«Перед тем, как зайти к клиенту, наденьте «шляпу» - улыбку, доброжелательность, готовность выслушать и помочь, в общем, профессионализм. А закрыв за собой дверь, снимите эту «шляпу» и забудьте о нем – клиенте – до следующего визита».
Так учили нас в Торонтском Джордж Браун Колледже.
Все правильно. Вот только как надела я эту самую шляпу перед дверью квартиры, где жила Гита, почти семь лет назад, так и не могу ее снять.
Я пришла к ней на пару недель, пока моя коллега была в отпуске. Стучать не пришлось: дверь открылась, как только я подошла к ней, и я увидела высокую грузную женщину. Она смотрела на меня так, что я сразу вспомнила выражение «сверлить взглядом». Я представилась. Она повернулась и молча пошла в свою квартиру.
Так и молчала, не сводя с меня глаз, весь мой первый визит.
"Ничего, - думала я. – Пусть молчит. Две недели по три визита – итого шесть. Потерпим!"
Второй и третий визиты были точно такими же. Меня вполне устраивало ее молчание: осталось–то всего ничего!
В конце четвертого Гита неожиданно заговорила:
- У тебя странный акцент. Откуда ты приехала?
- Из Беларуси, - ответила я и по привычке добавила: - Это маленькая страна между Россией и Польшей.
- Я знаю, где это. К западу от России, к востоку от Польши, к северу от Украины и забыла, от чего к югу.
Я обомлела. Очень редко мне не нужно было объяснять, где Беларусь, и уж никак я не ожидала таких познаний от этой мрачной неразговорчивой женщины. Наверное, ей понравилось мое удивление, потому что она продолжила:
- Там есть Брестский комплекс и кутУ.
- Брестская крепость, - поправила я. – А что за куту – я не знаю.
- Там есть куту! Я читала об этом! – заявила она.
Когда я уже собралась уходить, она спросила:
- А ты уверена, что ты из Беларуси?
- До сих пор была уверена, - засмеялась я.
- Тогда ты – единственная из девяти миллионов белорусов, кто не знает, что такое куту.
- Из десяти миллионов.
- Может, из десяти, - согласилась она. – Но тогда там жили девять миллионов.
- Когда – тогда?
- Когда я преподавала географию, - сказала Гита. И добавила: - Нельзя жить в Беларуси и не знать про куту.
Весь день загадочное куту не давало мне покоя. Если я не могу придумать что-то похожее по звучанию – пойдем от обратного, - думала я. – Что должен знать о Беларуси каждый там живущий? Лён? Торф? Озера? Марка Шагала? Брестскую крепость? Господи, как же я сразу не догадалась!?
Мой предпоследний визит начался с ее вопроса:
- Ты вспомнила, что такое куту?
- Не куту, - ответила я , - а Хатынь. Деревня, которую сожгли немцы. Ты это имела в виду?
- Да. Я называла ее Куту. Но ты, наверное, произносишь это правильно.
- Да уж... Но все равно ты – молодец: знаешь об этой трагедии.
Она опять замолчала, но по-другому. Ей явно хотелось поговорить, но она не хотела быть первой. Я решила помочь.
- А где ты преподавала, Гита?
- В Гайане, - сразу отозвалась она. - Я бежала туда из Бомбея.
- Бежала? От кого?
- От отца и братьев. - И замолчала, явно решив, что сказала слишком много.
Она молчала и весь мой последний визит, а когда я стала прощаться, вдруг заявила:
- Я звонила в твое агентство. Сказала: или ты – или никто!
- Гита! Почему ты не спросила, согласна ли я?
- Но ты же не оставишь человека без помощи? И вообще... я хотела спросить – была ли ты в Бомбее?
- Нет. Я не была в Индии.
- Бомбей – не Индия. Это – Бомбей.
Так начались наши разговоры. Она столько рассказывала про город ее молодости, что иногда казалось: пригласили бы меня консультантом в фильм о Бомбее тех времен – и я бы справилась.
Она вышла замуж вопреки воле обожавшего ее отца и бежала от его гнева в Гайану. Отец дал ей хорошее образование, она даже закончила колледж, но влюбилась и вышла замуж втайне от отца и братьев. Они обещали убить ее, и Гите пришлось бежать. У мужа были знакомые в Гайане, там они и прожили почти пятнадцать лет. У них было уже трое детей – два сына и дочь, когда ее муж исчез. Она так и сказала: «Он просто исчез. Я ждала его год, а потом заболела и уехала в Канаду. В Канаде мне могли помочь, в Гайане – нет».
