Фехтовальщица 15ч. Бумеранг

Татьяна Смородина
Начало: http://www.proza.ru/2011/03/29/726

 
Таяние снегов


      Сделав все, что замышляла, фехтовальщица успокоилась и стала ждать неминуемого. Она чувствовала, что такое дело, как налет на дом де Рошалей безнаказанным не останется. Это понимал, видимо, и Герцог. Он прекратил демонстративные прогулки по рынкам и временно переселился на другую квартиру. Где он теперь жил, знал только Проспер, через которого хозяин Двора Чудес продолжал осуществлять свое невидимое руководство.
      – Сказал, что если пару недель пройдет спокойно, можно будет начать брюлики сбывать, – передал Художник слова патрона.
      Драгоценности из тайника де Рошалей собирались сбывать с Реймсе и Орлеане. Сбывать их в Париже даже по прошествии времени было опасно.
      Неделя прошла спокойно, началась другая. Женька в этот период жила только настоящим – ела, спала и занималась собой, стараясь с головой погрузиться в мелочи быта и ни о чем больше не думать. Ее даже перестала пугать голова Маргариты, которую Сивилла доводила до ума, прежде чем отдать ее Жакерии.
Кристиан тоже был внешне спокоен. Он бывал во всяких передрягах, нередко выходил сухим из воды и, как большинство здесь, верил в предопределение.
       – Если и суждено сгинуть, сколь ни прячься, конец настанет, – говорил он и улыбался.
       Тем не менее, Женька уже чувствовала в его объятиях некую обреченность, будто он старался напоследок вволю напиться той удивительной любовью, которая так неожиданно выпала в его отвязной жизни. Иногда он заговаривал об отъезде, как де Санд об Италии, о вере в начало другой жизни, но глаза его все чаще застилала темная мгла, будто на зеркало набросили черную тряпку. Он замолкал и опять начинал целовать свою подругу, словно при прощании.
       Женька своего отношения к нему до сих пор не понимала, – оно было похоже, то на сочувствие, то на некое чувство братства, которому она платила наложенную на нее дань. Кристиан еще с самой первой встречи на орлеанской дороге чем-то привлек, притянул к себе и не был ей противен. Возможно, сказалось его странное сходство с Этьеном, которое до сих пор оставалось для нее непонятным. Она привыкла к его голосу и запаху, беспокоилась за его жизнь и не отказывала ему в ласке, но не осмелилась бы назвать это чувство любовью, – оно было похоже скорей на остров, где после трагического кораблекрушения оказалась ее тонущая душа.
       Посреди второй недели, минувшей со дня ограбления, девушку разбудил громкий шум, в котором смешались отчаянные крики, ржание лошадей и беспорядочная пальба.
       Тулузец вскочил и глянул в окно.
       – Облава!.. Черт! Проспера взяли!
       Кристиан мгновенно оделся, схватил пистолеты, которые заряжал каждый вечер, и побежал вниз.
       – Крышей уходи, крышей! – на ходу крикнул он фехтовальщице.
       Женька вскочила следом и тоже подбежала к окну. Был ранний рассветный час, но на улице творилось что-то невообразимое. Казалось, что на Двор чудес были стянуты все войска. Шатры цыган наполовину смяла конница. Обитателей парижского дна ловили, бросали в приготовленные крытые повозки, а бегущих расстреливали на ходу. Цыгане галдели и прятались под свои телеги, воры пытались скрыться, поножовщики вступали в поединки, но силы королевской армии были, конечно, превосходящи.
       Девушка видела, как Тулузец, размахивая кинжалами и пытаясь выручить Проспера, которого окружили пять наемников, полез в самое пекло. Ему удалось оттянуть их наскоки на себя. Проспер тотчас воспользовался этим, вырвался и замешался в галдящей толпе цыган, а Кристиан продолжал драться с солдатами.
Фехтовальщица быстро оделась, схватила шпагу и побежала вниз.
       – Куда? Куда? Крышей беги, крышей! – так же, как Кристиан, закричала, сбитая  с ног Сивилла.
       Но Женька в упоении какого-то черного куража неслась прямо на солдат, которые волокли  в повозку скрученного Тулузца. Кто-то выстрелил – плечо обожгло… 
Девушка уронила клинок и схватилась за рану. К ней подскочили два солдата и потащили в повозку вслед за Кристианом. Там среди прочих пленников уже бились о стенки передвижной тюрьмы Жослен и Шило. Брошенный в их компанию Тулузец тоже не собирался смиряться и, вскочив, попытался выламывать решетку на окне. Женька, повалившись на грязное дно и зажав рукой простреленное плечо, стонала.
       – Эй, Тулузец, твоя маркиза сейчас кончится! – крикнул Копень.
       Кристиан оглянулся. Увидев кровь, сочившуюся из-под руки девушки, он тоже закричал:
       – Офицер, лекаря сюда! Здесь маркиза де Шале! Она умирает!
       – Кристиан, что ты делаешь? – пробормотала, еле сдерживая стон, раненая девушка.
       – Тебя заберут, подлечат... У тебя ребенок... может быть, выкрутишься.
       – А ты?
       – Я?.. Я в Шатле, потом в петлю...
       – Кристиан...
       – Прощай, Дикая Пчелка.
       Тулузец крепко поцеловал девушку в губы, а когда солдаты выносили ее из  повозки, проводил таким взглядом, что фехтовальщица заплакала.
       – Солдаты, сюда! – велел офицер.
       Женьку осторожно перенесли в полицейский экипаж и положили на скамью. Лекаря не было, и плечо ей по приказу того же офицера перевязывал кучер. После офицер подсел к ней сам. Это был Марени, появление которого фехтовальщицу даже не удивило.   
       – Как приятно, сударыня, видеть вас снова, – сказал сыскник. – Это я настоял на облаве. Мне донесли, что вас видели обществе парижских бандитов. Признаться, я еще ни с кем так долго не мучился.
       Фехтовальщица ничего не ответила, – ей было больно.
       Раненую пленницу повезли в тюрьму, из которой она некогда так дерзко сбежала. Там девушку поместили в камеру, где она содержалась в первый раз. Поплыли перед глазами те же унылые стены. «Лучше бы меня сегодня убили. Что ему еще от меня нужно?» – с горечью подумала Женька, но не о Марени.
       К маркизе де Шале немедленно вызвали тюремного лекаря. В присутствии коменданта и охраны он вынул пулю и заново перебинтовал плечо. Она больше не плакала, стоически перенеся даже присутствие острого ланцета в своей ране. Новый комендант, господин Домбре, о котором говорил де Санд, смотрел на раненую арестантку с нескрываемым интересом в живых, не сочетающихся с местом его службы, глазах.
       – Мне рассказывали о вас, сударыня, – сказал он, – и я крайне польщен, что могу принять вас в своем заведении. Право, не думал, что вы так юны.
       Женька ничего не ответила. Она неподвижно лежала на кровати и смотрела в темную глубину полога. Ей было холодно, но она ничего не требовала.
       – Если вам будет что-нибудь нужно для личных нужд, сударыня, говорите мне, – сказал комендант. – Сейчас вам принесут поесть и приведут девочку для услужения.
       Вместе с обедом маркизе де Шале принесли свежее белье, черное бархатное платье, обувь и несколько десятков дорогих салфеток.
       – В Бастилии изменились порядки? – усмехнулась фехтовальщица.
       – Нет, это распоряжение короля.
       Девочка для услужения, а это опять была Дениза, помогла девушке переодеться. Она была очень рада видеть маркизу де Шале, насколько можно было вообще радоваться этому в подобном месте.
       Милость короля выглядела подозрительно. «Либо он опять хочет сделать меня наемной убийцей, либо... уже ничего не хочет» – решила девушка. Целый день ее никто не беспокоил, кроме лекаря, наблюдающего за раной. «А, может быть, это из-за ребенка? – продолжала думать она. – Генрих ведь мог сказать королю, что я беременна».
       Милости, тем не менее, продолжались – на ночь фехтовальщице позволили оставить Денизу, и они спали вместе, чтобы было теплее. Ночью девушку тревожила рана, и девочка подавала пить. Под утро Женька кое-как заснула, но и этот, спасающий от боли, сон был вдруг неожиданно прерван, – кто-то осторожно взял ее за руку и сказал:
       – Жанна, проснись, у нас мало времени, Домбре дал только час.
       Женька думала, что ей показалось, но с трудом разлепив веки, увидела перед собой фаворита короля, который сидел на краю кровати. Денизы рядом не было. Когда фехтовальщица поняла, что это не сон, она пробормотала:
       – Зачем?  – и отвернула голову к стене.
       – Ты не хочешь меня видеть? – спросил Генрих.
       – Я не хочу видеть себя… Как ты пришел? Тебя пустил ко мне король?
       – Король не знает, что я здесь, я заплатил коменданту.
       – Как ты узнал?
       – Мальчишка сказал.
       – Какой мальчишка?
       – Не помню, как зовут. Он залез в мой дом, рассказал, что была облава и ты в тюрьме.
       – А, это Жан-Жак.
       – Я велел дать ему поесть, а потом отвез к Клементине.
       – К Клементине?
       – Он не знал, куда идти. Клементина хочет заняться его судьбой.
       – Да, судьбой.
       – А ты?
       – Что я?
       – Ты была у бандитов?
       – Была.
       – Посмотри на меня. Почему ты на меня не смотришь?
       – Не могу.
       – Ты меня больше не любишь?
       – ...Люблю...
       – Что тогда случилось? Ты опять что-нибудь натворила?
       – Да.
       – Что?
       – ... Я тебе изменила.
       Рука Генриха, сжимающая пальцы фехтовальщицы, слегка дрогнула, но не отпустила.
       – Изменила... – повторил де Шале. – С кем же?
       – Марени нашел меня в прачечной…  Я бежала, наткнулась на Робена... помнишь, тот поножовщик из «Тихой заводи»? Они с Проспером спрятали меня в «Красном чулке»... Там пришел один гвардеец.
       – Гвардеец, – снова как-то отстраненно повторил Генрих.
       – Да, он раньше занимался у де Санда.
       – Как его имя?
       – Это неважно... Он пришел неожиданно... я обрадовалась... мы просто разговаривали, потом он прикрыл меня во время полицейского обхода и... не знаю, как это получилось...
       – Черт, я так и думал! Это все де Санд и его наглые выкормыши!
       – Не кричи... Причем здесь де Санд? Я, наверное, рано вышла замуж,
Генрих... Прости и, если хочешь, можешь убить меня, – наконец осмелилась повернуть к мужу свое измученное лицо фехтовальщица.
       –... Убить?.. Чем? У меня нет оружия.
       – Почему?
       – Как почему? Сдал коменданту.
       – Тогда уходи, король сам сделает за тебя эту грязную работу.
       – Значит, ты так решила от меня отделаться? Только посмей оставить меня здесь одного, только посмей!
       – Генрих...
       – Помолчи! Твой рот последнее время изрекает одни глупости! Я уже говорил с Серсо, он  готов взяться за твое дело и защищать тебя.
       – Генрих...
       В носу фехтовальщицы защипало, а глаза повлажнели, словно ледяная корочка, покрывавшая так долго ее душу, начала таять.
       – Дай мне воды, – попросила Женька.
       Де Шале подал бокал, из которого она пила ночью, и помог фехтовальщице приподняться. Она стала пить, а он, присев рядом, сначала молча смотрел на ее опущенные вниз ресницы, потом  придвинулся ближе, обнял и начал целовать эти полуприкрытые веки, похудевшие щеки и влажные от воды, губы... Бокал скатился на пол... Таяние снегов, неминуемое при возвращении тепла, стало необратимым...
Фехтовальщице было больно в раненом плече, но она не отталкивала Генриха, вернувшись в его объятия, словно домой. Они восстанавливали в ней прежнюю ясность понятий, которых не было в том горячем чувственном джакузи, где она чуть не утонула.
       Вернув свои права супруга, маркиз спросил:
       – Скажи, а ты... а наш ребенок... ты все еще беременна?
