Начало ХХ века. Деревня

 


Ровно одиннадцать лет было отцу, когда он поступил на первую свою работу – кашеваром в сплавную артель. По документам – подсобный рабочий по сплаву леса.  Вся жизнь – на реке Суде, вставать приходится затемно, котел огромный, тяжелый. Кстати, в те времена рабочих часто отбирали по принципу – кто больше  каши съест. Считалось, что тот и работать будет лучше.

Не спросил я отца, приходилось ли ему перебегать по вольно плавающим бревнам через реку. Скорее всего – да. Много позже я видел такое в Карелии и, возможно, тоже так научился. Не буду утверждать.

До этого времени маленький Коля присматривал за братом и сестренкой; мама уходила батрачить. Отец погиб давно.  Однажды отец не удержал самовар и слегка окатил голову брата кипятком. Тот стал навсегда лысым; правда, следов ожога я не видел.

Через год отец поступил на лесопильный завод в соседней деревне. Сначала носил в сушильную камеру деревяшки или, может быть, картон. Температура там была далеко за сто градусов, только бегом туда и обратно. Волосы на голове трещали. Затем стал кочегаром, а после и машинистом (парового котла и системы). Однажды ночью задремал возле манометра и проснулся от сильной затрещины: хозяин пришел, и вовремя – давление уже зашкаливало.

А хозяином был какой-то иностранец – может, датчанин – по фамилии Шельдемоссе. Ему понравился толковый паренек, и он мечтал выдать за него свою дочку, передав семейное дело в надежные руки.  Но вышло иначе. Летом шестнадцатого года – отцу было семнадцать с половиной лет –он оказался в армии и затем – на фронте. Началась другая жизнь и другая история.


Позже отец часто приезжал из Ленинграда навестить свою мать; бывала там и моя мама. Сохранились бабушкины письма отцу, писанные, видимо,  кем-то по просьбе. Сама она была неграмотна и ставила крестик вместо подписи (есть такой документ). В одном из них она просит привезти, если можно, хоть на один разок попробовать какао. Видимо, услыхала про таинственный заморский продукт.

Каждый приезд отца из столицы! (почти)  был предметом гордости бабушки перед односельчанами (я застал похожее уже в шестидесятые годы в Карелии, у тети). Вся деревня должна была знать об этом, а ближайшие подруги созывались на пир с городскими гостинцами (возможно, уже и после отъезда).

Однажды к столу была подана, среди прочего, горчица. Бабушка предупредила, чтобы брали по капельке, и вышла по хозяйству.  Когда вернулась, одна из соседок сидела с разинутым ртом и выпученными глазами. «Ты прости, Маривьяна,- говорила она потом, - я ведь подумала, что ты жадничаешь, потому что еда очень дорогая, и хватила целую ложку».

А еще бабушка гадала на картах. У нее была узкая специализация – указывать, где искать пропавшую скотину. В деревне, да еще такой бедной, как и вся Вологодчина,  это жизненно важный в самом точном смысле вопрос. У нее самой коровки не было, и в детстве дети вряд ли видели часто молоко. Я понимаю, что гадание – это чепуха; но скотинка все же находилась. Приходили к ней и из окрестных деревень; казалось бы, по самой технологии надо знать те места, о которых речь.   Разговоров, что она что-то получала за «работу», не слышал.

 Брат позже стал военным инженером, сестра осталась с матерью в деревне. У сестры было много детей – моих будущих  двоюродных братьев - некоторые жили в Питере у отца, пока учились. Сама моя бабушка еще перед войной сильно простудилась, покинув зимой без одежды  свой маленький домик из-за пожара, и вскоре умерла.