— Кто же у нас еще может быть гением, кроме вас, Сергей Львович? — мгновенно сориентировался Коренков, — С благополучным прибытием, Сергей Львович.
— Здравствуйте, господа. Спасибо, — пожал он руку Коренкову, а затем мне, — А у меня для вас презент, — протянул он нам по маленькому флакончику какой-то жидкости.
— Спасибо, — поблагодарил его и, не глядя, поставил подарок на стол.
— О-о-о! Настоящий коньяк, — разглядел этикетку Коренков.
— Фальшивок не держим, — с серьезным видом заявил Коробкин.
— Сами делаем, — в тон ему сорвалось у меня.
— Что у вас за настроение, Анатолий Афанасьевич? — моментально отреагировал Коробкин, — Что-то случилось?
— Минимизируюсь в полном соответствии с нашей программой.
— Похоже, не придется, Анатолий Афанасьевич. Нам пошли навстречу. Ваш друг посодействовал.
— Серджо?
— А что, у вас еще есть в Италии друг?
— А как же. Паоло, например.
— Не знаю. Ну, да ладно. В общем, линию и фрезу нам готовы отправить хоть сейчас. А машину резки блоков чуть позже. Я их убедил, что, как только Пельман вернет аванс, оплатим весь комплект. Предлагали взять другой станок, но я отказался. Взял тот, который понравился жене.
«Слава богу», — подумал я, поймав себя на мысли, что уже думаю о Коробкине, как о потенциальном конкуренте, и радуюсь его просчету. Пусть пилит и полирует полосы, а не плиты. Плиты будем производить мы с Коренковым.
Коробкин пригласил нас в свой кабинет и продемонстрировал целый ящик документации.
— Вот привез полный комплект. Проверьте, Анатолий Афанасьевич, чтобы у нас опять какая-нибудь пакость не выскочила, как в прошлый раз. Кстати, Александр Олегович, подыщите переводчицу. Там вся документация на итальянском языке, — выдал указания начальник, — И еще, Анатолий Афанасьевич, я пригласил в качестве секретаря подругу жены. На днях должна подъехать из Волгограда.
— А Светлану куда? — расстроился я.
— Пусть работает. Там обеим дел хватит, — успокоил Коробкин, — Ольга Викторовна опытный секретарь. Работала у директора тракторного завода. Кстати, Анатолий Афанасьевич, вам придется срочно слетать в Киргизию. Дудеев звонил. Привез фрезу, надо устанавливать, а денег нет. Посмотрите, как у него дела, а заодно отвезете немного денег, — обрадовал Коробкин.
С головой погрузился в документацию. Вроде бы все в порядке, но ощущение беспокойства не покидало. Все же генплан надо обязательно проверить по месту.
На следующий день взял у Коробкина Самолетик и мы с Коренковым отправились в Электросталь. Захватил и новый комплект чертежей для бригадира.
В цеху уже была отрыта широкая траншея под фундамент полировальной линии. Дно ее забетонировали, и там возились несколько рабочих, вязавших арматуру.
Работу пришлось прекратить, чтобы разобраться, как повлияет замена станка. К счастью, оказалось, просто придется на два метра удлинить траншею и добавить немного арматуры. Мы с бригадиром облегченно вздохнули. Тут же бодро застучал лом, и зашаркали лопаты.
Прошли с Коренковым оба пролета. Вроде бы на этот раз все в порядке. Конечно же, неизвестно, что нас ждет под бетонным полом, утыканным фундаментами многочисленных станков — чертежи цеха утеряны — но это уже не наша забота.
На всякий случай решил пройти по маршруту запланированного генпланом проезда через два прилежащих цеха. О, ужас! Очередная грубая проектная ошибка: в первом цеху трасса наших рельсовых путей проходила прямо по двум гигантским прессам, а во втором делила многоярусную складскую зону пополам. Как четыре инженера этого не увидели, не представляю.
Пригласил Васильева. Вместе с ним тут же нашли приемлемое решение. Увы, генплан придется в очередной раз переделывать.
И вновь великолепная четверка, потупив взоры, предстала перед разгневанным Коробкиным.
— Что мне с вами делать? Второй прокол. Четыре инженера не могут сделать простую работу. Сколько документации в корзину. Вот заставить бы вас оплатить тройную работу «Симека». Ладно, идите, видеть вас не хочу, — отпустил горе-инженеров Сергей Львович.
Неожиданно его взгляд просветлел:
— Заходите, Ольга Викторовна, — пригласил он неопределенного возраста даму, заглянувшую в кабинет, — Знакомьтесь, Анатолий Афанасьевич, наш секретарь, — представил ее мне. Мы познакомились.
— Зайду позже, — смутилась Ольга Викторовна и вышла.
— Анатолий Афанасьевич, я больше с этими бумагами не поеду. Стыдно. Не знаю, как, но в Италию придется лететь вам. Думайте, — отпустил меня Коробкин.
Что ж, об этом стоило подумать. И только. Как обойти режимные органы, я себе не представлял.
