Да будем же смеяться и плакать при виде того, как столько знания и понимания остается без всякого воздействия на жизнь людей, в которую не переходит ничего из того, что они поняли, но скорее прямо противоположное этому!
С. Кьеркегор
Когда-то бабушка Маши была настоящим пчеловодом. Ее посылали на специальные курсы, она получила официальную бумагу об их окончании, действительно, лихо справлялась с дымарем и пчелиными семействами, а дедушке оставалась лишь работа по переносу ульев и управлению медогонкой. Бабушкин мед, особенно парной, сразу после медогонки, с черным заварным бабушкиным же хлебом и холодной водой, конечно, был самым вкусным в жизни. У бабушки были и книги по пчеловодству – старые, с желтыми, сухими листами, облезлыми обложками, они, порой неожиданно вываливались из стопок хранимых газет и разных бумажек. Одна книжка, самая ходовая у бабушки, была с иллюстрациями, на которых пчелы представлялись размерами с жуков, и стрелочками указывались отдельные пчелиные органы. Читать принимались помногу раз, всегда удивляясь простоте изложения, но больше – совершенно сказочным вещам пчелиной жизни. Потом книжки затерялись, внуки выросли, пасеки не стало. У взрослых отношение к покупному меду сложилось ревнивое, редко кто из них мог такой мед сравнить с бабушкиным. Потом совсем все изменилось, но пчеловодство стало возрождаться. Про целебные свойства меда стали много писать и говорить, в Москве появились ярмарки меда. И вместе с медом можно было купить книги по разным, разным вопросам, связанным с жизнью пчел. Они уже не были столь доходчивыми, наукообразие их портило, но заново составить представление о том, что люди знают о пчелах, оказалось делом нетрудным. Конечно, приходится вычленять, что люди действительно установили, и что люди приписывают этим насекомым, но чаще казалось, что сталкиваешься с естественным испугом человека, наблюдающего за пчелиной жизнью. Тогда удивительные проявления устройства пчелиного сообщества просто прикрываются удобным словом «инстинкт».
Умер Слава Аксенов, муж Машиной школьной подруги. Для родного города потеря невосполнимая, он известный всем человек, душа. Хоронили его в теплый майский день, по календарю особенный для Маши всегда – ее день рожденья, но в тот год никакой важности это для нее не имело: были Славикины похороны. К местному дворцу культуры, где устраивалось прощание, шли и шли люди с пахучими весенними цветами. Оказавшись среди этих людей, Маша сразу почувствовала себя одной из них, искренне воспринимая случившееся как непоправимую общую, общественную даже утрату, и только потом, уже думала о Юле, жене Славы, боясь заглянуть в глубины её горя. На новом кладбище, на открытом пригорке, заполонившие его люди с великим множеством венков и охапок цветов создавали нереальную живую колышущую картину у могилы Славика. Маша еще никогда не ощущала такого фантастического несоответствия между горестной причиной, объединивших людей, а это были лишь нестарые люди, и почти нестерпимой красотой пробужденного весеннего мира. Но Славе Аксенову такой красоты много не было, его искренне любили, и Маша его тоже считала своим, хотя могла воспринимать его лишь через призму Юлиной жизни. Конечно, она знала его как балагура и весельчака, давно поняв, что основное в Юлиной семье - Славикин театральный талант, и беззаветная Юлина любовь, возникшая в ходе почти театральных перипетий устроенных пылким Славиком. Юля – первая школьная красавица, и Машей воспринималась именно так, хотя в школе, скорее в дань общему мнению, и напрямую они все-таки не дружили, но была общая подруга. Спустя 7 лет после школы, увидев Юленьку с мужем в доме той же подруги, Маша, словно впервые ее видела, смотрела во все глаза и не скрывала своего восхищения. Юля – в дивных французских сапожках, в объемном голубом - под цвет глаз – свитере, (7-ой месяц беременности!), загорелая – только что вернулись из Анапы. Юля похорошела необыкновенно, и Маша тогда даже с какой-то гордостью за родной город подумала, что Юленька не уступит ни одной из знакомых московских красавиц. И еще в тот вечер она, на правах новоявленной москвички, сказала, что все девчонки, оставшиеся дома, и поступившие на завод, выглядят очень хорошо.
Для самой Маши подобная перспектива – остаться дома и поступить на завод, когда-то казалась катастрофой. Так называемая производственная практика после 8-ого класса на захудалом заводике учпособий, когда за длинным общим столом изо дня в день они заворачивали винтики в одни и те же отверстия одних и тех же деталей, была самым мощным стимулом ее поступления в московский институт. Основное население ее родного города служило рабсилой двух заводов – гигантов, расположенных в противоположных концах города, и если бы Маша не поступила, она без сомнения влилась бы в тот из них, что был ближе к дому. Именно этот завод принял более 80 процентов ребят ее класса. Поэтому встреча с Юленькой и ее мужем была для Маши первым событием в череде других по избавлению от гнетущего детского впечатления, лишь усилившегося к окончанию школы: Громадные темно-красные корпуса завода, видные с далеких подступов к городу, высокая красная труба, длиннющий бетонный забор с натянутой поверх колючей проволокой, и дорожка, выстланная бетонными плитами вдоль забора, по которой шли тысячи людей на работу и с работы по истошному завыванию трубы. Да, Юленька все эти годы работала именно там, и не захирела, никаких винтиков днями не закручивает, происходит куча хороших событий, и, главное, встретила свою необыкновенную любовь. В последующие годы Маша всегда видела Юлю и Славика на празднествах у подруги. Общие встречи, сначала в коммунальной комнате, потом в квартирке недалеко от станции, а потом и в московской квартире, куда перебралась семья подруги, были очень теплыми, и Славик всегда оставался душой компании. Маша, конечно, знала от подруги, что происходит в Юлиной семье, как растет Максимка,
которого не видела, но не сомневалась, что у Аксеновых красивый развитый мальчик. Знала, что каждый год они проводят лето в верховьях Волги, где находился заводской дом рыбака и в нем начальствовал Славик, а Юленька тоже туда командировалась. Зимами под художественным руководством Славика во дворце культуры происходили концерты, театральные постановки, конкурсы песни и многое другое, с участием профессиональных актеров и талантливых заводских ребят.
И если у Маши с кем-то заходил разговор о городе, где родилась, она рассказывала не только о всемирно известных исторических памятниках, но и с удовольствием сообщала о культурной кипучей жизни горожан, имея в виду аксеновские рассказы.
Вначале 90-х, когда завод уже встал, всю семью, включая восьмидесятилетнюю Юлину маму, жившую всегда с ними, постигло неправдоподобное почти несчастье. Его, причиной косвенно стал вернувшийся из армии и поступивший в институт Максим. Впрочем, к тому времени он в институте уже не учился: женился, появился ребенок, но семейная жизнь не задалась, и Юля со Славой были очень неспокойны за него. Максим почти закономерно, оказался жертвой махинаторов, ему был включен, как говорили в 90-х годах, счетчик, и расплачиваться пришлось квартирой родителей. Для себя Маша знала, что у нее не нашлось бы столько мужества, чтобы пристойно пережить потерю прекрасной (она в этом не сомневалась) трехкомнатной квартиры, и оказаться на улице с беспомощной мамой. Славику удалось получить разрешение занять сторожку с печным отоплением в пустующем пионерском лагере за окраиной города в Турапине, где они и застряли на 8 лет. Что это было за жилье в бытовом плане, говорить не приходится – за водой с ведрами за сотню метров, уличный туалет, промерзающие пол и стены в первую зиму, потом худо-бедно, как-то старались сторожку утеплить. Но посланные испытания не просто, как говорится, стали проверкой на прочность семейных уз, Юленькина любовь тогда, ставшая мудрой и взрослой, засияла в ее душе таким светом, что и на всякие переходы в физическую энергию её хватало с избытком.
