Кошки – особый народ. Они – аристократы животного мира. Изысканность их манер видна хотя бы по тому, как кошки принимают пищу. Как бы голодны ни были, они не набрасываются на еду, как это делают собаки, которые без разбора хватают на лету любой кусок, а уж потом разбираются, что к чему. Кошки подходят к еде осторожно, долго принюхиваются, чтобы не осквернить свой утонченный вкус какой-нибудь простонародной гадостью, и только потом трапезничают – неторопливо и предельно аккуратно.
А как кошки ухаживают за своей внешностью, тщательно вылизывая каждый волосок, как трогательно умывают лапками мордочку, умиляет не одно поколение людей. Я подозреваю, что в доисторические эпохи правилам личной гигиены люди научились от кошек. Ведь таких чистюль на свете больше не найдёшь. Даже самые близкие к человеку соседи по животному миру, обезьяны, только тем и занимаются, что блох друг у друга ловят.
На публике кошки держат себя с особым достоинством. Это вам не те собаки, которые, искрясь плебейской радостью, готовы общаться с кем угодно и где угодно, и не те псы, что облаивают каждого прохожего ни за что, ни про что. Кошки спокойны и предупредительны со всеми, но попусту чувств своих не обнаруживают и близко общаются только с теми редкими счастливчиками, кого они удостаивают своим расположением. И люди к кошкам относятся не так, как к другим животным. Во всяком случае, вспомнить сказку или фильм, где кошки были бы глупыми или смешными персонажами, трудно. А противоположных примеров сколько угодно.
Не забывают кошки и о тех, кто их кормит. Однако одаривают их своим вниманием только тогда, когда голодны. Остальное время они отдают своим фаворитам. Так часто бывает: кормят одни, а благосклонностью пользуются другие. Не только у кошек. Но кошкам, в отличие от людей, неблагодарность в вину не поставишь. У людей она от воспитания или каких-то неписанных законов общества, а у кошек от инстинктов. На природу не обижаются.
Бытует мнение, что собаки привязаны к хозяину, а кошки к дому. Если это верно, то мне приходилось сталкиваться с исключениями. Слышал историю о собаке, которую хозяева забрали с собой при переезде на новое место, но она упорно возвращалась в старый дом, покрывая многокилометровое расстояние. А о преданности кошки своей хозяйке я как раз и собираюсь поведать в этом рассказе.
Нашу кошку звали Долли. Я по инерции написал «наша», а потом задумался... Ведь Долли, хотя и была членом нашей семьи, но целиком и полностью принадлежала только одному человеку – нашей дочери Гуле. Гуля её принесла домой и, можно сказать, удочерила, Гуля её вырастила, воспитала, даже научила садиться по команде и галантно подавать лапку... И Гуля была последней из нашей семьи, кто видел Долли при жизни.
Откуда взялось английское имя Долли, не помню. Почему в предперестроечные годы в Советском Союзе было популярным называть домашних тварей западными именами, не берусь ответить. И человек далеко не всегда ясно осознаёт откуда берутся его симпатии и антипатии, а общество и подавно. Мода была такая, подспудная тяга, может быть. Мода же, как известно, из области коллективного подсознания, которым мы живём, ничего в нём не понимая.
В те времена о клонированной из клетки вымени овце Долли и об американской певице Долли Партон, в честь которой овечка была названа, никто у нас и слыхом не слыхивал. Да и миниатюрная Долли ничего общего не имела с исполнительницей деревенских песен, потрясающей воображение американского обывателя не столько своими хитами, сколько арбузными грудями.
Если кого-то наша Долли и напоминала, то, пожалуй, Одри Хепбёрн. Вот уж в ком была грациозность кошачей породы! Сходство, конечно, было отдалённым, так как Долли была ничем не примечательной кошкой, родившейся самым обычным путём от не бог весть каких родителей, и редкой породой похвастаться не могла. Небольшая изящная фигура, – ей подходило имя Долли, в переводе означающее куколку, – серая неброская масть с рыжинкой на грудке, ровное сдержанное поведение...
