А лето, самое лучшее время года. Это свобода. Можно встать, надеть платье, и сразу бежать на улицу, не нужны больше никакие одежды. Я так и делала. Все дни пропадала на улице. Иногда бабуся пыталась уложить меня днём поспать в самую жару. Она стелила мне постель на полу под лавкой, занавешивала меня рядном, делала мне ночку, да и от мух таким образом прятала. И я лежала, какое - то время. Потом кричала: «Бабуся, ты здесь?» - Здесь, отвечала бабуся. – Не пора ещё вставать? – Нет, отвечала бабуся. Спи, я скажу, когда надо вставать. И сидела, ждала, пока я засну. А я лежала и думала, что пока я буду лежать, все интересные дела без меня сделаются. И я опять спрашивала бабусю, не пора ли мне вставать. Терпение у неё кончалось, и она говорила, - вставай. И я бежала на улицу.
За хатой у нас росли большие лопухи и репа. Под лопухами я строила себе дом и обустраивала его. Приглашала к себе в свой дом подружку, Марусю, и мы целый день играли с ней в свои детские игры. Ходили в гости к ней, ее дом был рядом с нашим. У нее был папа Григорий, когда он был дома, то любил с нами поговорить. Расспрашивал о наших делах, о том доме, который мы построили и что мы собираемся ещё делать. Учил нас, как делать башню из рогоза и советовал такими башнями ограждать свои владения. Он говорил, что надо городить частокол из лозы и стеблей травы, а в углах ставить наблюдательные башни, те, которые он сделал. Рассказывал, что такие башни строили в старину и защищали города от врагов. Мы так и делали, строили дома, строили свои города, ограждали их рвами и стенами с башнями. Гадали, откуда нападут враги, и какие они будут, эти враги.
Мне нравилось поговорить с Марусиным папой, иногда я тоже называла его папой, почему-то мне казалось, что если он мужчина, то его можно называть папой. Своего папы у меня не было, вернее он был, но я его не знала и никогда не видела. Вернее, знала о нём только из маминых рассказов. Мама познакомилась с ним в Кременчуге, он был военным лётчиком. Она очень его любила. Он был красивый и добрый. Говорил ей: «Машенька, когда закончиться война, поедем с тобой в Ростов, там такой хороший город, там течёт река Дон, там ждёт нас с тобой моя мама». Но мечтам не суждено было сбыться, однажды мой папа не вернулся с полёта. Мама, когда рассказывает о папе, каждый раз плачет, и я стараюсь не расспрашивать её о нём. Но я всегда о нём помню, горжусь им и люблю его. У нас нет его фотографии, но я представляю его возле самолёта, он стоит и улыбается мне такой сияющей улыбкой. Маме пришлось уехать из города в свое Плавистое, где ждали её и меня моя бабуся и тётя Наташа, и там она меня родила. То было время послевоенное и многие дети росли без отцов.
То было страшное голодное время. Мама и тетя Наташа работали с утра и дотемна. За работу им писали трудодни, ставили в табеле отметку, а на те, мизерные деньги, которые они заработали, им давали облигации. Это ценные бумаги, по которым государство обещало вернуть, неизвестно когда, заработанные ими деньги. Тётя работала на постоянной работе на скотном дворе. Это было очень престижно и выгодно. Когда есть стало совсем нечего им на работе в обед давали тарелку супа с маленьким кусочком мяса. Тетя съедала суп, а кусочек мяса приносила мне. Так мы пережили два самых трудных послевоенных года.
Вокруг нашей деревни были колхозные поля, на них выращивали пшеницу, рожь, гречиху, кукурузу, арбузы, свеклу и ещё много чего. Особенно трудно выращивать свеклу. Женщины целый день на жаре на корточках сразу сажали, потом пололи эту свеклу несколько раз и прореживали, а осенью убирали. В какое-то время появились вредные жуки долгоносики, которые подтачивали маленькие ростки свеклы и они засыхали. Появилась работа для старших детей, они ходили по рядкам свеклы и собирали этих вредных долгоносиков.
