Нам не дано предугадать...

Евгения Серенко
   Этой истории – почти два года. Но до сих пор я не знаю, что это было -  совпадение? мистика? внушение? Или действительно права была Катарина?..

   Впервые меня встречали за накрытым столом.  На ажурной скатерти («Сама вязала»! – похвасталась Катарина), в маленьких чашечках дымился кофе, а на блюдечках лежали крохотные тарталетки с джемом («Сама пекла!»)
   - Я так рада, что ты пришла! – сказала она. – А то я совсем одна!   Даже спеть некому! Как ты думаешь, сколько мне лет?

   Клиенты часто задают такой вопрос. Конечно, мы знаем, сколько им лет, как знаем и про их болезни, детей, особенности характера.  На этот вопрос я всегда отвечаю, сбросив несколько лет – пусть им будет приятно. Но тогда я ответила честно: «Я знаю, что тебе почти девяносто. Но если бы не знала – дала лет на пятнадцать меньше».  Она засмеялась:  «Ага, ты заметила, что у меня почти нет морщин? Я знаю секрет. Сказать?»  «Конечно!»  «Никогда не смешивай кипяченую воду с некипяченой.  Нельзя смешивать живое с неживым!  Не экономь на воде!»  «Не буду!»

   Я знала, что моя новая клиентка живет с внучкой, которая учится в юридической школе, а на другом конце Торонто живут ее сын и дочь. Дом Катарины стоял на узенькой улочке в итальянском районе “Little Italy”. Ни автобусов, ни трамваев, даже тротуаров нет – потому что у всех машины; в общем, типичная старая улица, где люди живут годами и хорошо знают друг друга.

   «Тебе нравится Андреа Бочелли? – спросила она.- Я знаю весь его репертуар. По-моему, я в него влюблена».  И засмеялась.
   Почти в каждый мой визит она что-нибудь пела, а когда приезжала ее дочь – они пели вместе. Я так жалела, что не могла составить им компанию!

    Катарина рассказывала мне о своей жизни в Италии, о первых годах эмиграции, когда ее мужу приходилось работать на трех работах, а ей – шить, шить и шить, – чтобы через несколько лет взять кредит и построить этот дом. «Как ты думаешь, - смеялась она, - почему я в свои юные девяносто такая сгорбленная? Потому что шила слишком много! И знаешь,  я совсем не похожа на итальянку.  Никогда не любила вино, терпеть не могу ризотто, и совсем не выношу жару! У меня даже зимой на кухне открыта форточка! Вот увидишь!»

   «Как мне повезло с клиенткой! - думала я. – Удивительная женщина! Столько оптимизма – молодые позавидуют!»

   А потом наступило восьмое апреля. Я не узнавала  Катарину. Она не смеялась, не пела, только перебирала свои четки и что-то шептала. «С тобой все в порядке?» - спросила я. «Да. Не обращай на меня внимания. Просто сегодня восьмое число».

   Вечером мне позвонила Клэр – ее дочь. «Не обращай внимания на ее причуды, - сказала она. – Я не знаю, в чем дело, но каждое восьмое число мать  будто подменяют».

   На следующий день я не выдержала: «В чем дело, Катарина?»  «Ни в чем. Просто Бобби уже четыре года и восемь месяцев».  «Какому Бобби?» «Ну, как же ты не знаешь!?  Соседский мальчик!» Действительно, я видела несколько раз этого Бобби.  «Конечно, знаю. Славный малыш! Но...» «Не спрашивай, - сказала она. – Я все равно не отвечу.  Не хочу, чтобы ты тоже думала, что у меня паранойя... Кстати, мне прислали из Италии настоящую чистую шерсть. Здесь разве шерсть? Одна синтетика! А какие цвета яркие! Сегодня же начну вязать Клэр шапочку, а то взяла моду – даже в мороз ходить без шапки! Как молодая! Да и молодым это вредно».

   Целый месяц Катарина была Катариной – до восьмого мая, когда ее опять словно подменили. «Бобби уже четыре года и девять месяцев, - вздыхала она. – Как он быстро растет!  «Все дети быстро растут, особенно чужие».  «Да. Но этот растет  слишком быстро!»

   Она рассказывала мне о своих соседях – отец Бобби работал в какой-то строительной компании, а мать танцевала.  Иногда она ездила на гастроли, и тогда  сидеть с малышом приходила бабушка Бобби. Обычная семья. Обычный ребенок. Я не могла понять, какое отношение имеет к ним моя Катарина.
 
   «Скажи мне что-нибудь по-русски, - попросила как-то Катарина.- Я слышала, что русский язык такой же певучий, как итальянский».  «Я лучше тебе стихи почитаю, - предложила я. – Они уж точно певучие».  Я прочитала ей что-то из Пушкина. Она вежливо помолчала – не понравилось. Я пробовала Лермонтова, Ахматову, Цветаеву... Но в восторг она пришла от Есенина: «Вот это музыка! Не хуже итальянской! Я, конечно, ничего не понимаю, но как звучит!» Вот так и пролетало наше время – она пела, я читала стихи, рассказав ей сначала на английском, о чем они. Спасибо Катарине -  без нее я вряд ли стала бы перечитывать  Есенина.
 
   Я ждала восьмого августа – в этот день Бобби должно было исполниться пять лет. Все было, как обычно – вздохи, четки, молчание. «Бобби уже пять лет! Как быстро!»
   А потом Бобби было пять лет и месяц, пять лет и два месяца... Ничего не менялось. Я уже не задавала вопросов и только радовалась, когда восьмое число приходилось на выходные. Я не хотела видеть Катарину печальной.
 