Про Славины героические усилия, поступившего рабочим за жилье работать на кирпичный завод, и одновременно заведующего уже всей городской культурой на общественных началах по просьбе городской администрации, Маша со своей подругой говорила, закусывая губу.
... Славика не стало за месяц. Последние три недели жизни он провел в центральной районной больнице. Незадолго до этого полученная квартира на первом этаже, куда еще Аксеновы не перебрались, оказалась в двух шагах от больницы, и Юля могла забегать туда перед автобусом в Турапино. Все подруги и Славикины друзья сбились вокруг Юли, и никто не мог поверить в обрушившееся горе.
... Ровно год спустя до прихода гостей, Маша увидела на кухне залетевшую пчелу. Перед этим мысли ее были о том, что совпадение с собственным днем рожденья, теперь уже никогда не позволит забыть Славикины похороны.Да, это было общее горе людей давно сплоченных заводом в одну семью. Жужжание пчелы неожиданно настроило на рассуждение более общего порядка.
Ей пришло в голову, что понятия содружество, семья, ближе не к умозрительному построению – коммуна, а идут от глубинного, естественного типа жизненного устройства.
Вот пчелы, но сразу хмыкнула – с ходу кому-то параллель с насекомыми покажется, не дай Бог, обидной. Но удивительно, подумала Маша, у ближайших к человеку видов семья чаще не равна содружеству, потому что уж слишком явно проступает инстинкт выживания и продолжения рода. - Семья, для того, чтобы отразить опасность, выжить и выкормить потомство. И человек берет то, что именно такой данностью обусловлено - молоко, яйца, мясо, наконец. Даже пользуясь при жизни животного его силой (лошади, верблюды, слоны) и умом (собаки), находятся группы людей, утилизирующие и их мясо.
И лишь спускаясь по дереву эволюции ниже, обнаруживаются сообщества – семьи, выполняющие работу и производящие некий продукт, отличный от строительного материала самих особей. Пчелы и мед. Пчел тысяча видов, и большинство из них являются пчелами одиночными, семей они не образуют. Собранного ими меда только - только хватает для них самих.
Но вот наряду с одиночными пчелами, которые, кстати, благополучно живут и в наши дни, появилась особая пчела – альтруистка, по-другому и не назовешь, если лишь малая доля произведенного продукта используется самими пчелиными семьями. Самая большая доля наработанных ценностей (помимо меда воск, прополис, перга и другое) без ущерба для существования пчелиной семьи забирается.
Можно задать риторический вопрос, кто надоумил пчелу - альтруистку, организовать себе подобных для вдохновенной и фантастически эффективной работы.
– «Берите, берите, нам хватит, мы еще соберем».
Риторических вопросов Маша не терпела, хотя допускала, приемлемость оборота в качестве меньшего зла, чем глубокомысленные псевдо объяснения. Уж лучше риторические вопросы,
и по поводу дерева эволюции,
и закрепления приобретенных признаков в генотипе,
и ролевого распределения особей пчелиной семьи,
и безупречного выполнения доверенной функции,
равно, как и самого Доверяющего Лица.
Заодно, Маша включила сюда гомеопатию, потому что она тоже проходила у нее под девизом «вижу, принимаю результат, довольствуюсь тем, что вижу, объяснений не требую».
Из своего мысленного экскурса в живую природу, Маша вынесла очень важные вещи: идиотизма обиды на «меня сравнил с насекомым». ( Можно подумать, что над устройством пчелиной, и всякой другой крохотной, даже, жизни, не затрачено моря мудрости.) Но главным все-таки было понимание, что при мирном существовании укладов жизни по образцам
«одиночная пчела» и «пчела, принадлежащая к семье»,
переходы из одного в другое невозможны.
Пчелы разоренного улья в одиночек не превращаются.
...Поминки устраивались в самом заводе. Автобусы остановились поодаль, дорогу к проходной пересекала свежевырытая траншея, и все привычно двинулись по пешеходной дорожке, выложенной бетонными плитами, вдоль бетонного забора с оставшейся поверх колючей проволокой. Вместе со всеми в потоке шла Маша, и вместе со всеми впервые в жизни прошла через турникет проходной за бетонный забор. Расположение корпусов, пристроек, скопление громадных железобетонных плит, сложенных, очевидно, более двух десятков лет – у верхних плит углы выкрошились и торчала поржавевшая арматура, впечатления разумной системы не создавала. Но люди, разветвляясь ручейками, привычно выходили к нужному месту, справно скругляя углы переходов. Время приближалось к трем, солнце принялось шпарить совсем по-летнему, и Маша, уставшая после кладбища, всякий раз отделялась от группы, стараясь пройти по тени, если она находилась. Оказываясь чуть в стороне, быстро идущие люди создавали для нее впечатление бурлящей по рукавам реки с ручьями и притоками. И было непривычное звуковое пространство – гула, характерного, постоянного, с характерными тактами работающих механизмов, не было, вместо него с неба лились трели жаворонков.
Наконец, подошли к светло-серому корпусу с громадными, пыльными стеклянными переплетами окон. На втором этаже на всю длину цеха заранее составили столы, накрыли белой материей и сверху положили прозрачную полиэтиленовую пленку, плотно составили вдоль стулья с обеих сторон. Закуски, вино, водка, вода стояли на столах, и люди без суеты занимали места. Маша не стала пробираться ближе к Юленьке, до нее было метров 40, и оказалась среди совсем незнакомых людей, в основном мужчин. Все почти ровесники, знакомых напрямую нет, но ощущение, что знакомы. Моложавы, какого-то одного нужного роста, толстых нет, одежда не траурная, но приличествующая событию, череда тостов, негромких разговоров между собой, молчания. Сначала тосты от дальнего, где Юля, края. Сама Юля закаменела, не рыдает, иногда на присутствующих поднимает безмерно усталые глаза, но «молодцом держится» - думает каждый про себя, и напряжение постепенно смягчается. Тосты перестают быть тостами и превращаются в емкие по упоминаемым событиям самобытные рассказики, из которых Маша начала понимать, что Славикин культпросвет – маленькая частичка бурлящей, когда - то, заводской жизни, и что сам Славик имел нормальную специальность, и работал в цехе, а Юленька – в конструкторском бюро. В рассказы, где фоном заводские будни или праздники, вклиниваются повествования о личных событиях многих присутствующих, в которых неведомым боком оказывался Славик и еще масса его друзей. Время в таких рассказиках перемещалось неожиданно и взад и вперед, но оставалось в пределах четверти века до момента остановки предприятия. О последующих восьми годах не говорилось, поэтому и произошедшая тогда беда с Аксеновыми отождествлялась – так чувствовалось - с общим разорением жизни этого лихолетья. Но почти каждый говорящий радовался тому, что Славик добился главного – получил для семьи квартиру, и возникало ощущение, что это событие тоже общее, в него каждый вложил свою крупинку надежды. « Как же они сейчас все живут, после остановки завода» - на миг промелькнуло у Маши, но тут же себе и ответила « как-то живут, крутятся, еще не старые». О том, что кто-то из них стал предпринимателем, тем более крупным, никто не упоминал, да и не вязалось это ни с кем из присутствующих. Перед ней были те, кого называют своими ребятами, и как ей хотелось иметь право легко подтвердить – «да, свои, надежные, крепкие, открытые».
Помины еще продолжались, когда Маша подошла к Юле, сказала тихо какие-то слова, попрощалась, и незаметно одна вышла из корпуса. Еще было очень солнечно, заводские строения откидывали длинные тени, штрихуя запустевшую заводскую территорию, и корпуса теперь казались вписанными в замысловатую схему. Проходя мимо бетонных блоков, внизу в расщелине, Марина увидела какие-то незнакомые ей дикие желто-коричневые цветы. Тишина звенела в ушах. С внешней стены проходной в ее середине оставался круг циферблата электрических часов, стрелок не было. « Бергман», усмехнулась тогда Маша, но сейчас, возвращаясь к тем событиям, явственно у проходной, под бывшими часами увиделась разрушенная бабушкина пасека с остовами ульев, сереющими в зарослях крапивы.