— Извините, кто из вас господин Коренков? — стремительно впорхнула в кабинет забавная девушка в броском наряде. Ее широкополая шляпа, перчатки и сумочка ярко-красного цвета словно кричали: «Стой! Проход мимо меня запрещен».
— Я Коренков, — вскочил из-за стола ошеломленный Вондрачек.
— Я Марина Дрожжева, переводчица, — протянула ему руку девушка. Коренков засуетился вокруг самоуверенной посетительницы, а мне вдруг стало весело, не знаю, почему.
Переговорив минут десять, Коренков представил переводчицу мне, а потом зачем-то повел ее к Коробкину. От Коробкина вернулся один:
— Все. Теперь у нас есть переводчица, Марина Дрожжевна, — радостно сообщил он, случайно, или не случайно превратив ее фамилию в отчество.
А выйдя из кабинета, вдруг услышал зычный голос Рынды: «Дрожжевна, иди к нам. Здесь поставим твой стол».
«Быстро же прописалась Красная Шапочка», — подумал я.
Дрожжевна оказалась одного возраста со Светланой, и они сблизились. К тому же дочь с детских лет привлекал итальянский язык. Все началось с концертов итальянской эстрады. Тото Кутуньо, Риккардо Фольи, Аль Бано и Ромина Пауэр, — их неповторимое искусство настолько захватило десятилетнюю девочку, ученицу музыкальной школы, что итальянская музыка вскоре зазвучала не только из динамиков нашего магнитофона, но и в исполнении дочери на ее домашнем инструменте.
Последнее, правда, длилось недолго: в школе искусств им запрещали подбирать мелодии по слуху, а нот тех популярных песен в продаже, разумеется, не было. Похоже, дочери очень хотелось понять и смысл красивых слов на незнакомом языке, потому что она как-то попросила нас купить ей итальянско-русский словарь. В начале восьмидесятых это оказалось непреодолимой проблемой. Жена с дочерью «прочесали» все книжные магазины Москвы, так и не обнаружив ничего для изучения итальянского языка. Но любовь к мелодичному языку видно осталась у дочери навсегда.
С неделю пообщавшись с Дрожжевной, Светлана вдруг заявила:
— Пойду на курсы итальянского языка. Порылась в Интернете, нашла интересные предложения. Дрожжевна одобрила.
— Ну, раз Дрожжевна одобрила, — поддержал я хорошую идею, а в обед зашел в книжный магазин и без проблем купил «Самоучитель итальянского языка». Дочь подарку обрадовалась, и самоучитель надолго стал ее настольной книгой.
Меж тем, к большой радости Дудеева, я вновь оказался в Бишкеке. После слякотной, погружавшейся в осень Москвы там было приятно тепло и уютно. И снова меня встретили с почетом и уважением.
— Как жаль, Анатолий Афанасьевич, что вы все время прилетаете на такой короткий срок. Мы бы вас свозили на Иссык-Куль. Это же такая красота, — искренне сожалел Ульбашев.
— К сожалению, действительно нет времени, — как всегда, оправдывался я.
А в цеху уже кипела работа. Возвышался фундамент под мостовую фрезу. Сама фреза уже была готова к монтажу. Ждали, когда рабочие завершат монтаж мостового крана, перемещенного по приказу Ульбашева из другого цеха. Показал Саша и свой грузовик для перевозки блоков, и самодельное очистное сооружение.
А рядом с цехом уже лежали несколько гранитных блоков. Что ж, я был удовлетворен. Передав Ульбашеву под расписку деньги, собрался, было, покинуть наших партнеров, но не тут-то было. Нас вновь ждали батареи «Манаса» и дружеское застолье.
— Слушай, Толечка, — прямо с утра обратился ко мне Саша на следующий день, — Иссык-Куль далеко. Туда надо ехать с ночевкой. Давай съездим в горы. Покажу тебе свой подъемник и слаломную трассу. Жаль, что снега еще нет, а то бы покатались на лыжах и санках. А заодно покажу тебе наш сад. Он там же, в горах, — предложил он.
Разумеется, согласился. Мы долго ехали в переполненном автобусе до его конечной остановки. Там около часа ждали какой-то местный транспорт. Им оказался полуразвалившийся, кашляющий и чихающий «Рафик». Тем не менее, постепенно, совсем незаметно забрались на некую высоту. Здесь было гораздо прохладнее, чем в городе.
— Летом мы с Ларисой в выходные отдыхаем здесь от жары, — подтвердил Саша.
От остановки «Рафика» пешком добрались до сада. Там оказался маленький домик и много больших яблонь. И никакой южной экзотики.
— А здесь больше ничего не растет. Горный климат сильно отличается от равнинного, — пояснил друг.
Прогулявшись по садику, пошли в сторону противоселевой плотины. На фоне голубого неба ярко белели снежные вершины гор, загромоздивших прямо перед нами весь горизонт.
— А вон он, ледник Федченко, — показал Саша в сторону горных нагромождений справа по направлению нашего движения, — В школьные годы мы туда часто ходили в походы. Вот где красота!
После плотины пошли вдоль закованного в бетон бурного ручья, довольно круто устремленного куда-то вниз.
