Моя юридическая практика имела необычную предысторию…
Стать юристом я не планировал.
За плечами - перед службой в армии - было два курса музпедучилища. Я хотел после армии сдать экстерном экзамены за весь его курс, чтоб поступить на вокальное отделение консерватории. Но все музыкальные и музыкально-педагогические училища, куда направлял запросы, отвечали, что экстерната при них нет. Это и сыграло свою роль в моей жизни. Или я возвращаюсь в училище, заканчиваю его, чтобы потом в одном из крымских сел стать завклубом. Или отбрасываю музыкальное прошлое и, пользуясь армейскими льготами, поступаю в вуз. Естественно, выбрал второе и глаз положил на самый лучший вуз – Московский университет им. М.В.Ломоносова. Причем, выбрал один из самых престижных факультетов - юридический…
И тут вмешался во все случай.
Походил срочную службу я в Полтавском высшем зенитно-артиллерийском училище имени генерала армии Ватутина Н.Ф. И вот, вышагивая как-то по плацу, столкнулся с начальником училища генералом Образом, который, удивился, что я, без пяти минут демобилизуемый – всего лишь рядовой…
- Почему рядовой? – остановил меня генерал.
- Да, как-то… - только и нашелся я.
- Вы же закончили сержантскую школу! – удивился Образ.
- Да… - подтвердил я. - Но уже демобилизуюсь. А на гражданке все равно – рядовой ты или сержант…
Генерал возмутился.
- Есть такая вещь как война! А на ней солдат – это солдат, а сержант – сержант! Хотите быть пушечным мясом?!
Я промолчал.
- Вы в партии? – спросил тем же тоном генерал.
Я вновь пожал плечами.
- Нет…
Его возмущение стало еще большим.
- Завтра же ко мне! Представлю Вас к званию сержанта. И дам команду принять в партию…
Реалии советской жизни были такими, что у меня и мысли не было ослушаться приказа.
Утром я стоял у двери его кабинета, а несколькими днями позже стал кандидатом в члены КПСС, что дальше обернулось трагедией для меня и в корне изменило всю мою жизнь…
За месяц до демобилизации я был отправлен на войсковые учения, по окончанию которых мне поручили уничтожать штабные документы. Дело было в июне, и я, разбираясь с бумагами, разделся, чтоб не было жарко. Гимнастерка оказалась мокрой от пота: им был пропитан и ее внутренний карман, в котором я носил военный билет и кандидатскую карточку члена партии. Билету повезло. А карточке – нет. Я обернул ее в лист бумаги и положил на край стола, чтобы потом вернуть в мокрый от пота карман гимнастерки. Когда все полежащие уничтожению документы были отобраны, я сгреб их стола в расстеленную на полу плащ-палатку, вынес во двор и поджег. Вернувшись в помещение, закрыл сейф, надел гимнастерку и, ощупав карман, вспомнил о кандидатской карточке… Ее не было...
Я выбежал во двор, где догорал ворох бумаг, и разбросал его носком сапога…
Увы…
Кто жил тогда, поймет что произошло... Мне поступать в МГУ, на юридический факультет, который - в советское время – был единственным партийным факультетом во всех вузах. И вдруг такое…
- Чего не весел? – раздался за спиной голос офицера по режиму секретности капитана Охрименко.
Я повернулся и произнес.
- Карточку сжег!
Мои глаза застилали слезы…
- Какую? - удивился капитан.
- Кандидатскую…
Охрименко оторопел.
- Как сжег?
- Нечаянно, - ответил я, смахнув слезы с глаз.
Капитан посмотрел на меня, словно я был прокаженным.
- Ничего себе… - произняся это, он помотал головой и выдал тираду мата.
- Товарищ капитан, я ее обернул в бумагу, чтоб от пота… это… и не заметил, как смахнул с другими документами со стола… Сжег все… И ее вместе со всем…
Охрименко смерил меня гневным взглядом.
- Да ты понимаешь, кого сжег?!
- Кого? – спросил я.
- Ленина сжег! – закричал он.
- Ленина? Какого?! – перепугался я.