«Какая бестолковость, Боже, – разве можно было так делать, живых людей не удосужились включить в свои грандиозные расчеты – формацию, видите ли, меняли». Теперь, год спустя ее позиция стала еще более резкой. И эта первая весенняя пчела, подсказавшая непустую аналогию. Весь живой мир многоукладен, а тут вечное стремление на свой только манер жизнь подпихнуть. Да что там.
Маша вошла в комнату и вернулась с чистым листом бумаги. Ей представилось, что она располагает свидетельством, которое обязательно будет востребовано, нужно только предельно точно изложить. И забыв о том, что давно пора готовиться к гостям, стала быстро записывать (почему-то созрела формулировка) свидетельские показания. Конечно в тот день она успела написать всего несколько фраз, но такие мысли не оставляли ее и в последующие дни. Она прилежно исписывала своим четким почерком страницы, но потом, все-таки воспользовалась формой изложения от третьего лица, не изменяя принципу полной достоверности. Закончив работу и впервые перечитав все целиком, Маша подняла глаза – совсем как абитуриентка в аудитории, чтобы понять, куда это нести. И совсем как у абитуриентки подспудно вертелось удовлетворенное «все, успела». И только тут, осадив себя и мелко противно похохатывая, произнесла свое «вот, дура», быстро собрала со стола исписанные листы и засунула их в обычный полиэтиленовый пакет. Но история с писанием уже началась, и для Маши, бесконечно пережевывающей все свои неудачи, закончиться просто так, она уже не могла. Маша не только не переставала думать о причинах и следствиях, переплетенных в клубок событий и явлений произошедшего за последние годы, ей понадобился ученый муж. Та научная среда, с которой Маша имела дело в профессиональной жизни, предполагала в данной ситуации наличие не просто оппонента, но и несомненного обладателя более широкого видения мучивших ее вопросов. Словом, ей нужен был ученый муж с ближайшего Аресова холма, и он появился.
Муж приехал на дачу через три дня, и спросил о посадках за последние дни. «Да посадила кое-что, но знаешь, вот» - и она протянула исписанные от руки страницы. Муж удивленно посмотрел не нее, но ничего не сказал и начал читать.
« Слушай» - сказал он, спустя какое-то время - « я не спрашиваю, почему стала писать, но ты специально хотела, чтобы возникло ощущение, что читаешь изложение старательной школьницы?» « Получилось изложение, по твоему – так и должно быть, мне была важна только достоверность, главное, чтобы все было понятно, как в свидетельском показании».
« Машенька, таких свидетельских показаний можно положить миллионное количество, практически, по числу взрослого населения, но что с ними делать. Какой мед нарабатывался, помнишь?». « Но рабочие не могли отвечать за это. Была бы другая цель, и сложившееся сообщество только бы облегчило задачу ее достижения». «Такие аргументы лучше приводить на страницах политических газет, что с успехом и делается.
А ты, может, сама, не понимая того, своим сравнением с пчелиным сообществом задала очень высокий градус оценки, политология с экономикой и социологией в другой стороне.
Ты добралась до философии со своей пчелкой-альтруисткой».
« Я то - думала наоборот, вот - сравнила с насекомыми».
« Неоправданное высокомерие тех, кто незнаком с миром живой природы. Да любой держатель домашней живности, в первую очередь собачники о любимцах такое расскажут, что человеку останется гадать только, что еще, кроме речи (не ума) и прямохождения, добавлено человеку. Но ты о насекомых – тогда отсылай прямо к специалистам по перепончатокрылым. Давай по существу.
Ты с таким уважением пишешь про ролевое распределение особей пчелиной семьи, безупречное выполнение доверенной функции. Сообществу доверена уникальная мироугодная работа Доверяющим Лицом как ты тут выразилась. Не бойся, переведи свое определение на язык человеческого благоговения перед гармонией мира, и тогда получится фраза:
Мудростью Всевышнего узнал человек вкус целебного меда, для чего создал он умный и послушный пчелиный народец, который живет и работает по строгому предписанию Создателя.
Кстати, примерно так писали о пчелах древние мыслители.
-- Что ты хочешь сказать? – когда я провожу свою аналогию, то получилось по пословице - Сравнить Божий дар и...
-- Про яичницу не будем, хотя, постой, вполне философский образ: представь перевернувшуюся фуру с упаковками яиц в меланжевой луже. Или мой реальный случай. В детстве, не умея хорошенько управлять велосипедом, наехал с испуга на бабульку – как она ни старалась от меня увернуться. И главное, в руках у нее было ведро яиц – шла Страстная неделя. Мне потом за эту яичницу влетело по первое число.
Так вот, яичница как философский казус по Марии Ивановой.
-- Мне чужие лавры не нужны.
-- Не перебивай. Дарю родившееся определение: дребедень из того, что изначально предназначалось для дела – сравнение прекрасного замысла и недостойного его результата. Согласись – поговорка в таком ключе тебе и нужна – сравнение судьбы двух Божественных замыслов, а Создатель всего сущего един, так ведь?
Но к Человеку, думаю, часто Вопрос Отеческий обращен - почти такой же, с каким взрослые обращаются к заигравшемуся ребенку, оставленному в детской - «что ты натворил здесь»?
Взрослые - живут надеждой, что ребенок уже разумный, и отношения нужно строить на доверии к нему. И ребенок, дотоле давший честное пречестное слово, что он будет вести себя хорошо, ему хочется быть самостоятельным. Вот и все, остальное тебе понятно.
-- Да, конечно, но светлая мечта о том, что человек разумный, получивший такое гордое определение с рождения в аванс...
-- Пройдет все тернии, искупит первородный грех, победит змея - искусителя и предстанет в последующих поколениях истинно разумным. Отчего же – хорошая мечта. Одна незадача - история хотя бы последних двух тысяч лет. Увы, ее в качестве яви этой светлой мечты не приведешь. Да еще легко предположить многократно возросшее негодование в голосе Вседержителя - что ты натворил здесь? Я же тебе много раз через своих избранных глашатаев все объяснял.
-- Браво, вполне годится в Святочные мистерии
-- Мистерии не мистерии, но факты упрямая вещь, они и простому смертному в глаза бросаются.
И знаешь, я думаю почему – потому что неисчислимо количество степеней свободы, образовавшихся от одного приставленного этого слова к человеку – сапиенс, разумный. В отличие от тебя, по своей воле в философию не лезу, и говорю не о пафосной свободе (хотя мое убеждение, что Творцу все-таки интересен именно человек свободный), а об элементарном математическом понятии, связанном с многовариантностью исходов опыта. Один стал гением, другой злодеем, если два человека. Можешь пример из своего изложения дать, условно говоря, одиночная пчела, рабочая пчела. А если это не два человека, а все люди с переплетением их характеров и нравов?
По большей части выйдет детская страшилка, потому что с первых ступеней цивилизации возникали системы ограничений, их немало, и лучший пример мораль и этика. Но мы знаем также о силе искушения ограничениями пренебречь, а запреты нарушить. И дальше следует история противоборства, один в один совпадающая с временными рамками существования человеческих генераций на земле – вот она и яичница.