— Нам туда, — показал Саша куда-то в сторону.
— Может, перепрыгнем, — предложил я, показав на ручей. Саша рассмеялся:
— Хорошо, если перепрыгнем. А если нет? Дно здесь, Толечка, не держит. Недопрыгнувшие мгновенно проваливаются в песок с головой, а их трупы потом выносит только внизу. Ну, что, прыгаем?
Прыгать расхотелось. Пошли к мостику, видневшемуся вдали.
И снова мы шли и шли все вверх и вверх. Наконец, запыхавшись, дошли до какого-то металлического сооружения. Рядом с ним стоял закрытый на замок металлический шкаф.
— А вот и подъемник, — обрадовался Саша, — И замок еще цел. Это хорошо.
— А что в ящике? — спросил его.
— Все самое ценное: канат и двигатель.
Неожиданно к нам молча подлетела и села рядом огромная собака. Саша тут же ее окликнул, и она завиляла хвостом, так и не издав ни звука.
— Очень ценная собака. Это собака-пастух, — сказал друг, — А вот и ее хозяин, — показал он на приближавшегося к нам вскачь резвого всадника.
Подъехавший пожилой киргиз первым делом рявкнул на собаку. Она тут же вскочила и куда-то умчалась.
— Отругал ее, что бросила овец, — пояснил Саша, и поприветствовал всадника на киргизском языке. Я сделал то же по-русски. Он ответил нам: Саше по-киргизски, а мне по-русски.
Они еще о чем-то поговорили, и всадник двинулся куда-то вниз, где я увидел настоящую юрту и сидевшую рядом с ней по-турецки пожилую киргизку, которая двумя палками колотила лежавший перед ней несчастный комок шерсти. Так вот откуда все время доносился этот равномерный стук: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
— А вон, видишь, верхняя опора подъемника, — показал Саша куда-то вверх, — Сходим? — улыбнулся он.
— Пошли, — без энтузиазма ответил ему. Вроде бы опора близко, но я чувствовал, что это лишь обман зрения.
— Перепад высот четыреста метров, — радостно смеясь, объявил друг, — Пойдем? — снова спросил он.
— В следующий раз, — обрадовал его.
Мы еще немного полюбовались местными красотами и тронулись в обратный путь. И все время, пока шли к ручью, нас провожал, постепенно затихая, все тот же мерный стук древней женской работы: тук-тук, тук-тук, тук-тук.
Около часа безнадежно прождали «Рафик». И уже тронулись в путь пешком, когда чихающее сооружение, наконец, показалось где-то далеко внизу. Вскоре оно подъехало, мы загрузились и бодро помчались вниз.
— Надеюсь, тормоза у него лучше, чем двигатель, — тихо сказал Саше.
— Хорошие тормоза, хороший двигатель, хорошая машина, — весело ответил пожилой киргиз, водитель этого чуда техники.
Мы быстро докатили до конечной остановки, и вскоре уже автобус стремительно мчал нас по равнине, а мы с Сашей любовались яркими красками заходящего солнца.
— Ну, как вы тут без меня, Вондрачек? — поприветствовал я Коренкова, уже сидевшего за компьютером, — Опять пасьянс? Ну, как можно целыми днями заниматься этой галиматьей? Не понимаю.
— Не целый день. Зря ты так, Вондрачек. Вот смотри, что прислали из прокуратуры, — подал он мне письмо.
Прочел со все возрастающим удивлением. Вот уж действительно с больной головы на здоровую. Мне сообщали, что по итогам расследования, в моих действиях, связанных с лизинговым договором с немецкой фирмой «Romatec», состава преступления не обнаружено. Ну, спасибо и на том. А наши деньги? Шестьсот тысяч долларов. Ни оборудования, ни денег, ни состава преступления, причем, почему-то именно в моих действиях. Оригинально. А господа Пельман и Крышилович? Похоже, с ними, как и с Коробкиным, майору Прошину встретиться так и не удалось. Я весело рассмеялся:
— Надо послать поздравительные факсы Пельману, Крышиловичу, Айдакову и Ясько. Пусть выползают из подполья. Нет состава преступления. Зря только Коробкин целых два месяца прятался.
— Кто прятался? — спросил неожиданно вошедший Коробкин.
— Ясько с Айдаковым, — нашелся я, — Вы видели это письмо? — протянул ему документ из прокуратуры.
Он прочел и, как и я, рассмеялся:
— Зря я от них целых два месяца прятался.
— Зря, Сергей Львович, — подтвердил я.
— Ну, как там Дудеев?
— Скоро будет выпускать продукцию. А мы все корректируем генплан.
— Не напоминайте, Анатолий Афанасьевич, — махнул рукой Коробкин, — Я что зашел. Сейчас подъедут Серджо с Ларисой. Я его уже вчера обрадовал.
— А он? — не удержался я.
— Обрадовался, — снова с досадой махнул рукой Коробкин, — Придется свозить его в ресторан, — объявил он свои ближайшие планы.