Моя мама была звеньевой и очень этим гордилась. У нее было дружное звено девчат с хорошими голосами. И пока они работали в поле, над деревней летели украинские и русские народные песни. У моей мамы был сильный красивый голос, и она всегда заводила песню, а девчата дружно подхватывали. Я всегда узнавала её по голосу и знала, на каком поле она работает. Мне было приятно и, почему-то, грустно слышать ее голос. Может быть потому, что песни были о грустном. Может быть потому, что я за ней скучала. Пока мы жили в Плавистом, мне всегда ее не хватало. Мне так хотелось всегда быть рядом с ней. Она была самая красивая во всей деревне. Мне так казалось. Бывало, соберется куда-нибудь, и я тут как тут, собираюсь тоже с ней. Она не берет, а я в слезы. Она пойдет, а я с рёвом бегом за ней. Догоню, а она берет хворостину и ведет меня домой, и я плачу дома, пока не усну. Она не любила, чтобы я ходила за ней «хвостом».
Зато тетя Наташа меня брала всегда с собой. Однажды приехала домой на телеге, запряженной быками, и взяла меня покатать. Было жарко, кусались мухи, и быки как взбеленились, перестали слушаться и понеслись с телегой по кустам. Перед нашей хатой кем-то были посажены кусты лозы, посажены по большому кругу, повторялась форма хутора, а внутри круга была пустая лужайка, где по весне собиралась вода от тающего снега, и получалось маленькое озеро. Так вот туда и понеслись быки. Понеслись по кустам лозы. Телега подпрыгивает на кочках, вот-вот опрокинется, ветки лозы стегают по лицу и по рукам, а я со всей силы зацепилась за переборки руками и удержалась. Тогда мама тетю ругала, а меня хвалили все, какая я молодец, что крепко держалась.
Потом тетя Наташа вышла замуж и перебралась жить к мужу, Тихону Павловичу. Он был уважаемый человек, бригадир на скотном дворе. Он был самый высокий в нашем хуторе. У него были большие сильные руки. Мог поднять меня под самый потолок. У него был орлиный нос и добрые маленькие глаза. Раньше у него была другая жена, но она умерла. Летним вечером мы собрали в узел тетины пожитки, пришёл дядя Тихон, мы все посидели перед дорогой, на удачу, и потом они вдвоём с тётей понесли всё её приданное в его дом. Так тётя Наташа стала хозяйкой в его доме.
Это было так здорово, у нас появился родственник мужчина, я стала ходить к ним в гости, и они всегда были мне искренне рады. Жили они от нас совсем не далеко. К ним можно было пойти тремя путями. Или через бригадный двор, это когда в болоте была вода, весной и осенью. Или через болото по льду зимой. Или в обход болота по тропинке летом. Тропинка шла через луг, такая узенькая, гладкая и мягкая, как резиновая, полосочка земли между травами. Когда травы разрастались летом, они почти её закрывали. Но тропинка была всегда. Я так любила по ней бегать. Так приятно босыми ногами бежать по влажной гладкой земле. От скорости только ветер свистит в ушах.
У дяди с тётей не было своих детей, и я всегда была у них любимой племянницей. У дяди Тихона был большой двор. В отличие от нашего, у них вокруг двора был плетень, у нас же просто стояла хата без всяких границ. За домом у дяди Тихона был большой сад, мне всегда хотелось вырастить сад и возле нашего дома. Но я сумела посадить возле нашего дома только одну веточку лозы. Лоза, которую я посадила, была красная, она любила расти на песке, а напротив нашего дома росли кусты светлокорой лозы, которая обрамляла лужайку по кругу, это где нас с тетей прокатили быки. Она любила влагу. Красной лозе не понравилась влажная земля, и она не прижилась.
