Скоро зима, вон как пышно листва по лесу улеглась, шуршит под ногами, а мягко как ступаешь, будто по ковру! Деревья - голые, сиротливо качают верхушками , зато как светло стало в чаще лесной! Птички попрятались, зато - ни комара, ни мошки. Дрова заготавливать - самое время, и нежарко, и никто не донимает. Меня вот баушка в лес прогнала: " Хочу, - говорит,- калины. Хоть разбейся, а раздобудь". Две зобни насобирал гроздьями, принесу, на чердак повешу, пускай всю зиму таскает да ест, карга беззубая. Я ей нынче с болота брусники, клюквы припер, будет, чем заняться, зима-то длинная. Притомился что-то, покуда сюда шел, пока собирал, а теперь еще обратно две зобни тащить, ну да ничего - сдюжу. Посижу на валежине, сил скоплю, уж больно хорошо здесь, возле калины.
У нас в овраге калина росла, душу радовала, в конце мая, бывало, белым цветом так тропу разукрасит, а запах - голова кругом, не надышишься. Лето зрела, наливалась, а перед морозами деревенские аккуратно попользуются, кто любитель, и калина дальше растет, птах да людей радует. А тут как-то, не помню в каком году, не знаю - кто, не дали созреть ягоде, обломали вместе с ветками. Обиделась калина, перестала плодоносить, а потом и вовсе зачахла. Ольха скрыла от людских глаз былую красоту.
Давненько как-то наткнулся в лесу на пяток калиновых кустов, в аккурат об эту же пору, у меня тогда аж сердце зашлось от красоты. Главное, лез по чапыжнику, где не один дурак не пойдет, там ни грибов, ни ягод, один бурелом, да заувея из крапивы. И тут - на тебе - стоят красотки - голые, с красными верхушками. Ягода налилась, каждое зернышко на просвете видать. Вот с тех пор и хожу сюда и ни кому не говорю, а то так же, как с нашей, овражной, получится. Пускай птахи клюют да моя Манька маленько полакомится.
А че ей, старой, беззубой, делать остается? В позапрошлом годе внук на машине в отпуск приехал, раз пять в район, к зубнику ее возил. Сделали зубы, надела пару раз, теперь в чашке расписной лежат, водой залитые. Ох, и чудная, на лягуху похожа, шепелявит в них и все время причмокивает. Я смеялся и внуков рассмешил, спрятала свои зубья от греха, больше ее в них не видел. Да дело-то даже не в этом, говорит, что неудобно да больно, она одна-то сколько раз пробовала, да так и забросила. Летом мясное для внуков готовила, к осени мне стала подкладывать. А зачем? Лучше картошки или каши тарелку смолотить, а мясо пускай молодые едят, им расти да работать надо.
Запасов у нас нынче много всяких, вон грибов насушили, бабка больше половины раздала заместо гостинцев, орехов лесных сует всем, варенья да яблок для компоту. У городских все это в диковинку, они по-своему - деликатесом кличут. Слово чудное, часто уж больно слышу, вот и запомнил. У них в городе окромя колбасы все деликатес. Дочь привезла тут банку рыбной икры, крупная да красная, на калину похожа, только мельче. На белый хлеб масла намазала, а сверху гороху красного наложила, трясется чуть не над каждой горошиной. И че беспокоилась, испробовал я эту деликатесину, зря только во рту испачкал. То ли дело грибная икра, когда ее с жареным лучком, мелко порубленную, ложкой почерпнешь - душа, как меха у гармошки, на встречу так и разворачивается. А баушке моей эта мутата понравилась, теперь каждый гость норовит ей красного гороху из города привезти. Она у меня вообще до рыбы охочая. Бывало, чиграши ей в Волге ершей наловят, вот она довольная, наварит чугунок ухи и покуда всю рыбу из него не выловит - не успокоится. А я варева похлебаю с черным хлебом, а рыбы мне и даром не надо, в ней костей - не разберешься.
