Гитлер в бессильной ярости искусал любимую овчарку и тихо расплакался. На планах спасения третьего рейха сосредоточится фюреру мешала доносившаяся из-за стен канонада. Это русские танки превращали в пыль мостовые Берлина. А ненависть Гитлера к евреям становилась тем временем невыносимой. Он написал завещание. Потом перезарядил пистолет, сходил по нужде и снова превратился в боль и страдания о судьбе Германии.
— Жалкие ничтожные людишки, предатели, трусы, льстецы, глупцы, пидерасты и мракобесы, пустозвоны, дуболомы, ублюдки, уроды, выпендрёжники и говножуи! — Гитлер с трудом перевёл дух и снова заорал, — мудозвоны, прихлебатели, дармоеды и жидомасоны!
Жидомасоны, вот! Гитлер даже затих от мистического прозрения. Вот в чём корень всех бед! Ему и раньше казалось…. Это они заставили немцев страдать, они уничтожили великую Германию, отобрали у людей надежду на светлое будущее, и испортили рычажок на его унитазе, потому теперь к его чудовищным адским мукам о гибнущей цивилизации добавился стойкий и непереносимый запах фекалий! Картина разложения стала полной, объёмной и реалистичной. Фюрер хотел вызвать слесаря, но вспомнил что тот уже неделю в руках костоломов Мюллера. В нём кто-то заподозрил русского резидента. Теперь Мюллер сказал, что слесарь во всём признался и уже начал давать признательные показания. Список его покусительств против Германии и лично против Адольфа Гитлера уже занял восемь томов и это, по всей вероятности, было только начало.
Сейчас мешать Мюллеру Гитлер не хотел, а дышать уже больше не мог. Его тошнило от миазмов гибнущего мира, равно с той же силой, что весь мир тошнило от него последние десять лет. Великий человек был велик даже в своей обратной перестальтике. Со стойкостью олимпионика он склонился над своим унитазом, и оставил в нём свои зелёные слюни. Пытаясь унять нервную дрожь, фюрер упал в глубокое разукрашенное свастикой кресло и завопил:
— Ненавижу!
— Ты звал меня, милый?
Когда-то этот голос заставлял трещать гульфик его штанов, пробуждая необузданное желание. Теперь же писклявый голос Евы Браун вызвал только новый приступ тошноты! Он исторг на лакированные туфельки своей любовницы новый поток слизи, бутылку шнапса и порцию сосисок. Ева в свою очередь, всегда любившая хорошо покушать, ответила властителю Германии порцией свиных ножек с капустой, гречневой кашей, двумя десятками перепелиных яиц, котлетой по-киевски и литрушечкой баварского пива.
Сентиментальное сердце Гитлера заставило его пожалеть Еву, стоило ему сейчас только позвонить Гимлеру и зафиксировать следы очередного злодейского покушения на себя любимого, то её участь была бы предрешена. Но в такие минуты он жалел всех, и её, и себя, и Германию, и овчарку Блонди, которая скуля лезла на стену уже не от боли, а от одного только вида своего хозяина. Гитлер подошёл к зеркалу, и смирено улыбнулся своему отражению улыбкой распинаемого праведника.
Его рука дёрнула шнур колокольчика. В дверях мгновенно возникла тощая фигура Ганса, преданный секретарь застыл в почтительном полупоклоне. Фюрер, продолжая улыбаться, сказал:
— Я всем прощаю…
Секретарь продолжал услужливо ждать до тех пор, пока понуждаемый к избавлению от внутреннего рабства его собственный желудок не заставил уточнить:
— Кому именно и что именно, мой фюрер?
— Всем и всё! Я всем всё прощаю, — кроткая улыбка безумца стала шире.
Секретарь усомнился:
— И Борману десять тысяч марок, что вы выиграли у него в сику?
— Нет, это святое! Я прощаю испанцам Гернику, англичанам – Ковентри…
Тут фюрер сбился, услышав крики за стеной «За нашу Советскую Родину!», «За товарища Сталина!», но секретарь уже выхватил блокнот из кармана сапог и подсказывал:
— Чехам – Лидеце, евреям – Освенцим, русским – Сталинград!
— Молодец! — Похвалил его Гитлер, — соображаешь!
Шум за дверью невообразимо усилился, выстрелы мешали точно понять картину происходящего, и фюрер разрешил секретарю:
— Узнай, что там кричат, Ганс!
Эссесовцы теснимые русскими автоматчиками с тараканьим проворством метались под сводами бункера с криком:
— Гитлер капут!
Но секретарь не решился доложить об этом фюреру, примерявшему мученический венец на пороге вечности, как всегда он политкоректно отредактировал услышанное:
— Мой фюрер, они кричат: Хайль, Гитлер!