— Паслюшай, мой друг Анатолий, — сходу обратился ко мне Серджо, — Пачиму ти не ездить Италья? Твой два Сергей ездить, ничего не делать. Мой президент сказал, ти нужен, Анатолий.
Что ему сказать на это? Похоже, из моих пояснений он так и не понял, почему мне запрещен выезд из страны. Единственное, что пришло ему в голову — я, очевидно, сидел в тюрьме.
Совершенно случайно наш разговор слышал Ганич. Он тут же предложил свою помощь. И я ее с удовлетворением принял.
— Анатолий Афанасьевич, в воскресенье вылетайте в Бишкек, — выдал команду Коробкин, — Я прилечу в понедельник прямо из Питера, — сообщил он.
И снова аэропорт «Манас», откуда улетел полторы недели назад, и знакомые лица встречающих. Прямо из аэропорта проехали к Ульбашеву.
Первым делом в цех. На переднем плане смонтированная мостовая фреза. Пока не работает, но запуск не за горами.
Традиционный «Манас» в честь моего приезда, но в ограниченных дозах. Все взволнованы в преддверии встречи с настоящим миллионером, которым они себе представляли Коробкина.
— Да не переживайте вы так. Человек как человек, — успокаивал партнеров, хотя сам уже давно не был в том уверен.
Всеобщее волнение захватило и Дудеева:
— Слушай, Толечка, я заказал самый лучший номер в нашей элитной гостинице «Пишкек». Как ты думаешь, его это устроит?
— Устроит. Особенно обрадуется, когда счет получит. А почему «Пишкек», а не «Бишкек»? — удивился я.
— Да тут наши ученые никак не решат, как правильно произносить название столицы. Когда переименовывали Фрунзе, считали, что Бишкек, а добрались до гостиниц, власть переменилась. Но, город переименовывать не стали.
И мы заехали в гостиницу, чтобы убедиться, что нашего миллионера встретят достойно. К своему удивлению, в вестибюле увидел актера Ланового. Неужели он здесь безвыездно с тех самых пор?
Наконец свершилось — Коробкин впервые на киргизской земле!
Приветствия, представления. И вот на трех машинах, но без почетного эскорта мотоциклистов, мы мчимся по правительственной трассе, не соблюдая скоростной режим. Постовые лишь смотрят нам вслед, но не останавливают. Кто знает, кого везут.
Центр города приятно удивил нашего набоба:
— Какие дома! А что это за камень, Анатолий Афанасьевич? — поинтересовался владелец будущей империи камня.
— Знаменитый Чичкан.
— Тот самый, который мы хотели пилить в Порохово?
— Точно.
— А почему сейчас не хотим?
— Хотим, но его не добывают. Нечем. Я же говорил.
— Может, вернемся к этому вопросу?
— Может и вернемся.
«Но без тебя», — мысленно добавил я.
А вот и гостиница «Пишкек». Нашего миллионера ждали. Едва подъехали, выскочили люди в ливреях, подхватили почетного постояльца и его вещи и потащили в номера. Он лишь успел крикнуть в дверях:
— Буду готов через час!
— Придется ждать, — расстроился Ульбашев.
— Зачем? Прекрасно доедем городским автобусом. Вы езжайте, — предложил ему.
— Да вы что, Анатолий Афанасьевич! Ладно, я вам машину оставлю, а мы поедем. Встретим его с почетом на месте, — решил директор нашей южной фирмы «ИнтерКаменьПродукт-Б».
Через час мы уже были в кабинете Ульбашева. Поговорив минут десять ни о чем, всей делегацией двинулись к цеху. Отдраенный за ночь цех блестел.
— Какой станок! — восхитился Коробкин, — Анатолий Афанасьевич, у нас такой же будет? — удивил он своим вопросом.
— Такой тоже будет. Только здесь он главный, а у нас вспомогательный.
— А наш главный, чем от этого отличается?
— Здесь один диск, а у нашего целых тридцать два, — ответил, слегка раздражаясь. Ведь я видел наш станок только на картинке, а он в натуре, да еще в работе.
— А к этому можно приделать тридцать два диска? — задал он еще более идиотский вопрос.
— Все можно, Сергей Львович, но не нужно. Резать блоки он уже не сможет.
— Почему?
— Заглохнет. Мощности двигателя не хватит, — перешел я на более понятные ему автомобильные аналогии. Сработало:
— А если двигатель заменить? Поставить помощней.
— Поплывет все остальное. Кузов и ходовая слишком хлипкие для мощного двигателя. А после замены станины и прочего мы обнаружим итальянский станок, только в нашем дилетантском исполнении.
— Понял, — угомонился Коробкин.
Блоки Коробкина вообще не впечатлили:
— Что-то они маленькие какие-то.
— Местный кран большой блок не поднимет, — пояснил ему.
— Понял, — отвязался он, наконец, и от блоков.
За столом Сергей Львович попал в свою стихию. Ему нравилось быть в центре внимания. Звучал только его голос и подобострастное «Э-э-э» слушателей после каждой сказанной им фразы. А рассказывал Коробкин исключительно о своих ресторанных похождениях: в Париже и в Лондоне, на Карибах и на Мальдивах и прочая, и прочая.