       – Да.
       Фаворит короля облегченно выдохнул и снова обнял фехтовальщицу.
       – Хорошо... это хорошо... Ребенок спасет нас. Я думаю, что у нас будет шанс выиграть дело, а пока я постараюсь поговорить с королем и выбить у него право встречаться с тобой хотя бы час в день.


Вязкое дело


       После свидания с мужем фехтовальщица обрела некоторую устойчивость, и под ногами стала нащупываться еще непрочная, но почва. Приход адвоката воодушевил ее еще больше. Несмотря на то, что уже вышли «Записки»  и Серсо вместе со всей читающей публикой был в курсе основных событий жизни фехтовальщицы, он беседовал с девушкой более трех часов и тщательно записывал некоторые, особенно важные, фрагменты их разговора. Серсо был настроен оптимистично, хотя открывшаяся история налета на дом де Рошалей не шла Женьке на пользу.
       – У некой знахарки Сивиллы нашли голову Маргариты де Рошаль, – рассказал адвокат. – Сивилла показала на бандита по кличке Жакерия, но он сумел сбежать во время облавы. Стали допрашивать поножовщика Кристиана Реньяра по кличке Тулузец, что квартировал у Сивиллы вместе с вами. Он сознался в том, что участвовал в налете. Потом допросили Рони Лукре, который разыскивался по делу Гонзалес, и Жослена по кличке Копень. Они тоже сознались.
       – Их... пытали?
       – С подобной публикой не церемонятся.
       – Кристиана повесят?
       – Да, тут и думать нечего. На нем, кроме дома де Рошаль, смерть откупщика Перрана и еще много чего есть, хватит не на одно повешение.
       – Он признался в убийстве Перрана?
       – Он во многом признался.
       – А в том, что его пытались нанять меня убить?
       – Кто?
       – Сестра Генриха Элоиза и Виолетта де Флер.
       – Нет, об этом я не слышал, но если даже это и так, то я не советую вам затрагивать это несостоявшееся деяние.
       – Почему?
       – Названные дамы, наверняка, будут все отрицать. Преступления, как такового, не случилось, договаривались они с Тулузцем, скорей всего, без свидетелей. Их никто не возьмется арестовывать и допрашивать. Это весьма звучные имена в Париже для того, чтобы пачкать их в таком умысле.
       – Но Кристиан…
       – Ваш поножовщик ничем вам не поможет. Ему просто не дадут дожить до суда.
       – Но Кристиану нужно свидетельствовать по налету.
       – Свидетелей по делу о налете и без него достаточно. Рони Лукре показал на вас. Его слова подтвердил епископ Реймский.
       – Епископ не умер?
       – Не умер. Ему повезло. Он лишился чувств, когда отсекли голову госпоже де Рошаль.
       – Хм, его брат был покрепче, – усмехнулась фехтовальщица. – А Габриэль? Девочка? Она жива?
       – Жива. Она спряталась в конюшне.
       Женька с облегчением вздохнула.
       – Да, я участвовала в налете на дом де Рошалей, сударь, – сказала она, – но я убила только  Веселого Жана. Он набросился на Габриэль, чуть не придушил ее.
       – Расскажите об этом подробнее, но начните с того, как вы оказались у Герцога.
       Фехтовальщица рассказала, как бежала из прачечной, как попала к бандитам и каким образом вошла в число участников налета.
       – Да-а, дело вязкое, сударыня, – покачал головой Серсо. – Потрудиться придется. А что у вас там за история с Жозефиной де Лиль? Марени настаивает на вашей причастности к заговору де Монжа. Ваш муж рассказал мне, что вы помогали некому человеку спасти честь его брата, а после этот человек организовал нападение на полицейский экипаж.
       – Да, так и было.
       – В таком случае вам лучше будет назвать людей, которые замешаны в этом деле.
       Женьке показалось, будто кто-то коснулся ее затылка ледяной ладонью.
       – Я не смогу это сделать, сударь.
       – Сможете, когда вам на ногу наденут «испанский сапог» или применят испытание водой, только тогда будет поздно и эти запоздалые показания уже ничему не помогут.
       – Здесь будут применять пытки к беременной женщине?
       – Будут, если это необходимо для безопасности государства.
       – А там знают, что я беременна?
       – Да, ваш муж говорил с королем. Его величество был милостив и дал распоряжение в ходе процесса не повредить ребенка.
       Женьке стало тяжело дышать, но она держалась.
       – Если хотите, скажите имена ваших друзей мне, – предложил Серсо. – Я передам, что дело зашло далеко, и они скроются.
       Но девушка не стала называть имена даже адвокату, надеясь, что все, кто замешан в деле Жозефины, узнав об аресте Жанны де Бежар, сами догадаются скрыться. «Де Ларме, наверняка, медлить не будет, – решила она. – Он прихватит с собой де Барту. Герцогиня, если не глупая, тоже уедет, а вот де Белар...» Насчет де Белара фехтовальщица сильно сомневалась. Она сама не знала, что порождало в ней подобные сомнения,  его слишком благородные поступки или лицо, похожее на лик Иисуса, но интуитивно девушка чувствовала, что он может отказаться бежать, ориентируясь на какие-то свои внутренние законы, как отказался бежать Иисус, зная, что его ожидает предательство и Голгофа.
       – Еще вот что, – почесал нос Серсо. – Что там у вас было в Булонже?
       – Что в Булонже? – очнулась от тревожных мыслей фехтовальщица.
       – В ваших «Записках» упоминается о каком-то предложении короля. За ваше согласие на некую службу, о сути которой вы не пишите, он обещал закрыть дело де Жуа и после вытащить вас из Бастилии.
       – Да, обещал.
       – Хм, весьма щекотливая ситуация.
       – Чем?
       – Вы уличаете короля в торговле правосудием. Боюсь, что дело де Жуа будет возобновлено, так как королю придется, хоть и формально, но восстановить свою репутацию.
       – Я не хотела уличить короля, мне нужно было объяснить, почему пришлось бежать из Парижа. Я не могла упоминать в записках о деле Жозефины.
       – А что за предложение вы получили от короля? Это до сих пор тайна?
       – Король предложил мне быть наемной убийцей на службе у государства.
Серсо присвистнул.
       – Вот как?
       – Это была идея Ришелье. Я не стала об этом писать, потому что... потому что...
       – Почему?
       – Король сказал, что мне следует молчать об этом.
       – А, может быть, вы не писали об этом, потому что решили, что когда-нибудь согласитесь на такое предложение?
       – Вы... я... а какое это имеет отношение к моему делу, сударь?
       – Пока никакого. Это дело вашего личного выбора, но раз репутацию короля вы уже пошатнули, неплохо было бы развить эту тему дальше. Противники Ришелье, а их довольно много в Париже, будут вам благодарны. У вас прибавится сторонников в обществе, а, значит, и в зале суда, что очень полезно в вашем положении.
       – Публика в зале может оказать влияние на решение суда?
       – Вполне. Это дело перестало быть частным. Вашей казни продолжает требовать герцог де Невер. К нему присоединился брат графа д’Ольсино епископ Рейсмский и большинство знатных семей Парижа. Это попахивает новым мятежом, что очень не выгодно королю. Скоро начнется новый поход на протестантов, и ему нужна поддержка общества, а не его возмущение.
       – Тогда меня наверняка казнят!
       – Возмущение можно поднять и с другой стороны, поэтому нам так нужны сторонники. Необходимо как-то затронуть этот вопрос о вашей несостоявшейся службе в роли государственного убийцы. Жаль, что он впрямую не касается ни одного из ваших дел, кроме разве что, дела де Жуа. Ну-ка, расскажите еще раз, как это все произошло?
       Дело о предложении короля действительно было щекотливым. Вести честный бой, имея такие карты, становилось все трудней, но в желании победить любой ценой фехтовальщица уже не чувствовала себя обязанной воздерживаться от грубых приемов и щадить своего коронованного противника.
       Серсо записал все, что было нужно, и сказал:
       – Превосходно! В любом случае дело обещает быть не только громким, но и чрезвычайно скандальным! Превосходно! В этом будет наш шанс!
       В камеру зашел офицер охраны.
       – Посещение маркизы де Шале адвокатом Серсо закончено, – провозгласил он.
Серсо откланялся и вышел, но Женька смотрела уже не на него, а на офицера.
       – ... Эжен?
       – Офицер Годье, сударыня, – строго ответил нормандец.
       – Ты... Я не узнала тебя.
       Эжен ничего не ответил фехтовальщице и ушел сопровождать Серсо вниз. По всей видимости, он был офицером охраны сопровождения, которая провожала к узникам комиссаров дознания, адвокатов и именитых посетителей. Эти же солдаты доставляли заключенных в допросные Дворца Правосудия и к месту казни.
После полудня Эжен вернулся, велел солдатам охраны связать ей руки за спиной и повел вниз.
       – Куда мы? – спросила она.
       – В допросные Дворца Правосудия.
       – Зачем в допросные? Комиссар раньше сам приходил ко мне.
       – То было раньше.
       Комендант, вышедший проводить девушку до экипажа, пояснил:
       – Наверное, там хотят сверить ваши показания с показаниями кого-то из арестованных.
       – А по какому делу?
       – Не могу знать, сударыня.
       В экипаже Эжен уселся напротив фехтовальщицы, как раньше Марени, но смотрел не с пристальным любопытством, а будто сквозь нее.
       – Мне сказали, что ты в Шатле, – начала разговор девушка, предположив, что Эжен может находиться здесь по плану де Санда, который таким образом решил вызволить ее из заключения.
       – Был, – ответил Эжен. – Домбре перевели, он и меня забрал. Сначала я внизу охранял, а сегодня меня в сопровождение поставили.
       – Ты не знаешь, по какому делу будет допрос?
       – Нет, сударыня.
       Нормандец говорил ровно, без лишнего призвука в голосе, что очень напоминало манеру разговора де Брука. «Наверное, их всех учат разговаривать одинаково... Или он до сих пор злится на меня за тот случай?»
       – Ты, наверное, сердишься на меня за то, что я набросилась на тебя с дагой?
       – Зачем? Вы тогда имели право наказывать тех, кто ниже вас.
       – Причем здесь ниже?
       – А притом, что сейчас такое право на моей стороне.
       – Ты о чем?
       – А о том. Вот вы – благородная и богатая, а я, может быть, вас скоро на эшафот повезу. Занятно, да?
       В глазах Эжена сверкнул едва заметный голубоватый огонек, очень похожий на тот, что витал над могилами жертв графа д’Ольсино. Женьке стало тяжело дышать, будто снова был тот летний полдень, когда она проснулась связанная в его ужасном доме.
       – Какой ты... стал.
       – Да, теперь я наверху.
       – Для тебя – это верх?
       – А что же? Когда-нибудь еще и комендантом стану.
       – Смотри только не ошибись, как де Брук, – усмехнулась фехтовальщица.
       – Де Брук не ошибся, ошибся Дервиль, а меня вы не купите.
       – Я и не собиралась.
       – Неужели? А зачем вы тогда со мной заговорили? Или вам мало вашего мужа?
       – Ты дурак?
       – Поосторожнее, сударыня, а то я возьму да сделаю то, чего вы хотите!
       – Чего я хочу?
       – Того самого. У вас глаза сейчас такие же, как были тогда в «Парнасе». Помните? Но теперь вы мне не откажете, я могу сделать с вами все, что захочу, и вы не прирежете меня, как Ренуара.
       – Какие глаза? Ты врешь! Ты не посмеешь!
       – Посмею? У вас связаны руки.
       – Я... я буду кричать.
       – Не будешь.
       – Я скажу мужу!
       – Не скажешь! И не представляйся верной женушкой. Все знают, что ты грела лежанку городского бандита!
