10. Король лир

КРАСНОДАРСКИЕ ЛЕТА. Глава 10. КОРОЛЬ ЛИР.

В середине 90-х мы познакомились с крайне своеобразной личностью – ростовчанином  Виктором Галиным-Архангельским. Настоящая его фамилия – Мурзин. В середине 80-х годов взял он псевдоним Галин-Архангельский – в память о близкой подруге (или даже жене), поэтессе-диссидентке, убитой при загадочных обстоятельствах (предположительно – агентами КГБ, подстроившими то ли «несчастный случай», то ли самоубийство). Для самого Виктора Мурзина это предположение – впрочем, более чем вероятное – до последних дней жизни было абсолютной уверенностью, знанием.  До сих пор неизвестно, насколько знание это было истинным, но Виктор и его друзья в 70-80 гг. действительно имели проблемы с тогдашним законом из-за своего «антисоветизма». Антисоветизм заключался в правозащитной деятельности и бесцензурном литературном творчестве – тогда этого было вполне достаточно, чтобы получить реальный срок. Витя получал срок дважды «по 58-й статье», как привычно называли статью за антисоветскую деятельность и пропаганду со времен Сталина. Осенью 1995 г. у него возникли проблемы личного характера (то ли у него взяли в долг и не хотели возвращать, то ли он взял в долг и не сумел вовремя вернуть); выяснение отношений перешли в криминальные разборки, и перед Витей возникла перспектива третьего срока. Этот срок – чисто уголовный – он отбывать не захотел и в декабре того же года покончил с собой – отравился. Перед смертью написал несколько писем друзьям, в том числе Валентине Кроливец. Витя просил Валентину опубликовать его произведения: несколько романов, повестей, подборок стихотворений (всё это было прислано вместе с письмом – посылка с несколькими тетрадями формата А-4, переплетёнными вручную, отпечатанными с одной стороны на пишмашинке – с другой стороны были какие-то черновики, схемы и т.п.) Несколько таких тетрадей Витя в своё время привез и мне, потом я, перед отъездом в Москву, отдал их Валентине.
Родился Галин-Архангельский в 1956 году, т.е. был старше всех членов СИАМа лет на десять, мы с ним познакомились летом 93-го, весьма необычно. Витя приехал из Ростова с пачкой экземпляров своей второй книги стихов, «Алхимия Рифмы», только что изданной. В предыдущем, 92-м году, была издана его первая книга стихов – «Король лир». Явился в Правление Союза писателей России на улице Коммунаров и спросил с порога, где может увидеть не «официальных», а «настоящих поэтов». Члены Правления сначала удивились, потом  возмутились. Завязался жаркий спор, перешедший в прямые оскорбления – Витя вёл себя крайне независимо и «продажных совковых писак» откровенно третировал, находясь к тому же подшофе. Шоу чуть было не завершилось звонком в милицию, но наряд когда ещё приедет, а тут, того и гляди, начнется конкретный мордобой! К счастью, кто-то из «писак» вспомнил о СИАМе и о том, что в какой-то краснодарской газете внештатным корреспондентом работает один из его членов – Валентина Кроливец. Вспомнили и название газеты, сообщили посетителю – лишь бы быстрее отвязался. Витя прибежал в редакцию, потребовал у сотрудников адрес Валентины. Адрес ему давать, разумеется, не хотели, но пришлось – милиция когда ещё приедет; проще дать, лишь бы быстрее отвязался. Витя поехал к Валентине на 3-ю Линию Нефтяников. Позвонил. Открывшей дверь матери Вали сказал, что хочет срочно видеть её дочь, познакомиться с краснодарскими поэтами, почитать их стихи, показать им свои. Мать испугалась не на шутку: перед ней стоял отдалённо напоминающий Гафта невысокий худощавый брюнет с залысинами, в очках с толстыми стёклами, не вполне трезвый, давно не стриженный, одетый в старую рубашку с коротким рукавом и ещё более старые кримпленовые брюки, в руках – какой-то свёрток. Какая дочь, какие стихи, какие поэты?!.. Явный уголовник и аферист! Зубы заговаривает, скоро вся банда подойдёт. Значит, нужно: во-первых, немедленно вызвать милицию; во-вторых, срочно поменять замки в квартире; в-третьих, пока уркаганы к новым замкам отмычки не подобрали, собрать вещи и переехать в другую квартиру, пусть даже в пригород и с потерей квадратных метров. Валя была дома, вышла на шум, мать успокоила кое-как, но Витю тоже испугалась и дала ему мой адрес – лишь бы быстрее отвязался…
Я сидел дома, пил чай. Я всё время чай пью. Летом пью чай в два раза чаще и больше, жарко потому что. Сидел во дворе, в летней беседке, которую друзья обозвали «фазендой», насмотревшись всяких рабынь Изаур. Вдруг кто-то калиточной щеколдой гремит и спрашивает Олега Виговского. Я выглянул через забор, испугаться не испугался, но озадачился. Поговорили пару минут, Витя сослался на Союз писателей, «Краснодарские известия», Валентину Кроливец. Решился гостя впустить. Чаем угостил, познакомился. Мелькнула было мысль дать Вите адрес Симановича – лишь бы быстрее отвязался, но подумал и пожалел Валеру. Решил, что в крайнем случае вернее сам отобьюсь – и от уголовника, и от сумасшедшего, благо комплекция позволяет. А потом, слово за слово, как-то в разговор втянулся и заинтересовался. Витя прочитал своего «Короля Лира» – программное стихотворение из одноимённой книги. Читал он на одном дыхании, закрыв глаза, подчеркивая всю авторскую пунктуацию, переходя с распевной манеры на чеканную. Видно было и слышно, что это не какое-то там «сценическое чтение» – чтение настоящее, в манере, выстраданной автором, что он имеет право и так писать, и так читать.