И после каждого рассказа тост: за Париж, за Лондон и пошло, поехало. Бутылки «Манаса» только успевали распечатывать. Мы с Дудеевым старались пропускать тосты. Это было не сложно, поскольку мы больше не были почетными гостями. Пропускал и Ульбашев, как хозяин.
Часа через два стало ясно, что Коробкина пора транспортировать в гостиницу. Не тут-то было! Гость возжелал пировать до утра. Объединенными усилиями перевели его на чай. И постепенно тот сделал свое дело. Почетный гость уединился с хозяином в его кабинете. Там за чаем, они проговорили еще два часа, но оттуда Коробкин вышел уже вполне вменяемым.
Мы приехали в гостиницу, и прошли в шикарный номер Коробкина. Только здесь впервые заговорили о делах. Хозяин тут же накрыл стол из минибара, а по телефону заказал чай. Он трезвел на глазах, и мы смогли обсудить все под протокол, который вел сам Коробкин. В конце нашей деловой встречи он расписался в протоколе и попросил расписаться нас с Дудеевым. Договорившись, что заедем за ним в девять утра, отправились к Саше.
Утром Коробкин был мрачным и неразговорчивым. Поехали в Сашин офис. В институте нас ждали. Быстро организовали некое подобие собрания акционеров, на котором с невнятным докладом выступил Коробкин. По виду акционеров было заметно, что они разочарованы. Пытаясь спасти положение, выдал очередной экспромт. Похоже, не поверили. Собрание сочли недействительным. Все разделились на группки, обсуждавшие каждая свое. Неожиданно потеряли Коробкина. Он исчез. Вскоре выяснилось, исчез не один, а с главбухом института Нейманом. Они появились лишь через час, и стихийное собеседование сникло совсем.
Мы вернулись в офис, где нас ждал Ульбашев. Предстояла поездка к Гайко. Едва выехали за город, Ульбашев устроил пикник с «Манасом» и закуской, которой был заполнен весь багажник его «Мазды». Во время очередного тоста он преподнес Коробкину символический подарок — киргизскую плеть с секретом. А секрет состоял в том, что плеть легко трансформировалась в мощный клинок.
Гайко встретил нас как добрых друзей. Не задерживаясь в кабинете, двинулись к карьеру. Карьер был неузнаваем. Его рабочая площадь увеличился вдвое, а глубина уже была не менее пятнадцати метров.
— Сергей Львович, идите сюда, — пригласил Коробкина к краю котлована, откуда весь карьер был виден, как на ладони.
И тут выяснилось, что наш миллионер страдает высотобоязнью. Глянув вниз, он отшатнулся и быстро отошел от края. Больше он к нему не подходил.
По установившейся традиции встреча с Гайко завершилась в приграничном кафе. Не знаю, почему, но мне не захотелось участвовать в том застолье. Хотя, почему не знаю — очень даже знаю. Ведь ясно, Гайко уверен, что угощает будущих хозяев карьера, и Коробкин не станет его в этом разуверять. Будет сидеть на почетном месте и пыжиться, изображая важную фигуру, объездившую все рестораны мира.
Нет, чтобы поблагодарить за своевременную поставку великолепного камня и честно сказать, что карьер мы покупать не будем — денег нет даже на то, что в пределах досягаемости. Конечно же, Гайко будет разочарован, но тогда это будет встреча равноправных партнеров. Но именно это почему-то не устраивало Коробкина, предупредившего меня накануне поездки: «Анатолий Афанасьевич, только не вздумайте сказать Гайко, что мы отказались от карьера».
Спорить не стал, но и участвовать в спектакле не хотелось. Сославшись на головную боль, остался в машине.
Лишь часа через два вся компания вернулась из кафе. Впереди шел абсолютно трезвый Ульбашев, за ним в обнимку перемещались Коробкин с Гайко, а замыкал колонну что-то напевающий Дудеев.
Все по очереди распрощались с Гайко, и машины разъехались.
— Ну, все, Анатолий Афанасьевич, завтра едем в Токмак, а потом на Иссык-Куль, — объявил Ульбашев, — Наконец, вы мне попались. Теперь вам не отвертеться.
— Саша, что, действительно завтра куда-то едем? — спросил Дудеева, когда, проводив всех, вошли в подъезд его дома.
— Придется. Ульбашев уговорил Коробкина. Такие друзья стали. Зря ты не пошел. Что, правда, голова болит?
— Уже прошла. А пошел бы, еще больше разболелась, — как-то оправдал свое отсутствие.
Рано утром за нами заехал Ульбашев. Доехали до гостиницы за Коробкиным, и тронулись в путь. Коробкин, похоже, не отошел после вчерашнего и мрачно молчал. Вскоре он надолго уснул. Задремал и Дудеев.
Лишь Ульбашев как всегда стремительно вел машину, а я наблюдал за меняющимся пейзажем. Дорога до Токмака была знакомой, а многие места узнаваемыми.
На минутку заехали к Гайко. Если бы не Ульбашев, дальше Токмака мы бы так и не уехали. У него нас ждал роскошный завтрак с неизменным «Манасом».
