
Никита отошел на шаг назад и его взгляд презрительно и недобро окинул мой авто от бампера до крыши. Самое интересное, что, несмотря на взвизг тормозов и мой пронзительный сигнал – я, каким-то необъяснимым образом, все же успел его подать - он проделал все это, не на миг не прекращая жевать. Разве что в его взгляде, кажется, промелькнул вопрос: «А этому еще чего надо?»
Со стороны тротуара к нему кинулся какой-то перепуганный парень, видимо, встречавший его. Никита небрежным движением, сразу напомнившим, как правдиво он играл в «Жестоком романсе» Рязанова, захлопнул водительскую дверь, кинул ключи от Леннд Ровера перепуганному парню и еще раз смерил меня холодным уничижительным взглядом. Таким холодным и уничижительным, каким, наверное, на меня не смотрел никто, и, видимо решив, что и этого взгляда мало, прицельно выплюнул в сторону моего авто свою жвачку, но не попал. Затем, ничуть не переживая по поводу своего промаха, повернулся и, не оборачиваясь, зашагал в сторону Юкоса. Или все же Лукойла?
- Вот ведь урод! – у меня возник порыв выйти из машины, догнать его и сказать ему об этом. Как и многое другое, о его поведении на дороге. Но на мне тоже был твидовый пиджак, и такие истерики были тогда уже не в моем стиле. Да и клиент ждал, поэтому я воткнул скорость и покатил дальше. Хотя какая-то часть меня еще несколько минут бежала вслед за Михалковым, выкрикивая то, что я о нем в тот момент думал. В моей голове не укладывалось, что человек, снявший фильмы, которые я так любил, мог плюнуть в меня жвачкой. Всего лишь за то, что я, возможно, спас ему жизнь.
Но он мог. Как смог впоследствии и многое другое. Прошли годы, и у героя этой истории (понятно, я не о себе) был юбилей, на который к нему на за рулем скромного шестисотого Мерседеса приехал сам Путин, был скандал в союзе кинематографистов, и, вот, недавно, проезжая мимо того самого здания на Мясницкой площади, я подумал, почему столько людей испытывают к этому человеку примерно такие же чувства, что и я после той, отнюдь не длинной с ним встречи?
А, правда, почему? И о ком они говорят больше, о г-не Михалкове или о нас?
Я вот включил кондиционер посильнее и проделал такой мысленный эксперимент с собой. Результат получился грустным.
Да, он, такой. Но, кто нам сказал, что он должен быть другим? И особенно должен нам с вами? Все как раз наоборот, человек использует дарованную ему жизнь по назначению только тогда, когда проживает ее, будучи самим собой, а не кем-то там другим. А это непросто, и продвинутое общество отличается от непродвинутого в частности тем, что ценит тех немногих людей, которые на это способны. Способны не задавить себя в угоду плохого или хорошего мнения о них, а жить такими, каковы они есть на самом деле. Но много ли таких вокруг нас? А, главное, ценим ли мы их?
Да, да, тут все как раз наоборот. Мы всем нашим недовольным и нетоллерантным видом показываем, что именно этого мы в них и не ценим. Но, подумайте, стал бы мир лучше, если бы этот человек кинулся ко мне с извинениями, или даже дал контромарку на премьеру «Утомленных солнцем – 1»? Изменилось бы очень многое. Я бы, понятно, не стал от этого лучше, и, естественно, не начал бы ездить по городу, соблюдая все знаки и правила. Но он, пусть ненадолго, перестал бы быть собой. Перестал быть человеком, играющим аристократа, того солженицынского аристократа, который небрежно насвистывает веселую, а то и пошленькую песенку в то время, когда его ведут на казнь. И мир стал бы беднее.
07.06.2010г