В саду у дяди Тихона росли груши с крупными и сладкими плодами, яблони и много вишен. Мне нравилось там проводить время. Я могла сама сидеть там часами, и мне никогда не было скучно. Я любила помечтать. Это была моя слабость.
За дядиным садом уже начинались колхозные поля, по границе между садом и колхозным полем проходила тропинка. По этой тропинке, если пойти налево, можно было выйти на хуторскую дорогу, которая ведет к большаку, так называли в те времена магистраль. А за хуторской дорогой было кладбище. Кладбище пугало всех детей, без взрослых туда никто не смел ступить ногой. Там росли красные гвоздики и какие-то сиреневые цветы, их называли бессмертники, но цветы там никто никогда не рвал, и в сторону кладбища старались не ходить и не смотреть. Ходили на кладбище всем хутором один день в году, это был день поминовения. Прямо на траве расстилали скатерти и ставили угощение у кого что было. Все вспоминали своих родственников и разные случаи из жизни. Сидели долго, и мне тогда казалось, что эти люди все моя родня. Там был похоронен мой дед Никифор, мамин папа, он умер, когда была голодовка, он старался, ходил на заработки и приносил домой все, что смог заработать, а сам слабел. Последний раз пришел, принес мешок с едой и говорит бабушке: «Катя, накорми детей досыта, они окрепнут, я, похоже, больше не смогу пойти никуда». Бабушка стала его уговаривать поесть, отдохнуть. А он сказал, что не станет тратить на себя зря продукты, ему все равно не выжить. Бабушка в слезы. А он на следующий день умер. Семья вся выжила. Бабуся всегда вспоминала дедушку добрым словом и добавляла: царство ему небесное. Я не застала своего дедушку. У нас даже не было его фотографии. Я только видела крест на его могиле. Царство ему небесное.
Когда я сидела в саду у дяди Тихона, я частенько думала о кладбище, которое было за дорогой и о людях, которые там лежат. А иногда мечтала о том, что ждет меня впереди. Я думала, что когда вырасту, буду хорошей девочкой, выучусь на агронома, и у нас в доме будет достаток. Я накуплю соей маме много красивых нарядов, куплю ей туфли на высоких каблуках, ей так хотелось ходить на каблуках. Куплю ей красивые сережки и кольцо, как у моей крестной, которая живет в Германии и иногда приезжает к нам в гости. Я представляла, как мама обрадуется, и как мне будет приятно видеть ее радость.
Мечты мои зачастую зависели от того, что растет на колхозном поле. Иногда там сеяли пшеницу или рожь и это было хорошее соседство с садом. Можно было пойти на пшеничное поле и нарвать там васильков синих-синих, и набрать к ним колосьев, получался необыкновенный букет, соседство васильков и спеющих колосьев всегда было приятно для глаз.
Когда только всходила пшеница – была нежная зелень, когда подрастала – были высокие сочно зеленые стебли, когда созревала пшеница – было желтое просторное поле с васильками, а когда косили – открывался простор на котором, казалось, бесконечно лежат валки. И работали на этом поле всегда родные люди, и от этого всегда было уютно и надежно.
А если за садом росла кукуруза или подсолнухи – это почему-то всегда вызывало тревогу. Растения были гораздо выше моего роста, листья и стебли шуршали так, как будто там кто-то огромный и страшный ходит по полю, и вот-вот появится и схватит, и случиться что-то страшное. Такое соседство меня всегда пугало и в тоже время притягивало, я ходила туда, как бы окунуться в этот страх, и потом со всех ног неслась к дому. Что-то было важное вокруг меня, и что-то неизвестное мне самой было внутри меня, но что это, я и сама не знала. И мне всегда хотелось познать мир, который вокруг меня, и хотелось узнать, кто внутри меня или рядом со мной, где оно, это неизвестное кто-то, которое иногда мне подсказывает, что надо делать, иногда пугает меня.