...Первые десять лет моей жизни – вплоть до своей тяжелой болезни бабушка была на ногах: и со мной много занималась, и в реставрационные командировки выезжала, она ведь была замечательным, известным реставратором древнерусской живописи – фресок и икон. Иногда она уезжала и надолго. Зато потом привозила чемодан винограду, а то и чемодан денег, – правда, совсем обесцененных – это было очень раннее мое воспоминание. А запомнилось, наверное, по изумлению и радости мамы и соседей.
В те послевоенные годы бабушка работала в Третьяковке в реставрационных мастерских. Она каждый день ходила по своим делам, благо все было рядом, - Полянка, Старомонетный и Малый Толмачевский переулки, - а я, держа ее за руку, повсюду пребывала вместе с ней, важничая и ощущая себя то ли помощником бабушки, то ли ее проекцией…
…И вот, как обычно, по утру, почти каждый день выходили мы с бабушкой на тихую и пустынную Большую Полянку, отправляясь в поход по Бабьегородскому и Голутвинским переулкам, по Спасоналивковскому - мимо бывшего Подворья Пантелеймонова Афонского монастыря, где жил в начале ХХ века преподобный старец Аристоклий, мимо церкви святителя Григория Неокессарийского, где в двадцатые годы ХХ века в доме, принадлежавшем храму, тихо и прикровенно доживали монахини закрытого еще в 20-е годы Аносино-Борисоглебского монастыря.
Только много лет спустя, прочитав впервые об этом монастыре и его насельницах, и затем еще много раз ненасытимо перечитав эти сладостные страницы и вдоволь надышавшись воздухом той прежней монастырской жизни, могла я горько подосадовать, что, живя с матушками на одной улице, мне так и не довелось встретить их в раннем моем детстве хотя бы под сводами колокольни храма святителя Григория Неокессарийского, где был пробит сквозной проход для пешеходов. Хотя, кто знает, может быть, мы все-таки и встречались?
Древние ветхие врата этого храма как магнит притягивали мое внимание. Мне казалось, что за ними живет что-то совершенно необычайное, может быть даже немного страшное. Мой дух замирал, и я искала хоть какое-нибудь крохотное отверстие, чтобы заглянуть внутрь. Увы, храм был закрыт, изуродован, а потом, словно в издевку его превратили в место скупки и продажи «русского света» – древних наших икон.
На обочинах тротуаров, помню, еще сохранялись каменные тумбы, к которым раньше извозчики привязывали лошадей. Дома шли по Полянке низкие, осевшие – эдакие Стародумы - с вросшими в землю окошками, превратившимися из первых этажей в подвалы. Из князи в грязи. Как же это, думала я, умудряется жизнь насыпать за годы - за одно-другое столетие столько земли, что дома погребает? Зачем так вообще засыпается землею жизнь? Засыпается, и все уходит ниже, ниже… И мне все думалось, как бы откопать эти домишки, да посмотреть, каким был тот тротуар, по которому ходили еще в прежние, стародавние времена…
Всегда притягивали мое внимание чугунные оградки сквериков, низенькие и старинные, по всей видимости, настоящего Каслинского литья, - никто, уверена, не думал о том, что они вот остались от той, прежней, еще не погибшей России. А я почему-то всегда именно об этом и думала, проходя мимо.
Были у нас в Замоскворечье и голубятни. В переулках можно было идти босиком по чистому белому песку – не закованному в гранит исподнему девичьему бельишку Москва-реки, заросшему местами утоптанной травой, гусиной лапкой и подорожником.
…Путь наш с бабушкой лежал в сторону Голутвинских переулков, потому что там была корова, где бабушка брала для меня молоко. Удивительно: но сейчас, написав эти строки, я мгновенно вспоминаю его вкус. Тому, что совсем недалеко от Кремля – по ту сторону реки жила корова, ничуть удивляться не стоит. В Замоскворечье еще очень много оставалось настоящих нетронутых «поленовских двориков». А потому для меня этот поленовский шедевр всегда был и остался еще и документально точным снимком с натуры (хотя дворик-то у Поленова Арбатский…) - с наших Замоскворецких мест…
Вот деревянные крышки глубоко врытых в землю мусорных ящиков, - их в прежние времена даже на московские карты наносили, - такой был порядок. Вот и у Поленова видим ящик на первом плане. И у нас такие были. Вокруг песочек, чистота, за ящиком – метелка. Никаких тебе запахов. Тем не менее, когда я норовила туда к задним стенам примыкавших к скверикам домов отъехать со своей лопаткой и ведерком, бабушка меня из этих отдаленных и сугубо привлекательных мест тут же вытаскивала. Негоже ребенку играть у помоек, даже таких ухоженных и аккуратных.