«Облегчённо умчались кареты, звеня,
И кружит музыкальный играющий ящик
Чередой звонких кукол…»

Читал стремительно, начиная негромко, делая крещендо, с выверенными паузами, в tempo rubato, возмещая замедление последующим соразмерным ускорением.
Витя относился к поэтам, желающим интонационно объяснить и выделить каждое слово стихотворения. Это часто важно для самого автора, для его декламации, но предполагает злоупотребление знаками пунктуации и весьма вольное обращение с её правилами. Тут всё зависит от таланта автора и его творческой искренности. У Галина-Архангельского всё это было. Но всё равно: практически во всех публикациях его стихотворений приходилось приводить его личную пунктуацию в соответствие с общепринятой – просто чтобы было удобнее читать и следить за смыслом (это касается всех приведённых ниже цитат). Во время же авторского исполнения  стихов это было не важно: в этом случае пунктуация играла роль личных пометок чтеца, простым обозначением рабочих моментов.

«…Я не отпускал

На последний твой бал-карнавал-маскарад
Непослушную гадкую девку-сластёну:
Свою Золушку!.. Сколько ночей уж подряд
Я, как белочка в лапках орешком калёным,

Всё играюсь тобой, всё верчу опрометчиво,
Исступлённо – пытаюсь хоть чуть обогреться
Тусклым отблеском Золушки с волосом гречневым
И каштановым и золотистым…»

Стихотворение посвящено Галине Архангельской, как и многие другие произведения Вити.

«Что, любовь моя, больно?
Целуй меня в губы.
Мир ужасно фривольный,
Механически грубый, –
Только тускло вдали светит жёлтый торшер.
Я не робот, мне нужен тот мир по душе,
А не этот, где нет
Королевских карет
И в карете у Лира
Заброшена лира…
…Запорошена гулким вертящимся сном
Искромётная палица под колесом
В даль бегущих карет…
О, ломай руки с хрустом!
О, царапай, – браслет,
Медью пахнущий вкусно
И финифтью эмали!..
…Нет, прощай навсегда.
Мы своё отсверкали…»

Для Виктора  жить  значило быть в постоянной оппозиции к власти. Не только к Советской  – сегодняшняя власть его тоже бы не устроила. Он проявлял большой интерес к российской истории до 1917 года, писал «белогвардейские» стихи, осуждал афганскую и чеченскую войну, «направляющую роль» КПСС – вообще использовал полный диссидентский набор.
Некоторые цитаты из его стихотворений:

«…Скрип тележных колёс, в офицерских "георгиях" груди,
Ледяной блик глазниц от застывших и смёрзшихся слёз.
Мы увозим с собой вместо брошенных где-то орудий
Полный трупного льда этот скорбный проклятый обоз...»
(«Офицеры России»)

«Это – я! Офицер контрразведки,

Подпоручик-Поэт!..»
(«Черная Моль»)

Вы! - бунтарствующие немые!
Вы! - подстёгивающие век!
Вы! - вернувшиеся живые!
Падавшие на песок и на снег,

Штурмовавшие в дождь и в стужу
И в немыслимую жару
Скалы страшные Гиндукуша…
(…)
«…Думаете, что пойдёт по-иному
Пляска кукольная Москвы?!»
(«Афганцам»)

«…Так (Варшавский весь Блок на кителе)
Под безумный у цинка вой –
Наши Маршалы Первой Гильдии:
– "Аарррденок ташши, Половой! "»
(«Разгуляй-Маршалы»)


«Марксизм – не бывает без русской крови
И армии против народа».
(«Grand mersi!»)

Жил Витя жизнью суматошной и неустроенной. Нигде постоянно не работал, кормился копеечными гонорарами за публикацию правозащитных статей в периодике, крошками от грантов всевозможных международных организаций и фондов – их в те годы промышляло в стране немеряно. Все они, разумеется, добивались «становления и развития демократии на постсоветском пространстве». Судя по всему, Витя им верил, а если даже сомневался в искренности деклараций, то всё равно считал возможным использовать их в своих целях: для организации поэтических фестивалей, издания сборников стихов (своих и друзей), покупки тарелки супа и пачки дешевых сигарет. Был он бессребреником. Считал, что поэзия может и должна изменить мир. Был крайне категоричен в оценках литературы и людей. Много пил, хотя не больше, чем все другие в его окружении, и, как правило, когда его угощали. Сам тоже угощал, когда были деньги, но это случалось редко. Легко сходился с женщинами, посвящал им любовные стихотворения, такие например:

«О, женских ног волнующий изгиб!
Капрон колготок на белёсой простыни!
Не будет их – ты знаешь, я погиб.
А будет их не счесть – как в синей роздыми

Лукавых звёзд – вот сколько будет ног –
О чёрт, мне мало. Всё равно мне мало.
Нужны ещё твои… Чтобы я мог
Их целовать, откинув одеяло».

Или такие: 

«Я люблю тебя, Дрянь. И когда полушёпотом
Кенгуриною ночью в постели ты лжёшь,
И когда с первым встречным – не то что безропотно, -
Восхитительно-самозабвенно! – идёшь –

Кто куда поведёт… – вот.  И даже (и даже!) и
Когда ждёшь телефонного нервно звонка –
Я люблю тебя, Дрянь: выносящий – уставшую! –
Из постелей любовников на руках…»