Мой сверхбеглый взгляд на историю в данном случае прошу простить. Это лишь зарубки вдоль дороги, которую, очевидно придется прошагать и туда и обратно, прежде чем доберемся до искомого места. Например, придется пересечь бассейн реки исторических грез и мечтаний. Уверяю, что по части проходимости это не уступает сельве реки Амазонки. Мечтания в истории имеют самостоятельный вес, а если они еще служат основой умственных и реальных построений, то они становятся не менее значимы, чем ружейные арсеналы. Войны и революции проистекают по принципу «и – и» - и мечтания честолюбцев, и ружейные арсеналы. Но нас с тобой интересует не столь глобальный, и, казалось бы, совсем не разрушительный приток этой реки, картографию которого найдем в библиотеке этической мысли, например. Мы обнаружим, что эта часть местности наиболее обихожена – чистые, почти садовые дорожки вдоль берегов, с массой мраморных бюстов на постаментах. Античные эллины открывают аллею и дальше - до второй половины 19 века - кто тут только не представлен. Несть числа тем, кто - понятно, на свой неповторимый голос - написал собственную вариацию к вечной теме « быть разумным самому, и жить в разумном обществе».
И из этих же мест когда-то донеслось красивое слово сообщество. Потом, правда, случилась история из ряда вон вышедшая. Хотя начиналось все как простой переход к новой фазе философского творчества, когда больше всего захотелось говорить не «обо всех нас людях и Создателе», а об индивиде, его воле в первую очередь, и обо всем остальном во вторую. Отношение к Богу тоже только потом - после себя, индивида. Знаешь, это один в один по времени совпало, например, с тем, что происходило в музыке: от Баха и Моцарта к Бетховену и Шопену, а позже к Скрябину. В философии от Канта и Гегеля к Кьеркегору, Шопенгауэру и, наконец, к Ницше. Это другая история, если честно - более значимая для последнего века, с его самыми разрушительными войнами и революциями, но мы с тобой о другом. О прекраснодушном понятии сообщество.
Оно родом из далекого далеко, а современные мечтатели его откопали, отмыли от пыли веков, и оно засияло как новенькое. Перед ним устоять трудно, я тебя вполне понимаю. Только нужно кое-то учитывать.
Сообщество не равняется арифметическому множеству. Это, если хочешь, многоклеточный организм, и оно реагирует на изменения окружающего мира изменением своего поведения, а для этого из тела вырастает голова. В сельской общине головой был сельский сход, где на все про все находились решения, и они служили главными ориентирами собственного поведения – компактное разумное сообщество, говорю я, и ты соглашаешься. И конечно, мы знаем, что поведение как термин используется не только в педагогике с оценками от примерного до безобразного, но и в системном анализе, где есть поведение всяких разных систем, в том числе и любезных тебе сообществ.
-- Постой, голова может пойти кругом от твоих перемещений по культурно – историческому пространству. Хотя, наверное, так лишь и должно, если берешься вынести собственное суждение. Нет, я не о поспешности перемещений, конечно. Помнится, и у Кьеркегора, и у Бродского – об экономии времени, когда про азы уже говорить не нужно.
-- Правильно, но отчего ты об этом здесь заговорила?
-- Да так. Подумала, что в этой же упряжке такая важная вещь как интересно – неинтересно следить за мыслью рассказчика.
-- Но тебе интересно?
-- Тебе попробуй, скажи неинтересно – пошлешь в библиотеку.
-- Ну и сходи. А все-таки, чего-то тебя гложет.
-- Понимаешь, мне кажется, что с отросшей головой – по твоей терминологии - в принципе не все так просто. И ссылками на системный анализ я бы не обошлась. Да еще я вспомнила историю, казалось бы, ближе всего к твоей патетической лексике о Божим даре. Сейчас поймешь, что я имею в виду – помнишь Леночку из регентского училища, помнишь какое сообщество она с совершенным восторгом предпочла всему прочему в жизни?
-- Маша, ты считаешь, что если лексика, то и ближе к Божиму? Леночкина история особая, скороговоркой не обойдешься, да и фон совершенно другой – религиозный. Причем, не естественный, идущий от семьи с рождения, а экстатический, пылкий, им отличаются взрослые неофиты. Да и потом в Леночкином случае было не просто приобщение к церковному укладу, а встреча с неординарной личностью. Помнишь, что ты сама почувствовала, увидя полуслепого монаха – расстригу, кого Леночка представила тебе как Батюшку, своего духовника? – Что ожил Гришка Распутин, вот что ты почувствовала, тот же типаж, и давление на психику. Таким в границах церковной традиции тесно. Он и прилепившиеся к нему молодые люди, как бы себя они не называли, по существу представляли секту, где взаимоотношения между руководителем и остальными, интересны в первую очередь патопсихологам.
-- Да знаю, но просто хочу заметить, даже в случае безусловной добровольности передачи своих прав на принятие решений кому-то другому всегда возникают риски.
-- Конечно, возникают, но случай с этой девушкой, все-таки особого рода.
Давай сейчас вернемся к заводским ребятам.
Ты описываешь крохотную часть чего-то такого, о чем молодые понятия не имеют.
А мы с тобой знаем, что часть сама по себе даже очень хорошая, но она намертво была сцеплена с другими, всякими разными частями гигантского по размерности, и оттого уже уродливого образования. Его тело распласталось тогда по одной шестой части суши (как пелось и декламировалось), а микроскопическая голова, внутри которой варились на все и про всех управленческие решения, умещалась на Старой Площади в Москве. И что славикину заводу выпускать, в конечном итоге, решалось там же.
-- Да, люди жили - были, их в общность советских людей записали, уши им все прокричали, что все во имя их блага вершится, монстры заводы для них строятся, а они, то есть все мы, свою жизнь вели, мед пили, и по усам текло, а мудреное слово «сапиенс» выговариваться перестало.
-- Все так. Но только чего стрелы метать – время прошедшее.
Давай, к сегодняшнему дню двигайся со своими свидетельскими показаниями. Кстати, какое бы ты им применение нашла? У нас еще вся первая половина прошлого столетия с Ходынкой, с тем же Гришкой Распутиным, чехардой 17-ого с отречениями, пломбированным вагоном, броневичком на Финляндском вокзале в Питере и прочим заболтанным, но безмерно трагическим не разобрались. А уж что говорить о периоде с 18-ого по 53 год? – Вот уж где, казалось бы, свидетельские показания миллионов граждан камня на камне от империи не оставят. Так что большой вопрос, что кому-то захочется искать исторические причины появления на арене жизни ее преобразователей, образца 90-х. Но для романтических душ я бы увидел применение твоим свидетельским показаниям. Вот готово обращение в развитие твоей темы. Романтические души, специально для вас. Как полагается, начину с проникновенно народного «Скажи ка, дядя (сейчас, с учетом возрастно-половой структуры электората, актуальнее, правда, тетя). Поэтому, лучше местоимение убрать, просто:
«Скажи, не благо ли, если каждый бы из нас в процессе длящейся собственной жизни, свои же свидетельства помнил, и выводы из них делал? У одного одно, у другого – другое, но всегда со сковороды с той яичницей. Воспользоваться бы своей разумностью, прежде чем опять «задрав штаны», бежать за очередным комсомолом, вполне возможным капсомолом, или еще какими-нибудь устроителями светлого будущего.
Незашоренный человек всегда поймет нужное. У человека определенно есть врожденное чувство здравого смысла, только пользоваться им не модно, а почему?»
Видишь, у меня тоже возник риторический вопрос, навеянный твоими пчелками. Как ты смотришь в своем изложении на такие вещи?
-- Мог бы проще сказать - зря старалась. Зачем ерничать? И я еще взялась тебе подпевать. Кстати, ты, социолог, не замечаешь, что есть нестыковка – жили, и копили свидетельские показания одни, а решения, тем более, сейчас, принимают другие. Поколение совсем другое, и оно с чистого листа готово писать свою историю. Господи, совсем как жизнь одного человека – та же табула раса, свои пробы и ошибки.