- А такого! На карточке Ленин, Энгельс и Маркс! Ты их всех сжег! – закричал истерично он.
- Я?! Я не хотел, - только и нашлось в ответ у меня.
- Не хотел?! ЧП на училище! – проорал он. – Никому ни слова! Тюрьма потому что будет! Скажешь, просто пропала!
Сейчас, годы спустя, я с грустью вспоминаю тот случай. Какая тюрьма?! Человек просто сжег партбилет. Но тогда это виделось в черном свете…
Капитан ушел…
Через час училище было поднято «по тревоге» искать мою «пропавшую» карточку. Были осмотрены километры степи и все овраги, палатки, где жили курсанты училища…
Карточку не нашли…
На следующий день эшелон ушел на Полтаву.
Прибыв в нее, он разгрузился. Нас привезли в училище.
У всех было праздничное настроение. Кроме меня. У меня начался ужас. Мое персональное дело рассматривали неделю. Сначала партийное бюро решило меня «исключить из кандидатов в члены партии». Затем партийное собрание взяло мою сторону и решило объявить мне «строгий выговор с занесением в учетную карточку». Наконец, партийная комиссия «утвердила решение партсобрания». Это значило, что я оставался в партии… Счастью моему не было предела...
Утром следующего дня я стоял у дверей начальника политотдела училища полковника Петрова. Постучал. Зашел в его кабинет.
Он сидел за столом.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться?
Он поднял на меня глаза.
Я набрал воздуха и, как принято в армии, четко проговорил.
- Вчера парткомиссия утвердила решение партсобрания о вынесении мне строго выговора за утрату партийной карточки. Разрешите получить ее дубликат?
Полковник посмотрел на меня, как на идиота, потом встал, подошел ко мне.
- Ты в своем уме?!
Я молчал.
- Понимаешь, что говоришь? – вдруг закричал он. – Предлагаешь, чтобы мне надавали по шее за тебя?! – он похлопал себя по ней. – Я назначил уже повторную проверку твоего дела…
Здание МГУ на Ленинских горах качнулось и, покосившись, растворилось посреди его кабинета… Начнется новая проверка. А это значило, что он… Что он не даст ей благополучно закончиться…
Я стоял, раздавленный пониманием услышанного…
Надо было что-то делать…
Не оставаться же в училище еще не понять на сколько, чтобы получить то, что и так было ясным…
- Товарищ полковник, - выдавил я. – Мне надо домой. Разрешите, я напишу, что согласен с любым решением новой проверки! Демобилизуйте, пожалуйста!
Полковник посмотрел, уже радостно, на меня.
- Хорошо! – и положил на стол лист, придвинул в нему ручку. – Пишите!
Я написал то, о чем сказал.
Он пробежал глазами написанное и отпустил меня, пожелав "удачи в дальнейшей жизни"…
Через час я был демобилизован и уехал домой, в Крым.
Месяц спустя я подал документы на юридический факультет МГУ.
В заявлении о приеме решил подробным образом описать все, что случилось, и лишь потом попросил о приеме в вуз.
Принимавшая заявление девушка – из студенток – прочла это и, оторопев, отправила меня к секретарю приемной комиссии Иванову. Иванов прочел мое заявление, затем посмотрел – долго так – на меня и, ни слова не говоря, набросал поверх текста красным карандашом, как Ленин, резолюцию «Принять документы!».
Первый этап был пройден, но начинался второй… экзамены…
Сдав русский письменный, русский устный, а затем иностранный, я пришел на экзамен по истории. Принимал его профессор Селезнев. Он сидел в аудитории с двумя стариками.
Я ответил по вопросам билетов.
Селезнев кивнул в сторону одного из дедков.
- А как звали в девичестве Екатерину II? – спросил тот меня.
- София Фредерика Августа или Софья Августовна, как было принято у нас, - ответил я.
Профессор кивнул в сторону второго дедка.
- А как звали первого наркома юстиции России? – спросил меня он.
- Оппоков Георгий Ипполитович… Партийная кличка «Ломов»… - ответил я.