Женщинам подобное отношение безумно льстило – и не только блондинкам. При этом Витя всегда и всем давал понять, что в его жизни была и навсегда осталась единственная Женщина – Галина Архангельская. Он её действительно очень любил, с её гибелью не мог смириться много лет, тосковал по-звериному. Всё это было по нему заметно. Отсюда, видимо, все его дикие выходки, ****ки и загулы. Власть Витя не любил тоже по-звериному, патологически. Обвинял её во всём, чуть ли не в плохой погоде. При этом постоянно по любому поводу шутил (высмеивал), смеялся (насмехался). Был явно очень изломанным человеком. Но его открытость, искренность подкупали. Поэзию любил самозабвенно, мог часами читать наизусть своё и чужое – и гневные гражданские инвективы, и лирику самую интимную. Возможно, он искал забвения в поэзии, в разнообразных выходках, во всей своей общественной деятельности. Очень на это похоже.
Однажды Витя пришёл ко мне домой в брюках (тех самых, кримпленовых, не сносимых) и майке, босиком. Я не очень удивился – к Вите уже несколько привык, но
всё-таки уточнил:
– Витя, привет! Что это с тобой?!..
– Менты, суки, повязали на Сенном рынке! Мы с Колей к нему домой шли, я поддатый, документы у Коли в квартире оставил, докопались, падлы!..
– Но почему в таком виде?!
– Меня ошмонали в обезьяннике, в торец дали, рубашка в крови. Я попросился поссать, у них сортир на улице, сначала не хотели выпускать, но я им сказал, что прямо на пол нассу. Тогда согласились вывести на дальняк, но туфли отобрали, чтобы не сбежал. А я там у сортира ломанулся на гараж, по газовой трубе через забор, потом дворами к тебе. Рубашку выбросил. Домой к Коле идти боюсь, у него свой паспорт с собой был, менты его адрес знают, меня там повяжут сразу…
Я подыскал Вите свою старую школьную рубашку, из которой давно вырос. На Вите она всё равно сидела мешком, но была чистой и глаженой. Нашёл и нормальные туфли, подошедшие по размеру. Вместе с ним поехал на другой конец города, на Фестивальный, где жил Коля П. – кстати, мой шапочный знакомый по институту культуры. Проверил подъезд, позвонил в квартиру. Хозяина не было, но и милицейской засады тоже. Поздно вечером проводил Витю на вокзал, купил ему билет до Ростова-на Дону.
В мае 1995 г. в Доме политпросвещения на улице Красной (сегодня там база «Кубанского казачьего хора») проходил Фестиваль поэтов Юга России. СИАМ, разумеется, участвовал. Приехал и Витя. Рано утром пришёл ко мне прямо с шестичасового поезда, с рыжей красивой женщиной (ей он посвятил своё стихотворение «La Femme de trente ans, или “Dernier cri”», напечатанное в книге «Король Лир»). Звали её, кажется, Оксана. Или Лена. Или Оля… Я накормил их бутербродами с чаем, потом они ушли по своим делам – открытие фестиваля было назначено на 18 часов. Перед уходом Витя дал мне спичечный коробок:
– Вот, возьми, оттянись.
Я заглянул в коробок – там была измельчённая серо-зелёная трава с характерным запахом.
– Что это, конопля?
– Ну так! Ростовская!
– Да я ведь не по этим делам, чего зря переводить…
– Ну, попробуй, или пацанов угости.
После ухода Вити с подругой я попробовал, но ничего нового для себя не открыл. До этого мне доводилось курить «план» один раз в школе и пару раз в армии, но меня он, слава богу, не «торкнул», чему я до сих пор рад – насмотрелся на торчков и в Краснодаре, и в Москве. За исключением этих четырёх раз больше ничего никогда не курил, не глотал, не говоря уже о том, чтобы «ширяться». Лучше водки выпить. А ещё лучше коньяка… Кстати, когда я в январе 1987 года возвращался в армию из отпуска, летел через Москву. Во Внуково милицейский сержант обыскал меня, тоже уже сержанта, до нижнего белья, прощупал все швы в рубахе и подштанниках, под конец просто упрашивал меня показать, где я везу анашу, клялся, что даже отбирать не будет. Мои уверения, что анаши у меня нет и не было, на него не действовали совершенно.
– Ты же из Краснодара летишь?!
– Из Краснодара!
– Значит, везёшь!
– Да не везу я ничего, отвали  от меня, так твою перетак!
– Но ведь из Краснодара?!..
– Б………………………!!!..
– Мозги мне не е.., не может быть, чтобы не вёз! Раз из Краснодара!..
Так ничего и не нашёл, отпустил меня, но явно не поверил ни единому моему слову и на всю жизнь затаил обиду. Прославился Краснодар, ага…
Вечером Витя зашёл за мной, уже без рыжей красавицы. Где её потерял, не знаю. Он уже днём побывал в Доме политпросвета, познакомился с организаторами, «навел шороху» на всю округу, признался в любви жене какого-то полковника, работающего в Доме, кажется, по линии гражданской обороны; стоял перед нею на коленях и читал ей стихи. Жениться, правда, не обещал. Но точно не известно. Времени у нас было ещё много, и мы решили идти пешком, чтобы Витя слегка проветрился. Конец немалый: от Политеха на Московской до угла Красной и Пушкина! Но проветриться Вите так и не удалось. На Садовой ему захотелось кетчупа, чтобы можно было его пить. Такой вот внезапный каприз.