- У меня самая красивая дочь, - часто говорила она. – Если бы она захотела - стала бы мисс Вселенная.
А сыновья ее, конечно, были самыми умными и успешными. Старший жил с женой и дочкой в Хьюстоне, а младший, как и дочь, в Торонто. Гита рассказывала мне про них так часто и с такими подробностями, что я была уверена: встречу их на улице – сразу узнаю. Но ни разу она не сказала, что ей кто-то звонил; я не видела ни одного письма или открытки, а иногда замечала противоречия в ее рассказах о них: как будто она что-то придумывала, а потом забывала.
Гита почти не выходила из дома, а если это было необходимо, вызывала такси и всегда давала щедрые чаевые, даже если ехать-то было всего триста метров.
Шесть раз в году она надевала свое лучшее платье и ехала в ближайшее кафе.
Шесть праздников было в ее жизни: дни рождения детей, внучки, ее собственный и Джорджа Буша. Я помню, как пришла к ней шестого июля, а она, нарядная, уже ждала меня в вестибюле.
- А сегодня чей день рождения? – спросила я.
- Джорджа. Джорджа Буша.
Я ахнула:
- А ты-то какое имеешь к этому отнoшение?
- Никакого! Но он – после моих сыновей, конечно, - самый порядочный, честный и красивый мужчина на свете!
Так мы с ней и отмечали его день рождения каждое шестое июля.
Я привыкла к ее восторженным рассказам о детях и внучке; к тому, что она никому, кроме меня, не доверяла и не открывала дверь. Привыкла к ее звонкам в плохую погоду: она волновалась, как я добралась домой. Я могла не смотреть «Городские новости»: если были задержки метро или отменяли какой-то маршрут автобуса, Гита сразу звонила мне.
Я привыкла к ее странностям, которые уже не казались странностями.
А потом была Катрина.
Гита не отрывалась от телевизора: ведь ее старший сын жил в Хьюстоне.
- Позвони ему, Гита! Ты убьешь себя этими переживаниями! - просила я.
- Нет!
- Почему?
- Нет!
- Тогда я сама позвоню. А если не ответит, позвоню твоей дочери!
Она посмотрела на меня и вдруг заплакала: - Нет!
Если бы мне не дали в агентстве номера телефонов ее детей, я бы решила, что она выдумала их. Но там не бывает ошибок. Ее умные и красивые дети существовали – но без нее. Они почему-то вычеркнули ее из своей жизни – а она в ответ вычеркнула всех, кроме них. И только для меня сделала исключение. Наверное, я пришла к ней тогда, когда быть одной стало совсем невмоготу.
- У тебя есть шаль? - спросила как-то она. – Такая – с цветами, большая, яркая?
- Нет, Гита.
- Почему? Ты же русская!
- Просто она мне не нужна.
- Как она может быть не нужна!? У нас была русская соседка, так вот ей, - она укоризненно на меня посмотрела, - почему-то нужна была такая красивая шаль.
Перед днем ее рождения я заехала в «Тройку» и купила самую яркую шаль.
Даже сейчас, через четыре года после ее смерти, я вижу ее благодарный взгляд.
Гита давно ждала своей очереди на диализ. В апреле очередь подошла, но она отказалась – потому что узнала, что в этой очереди были дети.
- Представляешь, - объясняла она мне свой отказ, - там могла быть и моя внучка! Я могу подождать. Детям здоровье нужнее.
Ее очередь перенесли на август.
Двенадцатого мая, в мой триста девятнадцатый визит, дверь оказалась заперта. Я вызвала суперинтенданта, мы открыли дверь и вошли в квартиру. Гита стояла на коленях перед кроватью. Все было ясно.
По правилам, найдя клиента мертвым, мы должны прежде всего позвонить родственникам – как знак уважения. Потом – 911, потом в агентство. Я набрала 911, потом номер своего агентства. Я не хотела звонить ее детям – пусть это сделают другие.
Через два дня мне позвонил ее старший сын. Поблагодарил за заботу о его матери, пригласил на церемонию. Я отказалась, сославшись на занятость. Я не хотела их видеть – пусть даже самых красивых, успешных и умных.
Он долго молчал, а потом сказал:
- Я как раз собирался ей позвонить.
Вскоре позвонила ее дочь. Пригласила на церемонию, поблагодарила; похоже, она даже заплакала. А потом сказала:
- Я как раз собиралась ей позвонить.
На третий звонок я не ответила. Я знала, что мне скажет ее младший сын.