       Видимо, сам распалившись от своих же самоуверенных слов, нормандец  вдруг перешел от них к делу. Он резко навалился на девушку и потянул кверху ее бархатную юбку. Пространство полицейского экипажа было узким, но Эжен почувствовал себя на нем истинным хозяином.  Женька пыталась сопротивляться, но не кричала. Признаваться в таком поражении на всю улицу фехтовальщице действительно было не по силам. Мешало этому и нечто другое, – она понимала, что все бы кончилось иначе, если бы она  не заговорила, а заговорила она по той причине, в которой сама побоялась себе признаться. «Зачем он меня так испытывает? – думала она, но не об Эжене. – Ему мало, что я опять в Бастилии?» Под навалившимся телом наглого нормандца Женька не могла пошевелиться и чувствовала себя, как насекомое, раздавленное встречным ветром на лобовом стекле автомобиля, а тот, достаточно показав, кто теперь хозяин, вернулся на свое место и спокойно прибрал беспорядок в своем костюме.
       Женька отвернулась в сторону завешенного окна и радовалась, что в полутьме салона Эжен не может видеть позорной краски на ее щеках. От произошедшей борьбы стала кровоточить рана в плече.
       – Что ты сделал? У меня кровь на повязке!
       – Во Дворце Правосудия есть лекарь. Он служит при пыточных, – невозмутимо ответил Эжен и по приезду во Дворец Правосудия приказал вызвать к девушке лекаря.
Лекарь заново перебинтовал ее плечо,  а потом  шепнул:
       – Что-то случилось, госпожа?
       – Ничего.
       – Верно, офицер домогался? Они здесь частенько молоденьких арестанток пользуют.
       Женька промолчала.
       – Надо мужу сказать, – продолжил лекарь. – Он у вас человек влиятельный. Этого молодца быстро на галеры закатают.
       – Нет-нет, не надо говорить, я сама.
       – Ужель справитесь?
       – Справлюсь.
       – Сильная вы девушка. Это верно, что мне говорили.
       Лекарь обещал помалкивать, а фехтовальщица с Эженом больше не заговаривала. Она понимала, что прежде всего ей нужно было справиться с самой собой, и в этом ей отчасти помогла следующая тяжелая встреча, о которой она догадывалась, но совсем не чувствовала себя к ней готовой.
       Допрос происходил в той же комнате, где ее спрашивали по делу Дервиля, но теперь на скамье лежал, укрытый кровавой тряпкой, Кристиан. Увидев девушку, он попытался улыбнуться. Сердце фехтовальщицы больно застучало, в глазах непроизвольно стала скапливаться жгучая соленая влага.
       Допрос был перекрестным, и вел его тот же Катрен. Речь шла о налете на дом де Рошалей. Кристиан и Женька отвечали односложно. Обоим мешала говорить боль – Кристиану, оставшаяся после пыток физических, Женьке – после душевных.  По щекам фехтовальщицы текли слезы, но она не могла их стереть – руки ее после перевязки снова были связаны за спиной.
       Катрен допрос не прекращал, а Эжен смотрел на девушку с еле заметной усмешкой.
       По делу де Рошалей фехтовальщица ничего не скрывала. Ей было все равно, в каком виде ее представят. Кристиан тоже говорил правду, но очень сдержанно, всячески стараясь обелить мотивы своей бывшей подруги и свести ее участие в налете к вынужденному,  сваливая основной груз ответственности на себя и других налетчиков.
       Потом Кристиана увезли в Шатле, а на его место положили Жослена Копня. Тот тоже не мог сидеть, но героя из себя не строил, между ответами громко стонал и поносил судейских самыми последними словами.
       Показания всех троих в главном сходились, поэтому Катрен оставил девушку в покое сразу после перекрестного допроса с Копнем.
       В Бастилию Женька вернулась совершенно истерзанная, и только следующий день принес ей некоторое забытье и надежду. Приехал Генрих. Он поговорил с королем и свидания с супругой ему были разрешены, причем наедине, что особенно радовало маркиза.  Женька, получившая возможность, наконец, удачно сочетать капризные законы природы с изнуряющими требованиями  морали, тоже облегченно вздохнула, хотя это разрешение с самого начала ее несколько насторожило.
       – Он знает исход, – сказала она мужу, когда горячка любовной близости схлынула, – или уверен, что меня казнят.
       – Не казнят. Король может отсечь голову де Монжу, но не беременной женщине.
       – Тогда меня пожизненно упрячут в тюрьму.
       – Что ж... Иногда и в тюрьме можно испытать счастье, – улыбнулся, расслабленный от ласк, де Шале.
       – А потом?
       – Что потом?
       – Что будет, когда я рожу ребенка?
       – Я устрою тебе побег.
       – Это трудно.
       – Нисколько! Я затащу сюда Цезаря, вы поменяетесь одеждой, и я выведу тебя наружу. Потом уедем.
       Эти спонтанные планы были дерзки, но зыбки, словно утренний сон. Реальное же дело юной маркизы де Шале продолжало оставаться вязким, как и те чувства, которыми ее испытывали.


Сумасшедшие


       На следующий день Эжен повез девушку на новый допрос. Допрос касался дела Жозефины, то есть был тем, которого она боялась больше всего. Вел допрос все тот же Катрен, но на этот раз в допросной присутствовал король. Как и на урок к де Санду, Людовик пришел неожиданно в сопровождении двух мушкетеров, которых тоже не ожидала увидеть в этот день фехтовальщица. Это были де Панд и де Белар. Кристоф держался внешне спокойно, а в глазах де Панда царило полное замешательство.
       В качестве свидетеля обвинения выступал Марени. Он подробно изложил все, что знал по делу, после чего Катрен предложил девушке назвать имена ее сообщников.
       – Я... я их не помню, сударь.
       – Тогда назовите человека, с которым вы проникли в дом Жозефины де Лиль. Ведь это был тот человек, который отвез вас потом к де Грану?
       – Я... я не помню его имя.
       Женьке показалось, что она вот-вот задохнется, и ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас немедленно убил ее. 
       – Если вы будете упорствовать, сударыня, мы будем вынуждены применить к вам допрос с пристрастием, – сказал Катрен.
       – Оставьте девушку, господин комиссар, – вдруг сказал де Белар. –  Тем человеком был я.
       –... Вы?.. То есть, как?..
       Катрен привстал и в замешательстве посмотрел на короля. Людовик тоже поднялся со своего стула.
       – Что вы наделали, господин де Белар? – с досадой произнес он.
       – Да, я виновен, государь, – мушкетер отдал шпагу потрясенному де Панду. – Это я вовлек госпожу де Бежар в незаконное дело. Она не имеет отношения ни к заговору, ни к моим устремлениям спасти  брата.
       – Кристоф!... – воскликнула фехтовальщица и рванулась к де Белару, но охрана Эжена удержала ее за руки.
       – Ради Бога молчите, сударыня! – властно, словно сам был обвинителем, приказал Кристоф.
       Король обернулся в сторону фехтовальщицы.
       – Это так, госпожа де Шале? – спросил он.
       Женька не смогла ничего ответить, она только кивнула головой и заплакала.
       – Кто же помогал вам в нападении на полицейский экипаж, господин де Белар? – спросил комиссар, дав знак секретарю продолжать запись.
       – Господин де Ларме и господин де Барту, но они уже давно уехали из города.
       – Почему же вы остались?
       – Я служу королю и не могу нарушить присягу.
       – Теперь расскажите подробнее, зачем вы проникли в дом Жозефины де Лиль.
       Кристоф рассказал о своей цели и о том, как все происходило.
       – Герцогиня де Шальон, у к-которой вы находились, тоже знала о вашей вылазке? – спросил король.
       – Да.
       – И о том, что вы собирались совершить нападение на экипаж господина Марени?.. Говорите, не стесняйтесь. Вы же знаете, что г-герцогиня вчера неожиданно уехала из г-города, как и ваши сбежавшие п-подельники. Это вы предупредили ее?
       – Да. Она знала о нападении, государь.
       – П-превосходно!
       – Я уверен, что госпожа де Шальон тоже была связана с заговорщиками, ваше величество! – воскликнул Марени. – Нужно спросить этого мушкетера получше! Явно, он сказал еще не все!
       –  Успокойтесь, сударь! А вы уведите господина де Белара, де Панд! Выйдите все. Я хочу п–поговорить с маркизой де Шале наедине.
Все вышли, как это было когда-то в приемной Лувра. Как и там, король тоже заговорил не сразу, а сначала задумчиво прошелся в узком пространстве тесного помещения.
       – ... Жаль, – остановившись, вздохнул Людовик. – Де Белар поторопился. Я мог бы вытащить его, он п–прекрасный солдат. Почему вы не сказали мне обо всем этом раньше, сударыня?
       – Как я могла о таком сказать, ваше величество?
       – Да-да, досадно.
       – А разве сейчас ничего нельзя сделать?
       – Его п-признание запротоколировано. Мое вмешательство может скомпрометировать меня.
       – Почему он не бежал? Остальные ведь тоже давали присягу!
       – Господин де Белар – особенный человек, сударыня. По-моему, он даже слишком хорош для нашего распущенного мира.
       Женька понимала и другое, – королевский солдат спас ее не только от боли в пыточной.
       – Помогите де Белару, ваше величество, а я ... я назову вам имена помощников де Монжа. Это очень важные имена, государь!
       – Хотите п-продать мне их жизнь за жизнь моего мушкетера?
       – Да.
       – Это бессмысленно.
       – Почему?
       – П-потому что, во-первых, я и так могу узнать у вас эти имена в пыточной, а во-вторых, я уже знаю их.
       – Знаете? Откуда?
       – Из дневника Жозефины де Лиль. Мне п-продал его герцог Вандом. Сейчас он находится в своем загородном поместье, откуда я запретил ему выезжать до моего приказа. Мой брат Гастон сидит под домашним арестом, Конде под наблюдением, остальные, более мелкие сошки, четвертованы.
       – ... Четвертованы?
       – Да, без лишнего шума, по-домашнему, чтобы в очередной раз не выносить сор из избы. Теперь скажите, откуда вам известны эти имена?
       – Из того же дневника... Это я продала его Вандому. Мне нужны были деньги, чтобы платить за фехтование...
       – Ну, вот вы и заплатили. Кто вам дал этот дневник?
       – Никто. Я взяла его у господина де Белара. Он нашел эту тетрадь в доме Жозефины.
       – Взяли? Т-то есть, украли?
       – Да.
       – Над этим всем можно было бы хорошо п–посмеяться, сударыня, если бы не было так г-грустно. Вы не находите?
       – ... Моя судьба уже тоже решена, ваше величество? – опустила голову фехтовальщица.
       – Де Неверы, епископ Реймса и общественность Парижа продолжают требовать смертного приговора.
       – Они и раньше требовали.
       – Да, но вы опрометчиво написали в ваших «Записках» о моей помощи, которую я предлагал вам в Бастилии. Де Невер теперь настаивает в случае вашей казни на предъявлении тела. К сожалению, многие знают вас в лицо. Вы все испортили, сударыня, а могли бы согласиться уничтожить п-парочку моих врагов в Ла-Рошели и жить сейчас безбедно. Вместо этого вы убиваете какого-то убогого бандита по приказу другого такого же бандита... Это ли не г-глупость?
       – Веселый Жан был мерзким, как и д’Ольсино. Я не могла иначе!
       – Да, но теперь иначе не могу я. П-процесс начнется в понедельник.
       – Он будет открытым?
       – Сделать его закрытым уже невозможно. Нужно отдать вам должное – ваши «Записки фехтовальщицы» написаны весьма бойко. Требуют сделать процесс открытым и де Неверы.
       – Я не хотела вас задеть, ваше величество.
       – К сожалению, вы задели не меня, а королевское п-правосудие. Вы указали на то, что им возможно манипулировать.
       – Разве это не так?
       – Возможно. Но теперь, чтобы доказать обратное, я не смогу п-помочь господину де Белару, сударыня.
       В вышедших «Записках» действительно было много того, что могло повредить фехтовальщице на процессе, как тот бумеранг, который она, не глядя запустила. Он сразил цель, но теперь неминуемо возвращался к ней самой. Все зависело сейчас только от того, насколько она будет ловкой и сумеет уклониться или поймать его.