-- Умница, правильно подметила, но все-таки, зона пересечения пока есть, правда, не на уровне капсомола, там, действительно, новая поросль с новыми честолюбцами и прочими. А на меня не обижайся, я бы и лекцию не развел, если бы ты не повела разговора о вещах, теоретически не безнадежных. В науке сознание людей относят к управляемым факторам, то есть можно ожидать результата в ответ на какие-то усилия. Далеко не всегда наука так обнадеживает, чаще говорит «да хоть лоб расшиби, с места не сдвинешь». Вот только как теорию в практику перевести – это еще одна наука, изложения тут не годятся. Но, вообще, дорогая Мария Михайловна так ли уж это все должно волновать нормального человека?
-- Нет, ты все-таки скажи, мне не нужно было за это садиться? Но, правда, с такой ясностью все всплыло перед глазами, пока открывала окно и выпускала эту пчелу на улицу. Часы без стрелок - фантастика, и правда, заросшую бабушкину пасеку увидела прежде, чем слова нашлись. Вот здесь и точку надо было поставить. Но голова устроена так, что зрительный ряд заставил думать, а вернее крутиться вокруг случившегося тогда, и рефрен в голове только один «взяли и разорили, о людях не подумали». Ты, конечно, очень интересный поначалу поворот темы нашел, я о философии не додумалась. Но, потом своими ученостями эмоциональное восприятие окончательно загасил, а рассуждения, как сейчас понимаю, не очень его компенсировали.
- Что значит «не очень»?
- Ну не очень, нет, ты не подумай, что в отместку, но вопросы и по форме и по содержанию твоей лекции. Можно, мы потом еще поговорим, сейчас просто не в состоянии, устала, но здесь очень важные для меня вещи. Нужно сначала, пока не забыла все разложить по полочкам. Давай сейчас обедать, и пойдем, покажу, что посадила, а завтра еще об этом поговорим, ладно?
- Давай, давай, как скажешь. Но только помни, с чего начали – « человек разумный» - как звание, полученное в аванс. У тебя мнение на этот счет может измениться?
Маша сделала какую-то невероятную гримасу и выскочила из комнаты.
Умный муж посмотрел ей вслед, стараясь ничему не удивляться. Она не бросилась его кормить тотчас же при появлении в дверях, спровоцировав прежде на столь неожиданные разговоры. И по решительному виду Маши, он понял, что продолжение не заставит себя долго ждать. «И вообще, на нее не похоже, чтобы всем этим жила, а за столом на дне рождения слова не проронила. Зацепило не на шутку. Да, свидетельские показания как некий прием, социологического изучения а? Что-то тут есть, но формализовать почти невозможно, впрочем, аспиранту, какому можно поручить подумать над методикой. По крайней мере, ввести в опросники пункты, позволяющие провести корреляционный анализ ретроспективных и фактических данных».
Они сидели за столом, говорили о чем-то постороннем.
За прошедший год Маша только один раз съездила к Юле, встреча не была какой-то уж очень нужной для Юленьки, как показалось Маше, и деньги, которые были при ней, отдала с неловкостью, с какими-то глупыми словами. На обратном пути Маша ругала себя, за свое почти спонтанное решение, и то, что естественно проходит между близкими подругами, когда можно свалиться на голову без предупреждения, было скорее бестактностью с ее стороны. В то время, Юля была еще вся погружена в свое горе. Впредь Маша решила, что поедет к Юленьке только с общей подругой Мариной, но пока все не складывалось.
Сейчас, встав из-за стола, неожиданно для мужа Маша позвонила Марине, и не очень вдаваясь в объяснения, настойчиво попросила ее организовать так, чтобы в ближайшее время они встретились все втроем, абсолютно неважно где, « да хоть у меня тут». Марина, добрая и очень ответственная душа, отнеслась к Машинам словам подобающе. «Ну вот» - улыбнулась она мужу – « ты молодец – подвигнул своими разговорами, Марина теперь все до ума доведет, она умница».
Две трети следующего дня прошли в обычных делах, Маша ни о чем таком не заговаривала, но под вечер, решительно собрав садовые причиндалы, сказала, что хочет сходить на источник, запастись водой - чай совершенно другим получается, с чем муж спорить не мог. Они взяли пятилитровый пластиковый баллон, и отправились по предвечерью в сторону монастыря, недалеко от которого над источником построена крохотная часовенка, и набранной там воде по убеждениям большинства, придает дополнительное качество.
Под несмолкаемый просвист соловьев они миновали поселок и шли сейчас по обочине тихой шоссейной дороги вдоль старого ельника, и запах его создавал иллюзию настоящего леса.
-- Смотри, отсюда кажется, что мой лес все такой же, но соловьев только нет – слышишь, тихо, перелетели все поближе к чистеньким дачам, а здесь, как в песне о войне – птицы не поют.
Они без слов поняли, что Маша могла бы сказать дальше - весь примыкающий к дороге массив давно превратился в свалку с проржавленными остовами машин, еще какой-то техники, и, конечно горами полиэтиленового хлама. Они прекрасно помнили, каким это место было еще лет десять назад. Маша, зная его еще с детства – обожала зимой кататься на лыжах, весной набирала букеты лесных подснежников и душистых желтых бубенчиков, а осенью корзинки грибов. Поступив сразу после школы в институт, первые весенние сессии тоже начинались с того, что Маша брала брезентовый рюкзак, клала туда тетрадку с конспектами, заворачивала бутерброды, наливала в бутылку холодного сладковатого чая, и отправлялась в эту сторону. На любимой полянке с первым летним разнотравьем, располагаясь на том же выпотрошенном рюкзаке у знакомой молодой березки, ставя бутылку в низкую рассщелинку ствола березы, а сверток и тетрадку бросая на траву рядом. Особого чтения не получалось, глаза скользили по окружающему июньскому великолепью, но эмоциональная зарядка получалась чудодейственной, и все последующие дни сессии летели легко, голова работала отлично.
Именно там однажды в яркий полдень, она испытала ощущение полной слитности всех составляющих окружающего мира, в числе которых удивительно естественно оказалась красивая влюбленная пара. Залитые солнцем, тесно прижавшись, и ничего не замечая, парень и девушка прошли совсем близко от нее и исчезли с уровня Машиных глаз за высоченной травой, в переливающихся солнечных бликах.
Еще сейчас она подумала о том, что, бывая в этом лесу, никогда, никаких страхов не испытывала – это было продолжение ее дома – «ее лес». Дружелюбное жизненное пространство было неизмеримо больше нынешнего, когда только за своими заборами, да замками чувствуешь островок безопасности.
Да, вот тебе и залетевшая пчелка. Какую сумятицу в голове произвела. И поначалу, вроде бы, правильно и праведно - за прошедшее разоренье уклада - голос у кого хочешь, порежется. Но прав муж, нужно не причитать, а в сегодняшний день нить тянуть – что сейчас, то происходит, отчего первым делом воскрес первобытный импульс занять свою кочку «чур, мое». Там, где не мое – да фиг с ним, я свою кочечку обихожу, любоваться только ею, и буду, а по другой земле - с закрытыми глазами, и быстрее опять на свою территорию, и не «мое» если, то огнем гори, помойками обрастай.
Опять яичница, только теперь большая-пребольшая. Но это спонтанно возникшее только сейчас, она пока не готова представить к обсуждению. Своей очереди требовала домашняя заготовка, на которую ушло, если честно, немало времени.
--А ты про яичницу мог бы сказать на своей работе, или по-прежнему, там думаем одно, а говорим и пишем другое».
Муж усмехнулся, он ждал Машиного выпада, и, конечно, сразу понял о какой яичнице завела речь.
-- Ну отчего же, наоборот, распуская перья перед коллегами, а тем более студентами, сейчас ни один краснобай не упустит случая показать свою лояльность любому мировоззрению, но из этого ничего не следует.
-- Вот именно – не следует ничего.
Неожиданно резко прервала Маша.