Иными словами, достопримечательностью Долли было отсутствие всяких достопримечательностей. Но ведь это и есть основная особенность истинного аристократического вкуса: ничего чрезмерно яркого, кричащего, раздражающего зрение, слух, обоняние... Умеренность во всём... Простота и элегантность линий... Утончённость манер...
А говорить об естественности, столь важной и редкой человеческой характеристике, по отношению к кошкам было бы тавтологией. Ведь кошки и есть само естество. В отличие от человека, в котором видимое не всегда совпадает с сущностью, то, что видишь в кошках, всегда означает, что это есть на самом деле.
Долли была очень опрятной кошкой. От неё не исходило никаких дурных запахов. Это очень важно, так как известно, что запахи играют огромную роль не только в животном мире, но и в человеческом обществе. Любой резкий запах способен перечеркнуть на нет весь аристократизм, как-бы блистательно он не выглядел наружу. Да и в быту, если не можешь понять, почему к человеку, ничего плохого тебе не сделавшему, неожиданно возникает неприязнь, то надо подумать, не в запахе ли причина.
Долли не давала поводов усомниться в её чистоплотности. Но справедливости ради надо упомянуть Гулину маму, чьими усилиями сохранялись чистота и порядок в доме. А это включало и ежедневный уход за кошкой, который требовал немало чёрной и неблагодарной работы. Так уж общество устроено: одни блистают на сцене жизни, а другие, кто этот блеск обеспечивают, остаются за кулисами.
Не будет лишним повторить, что Долли стала членом нашей семьи благодаря нашей дочурке Гуличке, которая сама ещё была тогда маленькой девочкой. Котёнок происходил из многочисленного помёта полубродячей кошки, которая хотя и имела хозяйку, одинокую и страдающую пристрастием к алкоголю женщину из соседнего многоквартирного дома, но большую часть жизни проводила на улице. Там она и рожала.
Когда дети разбирали очередной приплод, Гуля выбрала Долли, потому что, – как она потом вспоминала, – котёнок посмотрел на неё как-то особенно жалобно. Гулина мама была не в восторге от нового члена семьи, так как знала заранее и не без оснований, что основные заботы по уходу за кошкой лягут на неё. Но Гуля тоже так жалобно смотрела на маму, что и мама не устояла.
Гуле не только пришлось защищать право иметь котёнка перед своей мамой, но и перед вышеупомянутой владелицей мамы Долли. Однажды эта соседка, увидев Гулю с Долли на руках, довольно грубо отняла у неё котёнка. Она заявила, что котёнок принадлежит ей, и она желает оставить его у себя, так как он похож на свою мать. Последнее, надо признать, было правдой. Гуля, уже свыкшаяся с Долли, была в отчаянии от неожиданно свалившейся на неё трагедии. Она неотступно семенила за женщиной и повторяла: «Тётенька, отдайте мою кошечку!».
Женщина, несмотря на нелестные слухи о ней, была, по-видимому, не лишена чувства сострадания. Она завела Гулю к себе домой, где резвился последний выводок, точнее, то, что осталось от него, после того, как дети разобрали счастливцев, и предложила девочке выбрать любого другого котёнка, кроме Долли. Но Гуля, хотя и наблюдала с интересом за весёлой игрой пушистых созданий, но гладила только своего котёнка. Женщина, заметив это, сжалилась и вернула кошечку её хозяйке.
Так кошка осталась у нас. И как оказалось, надолго: последнее семилетие нашей ташкентской эпопеи прошло под знаком Долли. А времена эти были нелёгкие. Пока можно было покупать дешёвые консервы типа незабвенной «Кильки в томате» по цене 47 копеек, проблем с кормлением Долли не было. Но когда знаменитая перестройка начала набирать силу, из магазинов исчезли не только спасительная килька, но и все остальные продукты. Консервы, которые раньше громоздились на полках пирамидами, неожиданно растаяли как миражи в пустыне. Так уж наши правители устроены, что, когда задумывают что-нибудь хорошее для народа, они первым делом начинают морить его голодом. Наверное, действуют по принципу: не узнаешь плохого, не оценишь хорошего.