       В надежде спасти де Белара Женька обратилась к Серсо, но он только пожал плечами.
       – Господин де Шале нанял меня защищать вас, а не господина де Белара, впрочем, поговорите с ним сами.
       Женька поговорила, но, как и предполагала, де Шале только разозлился.
       – Ты еще попроси о том бандите, с которым жила на нашей столичной помойке! Знать не хочу ни о каком де Беларе! Надеюсь, что с его казнью мешкать не будут!
       – Ты жестокий!
       – А ты?
       – Но он спас меня!
       – Ты, наверное, была влюблена в него? Ты влюблена в него и сейчас!
       – Если король не спасет де Белара, – твердо сказала Женька, – я расскажу о том, что  меня заставляли сделать в Ла-Рошели!
       – А что тебя заставляли сделать?
       – Король хотел, чтобы я прикончила двух протестантских пасторов!
       – Ну, так что? Вот удивила! Надо было и прикончить! С того дня, как король приказал де Витри убить маршала д’Анкра, он сам только и делает, что занимается этим! А тебе он еще деньги обещал! Де Витри и то так не баловали! Мы бы уже давно уехали отсюда!
       – Король и после не дал бы мне спокойной жизни, Генрих! И как это... прикончить?
       – Это ты не знаешь, как прикончить?
       – Ты не понимаешь! Настоящая ненависть, как и настоящая любовь, не продается!
       Тем не менее, говорить об этом тайном поручении короля на суде Генрих запретил.
       – Достаточно того, что ты написала о его чертовом предложении! Прошу тебя, помолчи теперь о подробностях! Ты не можешь знать, чем может ответить тебе король!
       Серсо тоже советовал не горячиться и держать эту карту под сукном. В целом он считал, что шансы на успех есть.
       – Ваши действия во многом были незаконны, но побуждения благородны, – сказал он. – Это нравится широкой публике, на чем мы, собственно, и сыграем. По делу Маргариты де Рошаль у вас вполне приличное положение. Из жертв этого дома, судя по протоколам допроса, на вашей совести никого нет.
       – А те солдаты в Бастилии? Ренуар и Жанкер?
       – Это жертвы вашего отчаяния.
       – А побег? А сопротивление Марени?
       – Следствие вашего положения. Какой заключенный не хочет бежать и не оказывает сопротивления полиции?
       – А Марени не свяжет меня с бывшим заговором де Монжа?
       – Не думаю. Король отрицательно относится к этой идее.
       – Он не верит Марени?
       – Скорей всего он не хочет ворошить дело, где в разной степени замешаны его родственники. Заговор раскрыт, виновные понесли наказание. Король не желает к этому возвращаться, и это нам на руку. А случай с де Жуа на общем фоне остальных ваших неправомерных деяний вообще пустяковое дело! Откупимся! Что касается дела Жозефины, то в нем ведущая роль была не у вас.
       Доводы Серсо были не лишены смысла, но Женька не могла радоваться. Перед глазами продолжало стоять худощавое лицо де Белара.
       От Генриха Женька узнала, что о ней хлопотал де Санд.
       – Он был на приеме у короля и предлагал тайно увезти тебя из Франции.
       – Король отказал?
       – Отказал. А ты бы согласилась?
       – А ты?
       – Я лучше провожу тебя на эшафот!
       – Ты сумасшедший!
       – Как и ты.
       Де Шале сжал фехтовальщицу в объятиях, и оба на время замерли. Действительно, только сумасшедшие могли верить, что переиграют судебную машину короля, и он позволит своему фавориту уехать с любимой женой жить счастливо на Луару, если вообще после всего, что случилось, можно было жить счастливо.
       Тем не менее, на процесс фехтовальщица явилась собранной. Ее не испугала, а даже порадовала многочисленная публика в зале. Молчаливый ряд судей  казался не карающей десницей, а всего лишь шеренгой черных рыцарей, которых нужно было разбить любой ценой. Среди них должен был находиться и господин де Ренар, но, как родственник обвиняемой, он был отстранен от процесса.
       С одной стороны зала за столом сидел Катрен, представляющий обвинение, а с другой находился за таким же столом Серсо. На балконе справа возвышался парадный стул короля. На балконе слева сгрудились студенты и памфлетисты. Среди публики в зале мелькнули знакомые лица: де Санд, Клементина, Валери, Виолетта, Элоиза, принц Конде, Бушьер, Клеман и, конечно, фехтовальщики, когорту которых возглавлял, возбужденный предстоящей схваткой, де Зенкур.
      На балконе появился король. Все поприветствовали его вставанием. Подсудимую провели на приготовленное место, и в зале стало тихо.


Последний поединок


       Как и предполагал Серсо, дело де Жуа было вновь открыто. Сам де Жуа, которому  некогда прижгли кончик языка, на суд пришел, но не выступал, поскольку любая беседа теперь давалась ему с трудом. От его имени иск предъявлял де Брюс. Он утверждал, что его приятель не имел намерения отрезать девушке мочку уха, и все это было не более, чем шуткой, придуманной маркизом де Шале. Генриху, как лицу заинтересованному, в свидетельствовании отказали.
       Далее Катрен вызвал Шарлотту и спросил:
       – Вы видели, как граф де Жуа пытался склонить госпожу де Бежар к любовной близости?
       – Нет, господин, но граф просил меня устроить с ней встречу. Госпожа де Бежар отказалась с ним встретиться.
       – Вы видели, как госпожа де Бежар, маркиза де Шале отсекла графу мочку уха?
       – Видела, господин. Госпожа позвала меня наверх. На ней была порвана одежда. Она хотела, чтобы я помогла выбросить графа в окно, но потом почему-то сделала это.
       – Что?
       – Повредила ему ухо.
       – А вы не слышали, как господа под окном номера госпожи де Шале угрожали ей? – спросил Серсо.
       – Да, господин. Они ждали, когда граф покалечит госпожу де Бежар.
       – Нам сказали, что это была всего лишь шутка, а попытки насилия никто не видел, – возразил Катрен.
       – Не знаю, господин. Может быть и шутка, – опустила глаза Шарлотта.
       Казалось, что факт предумышленного насилия будет сведен на нет, но Серсо вызвал еще одного свидетеля. Это был Жан-Жак, которого Женька сначала даже не узнала в прилично одетом и причесанном мальчике. Однако, как только он заговорил, все встало на свои места.
       – Да, я все видал! – уверенно и громко сказал Жан-Жак. – Этот господин залез в окно, глаза выпучил и давай за госпожой, ровно пес, бегать! Потом как свалит ее на пол и ну по ней ручищами елозить! А она возьми и тресь его по башке! Так потешно было! Мы с Люлькой думали даже, что помер он!
       Публика оживилась, раздались смешки, и Жан-Жака увели. Серсо тут же подхватил его яркие показания и указал на то, что девушка защищала свою честь, и это значительно смягчает ее вину.
       – Защита своей чести была превышена маркизой де Шале, – сказал председатель суда. – Она не имела повода подвергать опасности жизнь господина де Жуа и портить ему внешность.
       – Да, с ухом я погорячилась, – согласилась Женька. – Нужно было взять гораздо ниже.
       Публика засмеялась. Усмехнулся даже король. Суд назначил выплату денежной компенсации, на что фехтовальщица пожала плечами и переглянулась с Серсо. Оба понимали, что это только пристрелка, – впереди было дело д’Ольсино, побег из Бастилии и налет на дом де Рошалей. Однако прежде судьи поставили к обсуждению дело Жозефины. Здесь у фехтовальщицы была двоякая роль, так как дело состояло из двух частей – проникновения в чужое жилище и нападения на полицейский экипаж. В первой части девушку судили, как сообщницу де Белара, а во второй она выступала в роли свидетельницы. Показания де Белара с его слов зачитывал Катрен.
       – Господин де Белар не может присутствовать на процессе, он болен, – сказал комиссар.
       Женька поняла, в чем дело, и хмуро глянула в сторону балкона короля. В зале тоже зашумели, а с дальних рядов раздались выкрики:
       – Звери! Палачи! Самих на дыбу!
Туда немедленно направились стражники. Крики стали тише.
       – Господин де Белар утверждает, что вынужден был взять с собой госпожу де Бежар де Шале, потому что ему был нужен помощник, чтобы проникнуть в чужой дом и уничтожить письма брата. Вы согласны с показаниями господина де Белара, сударыня?
– спросил Катрен.
       – Не согласна. Господин де Белар справился бы и без меня. Я решила пойти с ним сама после того, как подслушала его разговор с герцогиней де Шальон.
       – Герцогиня де Шальон тоже была заинтересована в этом деле?
       – Да. Герцогиня боялась, что Жозефина очернит ее в своем дневнике за отказ в помощи. Она просила господина де Белара найти дневник. Я тоже решила достать эти бумаги.
       – Зачем?
       – Чтобы потом продать его. У меня не было денег, и скоро должен был кончиться срок договора с его величеством.
       – Какого договора?
       – Его величество сделал мне одно важное предложение и пообещал в случае моего согласия закрыть дело де Жуа.
       Катрен замешкался и глянул на балкон короля. Серсо моментально сориентировался и перехватил игру в свои руки.
       – Вы хотите сказать, сударыня, что из-за договора с его величеством вас и не арестовали? – спросил он.
       – Да.
       – И, если бы вы согласились на предложение его величества, приказ о вашем аресте по делу де Жуа мог бы никогда не появиться?
       – Да.
       – А какое предложение вы получили от его величества, сударыня?
       Среди судей возникла некоторая паника, а публика стала оборачиваться на королевский балкон и перешептываться. Председатель суда постучал молоточком и сказал:
       – Господин Серсо, этот вопрос не относится к делу. Мы отклоняем его.
       Шум в зале усилился.
       – Пусть говорит! Правду! Правду!
       Серсо поднял руку, призывая к тишине и, когда она установилась, обратился к председателю:
       – Если вы отклоните вопрос, ваша честь, благородное общество может решить, что предложение, сделанное маркизе де Шале, было весьма неприличного свойства. Это может бросить тень на безупречную репутацию его величества.
       Председатель замялся, посмотрел в сторону балкона и, видимо, получив какой-то знак, кивнул.
       – Хорошо, вопрос остается в силе. Отвечайте, сударыня.
       – Его величество предложил мне стать наемной убийцей на службе государства.
       В зале стало тихо.
       – У вас есть свидетели, которые могут подтвердить, что такое предложение имело место? – кашлянув, спросил председатель.
       – Со мной разговаривал кардинал де Ришелье. Это была его идея, а свидетели... Какие же могут быть свидетели у такого предложения? Позже его величество предложил мне уничтожить двух протестантских пасторов в Ла-Рошели. За это меня обещали выпустить из Бастилии и заплатить сто тысяч пистолей.
       В тишине зала что-то грозно забродило. Председатель снова стукнул молоточком и сказал:
       – Как я уже говорил, это не относится к разбираемому делу, тем более, что госпоже де Бежар ничего крамольного не предложили. Служба на благо короля и государства почетна и ответственна, каких бы поручений она не касалась. Уничтожение врага приемлемо не только на поле боя. Продолжайте, господин Катрен! У вас есть еще вопросы к обвиняемой?
       Но продолжить не удалось, шум в зале усилился, раздались выкрики: «Долой Ришелье! Убийцы! Позор! Долой грязный шпионаж!». Вряд ли публику удивило существование подобной службы в государстве. Семнадцатилетний король пять лет назад сам поощрил убийство своего главного врага – маршала д’Анкра, о котором говорил де Шале, но новая власть настойчиво хотела рядиться в благородные ризы справедливости и благочестия, поэтому такого рода деяния уже не имели права пачкать ее белые одежды.
       Крики и шум не прекращались. Вмешалась стража. Началась потасовка, и заседание суда было перенесено на следующий день.
Серсо был доволен.