-- Если ты хочешь таким образом выказать отношение к перспективам совершенствования человеческой природы, это одно, но если о методах научного познания, куда социология относится, то мировоззренческие аспекты напрямую не связаны.
-- Ты понимаешь, что из этого следует полная пустота – ничего, никакого научного познания, так, заявление о намерениях. На деле это лишь разработка техник управления группами людей. Готовятся основательные обзоры о состоянии слоев общества, потом вы доводите их до сведения власть предержащих, и те осуществляют корректировку своих действий в лучшем случае, а обычно просто идет голая манипуляция, ведь мировоззренческие аспекты, как ты сказал, в стороне. Борьба за электорат – основное. Так что любые свидетельские показания пойдут коту под хвост. Вы спокойно можете вооружать негодяев и циников.
И еще твоя фраза о том, что в науке сознание людей относят к управляемым факторам. Пока самым успешным примером такой управляемости остаются деспотии – это тоже твоя социология, да еще какая. Меня всегда потрясало, что великая немецкая культура в одночасье была смыта следующей страшной волной, или волны русского цунами. Каждая волна дочиста уничтожала предыдущий духовный ландшафт. Все, не хочу больше об этом. Если я когда вернусь к своим умным пчелкам, то уже никаких свидетельских показаний – просто попробую написать рассказ, которому есть выразительная концовка с бергмановскими часами.
-- Маша, ну, извини, пожалуйста, что задел твое самолюбие - каюсь, забыл вчера, что не в аудитории – нужно было меня сначала покормить, а то плохо ориентироваться начал, человек с дороги, а ему поднебесные материи. Но ты и меня, не задевай. Уж совсем недостойным делом я на работе не занимаюсь, вот и тебе явно, кое-что на пользу пошло. А планку не я задрал, повторяю. Ты поняла, что нет близких радужных перспектив оказаться на твердой земле, и злиться на меня по этому поводу стоит. Хорошо?
-- Хорошо только одно, что мы уже у места. Не хочу больше умных разговоров, и я не на тебя злюсь – на себя. Озаботилась, правда, озаботилась – не смотри на меня так – не понятно чем.
-- Да все понятно – человек живет, значит, ему думать нужно, а об общих вещах – кто ж не думает – у каждого в голове собственная картина мира, и наука не очень- то нужна. Первый человек уже знал, какая картина мира его устраивает. Ты лучше порадуйся, что муж такой умный.
-- Не начинай опять. Посмотри, да тут целая очередь с бидонами. Знаешь, я пока добегу до скита, там, в церкви такое прекрасное лавандовое масло как-то купила. Ты наберешь воды и иди мне навстречу, я боюсь, что служба кончится, и там закроют.
Он согласно кивнул. Видел, что Машу нужно оставить в покое – это такой склад ума – снова все пережевать, и найти, нет, не ответы – новые вопросы. И мешать ей – пустое занятие.
Маша направилась к темно-красным монастырским постройкам. Несколько жилых домов, хотя и расположились за пределами монастырских стен, конечно, строились вместе с ними, и относились когда-то к монастырскому хозяйству, и значит, наверняка отойдут к нему опять. До 88 года мрачные внушительные остовы монастырских зданий, так же, как и темно-красные постройки военного завода видные с насыпи железной дороги, были достопримечательностями одного порядка для мгновенного обозрения города из вагонного окна. Красавица Лавра, имея диаметрально противоположный знак, представала поэтому воплощенной в архитектуру силой света победившей тех двух кирпичных чудовища зловещего багряного цвета. Маленькая Маша даже боялась смотреть в противоположное от Лавры окно, когда ехала в электричке, мимо открывающихся на доли минут совершенно разных панорам. Надо сказать, что вблизи бездействующий монастырь, живущий по правилам складских построек, такого гнетущего впечатления не производил.
После празднования тысячелетия христианства на Руси монастырь стал потихоньку возрождаться, но Маша оказалась там случайно (прогуливались с друзьями, и ненароком забрели) только в году 94ом. Храм еще не до конца освобожденный от внутренних бетонных удавок, уже давал впечатление о своей акустике, и звучавший знаменный распев в сумерках громадного помещения стал тогда настоящим потрясением. Теперь оказываясь в тех местах, Маша с большой радостью отмечала быстрые перемены в монастырском облике – на куполах появлялись золоченые кресты, заделывались бреши в монастырских стенах, и главное, оживала звонница, которая в полуразрушенном виде и придавала издалека монастырю зловещие почти очертания. Когда ее восстановили полностью, засиял соразмерный купол с крестом, установили с четырех сторон четкие циферблаты со стрелками, вся звонница оказалась не только не громоздкой, но вполне изящной, насколько это возможно в изначальной тяжеловесности новорусского стиля конца Х1Х века.
Но вместе с отрадными переменами, с какого- то момента стал меняться дух монастыря. Он становился многолюднее и, несомненно, богаче. Стало привычным, что возле входа стоят дорогие лакированные джипы, и батюшки сопровождают гостей не обычных, а с массивными сверкающими цепями на изгибах шеи у плеч под расстегнутыми воротниками рубашек, или у резинок трикотажных футболок. Братки очень зауважали монашескую братию, а руководство братии оказалось вполне восприимчивым к коммерческому веянию, и небольшой прилавочек со свечками, иконками и благовониями разросся и размножился по паперти храма торговыми точками с возросшим ассортиментом. В его число было занесено и совершенно особое «наименование». Маша помнит, как ее покоробил разговор незаметной прихожаночки с женщиной типичного околоцерковного вида по ту сторону прилавка. Прихожаночка: « А поминания во здравие и за упокой, куда можно положить?» Другая женщина: « Кладите эти сюда, а те – туда, но сначала посчитайте, сколько записей всего получилось – каждая запись – пять рублей». Прихожаночка изумленно смотрит на ту женщину, и тогда она добавляет: « Пять рублей за каждого упомянутого там и там – это если вы хотите срочно. А так можно по рублю за один лист, но это уже не по-срочному».
Покоробило. Но не отнесла к особенностям уклада. Давно уже поняла, что любое заведение зеркально отражает лицо времени. «Советская школа», «советская милиция» - были абсолютно правильные устойчивые обороты. И церковь тогда далеко не отплывала. Маша не забывает давнюю историю, когда вошла на второй день Рождества в Трапезную с ближнего входа, как случалось с детства. Во время службы почувствовала, что сзади кто-то постукивает ее по плечу. Обернулась.
« Вы к кому?» - спрашивают. Растерялась, оказалось, что вход стал служебным, снаружи специальную казенную табличку вывесили, а она не заметила. «Вы к кому?» - такой вопрос только в советских конторах со служебными входами и мог возникнуть. А сейчас, наряду с остальным, все стало «постсоветским», только и всего. Маша развивала эту мысль, ухватившись, за школьную строку « о, времена, о, нравы». Да, именно так - сообществ может быть много, но если время для них едино, то и пружины у всех одни и те же. Неинтересно. Гораздо интереснее ей было бы сейчас повернуть монастырскую тематику в русло «личность (одиночная пчела?) – искания личности – приход к Богу и монашество как итог личного выбора - монашеское сообщество». Что происходит с врожденным психотипом «одиночная пчела»?
Нет, нужно бить себя по рукам, как говорила мама, чтобы не лезть, куда не следует. Ты, априори, такую личность уважаешь? Уважаю. Тебе не очень нравится голова сообщества, которая принимает решения по обустройству, и устанавливает взаимосвязи с внешним миром, пользуясь общим с ним языком. (Отсюда и «постсоветское», тебе это тоже понятно? Понятно.) Ну и все – оставь уважаемую тобой личность наедине с Богом, и не копайся ни в каких психотипах, займись своим.
Своим не хочется, и так знаю, что меда не набираю.
-- Что, вы закрываете? Лавандового масла так и не было?