Это было незабываемое время. Из тех периодов, которые очень точно называются переломными. Много человеческих судеб переломилось тогда. И не только человеческих. По улицам и особенно по рынкам, – там выжить легче, – пугливо шныряли друзья человека, которых он выгнал из дома, будучи не в состоянии прокормить. Сами люди кое-как перебивались, – ведь не впервой, – но для домашних животных, ставшим в одночасье бродячими, это был голодомор, который не смогут подвергнуть сомнению даже самые ретивые историки.
Долли пережила и эту историческую эпоху. Научилась жить впроголодь, перебиваясь с постного борща на хлеб. Перешла, хоть и не полностью, – иногда и мясное перепадало, – на вегетарианскую диету. Ела огурцы, дыню, свеклу... Винегрет полюбила. Подражая хозяйке даже семечки приспособилась грызть. Разве что не пела при этом, как та известная белка. Иными словами, как люди, так и Долли. Люди подтянули животы, и Долли пришлось несладко.
При всём при том она умудрялась рожать. Голод продолжению рода не помеха. Скорее, наоборот. Это в сытых обществах домашних животных стерилизуют, а у нас тогда никто о стерилизации не думал. Не до этого было. По улицам трусили сучки, сопровождаемые экскортом суетливых кобелей, а по ночам жители просыпались в холодном поту от истошно-пронзительных кошачьих криков. Австралийцы, кастрируя своих котов, и не подозревают, что лишают своих любимцев вокальных талантов. А кто не слышал кошачьих концертов, тот не знает, как звучит зов природы.
Надо отдать должное Долли, она, как истинно домашняя кошка, рожала только дома, а не где-нибудь на чердаке или подворотне, как её саму родила непутёвая мамаша. Хотя говорить о кошках , что они непутёвые, несправедливо, потому что судьба каждой из них в руках людей. В дикой природе тоже многое зависит от случая, но там есть и свои законы, позволяющие выживать живым существам на протяжении тысячелетий. Но когда что-то связано с людьми, тут надежда только на удачу. Случай рулит и у самих людей. А о живности, которую судьба связала с людьми, и говорить не приходится. К кому попадёшь, так жизнь и сложится. Мамаше Долли не повезло, как, вероятно, и большинству её детей, но одной из её дочерей посчастливилось попасть в хорошие руки.
Однако бывает и так, что судьба одних кошек зависит от других кошек. У моих друзей был кот, которого хозяева кликали Тишкой. Это легкомысленное прозвище совсем не вязалось е его внешним видом. Ему больше подошло бы имя Тихон, так как котяра был богатырского телосложения и держал себя с солидным достоинством, как и подобает бывалому воину. Всё его мощное тело было исполосовано шрамами, полученными в рыцарских поединках, уши рассечены, глаз поврежден, и если верить моему другу, кот едва не потерял в боях органы, ответственные за продолжение рода. Я не знаю точно, шутил ли или нет мой друг, но тому, что Тихон не был кастратом, было премного доказательств.
Одним из них была история, рассказанная мне тем же другом. Тихон частенько исчезал из дома, и его отлучки никого не удивляли. Кошачий бог ведает, где он шлялся. Но на этот раз кота не было видно несколько суток, и хозяева уже опасались, не вознеслась ли его душа в рай после очередного рыцарского поединка. Каково же было их изумление, когда, зайдя в один прекрасный вечер в спальню, они обнаружили на своём супружеском ложе вальяжно развалившегося Тихона. И ладно бы одного, а то в компании с очаровательной киской дымчатой масти.
На фоне потрёпанного в боях Тихона кошечка выглядела ухоженной салонной дамой. Не возникало никакаких сомнений, что она из приличной семьи. Лиловая лента вокруг шейки и кокетливый бант, придававший кошечке лубочный вид, были лишним тому подтверждением. Кто-то и посчитал бы этот бантик безвкусицей, но Тихон был, видимо, другого мнения.
А вот чем грубоватый на вид Тихон так обольстил изнеженную красавицу, что она бросила домашний уют и последовала за ним в неизвестность, – ведь кошки делают это крайне редко, – осталось тайной. И у кого этот джигит умыкнул красавицу в стиле восточных традиций, тогда ещё никто в семье моего друга не знал. Выгонять же её на улицу не поднялась рука. К тому же кошечка понравилось дочке-подростку, и, к радости Тихона, его супруга, теперь уже законная, осталась с ним.