       – Неплохо, сударыня, только предупреждайте заранее о том, чего я не знаю. Вы очень рисковали с признанием о дневнике. Не один Катрен, однако, переполошился. 
       – Да, я не могла, я не сдержалась.
       – А что стало с этим дневником? Вы его продали кому-то?
       – Герцогу Вандому. Король уже знает об этом.
       – А, ну и прекрасно! Теперь о нем не спросят даже у де Белара.
       Генрих, в отличие от адвоката, сильно нервничал.
       – Не надо было говорить об этом предложении короля, Жанна!
       – Меня спросили, я принесла присягу.
       – Только не смотри на меня такими честными глазами! Ты сделала это нарочно!   
       – Да! Король позволил пытать де Белара! Хотя бы от этого он мог бы его спасти?
       – Ты забываешь, где ты, а где он! И какой, к черту, де Белар, когда тебе надо думать сейчас только о нас!
       – Все равно я не перейду в защиту!
       Однако воинственное настроение фехтовальщицы чуть не уничтожил второй день слушаний по делу Жозефины. Речь шла о нападении на полицейский экипаж. Обвинение было предъявлено де Белару, как организатору нападения. На этот раз он давал показания сам. Его ввели в зал, держа под руки двое солдат, и в груди девушки похолодело.
       В деле о нападении она выступала, как свидетельница, но еле могла отвечать на вопросы, глядя на Кристофа, который, казалось, вот-вот упадет от боли. Когда же объявили приговор, Женьке захотелось, чтобы ее снова кто-нибудь немедленно убил. Всех троих участников – де Белара, де Ларме и де Барту приговорили к смертной казни. Двое последних получили такой приговор заочно и были объявлены в розыск.
       – Все пока идет неплохо, – приблизившись к Женьке, тихо сказал Серсо.
       – Вы думаете, его пощадят?
       – Я о вашем положении, сударыня. Только не вздумайте шантажировать короля именами из дневника. Вы обречете де Белара на новые дознания. От плахи это не спасет, а муки увеличит, да еще к тому же запачкает его имя в измене королю. 
       В этот день девушка отказалась от свидания с Генрихом, умолив Домбре не пускать маркиза, невзирая на все его просьбы, подкупы и угрозы. Она оставалась в камере одна, долго лежала неподвижно и смотрела вверх, будто уже давно умерла, а душа ее все еще не могла расстаться с телом. Выпад короля, а она знала, что это был выпад, оказался разителен, едва ли не смертелен, однако утром фехтовальщица поднялась, смыла с лица соленые бороздки слез и была готова к новым слушаньям.
Где-то в глубине души она надеялась, что все еще может выправиться.
       Дело д’Ольсино в череде дел, к которым была причастна фехтовальщица, являлось главным, но Катрен начал не с него, а с убийства де Барбю. Он привез свидетелей – крестьянина Журдена и его жену Паскуаллу, которые видели, как все произошло.
       – Она бежала, – кивнула в сторону обвиняемой Паскуала, – господин гнался, то ли прибить, то ли снасильничать хотел... Она почти голая была, в сорочке мокрой... Потом упала, схватила эту штуку со стрелами и выстрелила.
       – Какую штуку? – спросил Катрен. – Арбалет?
       – Не знаю, кажись, так зовется.
       Паскуала была смущена выступлением в таком огромном зале, но отвечала довольно здраво. Журден, смущенный еще больше, только поддакивал ей.
Катрен приказал внести арбалет, и крестьянка кивнула.
       – Он.
       – Откуда у вас появился арбалет, госпожа де Шале? – спросил комиссар.
       – Господин де Гран дал, чтобы защищаться. Я одна была на острове.
       – Зачем вы направились с оружием на земли графа?
       – Де Гран сказал, что граф убил свою жену.
       – Вы хотели наказать графа за это преступление?
       – Я хотела только посмотреть, что делается на его берегу, а потом увидела, что крестьянка ребенка родила, помогла... Тут этот де Барбю прискакал с дружками. Ребенка он бросил в реку, а меня приказал связать и везти в поместье.
       Серсо тут же представил в роли свидетельницы Марису, которая подтвердила слова фехтовальщицы, хотя была напугана еще больше, чем Паскуала. Женька воспользовалась случаем и сказала Марисе, что ребенок выжил и находится в охотничьем домике у Симоны. Публика облегченно выдохнула, а Мариса, уткнувшись в плечо Паскуаллы, заплакала.
       Чтобы закрепить успех, Серсо вызвал на свидетельское место архитектора, которому помог бежать Филипп, и тот рассказал, как к дому графа привезли некого «юношу», а его самого заперли и чуть не обрекли на смерть в склепе, который он самолично проектировал для графской супруги.
       Обвинение Катрена дало трещину, а когда дело дошло до происходивших в доме графа убийств, больше половины зала было на стороне защиты. Так как епископ Реймский после налета на дом де Рошалей находился в Париже, Серсо воспользовался его отсутствием в поместье, нанял людей и вызволил из дома Филиппа, которого тот усиленно скрывал даже от Катрена. Старик был плох, но все же правдиво рассказал, что творил его хозяин. При этом он плакал и, то жалел, то проклинал своего чудовищного воспитанника.
       Глаза Серсо торжествующе заблестели, и он подмигнул фехтовальщице.
       – Де Неверы покрывали преступника! Мерзавцы! Д’Ольсино– сатанист! Епископа лишить сана! Бандиты! Блудники! Кровопийцы! – раздались возмущенные крики.
Стража, все время находившаяся наготове, едва восстановила порядок. Теперь это стало делать намного труднее, так как публика, не попавшая в зал суда, толпилась под окнами, и волнение, возникавшее внутри, расходилось волнами и перехлестывало через открытые окна на улицу.
       Две группировки задавали тон: – одну возглавляли де Неверы, епископ Реймский и де Рошали, другую – принц Конде. Принц, давно искушенный в притронных интригах, делал это, видимо, не только из сочувствия к маркизе де Шале, – он точно угадал момент для того, чтобы перехватить у де Невера право стать вождем новой оппозиции и потрепать нервы своему венценосному кузену. Именно на это и рассчитывал Серсо. Почувствовавший поддержку большей части зала, адвокат сам выглядел, как полководец, поднявший свои полки в наступление.
       Дальше Женька рассказала о своем побеге и убийстве де Барбю.
       – То есть, вы убили этого человека, защищая себя? – спросил Серсо.
       – Да, сударь.
       – Прошу учесть это обстоятельство, ваша честь, – обратился адвокат к председателю суда. – Надеюсь, обвинение не станет возражать, что убийство господина де Барбю было непредумышленным?
       – Не станет, – ответил Катрен. – Но тогда защита не будет возражать, что убийство графа д’Ольсино было тщательно подготовлено? Так, госпожа де Шале?
       – Подготовлена была дуэль, а не убийство, сударь, – ответила девушка.
       – Именно для этого вы занимались в школе господина де Санда?
       – Да.
       – Что ж, во-первых, участие в дуэли тоже карается, сударыня, а во-вторых, у обвинения есть мнение, что это была не дуэль, а если и дуэль, то вы грубо пренебрегли законами дуэли. Офицер Годье, пригласите в зал господина де Летанга. Он расскажет нам, как происходила эта, так называемая дуэль.
       Эжен привел де Летанга, и тот, как вызванный следом де Таваль – другой секундант графа, рассказал о дуэли у павильона де Жанси. Он подтвердил то, что девушка не оставила графу возможности поднять оружие. Серсо, в свою очередь, пригласил на свидетельское место де Санда и де Зенкура, которые  настаивали на том, что д’Ольсино поднять это оружие и не стремился. 
       Де Зенкур отвечал на вопросы как обычно, без тени всякого смущения и ни разу не запнулся, встретившись глазами с фехтовальщицей. Де Санд тоже все время смотрел на нее, но его взгляд был другим. Скопившаяся в нем и замешанная на сильных чувствах, горечь грозила будущим взрывом, и  Женька не знала, как его предотвратить.
       После опроса свидетелей Катрен спросил девушку:
       – Вы признаете, что ударили графа д’Ольсино шпагой в глаз, когда он не защищался, сударыня?
       – Признаю.
       – Зачем вы так поступили?
       – Я хотела наказать его за убийство детей.
       – Это прерогатива правосудия, – возразил председатель суда.
       – Не всегда, ваша честь. Иногда это прерогатива сильных.
       – Вы говорите о себе, сударыня?
       – О себе или герцоге де Невере, который сейчас сильнее меня.
       Зал снова зашумел. Положение фехтовальщицы в деле графа д’Ольсино было наиболее уязвимым. Помимо всего прочего, его отягощал побег из Бастилии и сопротивление королевской полиции в лице Марени.
       В ответ на обвинение в убийстве двух охранников Серсо поднял тему произвола со стороны де Брука, приказавшего солдатам изнасиловать заключенную в отместку за отхожее ведро, содержимое которого та выплеснула ему в лицо. Этот эпизод с ведром очень позабавил публику, и группа Конде даже поаплодировала фехтовальщице, но, к сожалению, никто, кроме нее самой, не мог подтвердить факт насилия. Ренуар и Жанкер были мертвы, а де Брук свой приказ оскорбить честь госпожи де Шале категорически отрицал. Был подтвержден только случай с ведром, где свидетелем выступил офицер де Шарон, но этот яркий эпизод, повеселивший публику, на деле играл не в пользу обвиняемой.
       Дело д’Ольсино тоже слушалось два дня, но приговор по нему выносить пока не стали, оставив его в состоянии обсуждения. Серсо сказал, что это неплохой знак.
       – Судьи расходятся во мнениях. Дело по де Рошалям вам не слишком опасно. Упирайте на то, что вас принудили, – посоветовал он.
       По делу де Рошалей, где Женьке предъявлялось обвинение в соучастии, Катрен начал издалека. Дело слушали, затаив дыхание, поскольку оно было новым и о нем еще не могло быть упомянуто в «Записках фехтовальщицы».
       – Как вы оказались среди воров и бандитов, сударыня? – спросил комиссар.
       – Я бежала от полиции. Мне помогли Робен и Проспер.
       – Кто такие?
       – Поножовщики.
       – Вы были знакомы с ними ранее?
       – Да, мы случайно виделись в «Дикой пчелке». У меня не было денег, меня преследовала полиция, и я ушла с ними.
       Тему тут же подхватил чуткий Серсо.
       – Смею заметить, ваша честь,  – повернулся он к председателю, – что девушка попала в бандитское сообщество не умышленно, а по воле обстоятельств.
       – Мы поняли это. Продолжайте, господин Катрен.
       Катрен снова обратился к фехтовальщице:
       – Каким образом вы остались живы в этом опасном сообществе? Всем известно, что Двор Чудес чужаков не жалует.
       – Его величество помог мне.
       – ... Его величество?.. – Катрен опять в замешательстве покосился на короля, но тот сам недоуменно пожал плечами, поэтому комиссар продолжил. – Каким же образом?
       – Он назначил за мою голову десять тысяч золотых. Во Дворе Чудес знают, что это такое, поэтому меня и приняли, как свою.
       В зале повеяло ветерком легкого оживления, раздались смешки.
       – В ходе допросов ваших соучастников стало известно, что вы сожительствовали с поножовщиком Кристианом Реньяром по кличке Тулузец. Это так? – спросил Катрен.
       – Какое это имеет отношение к делу, сударь?
       – Суду должно быть понятно ваше положение и связи в уголовном мире. Вы сожительствовали с Тулузцем, сударыня?
       – Да.
       – Потаскуха! – тотчас раздалось со стороны крыла де Неверов, на что де Санд немедленно полез в драку.
       Его поддержал де Боме, и их обоих чуть не выдворили из зала. Дождавшись порядка, девушку спросил Серсо:
       – Вас, вероятно, к этому принудили, сударыня?
       – Не совсем... Кристиан защищал меня... Мне было трудно, и... я была ему благодарна. И еще он спас меня, когда ему пытались заказать мое убийство.
       – Кто хотел вас убить?