Тогда Селезнев взялся за меня сам.
- А расскажите-ка, молодой человек, о русско-турецких войнах…
Я закрыл глаза и, вспомнив таблицу русско-турецких войн, которую составил при подготовке к экзамену, принялся рассказывать. Называл битвы, кто и что у кого отвоевал. Перечислил все перемирия: Ясское 1791 года, Кючук-Кайнарджийское 1774 года, Сан-Стефанское 1878 года и прочие…
- Достаточно, - остановил процессор, – А откуда и куда шел Пугачев?
Вопрос озадачил…
Готовясь к ответу, я видел, как быстро заканчивал он экзаменовать других абитуриентов. Десять-двадцать слов и – ставилась оценка. А тут столько вопросов! И не самых простых!
Мой взгляд упал на ведомость, лежавшую перед ним, где были фамилии абитуриентов. В первой колонке - номера сдававших. Во второй – фамилии, имена. В третьей - пометки «Член ВЛКСМ», «Член КПСС», а в центре списка, где и должна была быть моя фамилия, между этими записями красовалось красное «Б/П» - «беспартийный»… Я не знал тогда, что профессор Селезнев был председателем парткома юридического факультета МГУ. Но смысл записи понял: меня «резали», как беспартийного…
- Пугачев шел по реке Яик, нынешнему Уралу, сверху вниз по течению, - ответил, заведясь, я.
- А по какому берегу? – спросил профессор.
Откуда я мог знать, по какому берегу шел он?!
- По правому, - ответил наугад.
Селезнев посмотрел на меня.
- Правильно. А почему?
- Что «почему»? – упавшим голосом переспросил я.
Профессор олицетворял собой спокойствие. Он беспартийным не был.
- Почему по правому берегу шел Пугачев? – повторил он.
Это был один из моментов в жизни, когда время остановилось.
Я напрягся, не зная, что ответить и понимая, что от ответа зависит судьба моя. И тут же вспомнил карту в учебнике истории, где Россия была окрашена в желтый цвет, а рядом, справа, в серый цвет была окрашена территория нынешнего Казахстана, помеченная как «казахские каганаты».
- Потому что, - ответил я, как отрезал, - по левобережью Яика простилались земли казахских каганатов, и найти там поддержку он не мог. А на правом берегу были российские земли, российские заводы, фабрики, и там он мог получить поддержку рабочего люда…
Профессор Селезнев внимательно посмотрел на меня и, помедлив, задал еще вопрос.
- Когда была присоединена Финляндия к России?
Я тихо осел внутри себя. Этой даты я не знал. Но внутреннее чувство подсказывало, что надо бороться.
- Вы знаете, я прочел все школьные учебники. Кроме того - учебники Дацюка и других историков. Но нигде не видел, когда была присоединена Финляндия к России. Знаю лишь, что она отсоединилась от нее после революции, воспользовавшись декретом о праве наций на самоопределение…
- Хорошо, - остановил меня радостно профессор, выводя в экзаменационном листе четверку…
Четверка значила для меня «полупроходной балл», попасть с которым в университет было практически невозможно.
- Товарищ профессор, - взмолился я. – Спросите еще что-то! Ведь я хорошо знаю предмет! Для меня «четверка» - это не поступление в МГУ! Пожалуйста!
Селезнев улыбнулся.
- Почему Вы не довольны? Получить такую оценку в МГУ – очень хорошо! И потом, почему МГУ именно?! Есть и другие вузы. С нашими отметками Вы поступите в любой из них! Желаю счастья!
Мне во второй уже раз желали счастья те, кто рушили мою судьбу...
Я взял экзаменационный билет и вышел из аудитории…
Всю ночь не спал…
Я был не москвичом и во время поступления жил в филиале Дома студентов МГУ на Ленинских горах, что на пересечении Ломоносовского и Мичуринского проспектов.
К утру решение было готово. Я встал, достал из чемодана военную форму, в которой демобилизовался, и, надев ее, поехал на факультет, где встал у инспекторской и простоял неделю, до утверждения списка принятых на учебу.