Купленный в магазине кетчуп был густым, не лился. Витя вернулся в магазин и устроил скандал. Купил другой кетчуп, пожиже, выпил полбутылки, засунул её в карман брюк. Так и шёл через весь город – с оттопыренным карманом, из которого торчало пластиковое горлышко. Около Карасуна зашли к моей знакомой, Галине Петуховой, хотели позвать её на фестиваль. Девочка была молодая, миленькая, писала стишки: что-то трогательное, про чёрного зайца на белом снегу и про то, что она не может ни с людьми, ни без людей. Галя вышла за калитку, но на фестиваль идти отказалась, сказала, что она недавно замуж вышла за пацана, который только с зоны вернулся после двух лет. Я так и не понял, что именно препятствовало ей пойти на фестиваль: сам факт замужества, или мужнина биография? Витя стал узнавать, по какой статье пацан «чалился» и на какой зоне. Галя смутилась, мужа звать не хотела. Наконец мне удалось увести Витю. На углу Горького и Коммунаров Вите захотелось семечек, причём не купленных, а чтобы его ими угостила какая-нибудь красивая девушка. Красивых девушек на отрезке от Горького до Гоголя нам встретилось немало, семечки лущила каждая вторая. У всех Витя выпрашивал по горсточке, крича: «Бог велел делиться!» Пробовал семечки и тут же выбрасывал, объясняя: пережаренные, недожаренные, прелые, девушка так себе… На углу Коммунаров и Советской увидел лейтенанта милиции при кобуре, громко предложил мне «дать менту пиз..ы и ствол отобрать».
– Угомонись, Витя, что орёшь на всю улицу!
– Мне по хер, мусор точно не на службе, что он нам сделает, а я ствол хочу!
– В следующий раз, Витя! И дадим, и отберем всё, что хочешь! А сейчас ша, достал ты меня, мы уже почти пришли!
– Точно в следующий раз?.. А когда?.. А точно уже пришли?.. А давай всё-таки сейчас менту пиз..ы  дадим!
– Точно, точно! Пара кварталов осталась! Никому ничего давать не будем…
В холле Дома политпросвета была толпа, Витя сразу потерялся. Через минуту раздались удивлённые возгласы, и публика отхлынула от пятачка, на котором Витя подхватил на руки какую-то женщину и стал кружиться в вальсе. Кто-то закричал:
– Иван Иваныч, беги сюда, тут к твоей жене пристают!
Выбежал тот самый полковник, ринулся к нарушителю порядка, но тут же узнал его и высказался по-военному чётко:
– Тьфу, бля! Это же Галин-Архангельский!..
Повернулся и ушёл. 
Фестиваль, впрочем, прошёл на должном уровне: было много стихов и дискуссий, мордобоя не было вовсе, и здание Дома политпросвета осталось целым. После фестиваля мы всей компанией сначала пили кофе в летнем кафе «Старая стена» на Красной, потом переместились в сквер на Октябрьской и Мира – так называемый сквер «со слоном», или «Панфиловский» (Марианна Панфилова несколько лет жила в доме напротив, между Красной и Шаумяна, где размещена художественная галерея). Там мы пили уже водку, закусывая сорванными с деревьев листиками. Витя забыл полковничью жену и вовсю флиртовал с Валентиной Кроливец, Марианной Панфиловой и всеми проходящими мимо девушками.
В конце октября я уехал в Москву. О смерти Вити узнал из письма Валентины. Было неожиданно и тяжело. Валентина написала потом статью памяти Галина-Архангельского, опубликованную во втором номере «Нового Карфагена». В статье были такие строки: «В нём всего было чересчур, чтобы воспринимать его всерьёз. Чересчур тороплив, азартен, лёгок на подъем, суетлив и безумен… Стихи ему снились. Стихи он писал каждый день. Не мог иначе. Стихами он пробовал на вкус жизнь. Он грыз жизнь, словно закаменевший грецкий орех, и смаковал ее, точно засахаренную медовую пахлаву. Стихи были единственной возможностью вырваться из этой чертовой круговерти событий, явлений, случайностей, стать выше и лучше. Слово Поэзия он привык писать с большой буквы… После него оставалось чувство сопричастности. Открывалось какое-то там по счёту свежее дыхание, и жизнь ложилась в ладошку податливым пластилином…»
В прощальном письме Валентине Витя написал: «Поэзия - не от Бога, от дьявола. И ты никуда не денешься, не уйдешь, я знаю, от этого проклятья. Прошу только об одном - по возможности - об издании моих рукописей...»   
Издать рукописи Валентина не смогла или не захотела, от поэзии вскоре отошла, сосредоточившись на журналистике и карьере. Но рукописи, насколько мне известно, сохранила. Хочется верить, что они рано или поздно будут опубликованы. Множество стихотворений, рассказов, как минимум два романа. В Ростове-на-Дону родственники и друзья Вити что-то полулегально издали, но сведения об этом глухи и неточны. Скорее всего, изданы другие произведения. У Вити, при всей суматошности его жизни, просто не могло быть времени и возможности для печатания произведений в нескольких экземплярах: тогда даже копировальная бумага была не всегда и не у всех, ксероксов было очень мало и стоимость копий высока.
В оценке происхождения поэзии Галин-Архангельский ошибался. Поэзия, конечно, от Бога. Понимание этого могло предотвратить трагический финал жизни поэта, но – не сложилось… Всё-таки, думаю, там ему всё простится. Как же иначе?.. Человеком Виктор Галин-Архангельский был настоящим. И поэтом был настоящим. Несколько его стихотворений мы опубликовали в том же, втором, номере альманаха, но это – только малая часть его наследия.