-- Давно не было, но, может еще будет. Заходите
-- Спасибо
Маша вышла из монастырских ворот, и направилась к шоссейной дороге. Шагалось легко, под горку. Она уже видела мужа, поджидающего ее у поворота к источнику – ему в гору идти не хочется, знает она его. Маша улыбнулась, нет, он хороший, он ей сейчас больше всего нужен.
На дороге вдали замаячил велосипедист, сзади не отставая, бежала крупная собака. Здоровый образ жизни для себя и своей любимой собаки – это же прелесть.
Маша попыталась тоже перейти на легкий бег, но старые тапки соскакивали. Видя, что муж за ней наблюдает, она развела руками, мол, не спортсменка, но пошла, выделывая руками, нечто вроде попеременных взмахов. Она дурачилась, игривое настроение заставляло вспомнить маршевые песенки, и она довольно громко запела «Взвейтесь кострами, си-и-ни-и-е ночи...»
И вдруг, ей наперерез, из леса, по натоптанной дороге, которая здесь сливалась с шоссе, на велосипедах выехали пацаны, и один из них пересекал дорогу в полушаге от нее, держась за руль одной рукой, а другой – размахивая длинной веткой, попав по затылку Маши. От неожиданности она резко вскинула головой, выскочили костяные шпильки, которыми Маша достаточно небрежно скрепила длинные волосы, и сейчас они перекинулись на лицо, мешая глазам. От испуга она пронзительно закричала. Велосипедист с собакой через мгновение поравнялся с группой, собака залилась лаем и нешуточно ощерилась на ближайшего к ней мальчишку, так что тот снял ноги с педалей, понимая, что уехать с целой штаниной ему не удастся. Другие предусмотрительно чуть отъехали. Хозяин старался осадить собаку, и перепуганный муж, не поняв, что произошло, бросился в Машину сторону. Она подобрала заколку, собрала сзади ладонью волосы и другой рукой старалась справиться с заколкой. После натужного крика произнесла неожиданно низким, не своим голосом: «Делать нечего, забавляются, идиоты». Хозяин собаки, вынужденный слезть с велосипеда и взять собаку на поводок, поддакнул «Идиоты и есть, занятие себе найти не могут, скучно им».
Когда подоспел запыхавшийся муж, пацанов и след простыл, а велосипедист говорил Маше: « Эти недоумки напугать могут, ничего не скажешь, а так, особо, ничего не сделают. У нас тут, я читал, сводку по области, по убийствам, мы на предпоследнем месте, у нас тут мастера машины угонять, по этому делу мы в лидерах». Муж, оценив своеобразный юмор своего почти ровесника, сколь можно дружелюбнее произнес: «Спасибо, утешили». И, обращаясь к Маше, уже совсем ласково закончил: «ты, когда-нибудь перестанешь орать, так, что сердце заходится, я даже воду забыл, видно за девочку тебя приняли – вспомнила тоже пионерские гимны».
-- Да ни за кого не принимали. Им что кол, что человек, ну скучно им, до тошноты. Сын знакомой в этом возрасте постоянно так и ныл в одно слово «скучно-ташнит». Маша виновато улыбалась, оправдываясь, что всегда ужасно пугается, если со спины, а тут еще волосы на глаза попали. Она тоже понимает, что так, недоумки, не более.
Маша, не выпускала руки мужа.
Они двинулись к дому, подобрав через 50 метров упавший на бок баллон с водой.
Маша сейчас очень живо вспомнила другое происшествие с местной ребятней. Не очень давно, зимой, направилась прогуляться с оставленной ее на попечение небольшой собачкой. На пустынной горе встретила двух ребят с санками, младшему, чуть ли лет не восемь - девять. Второй старше – лет 11. Свою радость по поводу наступления зимы, выражали громким и отборным матом. Маша педагогически попыталась их урезонить «Что вы, такие хорошие ребята, и так ругаетесь. Вы разве не можете выразить свое настроение красивыми русскими словами». Выразили. Сейчас Маша поняла, что в силу охранительного торможения совершенно забыла последовательность событий, уместившихся всего минут в десять. Но оставшееся гадкое ощущение своей беспомощности Маша помнит.
Она зареклась вступать в педагогические разговоры – не скажешь со шпаной, оба прекрасно одеты, дорогой снегокат, с любой группой ребят, если их больше одного. Двое - уже группа, и, красуясь один перед другим, они способны на все, что угодно. Именно тогда Маша вспомнила об известном ей из онкологии законе прогрессии злокачественного роста. С каждым делением, и появлением новых поколений клеток их злокачественность в опухоли нарастает. Что с них взять - в каких-то предыдущих поколениях обнаружилась злокачественная потенция – они не при чем, разве лишь при опухоли. Собственную, весьма своеобразную остроту запомнила, мальчишек – нет, сейчас не узнает, если что. Действительно, охранительное торможение по Введенскому.
Муж, доселе молчавший, решил, что Маша хотела бы сейчас его увидеть в его обычной ученой роли
-- Ну, вот тебе и повод еще и молодежь вспомнить. Какое место в твоей картине мира отведено современной молодежи, или тебе сначала привести последние социологические выкладки, лежащие в основе формирования молодежной политики?
Но Маша никак не реагировала. Она вдруг стала чувствовать раздражение – наверное, думает, что его умные заключения нужны по каждому поводу. И совсем недавнее «нужен больше всего» сейчас показались ерундой – все мастера «словес стада пасти».
Но муж не унимался: «Маш, ну ты что, не хочешь про молодежь, давай про любовь – весна как никак».
«Я тебя убью когда-нибудь. Знаешь, что самки некоторых биологических видов пожирают своих партнеров в определенных случаях?»
« Хочешь попробовать?»
« Можно будет».
«Ага, относишь на потом? Еще дашь пожить?»
« Дам, если будешь хорошо себя вести. Что ты все время подначиваешь интеллигентно – иезуитским способом.
Какие выкладки по молодежи? Проценты беспризорности, детской преступности? – Ужасно. Но к счастью, отдельных благополучных семей – не мой, не моя. Наши - домашние. Опухоль - это я уже о своем - не грозит, знаем, недавно просвечивание было, Танечка сделала в гимназии доклад для одноклассников «Творчество Достоевского». Здоровы все, включая бабушку с дедушкой».
Вот и вся политика – дом, семья, где все здоровы и счастливы - целые и неделимые». А то
« направления социальной политики». Как райкинский костюм. « Претензии к пуговицам есть?» « Вы, говорите, есть? – но нам денег только на мелкие, самые дешевенькие пуговички дали, а петли не к нам – у них своя епархия».
-- Ну, Маша, ты не по часам – по минутам развиваешься, провокация – на пользу.
Но Маша его не слушала, продолжала наступать:
-- А любовь, с точки зрения социологии, она как? Тоже в цифрах преступности, самоубийств, разводов? Уж тогда бы присовокупили уровень доходов от любви.
И даже не проституция – вся гигантская индустрия сексуализации. Ведь сейчас любовь только по оному ведомству. Секс бомбы взрываются в переплетах книг, в телевизионных шоу, и прочих медийных полигонах. Все сексуально выглядят – модные дома ежегодно меняют коллекции, косметические реки в силиконовых берегах, салоны, клиники, опять салоны – как прибыльно быть идеологами сексуальной революции, не правда ли?
Маша замолчала, закинула руки за голову, и долго шла, глядя в закатное небо. Потом вдруг звонко сказала
-- Все, уважаемый ученый муж, хочу домой, подальше от всякой социологии сообществ. Хочу о живых людях, о каждом конкретно и доверительно с ним и про любовь и про жизнь. Может быть, в таком разговоре, я перескажу кое-что из того, что вчера и сегодня случилось. Не события, другое, но важное, несомненно, для нормального человека. Например, не стать объектом всевозможных манипуляций. Яичница потом, сначала желание манипулировать другими. Я правильно выражаюсь?