       – Виолетта де Флер и сестра моего мужа Элоиза.
       Публика в зале в очередной раз всколыхнулась, и все взгляды с фехтовальщицы моментально переместились на семейство де Флеров. Серсо усмехнулся, но ничего не сказал, а испытанный предыдущими неожиданностями, опытный Катрен поднял руку, чтобы предотвратить новые выкрики и продолжал:
       – Кто может поручиться, что это не наговор, сударыня? Откуда у вас такие сведения?
       – Кристиан сказал мне сам.
       – Ну, это понятно. Он мог придумать такую историю, чтобы быстрей склонить вас к близости. Ведь вы после этого стали делить с ним ложе?
       Группа де Неверов и де Рошалей зааплодировала, а Виолетта с Элоизой засмеялись. Женька, конечно, не поверила, что Кристиан соврал, но больше ничего не сказала, – ей не хотелось выносить на суд этой публики то, что никто бы здесь не понял.
       – Кто замыслил совершить налет на дом де Рошалей? – спросил Катрен.
       – Герцог.
       – Какой герцог?
       – Бандитский вожак. О том, что это будет дом де Рошалей, я узнала только в день налета.
       – Вы сами попросились на дело?
       – Не сама. Меня позвали, когда дело уже было решено. Герцог знал, что я хорошо владею холодным оружием. Он хотел, чтобы я избавила его от Веселого Жана.
       – С  какой целью?
       – Там тоже идет борьба за трон.
       В публике засмеялись.
       – Не кощунствуйте, сударыня. Трон во Франции только один, – строго сказал Катрен. – Почему же вы согласились убить этого человека, тогда, как немногим ранее отказались уничтожить врагов государства?
       – Веселый Жан мне тоже не нравился. Он был таким же зверем, как и д’Ольсино, а враги государства... Я не знаю ни их самих, ни их поступков, может быть, они вовсе и не враги.
       – В ходе допросов ваших сообщников выяснилось, что Маргариту де Рошаль убил мальчик по кличке Табуретка, а отсечение головы совершил некий Жакерия. Это так?
       – Да.
       – То есть, вы лично не чинили никакого вреда этой женщине?
       – Не чинила.
       – Но, судя по вашим «Запискам» и рассказу о пребывании в доме графа д’Ольсино Маргарита была его соучастницей и тоже числилась в ваших врагах.
       – Не в моих врагах, а во врагах общества.
       – Пусть так, но вы сами разве не хотели ей отомстить?
       – Я хотела отомстить ей пером, но ваше правосудие не прислушалось к моему голосу.
       – Правосудие не может наказывать преступников только на основании чьих-то сочинений.
       – Конечно, ведь Маргарита де Рошаль – не откупщик Файдо, с нее не поимеешь в казну столько денег, – усмехнулась фехтовальщица и демонстративно глянула в сторону балкона короля.
       Противоположный ему балкон со студентами и памфлетистами одобрительно зашумел.
       Дождавшись тишины, Катрен сказал:
       – Тем не менее, один из свидетелей считает именно вас причиной смерти Маргариты де Рошаль.
       – Кто же? Епископ, которого голым вытащили из ее постели?
       Здесь публика тоже одобрительно зашумела. Заулюлюкала вместе со студентами и группа Конде.
       – Его священство утверждает, что встречался с госпожой де Рошаль для духовной беседы и его раздели налетчики.
       – Он, наверное, хорошо выпил во время этой беседы, если ничего не помнит.
       Зал засмеялся. Никто, конечно, не верил в шитую белыми нитками версию епископа, даже сам Катрен, которому, видимо дали задание постараться прикрыть срам блудливого священника, поэтому комиссар не стал больше заострять на этом внимание и вызвал свидетеля, который, по его словам, обвиняет фехтовальщицу в смерти Маргариты де Рошаль.
       На свидетельское место вывели Рони. Он вышел, прихрамывая,  и остановившись на свидетельском месте, студеным взглядом посмотрел на девушку.
       – Маркиза де Шале утверждает, что ни чинила никакого вреда госпоже де Рошаль, – сказал, обращаясь к нему, Катрен. – Вы согласны с этим, Рони Лукре?
       – Да, не чинила... она только сказала Табуретке, что Маргарита де Рошаль его мать.
       Публика дружно охнула и затихла.
       – Это так, сударыня? – спросил Катрен.
       – Так. Я узнала об этом в Приюте Подкидышей.
       – И поэтому мальчик убил ее?
       – Этого никто не ожидал.
       – Неужели?
       Вопрос был риторическим и остался без ответа. Там, где требовались только факты, было неуместно прилагать к делу тонкую материю душевных течений; все и так поняли, что фехтовальщица невольно или умышленно, но направила руку мальчика, однако возмутились этому только де Неверы и де Рошали. Остальные, судя по возгласам, посчитали, что подобная участь Маргариты де Рошаль была вполне ею заслужена. Слова Рони подтвердила жена повара, которую пощадили во время нападения налетчики.
       Когда свидетелей увели, председатель суда, завершая разбирательство по делу маркизы де Шале, предоставил первое слово обвинению.
       – Жанна де Бежар, маркиза де Шале полностью и безоговорочно виновна в совершенных ею преступлениях, ибо грубо попирала установленные законы общества, присвоив себе, ничем не подкрепленное право распоряжаться чужими жизнями по своему усмотрению, – сказал в заключительном слове Катрен. – Этим правом может обладать только Бог, или же его посредник на земле – государство в лице короля. Жанна де Бежар, маркиза де Шале опасна для общества, и пример ее деяний может породить множество подражателей. Это принесет в жизнь людей хаос и разрушение. Я требую смертного приговора, ваша честь.
       Серсо настаивал на заключении с последующей высылкой.
       – Эта девушка очень молода, ваша честь, – сказал он. – В ее возрасте возможны роковые ошибки. Мотивы ее поступков вполне благородны, но по причине неопытности и пылкости сердца, она еще не ощущает их границ. Жанна де Бежар, маркиза де Шале иногда действовала жестоко, но ее вынуждали к этому люди или обстоятельства. Она не раз оказывала помощь даже тем, кому не должна была оказывать, например, Габриэли де Рошаль, которую вырвала из рук бандита и насильника. Я прошу суд учесть и те условия, в которых приходилось находиться моей подзащитной и тот факт, что она носит под сердцем ребенка, и это ребенок от ее мужа, зачатый в браке, освещенном церковью. Я прошу тюремного заключения с последующей высылкой и выплатой денежного штрафа в пользу пострадавших.
       После речи защиты председатель суда предоставил последнее слово обвиняемой.
       – Только осторожней, – шепнул адвокат.  – Вы не на баррикадах.
Но Женька чувствовала себя не на баррикадах, - ей казалось, что она сейчас сдает последний экзамен, и если даст те ответы, которых от нее ждут, то непременно получит пятерку. От нее ждали раскаяния, но она его не чувствовала.
       – Я хотела, чтобы мир был чище, – не слишком уверенно начала она. – Я пришла и сделала все, что могла... – здесь фехтовальщица приостановилась, будто задумалась о чем-то, потом более уверенно продолжила, – однажды меня назвали Посланницей Грозы. Наверное, это так и есть. Кем-то я призвана выполнять эту миссию, хотя тоже хочу любить, иметь свой дом и родить ребенка... Может быть, потом, когда меня отпустят, я больше не буду вступать в поединки, а пока... я не жалею о том, что сделала.
       Судьи коротко посовещались, после чего председатель суда объявил, что процесс по делу маркизы де Шале закончен, и приговор будет оглашен через три дня.


Оценка


       Три дня, оставшихся до вынесения приговора, фехтовальщица провела, как пыточной камере, хотя содержание и уход продолжали оставаться на том же уровне. Ее хорошо кормили и беспрепятственно удовлетворяли все бытовые нужды. Женька, конечно, думала и о себе, но больше всего сейчас ее волновала судьба де Белара. Она даже просила встречи с королем, решив согласиться на любые условия, убить, кого прикажут, лишь бы он пощадил Кристофа. В порыве отчаяния девушка действительно думала, что сможет сделать подобное, но жизнь не дала ей это проверить, – король отказал во встрече.
       – Его величество передал, что уже поздно, – сказал Домбре. – Он уязвлен. Вы что-то там наговорили на суде. Это все печально, сударыня, но господин де Белар хорошо знал, на что шел, затевая подобное дело.
       – Как он?
       – Он спокоен, и мне сдается, сам ищет смерти.
       – Почему?
       – Он не может смириться с гибелью брата, которую считает, что допустил.
       – Мне... нельзя повидать его?
       – Выходить за пределы камеры до приговора суда вам категорически запрещено.
       – А господин Дервиль разрешал мне.
       – И где теперь господин Дервиль, сударыня?
       В эти три дня к девушке не пускали и Генриха, поэтому она искала поддержки у Денизы, которая всегда была рядом. Девочка, как могла, успокаивала фехтовальщицу, гладила по плечу и молча вытирала слезы, самопроизвольно текущие по щекам ее измученной госпожи. «Если Кристоф умрет, я тоже не смогу жить... – думала Женька, сидя на кровати и сжав голову руками. – Или смогу?»
       В понедельник комендант сообщил девушке, что Кристоф де Белар казнен, и передал ей записку, которую мушкетер написал ей незадолго до прихода стражников. Женька едва поняла, что в ней написано. Строчки прыгали перед глазами, и текст мешала рассмотреть скопившаяся в них соленая влага. «Осталось немного. Я прощаю вас. Кристоф». Девушка смяла бумагу, сжав ее в кулаке.
       – Господин де Белар ушел с миром, – сказал Домбре, впервые глядя на фехтовальщицу без обычной живости в своих глазах. – Он был спокоен, и сказал, что надеется, что вы тоже будете спокойны, когда ... когда услышите приговор.
       Фехтовальщица стерла с лица слезы.
       – Да, я буду спокойна.
       На следующий день девушку повезли во Дворец Правосудия на оглашение приговора. «Сюжет идет к концу», – подумала она, и ею овладело какое-то, несвойственное ей, спокойствие. Неким парадоксальным образом смерть Кристофа внесла в ее душу ясность и умиротворение. Теперь она была готова к любой оценке, которую  могли выставить ей судьи.
       Во время зачитывания приговора было очень тихо, отчего казалось, что судья читает его в пустом зале. Суд признал фехтовальщицу виновной в деле графа д’Ольсино, в убийстве Себастьяна де Барбю и двух охранников Бастилии. Отягчающими обстоятельствами послужили побег и сопротивление королевской полиции. В деле налета на дом де Рошалей ее признали соучастницей, а так же косвенно причастной к смерти госпожи Маргариты де Рошаль. В качестве приговора была назначена смертная казнь через отсечение головы.
      – Но поскольку маркиза де Шале находится на третьем месяце беременности,  – продолжал председатель, – приговор будет приведен в исполнение только после рождения ребенка. До этого дня маркиза де Шале будет находиться в заключении с привилегиями, надлежащими быть в ее положении и согласными с ее титулом.
       В публике опять начал подниматься шумок, и охрана, предусмотрительно утроенная в этот день, снова принялась наводить порядок.
       Вернувшись в Бастилию, Женька попросила бумагу, перо и чернила.
       – Что вы хотите делать? – спросил Домбре.
       – Продолжу писать «Записки фехтовальщицы», – сказала девушка.
       На это запреты не распространялись, поэтому Домбре приказал принести маркизе де Шале то, что она просила. Оставшись одна, Женька тотчас приступила к продолжению рукописи, которая прервались на уходе от лодочника.
       Вечером пришел Генрих, но теперь им разрешили видеться коротко и в присутствии охраны. Сначала он посетовал на скандал в семье, который произошел после того, как Катрин призналась в своей беременности, и посмеялся судорожным усилиям батюшки спешно найти подходящего жениха.
       – Это ребенок Андре де Вернана? – спросила Женька.
       – Говорит, де Вернана. Хорошо, хоть не от конюха.
       – Да, одна жизнь только начинается, а другая заканчивается.