Был у нас с бабушкой любимый скверик: по соседству с Морозовской детской больницей - между Полянкой и Малой Якиманкой, а точнее по соседству с Иверской общиной сестер милосердия. Мы с бабушкой там всегда делали «привал»...
Я мгновенно выкликиваю эту картинку из памяти… Солнечный майский или июньский московский день, пустой скверик, только бабушка с какой-то женщиной на скамейке, да я, да, может, еще один ребенок в высохшей и почти пустой песочнице… И все я там исследую: почву, землю, ольховые сережки, состав песка, какие-то мелкие в нем камушки и кусочки попадавшихся еще в то время «чертовых пальцев»…
Что за обаяние такое таинственное было у этих старых замоскворецких сквериков, что я до сих пор их так помню? Помню опять же запахи какие-то особенные – так пахли старые книги в ореховских книжных шкафах, запахи московской земли и песка, нагретого на солнце, или после дождя… Даже руки после копания в такой земле долго пахли земляным пьянящим духом… Я всегда с наслаждением принюхивалась к своим рукам после копания в земле: вся кожа до локтей благоухала этим хлебных духом московской земли. Чем не самый, что ни на есть кормящий ландшафт?..
Особенно пьянили запахи весной, когда все просыхало, ликовало солнышком, когда начинали поливать из шлангов дворы и все выходили на первые субботники, после чего дворы стояли такими убранными, свежекрашенными, праздничными – аккурат к куличам, к Пасхе!
Пасху помню как-то больше на май: пустынные улицы, фигурки бабулек в белых ситцевых платочках с пасхальной снедью тоже в платочки завязанной, ярко зеленые точки распускающейся листвы на сквозных еще весенних деревьях, особенную чистоту и порядок всего мира и предпасхальную тишину в доме: няня Агаша, перед уходом в церковь ставила тесто на куличи, и не то, что бегать, ходить-то по дому мне не разрешали…
А за неделю-две бывал на Москва-реке ледоход. И если это приходилось на воскресенье, то мама начинала начищать и наглаживать мне, как в гости, мою нехитрую одежонку, чтобы идти на Каменный мост смотреть, как идет лед… И не одни мы там были: много народу приходило, как на салют, смотреть на вспучившуюся реку, на серые грязные льдины… И это тоже были наши праздники, и наша родная московская жизнь, и наш родной кормящий ландшафт, и люди на мосту были тоже все родные…
***
Со временем я узнала, что тот наш любимый с бабушкой скверик примыкал почти вплотную к двум храмам – во имя Иверской иконы Божией Матери, который когда-то находился, как и вся Община, под покровительством Великого князя Сергея Александровича и Великой княгини Елизаветы Федоровны, - и к Благовещенской церкви, построенной еще в 1493 году. В ней имелся придел святых и праведных Богоотец Иоакима и Анны. В честь святых родителей Богородицы и получили давным-давно свое название улицы Большая и Малая Якиманка. Иконостас в этой церкви был творением великого Баженова и слыл шедевром. Храм начали губить в уже в 1932 году, но не догубили, а отдали его в 1933 году под кузнечно-прессовый цех. Павел Корин в 1966 году пытался заступиться за остатки изуродованного храма, но это его не спасло. Родная сестра Павла Дмитриевича жила в одном с нами дворе на Большой Полянке с сыном Митей, названным в честь деда. Они были дружны с моей бабушкой и мамой, а Митю я даже считала (про себя) своим старшим братом (за неимением такового в реальности).