-- Ну, в данном выражении между понятиями стоят две разнонаправленные стрелки. Одно к другому и другое к первому, физико - психологический палиндром. На лице мужа появилась слегка вымученная улыбка. Но, знаешь, не так быстро о том, что сказала вначале. Если ты сумеешь в своем сознании связать эти свои фразы про доверительность разговора о жизни и любви каждого конкретного человека и мою робкую попытку натолкнуть тебя ... Впрочем, я опять могу вызвать у тебя какую-нибудь ненужную реакцию, самостоятельная ты наша – Конечно, все только сама. Правда, не столь древний фрейбургский мыслитель мог бы примоститься рядышком, но ты можешь и не заметить старика, ведь ничего такого, что наверняка приходит в голову в иные моменты каждому обычному человеку, он не выдумал. Такое вот коллективное бессознательное, как сейчас говорят, и ты в нем как рыба в воде.
Проснувшись рано утром следующего дня – нужно успеть на электричку 6.51, он понял, что Маша так и не ложилась. Сидела на кухне, и стопка исписанных листов была внушительной. Он подошел, и начал читать
-- Ты так и продолжаешь в тяжеловесной стилистике изложения?
-- Да знаешь, какая интересная вещь – оказалось невозможным перестроиться. Перечитала предыдущее, и новые фразы не захотели другого письма. Попыталась сопротивляться, но тогда размывалась суть. Потом поняла, если бы в голове держала только одно – все есть абсурд, и человек обречен на него изначально, то перу было бы куда как вольготно. Населить пространство химерами, заставить работать дикие фантазии, упражняясь в живописании уродств, смердящих останков – такие изыски, например, в шведской беллетристике есть. Словом, если абсурд, то шок в полной версии.
- Постой, значит, ты преисполнена исторического оптимизма?
- Не преисполнена. Но не абсурд. Ты мне загораживаешь свет. Иди, завтракай один, опоздаешь.
-- Я уже исчерпал свой лимит в твоей картине? Ну что сопишь, так и скажи, не обижусь.
-- Кажется, да. Но не оттого, что ты в чем-то, не знаю, как сказать…. В общем, ты очень хороший педагог. Ты очень умно расставил вешки, и я вроде бы сама прошла эту трудную, извилистую дорогу. Но в ее начале и ее конце оказалось одно – смерть Славика. Я понимаю, что ты знал заранее, что такой поворот случится, но мне для этого оказались необходимыми все наши предыдущие рассуждения, но не только. Тот мгновенный ожог молнией, которая настигает человека в иные, чаще ночные часы...
-- Арзамасский ужас. Лев Николаевич у нас тоже на все времена.
-- Опять готов поиздеваться - потерплю, ладно. Да, суть эта. Если что-то и рознится то, возможно, лишь в степени тяжести.
А знаешь, как началось? Стала перечитывать с самого начала, и вот там, где поминки, вдруг вклинился эпизод моей случайной встречи со Славиком, где-то на вокзале. Он стоял с незнакомым мне парнем, а я спешила на электричку, так что и было- то сказано не больше пяти фраз.
От Маришки я уже все знала – Юленька и Славик уже перебрались в Турапино – лето на дворе, и первое потрясение уже позади, поэтому я, осмелилась задать Славику вопрос почти с утвердительной интонацией. Я спросила: « Ну, а Максим как сейчас – он понял, изменился?» И то, что я услышала тогда в ответ, отчаянное, произнесенное непривычно высоким, звонким голосом « Не–а, ничего, каким был, такой и есть, ничего не изменилось, ни-че-го».
Я то не сомневалась, что Славик скажет, « ну, что ты, конечно, он сейчас совсем другой». А тут «не-я, ни-че-го». И так явственно услышав этой ночью Славикин тот голос, мне стало по настоящему страшно. Страшно так, что...
- Не подыскивай определений, и не рассказывай о цепочке дальнейших переходов, среди которой оказалась безмерная жалось к себе самой, такой же простой смертной. Ладно. Я уже понял основное, что среди общих рассуждений ты расслышала мой основной вопрос.
-- Что должно волновать нормального человека? Да, расслышала.
Хотя он по форме и дурацкий – «должно волновать».
Волнует или не волнует.
Просто.
А если волнует, то и волновать может любое. В пределах жизни.
Но это так. И конечно, еще присутствие Хайдеггера я почувствовала очень сильно этой ночью. Неправда, что я его могла бы не заметить.
Категория временности – куда от нее денешься.
Даже не зная, что это философская категория, любой живущий ставит ее на главное место.
Но, таким ранжированием заниматься, что заглядывать в край пропасти –- Арзамасский ужас, как ты безошибочно выставил диагноз, вот уж волнует, так волнует – до лихорадки и бреда.
Но часто и долго нормальные люди этим не болеют, и даже стараются пореже вспоминать о подобных приступах. Опять-таки охранительное торможение по Введенскому. Вот, собственно и все и о поворотных пунктах и об исчерпании лимита.
-- Да, интересно ты провела эту ночь.
-- Интересно, как видишь, с некоторыми открытиями..
-- Маша, ну что ты все с экивоками.
-- Ну, извини. В общем, я поняла, что рассказов про сообщества не бывает.
-- Да, это действительно, великое открытие.
-- И что у любой литературной вещи есть канва, сотканная из нитки, начавшейся с появления (рождения) конкретных людей и продленная по времени жизней, даже, если речь идет о крохотном мгновении.
То есть искусство экзистенциально по сути, в каких бы философских эмпиреях не парили его герои. И продленность истории конкретного человека есть некий фокус категории временности, его острота, потому что невозможно не расслышать самый жалкий диалог человека со своей судьбой. Он ей: «Еще, хочу еще, ну, пожалуйста», а она ему: «Хорошенького понемножку».
И заметь, что лишь редко речь идет о безмерных наслаждениях, в основном о самой, самой серенькой череде дней.
А мгновения обозрения мест провалов в бездонные пропасти отчаяния и страха (для людей, не принадлежащих к системам веры в Божественный вечный мир с загробным житием, соответственно, тоже вечным, пусть с реанкорнациями и прочими затеянными вещами – Страшным судом, например) могут быть лишь вкрапленными моментами в обычную жизнь человека.
-- Ты об этом уже сказала.
-- Да, но понимаешь, так труднее смотреть на небо, а мы же с тобой так безмятежно уповали на небесную гармонию.
-- Маша, я действительно сейчас опоздаю на электричку, а тебе, действительно нужно дальше поработать самой – Главное, не паникуй. И потом, зачем эти пустые допущения, что человек может оказаться вне системы веры во что-нибудь. Такого почти не бывает. Не реанкорнация, то, сотня другого. Ты, например, веришь в неабсурд, я, пожалуй, тоже.
И еще я верю, что твои ученые собратья обязательно выделят этот ген веры, он займет свое законное место в атласе человека. И может быть, это главный аргумент в пользу небесной мудрости. Ладно, сиди, работай.
Помчался, двери открыты.
До прихода гостей Маша увидела на кухне залетевшую пчелу. Открыла окно, подождала, чтобы та вылетела, и стала накрывать на стол. Гостей собралось немного, были все свои, и еще приехала Марина. Когда настала очередь второго тоста, Маша поднялась, и предложила, не чокаясь, помянуть Славика. Болеслав Михайлович, Машин муж понимающе, без слов кивнул головой. Взрослый сын удивленно взглянул на родителей, но быстро понял о ком идет речь, хотя Славика Аксенова никогда не видел. Все молча, выпили, и помолчали еще. Потом Маша, как о самом важном для нее сейчас, попросила Марину организовать, их общую встречу с Юленькой. «Как-то нехорошо у меня вышло, когда я к ней приезжала, а втроем обязательно нужно встретиться». Марина горячо поддержала, хотя сама она с Юленькой виделась вот-вот. Она ничего, держится.