       – Перестань, – сказал Генрих, а потом шепнул, целуя фехтовальщицу за ухом.
– Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, у нас еще уйма времени. В городе смута, Конде набирает твоих союзников. Наш беспокойный принц снова почувствовал себя на коне, нам это на руку. Я, пожалуй, присоединюсь к нему.
       Но, к несчастью, времени оказалось гораздо меньше, чем предполагал де Шале. Через несколько дней Женька вдруг почувствовала боль внизу живота. Боль сначала была слабой, но к вечеру усилилась и ночью вытолкнула наружу, растущего внутри нее ребенка. Он словно не выдержал свалившихся на него испытаний и не желал больше жить в условиях бесконечной войны, которую вела со своими врагами его юная мать. Это был мальчик. Началось кровотечение, и лекарь еле спас ее. Им опять оказался Лабрю.
       – Лабрю, это вы? Откуда? – спросила Женька, придя в себя.
       – Господин де Санд порекомендовал меня Домбре.
       – Из-за меня?
       – Да.  Хорошо, что я оказался здесь вовремя, – покачал головой врач и обратил к фехтовальщице взгляд, полный горечи. – Я же говорил, что возможно надорваться, сударыня.
       – Да, досадно... Я не успею дописать «Записки».
       – Я постараюсь продлить срок, – пообещал Лабрю.
       Он действительно сделал доклад королю о состоянии здоровья фехтовальщицы и спросил три недели на ее восстановление. Тот согласился. Об этом девушке рассказал Генрих. Лицо его совершенно потемнело после того, как Женька потеряла ребенка. Он перестал даже что-либо говорить, а просто сидел и молча держал свою ускользающую возлюбленную за руку.
       – Что в городе? – спросила фехтовальщица, чтобы хотя бы голосом заглушить ту невысказанную очевидную мысль, которая убийцей-невидимкой стояла возле ее изголовья.
       – В городе шумно... Конде не успокаивается, и я боюсь, что король прикажет приблизить день казни.
       Так и случилось, – три недели еще не закончились, как к Женьке в камеру явился один из судей и вновь зачитал приговор.
       – Казнь состоится через два дня в восемь часов утра на Гревской площади. Вы слышите меня, сударыня?
       – Да.
       На следующий день под усиленной охраной на свидание к фехтовальщице пришел де Санд, и его долгое объятие чуть не нарушило в душе девушки то желанное равновесие, которое установилось в ней в эти последние два дня. При свидании присутствовал Эжен. Нормандец, как обычно, руководил охранниками, и было видно, как он доволен, что от него зависел теперь и его бывший хозяин.
       – Я не дам тебе погибнуть, – шепнул Даниэль. – По пути на Гревскую площадь мы тебя отобьем.
       – Нет, не смейте! У вас ничего не получится, сюжет заканчивается, и вам не дадут это сделать.
       – Какой сюжет? Ты бредишь?
       – Нет, я должна уйти. Не мешай мне, иначе ты погубишь себя! У тебя сын, Жули, школа... Прошу тебя, Даниэль!
       – Я не буду спокойно смотреть, как тебя убивают.
       – Свидание закончено, – прервал эти лихорадочные перешептывания Эжен. – Господин де Санд, покиньте камеру.
       – Замолчи, щенок, а то пожалуюсь Домбре, и он выкинет тебя отсюда! Будешь снова с де Гардом налоги возить! А ну выйди за дверь!
Эжен в нерешительности застыл, потом развернулся и молча вышел.
       – Прощай, – Женька поцеловала де Санда в губы, а потом предала ему рукопись. – Отнеси Монро. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня.
       Утром Домбре объявил о приходе священника. Увидев его, девушка слегка опешила. В темной сутане был тот, кого уже давно подспудно ожидала увидеть фехтовальщица, то есть, профессор Монрей.
       – Вы?.. – не зная, то ли радоваться, то ли пугаться, спросила измученная пленница.
       – Сюжет заканчивается, Женечка.
       – Да, я поняла... Я проиграла?
       – А вы как думаете?
       – Я думаю, что все делала по совести.
       – По совести человека, в руках которого оружие?
       – Я же фехтовальщица.
       – Да-да, но вы могли бы фехтовать на другой территории. Я давал вам шансы. Вы могли бы вести дело или выйти замуж. «Божья птичка», прачечная, Форгерон – это же было бы просто прекрасно!
       – Вы все врете! Я не могла вести дело! Мне мешали! А замужество?.. Так я же вышла замуж!
       – Да, но вместо того, чтобы уехать из Парижа, вы вступаете в поединок с королем, более того, с обществом! А эта ваша выразительная речь на суде – красивое вранье! Вы не Посланница Грозы, вы сама эта гроза! Вы ни к чему не призваны, вы просто хотите быть там, где опасно, а там, где опасно, не может быть мирного финала, Женечка!
       – Пусть так, но это уже мое дело, господин профессор!
       – А только ваше ли? Вам перечислить тех, кого вы прямо или косвенно погубили?
       – Тогда дайте мне тоже спокойно умереть, раз я такая плохая! Я не хочу больше об этом разговаривать!
       Фехтовальщица отвернулась и, отойдя к стене, уставилась в глухую каменную кладку.
       – Эка, бойкая!.. Так не разговаривай. Волосы только подыми, я шею посмотрю.
       Женька обернулась. На месте Монрея стоял Домбре и какой-то человек с засученными рукавами суконной куртки. Фраза про шею принадлежала именно ему.
       – ... Вы кто? – не поняла девушка.
       – Кто... палач я. Клошен.
       – А-а...  Клошен... Вы меня помните, сударь?
       – Я?.. Чего помню?
       – Я однажды подвезла вас в экипаже. Вы были с девочкой.
       –... А, помню... Ну что ж... вот и свиделись. Я упреждал вас, госпожа.
Волосы-то подымите... аль нет, не нужно... Помню шейку вашу. Не бойтесь, хорошо срежу – не почуете.
       Фехтовальщица слегка содрогнулась. «Он совершенно хочет добить меня», – подумала она, но не о палаче.
       – Вам еще повезло, сударыня, – сказал Домбре, когда Клошен ушел. – Король оказал вам милость и дал распоряжение не пытать вас водой перед казнью.
       – Что за глупость? Зачем пытать перед казнью?
       – Таков протокол. У вас будут какие-нибудь личные просьбы, сударыня?
       – А вы исполните все, что я попрошу?
       – Все, что не выходит за рамки закона, сударыня.
       – Тогда съездите в Лувр и скажите королю, чтобы он отдал приказ арестовать господина де Санда.
       – Де Санда? Зачем?
       – Он хочет организовать нападение и отбить меня.
       – Я не понимаю... Вы хотите сдать господина де Санда королевскому суду?
       – Не суду. Пусть его подержат где-нибудь один день... И побольше солдат, а то он вздумает сопротивляться.
       – А, я понял, сударыня. Это все?
       – Еще я хочу вымыться.
       – А лекарь разрешит? Ведь вы...
       – Наплевать. Какое теперь это имеет значение?
       Обе просьбы были выполнены. Домбре съездил в Лувр, после чего сказал, что король согласился удовлетворить просьбу, касающуюся господина де Санда. Потом комендант отдал распоряжение принести в камеру фехтовальщицы большую лохань, в которой обычно стирали белье. Камеру хорошо прогрели, а лохань наполнили горячей водой. Опасаясь возобновления кровотечения, комендант пригласил Лабрю, и Дениза мыла фехтовальщицу под его чутким присмотром. Здесь же присутствовала охрана Эжена, который привел врача в камеру, но Женьке, в самом деле, было наплевать, – она уже давно ходила голой перед здешним обществом и теперь наслаждалась только тем часом, который дал ей для последнего омовения Домбре.
       Ей было выдана свежая сорочка и простое платье из черного сукна. Перед уходом Лабрю еще раз осмотрел девушку, потом поклонился, поцеловал ей руку и удалился.
       Вечером пришел Генрих, которому дали последнее свидание, и сказал, что купит у палача ее голову.
       – Зачем? – не поняла Женька.
       – Я знаю мастера, он набальзамирует ее, и я оставлю твою голову в нашем доме. Что ты так смотришь?
       – На черта тебе это чучело? Чтобы висеть рядом с головой кабана, которого ты убил на последней охоте?
       – Не смейся! – рассердился Генрих.
       На его глазах выступили слезы, и он прижал девушку к своей груди, где что-то прерывисто клокотало. Женька дрогнула и замерла в его нервном объятии, словно опутанная оголенным проводом. Она поняла, что он не издевается, а просто любит ее, как это может делать воспитанный в эпоху жестокости избалованный королевский фаворит.
       – Ты... будешь завтра на казни?
       – Конечно. Я обязан. Мое отсутствие было бы неуважением.
       – К королю?
       – К тебе.
       – И ты... выдержишь это?
       – ... Не знаю. Я должен. Ты ... ты жди меня там.
       – Да, хорошо, только ты... не торопись.
       Свидание было коротким. Король дал своему фавориту всего полчаса, и Домбре ревностно следил за исполнением данного приказа. Эжен, глядя на прощающихся супругов, криво улыбался.
       Охрана во время свидания была удвоена. Фехтовальщица догадывалась, почему – ей в любом случае больше не позволят бежать отсюда, – ее либо казнят, либо убьют при попытке бегства.
       – Прощайтесь, – сказал Домбре.
       – Оставь мне что-нибудь, – сказала Женька Генриху, и он отдал ей одну из своих перчаток.
       Супруги поцеловались, потом  де Шале опустился перед фехтовальщицей на колено, коснулся губами края суконного платья и, закрыв рукой лицо, быстро вышел. Дениза всхлипнула.
       Женька не плакала, она сжимала в руках замшевую перчатку, от которой исходил знакомый аромат, и долго смотрела на закрывшуюся дверь.


Глава, которой не было


       «Жаль, – подумала фехтовальщица. – Этой главы не будет в моих «Записках». Все письменные принадлежности были у нее к этому времени забраны. Дениза приготовила девушку к последней ночи, потом обняла ее за колени и тоже ушла.
       Фехтовальщица легла на кровать и неподвижным взглядом уставилась вверх. Перчатку Генриха она положила на грудь, и та, словно его оставленная рука, немного уменьшала ту боль, которая начала мучить ее сразу после его ухода. Болело где-то глубоко внутри и так физически ощутимо, что фехтовальщице стало казаться, что сквозь кожу вот-вот просочится кровь. Она не могла определить, от чего ей было больно больше, – от разлуки с Генрихом или от слов Монрея.
       О том, что будет завтра, девушка старалась не думать. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, она слушала звуки, которые сейчас звучали особенно выпукло: переклички часовых, редкие шаги где-то далеко, тихое поскрипывание в дереве кровати... Незаметно она заснула. Ей снилась какая-то цветная страна с причудливыми животными и растениями. К ней подлетали яркие птицы и садились на плечи. Животные ложились у ног или играли в свои звериные игры. Она играла вместе с ними, ездила на синих быках, трепала за гривы красных львов и взлетала над лесами вместе с огромными многоцветными бабочками...
      Утром фехтовальщицу разбудила одна из тюремных служанок, которые обычно собирали заключенных женщин перед казнью. Девушке дали умыться, сходить по нужде, помогли надеть платье и чепец, в который убирали волосы, чтобы оголить шею и облегчить работу палачу. Потом Женьку немного покормили и надели кандалы, которые полагались по протоколу.
      Перед самым выходом к фехтовальщице зашел Домбре. Он принес ей кружку вина.
      – Выпейте, сударыня. На улице еще прохладно, и вино приободрит вас.
      Фехтовальщицу действительно немного знобило, то ли от утреннего сквозняка, то ли от холода кандалов, поэтому она не отказалась сделать несколько глотков. Это, однако, не помешало ей с удивлением заметить на пальце Домбре алмазный перстень, тот перстень, который она отдала Форгерону.
       – Откуда у вас этот перстень, сударь? – тихо спросила она.
       – А... это?.. Приобрел по случаю.