Задумка удалась. Уже к обеду одна из факультетских дам поинтересоваться, кого я жду. Я ответил, что поступления. Она позвала инспектора набираемого курса Смирнову и передала меня ей.
- Да это не сегодня будет, - улыбнулась та. – Идите, отдыхайте. Вы откуда?
- Из Крыма, - ответил я.
- Так и поезжайте туда. Если будете приняты, мы сообщим.
- Нет, - покачал я головой, – приеду домой только поступившим! А пока постою…
Она засмеялась, рассматривая меня и блестящие у меня на груди воиские знаки.
- Так хочется учиться?
Я кивнул.
На том и расстались. Она удалилась в инспекторскую, а я продолжил свое «стояние» до закрытия факультета.
Утром следующего дня мы со Смирновой уже поздоровались как знакомые. В обед она, выйдя из инспекторской с сигаретой в руках, попросила зажигалку. Мы закурили у окна и перекинулись несколькими фразами. Она поинтересовалась, как меня зовут. Я назвал имя, фамилию. Где служил? Что делал до службы? Из какой семьи? Так - слово за слово - и познакомились. Она была молодой, только что закончила этот же факультет, и наш набор – был ее первым набором студентов.
Через день ко мне присоединился еще один демобилизованный - Женя Расторгуев, в морской, правда, форме. Он тоже не добрал баллов. Появился и третий «полупроходник» – Володя Субботин, длинноволосый питерец в пижонском костюме с огромным бантом на шее. Подошло еще пару человек. "Вахта памяти о поступлении в МГУ", как себя называли мы… Спустя день-два нас уже знали на факультете. Такое на нем наблюдали впервые. К нам подходили преподаватели – покурить, расспросить о житье-бытье, похвалить за желание учиться.
Наконец, наступил решающий день. Из кабинета инспекторов вышла Смирнова с толстой папкой бумаг...
Я отошел от ребят и спросил ее.
- Галина Васильевна? Приняли?
- Ты уже сейчас мне надоел! – кокетливо отмахнулась она. - Еду на Ленгоры, в главное здание МГУ, утверждать список. Утвердят – скажу… - и быстро исчезла.
«Ты уже сегодня мне надоел!»
Значит, и дальше буду надоедать!
Сердце готово было выпрыгнуть из груди…
Спустя пару часов она вернулась, веселая, и, увидев нас в коридоре, засмеялась.
- Все! Вы все приняты!
Это было вопиющим вознаграждением за наше «стояние», и мы все завопили, как и подобает неуравновешенной молодежи!
Ребята тут же разошлись. А я, не зная, что делать дальше, остался у открытого окна и закурил.
- Толя, а ты чего не уходишь? – раздался за спиной голос молодой инспекторши.
Я повернулся.
- А у меня, Галина Васильевна, ситуация дурацкая. Я ж из Крыма. А уже 25 августа. Туда доеду, наверное. А назад – конец турсезона ведь - не вернусь к 1 сентября. Тут буду. Хотя побывать дома хотелось бы…
- Постой, - ответила она и вернулась в инспекторскую.
Через минуту вышла с какой-то бумажкой в руках.
- Тут адрес авиакассы, она у «Детского мира». Подойдешь в этому окну, - она показала в бумажку. - Скажешь, от меня. Дадут тебе билеты и в Крым, и из Крыма. Бегом!
Вечером я добрался домой.
Дома была лишь мать. Отец должен был подойти с минуты на минуту.
- Ну что, сынок? – спросила испуганно она.
- Поступил, мамуль!
- Куда? – спросила мать.
Родителям я не говорил, куда еду, и они переживали по поводу того, что опять подамся в непонятные им, простым людям, музыкальные или театральные вузы.
- В университет! – ответил я, смеясь.
- В университет? – только и переспросила она; для нее, сельской жительницы, переехавшей в маленький крымский городок и работавшей аппаратчицей на химзаводе, наверное, не было известно, что университетов в стране много…
Появился отец.
- Ооо… - поздоровался со мной он. – Какими судьбами? Навсегда или…
- В университет поступил, - не стерпев, сообщила ему мать.