   В последний день марта она спросила: «У тебя что-то случилось? Ты сегодня не такая, как всегда. Если это не тайна, конечно».  «Тайны у тебя, Катарина. А у меня все просто: сегодня годовщина смерти моей мамы».  «А как ее звали?»  «Людмила».  «Напиши на бумажке. Только по-английски».  Я удивилась, но написала. На следующий день сияющая Катарина  протянула мне диптих: на одной стороне – икона Богородицы, на другой – крест и надпись: «Миссия  святого Франциска скорбит об упокоении...». Я не могла найти слов. «Катарина, но как?..»  «А я позвонила сыну, он съездил в наш храм и заказал молебен об упокоении твоей мамы. И знаешь, по-моему, люди  даже не представляют, насколько они связаны друг с другом на этой земле! И тебя не случайно прислали. Могли ведь кого-то другого...»
   Этот диптих и сейчас стоит у меня. Память о моей маме – и память о Катарине.

   А потом наступило восьмое августа – день, когда  Бобби исполнилось шесть лет. День, которого с ужасом ждала Катарина.
    Это была пятница.  Взволнованная Катарина ждала меня около дома. «Скорей! Кофе остынет!» 
   На столе, покрытом знакомой ажурной скатертью, стояли кофейные чашечки. «Я не знала, что нужно испечь тарталетки. Ну, ничего, у меня есть печенье!» «Катарина, что все-таки происходит?»     «Такая радость, Юджиния! Жаклин сломала руку! Упала утром  на кухне, на ровном месте, представляешь!? Говорит, будто в спину ее толкнули!»  «Кто такая Жаклин?»  «Соседка! Мать Бобби!»  «И ты радуешься, что она сломала руку?»  «Конечно! Не ногу же! А то как бы она танцевала? А рука заживет. Она так легко отделалась!  Ах, Юджиния, сегодня такой замечательный день! Нужно будет напечь тарталеток и  поздравить  Бобби – шесть лет малышу!»

   Я ничего не понимала.
   И тогда Катарина рассказала мне эту историю.
   Лет восемь назад ей позвонила из Италии  давняя подруга («Представляешь, она еще старше меня!») и попросила приютить на несколько дней ее правнучку. «Девочка летела в Торонто учиться, а остановиться было не у кого. Всего на несколько дней, пока найдет что-нибудь. Конечно, я согласилась. Ее звали Джулия. Мне она сразу понравилась. Веселая такая, и пела хорошо. Я ей  сказала – живи, сколько хочешь. И внучка моя не возражала. А потом я заметила, что Джулия и мой сосед уж слишком сдружились. Особенно когда Жаклин уезжала на гастроли. Мне это не нравилось, но не могла же я вмешиваться! Взрослые люди... А потом был тот разговор. Они говорили прямо под окном кухни. Наверное, думали, что я наверху. А у меня как раз упало давление, и я спустилась сварить себе кофе. Я боялась пошевелиться, вдруг  подумают, что я подслушиваю? Сосед сказал, что вчера ему позвонила Жаклин. Ей стало плохо прямо во время выступления. Доктор сказал, что она беременна, и через неделю она  вылетает домой».
   «А как же я?»- спросила Джулия. «Никак, - ответил он. –Ты молодая, красивая, не пропадешь. А мы ждали этого десять лет.  Извини, но тебе придется найти другое жилье».  Потом закипел мой кофе, - продолжала Катарина, - и я не слышала, что они говорили.  Услышала, когда он громко и раздраженно сказал: « Хватит! Я даю тебе шесть дней, чтобы переехать. Поняла? Шесть дней!»
«Поняла, - ответила Джулия. –Через шесть дней меня здесь не будет. – И по-итальянски добавила: - А я даю шесть лет твоему ребенку – а потом его не будет. Или нет – я даю шесть лет твоей Жаклин! Ровно шесть лет!»

   «Он ничего не понял, но я-то поняла.   Это  была не просто угроза. Это было проклятие. Вот почему я так обрадовалась, узнав, что Жаклин сломала руку!  Всего лишь руку! И именно сегодня!?  Значит,  это действительно было проклятие!»
«Да,  похоже, - ответила я. И добавила:  - Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...»
«Как красиво! Переведи».
Я перевела. Катарина долго молчала.  « Есенин?» «Нет, Тютчев. Тоже русский поэт. У этого стихотворения есть продолжение: «И нам сочувствие дается, как нам дается благодать...»
Катарина заплакала.

  С того дня мы перешли на Тютчева. Я купила два томика – один на русском, другой на английском. Что-то ей нравилось, что-то нет. Но каждый раз она просила меня прочитать ее любимое. Я  написала  русские слова крупными английскими буквами, и она выучила его наизусть.

   Только через месяц Катарина заговорила об этой истории. «Как хорошо, что все так закончилось!  Жаклин скоро опять начнет танцевать».  «Это твои молитвы помогли, Катарина».  Она просияла:   «Ты тоже так думаешь? Я же говорила,  тебя не случайно прислали!»

   Она прожила еще несколько месяцев и умерла – тихо, во сне – шестнадцатого мая – в день рождения моей мамы. «Люди даже не представляют, насколько  они связаны друг с другом на этой земле...»

  Перед Рождеством я получила посылку. Синяя шапочка («Настоящая чистая шерсть! Никакой синтетики!»), видеокассета Андреа Бочелли... И лист бумаги с русским стихотвореним, которое  я написала когда-то крупными английскими буквами...
   Я позвонила Клэр, поблагодарила; мы вспомнили Катарину с ее пением и тарталетками, пообещали перезваниваться...

   Так что это было? Совпадение? Мистика? Или проклятие, ослабленное по молитвам Катарины?

   «Нам не дано предугадать,
   Как слово наше отзовется, -
   И нам сочувствие дается,
   Как нам дается благодать...»