Скоро зима, чиграши давно по городам разъехались, науки разные в школах учат, зубрят да за двойки в углу стоят. К лету соберут целую тележку всяких историй, бабке будут рассказывать. Сядут в кружок, друг дружку перебивают, хохочут. Я с печки и то, бывало, смеюсь над ними. Баушка довольна, фартуком глаза трет, слезы по щекам катятся, а бесенята ее еще пуще рассмешить стараются. А какие умные! Вон Сережка - ему нынче лет десять, наверное. По грибы мы с ним ходили, по дороге разговоры вели. Так вот он мне сказал, что это не солнышко вокруг нас кружится, а, оказывается, мы - вокруг него. Стоило мне до девяноста годов дожить, чтоб такое узнать! Теперь, когда у меня бессонница, я всегда про это думаю, только представить никак не могу - как такое может быть? Что-то он мне там про дождь еще рассказывал, только я не запомнил, про штуковину, которая определяет, будет дождь или нет. Мне та машинка ни к чему, нога вон, как заломит, значит, скоро жди либо грозу, либо затяжной дождик. Она у меня с войны слякоти не любит, с тех пор, как снаряд осколочный всю ее покромсал, слава Богу, в медсанбате не оттяпали, залечить смогли. А внуки у нас умные, взять хоть Мишку, был бы глупый, на своей машине не приехал бы в позапрошлом году в отпуск. Нас с бабкой до райцентра за двадцать минут доставил, а мягко как, будто на сеновале сидишь. Я колхозное зерно на телеге сдавать возил в район на базу, бывало, целый день потратишь, и лошадь всю измотаешь и сам умаешься, а здесь - туда-сюда, будто до речки прогулялись.
Скоро зима. Скукота - ночи длинные, спать не получается - не лезет, топчешься по дому будто неприкаянный, думы всякие в башку лезут, сверлят изнутри. Одна забота - печку топить, да снег вокруг дома расчищать. Тропу к бане, к погребу, к сараю, вокруг дома ко двору, к общей дороге. Как, бывало, после завтрака начнешь, к обеду поспеешь. К февралю окошки откапывать приходилось, хотя из-за снежных насыпей все равно из окна смотреть не на что, да и окна - в морозном инее. Приладился зимой корзинки плести, ивняка-то в округе полно, все веселей, да радио в уши тараторит. Бабка шьет, да вяжет. Рады-радешеньки, когда в поседки кто придет, бабка самовар раздувает, я в голбец - за вареньем, на чердак - за морожеными ягодами. Старые клуши подолгу у самовара засиживаются, а я - на печку, на овчинный тулуп, радикулит, зараза, всю зиму покоя не дает, только кирпичи и спасают да баня.
Баню сызмальства люблю. Каждую субботу, с утречка, начинаю готовить. Зимой хорошо, воды с колодца таскать не надо - снегу кругом полно, забил до отказа все тазы да плошки, пока печь топишь - все растает. Баушка придет, в натопленной баньке и кутник, и полы перемоет, а я веник замочу, дубовый - жаркий или березовый - духовитый, смотря че больше хочется. Вьюшки закрыты, двери прихлоплены, пускай пару часов настаивается. Бабка белье припасает и гладит, а мне избу надо протопить, чтобы после бани в тепло вернуться. Так незаметно время проходит, вот уж и мыться пора. Иду первый, чтобы самый жар вкусить, чтобы шкуру веником размять. Раньше из парилки прямо в сугроб бежал, сейчас в предбаннике ведро со снегом оставляю, так хоть, потереться маленько, ощутить малую толику того удовольствия. Отдохну немного, отдышусь и опять - на кутник, квасом разбавленным на каменку пару ковшей, и опять веником по ребрам, по ногам. Уши заворачиваются, дышать нечем, пот - ручьем. Ох, и хорошо! Баушка пришла, ворчит, снегу насорил в предбаннике, подметает. Сейчас дверь откроет, расхолодит все и начнет тазами да ковшами греметь. Ей жара не нужна, воды теплой побольше да мочалку помягче. У меня мочало лыковое, и шампунь не признаю, толи дело - банное мыло. После бани будто на шестьдесят лет помолодел, словно ангелы подхватили и понесли. А в дому тепло, самовар разжег и бриться сажусь, покуда щетина мягкая, распаренная. Для опасной бритвы - самое оно. Мне тут электрическую жузжалку из города сын привез, харя после нее болит, а щетина так на месте и остается, правда, чуть короче. То ли дело моя - трофейная, сейчас ремнем поправлю, морду намылю, проведу раз, другой и мокрым полотенцем утрусь. Баушка через порог переваливается, кряхтит, а я - весь в одеколоне, самовар на столе стоит, посвистывает. Сейчас бы гармониста с гармонью - ей Богу! - сплясал бы.
Что-то я совсем размечтался, из лесу до дома километра три, надо потихоньку двигать. Баушка, поди, заждалась, боится одного в лес отпускать, все переживает. А калине обрадуется, ох, она ее любит - с сахаром. Надо засветло придти, гроздья по чердаку развесить. В воскресенье пироги будет печь, не удержится, обязательно с калиной. Надо будет еще с луком и яйцом заказать.