Как оказалось, Тихон не только имел благородную внешность рыцаря, но и был таковым на самом деле. Он так заботливо ухаживал за молодой женой, что мог бы служить примером и человеческим семьям. Когда давали еду, Тихон никогда не подходил первым, а терпеливо ждал, когда насытится его прекрасная половина. А однажды он принёс и положил к ногам своей избранницы пойманную им мышь. Сам недосыпая, он чутко охранял её сон и днём, и ночью. Тихон даже перестал отлучаться из дома, что больше всего удивило моего друга, который даже забеспокоился, уж не заболел ли его кот.
Так бы и продолжалось кошачье счастье, если бы мой друг случайно не прочитал уже выцветшее объявление, что разыскивается кошка с лиловым бантом. К этому времени в семье уже было прибавление. Два котёнка – об отцовстве сомнений не возникало: котята и мастью, и крепостью сложения пошли в Тихона – были прелестны, но какие это хлопоты для хозяев, известно. Поэтому объявление оказалось очень кстати. Киску отдали вместе с приплодом. Так Тихон лишился своего семейства и опять загулял напропалую. Домашние животные за приобщение к человеческой семье платят дорогую цену – право иметь собственную семью.
Долли не посчастливилось встретить своего Тихона. Её никто не умыкал, не приводил как невесту в свой дом и не ухаживал за ней, как за молодой женой... Погуляв, она быстро возвращалась домой, а потом рожала разномастных котят от неизвестных отцов. Долли исполняла материнские обязанности вполне исправно. Расположившись с котятами в большой плетеной чашке, которую она облюбовала в качестве своего логова, Долли заботливо кормила и тщательно вылизывала своих детёнышей, а когда они шалили, то лазая по её голове, то дёргая её за хвост, проявляла истинно материнское терпение.
Гуличка, завороженная, часами сидела на корточках над кошачьей семейкой, помогая тыкающимся в маму подслеповатым котятам находить желанный сосок и возвращая в логово самых шустрых из них. Для неё, которая ныне сама уже примерная мама, это были первые уроки материнства. Не считая тех, которые она получила от своей мамы.
Когда котята немного подрастали, в доме наступала самая весёлая пора. Котята были настолько милы и забавны, что, думаю, у самого бездушного человека при виде них что-то шевельнулось бы в душе. Для Гули же это было счастьем. Впрочем, яркое счастье не бывает продолжительным. Как только котята начинали обходиться без матери, их сажали в сумку, и мама с Гулей ехали на автобусе через весь город на Тезиковку. Так в Ташкенте назывался вещевой рынок или по простонародному «толчок», где, как маме подсказали, сидят бабки, которые задаром берут котят и щенят у одних людей и толкают за плату другим.
Но бабки отказались взять котят, неходовой товар оказался, и маме с Гулей пришлось ждать добрых людей, которые захотели бы приютить этих сирот при живых родителях. На удивление, котят стали разбирать довольно быстро. Наверное, вид маленькой очаровательной девочки с такими же очаровательными кисками на руках, привлекал внимание. Привлекательным, возможно, было и то, что за котят не нужно было платить. Есть поверье, что когда раздаёшь домашних животных, надо брать за них хотя бы символическую плату. Как залог их будущего благополучия. Но наши благотворители готовы были сами приплатить, лишь бы от котят не отказались.Бабки косились недобрыми взглядами и ворчали – как-никак их бизнес подрывался. Однако до скандала дело не доходило, за что Гулина мама до сих пор этим бабкам благодарна.
Тогда же случилось маленькое событие, после которого невольно поверишь, что перст Божий – не досужая выдумка. К тому же время было такое, когда мистика витала в воздухе. Среди приплода попался котёнок, который, по всей видимости, был немым. Он раззевал ротик так же, как и остальные котята, но не издавал ни звука. Возможно, он был и глухим, кто знает. Да и выглядел бедалага не лучшим образом. Гулина мама была уверена, что его никто не возьмёт, а что потом с ним делать, она не представляла. И надо же было случиться такому, что этот заморыш нашёл своего благодетеля первым. Его забрала супружеская пара глухонемых.