Отец оторопел.
- В университет? В какой? – отец был продвинутым человеком.
- В МГУ - радостно сообщил ему я.
- В МГУ? – отец замер и минуту смотрел на меня. – А серьезно?
- Серьезно, бать! – обнял его я. – В Московский университет, на юридический
факультет!
Это произвело эффект разорвавшейся в доме бомбы.
Он отстранил меня.
- На юридический?! Это кем, прокурором, будешь?
Прокурора района он знал и, как простой шофер, уважал его.
Батя был пчеловодом. Он и такие же, как он, пчеловоды выставляли общую пасеку в крымских лесополосах, а чтоб на них не наезжали председатели колхозов, пригласили в «артель» батиного завгара, начальника милиции и райпрокурора. Те поначалу неохотно участвовали в деле, а со временем втянулись, загорелись и стали ярыми пчеловодами. А потому общаться с ними на пасеке приходилось часто. Не раз в конце дня усаживались они вдали от ульев и распивали вечерами кое-что. После укусов пчел надо было выпить хоть чуть. Отсюда – из бесед, общения – было и уважение. Прокурор оказался дядькой умным, принципиальным, многое знал…
- Почему сразу прокурором?! – ответил я. – Прокурором, следователем, судьей, адвокатом, - ответил я. – Юрист – профессия многопрофильная.
- Ой, сынок, только не следователем! – всполошилась мать, – Такое на свете! Не надо нам этого! Упаси Боже…
- Да погоди ты! – остановил ее отец. – Так ты точно поступил? В МГУ? На юриста?
- Ну, бать! Не буду же я тебе врать!
Он привлек меня к себе, обнял, на его глазах появились слезы.
- Сынок…
Всхлипнул.
- Сынок…
Потом, стесняясь, оттолкнул меня, выставил перед собой руку, снял с нее золотые часы, купленные когда-то в Ялте, куда приезжал ко мне, учившемуся в музпедучилише, и протянул их.
- Бери, сынок!
Батю можно было понять… В нашем курортном городке до меня поступивших в МГУ не было… Помню, он потом дня три ходил навеселе, отмечая с шоферами гаража мое поступление… Стал уважаемой фигурой среди шоферов... Маленькая провинциальная жизнь со своими маленькими радостями… Царствие тебе небесное, батя! Я тебя помню...
Спустя несколько дней я вернулся в Москву, приступил в занятиям в университете…
Сентябрь был тихим, спокойным. Студенты всех курсов, кроме нашего, первого, были на «картошке». Профессоров было тоже немного – они догуливали отпуска на юге. А когда начался октябрь, жизнь на факультете закипела. Все коридоры и аудитории стали забитыми. Почувствовалось, что ты оказался с гуще университетской жизни…
И вдруг – приглашение в партком.
Я зашел в кабинет, куда сказали зайти. Там сидела старушка с большим родимым пятном на щеке. Это была известная на весь факультет строгостью Панкратова Татьяна Николаевна. Она пригласила меня сесть.
Я сел.
Она посмотрела на меня долгим взглядом.
Мне стало не по себе. Я уже догадался, что сейчас будет…
- Вы почему обманули при поступлении - не указали, что исключены из партии?
Вот оно.
Начиналось.
Я посмотрел на нее.
- Я никого не обманывал. Меня из партии не исключали.
Она удивленно смерила меня взглядом.
- Как так? Вы были в партии?
Я вздохнул.
- Нет…
- Как нет?! – возмутилась она.
- А так, - пошел в наступление я. – В партии я не был. Я был кандидатом в члены партии. А это еще не членство в партии. Я не выдержал кандидатское испытание. Не знаю, исключили меня из кандидатов или нет, а потому при поступлении указал, что беспартийный. Чтобы совесть была чиста, если исключили! Все, что произошло, написал в заявлении своем. Посмотрите, если не верите!
Выслушав это, она, обескураженная, повернулась к телефонному коммутатору и нажала кнопку. Услышав голос инспектора, произнесла с раздражением.