       – Вам надо продать его, и лучше не здесь.
       – Почему?
       – Этот перстень из драгоценностей, которые были украдены у де Рошалей. Я отдала его Форгерону.
       – Хм, да?..
       Комендант быстро снял перстень и убрал его в кошель.
       – Откуда он у вас на самом деле? – продолжала фехтовальщица. – Вам дал его Грегуар?
       – В общем, да... Этому сумасшедшему хочется прыгнуть со стены на той штуке, которую он соорудил. Он ходил за мной две недели, потом сунул этот перстень, и я разрешил ему затащить свое чудище на стену. Он будет прыгать ближе к ночи. Я запретил ему делать это днем.
       – Сейчас он здесь?
       – Да, возится там наверху. Эту штуку надо еще собрать.
       – Разрешите ему прыгнуть сейчас.
       – Сударыня...
       – Я хочу это видеть.
       Домбре посмотрел на фехтовальщицу, на кандалы на ее руках, оголенную шею и махнул рукой.
       – Ладно, если он готов, я прикажу.
       Комендант дал распоряжение, и к тому моменту, когда девушку вывели во двор, Форгерон со своим аппаратом за спиной уже стоял на краю стены. Его поддерживали два солдата. Все, кто находился внизу, смотрели на него и крестились.
       С разрешения коменданта изобретателю дали знак. Он прыгнул, и растопыренная конструкция отдалась на волю Бога. Сначала она плавно скользнула, потом начала было падать, но одна из воздушных струй вдруг выровняла ее кривое падение и, оставив за собой стены Бастилии, Грегуар полетел над городом... Люди внизу закрестились еще больше.
       – Вот дьявольщина! – воскликнул Домбре. – Наши святые отцы его сожгут!.. И меня еще с ним в придачу! Вы довольны, сударыня?
       – Да. Полет получился.
       Внимание снова вернулось фехтовальщице, которая все еще не могла оторвать глаз от неба, в котором исчез дерзкий изобретатель. Девушку подвели к воротам, посадили в похожую на клетку повозку смертников и под охраной Эжена Годье повезли на Гревскую площадь. В пути ее сопровождали не только солдаты из Бастилии, но и рота гвардейцев, которую прислал король. Людовик, очевидно, побаивался беспорядков.
       Среди гвардейцев Женька вдруг увидела де Зенкура и де Фрюке. Лица обоих испугали ее, – они были слишком красноречивы. Она поняла, что вместе с де Сандом надо было сдать королю всех, с кем она дышала одним дыханием на фехтовальной площадке. «Нет! – взглядом сказала девушка, поймав азартные  глаза Альбера, и покачала головой. – Нет!» Но было уже поздно. Едва тюремная повозка отъехала от ворот Бастилии, кто-то свистнул, и гвардейцы короля стали отбивать ее у солдат Домбре. Раздались выстрелы... Домбре, раненый в ногу, упал.
       – Годье, командуйте! – крикнул он с земли.
       Началась полная неразбериха. Лошади, гвардейцы, солдаты, толпы парижан, скопившихся на улицах, чтобы посмотреть на казнь, смешались в один пестрый клубок...
       К повозке пробился юркий де Фрюке и начал рукоятью пистолета сбивать замок, но, подстреленный Эженом, упал под колеса. Не все гвардейцы сочувствовали маркизе де Шале, поэтому кто-то уже дрался со своими, кто-то метался между долгом и чувствами, кто-то беспорядочно стрелял в воздух, пытаясь призвать к порядку... В испуге прижались к стенам домов вопящие горожане...
       Вдруг из переулка вывалила внушительная когорта всадников под предводительством принца Конде. На шляпах у всадников развевались малиновые перья. Такие же перья были у всех, кто желал быть на стороне фехтовальщицы. Когорта Конде выскочила поддержать гвардейцев де Зенкура, и среди всадников Женька увидела де Лавуа и д’Ангре.
       – Держитесь, сударыня! Дави кардиналистов! – кричал Конде и воинственно размахивал шпагой, на эфесе которой развевался такой, как и перья, малиновый бант.
       С другой улицы выехали и ввязались в потасовку мушкетеры де Монтале и швейцарцы. Они были на стороне короля, и их было больше. Они смяли сопротивление, а повозку с фехтовальщицей снова затолкали во двор Бастилии. Женька сидела в ней, свалившись в угол и закрыв лицо руками. Ее радовало только то, что среди мятежников не было де Санда. Она думала, что из-за нападения казнь перенесут на другой день, но ошиблась. Командовать вместо себя комендант приказал Эжену, и тот, довольный собой, с готовностью бросился распоряжаться вместо своего начальника.
       Арестованных тотчас увели в подвалы, ранеными занимались слуги и тюремный лекарь, а убитых сложили возле ворот. Среди этих последних был и де Зенкур. Открытые глаза его смотрели в небо. Вместе с восторгом схватки в них навсегда застыло выражение яростного желания  быть первым. Рядом с ним лежал мертвый де Жери. Он лежал на боку, и его лица фехтовальщица не видела. Над убитыми стояли и угрюмо смотрели на их неподвижные тела де Стокье и де Блюм.
       Принц Конде был арестован, но его увели не в подвалы, а наверх. На принцев суровые меры наказания не распространялись, поэтому кузен короля не унывал, смотрел весело и даже насвистывал что-то по пути в Бастилию.
Когда все утряслось, повозку снова выкатили за стены тюрьмы и под охраной швейцарцев повезли на Гревскую площадь. Горожане успокоились и теперь могли без помех наблюдать за тем, как движется к последней точке сюжет и жизнь его главной героини.
       – Ой, да это никак та самая девица! – вдруг услышала сверху фехтовальщица.
– Я видела ее в Этампе в телеге де Гарда! Ты погляди-ка, Аннет! Я еще тогда знала, что ее будут судить!
       Женька подняла голову. На нее из окна смотрела дама, которой она едва не разбила яблоком лицо. На этот раз кинуть в нее было нечем, да и руки беспомощно свисали вниз под тяжестью кандалов.
       – Поделом, милая, поделом! – ликовала прозорливая женщина.
       Девушка усмехнулась и посмотрела на Эжена, который скакал рядом, как это было тогда, когда она сидела в телеге де Гарда. Он заметил ее взгляд и еще выше задрал подбородок. «Да, как тогда, в первый день, – вспомнила фехтовальщица. – А Эжен, наверное, уже видит себя комендантом. Улыбается… Жаль, что я не узнаю, что с ним будет, когда выйдет вторая часть моих «Записок». Генрих прибьет его. Или это будет де Санд? Над этим, пожалуй, даже можно посмеяться, как сказал король, если не было бы так грустно... Неужели мне так и отсекут голову?.. Или я до этого потеряю сознание?..  А если не потеряю?.. Как тепло сегодня...  Весна... Такой приятный ветер... Будет жаль, если я его больше никогда не почувствую».
       Гревская площадь сияла под утренним солнцем и выглядела не мрачно, а празднично. Даже, построенный помост напоминал скорее сцену, а не место для казни.
       Фехтовальщицу уже давно ждали. Напротив эшафота на специальном возвышении под балдахином, защищавшим от солнца, сидел в кресле король. На этот раз он наблюдал последний акт чужой жизни не из окон Ратуши. Рядом с королем расположились королева, охрана и придворные, среди которых очень заметно выделялся Генрих де Шале. Он был весь в черном и так бледен, словно  покрыл лицо пудрой. «Ничего... красивый костюм, – скользнула в весеннем воздухе еще одна легкая свободная мысль. – Наверное, нарочно пошил для этого случая».
       С Генрихом находились Клементина, Валери и мальчик в парадной одежде. В мальчике Женька узнала Жан-Жака. Он стоял прямо и ковырял в носу. «Намучается с ним Клементина. Он еще и ограбит ее когда-нибудь. Не убил бы только».
С другой стороны толпились именитые семьи Парижа, среди которых были, конечно, и родственники Маргариты. Женька увидела Габриэль. У нее, единственной из всей этой знатной кучки, во взгляде не читалось злобного удовлетворения. «С интересом смотрит, – продолжала свой витиеватый полет мысль фехтовальщицы. – Вырастет, еще Маргариту переплюнет».
       В глазах Виолетты, вместе с удовлетворением присутствовала досада. Она понимала, что такого внимания, которого удостоилась эта Жанна де Бежар, у нее самой не будет никогда, поэтому фрейлина королевы с явным раздражением покусывала острыми зубками свой шелковый платочек и не улыбалась. Рядом с ней пристроился Люсьен де Бон. Он что-то читал ей из небольшой книжечки, которую держал в руках и почти не обращал внимания на происходящее кругом.
       Приехал посмотреть на казнь своей обидчицы и де Жуа. Он смотрел на помост, слушал, что ему говорит де Брюс и мрачно улыбался.
       Фехтовальщица вышла из повозки, и ее освободили от кандалов. К ней подошел священник и протянул крест для поцелуя. «Похож на гарду шпаги», – подумала девушка. Она прикоснулась к кресту губами и  взошла на помост, ни разу не споткнувшись.
       Там ее уже ждал Клошен. Он стоял, опираясь на длинный, сверкающий на солнце, меч, однако взгляд фехтовальщицы притягивал не грозный блеск металла, а корзина, приготовленная для головы.
       – Не бойтесь, госпожа, – тихо сказал за спиной палач. – Когда вы встанете на колени, поднимите подбородок и смотрите прямо. Голову не опускайте. Вы ровно ничего не почуете, я меч вчера долго точил.
       Женька кивнула. Смотреть прямо и не опускать голову ее учить было не нужно.
       В это время к королю поднялся Эжен. Он поклонился и сделал короткий доклад о произошедшем на выезде из Бастилии. Людовик выслушал его, усмехнулся, будто ожидал чего-то подобного, и махнул перчатками к началу.
       Когда волнение, поднятое известиями нормандца, улеглось, на эшафот взошел судебный представитель. Он снова зачитал обвинения, предъявленные фехтовальщице и приговор.
       Во время чтения Женька скользила взглядом по толпе. Внизу она увидала прачек. Амели и Бригитта плакали, Пакетта улыбалась. Чуть дальше стояли Матье и Шарлотта. Матье прижимал Шарлотту к себе, но в лице их было не счастье, а напряжение. «Наверно, из-за меня», – решила Женька. На нее с холодным удовлетворением смотрел Клеман, но за его спиной фехтовальщица заметила мужчину в черной, надвинутой на глаза, шляпе. По форме усов она узнала Проспера и слегка улыбнулась.
       Когда судебный представитель закончил чтение, Женька посмотрела на короля. Оба молчали, не имея возможности разговаривать, так как Людовик сидел для этого довольно далеко, но все было понятно и так. Король и фехтовальщица не были врагами, поэтому во взглядах обоих не читалось ненависти, они были противниками. Король, как и Женька, был еще молод, воинственен и ценил хороший поединок. В его взгляде смешались сожаление и одновременно удовлетворение своей победой. Его фаворит теперь станет вдовцом и опять начнет всецело принадлежать только ему, герцог де Невер и общественность Парижа получат отступного, а он сам сможет спокойно воевать с протестантами, полагаясь на советы своего нового  министра. Этот министр, видимо, во избежание усиления беспорядков, на казни не присутствовал.
       – Сударыня, пора, – тронул девушку за плечо Клошен.
       Женька опустилась на колени. Так полагалось, чтобы палач мог нанести точный удар. Как он велел, девушка приподняла подбородок. По затылку пробежали холодные мурашки, будто кто-то лизнул его сзади мокрым отвратительным языком... За спиной раздалось легкое шевеление, но фехтовальщице не нужно было смотреть назад, – она видела то, что там происходило в лицах, наблюдавших за ней, людей - они как-то сразу одинаково изменились, - Валери прижала ротик рукой, Генрих пошатнулся и схватился за столбик балдахина... Раздался легкий хруст, картинка перед глазами кувыркнулась и исчезла...


http://www.proza.ru/2011/04/01/904