Первому приплоду Долли повезло: котята попали в семьи. А потом наступило перестроечное время, которое упоминалась выше, и котята стали никому не нужны. Какова была их судьба, думаю, описывать не стоит. И так все знают. Наверное, бывают такие обстоятельства, когда жестокости избежать невозможно и она может быть оправданной. С возрастом я всё чаще задумываюсь над этим утверждением, и всё больше сомнений обуревает меня. Но тогда казалось, что другого, более лучшего выхода ни для нас, ни для котят нет.
Долли, лишившись детей, ходила пару дней потерянная, но потом возращалась в своё обычное состояние. Звери довольно легко переносят потерю потомства. Не то что люди. Видимо, чем труднее рожать, тем тяжелее терять. Утрата детей – это такая трагедия в людских семьях, которая, бывает, и родителей сводит в могилу. В прямом смысле. И именно матерей, ибо у людей самая глубокая память – это память матери. И самая ранимая.
У Долли же её нереализованная материнская любовь выливалась, по-видимому, в ещё более сильную привязанность к Гуле. Когда я вспоминаю этот период нашей жизни, то перед глазами возникает картина: Гуличка читает книгу, одной рукой листая страницы, а другой поглаживая мурлыкающую Долли. Особено Долли блаженствовала, когда Гуля ласково щекотала её по горлышку – она вытягивала шейку и томно закатывала глаза.
Пока Гуля была в школе, кошка дремала в той же плетёной корзине-логове, в которой она выводила котят, либо проводила время на наружном кондиционере, вделанном в раму застеклённой лоджии. Там она могла сидеть часами, наблюдая как на черешне за окном порхают воробьи. Когда же подходило время Гулиного возвращения из школы, Долли заранее занимала пост у входной двери и терпеливо ждала свою любимицу.
Можно было бы многое написать о преданной дружбе девочки и кошки, но ограничусь лишь эпизодом, который врезался в память самой Гуле. Однажды девочка чем-то отравилась и ей было очень плохо. Долли ни на минуту не отлучалась от неё, сидела рядом и смотрела на хозяйку взглядом, который Гуля помнит и теперь. А когда мама ухаживала за занемогшей дочкой, Долли наблюдала за происходящим с таким сочувствующим вниманием, с каким любящие родственники следят за манипуляциями врача, осматривающего члена их семьи.
Меня Долли игнорировала. Когда я брал её на руки, она тут же пыталась освободиться и спрятаться от меня подальше. И я знаю точно, чем заслужил такую неприязнь нашей в общем-то дружелюбной кошки. Как-то, вернувшись домой навеселе и благоухая не самыми приятными ароматами табака и спиртного, я в порыве хмельных чувств взял Долли, тогда ещё совсем молоденькую кошечку, и поднеся к лицу, смачно дыхнул ей прямо в носик. Долли, брезгливо фыркая, вырвалась из рук и бросилась в другую комнату.
Какой чёрт дёрнул меня сделать такое, не знаю, но я до сих пор искренне раскаиваюсь в грехе. С тех пор Долли сохраняла со мной дистанцию настолько, насколько это было возможно в нашей тесной квартирке. Любые мои попытки растопить ледок отчуждения пресекались Долли решительно, не оставляя никаких сомнений на этот счёт. Была бы Долли человеком, можно было бы упрекнуть её в отсутствии снисходительности. Но, возможно, она была права. Животные ведут себя по всякому, но только не глупо или аморально; это – привилегия человека.
Но я не припомню ни одного случая проявления агрессии с стороны Долли. А ведь постоянно быть миролюбивым – редкость даже для домашних животных. Я знаю о чём толкую, так как мои руки хранят следы собачьих клыков, и не каких-то чужих уличных псин, а своих домашних собак. Они были моими друзьями, но в какой-то момент им почудилось, что я представляю опасность для них. Причём именно почудилось, потому что видимых поводов для их атак вроде не было. Такое бывает не только с псами. Но нет худа без добра – по этим шрамам я помню своих собак детства. У мужчин нет надёжнее памяти, чем зарубки на теле. Ведь шрамы, в какой бы ситуации ни были получены, служат предметом гордости мужчин.
