КРАСНОДАРСКИЕ ЛЕТА. Глава 13. НЕВЕЗУХА.
У многих моих друзей есть странная особенность: на пустом, как говориться, месте, попадать в отделение милиции – попросту «ментовку» или «обезьянник». Однажды Женя Петропавловский возвращался от Васи Вялого, почти трезвый. И надо же такому случиться – буквально в двух шагах от Жениного дома, на углу улиц Красной и Гоголя, налетели на красу и гордость русской литературы злые серые тени, стали крутить Жене руки и задавать какие-то идиотские вопросы.
– Нет в России свободы! – закричал Женя и стал отбиваться от упырей ногами. Упыри в долгу не остались и пустили в ход зверские приемы и резиновые дубинки. В общем, «на Аргентину это было не похоже»…
– Эжен, ну ты нашёл, что кричать! – пенял я ему через несколько дней. – Ты бы им ещё рассказал, что Волга в Каспийское море впадает!
– Я рассказал! – гордо ответил Женя.
– И что?!
– Не поверили, суки!
Поскольку в тот день вечер милицейские патрули были какие-то особенные, случившееся шоу записывали на видеокамеру. Когда наконец закончилась плёнка, утрамбованного-таки литератора погрузили в «луноход» и доставили «под шары». Потом позвонили его супруге. Аня примчалась, выкупила мужа. На следующий день из отделения позвонили самому Жене, сказали:
– Слышь, ты, пис-сатель!.. Хочешь – неси штуку, мы тебе плёнку продадим, на которой ты нас, ментов, ногами пиз..шь!
– Э-э, нет! – отказался Петропавловский, – знаю я ваши зехера, к вам только попади, никакого бабла не напасёшься!
– Ну и хер тебе навстречу, – ответили на другом конце провода, – а мог бы такой клёвый сувенир поиметь!
Похожий случай был и с Аней Мамаенко, которую мы по-приятельски называем Мамайкой. У Ани забавная привычка: как только видит человека в форме, сразу начинает изъясняться ненормативно. В тот раз мы стояли большой компанией на Кооперативном рынке, почти трезвые. Мимо шёл милицейский сержант.
– Во, бля, пид…с еб…й, на х…! – сказала Аня, – Чтоб ты, сука, ………… и через….. перемать, мать, мать!..
– Мамайка, ша!.. – страшным шёпотом сказали ей хором я, Хазизов, Панфилова, Симанович и ещё половина рынка.
Но было уже поздно. Пришлось «решать вопрос» с освобождением Мамайки и Хазизова, который за ней увязался…
– Штуку давай! – заявил мне сержант.
– Это поэты, – ответил я.
Сержант посмотрел на меня дико и хрипло спросил:
– В смысле: Союз писателей, Домбровский, Вялый, Егоров, Гончаров… да?..
– Точно! – подтвердил я злорадно.
Надо заметить, что члены Правления и наиболее активные рядовые члены Союза писателей неоднократно выручали своих коллег, попавших в отделение «исключительно в силу стечения обстоятельств» (по какому-то непонятному капризу судьбы эти обстоятельства «стекались» всегда одинаковым образом), причем всякий раз выручка сопровождалась грандиозными скандалами и жалобами со стороны «жертв милицейского произвола» во все инстанции, вплоть до Страсбургского суда. Это, конечно, не прибавляло здоровья как рядовым сотрудникам, так и милицейскому начальству.
– Ё-ё! – схватился за голову сержант. – Слышь, братан, ну дай хоть пятьсот рублей! Они же меня раз десять на х.. послали!..
– Сейчас в Союз писателей позвоню…
– Ну хоть триста!.. А?..
– Сто.
– Давай сто… – обречённо понурился сержант. – И забирай их быстрей, и уё….йте отсюда на х..!!!
Так нам удалось на сэкономленные деньги ещё и шашлычка поесть.
Упомянутый выше Гончаров был хорошим поэтом и личностью в своём роде легендарной. В отделение его давно уже не забирали принципиально, а когда молодой и неопытный пэпээсник притащил Гончарова в «обезьянник», то получил жуткий нагоняй от начальника.
– Ты кого мне притащил, сопляк?! – бушевал начальник. – Это же Лёшка Гончаров, он сейчас начнёт свои стихи читать, хрен остановишь, а потом опять тупо в углу наблюёт!
– Товарищ подполковник! – оправдывался обескураженный сержант. – Гражданин хулиганил: устроил драку на улице, выражался нецензурно, да ещё и пьяный в жопу!
– Пьяный?! – стервенел подполковник. – Да он почти трезвый, пьяного ты, щенок, его ещё не видел! Быстро выкинул его на улицу, и чтобы больше ни-ни!
– Меня – на улицу?! – возмутился Гончаров, небрежно раскидывая наряд по углам дежурки. – Эт-тот номер у вас не пррройдет!.. Щас я вам буду свои стихи читать…
– Су-ука! – тоскливо завыл начальник и рухнул на стул, обхватив голову руками и обречённо раскачиваясь из стороны в сторону.
Со мной лично никогда ничего подобного не случалось. Разве только когда я душил свою вторую жену поясом от её плаща на трамвайной остановке, после вечеринки у Валеры Симановича. Почти трезвый. Забрали нас обоих – додушить я не успел – промурыжили пару часов, задавали идиотские вопросы:
– Слышь, мужик, ты чего бабу душил?
– Жена.
– Во, бля! Чего же сразу не сказал?!..