- Принесите дело студента Косенко. Первый курс… - закончив говорить, бросила трубку.
Спустя несколько минут в кабинет вошла Смирнова с какой-то папкой.
- Вот, Татьяна Николаевна…
Та пригласила ее сесть и, раскрыв папку, принялась читать мое заявление о приеме на факультет. Поверх моей писанины красовалась красная резолюция милого – я вспоминаю его до сих пор – секретаря приемной комиссии Иванова.
Прочтя все, Панкратова сжала губы. И, вздохнув, посмотрела на меня.
- Выйдите на минуту.
Я встал и вышел в коридор, осмотрительно не затворив за собой плотно дверь.
- Это что ж Вы, милочка, творите?! – донеслось из-за двери. – Почему этот тип принят?! Вы что, совсем тут… - за этим последовала матерная рулада.
- Татьяна Николаевна, - послышался тихий, испуганный голос Смирновой. – Так он же из армии. Музучилище до того. И впечатление произвел хорошее…
- Музучилише?! Так вдвое внимательным надо было быть! Лабухов не хватало здесь еще! Что прикажете делать с ним сейчас?!
- Что? – переспросила растерянная Смирнова.
- Да! Что?! Он все написал, как было! За что его сейчас исключать?! – она опять сопроводила матом свою тираду.
Они еще какое-то время переговаривались. Панкратова на крике, Смирнова, едва слышными ответами. Наконец, за дверью стало тихо. Я отошел от двери, встал у противоположной стены.
Дверь отворилась. В проеме показалась инспектриса.
- Зайдите!
Я зашел, прошел к столу, сел.
Панкратова окинула меня тяжелым взглядом.
- Значит так, - произнесла медленно она. – Учитесь… - и добавила. – Будем перевоспитывать…
В кабинете повисла тишина.
Я поднял на нее глаза.
- Можно идти?
Она с неприязнью посмотрела на меня.
- Идите…
Я встал и вышел.
Вечером в общежитии перед сном я рассказал о происшедшем жившим со мною сокурсникам Коле Карандасю из Запорожья, Володе Комендатскому из Полтавы, Сашке Качанову из Клина, Сереге Баранову из Калуша, что на Украине.
- Да, дела… - заключил в конце Карандась. – Жди! Они тебя отпустили, чтоб подловить на чем-то! Учись студент! А то выгонят!
И студент начал учиться. День и ночь. Первые сессии сдал на отлично. Осенью следующего года вступил в комсомол во второй раз, чтобы перестать быть «беспартийным». На втором курсе был изран студентами председателем студкома ФДС-3 Дома студентов МГУ*. Тогда же Председателем Правления Дома культуры гуманитарных факультетов МГУ, который находился на ул. Герцена, 1. В Правлении были лишь профессора и аспиранты МГУ. Говорили, что это был лишь второй в истории ДК ГФ МГУ случай, чтобы руководил Правлением студент. ДК ГФ МГУ в те времена был одним из центров московской культуры: там был известный на всю столицу "Студенческий театр", куда очереди за билетами были как в Большой театр, там тогда действовали скандально известаня театральная студия "Грезы", "Скульптурная студия", "Камерный хор Ново-Благовещенского" и другие коллективы...
Отлично были сданы и следующие две сессии.
Так я и закончил – почти отлично – Московский университет, в который не должен был поступить…
Но при распределении опять всплыла история с «исключением из партии», и я – в отличие от многих других – не остался в Москве, Подмосковье, а поехал на дальний Сахалин. После которого были Япония, Штаты, Балканы…
Что хочется сказать в заключение?
Спасибо, капитан Охрименко! И спасибо полковник Петров! Если б не вы, неумные, трусливые, я б не имел интереснейшей судьбы, не увидел бы мир, не стал бы тем, кем являюсь сегодня…
Все, что ни делается в жизни, к лучшему…
Главное - быть честным в ней…
Честность – я о своем заявление в МГУ – и спасла меня…
* ФДС-3 Дома студентов МГУ - это третий корпус студенческого городка МГУ, где жили первокурсники и второкурсники