Но вернёмся к Долли. Был один момент, когда я возлелеял надежду, что Долли простит мой проступок и наши отношения потеплеют. Так получилось, что Долли приспичило рожать, когда дома никого не было, кроме меня. У роженицы не было другого выхода, как обратиться за помощью ко мне. А из меня акушер, как-бы сказать помягче, неважнецкий. Хотя у меня где-то есть диплом врача, о процедуре принятия родов я имею смутное представление. В институтские годы я, как мог, отлынивал от этих занятий. Не то чтобы от вида крови падал в обморок, – было и такое с некоторыми студентами, – но испытывал не самые приятные ощущения. Я и специальность потом выбрал далёкую от телесных манипуляций.
Поэтому, когда Долли приблизилась ко мне с глазами, полными ужаса и мольбы, и стала отчаянно мяукать, я поначалу растерялся, не зная, что предпринять. Я заметался по квартире, лихорадочно вспоминая что-то о стимуляции родовой деятельности, предлежании плода, перевязке пуповины... Не помню, как меня осенило, что роженице нужно что-то вроде родильной палаты. На балконе мне подвернулась картонный ящик. Я опрокинул его набок и набросал туда всякого тряпья, а может быть и чего-то из нужной одежды – некогда было разбираться. Долли, которая неотступно следовала за мной, – всё-таки какое доверие у кошек к человеку! – тут же заскочила в наспех сооруженный кошачий роддом. Что было дальше, я не увидел, но услышал вскоре попискивание новой жизни. Долли сама разобралась и с предлежанием, и с пуповиной.
Вопреки моим надеждам, после этого события, где я вроде бы проявил себя не с худшей стороны, Долли не изменила своего отношения ко мне. Такова уж природа аристократов: они органически не способны переносить унижений, особенно, нанесенных в грубой плебейской манере. Это у них на уровне инстинкта и от их воли не зависит. Какими бы ни были ценными последующие услуги того, кто нанёс обиду и ищет прощения, они не могут стереть в аристократической памяти возникшее когда-то чувство отвращения.
Так бы мы и обитали с Долли в тесной двухкомнатной квартире на окраине Ташкента, если бы не подвернулся случай перебраться в Австралию. Когда мы, с превеликим трудом заполучив визы, уже паковали чемоданы, возникло препятствие, о котором никто и не думал. Наша дочка, наконец осознав, что расстаётся со своей верной подругой навсегда, решительно заявила, что без Долли она никуда не поедет.
Аргументы о том, что в Австралии существует строжайший карантин, и не только кошку, но и малюсенькую мышку завозить туда запрещено, Гуличка сходу отмела, сказав, что она ни за что на свете не променяет Долли на Австралию. Пристроить кошку у друзей она тоже не соглашалась. Она по-просту не представляла себе, как можно жить без Долли. Приносить в жертву настоящее ради будущего, как это делают взрослые, девочка ещё не умела.
Ситуация казалась безвыходной. И её разрешила сама Долли, Она, видимо, нутром почувствовала предстоящуя разлуку с хозяйкой, которая для неё была трагедией не в меньшей, если не в большей степени, чем для Гули. Возможно, я преувеличиваю способности животных к возвышенным чувствам, но то, что случилось позже, наводит на такие мысли.
За несколько дней до нашего отъезда, когда Гуля, забежав между уроками в школе домой, спешно рылась в своих вещах, к ней подошла Долли и, уставившись на хозяйку печальными глазами, стала жалобно мяукать. Это уже позже Гуля догадалась, что Долли прощалась с ней, но в тот момент она второпях оттолкнула кошку и побежала в школу, которая была недалеко от дома. Долли, выскочив наружу, последовала за хозяйкой. Но Гуля замахала руками и крикнула: «Уходи!»
И Долли ушла. Ушла навсегда, как бы поставив точку на ташкентском периоде жизни нашей семьи. Сколько безутешная Гуля ни разыскивала её по всей округе, Долли не нашлась. Гуля даже спустя много лет не может без слёз вспоминать эту разлуку и простить себе то, что она прогнала свою кошку, свою верную подружку.