— О-о-о! Удивительно. Гайко и «Манас». Нонсенс, — пошутил я.
— Ты прав, Анатолий Афанасьевич, — подтвердил Гайко, — Як хохол, я бильш горилку люблю. А це так, баловство.
После завтрака все повеселели. Пошли разговоры, начатые еще вчера. Лишь Ульбашев молчал и поглядывал на часы. Наконец он решительно встал и сказал: «Пора».
— Да что вы там забыли, на том Иссык-Куле. Купаться уже нельзя. Холодно. Летом приедете, я вас сам отвезу, — уговаривал Гайко.
— Я обещал, — упрямо стоял на своем Коробкин, но не двигался с места.
Через полчаса мы все же покинули гостеприимный дом Гайко и поехали дальше.
Мы мчались по шоссе, и казалось, что постоянно катимся под гору. Но бурный ручей вдоль трассы нес свои воды навстречу. Странное ощущение. Своими наблюдениями поделился со спутниками.
— Конечно, под гору, — поддержал меня Коробкин.
— Да как это может быть, — возмутился Дудеев, — Вода течет вспять? Оригинально.
— Вода сама по себе, а шоссе идет под гору, — настаивал Коробкин.
— Господа, о чем вы спорите, — вмешался Ульбашев, — Нам еще целый километр вверх подниматься. Иссык-Куль на высоте тысяча шестьсот метров. Как мы можем ехать вниз, если надо вверх? Это обман зрения. Многие попадаются, кто едет впервые, — пояснил он.
Спор стих. Коробкин снова задремал.
Мы по-прежнему неслись навстречу ручью, но горы по бокам начали стремительно расти. Появились знаки «Осторожно, камнепад», а вскоре на пути стали попадаться защитные сооружения, удерживающие груды каменных глыб неимоверных размеров. С ужасом представил, что здесь творится в непогоду или при слабом землетрясении.
Неожиданно вылетели на равнину. Казалось, горы отступили, ушли на горизонт. Равнина в горах. Это так удивительно. Вскоре появился знак населенного пункта «Рыбачье».
— Приехали, — сказал Ульбашев, и мы действительно въехали в какой-то поселок.
— А где же Иссык-Куль? — разочарованно спросил Коробкин.
— Отсюда не видно, — ответил Ульбашев.
Вскоре подъехали к какому-то дому, у которого стояли две машины сопровождения и люди Ульбашева. Они бросились к нам и чуть не на руках внесли нас в дом: Коробкина с Ульбашевым, а затем меня с Дудеевым. В доме нас торжественно встретили хозяин с хозяйкой и накрытый стол.
— Стоило из-за этого ехать на Иссык-Куль, — проворчал Коробкин и вместе с Ульбашевым двинулся на почетное место.
Нас с Дудеевым посадили напротив. И понеслись традиционные тосты за гостей и за хозяев. В застольных разговорах замелькали Мальдивы и Карибы. Все пошло по накатанному.
— Толечка, обрати внимание. Коробкин и Ульбашев пропускают даже тосты, — шепотом сказал Дудеев.
Понаблюдав, заметил, что и пьют-то они отнюдь не «Манас», а какой-то напиток из графина. Рядом с нами стоял такой же графин. Попробовал. Оказалось что-то вроде компота. Нам же с Дудеевым все подливали и подливали.
— Похоже, нас хотят споить, — озвучил свою догадку Дудеев.
Вскоре это уже стало очевидным. Выпив очередную дозу «Манаса», сымитировал легкий сердечный приступ. Хозяева засуетились, принесли валидол, предложили немного полежать в соседней комнате. Не заметил, как уснул.
Разбудили приглашением попариться в бане. Разумеется, отказался. Может ли сердечник так рисковать. Вернулся за стол. Там сидел один Ульбашев.
— А вы, почему не пошли? — спросил его.
— Мне тоже нельзя париться, — объяснил он.
Разговор не клеился. Он предложил выпить, налив мне коньяку, а себе компота. Я отказался, сославшись на нездоровье.
— А кто хозяева? — спросил Ульбашева.
— О-о-о! Большой был человек. Секретарь райкома партии. Мой друг, — ответил он.
Вернулись за стол любители пара. Стало шумно. Дудеев что-то бурно доказывал Коробкину. Тот возражал. Снова полились цветистые тосты и вскоре пошли откровенно пьяные разговоры ни о чем.
Незаметно вышел и тут же попал в руки гостеприимных хозяев, которые отвели меня в одну из комнат и указали койку, на которой мне предстояло провести ночь.
Проснувшись, увидел на соседней койке Коробкина. Оделся и вышел. В просторном коридоре уже толпились люди Ульбашева. Мне показали, где умыться, и вскоре я снова оказался в гостиной. Там уже сидел сам Ульбашев и сильно помятый Дудеев.
— Сговор состоялся, — шепнул Саша.
— Пойдем, погуляем, — предложил ему.
Мы вышли из дома и направились в сторону, где вроде бы увидели какой-то просвет в беспросветной череде домов и заборов.