В 1965 году было решено прорубить окно на Ленинский проспект – с Полянки на Якиманку в промежутке меж двух храмов, где, кстати, и находился вблизи храмов и старинной застройки наш с бабушкой скверик. Его тоже уничтожили, остаток «суши» перед проезжей частью закрыли гранитом, отполировали так, что ноги разъезжались, и водрузили пятник Георгию Димитрову - с кулаком. Прорубив окно, пустили лавину машин на недавно тихую, помнящую еще Антон Павловича Чехова и типографию Свято-Пантелеймонова Афонского монастыря Якиманку, а самоё Якиманку - такое нежное, материнское семейственно-теплое название улицы, - переименовали в Димитрова тож. С кулаком …
А в ночь на 4 ноября 1969 года остатки храма Благовещения с престолом свв. Иоакима и Анны взорвали под предлогом, что он будет мешать движению по правительственной трассе, хотя храм даже и не выходил на проезжую часть…
Храм Иверской общины чудом сохранился, в ее зданиях поместилась Морозовская детская больница. Но в каком был чудовищном запустении этот прекрасный храм, какое смертельное уныние царило во дворах когда-то любовно отстроенного святого места: темнота, сырость, осклизлость вечно мокрых от влажности заплесневелых стен, жуткие запахи жизнедеятельности больничной лаборатории, грязь, одичание, умирание – этот скорбный ряд эпитетов можно было бы продолжать еще и еще… И это тоже было раннее и памятное мое детское воспоминание от этого изуродованного святого места – ощущение даже не страха, а неизъяснимого ужаса…
Вместе с уничтожением Благовещенской церкви с престолом в честь святых родителей Богородицы было довершено уничтожение следов очень высокого духовного патриаршего замысла – воспеть Похвалу Божией Матери по всему движению этих старинных улиц-ручьев – Якиманки и Полянки, в сторону Кремля с его духовным центром - Успенским Собором. Святые родители Богоматери, ее преславное Рождество, Благовещение, а вблизи и другие Богородичные храмы в честь Ея святых икон…
Наша родная Полянка – тоже была не просто Полянка. И улица наша, и мост через Обводной канал назывались прежде Космодемьяновскими в честь храма свв. бессребреников Космы и Дамиана , который находился чуть дальше Благовещенского храма, если двигаться в сторону Москва-реки. Главный престол храма был сооружен в честь Рождества Пресвятой Богородицы. В нем тоже был создан изумительный по красоте пятиярусный резной иконостас. За его возведением наблюдал сам Святейший Патриарх Адриан. Сохранилось известие о его посещении храма 4 сентября 1692 года. Когда церковь в 1930 году закрыли, иконостас сразу начали беззастенчиво грабить. Соперничали две мощные организации - ОГПУ и Антиквариат. Одни хотели продать этот резной шедевр вместе с древними иконами за границу, а ОГПУ вожделело золота иконостаса, для чего он и был дотла сожжен, а золото выплавлено. В 1933 году церковь была полностью разобрана…
Увы, не довелось мне в детстве увидеть эти уничтоженные Богородичные храмы, но я знала от родных, что окна нашей квартиры выходили прямо на то место, где раньше стоял чудный храм Рождества Богоматери, а на месте нашего нового (1940 года постройки) дома раньше располагались дома церковного причта Космодемьянского храма.
Одно только выпало мне счастье - подышать тогда еще живым воздухом благодати, хоть и не в самих храмах, но хотя бы на их святых местах, среди старинной застройки, на живой земле, еще не закованной в асфальт, среди многих еще тихо доживавших там верующих людей. Это уж потом наши места превратили в одно сплошное «эльдорадо», а тогда мы чувствовали свою связь со старой Москвой. Верило сердце, что и святые поруганных храмов, и Сама Матерь Божия не оставили своих когда-то освященных и намоленных мест и несчастных, заблудших овец стада Христова, верилось, что святые все-таки тихо участвовали и в наших запутанных жизнях....
Случайно или нет, но моя мать отошла ко Господу в день памяти святых бессребреников Космы и Дамиана - в ночь с 14 июля нового стиля, или 1-го июля по старому на 15-ое - на Праздник Положения Ризы Пресвятой Владычицы нашей Богородицы во Влахерне.
Продолжение следует...
Иллюстрация - Москва. Большая Полянка работы художника А. Шалаева