Спор о том, в городе или в селе сквернословят больше, не утихает и по сию пору. Опираясь на свой жизненный опыт, могу сказать только то, что в городе больше «грязи». И словами бьют наотмашь, без оглядки и раскаянья. Особенно мне не по себе становится, когда словесные помои выплёскивают друг на друга дети. Истинного значения слов они ещё не понимают. Всего лишь подражают взрослым, но, как в грязной луже, всё непотребное всплывает на поверхность.
Вчера я случайно услышала перепалку восьми-девяти летних пацанов. Выясняли вопрос: кто жалуется родителям, а кто сам может дать сдачи. Я всего лишь проходила мимо. Несла тяжёлую сумку с продуктами. Ввязываться в выяснение отношений посчитала просто ненужно. В их возрасте этот важный вопрос им, так или иначе, решать придётся. Но неприятный осадок в душе всё-таки остался. Уже дома, что бы ни делала, а в ушах детские звонкие голоса выкрикивают матерщину. Мало-помалу голоса поменялись. Это память достала из своих кладовых аналогичный случай. А дело вот как было.
В нашем селе была школа-восьмилетка. Выпускники взрослели рано и, особенно парни, не стеснялись в выражениях. То, что «при дамах не выражаются», им это у в голову не приходило. Да и какие там «дамы» на селе? У каждого сельчанина за плечами грехи дедов-прадедов висят. Заикнись только. Всё припомнят и тебе же в вину поставят. Так, что «дамы» пропускали слова мимо ушей, вернее – делали вид, будто бы не слышат. У них были свои разговоры, не менее важные, чем у пацанов.
В нашей школе каждый год появлялся новый учитель. После института положенные год-два молодые учителя отрабатывали в сельских школах. Потом уезжали. Были случаи, когда через несколько лет приезжали в наше село уже с семьями. Покупали или строили себе дом. Объясняли свой поступок тем, что здешние места больно красивые. Как ни как Украина. Мягкий климат, река, лес. К тому же местная интеллигенция доброжелательно, и уважительно относится к приезжим.
Учителя, которого я вспомнила, звали Николай. Ни отчества, ни фамилии уже не помню. Носил он галоши поверх туфлей или хромовых сапог. Чем немало удивлял местных мужиков, которым и не до ума было, хоть изредка мыть свои кирзовые сапоги. Эта обувь зимой и летом была в ходу. Разве что притопнут, чтоб засохшая грязь обсыпалась. А тут – галоши! Женщины прищёлкивали языками и инстинктивно поправляли платки на своих головах, которые меняли соответственно погоде.
Была у этого учителя ещё одна особенность. Каждое, произносимое вслух предложение, он начинал со слова «ось», что в переводе на русский значило «вот». Ученики сразу навесили на него прозвище «Оська». А поскольку он был мягкого характера, это прозвище безнаказанно срывалось с губ некоторых торопыг прямо при нём. Он никого не ругал, уши мальчишкам не драл, за родителями не посылал, только изредка вздохнёт, мол – что с него возьмёшь… Математику объяснял у доски, с мелом в руках, так обыденно и просто, что нам казалось, мы и без него могли бы до этого додуматься. Признаться, мы даже не считали его предмет главным. Вот история, которую преподавал Николай Порфирьевич, это – важно. От голоса учителя у нас кровь в жилах стыла. Пошевелиться боялись.
Мы привыкли к тому, что все учителя в класс заходят после звонка. Но, однажды, Оська зашёл в класс перед звонком. Никто на него и внимания не обратил. Мальчишки окружили заднюю парту и, соревнуясь в грязнословии, что-то там друг другу доказывали. Прозвенел звонок и все нехотя разбрелись по своим местам. Поздоровались. Сели. И тут случилось то, чего раньше не было. Оська стал пристально всматриваться в каждого ученика. Не проронив ни слова, он смотрел в глаза ученика, словно за зрачками видел тайные, ещё не родившиеся мысли. Было похоже на то, как выбирают себе команду единомышленников. Тех, с кем он готов идти по жизни. В эту минуту мы увидели в нём совсем другого человека. Нет, он таким и был, но мы его только сейчас разглядели. И то, даже не разглядели, а совсем немножко приблизились к нему. Каждый, на ком останавливался взгляд, как в замедленном кино, вставал. Стучали откидные парты, но на этот стук никто не обращал внимания. Мы, как заворожённые, смотрели на своего, немного полноватого, начинающего лысеть, учителя.
Когда весь класс уже стоял, я невольно окинула взглядом своих одноклассников. Вспомнила слова своей мамы, которыми она сравнивала людей этого возраста. «Вытянулись, как лебеда под яблоней. Ни ума ещё, ни силы нет…»
Мы ждали и Он заговорил. Тихим голосом учитель рассказывал, что и он был таким же, как и мы. Стоял у порога взрослой жизни и позволял себе некоторые вольности. А его отец, потерявший руку на войне, услышав от сына матерщину, велел ему сесть на стул. Сам сел напротив него так, что колени их соприкоснулись. Глядя в глаза подростку, отец стал рассказывать о тяжёлых боях, о друзьях, которые остались на полях сражений… и о мужике, средних лет. Это был просто его сослуживец. Никто и не мог назвать его ни другом, ни врагом. Войну он нёс на своих плечах, как тяжёлую работу, молча и добросовестно. Однажды, они попали под обстрел. Снаряды рвались так часто, что казалось на этом месте, уже не может быть ничего живого. Вдруг, так же резко как и начался, прекратился обстрел. На них навалилась непривычная тишина. И в этой тишине – один единственный голос человека. Он матерился. И в этих словах была такая злость, такая боль, и такая тоска, что казалось даже Небо прислушивалось к ним. То здесь, то там стали подниматься на ноги солдаты, отряхивая с одежды землю. Люди шли на голос. Было несколько странным то, что матерился именно тот человек, который никогда, ни при каких обстоятельствах не позволял запоганить свой рот матерщиной. Теперь Молчун лежал на спине, смотрел в небо и матерился. Осколком снаряда распороло ему живот. Люди увидели то, на что смотреть было невыносимо. А уж как ему было больно, никто и представить себе не мог… Солдат плохо выговаривал слова, скрипел зубами. Наконец – затих.
Война на этом не кончилась. Было много ещё страшных минут, смертей и крови. Но те, кто видел смерть Молчуна, намного реже стали выпускать в мир матерные слова. Совестно было перед памятью погибшего солдата.
- Садитесь.
Мы сели. Ещё некоторое время в классе стояла тишина. Потом начался урок математики. Эти несколько минут, которые мы пережили, думаю, запомнились каждому из нас. Подтрунивать над Оськой теперь никто не решался. Зауважали. И матерщины, особенно в классе, стало меньше.
21. 08. 10 года.