Пошушукались друг с другом и решили:
– Значит, так, мужик! Жену твою мы сейчас отпускаем, а ты ещё часок посиди, а то вдруг снова душить начнешь… так чтоб она подальше убежать успела.
– Да не буду я её больше душить, мужики! Я пояс потерял…
– Сказали – посиди!
Через час и вправду открыли решётку. Время было позднее, трамваи уже не ходили. Я просился переночевать на нарах – не дали, выгнали на улицу. Пришлось пешкодралом трындыхать от Юбилейного аж до Дербентской, через весь город.
А вот когда моя третья жена пыряла меня ножом (перед моим же домом), в милицию никого не забрали! Потому, наверное, что мы оба были почти трезвые. Я тогда, правда, отбился, но жена сама утром заявление написала, что это, мол, не она меня резала, а я ей волосы выдирал. И не постеснялась после зайти ко мне (сама у своей матери ночевала) и сказать, чтобы дома был – наряд, мол, с минуты на минуту приедет. Я уже и позавтракать успел, и побриться, и чаю попить – нет никого! Пошёл к ближайшему телефону-автомату, дозвонился до нашего отделения, спросил: сколько можно ждать?!
– Отдыхай! – посоветовали мне. – Сегодня уже не приедем, у нас бензина нет…
Я внял совету, пошёл на «стекляшку», и там как следует отдохнул.
Когда мы с Вадимом Яковлевым шли ночью с тумбы афишу срывать – это не считается. Тогда какой-то столичный театр был в Краснодаре на гастролях, и Вадику втемяшилось в голову обзавестись сувениром. Шли мы с ним, почти трезвые, от улицы Жлобы на Сенной рынок, Решили срезать путь через станцию Краснодар-2. Темень – глаз выколи. Вдруг – фары зажглись, кто-то затопал и что-то заорал. Мы, понятно, бежать. Вадик где-то между составов зашхерился, а меня догнали. Оказалось – была облава на поездных воров, что вагоны вскрывают. У меня с собой был студенческий билет, и жил я почти рядом с Первомайским отделением. В обезьяннике стал петь романсы, меня просили на бис, но я отказался – обиделся. Отпустили быстро, только я требовал извинений и уходить не хотел, на крыльце ещё минут пятнадцать ругались, я всё требовал «самого главного», а мне дежурный отвечал, что «самый главный» сейчас спит и чтобы я утром приходил. Но утром я проспал. Так передо мной никто и не извинился.
А когда мы, опять-таки с Вадимом, шли от Марианны Панфиловой, так об этом вообще смешно говорить. Сначала мы зашли на спектакль в Театр кукол. Там в то время работал кто-то из однокурсников Вадима. Спектакль был тупой, детский, и мы быстро затосковали. Пошли в буфет, где неожиданно оказался коньяк. Потом заглянули в гости к Панфиловой, а чтобы не было стыдно приходить с пустыми руками, купили в гастрономе бутылку полусладкого. Потом попрощались с Панфиловой и пошли по Красной в сторону кинотеатра «Аврора». Внезапно обнаружили, что проходим кафе «Фрегат» (было такое на Красной, между Карасунской и Чапаева, на левой, нечётной стороне). Вошли и заказали бутылку водки.
– Мы закрываемся через пять минут, – сказал бармен.
– Ну и?.. – удивились мы.
– Не успеете…
– Во даёт! – удивились мы с Вадиком. – Слышь, братан! Минут – пять, а бутылка – одна! Проблем-то… Да, ещё банку «Колы» дай…
Через пять минут бар действительно закрыли, поэтому вторую бутылку взять мы не смогли и на улицу вышли почти трезвые. Было обидно.
– Пошли в «Интурист»! – предложил Вадик. – Там ещё ресторан работает.
– Ну, пошли.
– Вот только я сейчас в палатке куплю бутылку «шампусика», себе на утро…
Вадим бросил в сумку бутылку «Советского Игристого» и мы бодро начали отшагивать оставшиеся до «Интуриста» три квартала. Между Пашковской и Длинной Вадик устал.
– Мне пешком идти в лом.
– Варианты?..
– Ясен перец, надо «тачку» брать!
Мы остановили несколько машин, но до «Интуриста» везти нас никто не хотел.
Наконец, повинуясь протянутой руке Вадика, рядом с нами остановился «луноход».
– Пацаны, до «Интуриста» подбросите?
– Садитесь… – многообещающе ответили нам.
«Луноход» тронулся с места и через полквартала повернул налево.
– Нам прямо надо! – напомнили мы.
– Знаем, куда вам надо! – ответили нам.
В «обезьяннике» нас продержали три часа. У меня нашли удостоверение артиста филармонии, у Вадика – фээсбешную корочку. Он тогда служил по контракту в фээсбэшной части, расположенной в станице Медвёдовской, в должности начальника клуба.
– Во прикол! – удивлялись менты. – Давно к нам артисты с гэбистами не попадали!
Наконец нас отпустили, вытащив между делом у меня из кармана пару сотенных, а у Вадика из сумки бутылку вина.
– Ишь, «шампусика» они не пробовали! – недовольно бурчал Вадик по дороге до станции Краснодар-2. – Что же мне теперь – пиво утром пить?!..
В контрактниках Вадик не задержался. Свои «четыре пары кирзовых сапог» он сносил ещё во время срочной службы, а особенной любви к армейской дисциплине никогда не испытывал. Через полгода после подписания контракта расторг его с большим скандалом, а из формы сделал чучело и сжёг его в огороде. Говорит, был при этом почти трезвый. Охотно верю: иначе с него бы сталось сжечь всю воинскую часть…