— В общем, Толечка, когда я не выдержал и пошел на боковую, последнее, что помню, Коробкин с Ульбашевым сидели на диване и о чем-то очень серьезно беседовали. Мне кажется, не о ресторанах. Жаль, что ты отрубился еще раньше меня.
— Саша, если они решили переговорить без нас, то воспрепятствовать этому невозможно. Именно для этого вся поездка, похоже, и затевалась. Вот тебе и Иссык-Куль, — сказал я и мимоходом взглянул на дорогу.
— Действительно Иссык-Куль, — подтвердил Саша.
Пройдя еще метров сто, вышли на грязный пустынный берег огромной водной глади. Подойти к воде было невозможно — ноги по щиколотку тонули в болотной жиже.
Серое небо. Серая вода. Серое настроение пасмурного похмельного утра.
Неожиданно горизонт осветился, и там вдруг ярко проявилась бесконечная цепь белоснежно-синих гор, кажущихся на таком расстоянии относительно невысокими. Их истинная высота угадывалась лишь по снежным вершинам, которые в это время года украшают только истинных гигантов той горной страны.
— Там, где горы, противоположный берег озера, — сказал Саша, смотревший, как и я, на горизонт, — Ладно, пошли, нас ждут, — махнул он с досадой.
Я в последний раз посмотрел на жемчужину Киргизии, и мы почавкали в сторону дома, где нас действительно ждало продолжение банкета, на котором мы с другом явно были лишними.
— Куда вы запропастились? — вместо приветствия недовольным голосом спросил Коробкин.
— Мы запропастились на Иссык-Куле, — ответил ему.
— А что, он где-то близко?
— Близко, но к воде не подойти. Видит око, да зуб неймет.
— А зачем здесь подходить? Можно съездить туда, где правительственные санатории. Куда тогда Горбачев прилетал, — напомнил мне Ульбашев.
— Давайте, съездим, — загорелся Коробкин.
— После завтрака, — согласился Ульбашев.
На завтрак была местная форель и еще много всяких вкусных блюд в сопровождении обильной выпивки. Вскоре стало очевидным, что никуда мы не поедем, и только утренний поход к озеру — венец нашего путешествия на Иссык-Куль.
Но вскоре трезвый с утра Коробкин быстро захмелел и затребовал зрелищ. Кончилось тем, что он, Дудеев и я были отправлены в обещанный санаторий на скромной «Ниве».
Мы долго мчались по прямому как стрела шоссе вдоль берега гигантского озера. Наконец солнце добралось и до нашего берега. И здесь тоже засверкали снежные вершины. А величественный Иссык-Куль предстал перед нами во всей красе.
Под солнечными лучами воздух быстро прогрелся, и вскоре стало довольно тепло, словно мы снова попали в лето.
Подъехали к какому-то охраняемому санаторию. Наш водитель быстро переговорил с охраной, и глухие ворота с гербами раскрылись. Проехав мимо десятка красивых коттеджей, выехали на автомобильную стоянку прямо у чистенького пляжа.
Вышли на пляж, и подошли к воде. Накатывали небольшие волны. Впечатление, что мы у моря. Лишь горы на горизонте решительно возражали нашему заблуждению.
Неожиданно возникла идея искупаться. Мы быстро разделись и перешли по деревянному настилу на уютную площадку, метрах в тридцати от берега.
— Под нами метров семь. Можно нырять, — сообщил водитель, и Дудеев мгновенно оказался в воде.
За ним последовал и водитель.
Опустив ноги в воду, мы с Коробкиным мгновенно вскочили: вода Иссык-Куля была ледяной. Понежившись на солнышке с полчаса, тронулись в обратный путь.
Поблагодарив гостеприимных хозяев, пересели в машину Ульбашева и двинулись в Бишкек. Коробкин всю дорогу спал, а нам просто не хотелось ни о чем говорить, и каждый в том пути думал о своем.
И вот уже три машины примчали нас в аэропорт «Манас». Короткое прощание. Ульбашев вручил нам по коробке каких-то подарков, которые мы тут же сдали в багаж. Наконец взлетели, и Коробкин мгновенно уснул. А я смотрел в иллюминатор и не мог понять, куда же мы летим. Горная цепь слева по курсу уже давно должна была остаться позади, а мы все летели и летели по границе горной страны.
Неожиданно увидел гору кошмарной высоты. Царь-гора резко выделялась среди сестер, которые были ей по пояс. А ее вершина затерялась в единственном облаке, словно случайно оказавшимся в этом голубом бескрайнем небе.
Я долго смотрел на чудо природы, пока оно не скрылось из виду.
— Внимание, граждане пассажиры. Наш самолет прибывает в аэропорт города Ташкента. Просьба занять свои места и пристегнуть ремни, — прозвучало странное объявление.
— Что за Ташкент? — спросил проснувшийся Коробкин у пробегавшей стюардессы, — Я не заказывал Ташкент, — пошутил он.
— Нас в Бишкеке не заправили. Будем заправляться в Ташкенте, — объяснила она.
— Надо же. Для бешеного самолета, похоже, семьсот верст не крюк, — пошутил Коробкин.