Памяти Виктора Галина-Архангельского
Нас прореживает Судьба
Гребешком блестящих ножей,
Чья убийственная гульба
Посреди не склонённых шей – 

Не иллюзия, не мираж,
Не к безумью сквозной проём,
Но Реальности злой кураж,
Что разнузданней с каждым днём.

Пробежал холодок вдоль спин:
Приоткрыв високосный год,
Кто из тёмных его глубин
Вынет новый гибельный лот?

И под лязг поварских желез
В непроглядной адской ночи
Чьею плотью заправит бес
Серых будней пустые щи?

Не спасёт тут ни похвальба,
Ни смиренье, ни гнев друзей:
Нас прореживает Судьба –
И попробуй поспорить с ней!

...Ржавый чан закипеть готов.
Раздувает бесовский клир
В очаге огонь из крестов,
Из терновых венков и лир;

И причудливей древних рун
В том огне выплетают вязь
Почерневшие нити струн,
Потеряв со звуками связь.

Знаем: дьяволу плоть отдав,
Души лучших взмоют в зенит –
Но какой волшебный состав
Боль оставшихся исцелит?..

Новый день – придёт. Но за ним –
Снова ночь, в которой – ни зги...
И друг другу мы говорим:
“Береги себя, береги!”

Но от жизни себя сберечь
Можно разве что в конуре.
В каждой лодке найдётся течь,
И мошенник – в любой игре.

Так продолжим наш гордый путь,
Чтобы встретиться вновь в Раю
С не желавшим ни лгать, ни гнуть
Под ошейник шею свою;

С тем, кто стал свободен от пут
Не надолго, а навсегда.
…Если только и нас там ждут.
Если только примут туда.

На сайте "Стихи.ру" мы опубликовали несколько стихотворений Вити. В 2003 году в ЦДЛ я познакомился с Александром Сидоровым, больше известным как Фима Жиганец. Саша сказал, что у него в личном архиве сохранились письма, написанные ему Витей во время отбытия второго срока, и пообещал прислать их мне. Сказал, что письма интересные, дают представление о Галине-Архангельском и о реалиях того времени – в том числе тюремных. Саша в то время работал редактором тюремной газеты в звании майора внутренней службы МВД. Но потом как-то не заладилось ни у Жиганца, ни у меня: сначала связь была потеряна, потом у Саши был переезд, он долго не мог разобрать архив – в общем, письма потерялись. Жаль.