На подходе к аэродрому мы облетели весь город — своеобразная экскурсия. А город действительно показался великолепным. Широкие проспекты, красивые дома, обилие зелени. Наконец сели. Самолет долго катался по рулежным дорожкам, пока не угомонился в каком-то закутке, огороженном высоким забором с мотками колючей проволоки по верху.
Подъехал военный грузовик, из которого бодро выскочили бойцы в позабытых шляпах и «мобутовках», вооруженные родными автоматами Калашникова. Они быстро оцепили самолет. Впечатление, что нас арестовали.
Подогнали единственный трап. Какой-то человек в странной форме поднялся в самолет. Вскоре он спустился вместе с экипажем. Экипаж тут же растянулся на зеленом газончике, а рядом с автоматами наизготовку встали два бойца охраны.
— Что происходит? — не понимал Коробкин, глядя на странную картину.
— Всем оставаться на местах. По салону не ходить, — строго приказал динамик.
Забегали стюардессы:
— Не волнуйтесь, граждане, все в порядке. Заправимся и полетим дальше.
Меж тем в салоне постепенно стало жарко, нестерпимо жарко.
— Почему нельзя выйти? Что за издевательства над людьми? — возмутился какой-то обливающийся потом толстяк.
— Граница, — объяснила стюардесса, — Разрешили только пилотам. Взлетим, станет прохладней. А пока ничем помочь не можем. Системы самолета при заправке отключены.
— Безобразие, — возмутился Коробкин, — Принесите хоть вина, — попросил он.
— Не положено. Только в обед, — пояснила стюардесса.
— А приземляться, где попало, положено? Заправляться с людьми на борту, положено? Я знаю, что положено, а что нет. Больше вашего налетал. Немедленно несите вино мне и моему коллеге, — показал он на меня.
Через минуту нам с недовольным видом вручили по бутылке.
А на трапе вдруг появилась женщина в сопровождении стюардессы. Похоже, от жары ей стало плохо. Бойцы охраны экипажа оживились. Один из них поднял автомат, и что-то громко скомандовал на своем языке. Стюардесса безнадежно пыталась объясниться с пилотами. Но тут поднял автомат и второй боец. А за ними сквозь узкие глаза-бойницы бесстрастно наблюдали остальные воины новой страны. Пока лишь наблюдали.
То ли от свежего воздуха, то ли от страха женщина быстро пришла в себя и потащила в салон упиравшуюся, возмущенную до глубины души стюардессу.
Я вдруг почувствовал, что, значит, находиться во враждебном государстве, у воинов которого ты не встретишь сочувствия твоей беде. Для них ты враг, который не должен топтать их землю. Хоть умри в своем самолете — тебе здесь никто не поможет.
— Как они еще горючее дали, — возмущенно прокомментировал я.
— Как-как. За деньги, — со знанием дела ответил Коробкин.
Резко запахло керосином.
— Сожгут чего доброго, — заволновался Коробкин.
— Ничего, Сергей Львович. Зато умрем на Родине, а не на чужой земле, — «обрадовал» его.
Слава богу, экзекуция заправки продолжалась недолго. Через полчаса цистерна отъехала, а экипаж поднялся на борт. Отъехал трап. Минут через десять пилоты запустили двигатели, и в салоне началось хоть какое-то движение воздуха. Еще минут через десять мы взлетели. На Ташкент уже смотреть не хотелось.
Выпив вина, мы с Коробкиным задремали. И вот, наконец, Москва встретила нас осенней прохладой. Даже не верилось, что еще вчера мы нежились под ласковым солнцем на берегу Иссык-Куля, а три часа назад изнывали от жары Ташкента.
Нас встретил водитель Коробкина. Мы подошли к обляпанному грязью «Мерседесу».
— Верите, Сергей Львович, вымыл машину перед самым отъездом в аэропорт, — попытался оправдаться тот, заметив недовольный взгляд шефа.
В офисе меня с нетерпением и беспокойством ждали жена и дочь — рейс опоздал на два часа. Мы тут же собрались и поехали домой, забыв о подарочной коробке, которая, похоже, осталась в машине.
Ее принес через неделю Коробкин.
— Анатолий Афанасьевич, а мы с вами и забыли о подарках Ульбашева. Хорошо, водитель учуял запах в салоне. Открыл багажник и обнаружил. Берите вашу долю, — поставил он коробку.
В кабинете запахло испорченной рыбой. За дело тут же принялся наш рыбак Котельников.
— Ничего, это легко исправить, — оценил Петр, — Отдай ее мне, Толя. Через неделю привезу, как новенькую, — пообещал он. Обещание он исполнил, и через неделю все ели и нахваливали иссык-кульскую рыбу.
Что ж, даже тухлой рыбе можно иногда вернуть свежесть. А вот в отношениях людей такие трансформации не проходят бесследно. С той самой поездки наши отношения с Коробкиным стали стремительно тухнуть.
Похоже, в Киргизии и Казахстане он нашел новую точку опоры — то, чего ему до сих пор не хватало, чтобы решительно отделаться от меня, как от партнера.